Все к лучшему Барановская Юлия

Глава 12

Только забравшись в такси, вспоминаю: я забыл сказать Мэтту, что меня стошнило в фургоне. Я достаю мобильный, звоню Джеду, но если его телефон и включен, все равно он в клубе не услышит звонка. Срабатывает автоответчик, и я вешаю трубку. Моя голосовая почта мигает, и я проверяю сообщения. Там всего одно, от Хоуп: «Зак, привет. Прости, что не смогла позвонить раньше. До девяти была на встречах. Я тебе днем звонила на работу и домой. Куда ты пропал? Обычно до тебя легко дозвониться. Я знаю, что ты сейчас на концерте у Мэтта. Перезвони, когда поедешь домой. Я не стану выключать звук, так что даже если лягу спать, смогу пожелать тебе спокойной ночи. Я тебя люблю, милый. Пока».

Ее голос открывает шлюзы, и чувство вины приливной волной затапливает меня. Что со мной не так, черт возьми? Что заставляет меня рисковать отношениями с этой красивой, умной, сексуальной девушкой, которая каким-то непостижимым образом влюбилась в меня? Несколько лет назад я был обычным средним холостяком, пресыщенным рядовым пехоты Верхнего Вест-Сайда, захаживал в бары в компании двух-трех приятелей, чтобы оглядеться, оценить обстановку и при случае пойти в атаку. Чаще всего я нацеливался на женщин с легкими изъянами внешности — ширококостных или пухлых, с маленькой грудью или плохой кожей. В общем, на достаточно симпатичных женщин, в чьих глазах не читалась усталость красавиц, к которым слишком часто пристают. Если красивые женщины не хотят, чтобы на них обращали внимание, зачем тогда ходят в бары? Вывод напрашивается сам собой: чтобы с кем-то познакомиться. Но внутренний голос подсказывал мне, что этот кто-то — не я. Если женщина была слишком красива, мне начинало казаться, что мои намерения чересчур очевидны, и начни я открыто за ней ухаживать, тут же получу от ворот поворот. И пусть мне было нечего терять, все равно я патологически боялся отказа и прятал интерес под маской безразличия. Это всегда срабатывало. Вот только с сексом была напряженка.

Хоуп же — удача, которая бывает только раз в жизни. Она — воплощенное совершенство, одна из тех красавиц, на которых я всегда с сожалением любовался издалека: в самом лучшем случае они соглашались со мной дружить и рассказывали мне про своих парней. И я принимал такое непредумышленное унижение, потому что у парней вроде меня свои представления о любви: мы идем на односторонние отношения, потому что либо слепые оптимисты, либо полные идиоты, которым позарез необходимо быть рядом с этой женщиной, пусть даже платонически, мы взращиваем в себе уродливое извращенное чувство своеобразного внутреннего горбуна на колокольне, готового наслаждаться красотой в том виде, в каком ему будет позволено. Теперь же моя мечта сбылась, я прыгнул выше головы и заполучил красавицу, которая вдобавок любит меня. И надо быть полным идиотом, чтобы этим рисковать.

Я всегда знал, что неверность у меня в крови, вплетена в нити ДНК, и всю жизнь сознательно (хоть я и не люблю в этом признаваться) старался ни в чем не походить на Норма. И вот чем все кончилось: помолвлен с одной, схожу с ума по другой и по причинам, непонятным даже мне самому, развлекаюсь в фургоне со студенткой. Как будто в присутствии Норма включается генетическая обреченность, с которой я всю жизнь борюсь.

Я звоню по мобильному Хоуп.

— Привет, — хриплым со сна голосом говорит она, и я живо представляю, как она в прозрачной дорогой ночной рубашке лежит на своей высокой кровати с балдахином, завернувшись в одеяло в цветах; свежие прохладные простыни пахнут сиренью, чистое лицо цвета слоновой кости обработано скрабом, рыжеватые волосы собраны в свободный хвост, гладкие ноги намазаны увлажняющим лосьоном, и вся она теплая со сна. Я чувствую, как возбуждаюсь при мысли об этом.

— Привет, — отвечаю я.

— Я по тебе соскучилась, — бормочет она. — Ты где?

— В такси.

Она зевает, потягивается, и я вижу кошачий изгиб ее спины.

— М-м-м-м, — тянет Хоуп, — как бы я хотела, чтобы ты сейчас был здесь, со мной.

— Я могу сказать водителю.

Она хихикает.

— Нет. Мне надо выспаться. Завтра утром у меня встреча.

— Что поделать, — отвечаю я.

— Это не значит, что я тебя не хочу. Я тебя хочу.

— Я знаю, — шепчу я, не в силах выбросить из головы ее постель — чистую, мягкую, душистую. С самого первого раза, что я ночевал у Хоуп, запах чистого постельного белья приводит меня в возбуждение. — Я тебя люблю.

— И я тебя люблю, — мурлычет она, и я догадываюсь, что Хоуп уже засыпает.

— Я так счастлив, что ты у меня есть, — бормочу я, немного стесняясь водителя, хотя, возможно, он не понял из разговора ни слова.

— Ты такой милый, — говорит она. — Я хочу, чтобы ты был со мной.

— Утром созвонимся.

— Спокойной ночи, любимый.

«Я все исправлю», — в отчаянии думаю я, захлопывая телефон. Все в моих руках. Надо больше времени проводить с Хоуп, держаться подальше от Тамары и не допускать таких досадных ошибок, как сегодня вечером. Другими словами, жить той жизнью, которую я сам выбрал. Не становиться Нормом.

Но тут я представляю себе большие чувственные глаза Тамары, в которых светится невероятная нежность, мудрость, понимание, боль и — я уверен в этом — страсть. Не ко мне, разумеется, а к жизни, к любви, к будущему мужчине. И при мысли о том, что это буду не я, а кто-то другой, что эти губы, пухлые и влажные, как спелый виноград, целуют кого-то еще, что она кладет голову на плечо другому, что другой мужчина раскачивает ногой качели на ее крыльце, у меня обрывается сердце.

Я смотрю на себя в окне такси, провожаю глазами светящиеся вывески магазинов, мелькающие в моем печальном, расплывчатом, призрачном отражении, и этот призрак заставляет меня вспомнить о Раэле. Интересно, смотрит ли он на нас, и если да, то беспокоится ли, злится или хохочет до упаду, потому что знает, какая все это на самом деле чепуха.

На улице какая-то женщина выгуливает щенка лабрадора, который рвется вперед, натягивая поводок, носится взад-вперед по тротуару, как оглашенный, и вовсю наслаждается своей собачьей жизнью. Глядя, как щенок писает на мое отражение, я гадаю, отчего же я так несчастен, если всего несколько дней назад все было замечательно. Прежде чем отключиться, я догадываюсь, что, наверно, был несчастен и раньше, просто все складывалось так хорошо, что я этого не замечал.

Глава 13

Во вторник утром я просыпаюсь с опухшими глазами, во рту пересохло, горло болит — похмелье такое, словно мне череп топором раскроили. Я лежу, не шевелясь, чтобы обмануть сверхмощный болевой радар в голове, а перед глазами мелькают в обратном порядке события вчерашнего вечера. Я смутно припоминаю запах карри и грубые тычки таксиста, который что-то неразборчиво бубнил с акцентом, пытаясь разбудить меня. Как ни стараюсь, я не могу вспомнить, как платил таксисту, как зашел в дом и очутился у себя в спальне. Не помню я и как меня еще раз стошнило, но зловонная засохшая корка рвоты у меня на груди и на простынях — неопровержимая улика. В окно льется солнце, освещая галактику висящей в воздухе пыли. Вчера я спьяну не догадался опустить жалюзи — оплошность, стоившая мне, пожалуй, нескольких часов блаженного забытья. Свет просачивается в комнату и падает на постель, как ядерные осадки; когда луч бьет в глаза, больно так, словно мне врезали по яйцам. Боль толстым одеялом накрывает меня с головой, и я задыхаюсь.

«А раковые больные все время так себя чувствуют», — думаю я.

Постепенно я начинаю испытывать настойчивую пульсацию в паху, и хотя знаю, что это всего-навсего переполненный мочевой пузырь, представляю себе то темное пятнышко внутри меня, которое бьется, словно злое черное сердце, и разрастается, неудержимо поглощая и уничтожая клетки. Я ковыляю в туалет и мочусь, не открывая глаз и держась за голову. Когда я, спотыкаясь, возвращаюсь в постель, мой взгляд падает на огромные кроваво-красные цифры на электронных часах, и я с удивлением отмечаю, что уже десятый час. Надо бы позвонить на работу, но нет сил искать телефон. Мобильник валяется на полу возле кровати, но включить его — все равно что выпустить всех чертей из преисподней. Я представляю свою пустую кабинку, электронные письма, валящиеся в мой почтовый ящик на экране, точно кирпичики в тетрисе, отражающийся от стен звонок моего телефона и кучу отчаянных сообщений от Крейга Ходжеса на автоответчике о том, что свуши ни за что на свете не должны быть фиолетовыми. Я открываю рот и шепчу «свуш». Этот звук раздувает мои онемевшие щеки, и мне почему-то становится легче, головная боль стихает, так что я еще несколько раз тихонько повторяю: «Свуш». Наконец я снова засыпаю.

Просыпаюсь я в одиннадцатом часу под доносящиеся сверху негромкие звуки страстного секса. Видимо, Джед вчера кого-то привел домой из клуба. Мгновение я прислушиваюсь к приглушенным воплям неизвестной девицы, ритмичному скрежету матрасных пружин и тихим ударам изголовья кровати о стену. С моего места кажется, что все это звучит чертовски энергично, и как-то не верится, что я когда-нибудь найду в себе силы вновь заниматься сексом.

Похмелье, похоже, утихло до тупой головной боли, так что я медленно встаю с постели, глотаю пригоршню таблеток и принимаю горячий душ.

Все это я делаю вполсилы, не торопясь, как будто репетирую. Я ловлю себя на том, что разглядываю струйки воды в душе, свои неуклюжие ноги на плитке, волоски на животе. Подумываю надеть спортивные штаны, но потом натягиваю брюки и свитер и скрепя сердце признаюсь себе, что не возьму отгул. Все равно мне днем на цистоскопию. Спустя час после пробуждения я иду вниз, чтобы попить воды.

— Он жив! — провозглашает Джед, завидев, как я медленно спускаюсь по лестнице. Он сидит на полу в гостиной в одних трусах, хрустит кукурузными хлопьями и смотрит «Судью Джуди».

— Не кричи, пожалуйста, — со вздохом морщусь я.

— Неужели так плохо? — Джед выпрямляется, встает и пересаживается на диван.

— Даже не представляешь насколько.

Я иду на кухню и наливаю в пивную кружку воды из кулера.

Джед кивает и принимается переключать каналы.

— Звонил твой босс, искал тебя.

— Мой босс?

— Какой-то чувак по имени Билл.

— Пожалуй, он, — соглашаюсь я, и у меня обрывается сердце. — И что ты ему сказал?

— Сказал, что у тебя семейные проблемы.

— Правильно, — одобрительно киваю я. — Как думаешь, он поверил?

Джед пожимает плечами.

— Наверно. Умом он явно не блещет. Просил, чтобы ты перезвонил ему, как только сможешь, по срочному и важному делу. Так и сказал.

Похоже, «Найк» таки успел набросить говна на спэндлеровский вентилятор. Я задумчиво прихлебываю воду, и во мне растет тревога.

— Кстати о семейных проблемах, — продолжает Джед. — Это же твой отец вчера был на концерте, да?

— Ага.

— У него что-то случилось?

— Ничего. Просто одинокий грустный старик, — поясняю я, удивляясь резким ноткам в собственном голосе.

С минуту Джед с любопытством смотрит на меня.

— Не вижу в этом ничего дурного, — резюмирует он.

Офис корпорации «Спэндлер» выглядит в точности как место, где вы никогда не напишете сценарий, который удостоится награды. Стены того грязно-белого цвета, который выглядит линяло, когда краска еще не успела просохнуть; ковролин тускло-коричневый, чтобы не была заметна грязь, которую мы каждый день притаскиваем на подошвах с улицы. Все менеджеры как на подбор мужчины около тридцати или слегка за тридцать, в дешевых костюмах, с ноутбуками, КПК и сотовыми телефонами, которые они выставляют напоказ, усиленно стараясь сойти за инвестиционных банкиров. Ни тени творчества, ни намека на яркие краски вы не найдете в нашем офисе: здесь все пропитано духом коммерции в его низшей корпоративной форме.

Мы с Раэлем придумали гениальный сценарий. Но он работал менеджером по продажам в компании своего отца (они занимались производством бумаги), а я здесь, в «Спэндлере», и хоть мы взахлеб обсуждали персонажей, сцены, сюжетные ходы, записать все это никак не получалось. Тогда мы заключили договор. Мы решили подождать до конца года, а потом уволиться, запереться дома и взяться за дело. Джеду наша идея понравилась, но на писанину он бы не сподвигся, зато пообещал, что, когда сценарий будет готов, он продаст его в Голливуд, а если не выгорит, сам оплатит съемки. Великолепный план. Собираясь вместе, мы ни о чем другом не говорили. Раэль сказал, что если даже у нас ничего не получится, все равно попытаться стоит. Но потом он погиб, а вместе с ним умерла и мечта, какой бы привлекательной она ни казалась.

Я сажусь за стол, буркнув «привет» Томми Пендеру, который работает в кабинке по другую сторону перегородки.

— Кинг! — кричит он из-за стенки.

— Пендер!

— Билл на производственном совещании. Он хотел, чтобы ты тоже пришел.

— Хорошо.

Лампочка автоответчика мигает, но я не могу заставить себя прослушать сообщения. У меня 130 новых писем. По крайней мере половина из них — спам с предложениями приобрести тонер, доступ на порносайты или аналоги виагры. Я представляю себе гигантский склад где-нибудь на Среднем Западе, доверху забитый картриджами для принтеров, порнухой и таблетками для эрекции. Остальные письма в основном от клиентов, которым не терпится узнать, как продвигается работа над проектом, укладываемся ли мы в сроки, будто мне больше делать нечего, кроме как удовлетворять их мелочное любопытство, помогать им и успокаивать, что все будет готово в срок. Как я мог так долго этим заниматься? Сейчас первый час дня, а к врачу мне надо после четырех. Я решаю прогулять совещание и постараться до встречи с Биллом разрулить вопрос с «Найк».

Проблема в том, что с Китаем у нас большая разница во времени, поэтому, когда заказываешь там производство чего-либо, на быстрый ответ рассчитывать не приходится. Вот и сегодня мне пока не ответили на срочное письмо, которое я набросал вчера перед уходом. Впрочем, это неважно, поскольку я все равно знаю, что все давно готово. Крейг наверняка потребует изготовить новую партию товара, причем оплачивать ее он явно не собирается. Первую же партию придется уничтожить, причем «Спэндлер» потеряет на этом примерно сто двадцать тысяч долларов, и нам придется проглотить эту пилюлю. Вдобавок и вторая партия тоже выйдет за наш счет, да еще с двадцатипроцентной наценкой за скорость, чтобы уложиться в сроки, которые изначально установил «Найк». Еще мы должны будем оплатить доставку. По моим подсчетам, комиссионные «Спэндлера» по этой сделке должны были составить что-то около восьмидесяти тысяч долларов, двенадцать из которых причитались мне. Теперь же не только прибыли не видать: из-за повторного изготовления целой партии товара компания понесет значительные потери, даже если я уговорю Крейга оплатить доставку, что маловероятно. Разумеется, «Спэндлер» спишет убытки, уменьшив их вдвое, но я-то все равно останусь без премии.

Есть и другой вариант. Можно через голову Крейга послать документы его боссам. В конце концов это «Найк» облажался, и у нас есть доказательства. Тогда «Найк» оплатит первую партию и закажет новую, нужного цвета, а я великодушно предложу сократить комиссионные «Спэндлера» от обоих заказов: достаточно, если сумма покроет наши расходы. Такой вот акт доброй воли. Чертова уйма работы, за которую мы не получим ни гроша, но зато поможем «Найк» решить проблему, докажем, что мы партнеры, а не просто посредники, и они в награду обратятся к нам снова. Разумеется, мой план сработает, если Крейга уволят, потому что в противном случае он постарается мне отомстить, и не видать нам больше контрактов с «Найк» как своих ушей.

Я разрываюсь между деньгами и клиентом, между Крейгом и его начальством в «Найк». Как бы я ни поступил, мне все равно придется расплачиваться за чужие ошибки. У посредника на рубашке мишень вместо логотипа, как у «Найк». И самое противное, что придется обо всем рассказать Биллу, а уж он найдет способ выставить меня виноватым, точь-в-точь как Крейг. Правда никого не волнует: мне все равно не удастся выйти сухим из воды. Так бывает всегда, как в той песне: слева клоуны, справа шуты, а я посередине…

Но самое интересное, что сегодня мне на все это наплевать. Что-то у меня внутри пошло наперекосяк, и появилось это пятнышко, микроскопическая группа восставших клеток, которые принялись хулиганить, собираться в неположенных местах, пить, курить, делать татуировки, расти, мутировать и портить организм. Мой организм. Да, я понимаю, что, возможно, ничего серьезного не произошло. А если наоборот? Сандерсон сказал, что, скорее всего, это излечимо, но то, что случилось однажды, непременно повторится — с точки зрения статистики, вероятность слишком велика, — и я всю оставшуюся жизнь буду ждать, когда же упадет второй ботинок.

Я тупо таращусь в экран, пока у меня не начинает двоиться в глазах, и сдаюсь. Сегодня от меня толку будет мало. Я хватаю телефон, набираю номер Хоуп, чтобы рассказать ей все и попросить пойти со мной к врачу, но после первого же гудка вешаю трубку. Я не вынесу груз ее тревоги. Мне бы со своей справиться.

Упорное нежелание поговорить с Хоуп озадачивает меня. Неужели я настолько боюсь ее расстроить? Чертово пятнышко так меня перепугало, что было бы неплохо с кем-то поделиться горем. Так почему же тогда я не могу себя заставить позвонить ей? Внезапно меня осеняет: дело-то вовсе не в альтруизме. Тамара знает. Хоуп — нет. И это каким-то странным образом сближает меня — пусть немножко — с Тамарой, а не с Хоуп. Стоит мне рассказать обо всем Хоуп, иллюзии конец. Ее неподдельное беспокойство — разумеется, она, как заботливая невеста, отправится со мной к доктору и примется забрасывать его вопросами — сведет на нет зародившуюся близость с Тамарой и вернет меня к реальной жизни, которую я последнее время ухитряюсь игнорировать — во всем, что касается Тамары.

Так позвони Тамаре, говорю я себе. Позвони кому-нибудь, пока не свихнулся окончательно. Но я не могу позвонить Тамаре, поскольку связан с Хоуп, и если я, не желая беспокоить невесту (хотя мог бы это сделать с полным правом), позвоню Тамаре, такой звонок, как явный суррогат, лишь подчеркнет, что положение мое в этих отношениях до смешного шатко, поскольку я убежден, что занимаю не свое место. Разумеется, от меня не укрылось, что собственные робкие желания, пусть тайные и смутные, бросили меня на произвол судьбы, и если честно, я к этому не готов.

Билл забросал меня требованиями прислать ему ОСП по «Найк». Судя по тону и количеству писем, отправленных еще до того, как я пришел на работу, он уже в курсе, что дела обстоят хуже некуда. Этот козел Ходжес обратился к нему через мою голову. Как многие руководители средней руки, Билл верит, что контроль и продуктивность проще всего обеспечить с помощью непрерывного потока внутренних отчетов, которые он обозначает аббревиатурами, чтобы все эти бумажки казались эффективными орудиями бизнеса, а не тем, что они есть на самом деле, — то бишь навязчивым стремлением прикрыть собственную начальственную задницу. ОСП — это отчет о состоянии проекта, документ на одну страницу, в котором перечислено все, что в настоящий момент менеджер делает для клиента. Мы должны раз в неделю посылать Биллу ОСП по каждому клиенту, но обычно никто этого не делает. Билл и сам о них не вспоминает, пока не случится очередное ЧП: тогда он требует вместо быстрого устного рассказа прислать ему отчет, как будто эти канцелярские церемонии могут удержать надвигающийся хаос. Чем больше бумажек Биллу удается втиснуть между собой и клиентами, тем увереннее он себя чувствует. Он до смерти боится клиентов.

Я собираюсь отправить ему ответ, как вдруг Билл сам звонит мне по внутренней связи.

— Зак!

— Привет, Билл.

— Мы в переговорной, заканчиваем совещание. Я понимаю, что ты сегодня опоздал, но было бы неплохо, если бы ты присоединился к нам и рассказал о проблеме с «Найк». Быть может, вместе мы что-то придумаем.

У меня нет настроения общаться с Биллом. Если честно, у меня его не бывает никогда, но прямо сейчас разговор с Биллом может стать последней каплей, которая переполнит чашу моего терпения.

— Я как раз сейчас этим занимаюсь, — отвечаю я.

— Я считаю, нам стоит объединить усилия, — не сдается Билл. Он включил громкую связь, и я представляю, как другие менеджеры с деланым спокойствием глазеют на телефон, про себя благодаря Бога, что сегодня этот дерьмовый колокол звонит не по ним. — Мы не просто так собираемся по вторникам, Зак, и нравится тебе это или нет, но я все же надеюсь, что ты удостоишь нас своим вниманием.

— Сейчас приду, — вздыхаю я.

В отделе витрин и упаковки, которым руководит Билл, всего шестнадцать менеджеров; двенадцать из них собрались вокруг стола переговоров и перебирают бумаги, что-то чиркают в фирменных спэндлеровских блокнотах или проверяют почту на мобильном. Я тринадцатый. Лен Шактман и Майк Уортон в отпуске, а Клэй бог знает где — может, прогуливается в Центральном парке, читает роман, который давно собирался прочесть, просматривает вакансии в газете или сидит за столом на кухне, уставившись в стену, и даже горячий кофе, который он только что сварил себе, не может растопить ледяной ужас, охватывающий при мысли о том, что же будет дальше. Во главе стола за грудой стаканчиков из «Старбакса», банок из-под диетической колы и бутылок с водой можно разглядеть Билла, который что-то помечает в блокноте; очки в тонкой золотой оправе сползли на самый кончик его римского носа. Когда я вхожу в комнату, все менеджеры дружно поднимают глаза на меня и отворачиваются — кто сразу, кто чуть погодя, — и от них, точно удушливым одеколоном, веет злорадством.

— Прошу прощения за опоздание, — извиняюсь я, надеясь, что этим все и кончится, но не тут-то было. Билл никому не спустит с рук такого вопиющего пренебрежения Производственным Совещанием во Вторник.

— Зак, — произносит он, не отрывая глаз от блокнота. — Здесь собрались твои коллеги. Они заняты не меньше тебя и все-таки выкроили время из своего плотного рабочего графика, чтобы прийти на совещание. Потому что это важно, и я, как их начальник, этого требую. Я настаиваю на том, чтобы мы делились новостями, рассказывали друг другу о своих проблемах и успехах. Мы должны работать вместе, как единомышленники, а не сборище индивидуалистов. Опыт каждого члена команды делает нас богаче, и мы можем черпать знания из этого коллективного источника, когда общаемся с клиентами. Твои коллеги, несмотря на занятость, нашли время прийти, и ты, как член команды, тоже обязан уделить им внимание. Я считаю, — резюмирует Билл, наконец-то подняв глаза, и кажется, будто он читал свою маленькую речь по бумажке, — что ты должен перед нами извиниться.

— Я же с этого начал. Как вошел, попросил прощения за опоздание, — парирую я.

Билл хмурится.

— Хорошо, Зак. Пока забудем об этом. Насколько я знаю, у тебя возникла проблема. Расскажи нам вкратце, что там с проектом «Найк».

Я рассказываю собравшимся о свушах, которые оказались не того цвета, и о том, что Ходжес не собирается признавать свою вину, не упомянув, что я не отвечаю на его звонки, потому что посредник должен непременно перезванивать клиенту. После этого мы с Биллом перебрасываемся короткими вопросами и ответами, как на очередном тренинге для менеджеров, на которые нас регулярно посылает головной офис «Спэндлера». Общий курс регулирования кризисных ситуаций, кофе и пончики за счет фирмы.

— Кто поставщик?

— «Циндао Таргет».

— Мы можем на них как-то надавить? У кого-то еще есть контракты с Циндао?

Но никто из присутствующих не имеет с ними дела. Я это уже знаю.

— Сколько мы потеряем, если сделаем Ходжеса героем за наш счет?

— В общей сложности около пятидесяти тысяч, — отвечаю я, — не считая стоимости срочной доставки.

— Он планировал еще что-то у нас заказывать?

— Это пробный проект, — вздыхаю я.

— Черт, — Билл на мгновение задумывается. — Ходжес — хороший клиент? Имеет ли смысл делать на него ставку?

Ни один разговор с Биллом не обходится без спортивных метафор.

— Ходжес — придурок.

Билл громко вздыхает.

— Зак, ты не прав, — с деланым упреком произносит он, как будто не исключает возможности, что клиенты могли напичкать наш офис «жучками», маленькими такими микрофончиками размером с божью коровку, с фирменными свушами внутри.

— Что ж, прошу прощения, — раздраженно отвечаю я. — Но вам самим-то разве не надоело гнуть шею перед такими вот Крейгами ходжесами? Вы создали целую систему документации, практически с головой завалили нас отчетами, и все для того, чтобы не допустить подобного развития событий. Чтобы такого никогда не случилось. Какой тогда смысл во всей этой канители, если в итоге нам все равно приходится отдуваться за других?

— Не согласен, — возражает Билл запальчиво. — Я не гну ни перед кем шею. Я всего лишь ищу наиболее выгодный для нас выход. Это моя работа. Наша работа. Мы же профессионалы. Мы не имеем права рисковать крупным клиентом лишь потому, что ты невысокого мнения об одном из сотрудников их компании. Пятьдесят тысяч — ничто, капля в море. Невелика цена за то, чтобы удержать «Найк». Я лишь хотел сказать, что не нужно мелочиться: сэкономим на грош, а потеряем на тысячу.

— О да, конечно, — отвечаю я, не скрывая сарказма.

— Зак, — с напускным добродушием произносит Билл, медленно снимая очки, — что с тобой происходит?

Чутье подсказывает мне, что пора заткнуться. Надо покорно выслушать его нотации, перетерпеть эту выволочку для менеджеров среднего звена, ответить на вопросы и покорно выполнить распоряжения. Я же грублю ему при всем отделе, чего Билл явно не заслужил и что в итоге лишь вынудит его применить силу, чтобы показать, кто тут главный. Для меня это не самое мудрое решение с точки зрения карьеры, как ни крути. Но сегодня в мой член засунут трубку, чтобы попасть в мочевой пузырь, и пусть со мной никогда раньше такого не было, я готов биться об заклад, что лучше бы мне вместо этого выжгли клеймо на глазу и что пятнышко на стенке мочевого пузыря, скорее всего, круто изменит мою жизнь, так что, уж простите, трезво рассуждать я не способен. Да и, в конце концов, Билл сам напросился.

— Происходит. Еще как происходит, — отвечаю я, поднимаясь с места. — Мне до смерти надоело целовать в задницу всех этих тупых бездельников и офисных крыс, наступать на горло собственным принципам и расплачиваться за чужую некомпетентность и лень, и все это лишь для того, чтобы что-то продать. С каких это пор неважно, кто прав, кто виноват? Мы каждый день жрем чужое дерьмо, и сдается мне, я перебрал клетчатки. Пусть я всего лишь менеджер, но я профессионал своего дела, я уважаю себя и считаю, что играть надо честно!

Мою тираду встречают изумленным молчанием. Коллеги впились в меня взглядом, гадая, насколько серьезно я влип на этот раз. Само собой, я не хотел, чтобы мои слова прозвучали как призыв к оружию, но будь я проклят, если остальные не кивают в знак согласия. Раздаются даже еле слышные хлопки, но тут Билл бьет кулаком по столу, точно судья молотком, и все смолкает. Он медленно поднимается, и я буквально вижу, как он мысленно подбирает в личной базе данных готовый шаблон для такого случая.

— Послушай, Зак, — наконец произносит он, видимо, так и не найдя ничего подходящего, — я не понимаю, какая муха тебя укусила. Возможно, нам следует организовать специальную встречу, чтобы обсудить политику и стратегию компании по таким вопросам, но сейчас для этого не место и не время. Успокойся и займись делом. Нельзя терять мяч из виду. (Уже вторая спортивная метафора, разумеется, если вы их считаете. Я — да.) Бизнес есть бизнес. Ты не можешь на это обижаться.

— Очень даже могу.

— Как бы ты ни относился к Ходжесу, он все-таки твой клиент, он клиент корпорации «Спэндлер». Вспомни правило трех «К»: кризис плюс коммуникация равняется контроль. Веди себя как профессионал. Перезвони клиенту, — отрезает Билл. — В общем, разберись.

Я глубоко вздыхаю, уже пожалев, что затеял этот разговор. Теперь они целый день будут об этом судачить, в красках расписывая случившееся остальным сотрудникам, и решат, что я рехнулся, как Клэй. Наверняка в их глазах я стал одним из кандидатов на вылет. Так почему бы мне не проявить инициативу?

— Хорошо, я ему позвоню, — обещаю я.

— И потом загляни ко мне, чтобы обсудить ход игры.

Это уже третья спортивная метафора. Три мяча подряд в одни ворота.

— Ладно.

Билл заводит старую песню о том, что не бывает проблем, есть только возможности, но я, не дослушав, выхожу из кабинета и несусь по коридору, а он что-то сердито кричит мне вслед. Я понимаю, мне следовало бы остаться, но жизнь, черт возьми, слишком коротка, чтобы слушать подобный бред.

Глава 14

Доктор Сандерсон, сжимая в руке нечто похожее на миниатюрный сантехнический трос для прочистки засоров, описывает ужасы, которые собирается со мной проделать.

— Эта процедура называется цистоскопия, — объясняет он. — Мы входим в мочевой пузырь через уретру. Вот эта камера позволит все подробно рассмотреть.

Я с трудом понимаю, о чем он говорит, потому что в эту самую минуту молодая темноволосая латиноамериканка держит мой пенис в своих затянутых в латексные перчатки ручках и чем-то его мажет, слегка наклоняясь ко мне, а я боюсь, что у меня того и гляди встанет. Если такое бывает в метро или за столом на работе, так почему не сейчас? Раздвинув ноги, я откидываюсь на смотровой стол. Из одежды на мне только тонкий халат, который выдала помощница врача непосредственно перед процедурой. Движения ее ловки и профессиональны; интересно, сказывается ли на ее сексуальной жизни то, что ей приходится каждый божий день теребить чьи-то сморщенные мягкие пиписьки. «Перестань, милый, хватит с меня на сегодня мужских причиндалов, я их уже видеть не могу!»

— Это временная анестезия, — продолжает доктор Сандерсон. — Как только она подействует, Камилла сделает местную, и начнем процедуру. — Он смотрит на меня. — Как вы себя чувствуете?

— Я все-таки привык, чтобы меня сначала целовали, — вяло шучу я.

Судя по натянутой улыбке Камиллы, ей частенько приходится выслушивать подобные остроты.

Я ложусь навзничь, расставив колени, и тут до меня доходит, что мне вставят цистоскоп в самую крошечную дырочку. У меня сводит живот от страха, и я невольно начинаю дрожать.

— Не бойтесь, — равнодушно успокаивает меня Камилла, — вы почти ничего не почувствуете.

Легко ей говорить. Не ей ведь воткнут в гениталии металлический шприц зловещего вида, с небольшую бейсбольную биту длиной.

Наконец ко мне подходит доктор Сандерсон; я откидываю голову на стол и крепко зажмуриваюсь.

— Мне нужно, чтобы вы расслабились, — просит доктор. Что ж, если так, придется его разочаровать. — Постарайтесь не напрягать мышцы. Представьте, будто вы писаете, — советует он. Я делаю несколько глубоких вдохов и вдруг чувствую болезненный укол. — Отлично, — комментирует доктор, — мы уже внутри.

Я не открываю глаза. Мне совершенно не хочется видеть то, что происходит внизу. Достаточно и того, что я слышу, как он орудует цистоскопом и включает монитор.

— Я сейчас описаюсь, — сообщаю я через несколько минут.

— Я наполняю ваш мочевой пузырь водой, — поясняет Сандерсон. — Чтобы его стенки увеличились, и можно было все разглядеть.

— Не уверен, что утерплю, — признаюсь я.

— Постарайтесь, — настаивает доктор. — Это ненадолго.

Спустя несколько минут Сандерсон, похлопав меня по ноге, сообщает, что можно открыть глаза. Пока я лежал зажмурившись, Камилла ушла, и мы с доктором остались в кабинете вдвоем. Я замечаю лужицу, растекающуюся подо мной на столе.

— Не волнуйтесь, это просто вода, — успокаивает доктор.

Вот так за короткое время я знакомлюсь со всеми унизительными подробностями из жизни хроников: лежишь голый, пока кто-то шурует у тебя в самых укромных местах, да еще из тебя на всеобщее обозрение периодически льется всякая гадость, и ты ничего не можешь с этим поделать. А рядом постоянно маячит доктор, неторопливо делает свою работу и до последнего не признается, что же ему удалось обнаружить.

— Что вы там видите? — спрашиваю я.

Доктор Сандерсон хмурится.

— Трудно сказать, — отвечает он. — Определенно есть какое-то новообразование у самой стенки мочевого пузыря. Едва ли это опухоль, но все-таки… Сделаем биопсию и выясним наверняка.

И хотя я старательно готовил себя к тому, что, быть может, дело плохо, но тут вдруг осознаю: в действительности я не допускал и мысли об этом.

Услышав слова «новообразование» и «биопсия», я чувствую, как у меня мороз пробегает по коже. Единственная радость — я уже не описаюсь.

Я откашливаюсь.

— Про «выяснить наверняка» вы говорили в том смысле, что «времена сейчас такие, того и гляди, в суд на тебя подадут, поэтому лучше прикрыть задницу», или что-то вроде «похоже, это злокачественная опухоль, так что начнем с биопсии, потом поставим диагноз и назначим лечение»?

Доктор поворачивается от монитора ко мне.

— Зак, я понимаю, что вы волнуетесь. Шансы на то, чтобы человек вашего возраста и с вашим анамнезом вдруг заболел раком мочевого пузыря, очень невелики. Но я вижу на стенке вашего мочевого пузыря то, чего там быть не должно. Разумеется, меня это беспокоит, и я должен выяснить, что же это такое. Мне очень жаль, что сейчас я не могу ответить вам точнее. Я понимаю, это нелегко, но вам придется подождать результатов анализов. Будем надеяться на лучшее.

— Я все понимаю, — отвечаю я. — Но между нами: что вам подсказывает чутье?

— Чутье?

— Вы же каждый день сталкиваетесь с подобным. Должно же у вас быть предчувствие.

Сандерсон глубоко вздыхает.

— Чутье мне подсказывает, что я не должен был обнаружить такое у человека вашего возраста, и мне станет гораздо спокойнее, когда я выясню, что же это.

— Спасибо, — хмыкаю я. — Но легче мне от этого не стало.

— Даже если окажется, что это опухоль или предраковое состояние, вам объяснят, что в большинстве случаев такое поддается лечению.

— Прекрасно.

Для человека, который занимается этим всю свою жизнь, он на удивление бестолков. Я не хочу слышать, что нечто «излечимо», поскольку это значит, там есть что лечить, и даже если опухоль можно вылечить либо удалить, или как еще говорят в случае с раком, это не изменит того факта, что организм меня подвел, допустив подобное, и я уже никогда не буду чувствовать себя спокойно в собственной коже. И что в этом хорошего? Я, как Крейг Ходжес с его дурацкими фиолетовыми свушами, закрываю глаза на очевидное, не желая прислушаться к доводам рассудка: мне лишь хочется знать, что проблемы не существует.

Доктор делает биопсию прямо цистоскопом: отрезает микроскопический кусочек моей ткани.

Я снова чувствую болезненный укол, на этот раз в животе, затем небольшой спазм, и все проходит. Я со страхом жду, когда Сандерсон примется медленно и мучительно вытаскивать из меня цистоскоп, но анестезия еще не отошла, и я ничего не чувствую. После процедуры я мочусь битых пять минут, и струя так странно брызжет из моего онемевшего члена. Крови гораздо больше, но доктор сказал, что так будет еще день-другой после биопсии. Я вытираюсь полотенцем и одеваюсь. Внимательно оглядываю гениталии, но все выглядит как всегда. Сандерсон предупреждает, что несколько дней, помимо крови, при мочеиспускании еще может быть ощущение легкого жжения. Если потом это не прекратится, я должен позвонить ему. К пятнице результаты биопсии будут готовы, и я должен постараться не беспокоиться.

— С точки зрения статистики, — повторяет он, — шансы того, чтобы человек в вашем возрасте заболел раком мочевого пузыря, крайне малы.

«Может, и так, — размышляю я, спускаясь в лифте. — Но распространяется ли эта статистика на того, у кого в мочевом пузыре уже нашли какое-то новообразование и отправили на биопсию?» Сдается мне, тут в дело вступает совсем другая статистика, и пусть я о ней и слышать не хочу, но абсолютно уверен, что ее данные не столь радужны.

Стоит мне включить мобильный, как он тут же принимается пищать и на экране мигает значок эсэмэски. У меня три срочных сообщения от клиентов, которым нужно было перезвонить с утра, как только оторву голову от подушки. У менеджеров все дела обязательно срочные. Последнее сообщение от Хоуп, которая спрашивает, где я. Скоро шесть часов, и я решаю сделать сюрприз и зайти к ней в офис. Сворачиваю на Пятую авеню и мимо Пятидесятых шагаю к Рокфеллеровскому центру. Кругом толпы народа, возвращающегося с работы; прохожие угрюмо таращатся перед собой, болтают по мобильным или разглядывают сомнительного качества электронику в витринах иммигрантских магазинов.

Я стою в фойе «Рокфеллер-плаза», прислонившись к стене, и наблюдаю за выходящими из лифтов сотрудниками разных компаний, мужчинами в дорогих костюмах и женщинами, которые выглядят так, словно собрались на пробы для съемок «Секса в большом городе» — вызывающе короткие юбки, чтобы соблазнить продюсера, дорогие стрижки и модельные туфли, каблучки которых властно цокают по мраморному полу.

Минут через пятнадцать показывается Хоуп с двумя незнакомыми мне девушками: они о чем-то увлеченно болтают и смеются. Она, как всегда, выглядит сногсшибательно в темных широких брюках и светлом облегающем кардигане. Мгновение я любуюсь ее грациозной походкой, тем, как развеваются на ходу ее волосы, замечаю, как поглядывают на нее встречные мужчины — кто украдкой, а кто и в открытую. При виде Хоуп меня неизменно охватывают гордость и сомнение. До сих пор не могу привыкнуть к тому, что такая красавица что-то нашла во мне. Мне в голову приходит мысль, что у нее, скорее всего, есть планы на вечер и едва ли ее обрадует мое неожиданное появление. Но тут она замечает меня, и ее лицо озаряет довольная улыбка. Хоуп направляется через фойе, чтобы меня поцеловать.

— Что ты здесь делаешь? — радостно спрашивает она.

— Был на встрече неподалеку, — объясняю я.

— Вот здорово! — Она целует меня еще раз при всех, что с ней бывает нечасто.

— Я смотрю, ты в хорошем настроении, — замечаю я.

— Почему бы и нет?

Я бы мог назвать ей пару причин. Но тут Хоуп вспоминает про двух подружек, которые маячат за ее спиной с вежливыми улыбками, в которых читается: «Так вот он какой!»

— Ох, простите, — Хоуп отстраняется от меня, — Зак, это Дана и Джилл.

Рад с вами познакомиться, мы так много о вас слышали, поздравляем с помолвкой, это замечательно, не правда ли? Под внимательным взглядом Хоуп я улыбаюсь ее подружкам и изо всех сил стараюсь им понравиться. В эту минуту мне бы хотелось быть элегантнее и выше ростом — не ради себя самого, конечно же, а ради Хоуп. Я-то и так уже с ней.

Мы идем по улице, и я выясняю, что ее так обрадовало.

— Меня попросили помочь отделу девятнадцатого века составить каталог для одной частной коллекции, — рассказывает Хоуп. — Меня впервые посылают одну в командировку.

— Здорово. А куда? — интересуюсь я.

— В Лондон.

— Лондон, который в Англии?

— Он самый.

— И когда же ты улетаешь?

— Сегодня вечером, — с воодушевлением сообщает Хоуп. — Сейчас я иду домой собрать вещи, а потом на такси и в аэропорт. Правда, это настоящее приключение?