Ты, главное, пиши о любви Москвина Марина

2012 год. Весна

Маггид был любимым учеником Учителя. Однажды Учитель сказал ему: «Я нуждаюсь в тебе. Благословен источник или нет, зависит от человека, черпающего из него».

Эли Визель

5 марта

Москва

Марина – Юле

Юлька, привет!

Мы грандиозно слетали на Урал. Я потихоньку выкарабкивалась из ангины, Артур в день отъезда загрипповал, один Седов держался молодцом, вылетели ночью, прилетели в пять утра, и в предрассветных сумерках три часа по заснеженным уральским дорогам – в городок Лесной. Там Артур окончательно слег, но наутро восстал из праха, и мы ударно выступали – два белых клоуна и один рыжий.

Нас принимали так бережно и нежно, будто каких-нибудь редких тропических птиц. При этом – всю дорогу Артур лечился голоданием, Седов находился в астрале, и я – что-то среднее между тем и этим.

На обратном пути – мы расслабились, закайфовали. В аэропорту Кольцово Артур после долгих сомнений отведал тыквенного пирога. Седов отважился на сырники с чаем, который обычно ему, он считает, не по карману, а тут, видимо, решил: гулять – так гулять! Я хлопнула здоровенную бадью капучино – и… едва долетела до дома, оказалось, все это взбитое по-уральски молоко с корицей на дух не переносит мой стомак! По трапу я поднималась в обморочном состоянии, только взлетели – кинулась в гальюн, как раз мы угодили в зону турбулентности столь устрашающей силы, что я, верхом на унитазе, чувствовала себя ковбоем, скачущим на необъезженном мустанге по прериям!

Автобус, метро – все это проплыло в тумане, в маршрутке я уронила в грязь кошелек с гонораром, мне его догонял-отдавал паренек, на пороге родного дома я упала на руки Лёни, ночь металась в жару, а наутро получила привет от Артура.

Он писал:

«Сейчас ты проснешься, и я сыграю тебе на лютне».

8 марта

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Привет, Марина!

Все вспоминаю, как вы – уже на подножке трамвая, конспективно – рассказывали мне о прозрачности этого мира и разных полях реальности.

Езжу на Гамме, любуемся с ней полями. Пока все в прогулках, но вот пишу вам письмо и понемногу записываю что-то в тетрадку.

Ходила в деревню Березино. Дом, где жил Довлатов, когда работал в заповеднике, сохранился (в повести – «деревня Сосново»). Пока еще сохранился. Хозяйка дома Вера Сергеевна – рискуя жизнью! (не молодой уже человек, под восемьдесят) – там сохранила ВСЕ.

Она смотрится в зеркало, в которое он смотрелся. Спит на его кровати. Также опасно навис потолок, подпертый балками.

«Окна выходят на юг? – На самый юг…»

Полы накренились, покосились. Стены обклеены газетами. Живо окно, в которое Довлатов глядел: с занавеской, пустым горшком. Вот вам в подарок довлатовское окно, обитое черным рубероидом…

8 марта

Москва

Марина – Юле

Жму руку Моне Барабанову.

И поздравляю Ирму с Женским днем!

14 марта

Москва

Юля – Марине

Вы знаете, Марин, Ирмуша мой Моби Дик, в смысле глубины, важности, таинства какого-то, что ли. Вот мы сейчас гуляем с ней, идем по рыхлому и тяжелому снегу, и проваливаемся, и мне тяжело, и ей тоже иногда – снег по уши, а потом сядем (или ляжем), Ирма положит голову мне на ботинки или под руку, и я глажу волчицу по волчьей голове. Так мы сидим в снегу, я глажу волка. И мы молчим вдвоем в весеннем лесу.

Вот это, Марина, очень ценно.

Ирмуша мой Моби Дик.

1 апреля

Москва

Марина – Юле

Ах, Юлька, и что б мы делали без тебя – в день представления «Гудбай, Арктики»? Уверена, что теперь она будет спасена, после привлечения к ней столь пристального внимания общественности! И мы еще сохраним с тобой эту планету от Апокалипсиса.

А я, очутившись на пересменке, пишу «Танец мотыльков над сухой землей» – маленькие истории, некие корпускулы света, сборник анекдотов из настоящей нашей жизни, где все до боли знакомые герои, монологи, случайно услышанные, о жизни, о смерти, о судьбе, вроде бы, абсурдные, нелепые, но в сплаве реплик и голосов, кажется, зазвучала… ну, я не знаю, – фуга Баха.

Я как над златом – над своими дневниками, разворошила пчелиный улей, и он загудел, зашевелился.

Солнца хочется! Больше музыки, легкости, радости, цветения, любви. А все ОНО в нас, Юлька, – только бы учуять, где конкретно – и ринуться туда, очертя голову.

10 апреля

Москва

Юля – Марине

Вчера с Вероникой гуляли в поле, нашли заброшенный шалаш пастухов и забытый ими на траве большой энциклопедический словарь. Разложенный, и страницы листает ветер. Старый пустой шалаш, поле, синее небо, вдали березы, и на земле лежит энциклопедический словарь – в поле, недалеко от захудалой деревни Свинухи.

Вероника щупает Ирме живот, говорит, что, может быть, Разбой упустил свой шанс. Но время на ожидание еще есть. Если и не получится, я тоже буду рада. Ей меньше забот и беспокойств, и нам – волнений о малышах, их устройстве.

Там уже зимняя трава в полях. Ручьи. Солнце. Лимонницы. Разливы.

Любящие вас звери.

12 апреля

Бугрово

Юля – Марине

Марин, привет!

У нас чудесные дни. Тепло, солнце, деревья молодые, поют дрозды, летают кулички, бекасы, вальдшнепы. Мать-и-мачеха только началась. В лесу много-много следов лосей. Много помета. Обгрызенные стволы повалившихся за зиму осин. Кора вся сгрызена, видно резцы и зубы лосей. На поле и в тростниках нарытые кабанами ямы.

В мелких овражках вода – гнездятся утки. Токуют лесные голуби-вяхири. На опушках среди молоденьких елей помет рябчиков.

Видели, как цветет волчье лыко. Видели, как плывет по озеру лодка, раздвигая веслом остатки льда. Ирма купается в лесных ручьях и болотцах. Аистам приношу лягушек. Ирма лягушек тоже нюхает. Монька ловит лягушку и полощет, бедолагу, в поилке, держа за ногу.

Барабанов танцует перед Мартой, кружится на одном месте на задних лапах и курлычет. Марта обнюхивает его, но пока дистанцию держит и фырчит.

Поменялись местами, изучают вольеры друг друга.

Хоть это хорошо.

А так – хожу, дышу, впитываю весну, как Ирма кончиками лап землю, всей шерстью своей весенней, когда вдохнешь – и теплая, нагретая солнцем шерсть волка, с запахом земли, травы, смолы, немного, разумеется, падали (если найдется, в чем поваляться), и топких луж.

Мы вас, Марина, очень любим.

15 апреля

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Ирма сегодня в болотце нашла гнездо вальдшнепа. Посередине болота было деревце, а внизу под ним на кочке травы гнездо. Ирма утащила яйцо, аккуратно, не раздавив зубами. Но выронила по дороге в воду, яйцо упало не глубоко, Ирма пыталась достать, но только пузыри из воды пускала носом. Я ее не ругала, молодец, что нашла гнездо. А потом попали под дождь, промокли, в другом болотце погоняли лягушек.

Все никак не могу понять с ее щенками, глажу живот, а непонятно, что в нем (кроме еды).

22 апреля

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Грустная новость. У нас, Мариночка, умер лось Фагот. Я о нем уже вам писала в своей «вечной» рукописи («вечной» – это в смысле ее неокончаемости). У него были проблемы с суставами, он с детства плохо ходил, сейчас ему было полных шесть лет, и серьезно встал вопрос с копытами. Они у него очень сильно отросли – в природе копыта, как и у лошадей, стачиваются. Год назад мы ему их обрезали, отвлекая печеньем, но это все было очень сложно.

Фаготушка был недотрога, да и залепить копытом от волнения и страха тоже мог, а копыта жизненно важно было ему обрезать, он из-за них с трудом ходил. Обрезали копыта под наркозом, а вводить лосей в наркоз (и главное, выводить) очень тяжело.

В процессе остановилось сердце и дыхание. Откачали. Практически прыгали на ребрах (лось лежал на боку), чтобы завести сердце. Мы делали, что могли. Сердечные поддерживающие уколы. Но в четыре часа утра, через сутки после наркоза, – с красивыми и ухоженными копытами, – он умер.

Был дождь, он шел и упал.

Вот такая история.

И фотография вам Фагота с Вероникой.

Зато принесли подраненного лисенка. Мать, видимо, подстрелили. Месяц. Назвали Вася. Отпаиваем его молоком.

25 апреля

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Привет, Марина! Я вам писала, что у меня появился благородный попугай, ростом больше жако, а все равно малыш. Летает еще неуклюже, зато ползает по мне, как большая зеленая гусеница – весь зеленый, только под крыльями синяя-синяя оторочка.

Петя заревновал. Он научился говорить свое имя, вообще попугай серьезный, вдумчивый, бормочет что-то, рассуждает, но я пока не все сказанное им понимаю.

Малыша выкармливаю специальной смесью. Он разевает варежку, кричит: «Иа!», и я запускаю из шприца корм.

Обоим ставлю «Моя собака любит джаз», где вы читаете. После «Алисы в стране чудес» у Пети (а он слушает много сказок, и на английском тоже, чтоб подтянул язык) – все равно ваш голос для нас на первом месте.

3 мая

Пушкинские Горы

Юля – Марине

У Ирмуши скорее всего ложная беременность. Она все приготовила – логово, гнездо, а щенят нет. Притом настроение у нее уже как у волчьей мамы. Когда угнездилась, пустила меня в логово. Жаль, не было с собой фотоаппарата. У Ирмы такой домик, я могу влезть в него на корточках или ползком, и я залезла. И мы вдвоем с ней глядели из окна, я и Ирма.

Написано в статье о волках, что постепенно она поймет, что у нее в этом году никто не родился, придет в себя.

Но мы еще с ней родим богатыря!

15 мая

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Читаю ваше письмо с двумя попугаями на шее. Малыш, моя благородная зеленая попугайная ворона, научился летать и четко планирует, когда я выпускаю его из клетки, мне на голову или на плечо. Это, конечно, очень приятно – побыть Флинтом, но рукава обосраны, воротник рубашки изгрызен. Петя меня утешает и поддерживает. Тая отгрызет пуговицы или оборвет занавеску, а Петя над ухом у меня: «Все хорошо!» Выгораживает своих… Я ему говорю: «Пётр, не так все и хорошо, как тебе кажется», – особенно когда утром надеваю штаны, а пуговиц нет, а Петя настаивает: «Все хорошо».

Внизу у нас живет отказник жако Умка, он долго просидел в Москве на Птичке, общипанный из-за постоянного стресса и поэтому никому не нужный, и мы взяли. Умка наслушался там всего, теперь ухает, охает, окает, а самое главное свистит, как дети обычно изображают полет снаряда, и мы живем под непрекращающиеся звуки артподготовки, под перекрестным огнем – свист снаряда летящего, без взрыва.

Петя чуть не утонул в чашке кофе, эклектус – это название благородного попугая по латыни (я его зову просто Лексус) полюбил кагор, а Петя – коньяк: научила попугаев прекрасному.

В Пете обнаружился нарциссизм, смотрится в зеркальце и бормочет: «Петя красивый, Петя хороший…» А ведь я ему ставлю джаз! И русскую классику – Льва Толстого «Казаки»! Хоть бы слово!!!

Вечерами аудиокниги – Агата Кристи, Жорж Сименон… Попугаи слушают, а я и в комнату заходить уже боюсь. Вечер – и у них крадется убийца…

20 мая

Москва

Марина – Юле

Юлька! Если уж такой отшельник вроде меня вышел на демонстрацию протеста – то не устоять никакому режиму. Это было прекрасное шествие, многих повидала замечательных людей, встретила Седова, Бахнова.

А главное – свою школьную учительницу по литературе Эллу Эдуардовну! Так что вместо тумаков получила большое удовольствие. Я, конечно, опоздала, и явилась туда, где должно было все закончиться, на Чистые пруды. Не обнаружив толп демонстрантов, я поинтересовалась у полисмена с дубиной:

– Вы не подскажете, где митинг оппозиции, сэр?

– Ну, вы и демонстрантка! – покачал он укоризненно головой.

Оказывается, шествие начиналось от Пушкинской площади!

Я – туда, и едва успела влиться в самый конец хвоста…

Вас с Ирмой, Моней и Хидей – нам очень не хватало.

21 мая

Москва

Юля – Марине

Мариночка, если бы на митинг пришли мы с Ирмой, к вам не подошел бы ни один омоновец! Волк – он и для и железной омоновской маски волк. А если бы еще захватили и Разбоя!

Хотя чистым волкам не надо знать людские ссоры, у них все справедливей. И нашему жизненному укладу еще до волков расти.

Ребеночка у нас с Ирмой не получилось, зато появился барсучок (его выкармливает козьим молоком Вероника), а у меня Василёк – хороший, веселый мальчуган. Лапу вылечили, от блох отмыли. Совсем малыш, но от молока мы уже отказались, грызем мясо.

Андрей сделал детский вольер для малышей – Васи, барсучка, енотовидной собаки Жучки. Все они, привыкшие беситься у нас дома, вдруг присмирели, вытянулись, уселись перед сеткой вольера на лисьих-барсучьих задницах, поджав, у кого есть, хвосты, и смотрят, смотрят, когда за ними придут «родители».

Я к Васе прихожу первой, он: «мама, мама моя идет» (ну, что-то вроде), я его на поводок и на ручки, он победоносно взглянет на оставшихся, и на маминых руках, голову мне на плечо (ой, мамка-мамка), отправляется домой.

У Васи смешная особенность: увидев, что я к нему иду, он сосредоточенно и очень серьезно писает, и я терпеливо жду, потом пристегиваю к ошейнику поводок, и мы идем на прогулку.

Потом забирают барсучка, ему тоже хочется домой. Остается, сиротинушка, одна Жучка, потому что у нее своего персонального потрепывателя и поглаживателя нет, но и нам с Васями, Петями не разорваться, пусть радуется, что накормлена, ухожена, жива.

Пошли гулять с Васильком, он уснул на прогулке, положив голову, очень мягко, мне в ладонь. Пригрелся на сосновом пригорочке. Зажмурился, живот солнцу подставил, и голову мне в ладонь.

А я его сон караулю и думаю: в тридцать семь лет (мне скоро будет, Марин) – это счастье?

31 мая

Москва

Марина – Юле

Что я хочу тебе сказать, Юленьк. Я уезжаю.

Куда, на сколько – не спрашивай.

Учитель мой, Элла Эдуардовна, готовится совершить экспедицию на Кольский полуостров: до Апатит, а там десять или пятнадцать километров пёхом продираться сквозь бурелом к сакральному озеру Сейд, соединенному энергической дугой с тибетским магическим озером Манасаровар в сердце Шамбалы.

И я, конечно, радостно откликнулась.

Манасаровар – древнейшее на свете озеро, о нем рассказывается в священных книгах о сотворении мира – в сущности, очевидцами этой мистерии.

Так что Сейд-озеро, видимо, и правда, связанное с Манасароваром, поскольку его питает какой-то загадочный, в любую жару не пересыхающий источник, таит в себе колоссальную энергию, спасительную и созидательную одновременно.

Учитель мой задумал вступить в контакт с этой космической энергией, направив ее на оздоровление Земли, а также на удобрение и вразумление человечества.

Не знаю – смогу ли я тебе писать с дороги.

Но ты мне все равно пиши.

Не забывай.

Марина.

Лето, осень, зима…

– Когда ты уходишь, никогда не забывай сказать: «Я люблю тебя!»

– Я люблю тебя.

– И я люблю тебя.

Феликс Леклер

Юля – Марине

Пушкинские Горы

Имя нашей Люси сейчас звучит на Ворониче над Соротью, там, где Пушкин поминал еще Байрона, поминает священник из монастыря. В третий день, в Духов день. Ну, с Богом!

У нас дожди, грозы, но тепло. Сирень отцвела, зацвел шиповник. Уже купалась в реке, вода теплая. Хожу в легких штанах, в рубашке, в сандалиях на босу ногу, загорела. Готовятся зацвести пионы, вечерами – каприфоль, душистый и сладкий запах. Как саморезы, вечером в полях скрипят коростели, будто в столярной мастерской. У реки много рыбаков. Покупаем рыбу для пеликана, и руки потом пахнут щукой, а недавно вообще был линь, очень гладкая и сладкая рыба…

Так захотелось мне вам писать сейчас: писать, писать… Как слушаем с попугаями романсы – «Однозвучно звенит колокольчик» в исполнении Валентины Пономаревой из «Жестокого романса». Лексус и Пётр сидят у меня на плече, Лексусу песни очень нравятся, и он подпевает: ночь темна, за окном… и что там такое… все поют соловьи… Не уходи, побудь со мною… Он говорил мне, страстью сгорая… Айду, шатрица, раду житку…

По ночам – мы как в палате у вас в интернате: все по кроватям, и Лексус нам с Петей рассказывает о чем-то, рассказывает. Время от времени ему надо поддакивать, что мы не уснули, откликаться. Многое непонятно, однако чувствуется, речь о насущном. Лексус не такой попугай, чтобы разбрасываться словами!

Принесли совенка, длиннохвостую неясыть, нам их привозят каждый год, когда в лесу пилят и падают деревья со старыми дуплами, в них гнездятся совы. Дунешь – и облачко пуха, совенок. А к нему благородные дачники, горожане из Питера, присовокупили крошечных пищевых мышей в стеклянной банке. Сердобольные Андрей с Вероникой мышей сове не отдали, а, наоборот, поставили на довольствие. Теперь, встав друг другу на плечи, они выкарабкиваются из банки и носятся по коридору. Мы ловим, пересчитываем (хотя я бы давно им скрутила шеи), и возвращаем в банку.

Марина, у нас сумасшедший дом! Прибыли дикобразы, трещат своими иголками… На голове попугаи, внизу, в общих комнатах, по нам скачет рысенок, еноты в ожидании еды, завидев меня на расстоянии, начинают вместе раскачиваться вдоль сетки вольера из стороны в сторону, как увлеченные игрой пианисты: их передние лапы синхронно движутся вправо-влево.

А белые ночи и белые дни летят. Солнечные, суматошные, цветущие. Лето, состоящее из клеток, поддонов, совков, меняющихся мисок. Ирмушка нежится на солнцепеке и разомлевшими лапами толкает меня, мол, «погладь, погладь». Знает, что мне приятно гладить прогретого на солнце – с солнечными, светящимися усами – волка.

Давно уже, очень давно хотела вам написать про голубянок. Я их много встречала на пути, на проселочных полевых дорогах. Шагнешь, а из-под ног – голубянки, шагнешь – и ворох бабочек из-под сандалий! А рядом и другие бабочки – красные. Кирпично-красные и черные с красными точками. Да какие красивые названия у них! Червонец пламенный, червонец огненный, малинница, березовый зефир. Они садятся на обувь и на руки, над каждой ногой – вихрь бабочек. Я вам об этом писала раньше.

А сколько я их вытряхивала из брюк, только представьте, этих же голубянок! Искупнешься, штаны наденешь, и так, вытряхивая бабочек из штанов, идешь. Но главное, главное ведь, Марина, не в этом! Вечером в полях тишина, солнце уже садится, жара спадает, и бабочки спят на верхушках трав. Заденешь рукой траву, и тысячи бабочек вьются и оставляют за тобой трепещущий васильковый след.

Вы спрашивали, ощущаю ли я, как у нас внутри – растворены друг в друге пространство и время, детство, старость, рожденье и вспышка сверхновой, солнце и расширяющаяся вселенная, как все это заливает невыносимый ослепительный свет ЛЮБВИ? И что – не только анатомия, но и астрономия описывает нас?

Не знаю, пошли тут гулять с Вероникой, недалеко большое озеро, но в нем никто не купается, илистое дно, ямы. Я вам уже писала о нем, мы осенью видели над ним стаю диких гусей. А сейчас шли с другой стороны, где раньше не были, там тоже высокий берег и, знаете, Марин, любимая наша северо-западная земля – плотный слой мха и лишайника (именно плотный, на песке), с разводами, где у лишайников и мхов разный цвет, и все в чабреце и в низкорослых песчаных травах, сухие уже под соснами маслята и сладчайшая полевая клубника (сладчайшая!). Земля на ощупь сухая – песок, чабрец, мох потрескивает под ногами. Берег и синяя, синяя вода. Вероника собирала грибы, а я сидела. На земле, на песке, на чабреце. И это был очень хороший вечер. Когда под ногами, под сандалиями – чабрец, чабрец, чабрец, богородская трава, так его еще называют.

Мне кажется, может, я ошибаюсь? Но в тот момент я почувствовала – о чем вы спросили у меня, о чем вы и в книжках своих говорите, и в письмах, и просто когда мы гуляли, на миг – а почувствовала.

Теперь о Любви. Про любовь к нашему зоопарку психоневрологических и наркологических диспансеров я писала, но есть и еще одна любовь: сегодня (и это не первый раз) принимали слепых и слабовидящих. Слепые нас тоже любят. А мы даем им – ощупью – представить-потрогать лося, косулю, волка.

Проносится лето, только с высоты Гаммы или рядышком с Ирмой и успеваю замечать. С Гаммы вижу васильки и ромашки, с Ирмой – лисички и овраги. Дни летят, а я никогда не думала, что буду жить в зоопарке. Так день за днем. Утро вроде бы одинаковое, те же заботы, но животные ждут и откликаются. Это, конечно, утешает. Все-таки осенью мне тридцать семь. Но какие-то успехи есть: я вырастила волчицу (большая часть моей жизни), аиста, гуся, осоеда, ращу лисенка. Ненамного отстала от Экзюпери (с лисенком), от Фарли Моуэта (с волком) и от Конрада Лоренца (с гусем).

При этом отдаю себе отчет, что так же важно для меня быть рядом с животными, как все-таки о них и написать. Давно я вам ничего не присылала, Марин. Но какая-то неведомая никому работа шла во мне. Купила себе новый простой, хороший фотоаппарат, а то прежние разгрызла Ирма.

Впечатлений много, но ведь я ношусь здесь со всеми зверями, как дикобраз, гремя иголками. Иногда нет сил и книжку открыть – сплю. А встаю рано – с петухами! (Черт бы их побрал!) Помощники, все очень много пьющие, перенимают у Вероники с Андреем звериный сленг. Так, собираясь к стоматологу, наша помощница Света сказала, вот, мол, иду лечить бивни.

А у нас осень, осень, осень. День разделен, как зебра, полосами: полоса солнца – дождь. Облака, синие могучие тучи, радуга, небо в ожидании журавлей. Вася (лис) – подосиновик, яркий, мягкий, освещенный солнцем на закате. Мышкует, копает личинки муравьев, пытается налету ловить стрекоз, роет норы, обожает их рыть, ловит бабочек, кузнечиков, мотыльков. Из травы (а трава высокая) скачет и тянет голову в мою сторону: где я? Понимаю, что четырехмесячному лисенку я не товарищ – годы мои уже не те. Не могу так скакать и прыгать. Падаю на прогулках с Ирмой, и тогда – нежный, встревоженно-внимательный взгляд волка над моей головой.

Вчера летели первые гуси: клин, клин, клин. Летели мощно, во всю ширь неба, вечером. Дни сейчас в основном туманные, и мгла. Темнеет рано, темное небо и по нему широкой такой дугой летели гуси поздно. Почти каждый день дожди. В лесу все в листьях. Ночью дождь стучит по окну, и ветки тоже. Хочется, как гусь, спрятать голову под крыло и думать. В дождливую погоду все гуси так сидят, упрятав клюв под крыло, как волки кончики хвоста к носу.

По выходным толпы школьников и вообще народу съезжаются на остатки осени. Васенька устает, все-таки он у меня не публичный, а осторожно-скрытный к чужим людям, и на прогулке по лесу он шел, шел, шел, присаживался и задумывался, смотрел на листья, а потом просто лег на дороге, свернулся клубочком и задремал. Я его на руки подняла погладить, он мне голову на плечо положил и спит. Прижался и даже немного обвис во сне. Такое со мной впервые, и я о многом подумала тогда, когда шла со спящим осенним лисом на руках.

Ну? Что вам дать послушать теперь? Как стекает дождь с елей, и как пахнет мокрая сосна? На реке нападали листья, в листьях скачет и играет плотва. Мы с Алексеем рассуждаем: сколько за эту осень поймали щук, не мало ли насолили груздей, хорошо ли цвел вереск, и главное – почему до сих пор не съездили за раками на Великую. Люблю смотреть, как он катит лодку по склону вниз к реке – лодка на специальной тачке с колесиками, – их тени, лодки и Алексея, отражает Савкина горка на закате.

Зашла в пустой и тихий музей, посмотрела на кресло Пушкина.

Все-таки удивительный у нас здесь мир – присутствие гения Пушкина все чувствуется! То у пастухов в поле найдем большой энциклопедический словарь, а то пошли за грибами с Вероникой и в окопе в лесу нашли машинку, вросшую в землю, в листьях, в мхе. Вот она, литературная тропинка – в глухом лесу в овраге, заросшем опятами осенними.

Отдымили, отгорели картофельные костры. Морозный, настоянный на листьях воздух остался от осени. В следующем письме, боюсь, уже будет время, когда вода начнет замерзать в следах Гаммы. Выпадет снег. Как в детстве Люся выводила вас ночью гулять по парку, смотреть на заснеженные деревья, улицы. И мы встанем, Господи, в конце концов, на лыжню…

Солнечный день, небо синее, мороз, в соснах я видела клеста.

Хидька «крутит» с китаянкой, китайской гусыней, и он счастлив. К вечеру снег подтаял: лед, и сверху вода. Гусь катается по воде на льду. Скользит на лапах. Так же, скользя, шлю новогоднюю весточку Марине. Я как язычник праздную только солнцестояние, поворот солнца на весну. К новому году спокойно отношусь, но с пониманием. Погуляла сегодня всех своих зверей. Ирмушке пожелала здоровья, и чтобы судьба ее волчья сама распорядилась и решила: будут у Ирмы щенки в этом году или нет. Не будет, и ладно. А будут – я девочку свою поддержу всегда. Может быть, Васеньку, лиса, весной, когда повзрослеет, отпустим в лес. Людей он боится, значит, есть шанс – освоиться и найти себе девчонку-лисичку по душе. Моня и все еноты угощены на славу. Лексус получил маленького пластмассового Деда Мороза, наш подарок с Петей. Уже его грызет.

Стекла заиндевели от мороза, в окно ничего не видно из-за инея, иней, подсвеченный от настольной лампы, сияет, как огоньки на елке. Мои бумажки, черновики, блокноты, карандаши – все пожевано и разгрызено, так Лексус познает мир.

И вот мы сидим и слушаем старинные песни, времен Антиоха Кантемира (попугаи у меня на плече!):

И тут уж включаемся мы все – Ирма и попугаи, Хиддинк, Василий, даже Моня с Мартой:

А дальше – нежно и со страстью:

У мамочки дома елка, мы наряжали вместе. А подарок у меня был – она сходила на премьеру Фоменок «Моряки и шлюхи», где все танцуют, спектакль основан на танцах, и сестры Кутеповы, и Мадлен Джибраилова. Накупила ей абонементов на духовые оркестры.

Уезжала – мама дала фотографию женщины – Раисы Рык с многообещающей и почти что цыганской надписью: «ЗАРЯЖЕНО! На любовь и удачу! Плюс – гарантированная сохранность овощей!» (Сбылось!)

…И весна

Этой весной В моей хижине Нет ничего, есть все.

Содэ

Юля – Марине

С чего начинается мое утро? Иду к Ирме, отбиваю примерзшие какашки.

Метельная весна, следы заметает очень быстро. Погуляю с Ирмой, через час еду на Гамме – следов наших с Ирмушкой нет. А до метели синее небо, солнце.

Я только болтаюсь по окрестностям, то с птицами, с животными на участке, то на прогулках (теперь уж сам бог велел!). Но вы знаете, Марин, не жалею. Все равно пишу потихоньку, и потом сама эта жизнь уже наполняет меня настолько, что, даже если устанешь от говна, – когда уберешь его и посмотришь в глаза животному, ей-богу, ныряешь в глуби и хляби небесные.

У нас звездные ночи, очень звездные. Во время оттепели Фрося (это ослица, как вы помните) стоит на размякшем льду возле кучки навоза, греясь на солнце, – Левитаном. Еноты – Моня Барабанов придумал! – подставляют ладошки под капель. Моня, холеный барин, спит в вольере под потолком, позевывая и свесив ноги. Лексусу с Петей я ставлю Пастернака в авторском исполнении и Ахматову. Хидька красавец белоснежный. По-весеннему кричат гуси. Гусыни уже сидят на кладках.

А сейчас наша главная новость: Ирма ВОЗМОЖНО к маю или к началу лета станет мамой (Разбой сейчас не сводит с нее глаз). И я очень волнуюсь за нее, чтобы она была здорова и оберегаема волчьими ангелами-хранителями!

Ирмушка моя королева (так и Вероника говорит). Крепкая, мощная – и благородство. Целует меня величественно в нос. Пора отпускать ее во взрослую жизнь, но когда мы одни, вдвоем, это какие-то внутренние наши часы.

О них я даже не знаю, как сказать. Скажу только одно: взгляд волка. И я как смотрю на Ирму.

На этом все.

У нас, Марина, затанцевал журавль. Вырос!

Я вас очень люблю.