Шесть камешков на счастье Милн Кевин

Глава 21

Как и во все предыдущие годы, в первую среду сентября был день открытых дверей: чтобы учащиеся могли познакомить своих родителей с новыми учителями, а учителя – рассказать о программе и планах на будущий учебный год. Так как в школе, где Грант работал, день открытых дверей был свой, мы с мамой и Элизой превратили этот вечер в девичник. Сначала отправились в библиотеку и взяли все нужные мне в следующем месяце книги. Потом пообедали в пиццерии. А закончился день экскурсией по школьному крылу для пятиклассников.

Когда мы с мамой прибыли в школу, Нэйтан с родителями уже уходили.

Пастор Стин был весел, как никогда.

– Стейси! Мэдди! Как сегодня дела у двух моих любимых Мак Фэдденов? – радостно воскликнул он. И тут увидел сверток в пеленке, который мама держала на руках. И поправил себя: – О, то есть у трех моих любимых Мак Фэдденов! Это ведь Элиза, верно?

Мне нравилось, как пастор был со всеми дружелюбен. Вот бы его сын тоже со мной разговаривал подобным образом. Тем летом мы виделись с семьей Стин только дважды – первый раз в продуктовом магазине, а потом столкнулись с ними в бассейне. И оба раза Стин-младший не сказал мне ни слова. Собственно, он со мной с самого роллердрома не разговаривал, но я как-то вычитала в энциклопедии, что юноши в период полового созревания чувствуют себя неловко рядом с девушками, поэтому его молчание нормально.

– Здравствуйте, пастор, – ответила я. – Хорошо, спасибо.

– Ты всегда так вежлива, деточка, – заметила миссис Стин.

– Мы скучали по вас с Грантом, – сказал пастор. – В воскресной школе без него все совсем не так.

Я сразу поняла, что насчет незаменимости Гранта он шутит, но это было очень мило с его стороны. Хотя поначалу Грант и правда очень помогал пастору – всего за пару месяцев превратил цирк с конями в нормальную воскресную школу. К четвертому или пятому месяцу он научил пастора основным правилам и секретам, а дальше тот вполне справлялся сам.

– Грант теперь в своей школе играет цербера, – с гордостью поделилась мама.

Глаза миссис Стин загорелись:

– Это верно. Я слышала, его повысили.

– И да, и нет. Ему поручили больше работы, но повышением я бы это не назвала. Пока еще нет, в любом случае. Его должность они назвали чем-то вроде заместителя заместителя директора. Свои обязанности он совмещает с преподаванием – учит детей математике. В данный момент дел у него невпроворот, но это отличная возможность показать свои административные навыки. Грант правда работает с огромной отдачей. Надеюсь, они это заметят и сделают его заместителем директора еще до конца года, – рассказала мама.

Я была очень рада слышать из ее уст такие слова о Гранте. Просто когда они в церкви давали друг другу клятву, я не думала, что их брак продлится долго. Мне их отношения не казались серьезными и Грант не казался надежным. Да и у мамы до Гранта было так много мужчин, с которыми ничего не получилось, что я даже начала сомневаться в самой возможности для нее удачно выйти замуж. А потом появился Грант, и теперь всего пару месяцев оставалось до второй годовщины их с мамой брака, у меня родилась сестренка – кажется, жизнь складывается замечательно.

– Уверена, все так и будет, – покивала нам миссис Стин. – Он ведь так хорошо ладит с детьми. У него большое будущее.

Ее муж тоже кивнул в знак согласия:

– Совершенно верно. Грант – идеальный кандидат на эту должность. Передайте ему это – и наш горячий привет. И надеемся увидеть вас всех в церкви в ближайшие несколько недель.

– О, не волнуйтесь, – ответила мама. – Теперь, когда мы наконец разобрались с распорядком дня, мы, безусловно, придем в церковь все вместе. Можете на нас рассчитывать.

Я никогда не забуду эти слова и тот вечер.

Через неделю мама сдержала обещание, но совсем не так, как хотела.

Была служба. Голос с трибуны я слышала, но сил разглядеть говорящего у меня не было. Голос, судя по всему, принадлежал пастору Стивенсу:

– Сейчас мы скорбим вместе с семьей Мак Фэдден. Мы знаем, вам очень трудно сейчас. Мы скорбим вместе с вами. К несчастью, Стейси ушла от нас слишком рано. Сегодня мы чтим ее память и воздаем должное…

Я делаю над собой нечеловеческие усилия, чтобы всего этого не слышать. Я не хочу слышать, как пастор с кафедры говорит что-то о моей матери; не хочу, чтобы все это было по-настоящему. Я просто хотела, чтобы все в мире стало так, как раньше, до дня открытых дверей. Я повернула голову и посмотрела на Гранта, который сидел рядом. Он почти не разговаривал со мной с той ночи. Его губы были сжаты, глаза открыты, но он, похоже, ничего вокруг не замечал. Просто уставился в пустоту. Еще бы – за последнюю неделю он не только лишился жены, но и новой перспективной должности: руководство решило, что в сложившихся обстоятельствах и для него, и для учеников будет лучше, если он сосредоточится только на преподавании.

Но всего этого было как будто бы недостаточно – теперь ему предстояло еще и в одиночку растить двоих детей.

На время похорон Грант оставил Элизу с одним нашим знакомым. А мне так хотелось держать ее на руках, говорить с ней! Хотелось качать ее и рассказывать о маме то, чего она сама никогда не узнает…

Голос с трибуны все говорил и говорил – то, что, видимо, должно было принести облегчение, но я не слушала и продолжала прокручивать в голове события той ночи, пытаясь понять, как можно было все изменить.

Это случилось после дня открытых дверей. Мы с моим новым учителем проговорили гораздо дольше, чем ожидалось, о предстоящей выставке научных работ, так что домой мы с мамой вернулись уже почти в ночи. Когда машина подъехала к дому, мама вдруг вспомнила, что ей нужно купить что-то к завтраку. Пока ее не будет, я должна была успеть почистить зубы, чтобы к ее возвращению лечь спать.

– А Элиза? – спросила я, вылезая из машины.

– Послушай, она уже спит, поэтому я просто возьму ее с собой, – отмахнулась мама.

– Ты ведь не долго?

Она пообещала, что быстро, и укатила.

Магазин был всего в двух-трех минутах езды от нашего дома, так что я знала: много времени поездка ее не займет. Но вышло иначе: я все ждала и ждала, а мамы все не было. А потом, когда я уже лежала в постели, вместе с легким летним ветерком до меня донесся звук сирены. Когда он стих, я уснула, так и не дождавшись мамы, чтобы вместе перед сном помолиться.

Может быть, надо было помолиться, не дождавшись ее. Кто знает, может, Бог услышал бы мои молитвы и того, что случилось, не произошло бы.

Проснувшись, я обнаружила Гранта в совершенно жутком виде. Я не могла понять, что происходит: единственное, что мне удалось вытянуть из него, – словосочетание «несчастный случай». Но на следующее утро, пока он еще крепко спал, я увидела статью на первой полосе местной газеты под заголовком, в котором были слова «убийство» и «угон».

В статье писали, что, по показаниям очевидца, на парковке около магазина на маму кто-то напал. Нападавший потребовал у нее ключи от машины, а она закричала, что на заднем сиденье ребенок. Ключи мама, естественно, не отдала, и тогда он вытащил нож, воткнул ей в горло и убежал.

Пару дней спустя полиция выяснила, кому принадлежат отпечатки, оставленные на ноже. Убийцей оказался студент местного колледжа по имени Джейк Шпиц. В ту ночь он здорово накачался наркотиками, и у него начались галлюцинации: парню чудилось, будто его кто-то преследует. Позже в полиции нам сказали, что Шпиц пришел в ужас, когда узнал, что все это ему не привиделось.

Только это было неважно. Потому что мамы у нас не стало.

– …И мы хотели бы поблагодарить всех за то, что пришли сегодня. Сейчас пастор Стин произнесет молитву, после чего просим несущих гроб выйти вперед.

Я подняла взгляд, когда поняла, что служба подходит к концу. Грант все еще смотрел в пустоту. После окончания молитвы он и те, кто должен был нести маму, встали и подошли к гробу. Казалось, все движения Гранта были чисто машинальными. Я наблюдала, как он с несколькими мужчинами медленно понес гроб из часовни. Я знала, что нужно идти за ними, но не могла сдвинуться с места, а просто осталась сидеть там и плакала, спрашивая себя, почему так случилось – и помогла бы молитва?..

Пастор Стин прошел мимо меня и сказал, что я могу не торопиться. В течение нескольких минут часовня опустела. Такое же одиночество я испытывала в душе. Я снова посмотрела на кафедру и мысленно начала молиться, чтобы это одиночество не продолжалось вечно.

И тут услышала шорох шагов. Обернулась на звук и увидела, что по боковому проходу идет Нэйтан Стин в белой рубашке и синем галстуке. Он увидел, что я смотрю на него, но не остановился. Дойдя до первого ряда, он перешел на мою сторону и пошел прямо ко мне. Не говоря ни слова, Нэйтан сел справа от меня, как раз там, где еще недавно сидел Грант. Мы оказались почти плечом к плечу.

Я попыталась ему улыбнуться, но не смогла, отвернулась и продолжала лить слезы. Он дал мне выплакаться.

Нэйтан не сказал мне в тот день ни единого слова. Но ему и не нужно было. Он просто был рядом со мной, и я не чувствовала себя такой одинокой. И этого оказалось достаточно.

Глава 22

Люди – существа забавные. Наверное, привычки играют в нашей жизни определяющую роль. Когда после похорон я пришла в школу, то не была до конца уверена, как со мной будут обращаться мои одноклассники, но ожидала, что несколько иначе, чем раньше. Так оно и было… на какое-то время. Когда я вошла в класс, несколько девушек, раньше не подозревавших о моем существовании, вдруг подошли и поздоровались, даже поинтересовались, как мои дела. Я прямо-таки почувствовала себя «своей девчонкой». И это было приятно. Непривычно, однако приятно. Как будто они на день забыли, что терпеть не могут меня. Вероятнее всего, они были со мной подчеркнуто вежливы только из-за смерти мамы, а еще потому, что их так научили родители, но я не возражала.

Впрочем, уже к концу дня стало очевидно, что нянчиться со мной им быстро наскучило. А на следующий день? Всё. «Рада тебя видеть, Мэдди» или «Не хочешь к нам присоединиться?» – этого не звучало. Лишь на ходу брошенное мне вслед «Привет». Все, казалось, забыли, что, возможно, хотя бы ради приличия стоит попытаться быть со мной более обходительными, и как-то незаметно, сама по себе, я снова превратилась в ту долговязую ботаничку в очках с толстыми стеклами, которая во время ланча всегда сидела одна.

Грустно говорить, но даже Рэнди и Нэйтан в тот день, казалось, решили со мной не разговаривать. Потому что просто не знали, что говорить. Рэнди однажды все же попытался завязать разговор, но ничего толком не вышло.

– Привет, – окликнул он меня. – Что нового?

Что мне было ответить? «Привет, Рэнди. Ой, даже не знаю… Ах да, мою маму зверски убили. У тебя-то как дела?»

– Ничего, – сказала я, и на этом беседа закончилась.

А на третий день социальная жизнь класса и вовсе вернулась на круги своя. Крутые обедали за отдельным столом, те, кто попроще, – за другими столами, а я – в гордом одиночестве. Жизнь продолжалась. Во всяком случае, в школе.

Дома все было иначе.

Как только Грант слегка оправился от потрясения, он попытался сделать вид, что все по-прежнему. Думаю, действовал он по тому же принципу, что и ребята в школе. Да только по-прежнему все идти отказывалось, потому что Грант постоянно был на взводе. И стало очевидно, что если раньше его, такого общительного, врасплох не могло застать ничто, то теперь он пребывал в постоянном отчаянии. Во многом из-за денег, потому что похороны мамы и так влетели в копеечку, а тут еще пришлось нанять няньку для Элизы. Но деньги были не единственной причиной. Причиной было все, с чем он до этого не сталкивался или чем ему не приходилось заниматься в одиночку: сидеть по ночам с плачущей дочкой, ходить в магазин за продуктами, готовить и ухаживать за нами, если мы заболевали. А вишенкой на торте стало полное отсутствие времени на самого себя, ибо всегда находилось какое-то неотложное домашнее дело. К тому же нужно было оплачивать счета, которые, увы, никто не отменял.

– Когда же это все кончится?! – время от времени ворчал Грант. Однажды меня стошнило на полу в ванной. И тогда он воздел очи гор и объявил:

– Прикончите меня, пожалуйста.

Сказано это было таким тоном, что я испугалась, не хочет ли он и правда умереть, чтобы больше не нести бремя отца-одиночки. Но когда я спросила, серьезно ли он, Грант ответил:

– Нет, детка, это образное выражение. Просто пытаюсь привлечь внимание Бога, вот и все.

Как ни странно, от такого ответа мне стало легче. Значит, от Бога Грант еще не отказался. Когда я пришла в себя, то предложила снова начать ходить в церковь по воскресеньям. Так мы бы точно заявили Господу о себе.

– У тебя ведь есть там друзья, – напомнила я. – К тому же есть новость о старом пасторе Стивенсе. Он ушел в отставку, и они сделали пастора Стина главным. Уверена, он будет рад нас видеть.

– Да, конечно, – пробормотал Грант саркастически. – Наши пожертвования он примет с удовольствием.

Ну ладно, может быть, мой отчим еще не был готов снова ходить в церковь. Однако он все же нашел кое-что, что отвлекало от тягот жизни холостяка. Ну, знаете, этакую штуку для снятия напряжения.

– Жидкое золото, – так он говорил. – Лекарство для мужской души.

Сначала я не возражала против его нового увлечения, но заволновалась, когда после работы Грант стал выпивать бутылок по шесть.

Тем не менее, даже учитывая все это, можно сказать, что держался он молодцом. Возможно, он уставал и характер его испортился, но он продолжал жить, поставив себе целью удовлетворить все потребности нашей маленькой семьи. И справлялся, пока не начались рождественские каникулы.

Но с началом нового года Грант сломался. Оглядываясь назад и анализируя, я пришла к выводу, что он был подавлен и все еще не мог справиться с горем, пряча его глубоко в душе. Я не знаю, каким он был в школе со своими учениками, но дома ходил как в воду опущенный. Единственной, кто заставлял Гранта улыбаться, была Элиза. Иногда он подолгу не спускал ее с рук, целовал в лоб, играл с ней, смешил и тогда на некоторое время становился тем прежним добрым Грантом, но когда укладывал дочь обратно в кроватку, улыбка эта исчезала. Конечно, я у него подобной реакции не вызывала. И не удивительно. Я знала, он любил меня, хотя бы в память о маме, но смирилась с тем, что Элизу он любит больше.

Раздувать из этого трагедии я смысла не видела, все просто шло как шло. Все равно я не могла ничего изменить. Так же, как не могла вытащить Гранта из той пропасти, в которую он рисковал сорваться в любой момент. Он был точен как швейцарские часы: встать утром, отвезти Элизу к няне, уйти на работу, забрать Элизу от няни, поиграть с ней, уложить спать, выпить пива, посмотреть телевизор, лечь спать. И так каждый день, кроме воскресенья.

Как-то вечером, в конце января, когда Грант уже уложил Элизу спать и собирался включить телевизор, я подошла к нему:

– Ммм, Грант… похоже, у нас закончилась чистая одежда.

– У нас? – повторил он скептически. – Или у тебя?

– Полагаю, у меня.

Широко зевнув, Грант посмотрел на часы и пробормотал:

– Уже поздно, детка. Тем более сегодня четверг. Завтра можешь пойти и в сегодняшнем, а в субботу я покажу тебе, как надо стирать. В любом случае когда-нибудь пригодится.

На следующий день я пришла в школу в той же одежде, что и накануне, потому что больше в доме ничего чистого не было. Забавно – тебя могут не замечать неделями, но стоит надеть одну и ту же рубашку два раза подряд, как все резко обращают на это внимание.

– Ты что, в этом спишь, что ли, Мак Вонючка? – спросил у меня кто-то из одноклассников на перемене.

Ну замечательно, только нового прозвища мне не хватало. Весь день я была то Мак Вонючка, то Мак Грязнуля. Когда проходила мимо, мальчики делали вид, что принюхиваются, а девушки, которые раньше месяцами меня игнорировали, вдруг начинали осыпать «комплиментами» из серии, что мои волосы выглядят так, словно я их не мыла и не расчесывала неделю.

К сожалению, с ними было не поспорить. Мои волосы всегда были густыми и непослушными, и хотя я их расчесывала каждый день, на голове все равно был беспорядок. Грант прически делать не умел, а мои попытки заплести косичку или завязать хвост были обречены на провал, сколько бы я ни старалась и сколько бы книг о прическах ни перелопатила.

Иногда по ночам я пакала в подушку, ощущая почти физическую боль и жалея, что мамы нет рядом. Сколько этих грубиянок в школе сами умеют расчесывать свои волосы или стирать свою одежду? Мне было очень любопытно. Кто из них выглядел бы намного хуже, будь они на моем месте?

Но от ситуации пострадали не только моя одежда и волосы. Пролетали месяцы, а я все росла и росла – вот только теперь вширь. Может быть, из-за полового созревания, а может, я просто «заедала» свой стресс. В любом случае, к весне мои формы стали куда более округлыми.

Однажды вечером, надев пижаму, я посмотрела на себя в зеркало. Как раз в этот момент мимо проходил Грант.

– Я что, поправилась? – спросила я его прямо.

Он оглядел меня с ног до головы и сказал:

– Не стоит волноваться, детка.

– Так… нет или… как? – не поняла я.

– Не могу сказать, что нет, – ответил он, прежде чем удалиться в свою спальню. – Но я бы на твоем месте не переживал, вот и все. Это генетика, тут ничего не поделаешь. У тебя просто широкая кость.

Так у меня появился еще один повод для слез по ночам.

А вскоре после этого в школе начали замечать, что я ношу прошлогоднюю одежду. Я не ходила по магазинам с прошлого лета. Теперь все мои наряды сильно жали мне в талии, и еще до конца учебного года у меня появилось прозвище, оставшееся со мной до конца подросткового возраста: Мэдди Мак Фэтти. Звучало, признаюсь, не так уж плохо, но не могу сказать, что не задевало.

Я любила учиться, но в тот год летних каникул ждала с огромным нетерпением.

Как только они наступили, я взяла на себя обязанности няни – Грант с одним своим приятелем, который тоже работал учителем в школе, подрабатывали тем, что красили дома. Заботиться о сестре – лучшего занятия и придумать было нельзя. Я укладывала ее в коляску и шла гулять в парк, играла с ней на траве, кормила печеньем, а затем отмывала шоколадные следы в ванной с пеной. И все время рассказывала ей о маме.

– Если хочешь быть похожей на нее, – говорила я, – ты должна знать, что она любила. Так, надо вспомнить… чистые простыни, желтые розы, грозы и пирог с ревенем. Ах да, и мороженое с шоколадом и арахисовым маслом – могла в одиночку съесть целую коробку. Спорим, тебе оно тоже понравится? А еще она любила сидеть у костра и есть печеное суфле с шоколадом. Хотя бы раз в год мы обязательно ходили в поход. Ей так нравилось наблюдать за птичками, – рассказывала я и улыбалась так, как улыбалась когда-то мама. – И меня, – говорила я Элизе. – Больше всего на свете она любила нас с тобой.

То лето можно считать лучшим летом в моей жизни. У меня была Элиза, у Элизы была я, и никто вокруг не дразнил меня толстухой, или жирафихой, или ботаничкой, или кем-то еще, кем я не была.

Но, как и все летние каникулы, и эти подошли к концу. За всей этой сменой дней я потеряла счет времени, но однажды после полудня по почте пришло извещение о дне открытых дверей. В том году я должна была пойти в шестой класс и хотела заранее узнать номер своего шкафчика, поэтому, естественно, собиралась пойти.

– Ты сильно занят? – спросила я Гранта, когда поздно вечером тот вернулся с работы.

– А что, не похоже? – ответил он.

Я подумала: странно, ведь он сидит на диване в джинсах, допивает уже пятую бутылку пива и смотрит по телевизору «Корабль любви». Но была как раз рекламная пауза, так что я проигнорировала его ироничную реплику.

– На следующей неделе в школе день открытых дверей, и я подумала…

– Нет, – решительно сказал он, прежде чем я успела закончить.

– Но как же мой шкафчик, новые классные комнаты и учителя? И мне нужно разобраться…

Пока я говорила, Грант встал с дивана и буравил меня взглядом. Пришлось замолчать. Он был мрачный и злой как черт.

– Я сказал – нет, значит, нет. В этот день мы остаемся дома. И точка.

И тут я сообразила.

– Боже, так это из-за мамы? Это ведь годовщина с того дня, как…

– Не говори о том, что случилось той ночью! – рявкнул он. И ударил меня. Прямо по губам, тыльной стороной ладони. Удар сбил меня с ног. Это было так неожиданно – больше неожиданно, чем больно. Губа тут же распухла, и из нее стала сочиться кровь. Наверное, у меня сработал инстинкт самосохранения, потому что, вскочив на ноги, я бросилась в свою комнату.

– Подожди! – прокричал Грант. – Прости меня! – Он погнался за мной и силой открыл дверь. – Мэдди, – шептал он, задыхаясь, впервые за долгое время вспомнив, как меня зовут. – Господи… Мне так жаль… Я не… не знаю, что на меня нашло.

Я была слишком напугана, чтобы ответить, так что просто продолжала плакать. А Грант лепетал:

– Ты должна знать, милая: я бы никогда не причинил тебе боль. Я был не в себе… Не знаю, что на меня нашло. Я… У меня просто был жуткий день: мне не заплатили заказчики, на этой неделе срок выплаты по кредиту, плюс к этому я, похоже, слишком много выпил на пустой желудок. И тут ты сказала про день открытых дверей, и я просто… прости меня.

Он опустился на колени рядом с моей кроватью и крепко обнял меня, как тогда, когда укладывал спать в первый вечер после смерти мамы.

– Это больше не повторится, детка, я обещаю. Вот увидишь, – сказал Грант и отстранился. – А сейчас давай убедимся, что твоя губа пройдет до дня открытых дверей. – С этими словами он осторожно ощупал мою опухшую губу. – Конечно, у нас всего неделя, но… В общем, я уверен, к этому времени все пройдет. Но если кто-то спросит, скажи, что упала с велосипеда или что-нибудь в этом духе. Понимаешь?

Он подождал, пока я кивнула.

– Умница. Потому что даже если это была случайность и такого никогда не повторится, лишние вопросы нам ни к чему. А вдруг они решат, что я бью тебя все время, и заберут в детский дом? Мы ведь этого не хотим. Нам нужно держаться вместе. Мы же одна семья.

В его голосе было столько любви и искренности, что я мысленно порадовалась этой пощечине, потому что в отчиме словно проснулся тот прежний Грант, который все это время был в спячке. Он даже расплакался, когда потрепал меня по голове, укладывая спать.

– Я исправлюсь. Вот увидишь, – пообещал он.

И сдержал слово. Следующим утром, когда я проснулась, Грант уже суетился на кухне – готовил блинчики. Последний раз он готовил полгода назад. И на его лице сияла такая ласковая улыбка, что я аж зажмурилась.

– Я сегодня не работаю, – заявил Грант, – провожу время с семьей.

– А как же счета? – улыбнулась я.

– Все под контролем. Для семьи есть вещи и поважнее, чем оплата счетов. Так что сегодняшний день мы проведем в пижаме перед телевизором. Что скажешь?

Только спустя много лет я поняла, что, возможно, Грант решил оставить меня дома, чтобы никто не увидел мою разбитую губу, но мы все равно прекрасно провели время: ели попкорн, смотрели «Звездные войны» и играли в персонажей – я была принцессой Леей, Элиза – Йодой, а Грант – Дартом Вейдером. Это был наш первый веселый день, проведенный вместе, за целый год.

Я еще не знала об этом, но тот день оказался настоящим подарком судьбы. Подобно верблюду, который наполняет свои горбы водой перед тем, как уйти в пустыню, я цеплялась за воспоминания о том дне, когда наступила грандиозная засуха под названием «новый учебный год».

Глава 23

Грант, как и обещал, отвел меня на день открытых дверей, из-за чего даже не пошел в ту школу, где работал, – сказал, что все равно почти никто не приходит. Моя губа зажила полностью, так что, слава богу, лишних вопросов ни у кого не возникло. На самом деле не думаю, что кто-то, кроме Рэнди и Нэйтана, вообще меня заметил.

– Так ты дружишь с сыном пастора Стина? – спросил Грант, заметив, как тот мне помахал.

– Ни с кем я не дружу, – буркнула я.

И это была чистая правда. В подтверждение моих слов Лорна Грин, которая была настолько тупа, что читала через пень-колоду, да и к тому же носила корсет от сколиоза, пришла в ужас, узнав, что ее шкафчик по соседству с моим.

– Мой шкафчик не может быть вместе со шкафчиком Мэдди Мак Фэтти, – сказала она, делая вид, что меня не заметила. – Меня же засмеют!

– Это так они тебя тут называют? – спросил Грант, когда Лорна умчалась уговаривать кого-то поменяться с ней местом.

Я кивнула.

– Неважно. Это просто слова.

Ага, конечно, просто слова. Тот, кто сказал, что слова не могут ранить, идиот.

– Правильно, – согласился Грант, похлопав меня по плечу. – Будь выше этих дурачков. Кроме того, если у тебя будет в распоряжении весь шкафчик, ты сможешь держать там все свои энциклопедии и еще много чего.

Я надеялась, что, как только начнется учебный год, я просто незаметно вольюсь в коллектив. Но, увы, за какой бы партой я ни сидела, как бы ни обходила всех стороной и сколько раз ни опускала взгляд, издевательства не прекращались. Все отпускали комментарии о моих волосах, одежде или весе. Пару раз я даже слышала оскорбления в адрес мамы. Конечно, по отдельности ни одно из них не было таким уж вопиющим. Но все вместе… Когда тебя оскорбляют и оскорбляют, рано или поздно ты начинаешь сама верить в то, что тебе говорят. И все издевательства стали потихоньку сливаться в одно сплошное: какими бы жестокими ни были школьники, оригинальностью они не отличались. Но одного оскорбления мне не забыть никогда.

Это было в конце первого семестра, под конец урока математики, незадолго до обеденного перерыва. Несколько парней, считавшихся популярными, в том числе Нэйтан, обсуждали планы на обед. Один из них заметил, что я подслушиваю, и на весь класс спросил:

– А ты, Мэдди, что ты будешь на обед? Готов поспорить, ты адски проголодалась.

Вмешался другой парень:

– Да она же запросто лошадь может съесть.

– Нет, я знаю, – встрял еще один. – Она будет Мак Фэтти-мил[7] и куриные бедрышки пожирнее!

И вся компания начала гоготать. Даже Нэйтан.

Я не расплакалась. Я уже привыкла ни при каких обстоятельствах не показывать своих чувств. Каждый день мне говорили еще и не такое. Но почему-то именно тогда я почувствовала, как что-то внутри меня… рухнуло. Или взорвалось. Или испарилось. Думаю, это лопнуло мое терпение. С этого момента мне стало все равно. Совершенно. Услышав сотню раз, какая я уродина, я в это поверила.

Я неудачница? Прекрасно, дело это нетрудное, я справлюсь.

Я толстая? Замечательно, дайте мне коробку пончиков, и я докажу.

Я пахну несвежим бельем? Мои волосы жирные? Я слишком высокая, чтобы со мной разговаривать? У меня очки из бутылочного стекла и чересчур выпуклые коленки? Черт возьми, я говорю как конферансье в цирке. Но кто же не любит цирк? Ну-ка расступитесь! Пропустите девушку-клоуна – взгляните на нее и поймете, как вам повезло! Как вам повезло, если вы ничем на нее не похожи!

К концу этого первого семестра у меня в дневнике были одни тройки. И единственным, кому не понравилось такое положение дел, был Нэйтан. Он, конечно, не говорил, но, думаю, то, что соперничества между нами больше не было, его несколько напрягало. Раньше, взглянув на результаты моих тестов, Нэйтан всегда старался улучшить собственные показатели. А теперь я сошла с дистанции, и получить сто баллов на итоговом тесте для него стало раз плюнуть. Но радости от этого он никакой не испытывал. Потому что знал, что, кроме меня, конкурентов у него в классе не было.

Дома же дела обстояли несколько лучше. Нервные срывы Гранта случались совсем не так часто, как раньше. Как и приступы его алкоголизма. Теперь он пил, только если нужно было успокоиться. И вынося по выходным пакеты с бутылками из-под водки, я говорила себе: «Это его лекарство».

К началу второго полугодия в школе Элизе исполнилось два, и она, безусловно, держала нас с Грантом в тонусе. Благодаря ей нам было ради чего жить. Забавно, что маленький ребенок, которому только и надо, что есть, спать и играть, оказался таким важным звеном в нашей семье: только из-за Элизы она еще не развалилась на части. Моей сестренке нужна была забота, и, пока мы обеспечивали все необходимое, мы могли – по крайней мере я – забыть обо всем плохом, что происходило вокруг. Пусть всего на пару часов, но все же.

Когда учебный год подходил к концу – где-то, вероятно, в апреле, – Гранту сообщили, что Джейк Шпиц, человек, который убил маму, должен предстать перед судом. Нам всем казалось, что доказать его виновность – пара пустяков, но обвинение настояло, что нужно все как следует подготовить. В самом начале процесса главный обвинитель объяснил Гранту:

– Лучше провести тщательную подготовительную работу, чем пропустить что-то очевидное и позволить виновному избежать наказания из-за какой-нибудь формальности. До окончательного заседания Джейк останется под стражей, поэтому никуда он не денется. Так что у нас полно времени добиться того, чтобы виновный в смерти вашей жены понес заслуженное наказание.

Как нам и предсказывали, в отличие от предварительной работы сам процесс занял не больше недели. Гранта пригласили на окончательное заседание, но исход дела был предопределен, поэтому он не пришел. Однако согласился присутствовать на оглашении приговора, которое должно было состояться через пару недель, и даже решил взять в суд меня, потому что, как считал, я заслужила увидеть убийцу матери собственными глазами, прежде чем его упекут в тюрьму.

Я не знала, что Грант подготовил заявление, до тех пор пока судья, чем-то напоминавший Хогга из «Придурков из Хаззарда», не обратился к нему:

– Мистер Мак Фэдден, прежде чем мы продолжим, я думаю, у вас найдется пара слов. Прошу вас.

– Спасибо, ваша честь, – сказал Грант и, вытащив из кармана пиджака сложенную в несколько раз бумажку, взошел на трибуну. – Четыреста девяносто три, – начал он, глядя убийце прямо в глаза. – Вы знаете, что это за число?

Джейк посмотрел на Гранта, но ничего не ответил.

– Четыреста девяносто три, – повторил Грант. – Это мое число. Ровно столько дней прошло с того момента, как вы убили мою жену. Я учитель математики, мистер Шпиц, так что люблю числа. Вот еще одно: семьсот пятьдесят четыре. Это число моей младшей дочери. Ее возраст в днях. Если вычесть из этой цифры первую, получится, что Элизе было именно двести шестьдесят один день, когда вы отобрали у нее мать, так и не дав возможности узнать женщину, которая произвела ее на свет. У меня также есть падчерица, Мэделин, и сегодня она здесь. Она сидит вон там, – показал Грант рукой. – Какое у нее число? Тысяча. Если сильно округлить, столько раз она проплакала в подушку, моля Бога, чтобы ее мама вернулась, чтобы она была рядом, согревая ее своей заботой и любовью.

Грант снова на короткое время прервался – и задал вопрос: