Я не такая. Девчонка рассказывает, чему она «научилась» Данэм Лина

* * *

Сестра Буси еще жива[85]. Доуд сто лет, но энергии у нее как в восемьдесят с хвостиком. На многие действия она уже не способна, однако по-прежнему вяжет, вырезает по дереву и играет на органе. В ее характере есть специфическая для янки черта — принимать вещи такими, какие они есть. Для Доуд что раковая опухоль, что торговый центр по соседству — одинаково неудобно и некстати, но ничего не попишешь. Она никогда не слушала Дипака Чопру[86], не кидалась пить миндальное молоко, не медитировала. И все же она здесь, сидит в кресле у окна, в доме, где появилась на свет, пережила мужа, братьев и сестер, племянников и друзей.

Мы с отцом навещаем ее примерно раз в год. Я интересуюсь ее мнением о последних событиях («Кажется, Обама неплохой мальчик и к тому же красивый») и историей ее дома («Один туалет и пятеро детей, обхохочешься»). Она употребляет выражение «пес его знает!» там, где в XXI веке говорят «ну как бы». Мой отец в компании женщины с такой же сухой и отрывистой речью и такой же шапкой седых волос, как у его родительницы, по-детски замыкается в себе. Он ходит, едва подымая ноги, как на могиле матери или в суде автоинспекции, от его радикализма не остается и следа.

Семнадцать лет назад, уже будучи изрядно старой, Доуд написала воспоминания. Она фиксировала жизнь своего городка в первой половине ХХ века: первую машину, первый телевизор, первый развод. Школу, в которой был один класс на всех, своего одинокого чернокожего друга и тот случай, когда ее брат забрался по лестнице в маске черта, заглянул к ней в окно и она с перепугу описалась. Все это она заносила в скрижали не для славы, а для потомков. Ее экономная, практичная проза создавалась исключительно как источник информации и доказательство того, что Доуд жила и еще живет в этом мире. Она гордилась тем, что в свои годы может без посторонней помощи одеться в клетчатую рубаху, легкие башмаки без задника и светлый джинсовый комбинезон.

При нашей последней встрече она вручила нам охапку шарфов собственной вязки, коротковатых и неровных, с вылезающими петлями. Когда мы уезжали, она сказала, что надо было побыть подольше, и мы пообещали вернуться и взять с собой мою сестру. Я обняла Доуд на прощание, и мои руки до сих пор помнят ее сгорбленную спину, каждый выступающий позвонок.

Обратная дорога была «гаже некуда», как выразился отец. Мы еле-еле ползли по шоссе, он расслабил руки на руле и погрузился в размышления.

— Надо бы ездить к Доуд почаще. Она же не в маразме и понимает, что мы сидим у нее только сорок пять минут.

Я решила опробовать на нем свою новую мысль, хотя она была еще под вопросом:

— Вообще-то я больше не боюсь умереть. Во мне что-то изменилось.

— Твое отношение к смерти наверняка будет развиваться. Ты становишься старше, люди вокруг умирают, твое тело меняется. Но я надеюсь, ты всегда будешь относиться к ней так, как сейчас.

Я знала, что отец любит поговорить о смерти и воодушевляется моментально.

— Понимаешь, смерть просто не может быть чем-то дурным, — сказал он. — Потому что она есть во всем.

Мы поговорили о просветленных: что значит пройти стадию обычного человека?

— Я хотела бы просветлиться, но это так скучно звучит, — сказала я. — Мне так много всего нравится на земле — сплетни, мебель, еда, интернет.

А потом я произнесла такие слова, от которых Будда, наверное, перевернулся бы в гробу:

— Думаю, что могла бы просветлиться, но пока не настроена. Вот чего я хочу, так это разобраться в смерти.

Во влажной темноте мы поднялись на вершину холма и увидели перед собой неподвижную вереницу машин и красные огни, насколько хватало взгляда. До дома было еще несколько часов езды.

— Охренеть, — сказал отец. — Полный бред. Такое вообще бывает?

Мои 10 пунктиков по части здоровья

1. Все мы боимся рака. Насколько я понимаю, это угроза, которая таится в нашем теле постоянно, но только созревши становится проблемой. Она селится где угодно, от печени до соблазнительной родинки на бедре, может убить вас, а может усадить за мемуары. Я боюсь ее не настолько, чтобы проделывать 10-километровые прогулки, но боюсь порядком.

2. Я много думаю о синдроме хронической усталости. Его симптомы ужасны: все равно что без конца болеть гриппом, который изматывает человека и делает непосильным бременем для семьи и друзей, пока он не превратится в воспоминание. (Уверена, мое определение оценят и светила медицины, и сами страждущие.) Хуже того, иные врачи полагают, что это вопрос душевного здоровья, и на самом деле больные страдают от психотической депрессии. Другие же подозревают проявление мононуклеоза, которым я однажды болела так тяжело, что от усталости даже перестала вытирать слезы. Много раз в течение дня я спрашивала себя, а не поспать ли мне прямо сейчас, и отвечала твердым «да».

3. Я постоянно думаю о том, что, если разнообразить рацион, чаще есть овощи и реже тосты с маслом и солью, во мне произойдет такой безумный взрыв энергии, что даже трудно представить. И если я захочу изменить свою жизнь и выберу верное направление, то стану лучше, сильнее и продуктивнее. Свидетельства моей продуктивности у меня перед глазами, но люди, которые мне об этом твердят, не догадываются, как мне иногда бывает трудно шевельнуть хотя бы пальцем. Сюда примешивается еще один страх: похудев на десять килограммов, я пойму, что всю жизнь ходила с мешком жира, а теперь могу делать «колесо» и прочие трюки. Правда, один гомеопат мне сказал, что мы должны есть масло «для смазки синапсов» и в Голливуде столько разводов именно из-за того, что абсолютно все недостаточно промаслены.

4. Из той же области: боюсь воздействия сотового телефона на мозг, но гарнитуру носила меньше полудня. Вот что ужаснее всего: мы сами отказываем себе в помощи, и часто наш безвременный уход связан именно с пассивностью по отношению к здоровью. Как подумаю об этом, сразу хочется поспать.

5. Пробки в миндалинах. Вам что-нибудь известно о пробках в миндалинах? Спрошу иначе: вам случалось выкашлять маленький белый камушек, воняющий хуже самых загаженных сточных труб Нью-Йорка? Если да, уверена, вы были потрясены тем, что из вас такое вышло, смыли его и постарались забыть. А это была пробка. Они возникают в отверстиях миндалин, где скапливаются и разлагаются частицы пищи, омертвевшая кожа и прочий мусор. В итоге образуется самая отвратительная вещь, какую может произвести ваше тело (а это говорит о многом). Вдобавок, это безобразие является источником инфекции и причиняет большие неудобства. У меня самой была одна-единственная пробка, и врач, обследовавший мои миндалины, назвал их «рассадником болезней». На мою же просьбу их удалить не обратил внимания, а посоветовал две недели отдохнуть и сбросить минимум семь килограммов. Но меня так просто не остановить. Скажите, как вообще можно допустить, чтобы в вашем собственном горле творились такие ужасы? А вдруг окружающие почуют мои пробки и в случае катастрофы бросят меня давиться ими и помирать?

6. Я живу в постоянном страхе, что у меня зазвенит в ушах. Непрерывное гудение в ухе сводит меня с ума, не дает заснуть, мешает разговаривать, и даже когда наконец проходит, я еще долго слышу его злорадную тональность.Ночью, лежа тихо-тихо, я могу очень хорошо представить себе этот звук — так гудит жук, попавший в крутой кипяток.

7. Меня очень пугает пыль от ламп. У меня с ней большие проблемы: стоит мне положить под лампу какую-нибудь вещь, и в считаные минуты она покрывается толстым слоем пыли. В связи с этим добавлю, что моя левая ноздря никогда не закупоривается, а однажды ухогорлонос откачал насосиком всю слизь из моих пазух, и я почувствовала, что моя жизнь стала качественно лучше, процентов на сорок пять — так продолжалось три часа, пока они снова не наполнились.

8. Я боюсь адреналиновой усталости. Она связана с хронической усталостью, но это не одно и то же. Западные доктора не верят в адреналиновую усталость, но если вы человек, и человек работающий, любой адепт холистической медицины поставит вам диагноз «адреналиновая усталость». По сути это опасное истощение сил, причина которого — современная жизнь и амбиции. У меня оно в тяжелой форме. Прошу, почитайте о нем в интернете — у вас оно тоже есть.

9. У меня что-то с языком. Его поверхность отдаленно напоминает лунный пейзаж. Это не может быть нормой.

10. Я боюсь бесплодия. У меня матка сдвинута вправо, и это может быть неблагоприятно для ребенка, которому нужна матка, направленная вперед. Тогда у меня будет приемный ребенок. Вот только красивой, игнорирующей генетику лав-стори, как в светской хронике журнала «Пипл», не выйдет: ребенок мне попадется с недиагностированным алкогольным синдромом плода. Он будет ненавидеть меня и прибьет нашу собаку гвоздями к доске.

Дорогие мама и папа! Привет из детского лагеря “Фернвуд-Коув”

И мама, и ее мама ездили в лагерь «зелено-белых» — так они прозвали респектабельный летний пансион, куда обеспеченные еврейские родители, отбывая в круиз, посылали своих дочерей. Форменной одеждой в лагере были жесткие зеленые шорты и белые рубашки.

Из описания мамы и бабушки следовало, что с шести до семнадцати лет они проводили по восемь летних недель в раю для девочек. Укромный уголок в лесах на юге штата Мэн, где жарят на костре маршмеллоу, делятся секретами и учатся стрелять из лука. Даже моя мама, которая была настолько замкнутым и раздражительным подростком, что не выходила к ужину со всей семьей, в лагере ожила. Дома она все время злилась: отец бесил ее водевильным юмором, мать — зацикленностью на приличиях. Она ненавидела свою белокурую сестрицу за стремление вписаться в нормы общества, а горничную — за то, что та нуждалась в деньгах и оставила родных ради заработка. Но в лагере у мамы была целая комната сестер — девочки, которые друг друга понимали и ждали встречи всю одинокую студеную зиму. Такой энергичной и воодушевленной ее никогда не видели дома. Конец лета был для нее настоящей трагедией.

В детстве я часто засыпала под мамины рассказы о конкурсах, где каждая команда защищала свой цвет, о сплаве на байдарках, о бесконечных проделках. О воспитательнице, которая раз в неделю рьяно намывала всем волосы и накручивала прядки на бигуди. О вечной дружбе, об идиллическом царстве юности, чьи границы не нарушал ни один мальчик. Мамины истории навсегда слились у меня в голове с сюжетом «Ловушки для родителей»[87], и с тех пор я представляю себе ее каникулы в цветопередаче «Техниколора».

Когда мне было десять лет, мы поехали к друзьям в штат Мэн, а по дороге сделали остановку в закрытом уже лагере «Винона». Со своего места я могла разглядеть опустевшие домики и теннисный корт с обвисшей сеткой. Мама в радостном возбуждении выскочила наружу — наверное, с таким же восторгом она каждое лето вылетала из машины родителей. Нынешнего роста 1 метр 78 сантиметров она достигла годам к тринадцати-четырнадцати, поэтому я легко могла вообразить ее долговязым подростком, который выпрыгивает из кровати, чтобы успеть на утреннее построение и поднятие флага.

И вот она, теперь уже дама под пятьдесят в убийственной соломенной шляпке, повела нас вверх по склону травянистого холма. С вершины открылся вид на серое озеро и бьющиеся о берег лодки. На этом самом месте, говорила мама, устраивались совместные мероприятия для девочек из «Виноны» и мальчиков из соседнего лагеря «Скайламар». Кажется, вон в том домике занимались разными ремеслами — теперь об этом уже ничто не напоминает.

Внезапно она заплакала. Я впервые видела маму плачущей, поэтому стояла и смотрела на нее во все глаза, не зная, как реагировать.

— Хватит пялиться, — сердито сказала она. — Я не подопытное животное.

На мой вопрос, продолжает ли она общаться с подругами из «Виноны», мама ответила, что нет, но все равно по-прежнему их любит, ведь это ее сестры.

Тогда я тоже начала мечтать о лагере. Не то чтобы меня тянуло уехать из дома. Мне нравились моя кровать, лысая кошка и столик, который папа поставил для меня, но хранил там свое научно-фантастическое чтиво. Нравились лифт, окрашенный в салатово-зеленый цвет, малайское бистро с едой навынос и нью-йоркский август, освежаемый только ветерком от пронесшегося поезда метро. Но этого было мало: я хотела завести друзей, выйти на новый старт в компании людей, которые не видели, как я описалась во время игры в вифл-бол или стукнула папу на выходе из дели. Хотела таких ярких впечатлений, чтобы, вспоминая, плакать. А как я хотела зеленые шорты!

* * *

Три лета подряд я провела в лагере для девочек «Фернвуд-Коув».

«Фернвуд-Коув» был ответвлением старого лагеря «Фернвуд», давнего соперника «Виноны» в спортивных играх. В «Фернвуд-Коув» принимали только на месяц, поэтому туда отправляли девочек, которые боялись уезжать из дома на два месяца. Или были слишком избалованными, чтобы так долго жить без электричества. Или слишком распутными, чтобы жить без мальчиков. Я решила, что два месяца будет чересчур, когда моя двоюродная сестра, ездившая в «Фернвуд», рассказала о ритуальном обезглавливании плюшевого зверя, принадлежавшего одной слюнтяйке.

— Ну кто же привозит в лагерь игрушки, — сказала моя кузина непререкаемым тоном.

Первый раз я попала в «Фернвуд-Коув», когда мне было тринадцать. Я весьма успешно окончила седьмой класс: встречалась даже не с одним, а с двумя популярными мальчиками и сделала мелирование у профессионального стилиста по имени Беата. Эта редкая для меня полоса побед слегка омрачалась лишь одним событием: готовясь к пробам на роль сестренки Дрю Берримор в «Сильной женщине» Пенни Маршалл, я сама обкорнала себе челку. (Роль отдали другой девочке, после того как я сообщила мисс Маршалл, что не смогу улыбаться по заказу. «Это и называется актерская игра», — раздраженно сказала она.)

Так что я села в автобус, который должен был довезти меня от Бостона до «Фернвуд-Коув», как никогда преисполненная надежд и радостного ожидания. Мы ехали три часа, и я успела познакомиться с соседкой, девочкой по имени Лидия Грин Хамбергер, которая уже через три минуты сообщила, что знает Линдси Лохан. Мы с Лидией были совсем разные: она оживленно болтала о школьных танцах, лакроссе и магазинах, — но прекрасно поладили. Вот что значит лагерь! — подумала я. Это знакомство с другими, немножко непохожими на тебя белыми девочками.

Но когда мы свернули на пыльную подъездную дорогу и я увидела столб для игры в тетербол, во мне проснулся страх.

Если бы мое поведение в то первое лето было единственным материалом обо мне для психиатра, он поставил бы диагноз «быстроциклическое биполярное расстройство». Меня швыряло между радостью, отчаянием и презрением к окружающим. Новая подруга Кэти поминутно вызывала у меня то восторг, то твердую убежденность, что мозг у нее величиной с горошину. Я могла наслаждаться моментом и совершенно забыть о родных, но вдруг, по дороге от скалодрома к театральной студии, меня накрывало такой волной тоски по дому, что хоть ложись и помирай. Казалось, родители немыслимо далеко — может, вообще умерли. Побороть это чувство было уже не так легко, и с течением времени я скучала по дому все сильнее, что полностью противоречило папиным предсказаниям.

Развернуть мои мысли в другую сторону смогло только одно: разрешение поставить мою пьесу о женщине, которая держала тринадцать кошек и искала родственную душу. Под впечатлением от этой работы моя руководительница Рита-Линн определила меня на главную роль в собственной пьесе о «женщинах Великого койота», написанной для диссертации в Йельской школе драматического искусства. Я воодушевилась, но потом узнала, что мне надо будет уронить между ног картофелину и прокряхтеть: «Уф, какие каки». Можно ли требовать от серьезного артиста, чтобы он произнес подобную чушь?!

Однако на генеральной репетиции фраза вызвала смех, и я тут же признала ее гениальной.

Это был ад. Это был рай. Лагерь как он есть.

* * *

В нашем домике на площади 300 м жили десять полным ходом созревающих девиц. Перебор гормональной активности для помещения любого размера, поэтому у нас царила взрывоопасная атмосфера эмоциональной неустойчивости и пахло, как в магазине косметики.

В лагере не было мальчиков, но это не значит, что не было романтических мыслей. Дважды за лето происходили вечеринки, точно такие, как рассказывала мама, и мы готовились к ним заранее: подбирали наряды, выменивали друг у друга тюбики помады, все в налипших песчинках, и флюоресцирующие заколки для волос.

Спортивная блондинка Эшли, подруга наследника фирмы Utz (картофельные чипсы), одолжила мне свой неоновый топ и начесала маленькие модные дреды. Чтобы не остаться в долгу, я предложила нарумянить ей и без того розовые щеки. «Ой, ресничка», — сказала я, распределяя румяна, хотела смахнуть ее кисточкой и поняла, что длинный черный волосок на самом деле растет из щеки.

Мы все находились на разных стадиях созревания. У Шарлот уже выросли полноразмерные груди, которые отбрасывали тень в форме полумесяца посередине торса. Марианна словно не замечала, что у нее подмышками растут волосы, а может, в ее родной Колумбии на это не обращают внимания. Я была плоская, как доска, и ничем не зарастала, что меня полностью устраивало, но не могла заставить себя не глазеть на других: рассматривала круглые попы в раздевалке и темные волосы, вылезавшие из-под купальников. «Тебе нравятся и девочки тоже?» — крикнула мне вожатая Лиз, заметив, что я пялюсь на ее болтающиеся сиськи, пока она переодевается.

На запахе пота я буквально помешалась и чуяла его повсюду: в ванной, в воздухе при игре в кикбол, на щетке для волос, которую мне одолжила Эмили, потому что моя старая покрылась какой-то плесенью. Я не представляла себе, как можно жить, источая подобный запах. Все равно что вонять луком. Но вот однажды я почувствовала его, сидя на собственной кровати в час отдыха. Я могла поклясться в этом: не очень сильный, но явственный, и пахла моя футболка. После недолгого обследования я пришла к выводу, что источник — справа подмышкой. «Это я обнималась с Шарлот», — решила я совершенно искренне и тут же настрочила письмо домой, описав весь ужас ситуации. «Как мне поговорить с Шарлот, чтобы ее не обидеть?» — вопрошала я.

В ответном письме папа деликатно объяснил, что запах пота трудно передать, и, быть может, для собственного спокойствия мне стоило бы купить натуральный антиперспирант, когда мы в следующий раз поедем в «Уолмарт».

* * *

На первую вечеринку нас привезли в «Скайламар», лагерь в сорока минутах езды от «Фернвуд-Коув». Большое похожее на амбар помещение заполнили прыщавые мальчики в рубашках с коротким рукавом и мягких туфлях. Из слабенькой стереосистемы пели *NSYNC и Брэнди. Девочки нервно танцевали в центре, мальчики слонялись по периферии, наливаясь фруктовым пуншем. Уже вечером я отправилась в ванную и застала там подростка, который бешено мастурбировал над унитазом.

В сумерках я разговорилась с одним четырнадцатилетним юношей из Нью-Джерси по имени Брент. Он был статным, на голове бейсболка, а нос как у боксера, немного приплюснутый. Я сказала, что хожу в школу в Бруклине, но он не понял, где это, потому что «не силен в геометрии». Через двадцать самых долгих минут в истории Брент спросил, не хочу ли я выйти с ним на заднюю веранду — как я поняла, это было закодированное приглашение по-птичьи потереться клювиками.

— Извини, но мне кажется, мы недостаточно хорошо знакомы, — ответила я. — Если хочешь, я дам тебе свой адрес, а как пойдет дальше — посмотрим.

И ушла. По словам Эмили, он показал мне вслед средний палец.

Весь вечер меня не отпускало необъяснимое чувство, будто все вокруг мне знакомо, такое постоянное дежавю. Когда-то я уже побывала в «Скайламаре» и знаю это место: холм, усыпанный домиками, и кафе на въезде. Ночью, лежа в постели, я сообразила: это же «Винона». «Скайламар» построили ровно там, где когда-то находился мамин лагерь.

Именно сюда мама десять лет подряд приезжала как домой, здесь она познакомилась с теми, кого до сих пор называет сестрами, несмотря на разделяющие их пространства и идеологии. Здесь она сыграла Ретта Батлера в летнем театре, узнала райский вкус макарон с сыром быстрого приготовления и подцепила вшей, из-за которых ее криво и коротко остригли. Здесь родители ее высадили и, надев свои лучшие шляпы, укатили в семинедельную прогулку по рекам Европы.

* * *

Родители были полностью уверены, что я больше не поеду в «Фернвуд-Коув». Несмотря на светлые моменты, звоня домой, я каждый раз истерически рыдала и ныла: «Ну пожалуйста, заберите меня, я очень прошу!» Мне казалось, что соседки недолюбливают меня, а вожатые не понимают. У меня развилась «аллергия на дерево». Я прогуливала общие игры, танцкласс, еврейскую школу.

Никто не мог предположить, что я проявлю стойкость. Но в декабре, когда приблизился крайний срок подачи заявок, неожиданно для родителей (и самой себя) я сказала:

— Хочу дать лагерю еще одну попытку.

— Точно? — спросил папа. — Тебе вроде бы не слишком понравилось.

— Вот именно, — согласилась мама. — Ты можешь ходить в дневной лагерь. Или вообще обойтись без лагеря.

— Точно, — ответила я. — По-моему, мне это нужно.

* * *

Часть моих воспоминаний о лагере на самом деле принадлежит маме. Некоторые вещи я представляю очень живо, но они взяты из маминых рассказов на ночь. Например, я никогда не жарила тесто на палочке и не заполняла получившееся отверстие маслом и джемом. Это делала мама. Я никогда не подглядывала, как девушки-вожатые целуются на площадке для стрельбы из лука, прижимаясь к мишени и засунув руки друг к другу в шорты. Это в лагерь «Винона» мальчишки, одетые в короткие курточки, приплывали по озеру на лодках, причаливали в сумерках и штурмовали берег, как вражеское племя. И хотя в нашем случае мальчиков привозила вереница церковных автобусов, я до сих пор вижу как наяву: вот они привязывают лодки и врассыпную несутся к вершине холма, готовые захватить нас в плен.

Случается, в компании я рассказываю одну из этих историй: про любовный акт лесбиянок, про то, как приготовить на костре вкуснейшее лакомство, — и в какой-то момент внезапно осознаю, что вру. Самые дорогие воспоминания, лучшее, что было в «Фернвуд-Коув», — было вовсе не со мной. Это воспоминания другого человека. Мои истории из рук вон плохи. Кому понравится слушать о том, как я пряталась в ванной, чтобы принять лекарство от ОКР? Или валялась дома с мигренью, когда остальные уехали на матч? Не то воспоминание, которым интересно поделиться с публикой. И не каждому расскажешь о приступе поноса, застигшем меня во время долгой прогулки по каньону. А песен я никаких не запомнила.

* * *

Как и дома в Нью-Йорке, моими «лучшими друзьями» в лагере были взрослые — те, кто там работал.

Вожатые представляли собой очень пеструю группу, идеальный материал для первых сезонов «Реального мира». Девушки с пирсингом в пупках и татуировками на щиколотках. Парни-мормоны в пролетарских майках, фанаты гангста-рэпа. У всех, даже у толстых, были мускулистые загорелые ноги. Все как будто околдовали друг друга, покорились собственной красоте и молодости. Я поняла это однажды ночью, лежа на втором этаже кровти и наблюдая в окно, как они кувыркаются на причале, сверкая большими белыми задами, вместо того чтобы «обеспечивать нашу безопасность».

В первое лето меня влекло к студенту по имени Будду Бенгей из Западного Массачусетса, носившего веревочные сандалии, как Иисус. У него были рубцы от угрей и чудовищные большие пальцы ног, но он говорил почти как Мэтью Перри — так бесстрастно, что даже обычные слова звучали смешно. Мы общались мало, но как-то раз, во время набега на кухню, он взял меня в охапку и отнес в дом. Я колотила его в грудь, потрясенная тем, что он ко мне прикасается. Кажется, от него пахло дезодорантом — настоящим, а не органической мутью, которой пользовался мой папа.

— Ничего не выйдет, барышня, — произнес Будду, опустив меня на землю перед дверью Дома Зимородков. У меня так дрожали ноги, будто я несколько недель не вставала.

Еще я кокетничала с Рокко, вожатым-австралийцем, который утверждал, что когда-то переспал с дочерью Дайаны Росс — Чадни (совершенно неправдоподобное имя). Вожатым-мужчинам разрешалось входить в наши домики только в сопровождении как минимум двух вожатых-женщин, но Рокко часто сидел у нас на крыльце после ужина и болтал до захода солнца. Меня он называл Данни, что у австралийцев, по его словам, означает «туалет».

Но самую что ни на есть истинную любовь я нашла на второе лето. Его звали Джонни. Джонни Макдафф, блондин без малого двадцати двух лет из Южной Каролины. Он носил практичные футболки Dickies или Morrissey и очки Wayfarer. Играл на гитаре, сочинял и пел песни с названиями типа «Девушка Бугимэна» и «Ангел меня хранит», опаздывал к обеду и входил в столовую развязной походкой любимого сыночка. Поговаривали, что Джонни втрескался в Келси (она вела кружок рукоделия), но я не верила. Келси носила на щиколотке браслет из пеньки. Специально ложилась позагорать. Она была обычная.

Джонни несколько раз ходил с нами в походы. Под его неусыпным надзором мы катались на автодроме, смотрели «Я знаю, что вы сделали прошлым летом», жили в трейлерах (в этом кемпинге я слышала, как муж заорал на жену: «Ты меня затрахала!» — и умчался в темноту на мотоцикле). Мы сплавлялись на плотах по речным порогам с инструктором по имени Беар, который научил меня слову «чаловс» (аббревиатура выражения «чао, лох, выгребай сам»). И совершили четырехчасовую поездку к скале высотой двенадцать метров, чтобы с нее прыгнуть.

По дороге туда я решила, что прыгну первая, но держала свое намерение в секрете. Нужные для жизни в лагере навыки у меня были, мягко говоря, слабо развиты. Я по-прежнему боялась темноты. Я выиграла звание «худшего заправщика постели». По веревочной дороге я прошла только один раз, с посторонней помощью. Карен и Джоджо придумали игру: надо было повалить меня на землю и засечь время, как долго я буду подниматься, после чего толкнуть снова. Прыгнуть раньше соседок — это был бы сильный ход, я могла исправить свою репутацию первой слабачки и плаксы в команде Зимородков. Пока другие девочки будут ахать, охать и изображать страх, я подойду к краю, легко оттолкнусь и разрежу поверхность воды, сложив руки домиком, как показывал нам инструктор.

Когда автобус подъехал к месту назначения, я не выдержала и объявила:

— Как только мы поднимемся, я прыгну.

— Ага, конечно, — сказала Джоджо.

Пока девочки доставали полотенца и поправляли купальники, я подошла к обрыву. Охренеть как высоко. От такого вида сводит внутренности.

— Далеко лететь, да?

За мной стоял Джонни, загорелый и раскрасневшийся, в голубых плавках. Он выглядел, как солдат Первой мировой в увольнении.

— Мне холодно, — сказала я. — Еще минутку.

— Легче прыгать не станет.

— Я в курсе. Могу вообще не прыгать.

И я попятилась в сторону девочек, готовая к тому, что меня поднимут на смех. Плевать, лишь бы подальше от обрыва. Это противоестественно — бросаться с огромной скалы в мутный водоем.

— Знаешь что, я прыгну с тобой.

Прошло почти пятнадцать лет, но даже сейчас у меня сердце переворачивается, стоит вспомнить.

Я посмотрела на Джонни.

— Правда?

— Зуб даю.

— Считай.

— О’кей.

Он встал рядом, немного ближе к краю.

— Начинаю. Готова? Раз… два…

И мы прыгнули. Красивого входа в воду, как я мечтала, не получилось. Я запаниковала и изогнулась в воздухе, как новорожденный котенок, пытаясь выцарапаться назад. Не успев распробовать чувство падения, я ударилась о поверхность воды, тяжело и под неправильным углом. Холод смягчил силу удара, а удар смягчил страх. Джонни погрузился секундой позже. Мы вынырнули, и пока я кашляла, отплевывалась и вытягивала края трусов, застрявшие между ягодиц, Джонни спокойно поздравлял меня, откидывая со лба соломенные пряди.

На обратном пути мы остановились у придорожного магазина поесть мороженого, я купила одно со вкусом жвачки, и Джонни попросил дать ему попробовать. Он обвил язык вокруг моего рожка — как мне помнится, немыслимо толстый и красный, — и у меня внутри снова все затрепетало, еще больше, чем во время прыжка. Я поняла, он посылает мне тайный сигнал. Мы можем подыгрывать остальным, веселиться с группой, но мысленно мы далеко.

Ночью, лежа в своем домике, я рисовала в воображении, как сбрасываю одежду, подхожу к Джонни и позволяю гладить свое тело. Мы встретимся снаружи, или в какой-нибудь из палаток, или на лесной тропинке. Я рационалистично представила, что он возьмет с собой презерватив.

* * *

В третье лето, уже получив некоторые привилегии как старшеклассники, мы отправились всей командой в Нью-Хэмпшир: поход с ночевкой и кино. Нашу экскурсию возглавляли Рита-Линн, Шерил и Рокко, и было невозможно определить, кто на кого запал в этой троице. Пятнадцатилетние подростки, мы в общем уже напоминали взрослых, поэтому атмосфера царила вполне свойская и вожатые общались с нами на равных. Они почти забыли, что должны руководить нами, и мы развлекались как могли, сгруппировавшись на задних сиденьях автобуса: листали журналы, сплетничали и во все горло распевали песни Бритни Спирс.

В последний вечер поездки лил дождь, и мы заселились в мотель, воспользовавшись кредитной карточкой лагеря. Все собрались в комнате Риты-Линн и стали играть в карты, есть арахисовое масло и мармелад. Я увидела краем глаза, что Рокко открывает пиво. Потом еще одно для Риты и одно для Шерил. Отхлебывает свое.

Я поднялась и поманила Риту за собой в ванную.

— Можно тебя на минутку?

— Что случилось, — спросила она, — тебе нужен тампон?

— Нет. Честно говоря, меня беспокоит, что единственные взрослые среди нас пьют алкоголь.

Она посмотрела на меня непонимающе.

— В моей семье были неприятные случаи, связанные со злоупотреблением алкоголем, и мне это небезразлично, — сделала я еще одну попытку.

— Подруга, — проговорила Рита, глядя на свои сандалии. Неясно было, сердится она или чувствует себя виноватой. — Я думала, тебе с нами нравится.

Вечером накануне возвращения домой мы все оделись в белое, старшие пустили по озеру маленькие плоты со свечками и спели «Я буду помнить тебя» Сары Маклахлен. Все всхлипывали, крепко обнимались, обещали писать письма и никогда друг друга не забывать. Я тоже плакала: мне казалось, что все могло получиться по-другому и я сама могла быть другой. Я провожала взглядом свою свечку, пока не заболели глаза и она не скрылась во мраке.

* * *

Недавно мне приснился сон о лагере, такой живой, что я целый день не могла выкинуть его из головы. Я вернулась в «Фернвуд-Коув» еще на одно лето, чтобы получить от него максимум возможного. Наш домик остался в целости, как и моя девственная плева. Я не думаю ни о мужчинах, ни о письмах домой. Все девочки собрались вместе, и между нами нежная дружба.

В этом сне у меня длинные-предлинные волосы, все в перьях и бусинах, и я стою нагая на причале. Мое длинное, узкое тело больше похоже на мамино. Я ныряю спиной вперед и идеально вхожу в воду, без брызг.

О чем я жалею

Однажды наша футбольная команда отправилась на матч. Все мои соседки укатили, а я осталась.

Как прекрасно побыть одной, когда стихает гудение среднезападных акцентов, шорох расчесываемых волос и чавканье резиновых шлепанцев. Я решила пропустить занятие по водным лыжам, написать несколько писем и вздремнуть. А что тут такого? Толком потренироваться все равно не получалось. Учеников было слишком много, и большую часть времени они мерзли на причале в спасательных жилетах, слушая, как хнычет Клэр Б., из-за того что ее отцу исполняется девяносто. Правда, те редкие случаи, когда я все-таки вставала на лыжи, запомнились как нечто неземное: я летала. Чаще это были секунды, но один раз — минуты, не меньше трех. Мир проносился мимо: лодки, дома, смазанные сосны, — а дальше я влетела в участок сильной ряби и по неопытности здорово грохнулась. Лыжи разъехались, я исполнила пару шпагатов, что для меня сверхъестественно, и ударилась о воду, сначала задом, потом носом.

Проснулась я на закате, было жарко, и зудела кожа. Меня разбудили соседки: они вернулись счастливые, с победой.

— Мы их размазали! — крикнула Мэдлен, швырнув грязные носки на нижний этаж моей кровати.

— Они тормозные и жи-и-ирные, — визгливо протянула Эмили, разоблачаясь до лифчика.

— Сюпэркру-уто, — поддакнула Филиппин на ломаном английском, с выражением идиотичной гордости на тупой французской мордашке.

У костра тренер по водным лыжам спросил, чем я занималась.

— Все остальные ездили на матч. Ты целый час могла делать что хочешь.

Как вы думаете, какой была бы сейчас моя жизнь, если бы так и случилось?

Методика бегства

Методика бегства для девочек в возрасте девяти лет

Ты хочешь сбежать. По многим причинам, но начнем с самой актуальной: ты обозлилась. На отца, который не принимает всерьез твое обещание сойти с ума, если еще хотя бы ночь ты пролежишь в своей комнате одна, глядя на луну. Он считает, это детские страхи, и каждый ребенок должен через свои страхи «пройти». «Постарайся понять, что хуже не станет. В худшем случае все останется как есть», — говорит он. Легче не становится. Он не знает, что у тебя внутри сидит нечто большое и взрывоопасное: оно может устроить окружающим неприятный сюрприз, если обращаться с тобой неправильно, но обернется чем-нибудь прекрасным, если к тебе прислушаться.

Ты зла на мать, потому что она не всегда уделяет тебе внимание и отвечает «да» на вопрос, требующий развернутого ответа. Она рассеянна. Ее рука слишком вяло держит твою, и приходится показывать, как надо сплести пальцы, чтобы держаться за руки крепко. Ты злишься на мать, когда она сидит на крыльце в летних капри и рассказывает кому-то по телефону, что вы отлично проводите каникулы.

Ты зла оттого, что на лето вы уезжаете за город, где слишком тихо и спокойно, и у тебя куча времени, чтобы думать. В городе-то вы живете на Бродвее, и ни одна страшная мысль не пробьется сквозь его плотный шум. Но здесь кругом видишь одни просторы. С каменного моста над речкой. С обомшелого камня позади дома. За брошенным трейлером, где жил раньше Арт, старик со стеклянным глазом. Простор, простор, простор. Можно запугать себя так, что мысли начнут казаться голосами.

В полутора километрах от вас поселились твои крестные, тоже городские жители. У нее рыжие волосы и очки формы «кошачий глаз», он лыс и копирует голоса битлов, правда, все четыре звучат одинаково. Однажды вы с ним берете радиотелефоны и выходите на улицу, чтобы узнать, на каком расстоянии от базы начнутся помехи. Он появляется на вершине холма и машет рукой, а голос в трубке прерывается треском.

На прошлой неделе родители принимали гостей. Съехался весь город. Художники, писатели, друзья, подруги, какая-то женщина с фиолетовыми бровями. И все припарковались на вашей лужайке. Брат Грегори привез вино из сирени, ты выпила три маленьких глотка, притворилась пьяной и разыграла целый спектакль, изображая шаткую походку, как в сериале «Я люблю Люси». Около десяти родители отправили тебя спать. Ты лежала и слушала, как догорает вечеринка; рядом сопела сестра, маленький доверчивый механизм.

Тот день был худшим за все лето. Родители давали всякие неприятные поручения, тебе казалось, что это несправедливо, их прием — не твоя проблема. В конце концов ты поднялась в мансарду и принялась бросать сырые яйца на дорожку перед входом. Отец как будто и не рассердился, просто заставил тебя оттирать каменные плиты кухонной губкой.

Весь следующий день вы посвятили уборке. А следующий за ним — работе. А после этого был обычный день, и все талдычили, что ты должна спать в своей кровати.

И вот теперь пора бежать.

Во-первых, надо собрать сумку. Наверное, лучше всего взять маленький рюкзак, чтобы не сгибаться под тяжестью вещей. Придется много двигаться. Например, тот голубенький, который ты купила сама, чтобы чувствовать себя Шер Хоровиц из «Бестолковых». Но в первый же школьный день ты упрямо пошла играть с этим рюкзачком за спиной в вышибалы, после чего сделалась главной мишенью для насмешек в четвертом классе. Валяй в том же духе, чудик.

Короче говоря, в сумку надо уложить только чистое белье и кусок хлеба.

В городе убегать из дома легче. Выходишь в холл и садишься под рядами почтовых ящиков. Помнишь, как твоя лысая кошка сама спустилась на лифте и спряталась в щель, куда Виктор Карнуччо[88] опускал посылки? Было так смешно.

Глядя из холла на спешащий мимо Бродвей, ты можешь испугаться — так ведь никто тебя там не держит. Скоро мама спустится вниз и уступит твоим просьбам.

За городом все несколько сложнее.

Прятаться удобно за трейлером Арта. Или за старой церковью, но там пахнет сыростью, и идти на полкилометра больше, а ты ненавидишь ходить пешком. Если тебе нужна компания, неплохой вариант — соседский мальчик Джозеф Крэнбрук. Он славный, хоть и ведет себя иногда как псих. (Например, он сорвал с петель вашу дверь с москитной сеткой, когда ты отказалась выйти играть. Папа поговорил с ним, как со взрослым человеком, совершившим ошибку. Он всегда говорит так с детьми, отчасти поэтому ты хочешь сбежать.) Сейчас Джозеф щекастый и слюнявый, вечно по уши в томатном соусе, и единственное его достоинство в том, что у него есть собственная шлюпка, и еще в Хэллоуин он придумал нарядиться гориллой в штанах с подтяжками. Только имей в виду: через десять лет он по-прежнему будет коротышкой, но при этом накачает мускулы и, чтобы дать выход своей неистовой силе, пойдет служить в воздушные войска. Когда ты будешь на первом курсе колледжа, вы столкнетесь на Кросби-стрит, и Джозеф станет первым, кому ты сделаешь минет. Ты возьмешь в рот один раз, в полном ужасе, и не закончишь, и он перестанет с тобой разговаривать. Потом выяснится, что он «помолвлен» с девушкой по имени Элли, ростом на добрых полметра выше него, из Южной Каролины. К тому времени изобретут нечто под названием Facebook, оттуда ты все и узнаешь.

Цель бегства — не убежать навсегда. На самом деле ты не пытаешься исчезнуть. Ты хочешь привлечь внимание мамы. В твоих фантазиях она повсюду и наблюдает за тобой, подобно зайчихе из книжки «Как зайчонок убегал», которая превращается то в дерево, то в озеро, то в луну. Твоя мама превращается в рюкзачок у тебя за спиной, в кусок хлеба, потом в кровать и постер с Девоном Савой над ней — в спальне, где ты сидишь и дуешься, когда все позади. Она знает. Она знает.

И наконец она приходит, и ты получаешь свою долю внимания. Именно этого ты просила, слоняясь вокруг, пока она болтала по телефону и листала каталог J. Crew, обводя ручкой приглянувшиеся вещи. Она тебя понимает: в твоем возрасте она однажды спряталась в контейнере для мусора и просидела целый час, но никто за ней не пришел, кроме медсестры, которая ассистировала ее отцу.

А в конце лета умирает дедушка, и втайне ты рада. Теперь тебе есть куда излить всю свою печаль, и люди поймут. Ты разъезжаешь взад-вперед по веранде на трехколесном велосипеде сестры и с удовольствием слушаешь, как он шкрябает по беленому полу. Родители не верят, что это свинцовые белила, и ты просишь отвезти тебя в хозяйственный магазин, где покупаешь маленький набор для тестов: тюбик вроде помадного и губчатый белый колпачок, им надо провести по тому участку, который предположительно токсичен. Затем надо немного подождать, и если в краске есть свинец, она из белой станет красной. Результат твоего теста отрицательный: колпачок только посерел от грязи, и ты разочарована.

Методика бегства для женщин в возрасте двадцати семи лет

Ты не знакома ни с кем из соседей и никому не интересна. Им всем по восемьдесят пять, и у них нет канала HBO. Можно броситься в мусоропровод — тебя найдут шесть дней спустя, истекающую кровью на куче подгузников для взрослых, и реакция будет одна: «Ась?» После чего они всем домом соберутся решать, как разумнее избавиться от тела.

Если ты за целый день ни разу не позвонишь родителям, они подумают, что ты занята на работе, помогаешь подруге восстановиться после легкой операции или семнадцать часов кряду трахаешься с бойфрендом. Часовой бойкот на задах культового сооружения больше не привлечет к тебе внимание родителей.

Помнишь, ты обнаружила, что у отца есть книга «Как исчезнуть, чтобы тебя никогда не нашли»? Конечно, он просто искал новые и оригинальные способы мышления, принципы, которые мог бы применить в работе, но ты ясно осознала, что есть еще одна печальная возможность потерять любимого человека, кроме смерти. Ты уже поняла, что у отца болезненное воображение, но в твоем представлении он был счастлив настолько, насколько это доступно ему по природе, и тебя это в какой-то мере успокаивало. Находка предполагает обратное, и ты решила на ней не зацикливаться.

Настало время, когда вы с родителями поменялись ролями. Теперь мама пытается поговорить с тобой, а ты думаешь о своем. Отцы, полагаешь ты, должны сами пройти через отцовские проблемы. Теперь ты всегда засыпаешь раньше сестры: ты подбрасываешь ее до станции метро и смотришь, как она исчезает под землей. О том, что она потрясающе танцует, ты узнаешь от друзей, которые встречают ее на ночных вечеринках.

Ты всегда страдала от чувства отчуждения. Трудно сказать, что это: проявление болезни или осознанная реакция (первое допускают уже двое врачей, отец же все время повторяет: «Ты меня слушаешь? Я чувствую, ты опять куда-то уплываешь»). Как бы то ни было, липкий ужас, который охватывал тебя девятилетнюю ночами, сейчас иногда остается на целые дни.

— С тобой такое бывает: ты занимаешься сексом, но ничего не чувствуешь, зато видишь себя сверху, как в кино? — этот вопрос ты задаешь своей подруге Джемайме, позируя ей нагишом на диване.

— Э-э, нет, — отвечает она. — Довольно грустно. Ты с кем-нибудь уже консультировалась?

Все говорят тебе, что ты похожа на свою тетю: тот же нос, тот же зад, и обнимаетесь вы одинаково — как чересчур усердная коала. Однажды тетя рассказывает тебе, как начала встречаться с будущим мужем. Она знала, что у него есть и другая девушка, но он ей все равно нравился. Однажды вечером он вышел за пивом, а когда вернулся, она притворилась спящей. Ей просто хотелось посмотреть, что он сделает. Накроет ее одеялом? Будет ходить взад-вперед, словно ее тут нет, сделает важный звонок? Или станет смотреть на нее спящую?

Ты решила продолжить семейную традицию. Как раз на прошлой неделе ты испробовала этот метод на своем бойфренде, и результат тебя разочаровал.

Дело в том, что после того самого первого минета ты не можешь расслабиться во время секса. Каждое свидание ты воспринимаешь как первый визит нового терапевта-практиканта. Тебе неловко, тягостно и немного зябко. Наконец ты осваиваешь кое-какие словечки и позиции, благодаря которым процесс протекает легче, и каждый раз ты включаешься в него с благим намерением не смотреть на себя со стороны, как застывший в дверях детектив.

И все равно ты по-прежнему убегаешь.

Один из способов бегства — долго-долго принимать душ, пока тот, кто тебе будто бы нравится, сидит на кровати и смотрит видеоролики в компьютере.

Другой способ — подхватить инфекцию мочевых путей и, после нескольких часов затрудненного мочеиспускания в клозете размером с ведро, выскользнуть в одной ночной рубашке и вернуться к родителям. Мама приготовила антибиотики и клюквенный сок, но уже ушла спать.

Третий — в тумане от таблеток вызвать такси, приехать домой в шесть утра и обнаружить, что все ценные вещи забыты на квартире у мужика, который не просыпается раньше двух, а звонком по телефону его из наркотического сна не вытащить.

Или сбежать утром, чтобы помедитировать, а потом снова забраться в постель, как ни в чем не бывало. Вариант — просто помедитировать.

Что еще можно попробовать? Сказать, что больна. Сказать, что упала на улице — споткнулась в неудобных туфлях. Сказать, что задерживаешься на работе, пишешь во все лопатки. Сказать, что опять заболела. Сказать, что болеешь очень часто. Отключить телефон, а потом сказать, что оставила его у себя на кровати. Уйти на работу и провести там весь день. Слушать песню Тейлор Свифт про танцы под дождем. Но не бегать трусцой. Не бегать трусцой ни за что.

Скоро ты почувствуешь, что ситуаций, понуждающих тебя к бегству, все меньше и меньше. Оказывается, на работе ты целый день остаешься самой собой, в границах своего тела, не думая о том, кем ты кажешься окружающим. Ты — инструмент, который наконец-то используют по назначению. Это многое меняет.

И вот однажды ты встанешь ночью пописать, а тебе скажут: «Только не уходи», — и ты захочешь прыгнуть назад. Ты подумаешь: такие штуки случаются только с персонажами Дженнифер Гарнер, так? Но это случилось с тобой, и случается постоянно, даже когда ты плачешь, или ужасно ведешь себя, или показываешь ему, что организатор праздничных тусовок из тебя самый скверный. Он не ставит никаких условий. Он внимателен к тебе. Он слушает. Кажется, он хочет остаться.

Иногда прошлое просачивается назад, и я снова чувствую себя зависимой и непонятой. Вне собственного тела, но все еще внутри комнаты — считается, так происходит с душой человека сразу после смерти. Ты привыкла распоряжаться ночными часами и проводить их с толком. Это началось в ту сладостную минуту, когда отец перестал указывать, что тебе пора спать, и закончилось, когда ты решила делить кров с другим человеком. Не убьет ли совместное житье твою продуктивность? Когда в последний раз ты до четырех утра испытывала границы своего сознания и гуглила серийных убийц?

Но потом ты вспоминаешь, каким тяжелым был промежуток времени между бодрствованием и сном. Засыпать было почти физически мучительно: твой разум взмывал над телом, как воздушный шарик рвется в атмосферу. Тот, кто рядом с тобой, все улаживает. Он говорит, что ты прожила насыщенный день и теперь пора закругляться. Он помогает тебе заснуть. Людям нужно спать.

Ты выучила новое простое правило: не ставь себя в положение, из которого захочется бежать.

Но если уж ты бежишь, беги назад, к себе, как тот зайчонок — к маме-зайчихе. Ты и есть мама, позже поймешь это сама и будешь очень, очень гордиться собой.

Слова благодарности

Я хотела бы выразить благодарность людям, которые способствовали написанию и публикации этой книги.

Питеру Бенедеку, моему большому другу и защитнику. Я стольким вам обязана — за то и плачу 10 % своих денег. Дженни Мэриэсис, самой ученой и откровенной женщине в мире, полном завравшихся болванов. Спасибо вам обоим.

Кимберли Уизерспун, спасибо, что побудила меня занять столько места, сколько мне было нужно, и на стуле, и на странице.

Джоди Готлиб, которая неизменно держит марку.

Сьюзен Камил, Джине Сентрелло и всему женскому отряду издательства Random House. Вы чудная компания.

Энди Уорду, ты лучший издатель, о каком только может мечтать девушка, часто использующая слово «влагалище». Твоя бережная, тщательная, высокопрофессиональная работа над книгой сказалась не только на ней. Привет Эбби и Фиби.

Дэвиду, Эстер и всему клану Ремник-Фейнов: ваша дружба и мудрость были как бальзам для моей души. Спасибо за безграничное чувство юмора, ободрение и мацебрай.

Джоане Авиллез, ты нарисовала мир, в котором я хочу жить. Эта книга — документальное свидетельство нашей двадцатипятилетней дружбы.

Айлин Лэндресс, которая помогает мне не свернуть с пути, держать темп и делает очень счастливой.

Дженни Коннер, моей лучшей подруге, с которой мы сообща работаем и нарушаем порядок. Неслучайно после встречи с тобой я перестала терять голос. Спасибо за каждый день. Мак и Коко, я люблю вас!

Моей семье: ваше искусство, юмор и любовь — то, что дает мне стимул писать. Простите, что поступаю так. Лори и Тип, с вами я закончила, по крайней мере, пока вы не умрете. Грейс, а ты еще у меня на крючке.

Тетушкам Сусу и Бонмом, бабушке Дот, дяде Джеку, двоюродным братьям и сестрам, оставившим нас и оставшимся, Рику, Шире и Рэшем.

Джеку Майклу Антоноффу. Эти слова не были бы написаны никогда, если бы не твоя любовь и поддержка. Спасибо, что делишь со мной жизнь и кров.

Изабель Хэлли, Одри Гелман, Джемайме Керк — подругам и музам. Самым смешным и красивым из них.

Сердечное спасибо всем суровым ребятам, с которыми я каждый день общаюсь в Интернете. Они мотивировали меня на самовыражение, без конца испытывали мои силы и подтвердили мою главную надежду: что мир полон родственных душ.

Я получила помощь, поддержку и вдохновение от многих. В этот список входят, но далеко не исчерпывают его: Эрика Нэгл, Майк Бирбилья, Леон Нейфах, Элис Грегори, Миранда Джулай, Делия Эфрон, Эшли Си Форд, Пол Симмс, Чарли Макдауэлл и Рун, Мюррей Миллер, Сара Хейворд, Брюс Эрик Каплан, Джуд Апатоу, Би Джей Новак, журнал New Yorker, журнал Glamour, журнал Rookie, НВО, Минди Кэлинг, Алиша Ван Куверинг, Мэтт Волф и Карл Уильямсон, Тедди Блэнкс, Роберта Смит и Джерри Золц, Тейлор и все ее песни, Полли Стенэм, Лэрри Золц, Кэсси Эвашевски, Ричард Шепард, Дэвид Сидерис, Зэйди Смит, Том Ливайн, Мария Сантос, Ариель Леви, Кейла Майерс, Мария Брекел, Том Перри, Тереса Зоро, Ли Марчант, Эрика Сейфрид и Лэмби.

Страницы: «« 12345678

Читать бесплатно другие книги:

В этой книге Анна Быкова – педагог, психолог и автор бестселлера «Самостоятельный ребенок, или Как с...
Мы считаем, что наш мир во многом логичен и предсказуем, а потому делаем прогнозы, высчитываем вероя...
В настоящем издании впервые в отечественной юридической литературе проводится всестороннее исследова...
Эта книга – сборник из серьезных и смешных вопросов читателей авторской колонки знаменитого писателя...
После пережитого Дженни наконец-то обретает постоянный дом и живет практически обычной жизнью. Люди,...
«Секрет» — роман Ричарда Ньюмана о молодой сироте Эвелин, простой девушке-сиротке, которая перебирае...