Р.А.Б. Минаев Сергей

Взятие Казани

Раболепная посредственность – вот кто всегда и всего добивается.

Бомарше

Дрожащая всем своим рахитичным телом старая Нотовская «семерка» тем не менее сделала милость и разогналась до девяноста километров в час. Видимо, чувствовала, что этот побег из города – ее лебединая песня, как, впрочем, и моя. Разогнавшись, она проехала еще тридцать километров и окончательно заглохла. Я вышел из машины и сел на землю, прислонившись к колесу. Сколько было до Казани, я не знал. Судя по карте – километров двести.

негромко пел из магнитолы Morrissey. Будущее было подсвечено огнями рассыпанных вокруг поля домов. Богом забытый поселок. Свет окон. Лай бездомных собак. Но все же свет.

Дорога от гаража до окрестностей Казани, казалось, была затянута пеленой. Я не видел лиц прохожих и не различал цвета домов и едущих рядом машин. Только смазанные огни светофоров. Единственным ярким пятном был рекламный щит у выезда по Ярославскому шоссе в «замкадье», который я успел детально разглядеть, пока стоял в глухой пробке. Большие красные буквы:

ПОЧАСОВАЯ ОПЛАТА ТРУДА.

РАЦИОНАЛЬНАЯ АЛЬТЕРНАТИВА БЕЗРАБОТИЦЕ.

КАРТЕЛЬ: ПРЕОДОЛЕЕМ КРИЗИС ВМЕСТЕ.

Там, где раньше стояли толпы гастарбайтеров, теперь толкались бывшие менеджеры по продажам, бухгалтера, сотрудники инвестиционных компаний, рекламных агентств и девелоперских контор. В городе некуда было инвестировать, нечего развивать и некого рекламировать. Созданные на выезде из него «Бюро временного трудоустройства» предлагали работодателям секретарш на три часа, курьеров на неделю и бухгалтеров с повременной оплатой. От желающих не было отбоя. Еще год назад многие из них останавливались здесь, чтобы подхватить по дороге на дачу пару таджиков для починки забора. Теперь приезжают за ними. Не часто, но приезжают. Пристально рассматривая, тщательно осведомляясь о навыках и подолгу торгуясь. Несмотря на официально установленные минимальные расценки, все на них плюют. Работа теперь нужна не «с возможностью карьерного роста», не «с гарантированными бонусами», не «с достойным социальным пакетом», а любая.

Телевизор радостно рапортовал, что программой «рациональной альтернативы безработице» уже воспользовались двести тысяч москвичей. Спасибо картелю, что в эти сложные для всех дни, несмотря на… и так далее. Двести тысяч «воспользовавшихся» или двести тысяч тех, которыми «воспользовались». Впрочем, какая теперь разница? Недавно появившаяся у меня тяга к сложению длинных определений в аббревиатуры выдавливала из новой программы последние капли оптимизма. «Реальная Альтернатива Безработице». Р.А.Б. Сколько, вы говорите? Двести тысяч?

Кто теперь обращает внимания на подобные аббревиатуры? Кому интересны такие унизительные совпадения? Машины, пешеходы, дома с горящими окнами. Миллионы и без того униженных людей. Шестнадцать миллионов ко всему безразличных существ. Шестнадцать миллионов отсутствующих…

Я бежал от них без колебаний. Решение почти не обдумывал. Меня больше ничто не держало в Москве. Впрочем, уверенности в том, что Нотов неправ и в Казани настоящая революция, не было никакой. Но мне больше не за что было зацепиться. Мне нужен был любой, даже самый фантастический слух о том, что где-то есть люди, у которых получилось. Те, кто не дал себя сломать.

Напоследок я заглянул в салон. Там все еще было тепло. Я вдохнул запах старой, прокуренной обивки, провел рукой по рулю, зачем-то потыкал в кнопки умершей магнитолы, вспомнил Нотовский гараж, ночные разговоры, виски, музыку, стряхнул пепел с «торпеды». Я понял, что теперь точно все. Тот мир кончился. Салон «семерки» оставался последней комнатой старого дома, которую еще не успел разнести в клочья металлический шар, привязанный к стреле желтого крана. Я прикрываю дверь, а шар медленно плывет навстречу кирпичной кладке… щелкает дверной замок, и шар касается стены. Все рассыпается.

Следующую ночь я проведу в сарае для скотины, на окраине села. Я не усну. Я буду глядеть через маленькое окошко на звезды, которые потом сменятся студенистым рассветом. Я буду ждать, когда первые лучи подсветят кромку леса и свалявшиеся комья земли на поле, я выйду из сарая и буду ходить кругами, пока старик, отзывающийся на Витька, не вернется, чтобы забрать все оставшиеся у меня деньги в качестве оплаты за проезд. Нотовскую «семерку» я оставил ему. «Парник устрою», – хитро сощурился он, прикидывая в уме, сколько литров водки сможет получить по бартеру за эти останки.

От него будет пахнуть самогоном, а при взгляде на перекошенную подводу и заплетающуюся в ногах лошадь я вспомню сельские рассказы из школьного учебника. Старик окажется балагуром и всезнайкой. Он будет говорить о «текущем моменте» и спрашивать: «Что у вас в Москве говорят, кризис-то будет?» Он немного запутается на перекрестке и чуть не потеряет дорогу в лесу, но это не помешает ему проехать разбитыми тропами мимо милицейских постов, сказать армейскому наряду, что везет в Казань «внучка к беременной бабе» и высадить меня через день у обочины, сказав на прощанье: «Лошадь – не машина, бензина не жрет».

Разрушенные одноэтажные дома, бывшие когда-то дальней окраиной Казани, теперь превратились в «подступы к городу», кадры из военной хроники. Они выглядели так, будто какой-то гигант, обладатель неровных, но очень острых зубов методично откусывал им крыши. Правда, в некоторых окнах еще сохранились стекла, а кое-где на крышах видны были люди, которые пытались их чем-то залатать. Рядом с одним из домов приткнулся бронетранспортер, или как там его называют? Металлическое чудовище без колес, со следами пламени на буром теле и дыркой с разорванными краями в башне. Должно быть, колеса машины были сняты хозяйственными жителями и теперь служили детской площадкой в одном из окрестных дворов, или резина пошла на костры, или для чего там еще. Не суть. Главное, что даже в этих развалинах было больше жизни, чем в мегаполисе, из которого я так поспешно бежал.

По обочинам дороги стояли обгоревшие остовы легковых машин и какой-то раздолбанной сельскохозяйственной техники. Валялись пробитые металлические бочки с армейской маркировкой, кучи опаленной ветоши, останки конструкций рекламных щитов, поваленные деревья, погнутые балки и перевернутые телефонные будки, из которых, видимо, строили баррикады оборонявшие город. В самой дороге зияли черные дыры от разорвавшихся снарядов, а поля вокруг местами были покрыты какой-то пепельно-серой, похожей на сгоревший мусор шлакообразной массой. Я смотрел по сторонам, представляя, что здесь, вперемежку со всем этим, недавно лежали трупы. Много трупов, которые просто не успевали убирать. Может быть, над трупами даже кружили птицы, совсем по-киношному. Хотя в воздухе не было видно птиц. Ни одной. Судя по всему, здесь шли отнюдь не «столкновения с боевиками». Здесь была настоящая война.

Вскоре я нагнал группу потрепанных людей, тащивших набитые пожитками большие клетчатые сумки, как у «челноков» на вещевых рынках, кативших детские коляски с вещами или толкавших перед собой продуктовые тележки из супермаркетов. Многие были с детьми. Я молча встроился в хвост и двинулся за группой. Наверное, эти люди тоже идут в Казань, и скорее всего, знают дорогу, подумалось мне.

Мы шли вперед, огибая выбоины в асфальте и дорожные завалы. Люди общались между собой вполголоса, и мне удавалось расслышать только отдельные слова вроде «продукты», «мыло», «комитеты», «федералы», «дешевле, чем на рынке», «вода» и «обещали расселить», а потом я перестал прислушиваться. Впрочем, я также никого не интересовал, лишь один раз идущий впереди дед разжился у меня сигаретой.

По дороге нам попался рекламный щит. На белом прямоугольнике красной краской по-русски было выведено: «КАЗАНЬ – НОВАЯ СТОЛИЦА РОССИИ». Под надписью герб: на фоне нефтяной вышки барс, держащий в лапах автомат Калашникова. В нескольких местах щит был прострелен автоматными очередями. Судя по тому, что опоры, на которых он стоял, были укреплены частями разбитых автомобилей, щит уже не раз валили на землю, но потом он снова поднимался. С минуту я постоял перед ним, рассматривая причудливые узоры от пуль, пока не спохватился, что колонна уже далеко ушла вперед. Беженцев щит не интересовал. Мне подумалось, что здесь они, кажется, наконец проиграли.

Впереди показался железнодорожный мост, вернее то, что от него осталось: одна сторона металлического каркаса, похожая на скелет с погнутыми ребрами, торчащая из воды средняя опора и часть каркаса, валяющаяся на берегу. Мы начали медленно спускаться с обрыва, пока не оказались у некоего подобия понтонной переправы, которую охраняли одетые в камуфляж люди с автоматами и красными повязками на рукавах. У входа на переправу стояла длинная очередь, так как на понтоны запускали небольшими группами. Я подумал о том, что будут проверять документы, дающие право на вход в город. С другой стороны, какие документы могут быть у беженцев? Как обычно при столкновении с проверяющими органами, у меня наметились легкие мурашки в области затылка. Хотя я ничего и не нарушал, от советского чувства страха, внушаемого любыми властями, избавиться мне, видимо, уже не удастся. Некоторых выводили из очереди и обыскивали чуть в стороне, что напоминало кадры из старых фильмов про революцию. В таких фильмах после сцен обыска обычно шли сцены расстрела. Мурашки усиливались.

Наконец очередь дошла до меня. Вход на понтон преграждал здоровенный, пытавшийся казаться бдительным татарин с автоматом, переброшенным за спину.

– Куда идем? – хрипло поинтересовался он, оглядев меня сверху вниз.

– В Казань.

– Откуда?

– Из Москвы, – честно ответил я.

– Фиить, – присвистнул он. – И зачем?

– Не знаю. Может, у вас тут лучше? – пожал я плечами. – Я просто взял и сбежал.

– Чудной! – рассмеялся татарин, и обратился на родном языке к напарнику, заполнявшему большую канцелярскую тетрадь, сидя на перевернутом металлическом ящике. Напарник поднял на меня глаза, попросил документы, минуты две вертел их, насупив брови, потом изрек:

– Тебе в комитете зарегистрироваться надо, понял? Дойдешь до центральной площади, спросишь комитет. У нас без регистрации нельзя. Никому теперь нельзя.

Человек с тетрадкой подал знак рукой, и татарин с автоматом сделал шаг в сторону. Я ступил на понтонный мост.

Мне предстояло мое собственное взятие Казани. Правда, Казань об этом ничего не знала. Для нее я был всего лишь еще одним «лицом без регистрации»…

На другом берегу дорога была значительно лучше, хотя следы от взрывов попадались и тут. Видимо, федералы сюда так и не переправились. Иногда мимо проносились крашенные в камуфляж «Газели» и УАЗы, еще реже – гражданские автомобили. Дома по обочинам местами также были разрушены, но людей на улицах все равно было больше, чем за рекой. Мы миновали блокпост: затянутое маскировочной сеткой строение, рядом с которым стоял танк, несколько гражданских машин и бэтээр. Чуть дальше располагались два зенитных орудия. Видимо, город все-таки бомбили. На блокпосте у меня еще раз проверили документы и настоятельно порекомендовали как можно скорее зарегистрироваться.

Метров через триста после блокпоста показалась огромная синяя коробка гипермаркета «МЕТРО». Стекла первого этажа отсутствовали, на входе стояли вооруженная охрана и милицейская машина с заклеенными скотчем гербами. Парковка перед гипермаркетом была уставлена пустыми тележками, но сам магазин не работал.

Вдруг послышался грохот разбивающегося стекла. Я обернулся и увидел на асфальте куски желтого пластика. Подняв голову, я заметил на крыше людей, которые возились вокруг больших, местами простреленных желтых неоновых букв. Через минуту еще одна буква полетела вниз, на мостовую. За ней еще и еще. Пока наконец гипермаркет не стал называться «О». Наблюдать дольше не было смысла, тем более что монтажники слишком долго возились с последней буквой. Миновав перекресток с оживленным движением, я услышал, как позади меня снова раздался грохот разлетающегося пластика. Впервые за последние месяцы мое настроение улучшилось. Сердце наполнялось уверенностью.

В РЕКО, «регистрационном комитете», занимавшем здание четырехэтажного торгового центра, я провел часа четыре. Бывшие торговые секции и павильоны стали рабочими местами для девушек, забивавших в компьютеры регистрационные формы. Народу было очень много, и для предотвращения бардака каждую секцию отделили заборчиком, у которого стояла охрана. Вокруг сновали люди в камуфляже; время от времени, в сопровождении вооруженных бойцов, павильоны посещали серьезные мужчины в деловых костюмах, переговаривавшиеся по рациям. Мобильная связь в городе отсутствовала.

Здесь было очень шумно, но это был особый шум. В нем не слышалось напряжения, характерного для стихийного бедствия, или тревоги, или агрессии. Люди были вполне дружелюбны. Они еще были способны улыбаться и даже смеяться. Два раза в час в зал выносили огромные алюминиевые кастрюли с горячим чаем и выкатывали тележки с пластиковыми стаканчиками. Девушки на раздаче призывали экономить стаканы и не создавать толчеи. Но чаепитие и так проходило весьма организованно. Никто не пытался пролезть без очереди или схватить несколько стаканов сразу. Было заметно, что город уже освоил правила военного времени.

За часы, проведенные в РЕКО, я познакомился с несколькими молодыми ребятами, вкратце рассказавшими хронику прошедших событий. Нотов оказался прав: накрученные СМИ жители поверили, что менеджеров, вышедших на улицы, поддерживать не стоит. Но поскольку Казань значительно меньше Москвы, люди здесь поверили и менеджерам, которые были их соседями, детьми или детьми друзей. Информация передавалась от двора к двору, от дома к дому, пока обыватели не укрепились в мысли, что виноваты в кризисе не менеджеры, которые к тому же никогда не зарабатывали тех денег, о которых кричал телевизор. Неделю в городе шло брожение, пока наконец народ не стал выходить на улицы с требованием к федеральным властям разобраться с истинным виновником происходящего дерьма. С картелем. Картель начал было действовать по московской схеме – людей пытались разогнать по домам или офисам, чтобы потом начать разбирательства, чистки и ссылки на «тренинги». В Казань начали перебрасывать усиленные отряды Объединенной службы безопасности. И все вроде шло по плану до того момента, пока местная милиция не отказалась помогать ОСБ. И тогда линия фронта в самом деле прошла через каждый подъезд…

Каким образом руководству картеля удалось договориться с федеральной властью об армейской поддержке, я не понял. Но факт остается фактом – как только в Казань стала подтягиваться техника, в городе началось вооруженное восстание. У руководителей «Ак Барсов», как они себя называли, нашлись и финансы, и деньги, и влияние. А главное, у них обнаружилась воля. Бои под Казанью продолжались больше двух месяцев с переменным успехом, пока солдаты, в основном уроженцы регионов, не стали пачками переходить на сторону повстанцев вместе с техникой. Отбив несколько атак на город, «барсы» перешли в наступление, оказались в численном перевесе и вытеснили за границу республики части ОСБ и приданные им войска. Точнее то, что от них осталось после повального дезертирства. Несколько раз город бомбили, но кто-то «наверху» понял, то применять авиацию против собственных граждан, отстаивая интересы пусть и крупных, но все-таки частных корпораций, не стоит. Бомбардировки прекратились. «Барсы», правда, успели сбить два вертолета, и остов одного из них был выставлен на центральной площади на всеобщее обозрение.

С того момента началось молчаливое противостояние сторон. В СМИ ситуация подавалась в виде обрывочных сведений о «локальной вспышке насилия», «кратковременных беспорядках, подогреваемых бездельниками на фоне кризиса», и прочего в том же духе. Естественно, что правоохранительные органы при этом «полностью контролировали ситуацию». Разрозненные сообщения об истинном ходе дел отчаянно глушились либо представлялись как «дезинформация, имеющая целью дестабилизировать непростую экономическую и политическую ситуацию». На момент моего появления в Казани ситуация выглядела тупиковой. С одной стороны, федералы больше не пытались атаковать республику, но и признать факт свершившегося там переворота не торопились, картель уже слишком сильно ввинтился в государственную систему. С другой – «барсы» ничего не требовали от правительства: ни признания независимости, ни отделения. Требования повстанцев состояли лишь в одном: участники картеля больше никогда не будут заниматься бизнесом на территории Татарстана. Любая корпорация, решив осуществлять деятельность в регионе, обязана была зарегистрировать предприятие, в котором пятьдесят один процент должен был принадлежать республике. По словам парня, чья жена работала во вновь образованном Финансовом комитете, главное было договориться с центром об отчислении налогов. А судя по тому, что неделю назад в Казани снова заработал аэропорт и в город зачастили самолеты с правительственными делегациями, переговоры шли весьма и весьма успешно.

Это не могло не обнадеживать. Теперь мне было понятно – это действительно победа.

Главным словом этих дней стало «восстановление». О нем говорили по местному телевидению, в очередях, барах, открытых теперь допоздна. Это слово означало, что мирная жизнь вернется. И не просто вернется, а непременно станет лучше.

Во вторник вечером комендант общежития передал мне, что согласно распоряжению Комитета по труду, мне предстоит пройти дополнительную регистрацию с заполнением анкеты о прежних местах работы, профессиональных навыках и всем таком, о чем обычно пишут в резюме. Анкету, пахнувшую свежеотпечатанной типографской краской, он вручил мне на месте. Это действительно была стандартная бумага, их тех, что соискатели заполняют в рекрутинговых агентствах, разве что отсутствовала графа «хобби». Видимо, в период «восстановления» у человека не могло быть никаких не связанных с работой увлечений…

На мой вопрос: «Зачем это?» он лишь развел руками, предположив, что будут созданы новые компании, которым необходим квалифицированный персонал. Для того и создается «единая информационная база», как написано в распоряжении.

– Тем более что ты из Москвы, – улыбнулся комендант, – а там такие нужны…

– Ну да, – кивнул я, засовывая анкету во внутренний карман.

Что-то подсказывало мне, что «туда», где «такие нужны», мне попадать не хочется. Настроение стремительно портилось. То ли из-за дождя, то ли оттого, что я слишком хорошо знал, что такое «единая информационная база», то ли из-за внезапно появившегося у меня ощущения, что атмосфера в городе безвозвратно меняется. Становилось душно…

Первыми ласточками грядущих перемен стали «Мерседесы» с мигалками, в одночасье сменившие камуфлированные УАЗы. Сначала их было несколько, и передвигались на них исключительно руководители «барсов». Потом парк спецтранспорта начал быстро расширяться, лобовые стекла машин украсили разноцветные пропуска и талоны, обозначавшие принадлежность к разным комитетам, а вооруженная охрана, гонявшая ранее на «Нивах», пересела в свинообразные джипы. Однажды, проходя мимо Казанского кремля, я заметил, что вся площадь перед зданием администрации заполнена машинами. На их бортах был герб «барсов», и в лапах у зверя вместо автомата появился российский флаг. Нефтяная вышка на заднем фоне пока оставалась.

Потом в городе появилась мобильная связь и строительная техника. Понеслись слухи о том, что «Москва утвердила бюджет на восстановление», вскоре все наладится, и будет много нового жилья, а главное, работы. Но работа теперь будет другой, не такой, как до кризиса. Впрочем, какой именно она будет, не уточнялось.

Дыхание этого нового ветра первыми почувствовали клерки, которые стали собираться группами у бывших офисов. Каждое утро по дороге на работу я видел этих людей, одетых в деловые костюмы. Сначала они стояли с растерянными лицами, не понимая, что того места, куда нельзя опаздывать, больше не было. В их сознании не укладывалось, что двери офисов никто не откроет, их просто некому открыть. Рабочие столы клерков давно покрылись пылью, документооборот умер, начальников больше не было, а корпоративные столовые были завалены грязной посудой. Но клерки продолжали приходить сюда, грустно смотреть на окна своих бывших кабинетов, дергать ручки входных дверей и задавать коллегам один и тот же вопрос: «Когда?». Им больше нечем было заполнить пространство с девяти утра до шести вечера. Некуда себя деть, ведь там, за стеклянными дверьми, была их настоящая жизнь. Жизнь, в которой «весело и вкусно», «креативно и увлекательно», «стабильно и перспективно». Я не мог поверить, что многие из этих людей в феврале стояли на улицах, но так оно и было. И я снова вспомнил Нотова. Похоже, он был прав: они выходили не делать революцию, они выходили торговаться. И между собой вчерашними и собой сегодняшними не видели никаких противоречий. Так же, как и их старшие товарищи, сменившие камуфляж и расшатанные сиденья военных джипов на темно-синие костюмы и мягкие кресла лимузинов.

С каждым новым утром лица клерков менялись. Страх пропадал из бегающих глаз, и лица обретали уверенность. Они чувствовали, что двери скоро откроют, как собаки издали чувствуют возвращение хозяев. Другая работа скоро появится. Жизнь наладится, и все будет по-прежнему. Не хуже, чем у людей, или как там говорится? Мой напарник по траншее сказал, что, по слухам, через две недели отменят комендантский час, а в магазинах прекратятся перебои с сигаретами…

Через неделю после заполнения анкеты меня неожиданно вызвали к начальнику Комитета по труду, успевшему к тому времени преобразоваться в Региональное агентство по трудоустройству. Офис агентства находился на улице Ленинградской в здании гостиницы «Палас» и занимал весь второй этаж. Секретарша мариновала меня в приемной часа полтора, объясняя это невероятно плотным графиком и «постоянно сдвигающимися совещаниями» Волосова, начальника агентства. Судя по хорошему кофе и пачкам московских глянцевых журналов, которыми была завалена приемная, здесь восстановление уже началось. И другая работа тоже появилась.

Я смотрел в окно, наблюдая за тем, как блестит на куполе Кул-Шарифа медленно заходящее солнце, я видел людей, торопящихся в мечеть, я наблюдал за детьми, игравшими на улице в мяч. Потом мой взгляд уперся в Кремль, над которым теперь реяли два флага: «барсовский» и российский, а чуть в стороне от Кремля, на магистрали дорожные рабочие заканчивали устанавливать опоры для рекламного щита. Я уже начал понимать, для чего меня сюда пригласили и о чем пойдет разговор. А в приемной тихо играло радио, и Земфира пела о том, что ей «приснилось небо Лондона, в нем приснился долгий поцелуй», а я думал, что мне уже давно ничего не снится. Ни поцелуи, ни небо, ни ее глаза. Каждую ночь я засыпал, молясь неизвестно кому, чтобы увидеть во сне Аню. Но ничего не происходило. Я не видел снов. Только темные провалы между сумерками сознания и рваными краями неба в моменты пробуждения.

Наконец меня вызвали в кабинет. Секретарша, описав бедром параболу, достойную олимпийской чемпионки по гимнастике, открыла дверь кабинета на себя и жестом пригласила меня войти. Я нехотя поднялся. Навстречу из кабинета выкатились несколько мужчин примерно моего возраста, с папками подмышкой. Каждый из них заискивающе прощался с секретаршей, выбегая из приемной семенящей походкой. Входя я обернулся, будто проверяя, не забыл ли чего, хотя на самом деле мне хотелось еще раз глянуть в окно на заходящее солнце. Но с той точки, где я стоял, его уже не было видно…

– Ты дверь за собой прикрой поплотнее. – Нестеров сидел полуразвалившись в массивном кресле коричневой кожи, видимо, перемещенном сюда из бывшего лобби-бара, и курил сигару. На нем был темно-синий костюм, белая сорочка и темный галстук, повязанный невероятно большим узлом. На столе стояли монитор и бутылка виски. По столу были нарочито разбросаны пухлые картонные папки с регистрационным номером и тисненым «барсовским» гербом, так что сидящий напротив мог прочесть на каждой «Личное дело соискателя». Обстановка была слишком театральной, как это и бывает в провинциальных учреждениях и кабинетах небольших начальников, наделенных ограниченными полномочиями. Тошнотворная «совковая» помпа, призванная поразить воображение просителя. Но меня трудно было чем-либо поразить, тем более что я ни о чем и не просил. Даже то, что в моей жизни снова появился Нестеров, не стало для меня сюрпризом. Пожалуй, я даже недоумевал, как эта встреча не произошла раньше. В кабинете следователя, например. Я пришел к тому, что последние события настолько связаны друг с другом, настолько убийственно логичны, что места для сюрпризов просто не осталось. Уж в чем в чем, а в этом я был уверен теперь на сто процентов.

– Удивлен? – осклабился Нестеров, поднимаясь из кресла.

– Не очень, – выдохнул я.

– Виски будешь?

– Давай. – Я отметил, что Нестеров немного погрузнел. – А ты, значит, теперь Волосов…

– Так и у тебя, Исаев, тоже чужой ИНН, да? Иначе как бы тебя на почту приняли? – Нестеров засмеялся и погрозил. – Я к встрече подготовился.

– А к чему она, наша встреча? – Я сделал глоток. – Нам есть что обсуждать?

– А ты не меняешься, – зло усмехнулся он, – все такой же быковатого вида подросток.

– Ты зато меняешься, как хамелеон! – Я достал сигарету. – Ты у нас теперь кто? Дай-ка угадаю. Повстанец? А что? Менеджером был, начальником стать не удалось, стукачом у картеля поработал, теперь только в революционеры.

– Дурак ты, Исаев… Я тебя позвал поговорить о сотрудничестве, а ты, я вижу, последние мозги в «блоке» оставил.

– А ты вообще допускаешь, что между мной и тобой может быть сотрудничество? – признаться, мне стало даже интересно.

– Я все допускаю. Знаешь, Исаев, я не злюсь на то, что вы с Загорецким меня тогда слили. Я и сам считаю, что все средства хороши.

– Вот тут мы с тобой никогда не договоримся!

– Брось кривиться, Исаев! Чем вы-то лучше меня? Вы абсолютно такие же! Деньги мы вместе пилили, или забыл? Львова все сообща убирали. Меня, опять же… Да и на охоту ты тоже ездил, так что ничто человеческое… – Он как-то отвратительно хмыкнул, выпил и налил еще. – И потом, ты не смотри, что у меня должности мелкие, я выше из принципа не лезу, там слишком серьезно играют, а я собираюсь долго жить.

– Короче, – я залпом допил из своего бокала, – чего ты хочешь? Давай к делу!

– Нет уж, ты меня выслушаешь для начала, я тебе наглядно докажу, что мы с тобой на одно лицо, – он ощерился, – близняшки то есть. Только я постарше и покруче – но ты еще наверстаешь, да, старина? Помнишь того хмыря, что вылетел тебе навстречу из окна, когда ты в корпорацию пришел?.. Не помнишь? Ну Евдокимова-то помнишь, знамо дело…

– Что ты хочешь сказать?! – похолодел я.

– Да ничего… Так, преамбула. Я тебя не для этого вызвал. Война между «барсами» и картелем закончилась. Сегодня-завтра главы повстанцев получат портфели министров нового республиканского правительства, а это значит… – Нестеров встал и начал расхаживать по кабинету. В его движениях обозначилась чиновничья определенность. – Это значит, что картель возвращается. Люди не могут все время играть в революцию. Всем бабки нужны, и «барсам», и людям, и картелю. А центру – налоги. В век глобализации, Исаев, выгоднее договариваться, а не быковать…

– То есть ты здесь представляешь «силы глобализации», – все еще потрясенный его признанием, сказал я.

– Профессионалы всем нужны. Ими не разбрасываются даже во время революций. Вернутся корпорации, вернется рынок труда. Нужно будет искать новые кадры взамен тех, кого перестреляли…

– …Нужно будет эти кадры заносить в базу, отсеивать, контролировать, следить, чтобы они опять на улицу не вышли…

– Во-во, а делаешь вид, что дурак полный! – Нестеров заржал. – Я, Саша, всегда к тебе хорошо относился, кстати. И комбинацию вашу оценил. Даже аплодировал про себя… жалко, сам не успел сыграть на опережение…

– А как это соотносится с тем, что будущие новые министры вчера стреляли в федеральные войска и громили все эти «МЕТRО», «ВР», «Макдональдсы»? Неужели сегодня они готовы создавать информационные базы, чтобы следить за теми, с кем вчера обороняли город? – Все во мне клокотало от ярости и отвращения. – Или этот твой картель решил грамотно всех развести, чтобы под прикрытием Агентства по трудоустройству отныне контролировать население? Чтобы больше никаких «фронтов» и «барсов»?!

– Ты думаешь, все эти «барсы» поменяют теперь свои машины и кабинеты на окопы? Или будут противиться созданию информационных баз и жесткому контролю? Это ты, Исаев, роешь траншеи для коллектора, а у этих все хорошо. Они больше не «повстанцы», и до твоей свободы им дела никакого нет. Более того, теперь ты, а не картель им враг. Ведь такие, как ты, поняв, что их в очередной раз кинули, могут опять начать играть в войнушку. Против всех.

Голос Нестерова звучал издалека, будто за кадром. Я стоял у окна и смотрел, как из ворот Кремля выезжали «барсовские» машины с гербами и представительские тачки без спецсигналов и пропусков, «Мерседесы», «БМВ», «Ауди». Во мне не было никаких чувств. Осталась лишь боль и дикая злоба.

– «Топы» с переговоров поехали, – продолжал гудеть у меня за спиной Нестеров. – Эта тачка «кока-кольщиков», вчера из Москвы прилетели. Вон та «Ауди» – «Райфайзен банка». Понимаешь теперь?

Все было как в старом кино. Медленно, но очень выразительно. Часы показывали пять минут восьмого. Закончился еще один рабочий день.

– Это факт, – кивнул Нестеров, глядя на часы, – ничего не меняется. Начальство как уходило в семь, так и уходит. А мы все сидим и сидим. Хотя я теперь тоже вроде начальство. У меня даже ксива есть! – Довольный, он вытащил из кармана темнокожее удостоверение. – Кстати, когда я тебя в компьютере нашел, мог сразу решить твой вопрос. Но время делает нас терпимей, Исаев.

– Время делает нас толстокожими, – хмыкнул я, подняв глаза к потолку и пытаясь проследить за траекторией полета мухи.

– Ну, типа того, – пожал плечами Нестеров. – Короче, предлагаю тебе стать моим замом. Переедешь из общаги в нормальный дом. Будут бабки, найдешь себе нормальную телку. Все что угодно. В разумных пределах, разумеется. У меня теперь знаешь какие полномочия? Головой поедешь…

На столе Нестерова зазвонил телефон. Он нажал на громкую связь.

– Скажите, я могу уйти? Я вам не нужна? – вкрадчиво осведомилась секретарша.

– Пожалуй нет. Я гостя сам провожу. Завтра вы мне понадобитесь без десяти девять! – голосом без интонаций ответил Нестеров и отключил связь. Он очень нравился себе в этот момент. – Вот такие дела, я тебе скажу…

– Скажи лучше, как скоро человек становится ублюдком? Какой суммой это измеряется? Какой должностью? – стараясь казаться спокойным, спросил я.

– А это от человека зависит, – сухо ответил Нестеров. – Кому и сто долларов деньги.

– А тебе что для этого понадобилось? – Я подошел к столу, взял бутылку «Dewars» и отхлебнул прямо из горла. – Или ты таким родился?

– Я думал, у тебя еще что-то в башке осталось, – разочарованно произнес Нестеров. – Видно, ошибся.

– Я никогда не буду с тобой в одной команде, – процедил я. – Лучше всю жизнь траншеи копать или посылки перебирать, чем в твоем гестапо работать…

– Ну и мудак ты, Исаев! – Нестеров забарабанил пальцами по столу. – Таких, как ты, нужно просто мочить. Как Евдокимова. Тоже правдоискатель херов. Я тебя, Исаев, просто уничтожу. Я тебе устрою такой пиздец, что «Блок-фильтр» покажется санаторием, понял? – Нестеров заговорил свистящим шепотом. – Ты, сука, на коленях приползешь, но будет поздно! Ладно, разговор закончен. Вали!

– Понимаешь, Нестеров, есть такая херовина в человеке, – сказал я, поднимаясь со стула, – моральные принципы. Читал, может? Их нельзя пощупать, нельзя увидеть, нельзя взять в кредит и заложить. Они либо есть, либо нет, врубаешься?

– Ага, врубаюсь, – Нестеров нагнулся под стол и сплюнул в урну. – Говорят, твоя телка из-за этого повесилась. Из-за твоих или ее принципов, я не уточнял. Жалко, кстати. Симпатичная телочка. Правду говорят, что из-за тебя, или вру…

Договорить он не успел. Все произошло как во сне. Будто вовсе не я взял за горлышко бутылку, разбил о подоконник и, перегнувшись через стол, вонзил ее неровные края в шею вынырнувшего из-под стола Нестерова, с левой стороны. Он булькнул и выпучил глаза, глядя на меня в упор. Он не верил, что это конец нашей с ним истории. Его истории. Каких-то несколько секунд назад этот человек считал себя чуть ли не всесильным. А теперь его пальцы разъезжались по столу, должно быть пытаясь нащупать какой-нибудь предмет, которым можно было бы меня ударить. Справа налево. Наотмашь.

Я резко выдернул «розу», фонтан крови ударил мне в лицо. Я успел подумать о том, какими безвольными стали его пальцы, которые еще несколько минут назад энергично сжимали стакан. Я снова его ударил. Потом еще и еще. Нестеров схватился руками за горло, пытаясь защититься, и начал медленно заваливаться на правый бок. А я все бил и бил, я просто не мог остановиться. Перед глазами стоял туман, уши заложило, как при взлете. Я слышал только булькающие хрипы Нестерова и хруст стекла, вонзаемого в плоть. Эта ярость не имела ничего общего с той, которая охватила меня при разгроме офиса. Я делал то, на что раньше у меня не хватило мужества. Я убивал себя.

«Симпатичная была телочка… правду говорят, что из-за тебя?» Удар. Еще удар. Да, Нестеров, правда. Из-за меня, из-за тебя. Из-за Системы, которая вытолкнула нас на улицы. Из-за Системы, которая поделила людей на тех, у кого есть нормальная работа, и тех, кому отказывают рекрутинговые агентства. Из-за Системы, благодаря которой плодами революции стали лимузины темных цветов.

Ты, в общем, обычный ублюдок, Нестеров. И я не хотел тебя убивать. Я хотел убить себя, но не смог. Я трус, Нестеров, пусть и не плохой человек, но трус. И я хотел бы убить Систему, точнее, себя в Системе. Так уж получилось, Нестеров, что для меня Система – это ты. Еще удар. Еще.

Евдокимова убил не ты. Его убила Система. Ты просто стал ее орудием, да, Нестеров? Интересно, у тебя получилось с одного удара? Наверное да, ты же служил в армии. А у меня не получается. Ты все хрипишь и хрипишь, скотина, хрипишь и хрипишь! Никак не сдохнешь!

Ты прав, Нестеров, я тоже стал бы таким, уж будь уверен. Даже хуже. Не знаю, что мне помешало. Воспитание? Книги? Не знаю. Удар. Еще удар, уже в лежащий на полу труп. Я хотел, чтобы все было не так.

У меня ничего не осталось, кроме Ани. А когда и ее отобрали, я сбежал. Я хотел забиться в угол, залезть под кровать, умереть на неподъемной работе. И я спрятался от вас, пока ты не приехал и не вытащил меня из-под кровати. Зачем тебе это было нужно, а, Нестеров? Потому что ты, сука, и есть Система, которая снова вытолкнула меня на улицу. В криминал. И на этот раз у меня в руках оружие. Как там пелось про понедельники? Просто день такой кислый сегодня, Нестеров. Ты сам виноват.

Я отошел от лежавшего на полу тела, чтобы убедиться, что Нестеров не подает признаков жизни. Потом подошел, присел, повернул его к себе, оглядел раскромсанную шею и грудную клетку, посмотрел в его застывшие глаза и перевернул обратно. Тело стало издавать щелкающие звуки, видимо из-за множества ран и вытекающей крови. Стол, гербовые папки, стаканы, монитор – все вокруг было в крови. Я поднес правую руку к лицу, понюхал: пахло железом. Этот запах был везде. Запах живого железа. Бурого, кирпично-бурого цвета. Правая рука между большим и указательным пальцем была изрезана. Никогда прежде я не дрался битыми бутылками.

Открыв окно, я встал на подоконник, оценил расстояние до земли и прыгнул. Было не очень высоко, чуть выше второго этажа обычного дома. Кажется, я слегка подвернул ногу. Впрочем, это не мешало ходьбе. Я на ходу натянул на себя куртку и поднял воротник. Моросил теплый, по-летнему мягкий дождь. Окончательно стемнело. Через полчаса загудели сирены на блокпостах. Начинался комендантский час…

В общежитие я зашел с черного хода, предварительно раздевшись, будто иду из душа в конце коридора. В своей комнате я переоделся, бросил окровавленную одежду в пакет, чтобы вынести на помойку, в рюкзак положил бутылку водки, две пачки сигарет, документы и деньги. В последний раз оглядевшись, я открыл окно, повернулся, аккуратно перелез через край и, спрыгнув на землю, плотно закрыл раму. Я поймал себя на том, что мне нравится покидать помещения через окно. Было в этом что-то киношное.

Как теперь говорят, «даун-шифтинг». Впрочем, что может быть большим даун-шифтингом для менеджера среднего звена, чем убийство?

Через сорок минут видавший еще советских школьников «ПАЗ» высадил меня за городом, и я двинулся вперед по обочине, на перекрестке свернул направо и ступил на проселочную дорогу, которая, петляя, вывела меня к костерку. У огня грелись трое, и все они резко обернулись, заслышав мои шаги.

– Стой! – окликнул один. Но вместо того чтобы выполнить его команду, я даже не остановился. Мужики вскочили, поправляя автоматы, и принялись наперебой кричать: – Кто такой? Куда идешь? Стоять!

Судя по неслаженности движений, это были новички, косившие под ветеранов: бородатые, в камуфляже с закатанными рукавами. Дальнейшее движение вперед было опасным – профессионалы двумя ударами свалили бы меня с ног, а эти могли просто застрелить с испугу.

– Ребят, я свой, свой! – Это тоже было киношное, из советских фильмов про войну.

– Какой свой?! – шагнул мне на встречу самый рослый. – Документы!

– Александр Исаев, разнорабочий, – протянул я ему паспорт, обернутый справкой о регистрации.

Двое других окружили меня. Я ощутил, как дуло автомата подталкивает меня к костру.

– Исаев, да, – рослый вглядывался в документы, присев на корточки у огня. – И куда ты, Исаев, ломишься?

– Из города. Работу искать, – как можно спокойнее брякнул я, немного склонив голову набок. – Траншеи теперь спецтехника копает. Говорят, в деревне можно подработать. Там, где еще восстановление не началось.

При слове «восстановление» «барсы» переглянулись.

– Из Москвы! – присвистнул рослый. – А чего у нас чалишься, не в столице?

– Там теперь картель, людей в офисы нанимают на два-три часа. Как проституток.

– А чего в рюкзаке? – резко спросил стоящий справа лопоухий парень лет девятнадцати с веснушчатым лицом.

– Водка.

– Водка – это хорошо, – осклабился тип слева, татарин с косым шрамом на левой щеке. – У нас тоже есть.

Рослый поднял на него глаза. Потом перевел взгляд на меня. Лицо его потеплело.

– Ну, садись, Исаев!

– Может, я дальше пойду? – неуверенно предположил я.

– Куда?