Быть джентльменом. Гид по стилю, этикету и жизни для современного мужчины О'Брайен Гленн

В аэропорт приезжайте, пристегнув на ногу заранее подготовленный съемный гипс (это гораздо удобнее, чем таскать с собой костыли). В этом случае можно потребовать, чтобы вам прямо к такси подали инвалидную коляску, а потом без очереди отвезли на досмотр и далее прямо на посадку. Я открыл для себя этот волшебный бонус почти сразу после 11 сентября. У меня тогда было запланировано очень много перелетов, а я сломал лодыжку.

Я частенько подумываю, не начать ли мне пользоваться этой тактикой постоянно? Мошенничество это или нет? Я думаю, что нет, потому что большинство обитателей инвалидных колясок не являются инвалидами в традиционном понимании этого слова, а просто не могут ходить на своих двоих по причине либо банального ожирения, либо глубокой старости. Если служащие аэропорта усомнятся в том, что вам необходима коляска, ссылайтесь на запредельный возраст, лишний вес, усталость, вирус Эпштейна-Барра или беспросветную депрессию. Скажите, что утратили желание ходить в результате психологической травмы. Хорошенько их обматерите, а потом скажите, что это все из-за синдрома Туретта.

Я вспомнил про эту тактику совсем недавно, когда возвращался с волшебного острова Ямайка, из Монтего-Бей, где поистине чудовищный аэропорт. Очередь на досмотр змеилась через все здание, и по всему было видно, что процедура затянется часа на два. Тем не менее ямайцы, явно не сумевшие за колониальную эру впитать в себя британскую любовь к стоянию в очередях, просто проходили в голову очереди и вставали там на места, которые им кто-то «занимал».

И в этот самый момент я заметил чувака в бейсболке с логотипом разведуправления Министерства обороны США (на нем, кстати, изображена планета Земля, вместо оси у которой – пылающий факел), с которым я разговорился в очереди на регистрацию. У него с собой были клюшки для гольфа, и мы немного поболтали о качестве полей на Ямайке, пока он не направился пружинистой походкой к стойке регистрации. А теперь его везли мимо очереди на досмотр на инвалидной коляске, и все в его облике говорило о крайней степени инвалидности. Я так думаю, служащему аэропорта он дал не меньше десятки в американской валюте. Проплывая мимо меня к выходу на посадку, он помахал мне рукой. Вот про таких и говорят: «С ним я в разведку бы пошел».

Что еще? Да, конечно, составлять досье на пассажиров аэропортовским службам безопасности запретили, но когда меня три раза подряд вроде бы наугад выбрали из очереди, чтобы обыскать, я решил впредь перед каждым выездом в аэропорт сбривать свою куцую бородку до состояния щетины.

Бортовое питание

Самолетная кормежка, как правило, кошмарна, если не брать высшие классы в отдельных авиакомпаниях. Даже если вы путешествуете бизнес-классом, но полет будет долгим, я бы посоветовал перекусить заранее или взять с собой какой-нибудь вкусной еды на тот случай, если в самолете закончится то, что можно считать съедобным. На некоторых авиалиниях в рейс берут недостаточное количество каждого из пунктов меню, чтобы их хватило на всех пассажиров бизнес-класса, и в результате, если стюарды начнут раздавать еду в неправильной точке салона, вам останется только какое-нибудь суфле из веганских вершков и корешков.

Собираясь в путешествие вторым классом, вы будете дураком, если не возьмете с собой чего-нибудь перекусить. В эконом-классе большинства авиалиний пассажиров кормят хуже, чем свиней на свиноферме, а в последнее время за эту баланду нередко приходится еще и платить деньги. Самое главное, не брать с собой ничего неприятного на вид или вонючего, то есть ничего такого, что не понравилось бы мне, будь я вашим соседом в самолете. Лук – долой, чеснок – долой, и даже не думайте про всякие вонючие галльские сыры.

Воздушные раздражители

«Общий» подлокотник, как правило, достается тому, в ком под полтора центнера весу. При прочих равных претендовать на подлокотник могут оба пассажира, и делить его следует на основе нескольких неформальных соображений. Читающий имеет на него больше прав, чем тот, кто в полете любит смотреть кино. Если пассажир, сидящий в кресле у прохода в бизнес-классе, оказался там только потому, что не уместился на своем месте в классе экономическом, пожалуйтесь бортпроводникам, что не сможете перебраться через его тушу, если он заснет или в случае какой-нибудь экстренной ситуации. Сообщите им, что у вас проблемы с мочевым пузырем. Требуйте либо поменять вас с этим пассажиром местами, или пересадить вас куда-нибудь еще. Вообще, летать предпочтительнее на месте у прохода, если, конечно, не ожидается, что самолет будет в ясный день пролетать над Антарктикой.

Если вашему соседу слышно, что играет у вас в наушниках, значит громкость слишком высока. Если вы слышите наушники своего соседа и он отказывается соответствующим образом отрегулировать громкость, попросите бортпроводника пересадить вас на другое место. Даже если самолет полон, а так чаще всего и бывает, бортпроводники, как правило, охотно встанут на вашу сторону в споре с хамоватым пассажиром. Просто доложите стюардессе о нарушении и при необходимости проинформируйте ее, как этот грубиян отозвался о ее внешнем виде, добавив: «Лично я считаю, что вы выглядите просто чудесно».

Летать предпочтительнее на месте у прохода, если, конечно, не ожидается, что самолет будет в ясный день пролетать над Антарктикой.

Мне, когда возникала необходимость призвать на помощь бортпроводников, как правило, везло. Однажды, когда сидящая прямо за моей спиной дама начала смывать со своих выпуклых от многослойного покрытия когтей лак, откупорив для этого баночку ацетона (а это – моментальная мигрень у окружающих), мне почти удалось уговорить стюардессу по прилету сдать и саму преступницу, и ее спутника, поведением больше смахивающего на бессловесное домашнее животное, в полицию. Они совершили большую ошибку, поставив под сомнение полномочия стюардессы, которую я привлек под свои знамена безупречной учтивостью, восхищенными взглядами и, конечно, своим здравомыслием, в результате чего поставить их на место был вызван второй пилот воздушного судна. В таких тесных помещениях даже слишком сильный запах духов можно расценивать как проявление агрессии.

Беседы с соседями по самолету должны ограничиваться фразами: «Извините», «Спасибо» и «Прошу прощения, разрешите пройти». Друзей у нас в жизни и так достаточно. Конечно, бывают исключения, и рядом с вами вполне может оказаться симпатичный, очаровательный и/или умный человек, но даже в этом случае беседу следует вести с большой осторожностью. Не забывайте, что в самолете у вас не получится просто подняться со своего кресла и уйти в другой конец помещения, если разгорится спор про Буша, Обаму или личную жизнь Брэда Питта с Анжелиной Джоли. Если сосед не понимает ваших намеков и упорно продолжает чесать языком, просто улыбайтесь и молчите. Или притворитесь, что впали в нарколептическую кому.

Турбулентность

Плакать на борту самолета – нехорошо. Даже если он падает и в голове уже зазвучало что-нибудь похоронное. В действительности как раз в тех случаях, когда условия полета далеки от идеала, например, когда самолет попал в зону турбулентности или вообще вошел в штопор и вот-вот ввинтится в планету Земля, первейшим императивом становится хладнокровие и самообладание. Я во время перелетов не раз попадал в такие воздушные ямы, что ящики для ручной клади изрыгали в салон уложенное в них барахло, с потолка падали видеопроекторы, а пассажиры начинали кричать или заливаться слезами. Именно в такие моменты важнее всего не поддаться соблазну добавить свой голос к хору испуганных ахов-охов, воплей и стонов, издаваемых легковозбудимыми паникерами, а воспринимать болтанку так, как ее воспринимать должно, то есть получать от нее удовольствие. Неужели вы никогда не ездили на Кони-Айленд и не катались там на легендарном «Циклоне»?

Я совершенно перестал бояться летать на самолетах, посмотрев «Парни что надо» и увидев сцену, в которой Сэм Шепард в роли Чака Ягера испытывает «X-1». Просто скажите себе, что вся эта тряска возникла из-за того, что пилоты стараются пробить звуковой барьер, или представьте, что находитесь в северной Флориде, только что гуляли по парку развлечений и купили за десять баксов билет на американские горки. Если смотрели кино, постарайтесь не отвлекаться от фильма, только попросите у стюардессы салфетку и накройте свой стакан, чтобы из него не выплескивалось спиртное. При необходимости перейдите на белое вино, шампанское или водку, ведь они не оставляют пятен на одежде.

Пограничный контроль

Прибыв в другую страну, будьте готовы, что вас уже не будут встречать с распростертыми объятьями, как некогда привечали любого американца. Скорее всего, вам будут мстить за склонность нашей страны подвергать унижениям даже граждан государств, считающихся нашими самыми верными союзниками.

Перед стойкой иммиграционной службы я бы посоветовал вам снять солнечные очки, улыбнуться и со всей вежливостью поприветствовать пограничников на их языке. По какой бы причине вы ни приехали в их страну, называйтесь туристом. Если вас спросят, кто вы по профессии, отвечайте «административный работник». Никогда не забывайте, что сказать «я – журналист», это то же самое, что заявить «я – шпион».

О черном и белом

Я был и марионеткой, и нищим, и пиратом, и поэтом, и простой пешкой, и королем королей. Время от времени я бывал и обычным человеком. Но я никогда в жизни не был гангста-рэпером, и этот факт биографии меня вполне устраивает.

Я вовсе не среднестатистический фанатик молодежной культуры, потому что был молодым уже так долго, что вся эта молодежная культура для меня давно устарела. Я помню выступления Джона Колтрейна. Я ходил на концерты Хендрикса и «The Velvets». Я загодя купил билет на Вудсток (ну, не дурак ли?). Тем не менее я чувствую, что время меня потрепало не так-то уж и сильно. В 1991 году, во время путешествия по Америке, я остановился в Нью-Мексико, в Альбукерке, зашел в музыкальный магазин и ходил там, громко напевая про себя «Smells Like Teen Spirit», пока продавец не закивал головой и не принес мне компакт-диск «Нирваны».

Я уже не считаю себя молодым, не притворяюсь молодым, но все мои органы чувств до сих пор функционируют замечательно. Вы, конечно, можете увидеть, как я покупаю в магазине «Другая музыка» в Ист-Вилладж что-нибудь типа «Gnarls Barkley» или «Boredoms», но, по большей мере, я слушаю Билла Эванса, Майлза Дэвиса, Телониуса Монка, Роланда Керка… ну, такую вот музыку. В интересе к хип-хопу я дальше «Public Enemy» не продвинулся, но если вы увидите на улице «мерседесовский» универсал, в котором грохочет «Fuck tha Police» или блюграссовая версия «Gin and Juice», то вполне может быть, что это еду я.

В действительности я не так уж прямо люблю современную молодежь, но постоянно обнаруживаю себя среди их союзников, потому что не меньше их терпеть не могу их родителей. Враг моего врага – мой друг. Могу поспорить, что стародавняя «звуковая молодежь», то бишь Sonic Youth, со мной согласится, хотя морщин у них сегодня не меньше, чем у меня.

Но все это была своеобразная преамбула. В один прекрасный день я гулял по Лафайет-стрит в Манхеттене и, добравшись до магазина «Supreme», решил, как обычно, поглазеть в витрину, чтобы понять, есть там на чем остановить взгляд или нет. (Братцы, чтобы захотеть купить себе скейт от Джона Балдессари, совершенно не обязательно быть молодым да зеленым). Потом я прошелся мимо «Stackhouse», «Brooklyn Industries» и всех остальных бутиков «уличной моды» в квартале, ведь этот район считается царством моды скейтбордистов и брейкеров. И вот иду я, глазею и слышу, что меня собирается обгонять какой-то весьма шумный тип. Громкость речи выдавала в нем человека, болтающего по телефону, но этот, плюс ко всему, еще и вещал на суперрадикальном черно-бандитском сленге: «Йоу, ниггер, я тут, блин, чиста по приколу шарю по шопам… братан, тут, в натуре, одна мажорская дизайнерская бня… меня чиста не прикалывает, ниггер… щас двину нахрен в Моделлс… вдруг у них нарою какую-нить реально крутую хрень…»

Теоретически такие крутые речи должны были исходить от членов свиты «50-Сента» или, по крайней мере, от днюющего и ночующего в тюрьме Райкер-Айленд увешанного оружием гангсты, но, йоу, братаны, что-то в них было не так, просекаете, что я хочу сказать? Слишком уж много было ниггеров в минуту, предлоги не там, глаголы не так, и вообще, слишком мало грамматики и законченных мыслей. В общем, было понятно, что реальный крутой пацан так круто базарить просто не может. Шлифуй базар, брателло! Твоя фальшивая распальцовка меня не прикалывает.

Я обернулся – и, да, это был белый молодой человек в шортах, кроссовках и футболке. Вполне себе обычный, никакой не Али Джи. Но как раз в этом-то и состоял смысл его речей. Уличная мода не представляла для него интереса, потому что не была достаточно «уличной». Мне кажется, он хотел сказать, что и «Supreme», и «255 Studio» (магазин, в котором торгуют исключительно ограниченными сериями продукции «Nike»), и «Nom de Guerre», и «Stussy», и «Union» – это сплошная «мода», и никакой «улицы». А ему надо было реальную крутую хрень.

«Уличная мода» – это большой бизнес, и молодежь превратила свои кроссовки и футболки в модный кодекс, движимый концепциями эксклюзивности и пустопорожнего, сиюминутного ощущения крутизны настолько же безжалостно и абсурдно, как и кодекс обычной моды, зацикленный на дизайнерских культах и символах демонстративного потребления. Каждые несколько месяцев я наблюдаю, как перед «Supreme» выстраивается очередь молодых людей. Их бывает, может, несколько сотен человек, и они разбивают перед магазином лагерь, чтобы провести целую ночь в ожидании какой-нибудь новой выпущенной ограниченным тиражом хрени. В этой очереди есть и белые, и черные, и достаточно много (больше, чем в среднестатистической очереди) азиатов, в особенности японцев. И мне кажется, что некоторые из них вовсе не фанаты моды, а деляги, планирующие потом пойти на eBay и втридорога перепродать купленные тут лимитированные треники настоящим японским фанатам моды.

«Куда же ушла аутентичность?» – задумался я, исполнившись меланхолии. А еще я задумался, продолжал бы этот юный европеои дный притворщик свои вербальные экзерсисы, если бы, нагоняя меня, заметил, что я очень похож на Майка Тайсона? Как бы этот рассыпающий направо и налево слово «ниггер» бледнолицый повел себя в присутствии настоящих черных? Ответа на эти свои вопросы я, конечно, никогда не узнаю, но этот наглый закос под гангста-стайл навел меня на тяжелые мысли.

Ну я, типа, врубаюсь, откуда все это берется, братаны. Юным белым представителям среднего класса нашего общества нужны кумиры, а «The White Stripes», судя по всему, на эту роль не тянут. Они жаждут аутентичности, настоящести, битв не на жизнь, а на смерть, но ничего этого у них в жизни нет. Битники давно исчезли. Старые хипстеры либо умерли от наркоты, либо сидят под наблюдением врачей на метадоне. А панки пишут мемуары или дают ретро-концерты из старых хитов. Как же несчастному мазафакеру жить в таком мире?

В 1957 году Норман Мейлер опубликовал в журнале « Dissent» эссе с названием «Белый негр». В нем он написал следующее:

«Жизнь в тоталитарном обществе требует от человека большого мужества, но жизнь в частично тоталитарном обществе, в силу того, что жить в нем гораздо тревожнее, требует от человека огромной отваги. И правда, в этих условиях настоящему мужчине приходится проявлять небывалую доблесть, чтобы совершить практически любой более или менее нешаблонный поступок. Таким образом, источником хипстерства не случайно стали негры, потому что им приходилось на протяжении двух столетий жить на тонкой границе между тоталитаризмом и демократией».

Мейлер приметил, как поколение битников перенимало через джаз язык черных. Последующие поколения хипстеров с трепетом и уважением использовали блюз, чтобы получить ритм-н-блюз. «Роллинги» были идеальным воплощением мейлеровского «белого негра», потому что брали музыку Слима Харпо, Дона Ковэя и Чака Берри, пропускали ее через все фибры своих воспитанных в художественных школах англо-саксонских душ и получали на выходе нечто совершенно новое и захватывающее. Такие же странные музыкальные гибриды создавались и другими музыкантами, взять, например, «Led Zeppelin» с их сплавом из «Кельтского возрождения», Хаулин Вулфа и Алистера Кроули или «The Yardbirds» с их радиоактивным переосмыслением Санни Боя Уильямса. Все это был рок-н-ролл, и нам он пришелся по душе. Он делал как раз то, что должна делать культура как таковая – он дал нам инструменты, при помощи которых могли превращать себя в мутантов мы.

Но этот процесс не был односторонним. Сам джаз был смесью из европейских и африканских музык. И в действительности джаз был для зарождающегося класса хипстеров, который Мейлер считал классом небуйных и стеснительных психопатов, не вполне удовлетворительной моделью. Джаз был для них слишком сложен, слишком умен и слишком выразителен. А рокеру в черных нравилось как раз то, чем они были страшны его родителям. Ему нравилось, что они отвергали стандартную для среднего класса моду, предпочитая ей стилизованные сутенерские прикиды (тогда как стильные джазисты ходили в весьма элегантных костюмах). А потом хип-хоп представил изнывающему от скуки белому молодому человеку образ совершенно непреодолимой притягательности: образ гангстера, склонного к насилию антисоциального элемента, живущего без всякой идеологии и исключительно ради удовлетворения своих сиюминутных потребностей. Хип-хоп-герой был вооружен и очень опасен, а еще антиидеалистичен, антиинтеллектуален и антисоциален. И именно этим был плох (то есть хорош).

Гангста-рэп, привлекающий публику этой гипермаскулинной позой, не имеющей никакого внутреннего наполнения, оттянул внимание от прогрессивного хип-хопа, представленного, например, группами «Public Enemy», «The Jungle Brothers», «Disposable Heroes». Но потом начали происходить забавные вещи, потому что откуда ни возьмись появились такие персонажи, как «Jay-Z», Паффи Комбс или участники дуэта «OutKast», и сбили всех с толку своим рафинированным вкусом и нескрываемым стремлением к успеху. В результате того же самого Паффи можно было увидеть в компании главреда Vogue Анны Винтур. И что же делать бледнолицему негру теперь?

Бросьте притворяться, братцы. В хип-хопе есть место и бледнолицым, как это доказывают каждым своим смешным треком рэп-юмористы «Beastie Boys» или как это доказывает своим жестоким самоанализом и безжалостной сатирой Эминем. Но белому никогда не стать членом настоящей черной банды, а сиюминутные потребности можно удовлетворить только на сию минуту, а не навечно. Марки Марк оставил «Funky Bunch» в прошлом и стал почти настоящим. Вообще, настоящим можно быть только при одном условии: для этого надо изливать на публику всю свою душу, как это делали Боб Марли, Курт Кобейн, Ленни Брюс или Фрэнк Синатра. Такова жизнь.

V. Мудрость

О вкусе

« Вкус – это фундаментальная характеристика, объединяющая в себе все остальные качества. Это ne plus ultra нашего интеллекта. И уже по этим причинам гений – это превосходное здравие и равновесие всех дарований и способностей».

Граф де Лотреамон

Иметь вкус или не иметь. Быть или не быть. Вот в чем вопрос, и вот в чем ответ. Вкус руководит нами с момента пробуждения по утрам до мгновения, когда наше сознание теряет над собой контроль и отдается в объятия Морфея.

Вкус – это самый главный из имеющихся у нас критериев оценки жизни. Мы все время хвастаемся своей объективностью и непредвзятостью, но кого мы хотим обмануть? Мы можем быть расовыми дальтониками, сексуальными амбидекстрами, культурными католиками и толерантно относиться к любой религиозной дури, покуда она не ограничивает наши потуги достичь святости в своем собственном понимании, но когда дело доходит до вопросов личного вкуса, тут от нас пощады не жди. Допустите нарушение наших канонов вкуса, в нас моментально включатся все механизмы социальной защиты, и вам больше никто и руки не подаст. Конечно, мы живем не для того, чтобы определять степень виновности или невиновности других людей, степень их полезности или бесполезности, уровень интеллекта или масштабы глупости, но, с другой стороны, не заметить, как человек одевается, мы просто не можем. Чужой вкус отражается в наших лицах.

Чувство вкуса каким-то образом сообщает нам, о чем человек думает и о чем даже не задумывается. Ковер и шторы в доме способны сказать нам о человеке больше, чем он сам сможет поведать словами. Книги на полке, черные виниловые диски на «вертушке», набор специй на кухонной полочке, вот знаки и символы, при помощи которых мы ориентируемся в обществе. Вкус чело века – это что-то вроде отпечатков пальцев его интеллекта и наглядной манифестации его индивидуальности. И здравый смысл здесь не поможет, выбора у нас нет, мы либо притягиваемся, либо отталкиваемся своими вкусами, и происходит это чисто автоматически. И уж извините нас с вами за этот автоматизм, когда мы с вами кого-нибудь из нас с вами абсолютно игнорируем. Чувство вкуса живет в самых глубинах нашего существа, и если оно вдруг меняется, эти перемены, есть у меня такое подозрение, эхом откликаются даже в нашей ДНК. В определенном смысле чувство вкуса – это наше жизненное предназначение. Это механизм эволюции человека. Дурновкусие загоняет нас в биологический тупик и приводит к вымиранию через социальное неприятие.

Вкус человека – это что-то вроде отпечатков пальцев его интеллекта и наглядной манифестации его индивидуальности.

Когда мы рассуждаем о вкусе, мы делаем это, как правило, хорошенько на что-то поглазев, а не лизнув или отпив. Именно глаз, а не язык является главным органом вкуса… но забывать об истоках самой концепции вкуса нам нельзя. Вкус рождается во рту, и тут я говорю не столько о вкусовых рецепторах, охраняющих наши потроха от всякой несъедобной гадости, сколько о губах и языке, при помощи которых мы выносим свой приговор в отношении стиля или его отсутствия.

Вкус, то есть чувство, посредством коего мы различаем, что едим и что пьем, дал название универсальной оценке мира всеми работающими в унисон чувствами, оценке, представляющей нашу с вами индивидуальность. Мы, бывает, говорим, что у кого-то острый глаз на прекрасные вещи, но это определение объясняет феномен вкуса не полностью. Мы же не говорим «как его приятно слушать» или «у нее такой чудесный запах». Ну, по крайней мере, если и говорим, то не так-то часто. А характеристики «острый глаз» или «твердая рука» больше говорят о том, что человек умеет, например, играть в бильярд или делать хирургические операции.

Вкус – характеристика всеобъемлющая. Чувство вкуса, как правило, упоминаемое в списке чувств последним, больше всего похоже на шестое чувство, то есть на экстрасенсорику. И хотя его название намекает на участие ротовой полости и вкусовых рецепторов, суждение о вкусе человека, будь то хорошем или дурном, является продуктом работы всех шести порталов, соединяющих наше существо с внешним миром. Почему? Может быть, это чувство самое сложное по структуре? Очевидно, картина мира, поставляемая в наш сенсориум при помощи зрения и слуха, по сложности и глубине во много раз превосходит ту, которую мы можем извлечь из палитры вкусовых ощущений и запахов. Тактильные ощущения для нас более приятны, по крайней мере, если говорить о них в эротическом разрезе. Вероятно, вкус, напрямую ассоциируемый нами с возможностью пропитания, воспринимается как чувство жизненно важное. Чувство вкуса защищает нас от всякой отравы и всевозможных хворей. Следовательно, выявив обладателя дурного вкуса, мы видим в этом человеке нечто болезнетворное. Такие люди токсичны с социальной и культурной точки зрения, и мы, как правило, чувствуем, что от них лучше держаться подальше, покуда нет надежды их изменить (предпочтительно с безопасного расстояния) и если уж не излечить их от этой эстетической болезни полностью, то хотя бы оградить себя от необходимости видеть ее симптомы.

Желание излечить людей от дурновкусия в определенной мере присутствует в искусстве и моде. К массовому вкусу мы, как правило, относимся с презрением или, по крайней мере, с большим подозрением, но, нежели чем всеми силами стремиться укрыться от него в каком-нибудь безопасном месте, мы все время стараемся изменить и возвысить его, даже понимая всю безнадежность этих попыток. Так почему же мы упорствуем в этом своем дурацком оптимизме? Мы, наверно, опасаемся, что дурной вкус признают преступлением, за которое полагается высшая мера.

Вкус – это мерило культуры. Вкус зародился у нас во рту, а потом стал править всей нашей чувственной сферой. Культура зародилась в деревнях, а теперь правит метрополисами, потому что именно она была идеальной метафорой многопланового и органичного роста и развития общества, даже в самых ненатуральных его проявлениях. Вкус – это способ нашего взаимодействия с культурой. Вкус – это то, каким образом мы управляем самой жизнью на самом сиюминутном и инстинктивном уровне. Вкус – это система раннего предупреждения, которой пользуется наш разум.

Мы живем в царстве знаков и символов, как явно выраженных, так и незримых. А в эру демократии социальный статус и общественное положение перестали быть характеристиками фиксированными и заметными на глаз, как это было на протяжении всей предыдущей истории человечества. Иерархии часто незаметны. Ранг в этих иерархиях теперь можно просто купить. Вкус, в неи деальном его понимании, стал для нас одной из основных систем распределения людей по рангам и классам.

Плохой вкус презирают все, даже его обладатели и те, кто своим дурновкусием бравируют. Но хороший вкус – это враг еще более грозный. Хороший вкус – это нечто устоявшееся, безопасное и статичное. Мистер Джордж Бернард Шоу некогда написал, что отличающийся высшим благоразумием и хорошим вкусом человек – это человек без оригинальности или моральной отваги. Вольтер заявил, что лучшее – это враг хорошего. Негибкий, устоявшийся вкус является знаком негибкой натуры человека, статической позиции, порождающей гибельные тенденции. Стиль, создаваемый декоратором или дизайнером, – это попытка примерить на себе индивидуальность другого человека. Если это не ложь, то, по крайней мере, полная капитуляция.

Настоящий вкус обязательно должен немного коробить и выбивать из колеи. Все поистине новое непременно немного шокирует. Я помню, как впервые послушал сингл «Rolling Stones» и как негативно на него среагировал, потому что просто ничего не понял. Он даже, можно сказать, оскорбил мой слух. Но переслушав его пару-тройку раз, я пришел в благоговейный восторг. Самые интересные проявления высокого вкуса представляются нам задачей, требующей решения, и заставляют нас задуматься. Высочайший вкус, в отличие от вкуса просто хорошего, отличается неидеальностью и незавершенностью, кажется каким-то экспериментом, работой, которую еще только предстоит доделать. Вкус возникает как инстинктивное чувство, а потом корректируется научным методом проб и ошибок. Величайший вкус – это вкус отважный, наводящий страх на домохозяек и избалованных детишек. Величайший вкус удивляет, поражает и озадачивает. Он вносит поправки в zeitgeist (дух времени – Прим. ред. ). Он производит впечатление не сразу, а когда стороннему наблюдателю все-таки удается понять его, обладатель великого вкуса снова оказывается далеко впереди. Как сказал Уильям Вордсворт о своем друге Сэмюэле Кольридже: «Любой великий и оригинальный писатель, в соответствии с уровнем своего величия и своей оригинальности, должен создать собственный вкус, благодаря которому его будет ценить читатель». Естественно, то же самое можно сказать о любом великом и оригинальном художнике, музыканте и денди.

Вкус возникает как инстинктивное чувство, а потом корректируется научным методом проб и ошибок.

Популярный вкус – это проблема, независимо от того, хорошим или плохим он считается. Дурной вкус очень часто оказывается предпочтительнее хорошего, потому что может обладать некоторыми добродетелями, например дерзостью и веселым энтузиазмом. Хороший вкус тяготеет к фашизму и монотонии, и механизмы его насаждения чаще всего отличаются насильственным и деструктивным характером. Кичащиеся своим хорошим вкусом считают своим долгом отгородиться от низменных и вульгарных личностей, поставить на входе в свои клубы охрану и гарантировать, таким образом, что все потенциально облагораживающие и душеполезные мероприятия будут проходить за закрытыми дверями, среди избранных, среди самих себя. Такой «высокий» вкус больше похож на странный гибрид из морализаторства и саморекламы. Но даже в тех случаях, когда вкус подается в качестве позитивной ценности, он может быть безнадежно испорченным.

В своей «Теории праздного класса» Торстейн Веблен постулировал, что принципы показного потребления и демонстративной расточительности являются ключевыми механизмами генерации статуса в современной классовой системе. Прошло уже больше ста лет с тех пор, как Веблен написал следующие слова:

«В наших канонах вкуса требование демонстративной расточительн ости обычно не присутствует на сознательном уровне, но тем не менее оно присутствует – как господствующая норма, отбором формирующая и поддерживающая наше представление о красоте и позволяющая нам различать, что может быть официально одобрено как красивое и что не может».

Что бы подумал сегодня Веблен, посмотрев на шикарные дворцы в «макдоналдсовском» стиле и гигантские полувоенные внедорожники, так популярные среди представителей верхушки среднего класса? Что бы он сказал про увешанных автоматическим оружием и кошмарными, усыпанными южноафриканскими бриллиантами побрякушками бандитов, притворяющихся уличными рэп-пиитами? Я так полагаю, он бы немедленно утерял веру в эволюцию человечества и переметнулся в стан поклонников теории тотального регресса. Сдается мне, что мы достигли пика культуры расточительства и даже перед лицом надвигающегося бунта природы упорно продолжаем использовать генер ируемый нами мусор в качестве культурно-статусных символов. О Боже!

Очевидно, нам нужна революция вкуса. Как должен выглядеть этот новый вкус, сейчас сказать трудно. Понятно, что к нему не будут иметь никакого отношения «джинсовые пятницы», эта линия на притворную уравниловку, в реальности придуманная для маскировки и шифрования богатства и власти и переключающая нас из режима демонстративного потребления в режим криптопотребления. Новый вкус должен быть «зеленым». Еще он должен быть скромным и умеренным. Ведь вкус – это когда всего как раз в меру. И уж точно новый вкус должен отвернуться от люксовых торговых марок вконец спятивших коммерческих конгломератов и обратиться лицом к культивированному персональному вкусу, благодаря которому изящество ремесел и кустарных производств сменит грубую силу конвейера по производству типовой экстравагантности.

В 2002 году дизайнер и программист Пол Грэм написал интересное эссе «Вкус творца» , в котором установил объективную и научную связь между красотой и надежностью любой схемы или конструкции. Он отметил, что изначально все возражения Коперника против птолемеевской космологии были исключительно эстетического свойства. И процитировал слова Бена Рича, конструктора, работавшего над самолетами технологии «стелс»:

«Все мы учились у Келли Джонсона [конструктора, создавшего P-38, F-80, F-104 и U-2] и фанатично верили в его утверждение, что прекрасный на вид самолет будет так же прекрасно и летать».

В последние годы мы замечаем в области дизайна возвращение модернизма, старого доброго модернизма. Не хаотических постмодернистских выкрутасов Фрэнка Гери или оголтелого фаллического тотемизма Сезара Пелли, а размеренного, оптимистичного футуризма Нойтры, Имзов и Сааринена. Я не вижу причин, по которым что-то выглядящее совершенно по-новому не может подчиняться принципам симметрии Витрувия. И внезапно уважение к природе, которое демонстрировали Фрэнк Ллойд Райт и Рассел Райт, вновь стало много значить для нового поколения «зеленых» архитекторов. Вкус – это инстинкт выживания. И выживут не все.

Сегодня чувство вкуса приобретает жизненно важное значение, потому что в обществе потребления индивидуальность стала определяться не столько поведением, экспрессией и креативностью, сколько неестественным выбором идола среди модных брендов. И хотя всем известно, что истинная индивидуальность – это не просто умение служить контейнером для модных логотипов, до сих пор считается, что в плавание по опасному мелководью моды все-таки нужно выходить под правильно выбранным флагом.

У всех императоров, если не считать нынешних голых королей, были специальные слуги, которые пробовали все блюда перед подачей на стол. Но отравителям все равно удавалось до них добраться. Надежных ревизоров и бухгалтеров вкуса просто не существует. Любой декоратор работает, прежде всего, для себя самого. Вкус должен быть персональным, глубоко личным откликом на текущее мгновение. В нынешние времена профессиональным дегустаторам верить нельзя… все они давно уже куплены. Нам нужно пробовать свои блюда самостоятельно, нам нужно самим искать свой собственный прекрасный, утонченный, гармоничный и остроумный путь через пустоши непереносимого дурновкусия. Нам совершенно не обязательно, чтобы наш вкус считался вершиной вкуса, но ведь как приятно улыбнуться, услышав от кого-нибудь: «А со вкусом у тебя все в порядке!»

Как быть знаменитым (или таковым не быть)

«Знаменитость – это человек, которого знает множество людей, с которыми он рад не быть знакомым».

Х. Л. Менкен

«Со славой я справляюсь своей незнаменитостью. Для себя самого я не знаменит».

Боб Марли

Тысячи и тысячи лет мы жили в условиях кастовых и классовых систем, иерархически сегментировавших общество. Быдло – внизу, благородные господа – наверху. Быть можно было только либо чернью, либо знатью, и две эти крайности никогда не пересекались. Ну, по крайней мере, при свете дня. Но потом всяческие изобретения и исследования привели к возникновению общества, основанного на меркантилизме, и простолюдин получил возможность богатеть. Затем в результате социальных революций девятнадцатого столетия мы пришли к республиканской демократии, которая более или менее искоренила аристократию в том виде, в котором мы знали ее на протяжении всей истории. Конечно, особы благородных и королевских кровей существовать продолжали, но уже больше в качестве этаких очаровательных картинок старины, своеобразного аттракциона для туристов. В обществе появились и стали набирать силу новые высшие классы, пропуском в которые стали служить личные достижения человека. Таким образом, право на власть перестало быть божественным даром, теперь его можно было заслужить славой и известностью.

Сегодня мы живем в системе, которая нам кажется демократической. Теоретически считается, что народ, или его простое большинство, обладает определенной мудростью и может править через выборных представителей. Если человечество по сути своей доброе, а не злое, гласит теория, то решение пятидесяти одного процента его представителей должно быть правильным. Тем не менее даже в Древних Афинах и Древнем Риме демократия никак не дотягивалась до теоретического идеала, в результате чего в демократиях всегда наблюдалась склонность к демагогии, скандалам и войнам. Иногда с какими-нибудь хорошими людьми происходили всякие нехорошие вещи (так, например, случилось с Сократом), но тем не менее демократия, система, придуманная, чтобы работать на уровне небольших деревень, до сих пор настырно подается нам как схема, идеально пригодная для управления гигантскими государствами.

На заре демократии политические единицы были очень маленькими по размеру, и все населяющие их граждане прекрасно друг друга знали. Аристотель сказал:

«Если граждане государства хотят судить людей и распределять между ними высшие посты по их достоинствам, они должны хорошо знать друг друга, а там, где этого знания не будет, и выборы на государственные посты, и принятие судебных решений будут происходить неправильно».

В громадных современных демократических государствах всех граждан перезнакомить друг с другом просто невозможно, но мы, несмотря на это, упорно верим, что большинство способно принимать мудрые и правильные решения.

Почему? Ну, ведь не верить в это будет… недемократично. В результате базовые предпосылки нашей политической системы даже не подвергаются сомнению, потому что обратное будет равносильно признанию, что у аристократии и олигархии тоже есть свои плюсы. Уолтер Липпман как-то написал:

«Выход из смертельного конфликта между идеалами и наукой был только один: без особых споров согласиться в том, что голос народа есть глас Божий» [3] .

В надежде устранить эту проблему демократии мы начали развивать средства массовой информации, способные помочь гражданам получше узнать друг друга, сделать государство более компактным и лучше информированным пространством. Естественно, при этом появляется и возможность манипулировать массовым сознанием при помощи новомодной науки пиара, но мы все равно надеемся, что глас Божий возобладает над пропагандистской машиной.

Сегодня мы с вами, судя по всему, движемся к новой модели государства, в которой класс, состоящий из звезд и знаменитостей, превратился в новую форму знати и стал ее функциональным заменителем. Конечно, я не думаю, что мы когда-нибудь увидим телевизионные шоу с названиями «Я – виконт, заберите меня отсюда» или «Подмастерье аристократа» , но знаменитости и впрямь превратились в функциональную аристократию, в новых избранных. Палата лордов, конечно, еще пока не сменилась Палатой знаменитостей, но в истории случались и более странные казусы. Ведь теперь уже вполне возможно сыграть Конана-Варвара сегодня и превратиться в губернатора Калифорнии завтра. Слава стала такой же ликвидной валютой, как деньги, и использовать ее можно в самых разных целях. И тогда как раньше к славе стремились единицы, теперь она превратилась в объект массового помешательства. Миллионы людей надеются урвать хотя бы четверть часа славы.

Если когда-то дети мечтали стать врачами, юристами или военными, то сегодня они растут, лелея одну-единственную амбицию: прославиться. Причем любым способом. Славы хотят все без исключения. Известность – это билет из любого захолустного Н-ска. Сегодня ты перед началом киновестернов со своим участием рассказываешь телезрительницам о том, что стирка – не стирка, если не пользоваться бораксом бренда 20 Mule Team, а завтра уже сидишь в Овальном кабинете. Это же самое настоящее чудо. Наверно, это тот самый Бог, который изрекает непогрешимые истины через демократическое большинство, своим прикосновением делает из нас знаменитостей, то есть существ, вращающихся в каких-то других, высших сферах. Слава – это причисление к лику мирских святых единодушным голосованием масс. Но за нее приходится платить ужасную цену. Для публичной фигуры такого понятия, как личная жизнь, просто не существует. Жизнь знаменитости принадлежит массам, и добрая слава в любой момент может превратиться в дурную.

Наверно, самая лучшая слава – это та, которая позволяет зарабатывать хорошие деньги и одновременно с этим сохранять определенную анонимность, то есть иметь возможность вести нормальную жизнь и бывать в общественных местах, не опасаясь назойливых фанатов. То есть лучше быть Дэном Брауном, чем Тони Сопрано. Большинство стандартных для знаменитостей типов психических расстройств возникают у них как раз из-за приставаний совершенно незнакомых людей и потому, что их всегда и везде узнают. Внезапно этот фактор меняет всю жизнь человека, он начинает чувствовать свою крайнюю уязвимость и ощущать себя мишенью. Если для страха есть реальные основания, это не паранойя.

Правда, при всем при этом многие звезды сильно переоценивают свое влияние на народные массы. Я много раз гулял по улицам в компании не скрывавших своего лица знаменитых людей и пришел к выводу, что лучший способ остаться неузнанным – это просто ходить там, где тебя никак не ожидают увидеть. Я помню, как мы с Мадонной прошли пару десятков кварталов по Вест-сайду, и ни одна душа ее не узнала. Конечно, она была в бейс болке, но, как мне кажется, для того чтобы тебя перестали узнавать практически в любом месте (подземка не в счет), достаточно просто-напросто отключить свою ауру.

Самый проблемный аспект известности заключается в том, что слава провоцирует возникновение иногда весьма многочисленного количества людей, мечтающих добиться вашего полного уничтожения, если не физического, то хотя бы репутационного и карьерного. Газеты превозносят вас, чтобы потом уничтожить. И делают они это только потому, что имеют такую возможность и, следовательно, считают своим долгом ею воспользоваться. Другие просто завидуют: почему у вас есть что-то, чего нет у них? Третьи считают, что, уничтожив вас, они освободят местечко для себя. Но несмотря на все эти минусы, несмотря на презрительное отношение к низвергнутым с небосклона звездам, люди все равно жаждут известности. И сделают все, чтобы прославиться. Все что угодно.

Я помню, как мы с Мадонной прошли пару десятков кварталов по Вест-сайду, и ни одна душа ее не узнала. Конечно, она была в бейсболке, но, как мне кажется, для того чтобы тебя перестали узнавать практически в любом месте (подземка не в счет), достаточно просто-напросто отключить свою ауру.

Но подумайте хорошенько. Вам хочется, чтобы за вами по пятам бегали папарацци? Вам хочется, чтобы папарацци, наплевав на правила движения, гнались за вашей машиной всю дорогу до вашего любимого бистро? Вам хочется, чтобы во время свадьбы над вами висели вертолеты с репортерами? Вам хочется, чтобы в таблоидах вас и вашу вторую половину называли композитными именами типа Беннифер, как Бена Аффлека с Дженнифер Лопес, Бранджелина, как Брэда Питта с Анджелиной Джоли, или Томкэт, как Тома Круза с Кэти Холмс? Вам хочется, чтобы внезапно выскакивающие из кустов поклонницы проверяли на прочность ваши коронарные артерии и жгли фотовспышками сетчатку ваших глаз?

Неужели известность всего этого стоит? Вы действительно так думаете?

Вы хотите жить в страхе, что фанаты сопрут бокал, из которого вы пили вино, чтобы клонировать вас по оставшейся на нем ДНК? Вы хотите жить в страхе, что репортеры сфоткают бокал, из которого вы пьете вино сразу после выхода из реабилитационной клиники? Вы хотите жить в страхе, что все мерзопакостные подробности вашего бракоразводного процесса будут обсасываться в таблоидах и телевизионных ток-шоу? Вы хотите, чтобы информация о том, что вы обменялись дежурными поцелуями с одиозной личностью, поскользнулись на банановой корке или выписали себе рецептурный препарат, немедленно попадала в Интернет или куда похуже… если можно представить себе что-нибудь хуже этого?

Вы уверены?

Вам хочется, чтобы ваши сексуальные предпочтения прокомментировали в «Южном парке»? Вам хочется узнавать, что все ваши случайные сексуальные связи неизменно завершались зачатием? Вам хочется, наорав на своих детишек, потом видеть фотографии этих моментов жизни в желтой прессе? Вам хочется, чтобы вам везде и на все накручивали цены? Вам хочется, чтобы в любом ресторане все пялились на застрявший у вас между зубов кусочек шпината? Вам хочется, чтобы охотники за автографами преследовали вас даже в туалете? Вам хочется, чтобы в списках на любые мероприятия рядом с вашим именем стояла пометка «плюс пятнадцать», а не «плюс один»? Не очень? Я так и думал.

В некоторых аспектах слава может облегчить жизнь. Но в абсолютном множестве других жизнь знаменитости становится в сто раз тяжелее. К примеру, у знаменитости гораздо меньше шансов незаметно протащить через таможню кое-какие очень дорогие или запрещенные вещи, получить честный совет, в какие акции лучше вкладывать деньги, отобедать в ресторане с женщиной, не являющейся официально признанной спутницей жизни, тайком устроить детей в очень хорошую школу или самому вступить в не очень шикарный клуб, скрыть, что врач прописал какие-нибудь весьма спорные или даже совершенно обычные лекарственные средства, скажем, типа «виагры» или «валиума», а также доказать, что неправильная цифра в налоговой декларации – это просто описка, а не желание скрыть свои доходы. Такая жизнь хуже смерти. Любая грубая или бесчувственная фраза раздувается прессой вдесятеро.

Любая резкая реакция на чужие слова и любой эпизод, когда ты недодал кому-то чаевых, становится новостью общенационального масштаба. В любую сказанную про тебя ложь постараются поверить только потому, что она будет хорошо выглядеть в новостной колонке. Но превыше всего большинство читающих все это про тебя людей будут завидовать твоей красоте, твоим талантам, твоему везению; и все они будут жаждать твоего полного краха. Они будут изо всех сил желать тебе нищеты, физических увечий, арестов, судов, тюремных сроков и даже – чаще всего – позорной, болезненной смерти и последующего полного забвения.

Я понимаю, как тянет сдаться и превратиться в человека, которого знают в любом доме, но делать этого не надо. Найдите себе уютную нишу на самых нижних уровнях звездной табели о рангах и оставайтесь там. Я, например, так и сделал.

Если говорить о том, как славы избежать, то тут первейшим правилом следует считать следующее: старайтесь, чтобы ваше имя не попадало в газеты. На самой заре «эпохи паблисити» говаривали, что имя леди или джентльмена должно упоминаться в газетах всего три раза: в момент рождения, в момент свадьбы и в момент похорон. Конечно, в информационном обществе все это очень непрактично, а кроме того, сегодня надо внести в это правило поправку и учесть возможность, по крайней мере, двухтрех свадеб и соответствующего количества разводов. А еще двухтрех судебных приговоров.

Так как же не засветиться в газетах? Не реагируйте на предложения разместить в прессе цитаты из своих разговоров и предложения прокомментировать какие-то события даже в том случае, если вы знаете предмет обсуждения, как никто другой, и сможете сказать что-нибудь умное, тогда как все вокруг несут всякую ерунду. Тем не менее ответ «Без комментариев!» – это слишком претенциозно. Хуже того, его могут запомнить, а потом вам даже и припомнить. «Без комментариев? Да кем он, вообще, себя возомнил?» Просто скажите что-нибудь совершенно невнятное: «Ну, я думаю, что в сложившихся обстоятельствах… я имею в виду… с какой стороны на это дело ни посмотри… можно будет ожидать… ну… в зависимости от ситуации… да, если честно, кто знает, чем все закончится?»

Лучшая защита от славы – это вести себя так, как никогда не будет вести себя знаменитость. Притворяться психом – не выход, потому что многие известные люди ведут себя в крайней степени иррационально. Сбросить с хвоста охотников за звездами неизменно помогает скромность и застенчивость. А уж самым верным знаком, что вы нуль без палочки, является демонстрация интеллекта. Цитируйте Хомского, Лакана, Бодрийяра и, в совсем уж безнадежной ситуации, Генри Джеймса.

Если набросились папарацци, не надо уподобляться подозреваемым в каких-то преступлениях и прикрывать лицо газетой, просто-напросто закройте глаза. Ни один папарацци не позволит себе продать в прессу фото моргнувшего человека. Если предполагаете, что придется нагибаться, чтобы забраться в машину, не забывайте надевать под одежду нижнее белье. Щелкнувшему вас фотографу всегда называйтесь другим именем, а имя выбирайте какое-нибудь совершенно стандартное, скажем, Джон Смит или Хуан Санчес-младший. Написать о вас можно почти все что угодно, но по причине определенного несовершенства медийной системы в большинстве изданий упрямо стремятся публиковать только подтвержденные факты. Соответственно, когда позвонит редактор, эти факты проверяющий, не забывайте, что нужно все отрицать. На этих должностях, как правило, сидят люди совсем молодые, еще не достигшие абсолютного мастерства в искусстве обмана, а поэтому для них нет большего удовольствия, чем вымарать из авторского отчета о произошедшем целые абзацы. Запомните раз и навсегда: вы этого не говорили, это был кто-то другой, потому что вы как раз в этот момент находились где-то еще, а кроме того, вы в действительности всего лишь один из тройни однояйцовых близнецов.

Еще следует старательно избегать тех или иных профессий. Например, не надо лезть в мир большого криминала и криминальную адвокатуру, политику и ростовщичество. От карьеры в шоу-бизнесе наотрез отказываться не стоит, хотя становиться киноактером или звездой хип-хоп-индустрии я бы не советовал. Достаточно безопасно будет выбрать для себя пантомиму, струнные квартеты, шекспировский театр и любые формы танцев, за исключением тех, что у шеста. Избегайте профессий, где требуется соблюдать обет безбрачия и/или нестяжания, если нет абсолютной уверенности, что соблюсти их у вас получится. Почти никакими опасностями не грозит академическая наука. Вы гарантируете себе высокую степень анонимности, став поэтом, романистом или джазовым музыкантом. Их в лицо не знает вообще никто. Самые безопасные хобби: философия, филателия, любительская орнитология, нумизматика, а также такие виды спорта, как керлинг или крокет.

Но если вам удалось достичь каких-нибудь заметных или даже замечательных успехов, просто благодарите за них других людей. Все подумают, что вы не в своем уме и, значит, в вас нет ровным счетом ничего интересного, а это для вас положение абсолютно безопасное.

В большинстве случаев важнее всего неброско жить и мыслить. Посмотрите на наши бомбардировщики. Они построены по технологии «стелс». Их преимущество не в гигантской скорости или мощности, а в том, что они незаметно летают. Они хотят быть знаменитыми? Конечно, нет. Самая выигрышная стратегия – это анонимность. Придумайте для себя и своих друзей псевдонимы. Разговаривайте между собой на секретном языке, как люди из мифической Коза-Ностры. Говорите на каком-нибудь устаревшем сленге, например на языке джазовых музыкантов или сутенеров начала двадцатого столетия. Никогда не говорите ничего, что может быть понятно тому, кто решит ваш разговор подслушать. Не ходите на встречи одноклассников и не вступайте в ассоциации выпускников. Если известность грозит вашей второй половине, поменяйте фамилию или подкорректируйте ее официальное написание.

Невидимость – вот ключ к свободе. Уильям С. Берроуз, которому удавалось быть почти нигде не узнаваемой знаменитостью, сказал, что невидимость – это умение первым увидеть другого человека. Берроуз прославился уже в весьма преклонном возрасте и сразу после этого, чтобы сохранить анонимность, переехал в Канзас. Ведь поклонников у него хватало на обоих побережьях страны. Джонни Карсон всегда уезжал отдыхать в Европу, где о нем практически никто ничего не знал.

Если вы вдруг займетесь строительством, никогда не называйте построенные здания своим именем. Если же вы строительством заниматься не хотите, то не основывайте и модельных агентств и не выпускайте бутилированной воды или водки со своим именем и портретом на этикетке.

Ведите блоги и ходите в интернет-чаты только под псевдонимом. Не знакомьтесь с людьми в Интернете, даже если они утверждают, что им больше восемнадцати. Если вам так уж необходимо пользоваться социальными сетями, придумайте себе фиктивное имя и не выдавайте реальных фактов из своей жизни.

Правду берегите для друзей, хотя иногда и их распознать оказывается не так-то легко. Ведь стоит только вам прославиться, и количество стимулов к предательству в среде вашего окружения начнет расти в экспоненциальной манере. Сообщать информацию о себе нужно по необходимости: говорите им только то, что они, по вашему мнению, должны о вас знать. Тем не менее, если эти факты надо сообщить нескольким людям, каждый раз вносите в них небольшие изменения, чтобы в том случае, если они вдруг будут преданы гласности, иметь возможность определить источник утечки. При любой возможности старайтесь сгладить интересные или гламурные аспекты своей личности. Я помню, мы с Жан-Мишелем Баския пришли на званую вечеринку незадолго до того, как к нему пришла неотвратимая слава. Когда заинтригованные его внешним видом люди подходили к нему и спрашивали, чем он зарабатывает себе на жизнь, он отвечал: «Я менеджер в «Макдоналдсе». Идеальная фраза для немедленного прекращения нежелательной беседы.

Говорят, что рассудительность – это лучшая половина доблести. Но лучшей половиной рассудительности является искренность и/или скромность, то есть верный знак, что вы – обычный человек и никакая не знаменитость. Чтобы избежать гнета славы, старайтесь говорить только правду (за исключением тех случаев, когда она никого, кроме вас, касаться не должна), безупречно себя вести и проявлять участие к тем, кому повезло меньше, чем вам. Близость к реальной жизни – вот ваш шанс не быть в центре внимания. «Почему неосведомленность о жизни так часто принимают за особенную мудрость?» – спрашивал художник Фэрфилд Портер. Всеми силами избегайте этого. Задавайте трудные вопросы. Будьте честны и откровенны. Знайте факты. Таким образом вы сможете распугать всех, кто своим непрошеным почитанием может осложнить вам жизнь.

Если вас подмывает заниматься какой-нибудь высоконравственной или благотворительной деятельностью, ради бога, не надо это афишировать. Делайте анонимные пожертвования и избегайте благотворительных балов и проводящихся во всяческих благородных целях аукционов.

Знаменитости много говорят об аутентичности и настоящести. А это значит, что слишком настоящим быть не нужно. Как пел Лес Макканн: «Стараться быть настоящим по сравнению с чем?» Пусть все вокруг гадают. В Боно есть и аутентичность, и искренность, чем он, собственно, и славится. Но такое вряд ли кому еще удастся. Так что отправляйте всех к Боно. У него хорошая охрана. А если вам необходимо быть честным и благородным идеалистом, то не притворяйтесь, а будьте им по-настоящему. Но мне сейчас на слово не верьте. Вполне вероятно, что я вру.

Как быть святошей (или таковым не быть)

«Самая распространенная слабость человека – это стремление пылко верить в очевидную неправду. Это излюбленное занятие человечества».

Х. Л. Менкен

«Наука – это список мертвых религий».

Оскар Уайльд

Если вы человек религиозный, то вам, наверно, лучше сразу перейти к следующей главе. Или даже к следующей книге. Просто дело в том, что если вы религиозный человек, то у вас в голове все уже давно решено, и чего бы я ни говорил тут на эту тему, вас это все равно, скорее всего, не заинтересует. Эта глава предназначена в основном для тех, кто находится в окружении религиозных, а сам к религии особой тяги не чувствует.

Вопросов религии и политики в разговорах лучше всего избегать. Почему? Во-первых, в таком споре невозможно выиграть. Плюс к тому, беседы обычно ведут не для того, чтобы установить истину, а для того чтобы провести время, а время проводить лучше всего в приятной манере. Обсуждая вопросы религии, люди склонны друг друга убивать.

В некоторых частях нашего мира религия очевидно начала терять власть над людьми. Во Франции треть населения страны не верит ни в Бога, ни в Святого Духа, ни в источник жизненной силы. В Германии атеистов четверть населения, а в Британии не верует каждый пятый. С другой стороны, в Турции назвать себя атеистом может только один из сотни, а во многих других мусульманских странах вообще никто не осмелится. В мире существует девять стран, где главным законом является шариат, то есть свод исламских законов, основанных на Коране. Соединенные Штаты в отношении граждан к религии гораздо ближе к Турции, чем к Западной Европе. Американцы предельно религиозны и не переносят тех, кто мыслит иначе. Социальные опросы показывают, что американцы не будут голосовать за атеиста, то есть атеистом политику быть хуже, чем геем. Тем не менее за последние полстолетия резко упала посещаемость церквей и некогда могучую римско-католическую церковь стали разрывать на части самые разные скандалы. Времена меняются.

Вопросов религии и политики в разговорах лучше всего избегать. Почему? Во-первых, в таком споре невозможно выиграть.

С исчезновением угрозы глобального распространения коммунизма все горячие точки в мире возникают в результате религиозных конфликтов. Даже для тех, кто с религией не имеет никаких дел на персональном уровне, соседство с религией не менее опасно, чем соседство с огромной неуправляемой гориллой (в тюрбане, митре или ермолке). Религия – штука агрессивная. Да, создается впечатление, что она начала сдавать позиции в больших городах и их окрестностях, но во всех прочих местах она только набирает силу, воинственно вербует сторонников и ведет экспансионистские войны. Даже в Америке тебе в дверь в любой момент могут постучать ее агенты в надежде обратить в свою веру.

Если вас против вашего желания пытаются привлечь в свои ряды какие-то религиозные агитаторы, лучше всего в корне пресечь их попытки, причем избрав для этого самый простой и максимально эффективный метод. Если вам в дверь позвонили свидетели Иеговы или мормоны, обращайтесь с ними точно так же, как с любыми другими доставучими рекламными агентами. Просто гоните прочь.

Но от религии не спрячешься. Даже убежденному атеисту приходится посещать мероприятия откровенно религиозного характера или события, в основе которых лежат определенные аспекты религии, например: свадьбы, крестины, бар-мицвы, батмицвы (празднование в честь достижения еврейским мальчиком или девочкой религиозного совершеннолетия. – Прим. ред. ) и похороны. Вас вполне могут пригласить даже на седер (иудейский праздник в память об Исходе из Египта. – Прим. ред. ). Седер всегда доставляет мне огромное удовольствие, потому что я люблю еду, песни и вообще любые мероприятия, где гостю положено выпить не меньше четырех стаканов вина. А сопутствующая случаю ритуалистика раздражает меня никак не больше, чем привычка моего ребенка смотреть по ящику «Губку Боба Квадратные Штаны» . В вопросах социальной религии лучше всего людям подыгрывать и потакать. И, конечно, получать от этого удовольствие!

Однако если всем вокруг известно, что вы из сомневающихся или открыто неверующих, постарайтесь не особо-то хулиганить. Недавно я был на католической свадьбе и, выпив лишку, сдается мне, немного переборщил, когда решил пройти обряд причастия. Некоторые из приглашенных прекрасно знали, что я с 1966 года не высидел до конца ни одной святой мессы, и, наверно, очень удивились, что меня прямо в процессе не пожрал Огонь Божий. Больше причащаться я не буду. Моя философия гласит: если надо пойти в церковь или храм, оденься приличествующим образом, при необходимости надень ермолку, сиди, пока все сидят, поднимайся на ноги, когда все поднимаются на ноги. На колени я не встаю. На колени вообще встают только американские католики. И дело не только в моих изношенных спортом коленях. Просто я вижу в этом аспекте религиозной практики слишком уж театрализованное самобичевание.

И даже не уговаривайте меня молиться. Джим Моррисон пел, что «к Богу с молитвой обращаться нельзя», и я с этим отчасти согласен. Ну, то есть, конечно, можно, но с таким же успехом можно разговаривать с самим собой. Уильям Блейк написал: «Молитва – это предмет искусства». А вот с этим я могу согласиться почти полностью.

И это очень забавно, потому что всякие ритуалы мне нравятся.

Я люблю посмотреть и послушать торжественную мессу, конечно, при достойном уровне режиссуры и качестве пения. А еще я могу признаться, что испытываю слабость к политеизму, особенно в его древнегреческих и древнеримских формах. Классические истории я предпочитаю тем, что изложены в иудейско-христианском Писании. Античные боги, благослови их Бог, не были всегда и во всем правы. Их обуревали плотские страсти. Они злились и раздражались. Они могли облажаться и серьезно напортачить. Одним словом, это были такие же люди, как мы с вами, только жили вечно.

Лично я нахожу, что похождения Зевса, Аполлона, Гермеса, Афродиты и всех прочих обитателей Олимпа ничуть не уступают по степени правдоподобия приключениям Бога-Отца и Его Сына.

Однако по какой-то причине считается, что все эти античные боги в сто раз неправдоподобнее одного Бога, состоящего из трех разных персон, одну из которых родила девственница. Я скажу так, все зависит от того, во что ты вообще способен поверить. Лично я нахожу, что похождения Зевса, Аполлона, Гермеса, Афродиты и всех прочих обитателей Олимпа ничуть не уступают по степени правдоподобия приключениям Бога-Отца и Его Сына. И уж точно этот старый пантеон достаточно правдоподобен, чтобы претендовать в текущий момент на главный объект нашей веры. Древнегреческие боги по той или иной причине утеряли популярность и проиграли конкурентам, достаточно сообразительным, чтобы понизить старых богов до ранга простых святых. Боги, и те, что с большой буквы, и те, что с маленькой, похожи на фею Динь-Динь из «Питера Пэна» . Она могла жить, только пока в нее кто-то верил. Я думаю, что если бы мы снова начали верить в пантеон олимпийских богов, они бы с радостью вернулись и продолжили бы свои увлекательные приключения, подняв градус сексуальных страстей, ярости, предательства и жажды мести до новых постмодернистских высот.

Я, будучи воспитанным в ключе «единственной истинной веры», отправился в свое время исследовать большой мир юношей, исполненным пылкого энтузиазма, в результате чего теперь отношусь в религии с большим скептицизмом. Я не люблю единственные истинные веры и избранных людей… если уж на то пошло, то и всякие расы господ – тоже терпеть не могу. Я верю в концепцию плавильного котла, причем и в отношении божеств. Вот в Древнем Риме на этот предмет мыслили очень правильно. Если где-то на самых далеких задворках огромной империи появлялся какой-нибудь супермодный новый бог, они просто добавляли его в общий список. Изида? Почему бы и нет? Митра? А мы уже знаем идеальное место для храма. Если некое божество и существует в реальности, то есть вне человеческого воображения, то у него в мире будет столько дел, что в одиночку никак не справиться. В общем, если уж и верить в существование богов, то я предпочту верить не в одного-единственного, а во всех сразу, приблизительно так, как это делают на Гаити.

Если бы приходилось выбирать веру, то я бы стал олимпийцем, хотя слова «олимпиец» с местом для галочки рядом с ним не увидишь ни в одной анкете и ни в одном опросном листе. Судя по всему, предполагается, что олимпийцы должны ставить галочку рядом с определением «язычник», но термин «язычество», или «паганизм», произошедший от латинского слова paganus , означающего «деревенский» или «сельский», сегодня превратился почти в ругательство. Кроме того, назвавшись «язычником», можно прослыть колдуном-викканом, а это, на мой вкус, звучит слишком уж по-хеллоуински. Сегодня верования древних греков и римлян понимают совершенно неправильно и, соответственно, выдают за простые суеверия. Тем не менее из текстов таких великих людей, как, скажем, Цицерон, ясно, что у многомудрых политеистов тоже был бог с большой буквы «Б», но этот первоисточник и первопричина всего сущего считался у них, как и у деистов эпохи Просвещения, величиной слишком абстрактной и удаленной, чтобы иметь хоть какое-то отношение к повседневной жизни людей.

Вера в одного великого и всемогущего Бога с большой буквы не предполагает отказа от веры в множество мелких узкоспециализированных богов с буквы маленькой, точно так же, как вера в Иисуса не исключает веры в Санта-Клауса. Если проводить аналогии, то можно сказать так: у каждого из нас есть личный врач общего профиля, однако иногда возникает потребность в дерматологе, урологе, офтальмологе и профессионале, называемом нами ухо-горло-носом. Так вот старые боги как раз и были такими узкими специалистами.

К сожалению, многие ведущие религии, например иудаизм, христианство и ислам, настоятельно утверждают, что до нынешних богов никаких других просто не было. Именно так ведут себя люди, обожающие портить другим удовольствие. Я так полагаю, что с точки зрения бизнеса им это очень удобно, потому что таким образом ликвидируется любая конкуренция, но не вижу никаких причин нам, жителям двадцать первого века, пресмыкаться перед этими практикующими монотеизм религиозными монополистами. В ярлыках типа «исламофашизм», «христофашизм» и «иудофашизм» есть некоторая доля правды. Ведь именно монолитные, монотеистические религии, эти картели веры, более всего склонны применять насилие к тем, кто не разделяет их верований.

Мало того, если уж людям так нужны религии, то почему они непременно должны быть древними? Да, я признаю, что считаю большинство новомодных культов настоящими образцами дурновкусия, но и у них могут быть свои плюсы. Даже в сайентологии есть неплохие мысли, да только стиль менеджмента сильно пугает. Сайентология не считается религией в Германии, Франции, Бельгии, Канаде и Великобритании. Но кто вправе определять, что такое есть настоящая религия? В Конституции Соединенных Штатов сказано: «Конгресс не должен издавать ни одного закона, относящегося к установлению какой-либо религии», а потом в дело вступает Налоговая Служба и считает, что ей можно давать налоговые льготы одной церкви и не предоставлять оных какой-то другой.

Но все это прямо противоречит приведенному на большой печати нашей страны девизу «Novus ordo seclorum». Если мы построили «новый порядок на века», то не должны ли в этом новом порядке быть и новые религии? Посмотрите только на новую инфраструктуру мира. Глобальная система мгновенных коммуникаций объединила нас в единый улей и превратилась в своеобразный мегамозг, который вполне может стать богом нового типа, если сумеет очнуться ото сна и начать мыслить самостоятельно. Что, если все мы стали клеточками какой-то гигантской интеллектуальной сущности, в настоящее время только набирающей силу и прирастающей новыми элементами посредством электрона? Истоки этой идеи можно проследить до написанного еще в 1851 году романа Натаниэля Готорна «Дом о семи фронтонах»: «Факт это или мне только пригрезилось, что материальный мир превратился в великий нерв, пульсирующий за мгновение ока на тысячи миль? Что наш глобус превратился в гигантскую голову, в мозг, исполненный интеллекта!»

Герберт Уэллс подхватил эту мысль и основательно расширил ее в 1938 году в своей книге «Всемирный мозг» , описав всемирную энциклопедию (что-то вроде Википедии и Гугла в одном флаконе). В действительности в этой книге уже была изложена концепция Интернета. Еще большее развитие эти идеи получили в 1962 году в книге Артура Кларка «Профили будущего», где самым практичным принципом организации уэллсовского «всемирного мозга» были названы суперкомпьютеры, и в 1979 году в книге Дугласа Хофштадера «Гёдель, Эшер, Бах: эта бесконечная гирлянда» , в которой автор изучал структуру интеллекта и сравнивал мозг с коллективным разумом муравьиной колонии.

Теперь, когда там, «на Небесах», по орбите вокруг планеты летают люди, теперь, когда мы увидели, что сама планета – это всего лишь вращающееся в пространстве небесное тело, нам стоило бы поучиться извлекать пользу из другого видения мира. Я согласен с Уильямом С. Берроузом: «Любой, кто молится в космосе, тот не в космосе » [4] .

В демократиях правит большинство. В нашей демократии это большинство ставит слепую веру выше фактов. В результате несмотря на все накопленные знания, мы продолжаем зависеть от стародавних выдумок, которым вполне может хватить силы, чтобы восторжествовать над истиной. Если у меня и есть какая-то вера, то это вера в интеллект и красоту.

А что до религии, так я полностью согласен с ответами, которые дал Эзра Паунд в «Religio»:

Что такое бог?

Бог – это вечное состояние души…

Когда бог становится зримым?

Когда вечные состояния души обретают форму.

Когда человек становится богом?

Когда обретает одно из этих состояний…

По каким признакам мы можем распознать эти божественные формы?

По их красоте [5] .

О патриотизме

Мы все время слышим про патриотизм, но никто ни слова не говорит про матриотизм. И это очень странно, потому что тех, кто называет свою страну «родиной», столько же, сколько тех, кто считает ее «отечеством». В действительности термин «отечество» сейчас совсем не в моде. Слишком уж отдает нацистским «фатерляндом». А материнство, после десятилетий засилья феминизма и с подъемом «сознания Гайи», снова начинает входить в моду. Земля жива!

Да, это так и есть! В мире великое множество матерей всего сущего, и они уже готовы взять на себя управление нашей планетой.

Возможно, пришло время перемен. Может быть, богини и царицы начинают возвращаться по прошествии почти четырех тысяч лет доминирования мужчин. И определенные признаки этого возвращения уже видны. Большинством стран, некогда пользовавшихся термином «фатерлянд», например Германией, Данией, Нидерландами и Исландией, сегодня правят женщины. Женщины занимают высшие государственные посты даже в странах со значительным преобладанием мужской части населения, скажем, в Бангладеш и Индии. В последней мужчин живет на 40 миллионов больше, чем женщин, а ведь эта разница почти эквивалентна численности населения в Аргентине.

Мы все время слышим про патриотизм, но никто ни слова не говорит про матриотизм. И это очень странно, потому что тех, кто называет свою страну «родиной», столько же, сколько тех, кто считает ее «отечеством».

По традиции, матерью нашей является земля. А отцом – небо. Сельское хозяйство было занятием женским, а война и охота – развлечением для мужиков. Страны становились мужскими по характеру, потому что обожали воевать за новые территории. Посему эти самые страны постоянно искали себе стоящих мужчин, героев-патриотов, готовых принести в жертву отечеству самое дорогое – собственную жизнь. Но времена изменились. Война стала занятием пренеприятным, и все вдруг начали понимать, что гораздо разумнее и прибыльнее видеть в своей стране не что-то, ради чего стоит умереть, а нечто, что нужно развивать и культивировать в качестве места, привлекательного для туристов. Но привычка – это вторая натура, и зародившаяся в восемнадцатом столетии националистическая идея живет и здравствует до сих пор, особенно в странах типа нашей, то есть в странах, считающих себя не только самыми лучшими в мире, но и верящими, что им самой судьбой предназначено играть роль всемирного лидера. Или в странах, верящих, что они стоят на стороне Бога, как это происходит с исламскими республиками. Иногда страна верит в богоизбранность своего народа. Этот важнейший догмат иудаи зма с огромным энтузиазмом подхватили христиане, чтобы пересадить на почву римско-католической церкви и британской имперской культуры в эру романтизма, когда Британия видела себя «Новым Иерусалимом». Как только у нас тут все окончательно запутывается, кто-нибудь обязательно начинает видеть град на холме или тысячу точек света… и бац ! Все начинается заново! Легче всего было бы объявить национализм двадцатого столетия старомодным проявлением шовинизма, если бы не злокозненный джихад, предводители которого объявили Америку Великим Сатаной. Война? На что она нам? Она нам совсем ни к чему. Но нам от нее, к сожалению, никуда не деться.

Нынешние высшие классы, шагая по стопам аристократии, мнят себя гражданами мира. Патриотизм для них – это эмоция, которую очень полезно возбуждать в холопах в те моменты, когда это может помочь в бизнесе. По сути, патриотизм для них – это просто старомодная метода самовозвеличения, особенно симпатичная людям недалеким. Но родине-то как быть?

У нас в Соединенных Штатах нет ни «отечества», ни «родины», ни «фатерлянда», ни «мутерлянда». Мы живем в «хоумленде», по крайней мере, с 2002 года, когда был организован United States Department of Homeland Security, или, другими словами, Министерство внутренней безопасности США. Выбор слова «хоумленд» меня нимало удивил, потому что наводил на мысли об апартеиде, ведь именно так в ЮАР некогда называлась территория, отведенная для проживания коренных африканцев. Я так полагаю, выбор был сделан из соображений гендерной политкорректности, но мне, тем не менее, сразу захотелось жить в каком-то другом месте. Еще мне не понравилось, как в контексте этого названия звучит слово «безопасность». Я сразу почувствовал, что опасность исходит от самого этого министерства. Гораздо лучше было бы присвоить Министерству обороны его исходное и более точное название «Министерство войны», а как раз этот новый орган назвать Министерством обороны или даже Министерством оборонительности.

У американцев с патриотизмом всегда было хорошо. Ведь надо было обладать истинно командным духом, чтобы выгнать французов, сбросить с себя оковы британской короны, а потом покорить и вырезать коренное население, изначальная численность которого, по нынешним оценкам, составляла от 50 до 100 миллионов человек (до сегодняшнего дня мы на протяжении столетий эти оценки упорно занижали, чтобы оправдать необходимость занять все эти якобы пустующие и «пропадающие без дела» территории). Но история, понятное дело, пишется победителями, и, посмотрев на нее, об американцах можно сказать только одно: мы всегда были нацией хронических победителей. По крайней мере, до начала Вьетнамской войны.

Национализм в Соединенных Штатах пошел на спад в шестидесятых, когда благодаря хиппи и антивоенным движениям молодежная среда прониклась новыми идеями интернационализма. Но даже пока Америка тихо и почти незаметно заканчивала процесс экспроприации «бремени белого человека» у Европы, любое спортивное событие по-прежнему освящалось подъемом «Старой славы», как мы называем наш флаг, и пением национального гимна. Потом, начиная с драматического периода рейгановского правления и особенно сразу после террористических атак 11 сентября, подняла голову доктрина Американской исключительности, то есть теория о том, что наша страна играет особую роль в истории и что у Соединенных Штатов есть высшее, уникальное предназначение – вести весь мир к равноправию и демократии.

Рональд Рейган не единожды прибегал к парафразу Нагорной проповеди и объявлял Америку «сияющим градом на холме». Джордж У. Буш описывал нашу магическую республику метафорой «тысяча точек света», наверно имея в виду вид, открывающийся летящим в верхних слоях атмосферы баллистическим ракетам. Американцы – это национальные фетишисты, и были такими с момента провозглашения доктрины «высшей предназначенности». Изречение «Novus ordo seclorum» («новый порядок веков». – Прим. ред. ) присутствует на долларовой купюре не просто так. Наша страна, якобы основанная на деистских принципах эпохи Просвещения, с самого начала была страной законченного эгоизма. Обойденная реальным правом помазанника Божь его, она была полностью готова к плутократии.

Американизм, как и многие прочие формы национализма, постепенно приобрел религиозный оттенок, и кульминационной точки этот процесс достиг 16 сентября 2001 года, когда Джордж У. Буш объявил «войну против террора» новым крестовым походом. Но и одних произошедших за несколько дней до этого событий вполне хватило, чтобы поднять американский национализм до уровней, наблюдавшихся во время стародавних войн. Тем не менее вернуться к олдскульному оголтелому национализму в мире, объединенном каналами аудио– и видеосвязи, наконец стало невозможно. Ясно видно, что после исчезновения угрозы со стороны Советского Союза, объединения Европы и обращения Китая из коммунизма в большой капитализм в мире набирает силу интернационализм. На вопрос, верит ли он в исключительную роль Америки, Барак Оба ма ответил: «Я верю в исключительную роль Америки ровно настолько, насколько, как я думаю, верит в исключительную роль Британии англичанин и в исключительную роль Греции грек».

Рональд Рейган не единожды прибегал к парафразу Нагорной проповеди и объявлял Америку «сияющим градом на холме». Джордж У. Буш описывал нашу магическую республику метафорой «тысяча точек света», наверно имея в виду вид, открывающийся летящим в верхних слоях атмосферы баллистическим ракетам.

Тем не менее человеку, не склонному к ура-патриотизму, попрежнему лучше вести себя осторожно. Люди сильно перепуганы и хотят защититься от джихада любой ценой и любыми средствами. В результате почти обязательным атрибутом любого патриота стали значки в виде американского флага. Политики без них даже из дома не выходят. В 2008 году один из репортеров заметил, что у Барака Обамы такого значка на лацкане почему-то нет, и задал вопрос соответствующего содержания. Обама без всяких обиняков ответил, что перестал его носить, почувствовав, что, по его мнению, он превратился в «заменитель истинного патриотизма, то есть умения открыто обсуждать важные проблемы национальной безопасности. Я решил, что этот значок у себя на груди носить не буду». Но через несколько месяцев постоянных нападок со стороны телевизионных персон правого толка Обама снова стал время от времени появляться на публике с флажком на лацкане.

Я тоже не ношу значок с американским флагом и не леплю патриотических стикеров на заднее стекло машины. Я не поднимаю американского флага над своим домом, потому что мой дом – это мой дом, а не крепость, и находится он на территории Новой Англии, которая является частью Соединенных Штатов Америки и на которую никакие другие государства не претендуют. Я считаю, что достаточно адекватно демонстрирую свою американскость тем, что исправно плачу налоги и, скажем, болею за New York Yankees. Я американский флажок не ношу на лацкане вовсе не потому, что я агент международного коммунистического подполья, а потому, что у меня возникают сложности в отношении того, кому я должен присягнуть на верность.

Эта страна приняла моих ирландских предков, когда им перестало хватать картошки на родине. (Ну, если честно, то моих прямых предков эта страна приняла, когда им надоело мерзнуть в Канаде.) Эта страна была добра к моему роду с начала семнадцатого столетия, то есть с момента, когда моя ДНК впервые оказалась на ее территории. Но давайте не будем делать поспешных выводов. Я с большой теплотой отношусь и к старому доброму Зеленому острову. Если бы у меня была возможность иметь два паспорта, то вторым был бы паспорт родины множества моих предков. (К сожалению, все мои дедушки-бабушки родились уже на этой стороне Большой воды, а посему без проведения дополнительных генеалогических исследований бумаги Евросоюза мне иметь не светит.)

Я – американский патриот/матриот с чрезвычайно нежным отношением ко всем источникам своего генетического кода, среди которых (как я недавно выяснил, отчасти благодаря героическим усилиям Церкви Иисуса Христа Святых последнего дня, которая собирает генеалогическую информацию людей для их посмертного крещения) есть Ирландия, Англия, Франция, Германия, Эльзас-Лотарингия и Священная Римская Империя. (То есть я, по всей видимости, являюсь не только потомком ирландских королей Брайана Бору и Ниалла Девяти Заложников, но и Карла Великого и нескольких римских императоров.) Я совсем не прочь иметь сразу несколько паспортов. Не должен потомок Вильгельма Завоевателя и Шарля Мартеля ограничиваться одним-единственным паспортом. Я не ожидаю, что нам когда-нибудь придется бежать из Америки, как некогда евреям из Германии, но, как говорили мы, будучи американскими бойскаутами: «Будь готов». На сей момент я вижу, что ведущий республиканский претендент на кандидатство во время президентских выборов 2012 года – человек психически ненормальный. И, если уж честно, то в Париже или на Сицилии я чувствую себя как дома, и мне там гораздо уютнее, чем почти в сорока четырех из пятидесяти наших американских штатов.

Политика – это совершенно фантастический спорт, но у меня нет никакого интереса участвовать в нем не в роли простого избирателя. Я голосую, исходя из предпосылки, что когда-нибудь мой голос может оказаться решающим. Это похоже на веру в возможность когда-нибудь купить выигрышный лотерейный билет. Я предпочитаю видеть в политике некий гештальт или определенную холистическую систему, и в самых лучших моих политических жестах большинство людей ничего политического не усмотрит. Стиль Бо Браммела был политическим жестом. Американский флаг, изображенный Джаспером Джонсом, был политическим жестом, точно так же, как и «Звезды и полосы» в аранжировке Джими Хендрикса. А я считаю политическим жестом свои синие ботинки.

Я хочу, чтобы в стране все было хорошо, не меньше любого другого своего соотечественника, но прежде всего считаю себя гражданином нашей планеты и рекомендую точно так же мыслить всем землянам. После этого я считаю себя, наверно, жителем Нью-Йорка и гражданином Новой Англии. Особого энтузиазма в отношении штата Нью-Йорк я не испытываю, потому что вижу, какие клоуны управляют им из Олбани, но новые оранжево-синие автомобильные номера в ретро-стиле мне нравятся. И уже только после всего этого я – патриотично настроенный гражданин Соединенных Штатов Америки. Но с определенными оговорками.

Уж простите меня, но я твердо верю в эффект масштаба, а поэтому допускаю, что Соединенные Штаты Америки в их сегодняшнем виде просто стали слишком велики, чтобы ими можно было править в изящной и элегантной манере. Мы достигли со стояния некритической массы. Древние греки придумали демократию как форму управления политическими единицами, внутри которых все знают всех. А мы фактически живем в эпоху правления средств массовой информации, то есть в условиях медиакратии. Нами правят при помощи телевизионных выдумок, а в них уже стало просто невозможно верить.

Нами правят при помощи телевизионных выдумок, а в них уже стало просто невозможно верить.

В Советском Союзе поступили очень мудро, когда решили его распустить и дать всем бывшим союзным республикам независимость. Я ратую за предоставление Нью-Йорку статуса, аналогичного гонконгскому, и верю, что из исходных тринадцати колоний (с вероятным включением Флориды и Луизианы) получится симпатичное государство среднего размера, на верность которому я смогу без вопросов присягнуть. Еще одна замечательная новая страна получится из Калифорнии и пары других винодельческих штатов Тихоокеанского побережья. Техас грозится стать независимым государством практически с момента основания. А что до всего этого огромного пространства в центре континента, так вполне может быть, что и им будет лучше жить без нас, самодовольных соседей с Восточного побережья?

Я просто спрашиваю. Как патриот. И матриот.

Как стареть

«Стареть не так-то уж и плохо; не существовать – больно».

Фрэнк О’Хара

Мы живем в мире инвертированных ценностей. Молодость сегодня пользуется таким же уважением и почетом, как некогда старость, а стариков либо откровенно презирают, либо списывают со счетов как недостойных внимания. В результате стареющие люди повсеместно чувствуют, что они позорно упустили в своей жизни что-то очень важное, и прибегают к самым отчаянным и унизительным стратегиям оживления своих образов в надежде казаться окружающим более молодыми, чем они есть на самом деле.

Ах уж эти легионы старых баранов, рядящихся в шкуры ягнят! Ах уж эти пожилые хряки, прикидывающиеся молочными поросятами! Ах уж эти старые пердуны, выкидывающие детские коленца! Женщины могут позволить себе полностью реконструировать свои лица, чтобы вернуть им черты молодости, тогда как мужчинам остается только, поддавшись на настоятельные уговоры мелькающих в телевизоре бывших спортсменов, красить волосы и бороды или глотать таблетки, вроде бы гарантирующие эрекцию часов на шесть.

Тогда как раньше молодые люди делали все возможное, чтобы выглядеть старше и мудрее, с радостью меняли шортики на взрослые длинные штаны и пуще всякого сокровища лелеяли первый пушок на лице, сегодня совсем взрослые люди бреют лобки под малолеток и напяливают на себя маскарадные костюмы несовершеннолетних бунтарей. Боже правый, бабушки щеголяют на стриптизерских шпильках! Что с нами произошло? Как случилось, что весь социальный порядок перевернулся с ног на голову?

Судя по всему, всему виной так называемая молодежная культура. Но молодежной культуры не существует. Совершенно определенно существует культ молодости, и уж точно существует рынок молодости, затягивающий в себя не только молодежь, но и тех, кто хочет стать молодым… снова и навсегда.

В результате идеализации и обожествления юности молодые и старые поднимаются друг против друга в некотором подобии классовой борьбы. Мода и искусство восславляют молодость ради нее самой, а во всех бедах мира обвиняют предшествующие поколения. А все это только отвлекает наше внимание от настоящих злодеев. Молодые безгрешны? Во всем виновны старики? Нет! Эта косная ментальность пришлась очень по душе моему поколению, бэби-бумерам, превратившимся в хиппи, взбунтовавшихся против Вьетнамской войны и уверовавших в секс, наркотики и рок-н-ролл. Нам говорили: «Не верь никому старше тридцати». Лучше бы они сказали: «Не верь никому, у кого на счету больше 30 миллионов».

Молодежная культура (sic), как правило, развивает эту тему: я надеюсь умереть до старости… цель, кстати сказать, легкодостижимая. Примером тому – Джими Хендрикс, Джим Моррисон, Курт Кобейн и Тупак Шакур. Считавшиеся при жизни бунтарями и людьми проблемными, все они превратились в машинки для печатания денег после смерти. Теперь они остались молодыми навечно. Теперь никогда уже не померкнет их красота. Они стали ролевыми моделями, демонстрирующими, как это прекрасно, сгореть молодым, на самом взлете. Эти люди, оставшиеся бунтарями до самой смерти, кажутся нам какими-то антисоциальными типами, но, может быть, именно такие и нужны капиталистам больше всего.

Женщины могут позволить себе полностью реконструировать свои лица, чтобы вернуть им черты молодости, тогда как мужчинам остается только, поддавшись на настоятельные уговоры мелькающих в телевизоре бывших спортсменов, красить волосы и бороды или глотать таблетки, вроде бы гарантирующие эрекцию часов на шесть.

Так почему же правящие нами клики пропагандируют художников-мучеников и продвигают товары, кажется, насквозь пропитанные духом наивного нигилизма и антисоциальности, характерным для обреченной молодости? Ну, у нас бушует безработица, и с нас дерут огромные налоги. Почему? Слишком уж много у нас рабочих рук. Нам не придется платить все эти пособия по безработице и пенсии по старости, если все эти лишние рабочие руки сделают нам одолжение и помрут молодыми. Ведь, как написал Уиндем Льюис в «Обреченной молодости» (1932):

«… ко всему прочему, человек имеет наглость ожидать от жизни все больше и больше, чем старше он становится. Делать все то же самое, только менее эффективно, чем раньше… Это последняя капля!»

Большому бизнесу выгодно, чтобы работников было поменьше, чтобы жизнь у них была покороче, и уж совсем было бы замечательно, если бы они еще и не размножались. Ах да, еще было бы недурно сразу извести всех альфа-самцов, которые то и дело основывают профсоюзы и устраивают революции. Пресечь все это безобразие в зародыше! А самый лучший способ очистить стадо от наиболее опасных альфа-вожаков – это создание культов саморазрушения. Нужно надоумить их добровольно рисковать жизнью и уничтожать себя при помощи стритрейсинга, экстремальных видов спорта, бандитских перестрелок, запойного алкоголизма и гламурных наркотиков. Если в древности от самых слабых и хилых юношей избавлялись, изгоняя их из племени, то сегодняшнее общество потребления предоставляет им преимущественное право на выживание, потому что теперь ему нужны не герои, а шестеренки и винтики. А в качестве традиционного механизма уничтожения самых активных, своенравных и революционно настроенных молодых людей вместо войн стал использоваться рок-н-ролльный геноцид.

Давайте посчитаем. Американская Гражданская война унесла 620 000 жизней, Первая мировая – 116 703, Вторая мировая – 407 316, война в Корее – 36 576 и Вьетнам – 58 207. На момент написания этих строк в иракской войне, официально уже закончившейся на восьмом году, погибло 4427 американцев (хотя почти 32 000 было ранено), а в афганской войне, пошедшей уже на десятый год, «всего» 1357. Просто войны стали не те, что раньше. Понятно, что нашим правителям потребовались альтернативные методики ликвидации избыточного пушечного мяса. Они пришли к выводу, что проще всего периодически напоминать молодым да ретивым, что жить надо рискованно, а также предоставить им все, что нужно, чтобы себя угробить, потому что, в конце концов, самые лучшие умирают молодыми, оставляют после себя симпатичные трупы и зачастую возможность зашибать монету на продажах их творческого наследия.

Облегчением доступа к наркотикам и оружию в конечном счете удалось взять под контроль черные гетто, бунтовавшие в шестидесятых. Та же самая метода, судя по всему, оказывается эффективной в применении к художникам, интеллектуалам и прочим смутьянам. Раздайте-ка им героин и гитары и поселите их, ради бога, подальше от городских окраин! Ведь покуда естественные лидеры будут нейтрализованы, покуда можно будет сеять недоверие между молодыми и старыми и откровенную вражду между женщинами и мужчинами, вряд ли люди будут обращать много внимания на более важные вопросы этики и социальной справедливости. Но прежде всего нужно превратить мужчин в вечных подростков.

Сегодняшнее движение в сторону неформальной одежды в бизнесе – это уловка, придуманная, чтобы замаскировать иерархическую структуру власти и свести на нет традиционную роль возрастного старшинства.

Сегодняшнее движение в сторону неформальной одежды в бизнесе – это уловка, придуманная, чтобы замаскировать иерархическую структуру власти и свести на нет традиционную роль возрастного старшинства. Неформальный офисный дресскод говорит нам, что лучше одеваться мальчишкой, чем взрослым мужчиной. Ведь кто не согласится, что мальчишка сильнее, энергичнее и красивее любого старика? Кроме того, мальчишка гораздо дольше сможет быть покупателем и потребителем, так почему бы нам всем не стать подростками? А если у нас этого не получится, то, может, нам лучше будет пораньше помереть?

Молодежная культура говорит нам, что нельзя верить никому старше тридцати, а следовательно, для нас же самих будет лучше умереть совсем молодыми. (Эй, а вот и решение проблем с финансированием фонда социального страхования.) Так давайте сделаем зрелость настолько непривлекательной и немодной, чтобы у людей пропало любое желание до нее доживать. Если вы мне не верите, полистайте мужские модные журналы, и увидите, с какой настойчивостью пропихивается в наше сознание эта наглая возрастная инверсия даже в рекламе: хлюпики, сопляки, маменькины сынки и прочие плаксы-ваксы красуются там во взрослых мальчиковых одеяниях. Все эти типажи – это перманентные бета-самцы, пожертвовавшие мужественностью ради жизни в расположенной на гендерных границах стране вечного портняжного детства.

Мода придумана для ведомых и несамостоятельных, сегодняшний модник превратился в Питера Пэна, который растет и взрослеет ровно настолько, насколько это абсолютно необходимо. Мужской образ в моде – это образ не отца, а маменькиного сынка. Мужчина в моде – это хороший мальчик, умеющий составить компанию женщине, а также идеальный, послушный и управляемый работник. Еще в девятнадцатом столетии мы убедились, что дети прекрасно справляются с тяжелой работой на производстве (как известно, в некоторых частях Азии они прекрасно справляются с тяжелой работой на производстве до сих пор). Мужчина-подросток почти идеально приспособлен для механического выполнения поставленных перед ним задач. Ему вряд ли нужно кормить семью. А если он даже и заведет семью, то она, скорее всего, будет относиться к категории, называемой у нас DINK (double income, no kids, то есть «бездетная семья из двух работающих супругов»).

Модник сегодня – это либо боготворящий юность гей, либо метросексуал. Нынешний модник будет со всем отчаянием пытаться продлить свою молодость далеко за пределы, которыми ограничены его менее благополучные собратья. Он не только пойдет к косметологам и докторам, чтобы радикально изменить свою внешность, но и носить будет только ту одежду, которая демонстрирует его снобское отношение к возрасту, приправляя ее рок-н-ролльными психологическими черточками. Почувствовав, что у самих них дольше быть молодыми уже не получится, они могут попытаться создать себе свиту из молодежи, а если не выйдет и это – просто тихонько покончить с собой.

Но я не собираюсь покидать этот мир слишком уж рано или втихаря. Я намереваюсь очень долго и с огромным удовольствием стареть, а в процессе этого мы с моими седеющими франтоватыми сообщниками повернем время вспять и сделаем мир таким, каким он когда-то был… таким, каким он быть должен. Надо жить по-королевски или умереть в попытках!

Чтобы мир изменился к лучшему или хотя бы выжил, нам нужно с радостью принимать старость и бороться с модой, обожествляющей фальшивую юность. Мужчина, давно расставшийся с молодостью и с надеждой вернуть себе хотя бы ее внешнее подобие, может утешать себя тем фактом, что он далеко не одинок. Те, кого теперь уже иронически называют бэби-бумерами, составляют огромный блок людей немодного возраста. Конечно, внутри его есть и желающие любыми доступными методами делать себя как можно моложе, и получающие удовольствие от природного хода вещей. Если говорить обо мне, то я стар, и мне это очень нравится!

Хотя есть определенные признаки того, что молодости это самообожествление скоро наскучит, нам все-таки стоит стараться не казаться безнадежными стариками. Я обнаружил, что такого вердикта в отношении себя можно избежать несколькими способами. К примеру, в этом деле может помочь острый язык, энциклопедическое знание популярной музыки или запас хорошей травки. Кроме того, у молодых людей вызывает уважение богатство, недвижимость, исключительно богатое убранство дома, волосы на лице, коллекции вин, объектов искусства или еще чего-нибудь, уголовное прошлое, мастерское умение играть в карты и такие игры, как, скажем, бильярд или пинг-понг, а также знание стародавних богемных движений. Экскурсы в историю следует проводить только по настоятельному требованию молодых. Но практическим опытом делиться – наше право и обязанность. Давай-ка, сынок, я покажу тебе, как такие коктейли делаются по-настоящему.

Давайте скажем юности свое твердое «нет». Давайте будем стареть и получать от этого охренительное удовольствие. Давайте покажем, что зрелость – это круто. Пришло время снова сделать эмблемами настоящего взрослого мужчины костюм, галстук и шляпу. Зрелость для мужчины – это цель, и вступать в нее молодой человек должен, проходя обряд посвящения. Взяв на вооружение этот важнейший элемент культуры социумов, где мужчина был воином и героем, мы поможем себе искоренить попсовый, декадентский культ молодости. Я предлагаю по всей планете ввести некую внецерковную форму бар-мицвы. Переход из юности в зрелость должен торжественно отмечаться, а сам молодой человек получать за это какую-нибудь награду. Например, ему можно ритуально вручать костюм с длинными штанами, шляпу-федору и наручные часы.

Я замечаю, что в моду стали входить бороды, при виде которых вспоминаются Че Гевара, ZZ Top или Резерфорд Б. Хейз, и, мне кажется, это шаг в правильном направлении. Борода – это признак естественности мужчины, его мужественности и готовности пополнить ряды седеющего революционного авангарда.

Возраст должен привлекать к себе юность. Попытки зрелых мужчин вертеться в молодежной среде или прикидываться подростками должны восприниматься как поведение, достойное жалости. Гораздо лучше быть надменной, нереставрированной, даже полуразвалившейся антикварной ценностью, чем заново отлакированной и накрытой модным чехлом подделкой под молодость. Но если вы вдруг станете объектом насмешек или упреков со стороны всяческих юнцов, напомните им один неопровержимый факт: молодость – это не эксклюзивный клуб. Все когда-то были молодыми, но не всем повезло с интеллектом и талантами. С этим никто из молодых спорить не возьмется. Им своей юностью щеголять осталось совсем недолго, а меня цитировать, возможно, будут целую вечность.

Завершает Уиндем Льюис свою «Обреченную юность» следующими словами:

«Я предсказываю, что через пару столетий длинная, окладистая белоснежно-седая борода станет эмблемой аристократических привилегий… высшим символом принадлежности к правящему классу, доказательством, что он является представителем суперкласса, состоящего из тех, кто, в отличие от собак, не умирает после десятка лет активной жизни».

Надо просто помнить, что молодость – это тупик. Зрелость – это будущее. Нам нужно реинтегрировать все наше общество, сверху донизу. Надежды на это пока, конечно, мало, но если начать этот процесс, выдавая его за новое течение моды или хотя бы модное поветрие, вполне возможно, никто не подумает, что все это всерьез, а потом окажется, что уже поздно и возвращение настоящего мужественного мужчины уже не остановишь. Мы, мужчины, должны вновь начать вести себя по-мужски. Носить костюмы с жилетками, белые рубашки и галстуки, курить трубки, ездить на «универсалах», пить «манхэттены» и называть жену «солнышком». Короче говоря, мы должны повзрослеть. Если будет нужно, я, для пущей убедительности, буду ходить в хомбурге, с моноклем и тросточкой. Ведь на волоске висит наше будущее.

Гораздо лучше быть надменной, нереставрированной, даже полуразвалившейся антикварной ценностью, чем заново отлакированной и накрытой модным чехлом подделкой под молодость.

Как противостоять симптоматике старости

Говорят, что сегодняшние шестьдесят – это вчерашние сорок. К обитателям Среднего Запада это, очевидно, не относится, но, в общем, пожилые люди сегодня и впрямь стали выглядеть гораздо моложе, чем когда бы то ни было. И происходит это не только благодаря современной медицине, хорошей диете и физическим упражнениям, но и отчасти из страха перед молодежной культурой, застрельщиками которой когда-то были мы сами. Лично я еще никогда в жизни так хорошо себя не чувствовал.

Секрет долголетия, как говорил когда-то Боб Марли, состоит в том, чтобы жить веселей и не быть никому обузой. Уильям Батлер Йейтс написал: «Старик в своем нелепом прозябанье / Схож с пугалом вороньим у ворот, / Пока душа, прикрыта смертной рванью, / Не вострепещет и не воспоет…» Да, душевно трепетать, петь и даже хлопать при этом в ладоши – очень полезно. А еще танцевать и заниматься спортом. Все мои друзья, перевалившие за сорок и увлекающиеся баскетболом, обязательно пережили операцию на колене, но я не вижу ничего стыдного в увлеченности, скажем, гольфом или крокетом, одной из самых жестоких игр на свете, в которой жестокостью с лихвой окупается ненужность больших физических усилий.