Стеклянный Джек Робертс Адам

– Его ищем мы все. Труп, дрейфующий где-то в бескрайнем космосе.

– Ох, – сказала она. – Ох, какая же я дура!

– Не переживай, – произнес Яго с ироничной улыбкой.

– Я поспешила с выводами.

Она посмотрела в окно, на пустошь снаружи. Дыхание, вдох-выдох, шелковый шелест. Можно сколько угодно торчать внизу, внушая себе, что ты акклиматизировалась, но правда в том, что дышать здесь можно только с усилием и превозмогая боль. Она хотела домой. Ей очень-очень хотелось снова оказаться наверху. Человеку не место здесь, в этой враждебной среде.

Снег. Белые хлопья пепла размером с попкорн – вода, замёрзшая в результате метеорологических процессов в атмосфере Земли. Снежинки рассеянно плутали по другую сторону стекла, а потом их там внезапно оказался целый рой. Они двигались с оскорбительной лёгкостью, притворяясь невесомыми, и взмывали ввысь – лишь для того, чтобы вновь начать медленное падение.

Свет, заливавший комнату, из желто-белого сделался цвета оксида серебра, в нём появился ртутный блеск и холодок. Яго приказал включить внутреннее освещение, но Диана отменила его приказ. Ей нравились прохладные послеполуденные сумерки. Вполне.

– Извини, – заговорил он снова, – я сказал «женщина», потому что таковы цифры – среднестатистическая женщина меньше, чем мужчина.

– Средние показатели – это чушь. Как вообще узнать среднее арифметическое, если население исчисляется триллионами и большая его часть рассеяна по миллиардам замкнутых пузырей? – В словах было больше враждебности, чем у нее на душе, и потому Диана продолжила: – Боюсь, я немного эгоцентрична. Глупо с моей стороны вести себя так. Глупо ощущать разочарование из-за того, что я – увы и ах – не мессия.

Мысль, произнесённая вслух, несла в себе столько пустого пафоса, что она рассмеялась.

Яго улыбнулся и сказал:

– Я наблюдаю в тебе примечательное отсутствие эгоизма. – И тут же прибавил: – Для богачки, разумеется.

Внезапно серый свет сделался жутким, как будто вся комната погрузилась в воды какого-то земного океана. Так вот в чём дело. Ей надоело быть низко, пребывать на самом дне глубокого гравитационного колодца – не хватало только опуститься ещё ниже.

Диана приказала свету зажечься, и тот явился – яркий и едкий, словно свежий лимонный сок. Она выпрямилась и сделала глубокий вдох.

– Расскажи мне об этом покойнике мужского пола, – сказала она. – Ставки очень высоки, говоришь? Как же вышло, что один труп так дорого стоит?

– Его зовут Мкоко, – сказал Яго. – Ну звали – когда он был жив.

– И кем он был?

– Членом экипажа на шлюпе под названием «Геспер». Если точнее, «Геспер 33а10», поскольку кораблей с таким именем очень много. У инженеров отказывает воображение, когда дело доходит до имён.

– Как же вышло, что его труп дрейфует в космосе?

– На борту корабля случился пожар, и Мкоко погиб. Получил смертельные ожоги – не повезло. Выжившие члены экипажа похоронили его в космосе.

– Похоронили в космосе, – повторила Диана. – Зря истратили годный углерод.

– В общем, да. Но я кое-что должен сказать об инженерах. Они почти все религиозны. И частенько в старомодном духе, то есть чужаку может показаться, что их религиозные убеждения просто обязаны войти в противоречие с их же научными и техническими знаниями. Но по какой-то причине одержимый божественными вопросами разум блестяще справляется с инженерным делом. Я не знаю, в чём тут дело. И поскольку корабли без них не полетят, им предоставлена свобода в том, что касается вероисповедания и обрядов. – Он откашлялся.

Диана посмотрела на него. Сейчас, когда на его лицо сверху падал яркий свет, она опять поразилась тому, до чего же он старый. Морщины на его белом лице походили на трещины на круглой белой поверхности Каллисто.

– Итак, этот Мкоко погиб на каком-то там шлюпе, и его тело выкинули в вакуум, – сказала Диана. – Ну ладно – теперь объясни, почему он так важен.

Яго ответил:

– Он не важен.

– И-и-и-агО, – с упрёком протянула она. – Ты ходишь вокруг да около, я начинаю от этого уставать.

– Вообще-то я мало что знаю о Мкоко, – сказал Яго. – Дело не в нём. Дело в том, что на нём. На его трупе. Видишь ли, на этом же корабле служил другой инженер, Мак-Оли. А вот с ним всё обстояло совсем по-другому.

– Кто? Погоди-ка. – Она пыталась вспомнить. – Я что-то про него слышала. Если бы у меня был бИт, я бы могла проверить. Я его знаю? Я о нём слышала?

– Возможно, нет. Это неважно. Он кое-что изобрёл, вот в чём дело. А потом до него дошло, что именно он изобрёл.

– Он что-то изобрёл, а потом об этом пожалел?

– Именно.

– Что он изобрёл?

– Он никому не сказал.

– А его спрашивали?

Тут Яго внезапно рассмеялся. Это было так странно, так непохоже на него, что Диа вздрогнула.

– Прошу прощения, – проговорил он, взяв себя в руки. – Прощу прощения. Да-да, его спрашивали.

Много-много раз. Всё никак не могли остановиться. Очень настойчиво спрашивали. Так настойчиво, что он умер.

– Ох, – сказала Диана, начиная понимать.

– С их стороны это было… топорно и глупо, и уж конечно же… – Он посмотрел в верхний угол комнаты и произнёс слово, словно пробуя его на язык: – Аморально. Но теперь Мак-Оли мёртв, и он уже ничего никому не расскажет о своём изобретении.

– Он совсем ничего не выдал во время… допроса?

– Он оказался намного упрямей, чем думали его мучители. Истинно верующий, то-то и оно. Старая школа. Они были к такому не готовы. Мак-Оли решил, что лучше умрёт, чем расскажет. Ты слышала о вакуумной пытке?

– Нет, – сказала она.

– Лицо человека подвергают воздействию вакуума – всё лицо. В… в допросных кабинетах есть специальные маленькие иллюминаторы. Это очень неприятно. Понятное дело, невозможно дышать, и ещё очень страшно; и холод – такой, что трудно вообразить. И боль, потому что кровеносные сосуды взрываются, глаза вылезают из орбит, губы превращаются в ледышки. А… а допрашиваемый обычно сопротивляется, зажмуривает глаза, задерживает дыхание. Через некоторое время его затаскивают назад. Многим хватает одного раза, они говорят всё, что нужно, особенно если им заранее вкололи нужный тип окси[40]. Фокус в том, чтобы допрашиваемый всё рассказал быстро, потому что вскоре его лицо начнёт покрываться синяками, и он не сможет внятно говорить. Очень часто, в зависимости от того, сколько времени человека держали в вакууме, у него начинается некроз губ из-за обморожения – они гниют, чернеют и отваливаются. Кое-кто также слепнет на один глаз или оба.

– Я не стану спрашивать, – вставила Диана, – откуда тебе всё это известно.

– О, я никогда никого не допрашивал. У меня бы духу не хватило.

– У тебя? – воскликнула она с коротким смешком, хотя от слова «тебя» прошел мороз по коже и зашевелились волоски на задней стороне шеи.

Он улыбнулся.

– Стеклянный Яго, – сказал он. – Яго, Джейго, Жак – знаю-знаю. Я убивал, да. – Она внимательно прислушивалась к каждому слову, но его голос звучал так же ровно, как и всегда. – Такова одна из прискорбных истин, описывающих мою натуру, – я мастер убивать людей. Но мне не доставляет удовольствия причинять им боль. Убийство – чистое дело, а пытки – грязь: грязи я не выношу. Убийство – завершение, прекращение. Но причинение боли – омерзительное раскрытие, развёртывание – иногда в буквальном смысле. Это для меня… богохульство. – Он устремил на неё пристальный взгляд. – Я это говорю не для того, чтобы тебе понравиться. Я тот, кто я есть.

– A равняется A, – сказала она. – Тебе ведь тоже без разницы, что я думаю.

– Нет, что ты! – возразил он. – Отнюдь. Я не хочу, чтобы ты начала меня избегать.

– Конечно, не хочешь, – кивнула она, – Ты же напичкан лучшим КРФ из всего, что МОГмочки в состоянии себе позволить.

– Я никогда не принимал ни одну из разновидностей КРФ. Твои родители мне абсолютно доверяют, и не без причины. Все другие слуги, разумеется, под дозой, но давать мне эти препараты было бы ошибкой. Тебе нужна моя инициативность и, хм, мои особые качества.

– Ого.

– Вот-вот, A равняется A, – сказал он. – Да, я убивал людей, но старался делать это чисто. Я не горжусь тем, что делаю, потому что гордость – оборотная сторона чувства вины, а подобная эмоциональная матрица чужда моей природе. – Он сложил ладони в жесте намасте[41].– Никто – я хочу сказать, никто из людей, знающих о том, кто я на самом деле, – не наймёт меня ради пыток. Мак-Оли допрашивали обычные следователи. И они его не поняли. Он был… удивительным человеком. Итак, его напичкали окси, как делали всегда, – и не подействовало. Они решили: боль и страх смерти сделают его разговорчивым – ведь каждый рано или поздно ломается, как ни крути. Они пытали его, он держался. Его подвергли вакуумной пытке, и, вместо того чтобы держаться и дальше, Мак-Оли выпустил весь воздух из лёгких. Я думаю, он пел.

– Пел?

– Пел гимн-псалом во славу Господа, во всю силу своих лёгких, в вакууме, где звуки не слышны. Пел беззвучный псалом во весь голос. Они не поняли. Допрашиваемые обычно так себя не ведут. Наверное, это была адская боль. Как будто дьявол собственной персоной засунул ледяные лапы ему в трахею и стал рвать лёгкие на части. – Яго покачал головой и скрестил руки. – Но у него была сила воли. К тому моменту, когда они поняли, что происходит, и втащили его назад, у него уже на две трети умер мозг.

– И тайна вместе с ним?

– О, тут пора вернуться к Мкоко. Видишь ли, очень похоже на то, что Мак-Оли загрузил детали своего изобретения на инфочип и спрятал его на трупе Мкоко перед погребением в космосе.

– Почему?

Губы Яго сложились в маленькое «о», он покачал головой:

– У него были причины, видимо.

– Значит, мы можем узнать эту тайну, если найдём труп?

– Именно.

– И тайна – БСС?

– Как я уже сказал, нам неизвестны детали и тонкости, специфика и прочее. Мы не знаем, как Мак-Оли решил проблемы, стоявшие у него на пути. Но да. Его изобретение было прототипом нового двигателя для космического корабля. Для перемещения быстрее скорости света.

– Так это правда, – сказала Диа, чувствуя, как шевелятся волосы на затылке. – Удивительно. Я хочу сказать, если это действительно правда. Но ведь это не может быть правдой, да?

– Почему?

– Разве существует способ перемещения быстрее света?

– Мак-Оли его нашел.

– Так ведь это чудесная новость! – воскликнула Диана. Её сердце ускорило своё биение. А ускоряться – значит оживать. – Это же… невероятная новость!

– Чудесная, – тусклым голосом повторил Яго. – Нет-нет, я так не думаю.

– Ты не думаешь, что она чудесная?

– Я бы сказал, она приводит меня в ужас.

– Но ведь это билет в бескрайнюю Вселенную! Мы сорвем с Солнечной системы крышку! Целая прорва народу теперь сможет полететь к звёздам! Они избавятся от Улановых, сорвутся с поводка. Ужас? Как раз наоборот – это начало новой золотой эпохи!

Яго подался к ней.

– То есть ты в восторге, – заметил он.

– Ещё бы! Я ведь понятия не имела, что БСС всё-таки возможно! Это свобода! Это абсолютная свобода!

– Это смерть, – произнес Яго.

Снегопад снаружи прекратился. На подоконнике снаружи дремала белая змея, а пустой двор как будто смягчился, одевшись в белое.

– О, не говори ерунды! – воскликнула она. – Смерть – это остаться. В долгосрочной перспективе нас ожидает застой и гибель! – Она помедлила. – Мак-Оли должен был поделиться своим изобретением с кем-то. Он ничего не сказал следователям, это я понимаю. Но друзьям? Коллегам?

– Нет, – сказал Яго. – Тебе следует учесть, что Мак-Оли был гением. Он был безумен и одержим религией, но это скорее подстёгивало его изобретательский талант, чем наоборот. Один мой друг как-то сказал, что Мак-Оли был умнейшим человеком со времён Ньютона. Я думаю, это правда.

– Итак, он придумал эту удивительную штуку. Изобрёл ключ, который отпирает темницу человечества. И потом предпочёл умереть, лишь бы никому об этом не рассказывать?

– Как мне кажется, когда ему в голову пришла эта идея, он должен был почувствовать эйфорию. Может, он и впрямь мечтал о блестящем будущем для человечества, которое расселится по всем звёздным системам в космосе – как ты сама говорила. Крышку долой и всё такое. Может, это поддерживало его в духовном смысле, пока он прорабатывал детали. Но очень скоро он передумал. Он решил, что, если о его работе узнают, случится катастрофа. И уничтожил данные.

– Но почему? – спросила Диана.

– Вообще-то он уничтожил не все копии. И, честно говоря, этот вопрос поинтереснее. Почему он так поступил? Он стёр все следы, кроме одного – кроме инфочипа, который прикрепил к телу своего друга Мкоко и выбросил в космос. Я предполагаю, – продолжил Яго, – что он решил поиграть с судьбой. Господь, в которого он верил, должен был стать последним судией в том, обнаружат ли труп или нет. Может, он не смог заставить себя уничтожить то, что явно было его величайшим достижением. То, о чём человечество мечтало веками. У него хватило гордыни, чтобы оставить одну копию в целости.

– Нет, – сказала Диана. – Мой вопрос всё-таки важнее. Почему он лишил человечество такого подарка?

Дело в деньгах? Так ведь он мог продать технологию по любой цене, какая только взбрела бы ему в голову!

– Деньги ни при чём. Мак-Оли родился в состоятельной семье. И отказался от наследства – он ведь работал вторым инженером на потрёпанном шлюпе. Он презирал деньги. Такова была ещё одна сторона его религиозных убеждений.

– Так в чём же дело? – спросила Диана. Она без сил откинулась на спинку кресла. – Это безумие. Минуту назад я понятия не имела, что такое вообще возможно! БСС! Помилуй богиня.

– Ты не хочешь как следует подумать, – мягко упрекнул её Яго.

Это было больно.

– Ну ладно, я подумаю, господин… учитель. Я проверю все возможные отрицательные последствия. Но знаешь что? Я уверена, заранее уверена, что их с лихвой перевесят преимущества Вселенной, открытой для человечества. Итак. – Она прикоснулась большим пальцем к ямочке на своём подбородке. – Думаю, за такую технологию стали бы драться. Начались бы свары. Даже войны. Бесспорно, Lex Ulanova так давно хранит порядок в Системе, что мы уже забыли, как выглядит полномасштабная война. Верно? – Но Яго не успел открыть рот, как она сама ответила: – Нет, нет, это безумие. Кто станет воевать? Данные можно распространить везде, разместить по копии в каждом ИДе, размножить в триллионе экземпляров. Выпустить на волю, и тогда незачем будет воевать. Так что же ещё? Может… может, этот двигатель сильно загрязняет среду?

– Насколько я знаю, нет, – сказал Яго.

– Тогда что? Какая может быть оборотная сторона у того, что приведет человечество к звёздам? Ты об инопланетянах беспокоишься?

– Нисколько.

– Тогда я не понимаю. Вот! Я всё сказала.

Яго смотрел в окно.

– Опять снег пошел, – заметил он. И в самом деле шел снег: на этот раз хлопья были поменьше, и их оказалось мало. Несколько стукнулись в окно, как замёрзшие мотыльки. Яго и Диа наблюдали за ними некоторое время. Потом Яго сказал: – Тот последний поступок Мак-Оли, его псалом, превратился в своего рода миф. В легенду. Разумеется, среди тех, кто в курсе. А это немногочисленная группа. Что именно он пел на последнем дыхании?

– Откуда нам знать?

– Именно, – произнес Яго. – Именно. Но люди всё равно об этом думают. Один мой знакомый разработал целую теорию – писал её, как роман. Он думает, что Мак-Оли терзала вера в то, что его гордыня греховна, что Господь сделал скорость света константой, и что превышать её – богохульство.

– Правда? – спросила Диана. – Как-то не внушает доверия.

– Ты так говоришь, потому что не разделяешь религиозных убеждений Мак-Оли. Но вообще-то да, я согласен. Возможно, это сыграло роль. Хотя мы имеем дело с домыслами. А домыслы нам не нужны. Нам незачем связывать его нежелание распространять БСС-технологию с его верой. Потому что я не разделяю его веру, но разделяю нежелание.

– Ты? – Диа была ошеломлена. – Почему?

– Ты не хочешь как следует подумать, – опять сказал он с серьезным видом.

– Я не вижу, – согласилась она. – Не вижу оборотной стороны.

– Скоро нам придётся отсюда уйти, – сообщил Яго. Потом он продолжил: – Ты узнала об Эйнштейне ещё в детском саду, надо думать. Но подлинный смысл того, чему нас учат в детском саду, мы обычно забываем. Принимаем его как должное.

– Что мы забываем?

– Забываем, что означает выражение «скорость света есть предельная скорость перемещения». Это ведь не произвольный предел, как ограничение скорости на дороге. Это, скорее, форма выражения фундаментальной геометрии Вселенной.

– Ты говоришь как Ева, – сказала Диана. – Она всегда яростно отстаивала невозможность БСС.

– И почему же?

– Будь у меня бИт, я бы смогла процитировать… – начала Диана. Потом осеклась: – Да не нужен он мне! Ладно, я попробую так. Все векторы в пространстве-времени являются проекциями одного и того же вектора – стрелы, которая суммирует движение по восьми направлениям – восток-запад, север-юг, верх-низ, вперёд-назад во времени, – восьми координатам, которые в совокупности представляют собой пространственновременной континуум. Если сохранять полную неподвижность в пространстве, стрела выровняется в точности по направлению «вперёд во времени», поскольку в этом случае движение будет происходить со скоростью один час в час, так «быстро», как вообще возможно. Если начать двигаться на восток, постепенно ускоряясь, тогда стрела немного сдвинется к восточной оси, и вектор движения вперёд во времени немного уменьшится. Это и есть релятивистское замедление, обнаруженное Эйнштейном. Если двигаться на восток ещё быстрее, стрела повернётся в ту сторону сильнее, и соответственно движение по оси «вперёд во времени» ещё заметнее замедлится. В конечном итоге стрела укажет прямо на «восток», и перемещение будет происходить в этом направлении со скоростью «це», в то время как вперёд во времени его вообще не будет. Чтобы перемещаться быстрее скорости света, надо каким-то образом сделать эту стрелу более горизонтальной, чем сама горизонталь. Нетрудно заметить, что это полная глупость. «Быстрее скорости света» – всё равно, что «прямее идеальной прямой». Это как искать у треугольника четвертую сторону. Тот, кто этим занят, попросту не понимает, что такое треугольник. Вот тебе и вся детсадовская наука.

– И что из этого следует?

– Ты о чём?

– Хочу, чтобы ты связала концы с концами.

– С БСС? Ты хочешь от меня гипотезы? Я думаю, что перемещение быстрее скорости света повлекло бы за собой возникновение новой, локальной пространственно-временной геометрии.

Яго пренебрежительно отмахнулся от этого предположения:

– Очевидный вывод. Я о другом.

– Ну хорошо, – сердито проворчала Диа. – О чём же?

– Превзойти «це» нельзя, как нельзя повернуться больше, чем на триста шестьдесят градусов. Значит, есть лишь одна альтернатива: изменить «це». А это…

Она чуть было не сказала «свобода», как вдруг истина ворвалась в её разум и повергла в шок.

– Ой, – сказала она, изменившись в лице. – Ой!

Он кивнул:

– Ты создала машину Мак-Оли. Отлично. Что потом? Её можно превратить в космический корабль и отправить к Ориону. Или можно сделать…

– Бомбу, – выдохнула она.

Она наконец-то поняла, какими были ставки в их игре.

– Урони её на Солнце, – продолжил он. – Подумай про E = mc². Допустим, машина Мак-Оли увеличивает «це» в миллион раз – где-то такое соотношение понадобится, чтобы межзвёздные путешествия занимали разумный период времени: ведь 120 световых лет это, как-никак, миллион световых часов. Итак, ты увеличиваешь «це» в миллион раз. Добавь это в эйнштейновское уравнение. Подумай о том, что произойдёт с излучением нашей звезды.

– Бомба, – повторила она.

– Самая большая из когда-либо созданных. Это необходимое следствие БСС-перемещения. Неотъемлемое свойство технологии.

– Богиня… – тихонько проговорила Диана.

– Теперь ты понимаешь, что я имел в виду, когда сказал, что ставки высоки. Ты понимаешь, что потеря одной жизни или даже десятков жизней может быть приемлемой ценой, чтобы спасти триллионы.

Диана вздрогнула.

– Я верю, что, когда Мак-Оли задумал свою технологию, он думал об открытии тюрьмы и о том, как выпустить человечество в космос. Как ты и сказала.

Может, эта мысль ослепила его. Но он был не дурак. Я скажу тебе, что он на самом деле изобрел. Он изобрел способ увеличить «це». Естественно, это значит, что он изобрёл способ, позволяющий превратить E=mc² в оружие, способное уничтожить целый вид.

– Никто его не использует, – сказала Диана. – Для такого надо сойти с ума! Таких безумцев не может быть.

– Стоит ли рисковать? – спросил Яго. – Думаешь, хорошая идея – передать такую технологию Улановым? Или кому-нибудь ещё?

– Ох, Владычица космическая…

Вопрос захватил весь вечер – висел в воздухе, жужжал у Диа в ушах, и всё потому, что ответом на него было безусловное «нет».

Она обнаружила под лестницей склад одежды из шерсти и пласт-ткани – свитера, пальто, шапки и шарфы, – натянула на себя что смогла, хотя вещи на её длинноруком и длинноногом теле жительницы верхоземья выглядели слишком короткими, и вышла прогуляться. Мороз был кусачий. Она двигалась медленно, неуклюже ступая по неровной земле. Когда тропа пошла вверх, идти по ней сделалось неимоверно трудно, и её охватило псевдоастматическое удушье. Когда тропа вновь пошла под уклон, стало ещё сложнее, только в другом смысле: теперь она каждую секунду могла споткнуться и скатиться кувырком по склону, навстречу болезненному падению и, вероятно, перелому. Воздух казался чем-то противоположным чистой и проницаемой среде: холодное желе с вкраплениями ледяных хлопьев, апатично спускавшихся к бежевой земле. С другой стороны, находясь среди гор, а не над ними, как было до сих пор, она вдруг поняла, отчего человечество всю свою историю бредило горами. Их впечатляющие размеры и масса излучали некое божественное безразличие. Их окружала аура абсолютной устойчивости. Трудно было поверить, что когда-то их не станет. И всё же… она напомнила себе, что не только горы, но и вся Земля, а также Луна, и Марс, и триллионы триллионов людей, занимающих разнообразные особняки, дома и трущобные пузыри на орбите вокруг Солнца, – всё могло исчезнуть за секунду, если Яго сказал правду.

Изморозь на валуне походила на чешую. Диана всё шла и шла, превозмогая собственную слабость. Неприятно было думать о некоторых вещах, но она не могла перестать думать, а значит, именно о них и думала.

В конце концов, высунув язык от усталости, она добралась до границы имения: кирпичная стена в два её роста, старые железные ворота – коричневый металл испещряли пятна ржавчины помидорного цвета. Она присела на какой-то старый каменный осколок и выровняла дыхание, спрашивая себя, уж не часть ли это какой-нибудь древнегреческой храмовой колонны, или образец современной каменной кладки, или просто кусок скалы, волею судеб принявший форму цилиндра. Никак не узнать. Сквозь решетку ворот Диана видела дорогу, спускавшуюся в неглубокую долину, полную холодных, сухих камней.

Она вернулась домой к ужину.

– Хорошо, – с теплом сказала она, когда Сафо поставила на стол миски. – Я нагуляла аппетит.

Но тем вечером у всех троих было пасмурное настроение. В тени окружающих гор, в доме, освещённом лишь парой светошестов, они чувствовали себя отрезанными от всего мира.

– Я кое-что поняла, – заявила Диана, – во время прогулки.

Яго и Сафо взглянули на неё терпеливо, выжидающе, и она подумала: вот что я делаю. Вот чего они от меня ждут. Чтобы я разглядела сквозь всю путаницу самое сердце тайны. Она начала дрожать всем телом.

– Я поняла, что Ева была права.

– Права? – повторил Яго.

– Она сновидела, что решение детективной загадки напрямую связано с её собственным исследованием. С её последней диссертацией о шампанских сверхновых, звёздах, что взрываются со всей яркостью, присущей сверхновым, хотя им не хватает массы.

– Да, – сказал Яго, очень медленно кивнув. В его глазах как будто всколыхнулся океанский прибой. – Да,– повторил он, прижимая ладонь к лицу, – Ну конечно.

В свете шеста он казался очень старым.

Диана сказала:

– Она сама отказывалась в это верить, но всё правильно! Каждая шампанская сверхновая, каждая, – это погребальный костёр инопланетной цивилизации. Каждая обозначает форму жизни, которая развилась до того этапа, где Мак-Оли совершает своё открытие. И потом из-за случайности или в результате сознательной агрессии, по злому умыслу или из-за религиозных заблуждений, технологию применяют к звезде, что была для той цивилизации солнцем. Её излучение мгновенно вырастает в миллионы раз, как ты и говорил! Богиня, смилуйся над нами.

Они долго молчали. Потом Яго сказал, криво улыбаясь:

– Должен признаться, такое мне в голову не приходило.

– Думаешь, я ошибаюсь?

– Совсем наоборот. Это объясняет то, что иным образом объяснить нельзя, – сверхновые, которые изучала мисс Ева. Я уверен, это объясняет и те сверхновые, что не так сильно отличаются от обычных. Подумать только! Целые цивилизации сгорели за секунду. На Старой Земле переживали, что обычные атомные станции уничтожат человечество. Но атомное оружие – карнавальная шутиха по сравнению с этим.

– Это жуткая вещь, – сказала Сафо.

Диана перевела взгляд с неё на Яго и обратно. Она сидела рядом с двумя настоящими убийцами, но оба были встревожены до глубины души перспективой человеческих смертей. Она же, ни разу за всю жизнь никого не убившая, ощущала в душе пустоту, размышляя об этом.

– Я себя чувствую, – произнесла она, с трудом подбирая слова, – старой.

Яго мрачно кивнул.

– Может быть, это неизбежно, – осторожно проговорила Диана. – Этот Мак-Оли совершил открытие. И те, те – как бы их назвать, – те неизвестные инопланетные учёные сделали то же самое. Даже если мы не найдём тот инфочип, что остался от исследований Мак-Оли, ту штуку, которую все ищут, – что ж, даже в этом случае рано или поздно кто-нибудь из многотриллионной популяции смышленых обезьян сумеет воспроизвести то, что сделал Мак-Оли[42]. Может, мы просто… обречены.

– Парадокс Ферми[43],– сказал Яго.

– Что-что? – спросила Сафо.

– Вообрази, – начала объяснять Диана, – что жизнь во Вселенной – обычное дело и что, когда она достигает некоего уровня развития, кто-то неизбежно изобретает БСС. Но тем самым жизнь неизбежно уничтожает сама себя. Это бы объяснило, почему мы так и не встретили инопланетян.

Сафо медленно покачала головой.

– Храни нас богиня, – сказала она опять.

– Неутешительная мысль, – согласился Яго, – но это не значит, что мы должны просто сдаться. Напротив, я чувствую, что наши усилия не пропадут втуне – они уберегают человечество от этой угрозы.

– Даже если люди по всей Системе считают тебя чудовищем? – спросила Диана.

– Невелика цена, – ответил он, – учитывая, что на кону. Кроме того, есть люди, которые знают, какой я на самом деле.

После того как Сафо убрала со стола и унесла миски на кухню, чтобы вымыть, Яго сказал:

– Мы больше не можем здесь оставаться. Нам надо наверх.

– За нами придут?

– Нелегко следить за тем, что происходит в большом мире, оставаясь при этом невидимым для сподвижников Улановых. Но у меня есть ощущение, что круг сужается. Они ведь прилагают громадные усилия, чтобы отыскать нас. Потому что верят – у нас есть чертежи. Они верят, что ты это знаешь или знаешь, где нахожусь я – то есть Стеклянный Джек, – и уж я-то всё знаю.

– А ты знаешь?

– Разумеется, нет. Но это неважно; важно то, что Улановы в это верят. Они сделают всё – без преувеличения, всё, – чтобы схватить нас.

– Перво-наперво им нужно, чтобы никто другой не заполучил искомое, – машинально проговорила Диана. – А ещё они уверены, что перемещение быстрее скорости света открывает потрясающие новые возможности для обогащения и усиления власти. Думаешь, они понимают деструктивный потенциал этого открытия?

– Ты всё поняла почти сразу, как только узнала о технологии, – напомнил Яго. – Думаешь, они не придут к такому же умозаключению? Мы говорим о колоссальном увеличении «це», а ведь E=mc² никак не назовёшь тайным или малоизвестным уравнением. Я всё понял, едва узнал о такой возможности. Я не связал это с исследованием твоей сестры, хотя теперь-то понимаю, что оно служит ужасным подтверждением.

– Я слишком наивна, – сказала Диана. – Конечно, осознав его разрушительную силу, они лишь захотят его ещё сильнее. Ну да, несомненно. Технологии уничтожения интересуют власть имущих даже больше, чем возможность обогащения. Хорошо быть богатым, но ещё лучше остаться у власти – и, чем больше у тебя оружия, внушающего трепет, тем больше шансов добиться желаемого.

Яго кивнул.

– Поверхность Земли обширна, – прибавил он, – и у меня здесь много друзей. Но лучше всего прятаться в Зелёном поясе.

– То есть в Сампе?

– Среди триллионов, да. Завтра.

– Сафо с нами?

– Она может пойти с нами или сама найти путь в верхоземье. Но самое главное – уйти.

– Завтра, – сказала Диана, думая о шампанских сверхновых Евы: каждая звезда – свеча на громадной могиле целой цивилизации… может, нескольких цивилизаций на нескольких планетах, уничтоженных сразу, одним ударом. У неё перехватило дыхание. – Завтра, – повторила она.