Рим. Роман о древнем городе Сейлор Стивен
– Его нет в городе.
– А где он?
– Вызвали по военным делам. А что случилось?
– Я точно не знаю, но это очень странно. Твоя дочь, Виргиния…
– Что с ней?
– Пойдем, сама и увидишь!
Мужчина повел их через Форум к зданию, где собирались децемвиры. Перед зданием толпился народ. В центре толпы, окруженный ликторами, обычно охранявшими вход, стоял Марк Клавдий. В кулаке он держал веревку, конец которой был обвязан вокруг шеи Виргинии, которая стояла, дрожа, рядом с ним, опустив глаза и залившись краской.
Мать Виргинии ахнула в ужасе.
– Что все это значит? – воскликнула она, пробираясь через толпу.
Люди расступались, освобождая ей дорогу, но, когда она попыталась снять веревку с шеи дочери, ликторы стали размахивать топорами и дубинками.
Она пронзительно закричала и попятилась.
– Кто ты? Что ты сделал с моей дочерью?
– Меня зовут Марк Клавдий. – Он посмотрел на нее с презрением. – А эта девушка не твоя ли дочь?
– Конечно. Это моя дочь Виргиния.
– Ты лжешь! Эта девушка родилась в моем доме рабыней. Несколько лет назад она исчезла, похищенная ночью. Только теперь я установил, что ее взяли в дом некоего Луция Виргиния. Очевидно, этот негодяй говорил, что она – его дочь, а сейчас даже собирается выдать ее замуж под ложным именем…
Мать Виргинии была поражена.
– Это безумие! Виргиния – моя дочь. Я родила ее, это мой ребенок! Отпусти ее немедленно!
Марк Клавдий ухмыльнулся:
– Похищение чужой рабыни и совершение жульнического брака по новым законам, разработанным благородными децемвирами, являются серьезными преступлениями. Что ты можешь сказать в оправдание, женщина?
Мать Виргинии ударилась в слезы.
– Когда мой муж…
– Где этот негодяй?
– Его нет в городе…
– Понятно! Должно быть, он прознал, что я обнаружил его обман, и скрылся.
– Это абсурд!
Мать Виргинии умоляюще оглядывала толпу. Некоторые из людей смотрели на нее с сочувствием, другие – с презрением. Были и такие, которые потешались над тем, как девушку, явно хорошего происхождения, выставили, словно рабыню, с веревкой на шее, а ее беспомощная мать мечется в отчаянии.
Мать Ицилии направилась вперед, чтобы попытаться успокоить мать Виргинии, но Ицилия заметила, что держится она напряженно и выражение ее лица трудно прочесть. Неужели человек по имени Марк Клавдий уловил сомнение в ее мыслях? Он утверждал, что Виргиний намеренно совершил обман. Если это правда, то жертвами этого обмана должны были стать Ицилии. Мыслимое ли дело: под видом своей дочери выдать замуж рабыню, да еще похищенную?
Ицилии пришло в голову только одно: найти брата. Она повернулась и со всех ног помчалась домой.
Марк Клавдий скрестил руки.
– Очевидно, жена Виргиния, что, поскольку ты не желаешь сознаваться в похищении моей рабыни, а, напротив, упорствуешь, утверждая, будто она твоя дочь, суду придется ее идентифицировать. А поскольку деятельность гражданского суда по таким вопросам временно приостановлена, то решение находится в юрисдикции децемвиров. Я полагаю, децемвиром, который может разобраться в этом деле, является…
– Тогда призови децемвиров, немедленно! – воскликнула мать Виргинии. – А пока отдай ее мне!
Марк погладил свой подбородок и поджал губы.
– Думаю, что нет. Будь здесь хотя бы ее предполагаемый отец, я, может быть, отдал ее ему – но не женщине, не имеющей никаких законных прав.
– Я ее мать!
– Это говоришь ты, но где мужчина, который поручился бы за это утверждение? Поскольку Виргиний отсутствует, я готов до вынесения вердикта доверить эту девку только представителю власти.
Некоторые мужчины в толпе, даже те, которые сочувствовали матери Виргинии, одобрительно закивали: позиция Марка, по их мнению, соответствовала закону.
– Я уступлю ее только децемвиру. Поглядите туда! Вот как раз идет тот человек, который возьмет на себя ответственность. Это децемвир, в ведении которого находятся такого рода дела.
И тут, словно случайно, появился Аппий Клавдий в пурпурной, с золотой каймой тоге, официальном облачении децемвира, и в сопровождении отряда ликторов. Он держался с большим достоинством, а седеющие волосы и аккуратно подстриженная бородка придавали его облику значительности. С выражением невинного любопытства он направился сквозь толпу. Виргиния, которая долгое время стояла неподвижно, парализованная стыдом, обхватила себя руками: ее забила дрожь. Мать девушки пала к ногам Аппия Клавдия.
– Децемвир, помоги мне! – воскликнула она.
– Конечно, я помогу тебе, добрая женщина, – промолвил он спокойно, наклонившись и коснувшись ее лба.
Он обратился к Марку:
– Гражданин, что здесь происходит?
Голос его звучал тихо и ровно, лишь хорошо знавший Аппия человек мог бы заметить едва уловимую дрожь в голосе и огонь возбуждения в глазах.
– Позволь объяснить, децемвир, – сказал Марк. – Я только что вернул себе эту рабыню, которая убежала из моего дома несколько лет назад.
Виргиния вдруг схватилась за веревку вокруг шеи и попыталась сорвать петлю, но Марк мгновенно отреагировал – дернул за веревку и, потянув на себя, свалил девушку наземь. Ее мать издала крик ужаса.
Аппий Клавдий поднял бровь:
– Похоже, я оказался здесь вовремя. Эта ситуация явно требует мудрости и власти, которые есть лишь у децемвира.
В этот момент вернулась в сопровождении своего брата Ицилия: они тяжело дышали, поскольку бежали со всех ног.
– Отпусти ее! – крикнул Луций.
– А кто ты такой? – спросил Аппий Клавдий.
– Луций Ицилий, жених этой девушки.
Марк хмыкнул и бросил на него презрительный взгляд.
– Эта девка – моя рабыня. Она не может стать женой свободного мужчины, да еще без разрешения хозяина. Конечно, приди мне в голову случить сучку…
Луций с яростным криком бросился на Марка, размахивая кулаками, но ликторы оттолкнули его назад.
– Немедленно прекрати это безобразие! – крикнул Аппий Клавдий. – Ты нарушаешь общественный порядок.
– Этот человек пытается похитить свободно рожденную девушку! – крикнул Луций. – Вот где настоящее безобразие! Если бы только у нас были трибуны, чтобы защищать нас…
– А, теперь я знаю, кто ты, – сказал Аппий Клавдий. – Отпрыск Ицилиев, семьи, известной как зачинщики мятежей и возмутители черни. Что ж, молодой человек, можешь сколько угодно оплакивать отсутствие трибунов, но сейчас децемвиры – единственные служители государства, и такой вопрос может быть рассмотрен только децемвиром. Поскольку я децемвир, облеченный властью решать споры о собственности…
– Это не спор о собственности! Это похищение!
– Может быть, молодой человек, но это решать мне.
– Децемвир, ты знаешь эту девушку. Это Виргиния, дочь Луция Виргиния. Разве ты сам не просил…
Луций спохватился. То, что Аппий Клавдий просил руки Виргинии, – факт, открытый Виргинием во время застолья, после основательной выпивки, – нельзя было обсуждать публично.
– Молодой человек, если ты будешь упорствовать и призывать толпу к насилию, мне не останется иного выбора, кроме как приказать ликторам остановить тебя. Я наделю их всеми необходимыми для восстановления порядка полномочиями. А это значит, что они получат право убить тебя на месте.
Ицилия вцепилась в его руку.
– Брат, делай, как он говорит. Успокойся.
Луций освободился от ее хватки. Его ярость обратилась в слезы.
– Децемвир, неужели ты не видишь, что затеял этот человек? Неужели ты не понимаешь, как он намеревается поступить с Виргинией? Эта девушка – девственница. Ей предстоит стать моей женой. Приличия не позволяют ей провести ночь под крышей любого другого мужчины, кроме ее отца!
– Я понимаю твое беспокойство, – сказал Аппий Клавдий, который воспользовался случаем, чтобы открыто посмотреть на Виргинию.
Она оставалась там, где упала, на четвереньках, с веревкой на шее, жалкая, дрожащая, насмерть перепуганная. Губы децемвира приоткрылись, глаза сузились, но все вокруг смотрели только на Виргинию, и вожделения на лице Аппия никто не заметил. Даже Луций, видя Виргинию в таком постыдном положении, отвел взгляд.
Аппий Клавдий расправил плечи и поднял подбородок:
– Должен признать, что, несмотря на излишнюю горячность, молодой Ицилий прав. Пока судебного решения в пользу претендующего на эту девицу Марка Клавдия не вынесено, она не может находиться в его владении. Таким образом, до возвращения Виргиния, когда можно будет заслушать обе стороны и обоснованно определить ее статус, я беру ее под свое попечение. В доме собрания децемвиров есть отдельная комната, где эта девушка и будет содержаться в полной безопасности. Гражданин, дай мне веревку!
Марк, поклонившись, вручил привязь Аппию Клавдию. Децемвир наклонился и коснулся мокрой от слез щеки Виргинии.
– Вставай, девушка. Пойдем со мной.
Он взял ее за руку, чтобы помочь подняться, и некоторые видели, что сильные пальцы так впились в ее плоть, что она вскрикнула от боли. Дрожа от страха, Виргиния встала. Аппий Клавдий положил ей руку на плечо и зашептал что-то на ухо. Со стороны могло показаться, что он произносит слова успокоения и утешения. На самом деле, уже не в силах сдерживаться, Аппий говорил ей то, что уже давно мечтал сказать: что именно он собирается сделать с ней, как только они окажутся в его комнате. Виргиния в ужасе открыла рот, но потрясение ее было таково, что она не смогла вымолвить ни звука.
Когда Аппий Клавдий повел ее в здание, Виргиния схватилась за дверной косяк и ухитрилась издать слабый крик о помощи. Луций, взревев от ярости, бросился вслед за ними.
Ликторы преградили ему путь, сшибли на землю и стали избивать дубинками. Тут уж возмутились молодые плебеи: они поспешили Луцию на выручку и отбили его у ликторов. Но когда из дома децемвиров к ликторам поспешила подмога, толпа рассеялась.
Окровавленный Луций, хромая, побрел домой. Мать и сестра поддерживали его под руки, мать Виргинии тащилась следом, плача навзрыд.
Впоследствии, размышляя над действиями Аппия Клавдия и в тот день, и потом, многие решили, что им овладело безумие. И действительно, ни один разумный человек не стал бы рассчитывать ни на то, что нелепые претензии Марка Клавдия удастся обосновать, ни на то, что римлянам будет наплевать на судьбу Виргинии. Однако все это время Аппий Клавдий действовал сознательно, двигаясь шаг за шагом к своей цели. Как оказалось, даже отзыв Виргиния в войска был организован децемвиром. Аппий Клавдий не просто воспользовался возникшей ситуацией, не просто поддался искушению, которое взяло верх над здравым смыслом, но сам спланировал все это жуткое представление, чтобы бесстыдно и безжалостно злоупотребить властью.
Не прошло и часа с момента похищения Виргинии, как Луций послал гонца в военный лагерь за городом, где находился Виргиний. Тот скакал всю ночь и вернулся в Рим на следующее утро.
Двое мужчин, отец Виргинии и ее жених, немедленно отправились на Форум, где рассказали эту историю всем, кто хотел слушать. Весть об этом происшествии мигом облетела город, и скоро оно стало главной темой разговоров во всем Риме. Как только люди слышали, что Луций и Виргиний выступают публично, они толпами спешили на Форум.
Двое мужчин представляли собой жалкое зрелище. Виргиний всю ночь провел в седле, не сомкнув глаз, он охрип и выбился из сил. Луцию основательно досталось от ликторов: голова была обвязана окровавленной тряпицей, лицо покрыто ссадинами, один глаз заплыл и не открывался. Его правое плечо было вывихнуто, рука беспомощно покоилась в лубке.
– Граждане! – воскликнул Виргиний. – Многие из вас знают меня или хотя бы слышали мое имя. Я сражался во многих битвах за Рим, в том числе в битве с эквами под началом Цинцинната! Если кто-то и заслужил ваше уважение как солдат, то это я. Ради чего мы рискуем жизнью в бою? Ради того, чтобы наши жены и дети были в безопасности! Однако смотрите, что происходит. Пока я был в военном лагере, готовясь к сражению, здесь случилось немыслимое: прямо на Форуме мою дочь, девственницу, чистую как весталка, отняли от ее матери и удерживали всю ночь в чужом доме против ее воли. Может быть, это дело рук какого-то дикаря, захватчика? Нет! Мою дочь забрал патриций, человек, которым многие из вас восхищаются. Хотя вы были бы недалеки от истины, если бы назвали его сабинянским захватчиком. Атт Клаус – так звали его деда. Я проклинаю тот день, когда эту сабинянскую свинью приняли в сенат!
При этом все разразились криками – кто восхищенными, кто возмущенными. Кто-то даже нагло заявил:
– Эта девушка даже не твоя дочь! Она рабыня другого человека!
– Ложь! Мне ли не знать свою дочь! Она была похищена средь бела дня с единственной целью – для удовлетворения похоти децемвира Аппия Клавдия. Граждане, можете ли вы представить себе, насколько мучительно для меня признаваться в том, что моя семья опозорена, и просить вашей помощи. Неужели среди вас нет отцов, которые могут представить себе, чего я так боюсь?
– Это абсурд! – крикнул другой человек. – Я был там и видел то, что произошло. Ты предполагаешь, что децемвир спланировал и разыграл такое представление? Но такому человеку, как Аппий Клавдий, есть что терять, и он не станет вести себя столь безрассудно. Может быть, все затеял этот подозрительный бездельник Марк Клавдий?..
– А может быть, история Марка правдива, – сказал человек, который первым прервал Виргиния. – Порой случаются очень странные вещи! Ромул и Рем были царевичами, но их вырастил свинопас. Почему бы в таком случае похищенной рабыне не быть воспитанной как дочь гражданина?
– Виргиния – моя дочь, моя плоть, моя кровь!
– Может быть, и так, – сказал человек. – А может быть, Марк Клавдий допустил непреднамеренную ошибку. В этом случае децемвир был совершенно прав, взяв в этой сложной ситуации разбирательство на себя. Вместо того чтобы рвать на себе волосы и выдвигать страшные обвинения против Аппия Клавдия, тебе стоило бы его поблагодарить.
– Это безумие! – воскликнул Луций. – Неужели вы не поняли, что произошло? Патриций забрал к себе плебейскую девушку против ее воли, против воли отца и жениха. Кто знает, что сделал он с ней ночью? Я с ума схожу, думая об этом!
Плебеи были столь тронуты слезами Луция, что накинулись на споривших с Виргинием с кулаками, называя их наймитами Аппия Клавдия. Однако сторонников децемвира в толпе было больше, чем надеялись его противники. Дерущихся оказалось примерно поровну, а в конечном счете толпу разогнали ликторы.
Весь день Виргиний и Луций оставались на Форуме, обращаясь ко всем, кто хотел их слушать. Снова и снова собирались толпы, и дело заканчивалось стычками. Всякий раз ликторы пресекали драки, но разогнанные люди собирались снова и в еще больших количествах. Наконец, ближе к вечеру, из дома децемвиров вышел сопровождаемый ликторами, невозмутимый и самодовольный Аппий Клавдий.
– Я готов вынести суждение по вопросу об идентичности девушки, известной под именем Виргиния, – объявил он. – Воздвигайте трибуну.
Срочно соорудили помост, на нем установили судейское кресло. Величественный Аппий Клавдий поднялся, сел и важно расправил складки пурпурной тоги. Луций протолкался в передние ряды: он сходил с ума от одного лишь вида самодовольной физиономии децемвира. Ликторы окружили помост. Один из них, который особенно старательно бил Луция накануне, глумливо ухмыльнулся, глядя на него. Луций задрожал от ярости.
Аппий Клавдий прокашлялся:
– Истец Марк Клавдий приватно, в качестве доказательства, сообщил мне об особой примете похищенной у него рабыни. С целью проверки я лично произвел осмотр девушки, являющейся предметом тяжбы, и убедился в наличии таковой приметы.
– Какая примета? – воскликнул Луций.
– Нет нужды разглашать эту информацию.
– Какая примета? – взревел Луций.
Децемвир улыбнулся:
– Я бы предпочел не уточнять, но раз уж ты настаиваешь… На внутренней стороне левого бедра девушки имеется маленькая родинка. Расположение этой родинки таково, что ни один мужчина не мог ее увидеть, за исключением мужа или, как в случае с Марком Клавдием, господина, который мог осматривать своих рабынь как ему угодно.
Луций закрыл лицо и зарыдал.
– Тем не менее, – сказал Аппий Клавдий, – остается выслушать, что скажет в свое оправдание Виргиний. Обвинение в похищении рабыни и попытке выдать ее замуж как свободно рожденную девушку – дело серьезное.
– Это насмешка над правосудием! – воскликнул Луций. – Ты раздел девушку догола, увидел эту «особую примету», а твой прихвостень Марк, с твоих слов, привел ее как доказательство!
– Веди себя потише, сопляк, если не хочешь, чтобы тебе снова намяли бока. Думаешь, ты выдержишь еще одну трепку? Я в этом сильно сомневаюсь.
Самодовольно ухмылявшийся ликтор неожиданно ударил дубинкой по забинтованной голове Луция. Тот вскрикнул и повалился на колени.
– Выйди вперед, Виргиний!
Выглядевший, словно собственный призрак, Виргиний двинулся к помосту. Рядом с ним остановилась пожилая женщина в простой тунике.
– Это еще что за старуха? – осведомился Аппий Клавдий.
Голос Виргиния был очень хриплым.
– Децемвир, это одна из моих рабынь, нянька, которая ухаживала за Виргинией с младенчества. Она по-прежнему живет в моем доме. Как видишь, она очень стара, но память у нее острая. Я позвал ее сюда, потому что… – Он заколебался, но собрался с духом и продолжил: – Я привел ее, потому что мне пришло в голову… вдруг и вправду существует вероятность… может быть, когда моя дочь была еще совсем маленькой, ее украли у меня и подменили рабыней. У моей новорожденной дочери тоже имелась отличительная метка. Если бы та женщина, которая ухаживала за ней, смогла осмотреть Виргинию, как ты сам осмотрел ее… – Он стиснул зубы. – Если ты позволишь это, децемвир, тогда, может быть, в конце концов я смог бы убедиться, что девушка, которую я считал своей дочерью, ею не является.
Аппий Клавдий покачал головой:
– Я не могу отдать эту девушку тебе для осмотра. Ты можешь скрыться с ней от суда.
– Я не прошу отдавать ее мне, децемвир. Прошу лишь о том, чтобы няньке и мне разрешили провести осмотр в приватном месте…
Децемвир погладил бородку и промолчал. Толпа забеспокоилась. Какой-то гражданин крикнул:
– В чем вопрос? Пусть он тоже осмотрит девушку!
Другие поддержали его.
– Да, пусть Виргиний осмотрит ее!
Наконец Аппий Клавдий кивнул:
– Хорошо. Ты и нянька можете войти в мои покои и осмотреть девушку. Но с вами пойдут два моих ликтора.
Виргиний и женщина направились ко входу в здание. Луций кинулся было за ними, но Виргиний покачал головой:
– Нет, Луций. Эта задача не для тебя.
– Но я должен увидеть ее!
– Нет! Виргиния моя дочь, но пока еще не твоя жена. Этот долг ложится на меня, и только на меня.
Виргиний и нянька зашли в здание. Приемная была пуста. Один из ликторов провел их по длинному коридору в комнату Аппия Клавдия и разрешил войти в комнату, но не позволил закрыть за собой дверь.
– Тогда отвернись! – потребовал Виргиний.
Ликтор набычился, но отвернулся.
Комната была маленькой, темной и настолько удаленной от заполненного толпой Форума, что снаружи сюда не проникало ни звука. Пока Виргиний и Луций целый день обращались с речами к гражданам, Аппий Клавдий закрылся здесь наедине с Виргинией.
Виргиний принюхался.
– Пахнет как в публичном доме, а? – глумливо пробормотал ликтор.
Виргиния, сидевшая на смятой постели с красным от слез лицом, вскочила, прижав руки к груди.
– Отец! Слава богам, наконец-то!
Виргиний отвернулся.
– Нянька, осмотри ее. Ликтор, отвернись!
Старая нянька шагнула вперед. При виде ее Виргиния как будто снова стала ребенком. Она стояла безучастно и не оказывала сопротивления, когда женщина подняла тунику и стала всматриваться в ее промежность. Голос Виргиния превратился в хриплый, едва слышный шепот.
– Что ты видишь?
– Господин, дитя больше не девственница.
Старуха задрожала и всхлипнула. Ликтор загоготал. Виргиния отошла назад от няньки и опустила свою тунику. Губы ее дрожали.
– Папа?! – промолвила она, посмотрела на пол, потом на отца, и голос ее задрожал от страха.
Виргиний стремительно двинулся к ней. Она резко раскинула руки в ожидании то ли объятий, то ли удара. Отец выхватил из-за пазухи кинжал и издал страшный, сдавленный, хриплый крик, полный горя и муки. То был последний звук, который услышала Виргиния в своей короткой жизни.
Вскоре после того, как Виргиний вошел в здание, он вышел наружу, неся дочь на руках.
Краснолицый ликтор выбежал вслед за ним.
– Децемвир, это случилось прежде, чем я успел вмешаться. Я и думать не мог, что…
Аппий Клавдий встал со своего кресла и сжал кулаки, но лицо его осталось невозмутимым.
Как теплый ветерок по пшеничному полю, по толпе, от первых рядов до последних, пробежал гул. Она пришла в движение, многие пытались протолкнуться вперед, чтобы увидеть все собственными глазами. Поначалу даже слышались радостные возгласы: кому-то показалось, что отец просто вызволил дочь из заточения. Но спустя миг бессильно упавшие руки, болтавшиеся на каждом шагу, распущенные волосы и красное пятно на груди открыли всем страшную правду.
Марк Клавдий преградил Виргинию путь и расставил руки, но при этом затравленно покосился через плечо на децемвира. Аппий Клавдий лишь поднял бровь.
– Что ты наделал, глупец? – закричал Марк Клавдий. – Эта девушка – моя собственность…
– Это твоих рук дело, – заявил Виргиний. – Твоих и децемвира. Ты не оставил мне выбора. Она была моей дочерью. Я сделал единственное, что мог сделать отец. Пусть боги судят меня! – Он повернулся к помосту и поднял на руках мертвое тело. – Пусть боги судят и тебя, Аппий Клавдий!
Лицо децемвира казалось сделанным из камня. Только в глазах его отразилось чувство, которое одни истолковали как страх, а другие – как насмешку.
Потрясенный народ расступился, пропустив вперед Луция. С лицом, искаженным горем, он опустился на колени перед телом Виргинии, схватил ее руку, прижал к губам, но тут же выронил, устрашившись ощущения мертвой плоти. Потом он собрал в ладони ее волосы, уткнулся в них лицом и зарыдал.
Видевший все с помоста и понявший, что добром это дело не кончится, Аппий Клавдий собрал ликторов вокруг себя. Весь Рим, казалось, напряженно затаил дыхание, а потом это напряжение разрядилось бунтом. Все схватки и стычки, происходившие раньше, были ничем по сравнению с той яростью, которая прокатилась по Форуму и выплеснулась на улицы. Насилие, совершенное над Виргинией, оказалось последней каплей, переполнившей чашу терпения. Через ее край выплеснулись гнев и обида, копившиеся давно и не имевшие отношения к этому конкретному злодеянию Аппия Клавдия.
Посреди воцарившегося хаоса люди действовали под влиянием самых безрассудных импульсов, давая волю самым темным порывам злобы и мстительности. Одни римляне гонялись за другими, убивали их, вламывались в их дома, громили и крушили все подряд.
Много крови было пролито в Риме в тот день, но это не была кровь Аппия Клавдия, хотя только его смерть могла бы удовлетворить разъяренную толпу, только вид его трупа рядом с телом Виргинии мог бы прекратить мятеж. Помост повалили, кресло, с которого он вершил суд, разбили в щепки. Разметав ликторов, народ ворвался в резиденцию децемвиров и перевернул там все вверх дном. Но виновник трагедии, словно еще раз посмеявшись над праведным людским гневом, исчез.
Почти забытый среди этого хаоса Виргиний опустил тело дочери на землю и, встав на колени, склонился над ней. К нему присоединился Луций. Отец и жених рыдали, и слезы их, орошая грудь несчастной девушки, смешивались с ее кровью.
449 год до Р. Х
К тому времени, когда стала заметна беременность Ицилии, в Риме произошло немало перемен.
Ближе всего девушку затронула смерть ее отца – шествуя по Форуму, он вдруг схватился за грудь и упал. Пока отца несли домой, сердце его перестало биться.
После смерти отца брат Ицилии Луций стал главой фамилии, и теперь ему предстояло решать судьбу согрешившей сестры и ребенка, которого она носила.
Большие перемены произошли и в городе.
Трагический конец Виргинии потряс Рим до самого основания. Знал ли Аппий Клавдий, какие силы вырвутся на волю вследствие его безумной затеи? Трудно представить, чтобы человек, как бы ни был он ослеплен вожделением или высокомерием, мог действовать столь безрассудно. В последующих поколениях его имя стало синонимом греческого слова «хубрис» – гордыня, столь нетерпимая, что приговор ее носителю вынуждены выносить сами боги.
Предвидел ли Аппий Клавдий намерение Виргиния убить свою дочь? Специально ли позволил он этому произойти, хладнокровно рассудив, что такой поворот событий для него выгоден? Впоследствии, уже после переворота, высказывалось и такое предположение. Говорили, что Аппий Клавдий успел получить от девушки то, что хотел, и, таким образом, она уже была ему не нужна. Она стала для него бременем, а ее смерть освободила бы его от необходимости выносить решение по определению ее личности и статуса. Возможно, Аппий Клавдий вообразил, будто, подтолкнув отца к убийству дочери, он покончит и с возникшей проблемой. Наверное, он решил, что нашел способ получить что хотел, не платя цену. Если человек наделен властью, умен и не имеет совести, он, действуя расчетливо и безжалостно, может надеяться избежать кары даже за самое чудовищное преступление.
Другие говорили, что даже Аппий Клавдий не мог быть таким холодным и расчетливым, а двигала им хоть и преступная, но искренняя страсть. Она подтолкнула его на осуществление столь рискованного плана и не могла угаснуть всего лишь за день и ночь. Тот факт, что смерть Виргинии даже не изменила выражение его лица, объясняли ошеломлением, вызванным поступком отца девушки. Каковы бы ни были намерения децемвира, его вожделение не имело ничего общего с политикой, однако отец Виргинии и ее жених сумели убедить плебеев в обратном. Безжалостный патриций обесчестил девственницу-плебейку, подверг побоям и унижениям ее возмущенного жениха и довел отца-плебея до поступка, продиктованного стыдом и отчаянием. В результате децемвирам припомнили все несправедливости и огрехи их правления. В первый раз за поколение плебеи устроили исход, подобный тому, благодаря которому получили право выбирать трибунов. Плебеи-горожане ушли из города, плебеи-земледельцы отставили в сторону плуги, плебеи-солдаты отказались сражаться. Все они потребовали прекращения полномочий децемвиров, а также ареста, суда и наказания Аппия Клавдия.
В конце концов, после ожесточенных споров и переговоров, десять децемвиров ушли в отставку. Некоторым удалось избежать суда. Других обвинили в злоупотреблениях и запретили покидать город. Среди них был и Аппий Клавдий, который забаррикадировался в своем хорошо охраняемом доме и отказался выходить. Из всех децемвиров он допустил наибольшие злоупотребления, однако, похоже, меньше всего сожалел об этом.
Ожесточенный, озлобленный, так и не раскаявшийся Аппий Клавдий повесился, чтобы избежать приговора суда.
Марк Клавдий, приспешник децемвира, был слишком труслив, чтобы последовать примеру своего господина, его судили и вынесли приговор. Сам Виргиний попросил, чтобы негодяя не приговаривали к смерти, и Марку разрешили отправиться в изгнание. Говорили, что в день, когда он покинул Рим, призрак Виргинии, который месяцами блуждал из дома в дом, плача, издавая стоны в ночи, пугая детей и доводя до слез их родителей, наконец успокоился и перестал изводить город.
Сенат собрался в новом составе. Были избраны новые магистраты. Среди новых народных трибунов были Виргиний и молодой Луций Ицилий.
Ожесточение по отношению к децемвирам как к людям и как к тиранам ощущалось во всем, однако плоды их законодательной деятельности пользовались уважением. Двенадцать таблиц были приняты общим согласием патрициев и плебеев и стали законом страны.
Новые законы были отлиты в бронзовых табличках и вывешены на Форуме, где с ними мог ознакомиться любой гражданин. Римский закон больше не был делом устной традиции – собранием заплесневелых прецедентов, мимолетных прихотей, туманных догадок и неизвестно на чем основанных выводов, в которых могли разобраться только многоопытные сенаторы и законники. Двенадцать таблиц были выставлены на всеобщее обозрение. Разумеется, почти у каждого гражданина имелись возражения по тому или иному пункту, но все это никак не могло умалить ценности Двенадцати таблиц в целом. Некогда роль закона исполняло слово царя, затем – указания избранных консулов, но лишь теперь царем и консулом стало написанное слово, доступное каждому и одинаковое для всех.
В тот день, когда были выставлены бронзовые таблички, Ицилия оделась в простую тунику одной из ее рабынь и украдкой выскользнула из дома. Она ждала в том самом укромном месте, неподалеку от рынка, где был зачат ее ребенок: они договорились с Титом о свидании. О том, что его возлюбленная беременна, Тит еще не знал.
Юноша опоздал. Скользнув под густую листву кипариса, он улыбнулся и поцеловал ее, но когда отстранился, улыбка исчезла. Уныние на его лице было отражением ее собственного состояния.
– Я пришел с Форума, – сказал он. – Там вывесили Двенадцать таблиц.
– Ты их прочел?
– Не все. Но я прочел часть, касающуюся браков. – Он опустил глаза. – Там то, чего мы боялись: браки между патрициями и плебеями запрещены.
Ицилия тяжело вздохнула. До последнего момента она, вопреки всему, надеялась, что брак с Титом еще возможен. Она отчаянно цеплялась за эту фантазию, но теперь ее отняли. Ицилия чувствовала себя напуганной и совершенно одинокой, несмотря на обнимавшие ее руки.
– Тит, я должна тебе кое-что сказать.
Он смахнул прядь волос с ее щеки и почувствовал теплые слезы на кончике пальца.
– Что ты должна сказать мне, Ицилия? Что бы то ни было, хуже сказанного мною не придумаешь.
– Тит, во мне растет ребенок. Твой ребенок.
Его руки напряглись. Спустя миг он пылко сжал ее в объятиях, а потом отпрянул, как будто боялся сделать ей больно. На его лице было выражение, которого она никогда раньше ни у кого не видела: радость и отчаяние одновременно.
– Твой брат знает об этом?
– Луций еще не знает. Никто не знает, кроме тебя. Я скрывала это ото всех, но я не смогу скрывать дальше.
– Когда? Как скоро?
– Точно не знаю. Я пока плохо разбираюсь в таких вещах… И спросить некого! – Новые слезы заструились по ее щекам.
– Ицилия! Что же нам делать? Тебе придется рассказать Луцию. Вы всегда были близки. Может быть…
– Уже нет! Теперь я боюсь его. С тех пор как умерла Виргиния, он стал другим человеком. Ликторы искалечили его: один глаз уже не может видеть, как прежде. Луций ожесточен, им руководят горечь и злоба. Раньше в нем никогда не было ненависти к патрициям, теперь он настроен еще более мстительно, чем отец. Все его разговоры – только о мщении, о том, как причинить вред тем, кого он ненавидит. Нет, Тит, от него мы помощи не дождемся.
– Но он все равно узнает, рано или поздно. Принимать решение будет он.
– Решение?
Она не поняла, что он имеет в виду. Юноша отстранился от нее настолько, чтобы снять с шеи цепочку. Блик солнечного света блеснул на золотом талисмане, который он называл Фасцином.
– Для нашего ребенка, – сказал он, повесив кулон ей на шею.
– Но, Тит, он принадлежит вашей семье. Это ваш родовой бог!
– Да, он передавался в нашем роду из поколения в поколение, испокон веку. Но ребенок, который пребывает сейчас в твоем чреве, – мой, Ицилия. Я отдаю этот талисман моему ребенку. Закон запрещает нам стать супругами, но, думаю, даже не будь этого закона, твой брат все равно не допустил бы нашего брака. Но никакой закон, никакой человек, никакие боги не смогут помешать нам любить друг друга, и новая жизнь, которая зародилась внутри тебя, служит тому доказательством. Я отдаю Фасцина тебе, а ты отдашь его моему ребенку, которого носишь.
Кулон холодил кожу и ощущался на удивление тяжелым. Тит утверждал, что он приносит удачу, но Ицилия помнила о своих сомнениях.
– Ох, Тит, что будет с нами?
– Не знаю. Знаю только, что люблю тебя, – прошептал юноша.
Он подумал, что она имеет в виду их двоих, но Ицилия спрашивала и о себе, и о будущем ребенка. И в тот же момент она почувствовала, как он, словно побуждаемый страхом матери, зашевелился.
Повивальные бабки, с которыми Луций скрепя сердце посоветовался, сошлись на одном. Конечно, можно устранить беременность введением тонкой ивовой ветки или впрыскиванием яда под названием «эргот». Но уже слишком поздно делать это, не подвергнув серьезной опасности саму Ицилию. Если он хоть сколь-нибудь дорожит жизнью сестры, придется позволить ей выносить ребенка. Эта новость явно не понравилась Луцию. Самая старая и самая умудренная из повитух, лучше кого бы то ни было разбиравшаяся во всем, что сопровождает деторождение, отвела его в сторону.
– Успокойся, трибун. Как только ребенок родится, от него можно легко избавиться. Если ты желаешь спасти свою сестру и избежать сплетен, вот что я тебе посоветую…
Ицилию отослали из Рима к родственнице повитухи, которая проживала в рыбацком поселке близ Остии. Луцию не было нужды придумывать объяснения отсутствию сестры. Молодая незамужняя женщина мало участвовала в публичной жизни, была не слишком общительна, а если кто и обратил внимание, что ее давно не видно, то ответ был прост: девушка ведет уединенный образ жизни, потому что все еще оплакивает отца.
Роды у Ицилии были долгими и трудными, испытание длилось более суток. Этого времени хватило, чтобы связаться с ее братом в Риме, а ему – чтобы прибыть в рыбацкий поселок еще до рождения ребенка.
Придя в себя, Ицилия первым делом увидела склонившегося над ней в затемненной комнате Луция, и в ее сердце внезапно всколыхнулась надежда. Не затем же он добирался из Рима, чтобы велеть утопить младенца в Тибре или бросить его в море.
– Брат, я так мучилась…