Мерзкий старикашка Алек Сэй
Трибуны разразились восторженным ревом, а несколько танцоров сорвались с места и побежали к ведущим вниз лестницам, на ходу обнажая свои спатычи.
Черныш еще только начал разворачиваться, пробуксовывая на месте, а юноша уже был снова на ногах и несся к нему. Бык повернулся, когда Тумил уже вплотную приблизился, но не успел и шага сделать, как взявший хороший разгон парень прыгнул вперед и оказался стоящим на спине быка, широко раскинув руки.
Взревев от ярости и возмущения, бык прянул вперед, но ожидавший этого экс-послушник в тот же миг чуть подпрыгнул на месте и приземлился, все так же раскинув руки как канатоходец, уже на землю, не сдвинувшись в сторону, казалось, ни на пядь.
На сей раз бык начал тормозить медленнее, описывая дугу по танцовищу, а Тумил, ухватив свой плащ за один из углов, неторопливо поволок его по песку, двигаясь Чернышу навстречу.
Зверь громогласно фыркнул, вновь выпустив из ноздрей клубы пара, топнул копытом и бросился в атаку на жалкую козявку, посмевшую сопротивляться его мощи.
Мальчик все так же неторопливо двигался навстречу быку, а когда тот был уже совсем близко, набросил ему на морду плащ, лишая зрения, и отпрянул вперед и вбок.
Зверь споткнулся, сбавляя ход, наклонил голову вперед и подбросил плащ вверх и в сторону. Подбросил вместе с ухватившим его за рог Тумилом, описавшим в воздухе дугу и оседлавшим быка.
Черныш обиженно взревел и взвился в могучем прыжке, изогнув хребет, но парень уже скатывался по его спине эдаким колобком, ловко избежав пинка задними копытами, приземлившись на прямые ноги позади быка и продолжая держать в руке свой плащ.
Бык вновь начал разворот, дергано, злобно, и Тумил, повернувшись в сторону, выкрикнул что-то и вытянул свободную руку. Напряженно следящий за происходящим танцор кинул парню его бычий спотыкач — бросил точно, и ладонь моего стремянного обхватила ножны, притом что сам он так и не сделал ни одного шага в сторону.
Черныш снова устремился на юного танцора, стремясь смять его, стоптать, смешать с землей. Парень вновь бросил перед собой плащ, и на миг тот вырос стеной между человеком и животным, скрыв Тумила от глаз зверя. Бык притормозил, на краткое мгновение сбавил шаг, но ткань стремительно падала наземь. Издав торжествующий трубный звук, зверь вновь прибавил шагу, втоптал тряпку — теперь уже тряпку, ни на что, кроме мытья полов, не пригодную, — копытами в песок, ринулся туда, где видел человека последний раз…
Тумил, совершенно неожиданно для животного, оказался совсем в другом месте, сбоку, уже с обнаженным спатычем и нанес быку стремительный укол.
Оружие вырвалось из руки юноши, осталось в теле зверя, который продолжал двигаться вперед все медленнее и медленнее, начав спотыкаться. Наконец он окончательно остановился, и передние ноги его подкосились — бык рухнул на колени.
Тумил подошел к Чернышу и вытянул спатыч, упершись в бок зверя ногой. Бык опрокинулся в противоположную сторону, а из калиток начали выбегать спешившие на помощь парню танцоры.
Рев на трибунах перерос пределы возможного, а я вдруг понял, что все время поединка человека и животного сидел затаив дыхание и что сердце мое бешено колотится и покалывает.
— Потрясающе, — прошептал сидевший рядом со мной Касец. — Никогда не видел ничего подобного.
— Осмелюсь поздравить вас с дальновидным выбором стремянного, — негромко добавил Зулик.
Потом было награждение победителей, и Тумилу, разумеется, было присуждено первое место. Приз его — полсотни аннов, — правда, во дворец наместника несли под моим присмотром и без его участия. Едва парень покинул танцовище, как восхищенная толпа утащила его куда-то в буквальном смысле на руках.
В общем, вернулся Тумил только под утро, слегка трезвый, взъерошенный и зацелованный до полусмерти.
На следующий день никуда мы, конечно, из Тампуранка не уехали. И дело не только в том, что давешний герой приходил в себя после триумфа, хотя и это тоже. Поутру на прием к князю-наместнику приперлась гильдия танцующих с быками в полном составе — все пятьдесят с чем-то человек, от юнцов с едва пробивающимися усиками (по запоольской традиции, танцоры с быками относятся к сословию витязей, какого бы низкого происхождения изначально ни были, поскольку никто не скажет, что они с оружием обращаться не умеют) до уже вполне зрелых мужей, практически переставших выходить на танцовище и занятых на тренерской работе. Поводов для визита у них нашлось аж два. Вернее, три, но один из них к князю никакого отношения не имел.
Первой причиной являлась смена гильдейского главы, произошедшая этой ночью, — о подобных вещах наместника они обязаны уведомлять, хотя по факту гильдией, с их системой учеников, мастеров и подмастерий, они и не являются — скорее уж братством, вроде рыцарского ордена. Но поскольку такой организационно-правовой формы законодательство Ашшории не знает…
Главу, строго говоря, не только заменили на другого, зрелого уже мужика, чье время блистать на танцовище почти миновало, но и из самой гильдии поперли.
Это, впрочем, было внутреннее дело танцоров, лезть в которое Хурам формально права не имел, так что ограничился добрыми пожеланиями свежепредставленному новому главе. А вот вторая причина «заутрени» была аккурат по его части — танцоры выдвинули обвинения в адрес своего бывшего руководителя со смотрителем корреры в подготовке убийства и требовали над ними суда.
Ну, думаю, не надо объяснять, кого, по их мнению, собирались угробить смотритель и отставной глава.
Бежать и прятаться те, к чести своей, а может, и наместниковой, не стали — явились вместе со всеми и от обвинений активно отбрехивались.
— Какое убийство, что ты тут такое несешь? — ярился смотритель на нового танцороначальника. — О вас же радели! И так в народе недовольство, много за вход на корреру-де дерут, аж по три абаза с носа, а кушать вы все хотите! А быков мне на что закупать и кормить? Недовольных заткнуть как? На каждый роток платок повязать? А мальчишка сам пришел и сказался опытным плясуном! Погиб бы он — так что же? Силой его никто не тянул танцевать с быком, на аркане не выволакивал! Все знают, что выйти на танцовище — это риск большой, заодно и ворчуны бы язык попридержали, на кровь танцора глядючи! Глядишь, еще бисти на цену накинули бы, вам и вашим семьям на прокорм!
— На прокорм? — рычал в ответ новоназначенный гильдейский глава. — Мы кровью детей не питаемся, пес ты шелудивый! Это счастье, что парнишка и вправду знатный плясун оказался, какие раз в сто лет рождаются! Знал ты об этом, когда его на танцовище выпускал? Не знал! Толкнул мальчишку на выход, а сам против него — Черныша! Да с этим зверем ни один из нас выйти не отваживался, а ты — сопливого пацана!.. Убийство вы замышляли со своим двоюродным братцем, утробы ненасытные! Убийство это по всем законам, божеским и человеческим! И нет твоей заслуги в том, что парень жив остался!
— Ладно, мне позиции сторон понятны, — утомленно произнес князь Хурам.
Это я вчера после корреры отдыхал да пил настойку на корне валерианы, а ему до самого заката пришлось в торжествах участвовать.
— А что сам потерпевший по этому поводу думает?
— А ничего не думает, княже, — принимал делегацию наместник в тронном зале, куда доступ был свободный, ну я и притулился послушать за колонной.
Так-то обычно тут целая толпа собирается поглазеть, как князь с Большой Горы разбирает различные споры, но по раннему времени из зевак еще никого не было — только несколько присутствующих по обязанности чиновников.
— Думалка у него отваливается. Они же, — я кивнул в сторону танцоров, — только сейчас вспомнили, что Тумил еще совсем ребенок, а поили его всю ночь как взрослого.
— Ну скажешь тоже, брат, как взрослого… — смущенным басом (таким, что слышно было на весь зал) пробормотал кто-то из танцоров. — Не больше чем по половине чарки плескали…
— Но ведь сейчас его законным опекуном являетесь вы… брат Прашнартра? — обратился ко мне Хурам. — Что вы скажете по предъявленным обвинениям?
— Лично у меня тут сомнений нет, князь-наместник. Смотритель корреры знал о том, насколько опасен бык Черныш, и обоснованно рассчитывал на гибель Тумила, преследуя сразу две цели: повысить сбор за просмотр представления и окончательно посрамить архипастыря Тампуранка, который давно уже добивается проведения торжественной службы перед началом танца с быками. — Я вздохнул. — Но верно и иное. Тумил из Старой Башни знал, что последним выставляют самого матерого зверя, и рисковал своей жизнью на танцовище совершенно добровольно. С учетом всего этого единственное обвинение, которое не составит труда доказать в отношении смотрителя и бывшего главы гильдии, — это обвинение в преступном небрежении жизнью танцующего, которого они не уведомили об опасности, что могло повлечь, но не повлекло гибель юноши. Не знаю, как закон предписывает поступать в этом случае с гражданскими, а среди воинов положено допустившего такой проступок командира отстранять от чина с лишением права занимать командирские должности в течение трех лет.
— Смотритель корреры — должность выборная. — Князь покосился на приободренного моей речью обвиняемого. — Отстранить его — не в моей власти. Городской совет гильдий, конечно, прислушивается к моим рекомендациям…
— Тогда, возможно, я предложу выход, который не только позволит обойтись без обращения в совет, но и даст всем участникам конфликта сохранить в данной ситуации лицо.
— Воистину ваша мудрость безмерна, если так, — отозвался Хурам. — Я такого выхода не вижу.
— Все очень просто. Смотритель корреры уйдет в отставку сам. Добровольно. — Тот поглядел на меня слегка удивленно и изогнул бровь: мол, с чего бы это? — Ведь именно этого, как я понимаю, желает гильдия танцоров, и не так много времени пройдет, когда она этого добьется. Но зачем эти трудности всем вам? Объявлено будет: уходит он не оттого, что кто-то там чего-то желает, а потому, что уже организовал лучший из своих боев, какой не сможет повторить никогда, и отправляется в отставку, достигнув зенита славы. Разве в таком заявлении будет хоть слово неправды?
После недолгих препирательств на том и порешили, хотя негромкие советы «не доводить до греха и валить обоим из города» из толпы танцующих доносились довольно явственно. Думаю, развенчанные начальники прислушаются к этим добрым и, что самое главное, искренним пожеланиям.
На выходе из зала меня перехватил новый гильдейский глава.
— Ты того, брат… — Он помялся. — Сильно за послушника-то не серчай. Наши охламоны от радости с угощением не рассчитали, да и из горожан едва не каждый с таким молодцом выпить порывался. Совсем худо ему, да?
— Оклемается, — хмыкнул я. — Дело молодое. Я в его годы, помнится, не реже чем раз в месяц пить зарекался.
— Хорошо, когда наставник с пониманием-то, — ухмыльнулся глава. — Мы вот тут с ребятами обсудили… У нас есть такой знак, мы его лучшему танцору на год вручаем…
Он вытащил из-под шервани нечто вроде золотого горжета с отчеканенной бычьей головой на фоне шести перекрещенных спатычей и надписью: «Первый на танцовище».
— Вот. Это, в общем, Тумилу отдай. Насовсем, в знак нашего признания его мастерства. Мы себе новый закажем.
— Передать-то я, конечно, могу. Но лучше, если ты сделаешь это сам — мы все равно никуда до завтра не сдвинемся. И он после вчерашнего, и мне от давешних переживаний неможется… Ты приходи к вечеру, он как раз уже не будет чувствовать себя как старая половая тряпка. И еще грамоту ему выправи, что он отныне вашей гильдии почетный член. Мало ли, как оно в жизни повернется? Да и приятно ему будет, я уверен.
Действительно — обрадовался. Аж остатки алкогольной интоксикации как рукой сняло.
А на следующий день мы двинулись дальше. Князья, правда, предлагали спуститься по Великой Поо до Лаала, но я прикинул в уме время сплава, добавил еще день или два на поиск должного количества подходящих плавсредств и решил, что выигрыша по времени не будет никакого, как бы даже не наоборот.
Так и проехали мы через север Предпоолья и юг Хлеборечья до самого Баратиана без приключений.
Правда, из-за того что выехали мы с задержкой, да и двигались неспешно, мой радикулит жалеючи, слух о выступлении Тумила в коррере обогнал нас, и чем дальше от Тампуранка, тем все больше и больше он видоизменялся, вплоть до рассказа о чудовищном плотоядном туре, который терроризировал все Запоолье и разогнал дружину князя с Большой Горы. В личности чудо-богатыря, что поразил насланное богами в наказание чудище, молва расходилась, описывая то святого старца, то былинного витязя Серого Медведя, что веками под горой спал, а тут вдруг с чего-то проснулся, но сходилась в одном: благодарные жители Тампуранка прислали своему избавителю не менее чем двадцать пять девственниц, и он всеми разом овладел. А некоторыми — и неоднократно.
Дружинники с Блистательными по этому поводу откровенно зубоскалили, а Тумил смущался, краснел и бормотал что-то вроде: «И вовсе даже не двадцать пять, а три. И не девственницы вовсе. И не разом».
* * *
Лексик, князь Баратиани, был одним из немногих, кто держал сторону царевны Валиссы. Не потому что рассчитывал на какие-то преференции в случае ее регентства, а оттого что являлся принципиальным идио… Храни его Солнце, князь ставил закон превыше собственной выгоды, я хочу сказать.
Сам он нынче пребывал, разумеется, в Аарте, оставив управление доменом на тещу.
— Не на брата, сына или еще какого родича, а на женщину? — недоверчиво переспросил я, впервые услыхав об этом. — И ее что же, слушаются?
— Вы просто не знаете княгиню Шоку Юльчанскую, ваше высочество, — усмехнулся Арцуд Софенский. — Это не женщина, это кремень! После женитьбы Лексика на ее дочери она поганой метлой вымела из княжества всяческих разгильдяев и прихлебателей, а самого князя держит под таким каблуком, что тот, бедолага, и пикнуть не смеет. Он и на Совет-то, мне кажется, сбежал из-под ее власти, а теперь всеми силами пытается затянуть дело, чтобы не возвращаться.
— Но нельзя не признать, что княжеством зятя она управляет не только железной рукой, но и весьма благоразумно, — произнес Зулик. — Оглядитесь вокруг. Везде возделанные поля, сады, пастбища, виноградники, а если мы свернем на юг, к Гнилым Зубам, — князь указал на виднеющиеся на горизонте невысокие горные пики, — то увидим многочисленные шахты и железоделательные мастерские, число каковых за три года после свадьбы Лексика увеличилось вдвое. А припомните Баратиан каких-то лет пять назад, когда тут заправлял опекун молодого князя. Нищая, разоренная как после войны земля с забитыми, не смеющими поднять взгляд крестьянами. А сейчас? Красота, ну красота же, право слово.
— Да, была бы у меня такая теща, я бы, может, и не женился вовсе, — пробормотал Шедад.
— Благоразумно ли нам тогда ехать через княжество, тем паче через его столицу? — вступил в беседу первый десятник Касец. — Если люди князя Лексика и его тещи решат нам воспрепятствовать…
— С чего бы это? — спросил Зулик. — Самой княгине до того, кто на троне сидит, дела никакого нет, покуда этот человек не мешает ей преумножать богатство для дочери и внуков, а ее владетельный зять — фанатик закона. И раз уж по праву наследования брат стоит перед внуком, мы, напротив, можем рассчитывать на его поддержку, хоть сейчас он и за Валиссу.
— И на письме с условиями его печати не было… — обронил я.
— А вот через Эшпань нам действительно лучше не ехать, — добавил князь Тимариани. — Я бы предпочел сесть в Баратуре на барки и до столицы или хотя бы до слияния Поо с Долговодной добираться вплавь.
На том и порешили тогда.
Слова Зулика о процветании этой земли подтверждались на каждом шагу, так что на постоялых дворах я про блюда из свинских яблок даже и не заикался — неактуально это здесь. Сытно, привольно и номера без клопов.
Лишь в одном переходе от столицы княжества нам пришлось заночевать на свежем воздухе — трактир, где мы планировали остановиться, пару недель назад сгорел, причем узнали мы об этом, лишь миновав половину пути до него от последнего приличного пристанища путешественников. Начальник охраны встречного каравана с Касцом информацией поделился.
Возвращаться не стали. Глупо, да и страшного ничего нет — погода теплая, на небе ни облачка, чего бы и под сенью дерев не отдохнуть разок? Спина от долгой езды верхами и так отваливается, так что хуже мне уже не станет, а остальные тем более перетерпят некоторые неудобства.
Тем паче что на месте погорелого трактира уцелели практически все постройки, включая сеновал, — лишь здание постоялого двора пострадало. Хорошо так пострадало, даже стены почти целиком обвалились внутрь — фиг починишь. Только сносить и заново строить.
Покуда личный состав подготавливал места для ночлега и ужин, я в обществе Тумила (дабы было кому поднять царственную морду, буде споткнется) отправился побродить по окрестностям, ноги размять. Хорошо все же быть царем — никто работать не заставляет…
Стоило нам пройти вдоль небольшого ручейка буквально шагов двадцать, как до ушей наших донесся слабый и жалобный писк, какой издают маленькие, ослабевшие и отчаявшиеся вконец зверушки.
— Что это? — Я покрутил головой, оглядываясь. — Слышишь, плач какой-то? Откуда ж он раздается?
Парень тоже прислушался, потом отодвинул ветвь какого-то куста, нависшего над руслом. Писк сразу же стал отчетливее, и я поглядел туда же, куда и мой стремянный.
— Ах ты ж!.. — охнул я и полез под ветки.
У самой воды в грязи едва заметно копошился маленький, непонятного, из-за налипшей на шерстку земли, цвета котенок.
— Погоди, твое высочество. — Тумил ужом ввинтился в заросли, подхватил малыша на ладошки и вынес ко мне.
Котенок задергался и заплакал сильнее.
— Замерз-то как, — пробормотал я, принимая звереныша. — И голодный, не иначе. Где ж твоя мамка-то?
— Там вон, дальше, дохлая валяется, — мрачно сообщил парень. — Порвал кто-то. А котейка слепая еще, сама не ест.
Малыш начал тыкаться носом в мои ладони, разыскивая титьку и попискивая жалобно.
— Теперь сдохнет от голода, — вздохнул Тумил. — Давай, высочество, я ее утоплю, чтоб не мучилась?
— Башку свою глупую утопи, балда, — цыкнул я. — Дуй в лагерь, спроси козьего молока — некоторые в деревне, что мы вчера проезжали, себе покупали. Наверняка у кого-то хоть чуток осталось. И хлеба еще надо.
Я провел ладонью по грязной свалявшейся шерстке.
— Мы тебя обязательно выкормим, маленькая.
Несколько минут спустя я совал котенку в пасть кусочки смятого хлебного мякиша, пропитанного молоком, а окружающие на это смотрели и диву давались. По принципу «у монархов и монахов свои причуды, а когда он два в одном, так и тем более».
На кошачью титьку продукт был похож слабо, так что сначала зверенок пиханию в рот непонятно чего не обрадовался, а напротив, из последних сил попытался мою руку с хлебом отталкивать, но быстро смекнул, что из этого тоже идет молоко, и тут же присосался как пиявка.
Хлебный мякиш, разумеется, от этого моментально начал распадаться на крошки, которыми котенок чавкал, давился, отплевывался, а потом начал глотать.
— Ну-у-у, теперь не пропадет, раз есть начал, — улыбнулся я и сунул ему под нос очередную порцию. Котэ задрало хвост торчком и тут же вцепилось в угощение. — Оголодал-то как…
— Ага, — кивнул мой стремянный. — Почти как мы во время «святой голодовки».
Много съесть у малыша, разумеется, не вышло (хотя он весьма старался) — очень скоро он упал на пузо и совсем было собрался отрубиться, но тут подоспела теплая водичка, которую я отправлял греть Тумила, и, вооружившись мягкой тряпочкой, я принялся за отмывание котенка от грязи.
Мыться зверю не понравилось — он возмущенно попискивал и уморительно чихал, когда влага попадала ему в нос, а при оттирании от грязи низа живота еще и надуть на меня умудрился, — но кто же его спрашивал? Прошло совсем немного времени, и кот — это оказался мальчик — приобрел свой естественный пепельно-белый цвет. Даже глаза у него уже начали открываться — закисли просто.
— Ну вот так как-то, — резюмировал я, насухо вытерев котенка.
Тот приподнялся на дрожащих лапках и пискнул.
— Неужто опять проголодался? — подивился подошедший понаблюдать за процессом Касец, смял мякиш и, обмакнув его в молоко, поднес к мордочке малыша.
Котенок ткнулся в угощение носом, пожамкал его пару мгновений, а затем повалился на бок, свернулся клубком и продемонстрировал явное желание поспать, чтобы больше всякие там к нему с мытьем не лезли.
Я накрыл его краешками тряпицы, на которой он лежал, и вздохнул.
— Ну вот, теперь и нам поесть не грешно.
— А все готово, ваше высочество, — отрапортовал первый десятник. — Для вас и князей солдатами уже накрыт дастархан, извольте откушать.
— Откушать — это можно. Коли царь сыт, так и подданным легче, — ответил я, поднимаясь.
Кот продрых до самого утра и даже не пошевелился, по-моему. Перед тем как отправляться в дальнейшую дорогу, я вновь напихал в него размоченного хлеба и разжеванный до состояния кашицы кусочек мясца, усадил в сплетенный за вечер Тумилом квадратный туесок и засунул за пазуху.
— Твое высочество будет ему кошку-мачеху искать? — поинтересовался парень. — Мне на постоялых дворах про недавно окотившуюся спрашивать?
— Да нет, себе оставлю, пожалуй, — ответил я. — Кот-то красивый. Будет у меня на ногах сидеть, когда вырастет, больные коленки мои греть. Но про кошку поспрошай, а то я его боюсь до заворота кишок закормить, да и ее молоко котенку будет полезнее козьего или коровьего.
— А как его назовешь? — полюбопытствовал Тумил.
— Князь Мышкин, — усмехнулся я.
— О да, такой князь будет вернейшим из твоих вассалов, — расхохотался парень.
На «обеденном» постоялом дворе кормящих да даже и беременных кошек, правда, не нашлось, так что с котенком опять пришлось повозиться, зато понаблюдать за процессом кормления собрались все оказавшиеся в трактире. Мышкин на дрожащих полусогнутых лапках стоял на столешнице и, задрав голову, ел с рук, потешно тряся при этом торчащим хвостиком, а народ глядел и умилялся.
К вечеру же наш отряд достиг Баратура, и прямо от городских ворот мы проехали к замку (именно замку, а не дворцу) князя Лексика. Не то чтобы я был в восторге от перспективы визита, но если бы князья не попросили гостеприимства у господина этой земли, то воспринято такое было бы как оскорбление.
Правящая княгиня-теща, невысокая, сухонькая, полуседая и морщинистая, много если на два местных года меня моложе, но некогда явно блиставшая красотой, всяческим там церемониалом, в отличие от наместника Запоолья, не заморачивалась и встречала нас во дворе.
— Боги благие и те, что не очень, вы гляньте-ка, кого к нам занесло, — задорно поприветствовала она нас. — Князь Арцуд и князь Шедад собственными персонами! И зять ваш с вами тоже! Ну слезайте, слезайте-ка со своих коней, дайте я вас обниму и рассмотрю поближе — поди, уже скоро год, как не видались.
— Привет тебе, достойная Шока. — Князь Хатикани спрыгнул с седла как молоденький. — Я тоже рад тебя видеть в добром здравии. Дашь ли ты приют нам и людям, что едут с нами?
— Иди сюда, старый греховодник, и не задавай дурацких вопросов! — Шока Юльчанская обняла его, а затем отстранилась чуть и оглядела. — Ох и раскабанел! Почти вдвое пуще прежнего. Благодари небеса за то, что я в свое время отвергла твои ухаживания, а то ты бы у меня сейчас как тростиночка был стройный.
Она потрепала Шедада по щеке и обернулась к князю Софенине.
— Ну вы гляньте, и этот пузо наел! — всплеснула княгиня руками. — Посадить бы вас обоих на хлеб да воду! Ну полно, не хмурься, иди сюда, тебя я обниму тоже.
— Ты совершенно невозможна, — улыбнулся Арцуд. — Как и всегда, впрочем.
— Они что, оба за ней волочились раньше? — негромко спросил я князя Тимариани.
— Причем одновременно, — ответил он.
— А ты чего в стороне стоишь да с кем-то шепчешься, князь Зулик? — спросила теща Лексика Баратиани.
— Позволь тебе представить, о достойнейшая, известного своей святостью брата Прашнартру из обители Святого Солнца, — ответил ей дважды зять.
— Да вижу я уже, чей это брат, — усмехнулась Шока, глядя прямо мне в глаза, а затем отвесила поясной поклон. — Ну, здравствуй, царевич Лисапет. Давненько не видались.
Слуги, устроившие во дворе показательную суету с борьбой за высокое звание замка высокой культуры и быта обслуживания гостей, моментально замерли, прекратили даже видимость телодвижений и с любопытством уставились на меня, а потом тоже начали поясные поклоны отвешивать. Хорошо еще, что тут в ноги по любому поводу бросаться не принято.
М-да. Спалила, дура-баба.
Хотя, думается, то, что я все же отбыл из монастыря в блистательную столицу, давно уже секрет Полишинеля. Да и в то, что Хурам с Большой Горы сохранил мой визит в секрете, надежды мало — он высокопоставленный чиновник, у него есть свои интересы. И связи, скрепленные взаимными обязательствами, тоже наверняка имеются. Тайной пока является письмо от военного крыла Совета князей (и то не факт), ну так я про него болтать и не собираюсь.
— Здравствуй, почтенная княгиня, — ответил я. — Не припомню, правда, чтобы мы были знакомы.
— Ну еще бы, — усмехнулась Шока. — Конечно, не помнишь. Ты уже юношей был, когда удалился в монастырь с концами. А я тогда в услужении у твоей матушки состояла, совсем соплюха, еще от Сердца не кровила, куда уж тебе было на меня смотреть да запоминать.
— Ты мне тут апокрифы не проповедуй. — Я погрозил княгине пальцем. — Церковь их не одобряет, а я лицо духовное.
Среди многочисленных и разнообразных писаний о деяниях Троих Святых есть и такой малоизвестный свиток, как «Слово Нургиты Благословенной», где утверждается, что Святое Сердце был не братом Солнца, а сестрой, чем привязка менструального цикла к фазам розовой луны и объясняется.
— Ну простите, ваше святейшее высочество, это я от женского недомыслия. Волос долог — ум короток, так ведь вроде в народе говорят?
Ехидная, однако, старушенция. Не попади братниными стараниями Лисапет в обитель да (свят-свят-свят!) женись на ней, никому бы мало не показалось. Каген, похоже, страну от потенциальной катастрофы спас.
— От длины волос ум не зависит. — Я перекинул свою косу через плечо. — Ты, почтенная, так нас во дворе держать и станешь?
В общем, через пару часиков, вымытый в бане, отдохнувший и расслабленный, я заселился в спешно подготовленные роскошные апартаменты. Зачем мне столько комнат одному, этого я, положим, не понимаю — статус демонстрировать разве что, — зато мягкие перины и разные там подушечки на креслах очень даже одобряю.
За то время что я мылся с замковой кухни ко мне успели перебазировать и корзину с недавно окотившейся кошкой — надо было видеть глаза хозяйки, когда я изложил такую просьбу.
Князя Мышкина, перед тем как идти с князьями на водные процедуры, я подселил к мохнатому выводку лично — фиг ее знает, эту кошку, не задушит ли чужого. Нет, не пыталась — у этих животных вообще материнский инстинкт сильно развит, — хотя и удивилась «подарочку», конечно, но титьку предоставила безропотно и начала вылизывать. Так что мы с котом оба теперь чистые, белые и нарядные. Ну, во всяком случае, я точно нарядный — сподобился переодеться в «штатское», то, что князья с собой еще в монастырь приперли, а дорожную и парадную сутаны в стирку сдал. А Мышкин — белый, как ему и положено, и снова мокрый. Спит, сытый да счастливый, покуда я перед зеркалом из полированной бронзы прихорашиваюсь.
А ничего так, надо признаться, сохранился Лисапет. Подтянутый, поджарый, даже морщины слегка разгладились — от хорошего питания, не иначе. Морда породистая, и одежка ему эта очень даже идет.
Единственное, что кинжал на пояс я не стал вешать. Дедушка старенький, безобидный, и все это должны увидать.
— Всем ли ты доволен, царевич? — Все же беспардонная баба эта княгиня, вломилась без стука и приглашения. — Все ли хорошо?
— Благодарю, достойная Шока. Гостеприимство твое выше всяких похвал, — ответил я.
Ну и чего приперлась? Иди обещанный пир в честь дорогих гостей подготавливай.
Верховная теща Баратиана прошествовала к креслу, уселась грациозно, подперла щеку кулаком, облокотившись на столик с кошачьей корзинкой, и вздохнула.
— Ох и постарел же ты, батюшка. А какой был красавец в молодости! Я, дуреха, когда ты не вернулся с богомолья, повыплакала себе все глаза.
Ну здрасте-пожалуйста, эта престарелая красотка третьей свежести мне в чувствах признаться решила, что ли? И как реагировать на такое вот?
— Ну ты еще скажи, что все эти годы моего возвращения ждала, княгиня.
— Да нет, какое там, — захихикала та. — У меня благополучно сложилось все. И замуж вышла за любимого человека, и дочку, ту, что родила мужу, когда и неприлично это уже вроде, хорошо пристроила. Сын вот только наш с Эулом до этого не дожил, погиб на войне…
Она вздохнула тяжко, застарелая печаль тенью скользнула по ее лицу, но уже через секунду Юльчанская взяла себя в руки.
— А ты, я гляжу, несмотря на монашество, тоже наследником обзавелся?
— Котом, что ли? — затупил я.
Нет, ну про коня в Римском сенате я слыхал, а вот чтобы коты государственные должности занимали… В США разве что — есть у них четверолапые мэры.
— Ну и котом — тоже. — Она снова захихикала. — Скажешь, что тот паренек со спатычем, который у тебя за спиной ошивался и зыркал по сторонам, за рукоять ножа держась, не твой?
Булатный спатыч Тумил с призовых денег честь по чести выкупил и таскал его теперь на бедре — ну совсем как взрослый. Блистательные, что характерно, к этому оружию относились не как к переросшей зубочистке, а со всем уважением — у них оно, оказывается, прекрасно известно под названием «дырявец» и считается панацеей против врагов в кольчугах, а не панцирях.
— Нет, не мой. Тумил, сын Камила из Старой Башни. Это уже почти в Самватине, я там и не бывал никогда. Послушник это мой. Был. Теперь вот стремянный. Хотя подозреваю, что он себя считает еще и телохранителем.
— Можно понять, коли так, — кивнула Шока. — Случись с тобой чего, у него все радужные перспективы пойдут прахом. Да, а я-то, дура старая, уже отравить его хотела…
Ну ничего себе, какая милая непосредственность!
— А, собственно, зачем? — осторожно поинтересовался я.
— Ну сам подумай, — вздохнула княгиня Юльчанская. — Вот прибудешь ты в Аарту, станешь царем… Неужто ты трон завещаешь законному сыну Тыкави, а не своему бастарду?
— Сложный вопрос, — честно ответил я. — И от того, сколько я еще протяну, зависит, и от того, насколько прочно буду сидеть на троне, да и от личности моего гипотетического отпрыска — тоже. А тебе-то, княгиня, что с того?
— А то, что мой малахольный зятек в жизни незаконнорожденного не поддержит, — вздохнула она. — Сына я уже похоронила, мужа — тоже, так хочется, чтобы хоть внуки пожили подольше. А случись после твоей кончины — живи ты тысячу лет, царевич! — замятня…
— Этого лучше не надо, — кивнул я. — И так стоим на грани, а тут еще у соседей не пойми что творится. Нет, усобица Ашшории в ближайшие четверть века строго противопоказана.
— Да-а-а… — протянула всебаратианская теща. — Меняются люди с годами. Не все, конечно, — иные как в младости были коровьей лепешкой, так и до старости ей остаются, только подсохшей. Не увидела бы я, что ты котенка слепого выкармливаешь, так и в то, что паренька просто так решил облагодетельствовать, не поверила бы. Ты стал мудр, а в юности, помню, был редкий засранец. Монастырская жизнь сделала тебя…
— Мудрой коровьей лепешкой, — фыркнул я. — Откровенность твою, разумеется, я оценил. Но лучше б ты, конечно, промолчала.
— Лучше? — грустно улыбнулась она и пожала плечами. — Может, и лучше. Только стара я уже, мне-то твоих милостей не надо, а Лексик, появись ты только в Аарте, и так тебе сразу присягнет со всей своей дружиной.
— И ты решила выяснить, стоит ли меня из замка вообще живым выпускать? — Я откинулся на спинку кресла и с интересом поглядел на Шоку. — Пока зятек не встал на сторону… — Я пощелкал пальцами, подбирая слова. — На сторону царя, который и сам дерьмо, и после смерти всем захочет подгадить?
— Да уж, умеешь ты сказать, царевич. — Княгиня аж затряслась от смеха. — Но точно сформулировал, этого не отнять.
Мышкин перевернулся на спину, потянулся сладко, почмокал губами и снова заснул. Кошка приподняла голову и зорко огляделась — не грозит ли кто ее потомству и этому нахлебнику.
— Ты ведь когда пришла, знала уже, что Тумил не мой ребенок, — укоризненно произнес я.
— Ну, знаешь ли, лишнее подтверждение от предполагаемого родителя никогда не помешает, — всплеснула руками она. — Остальные-то могут и не ведать точно.
— А не опасаешься, что я обиду затаю или там злобу, отомстить пожелаю?
— Эх, царевич, — вздохнула она. — Уж поверь мне, в Аарте тебе быстро не до мнимых врагов станет — с реальными бы разбираться поспевать.
И ведь фиг поспоришь. Особенно если учесть, что преданных лично мне людей имеется аж одна штука. Это Арцуда с Шедадом мне было легко в монастыре пугать — князья-генералы совсем не отказались бы увеличить свои владения за счет «заговорщиков», а себе-то врать зачем? Один я, как перст, и Шока не столько даже как столбовая дворянка, а, скорее, как любящая мать и бабка кровно заинтересована в моем мирном и спокойном правлении с последующим беспроблемным процессом передачи власти наследнику — совпадают наши цели, выходит. Зачем такого союзника отталкивать?
Ну да — баба она, конечно, вздорная, так и я, мягко говоря, не подарок, а Баратиан в паре форсированных маршей от столицы — гонец за сутки может добраться, если заводных заранее подготовить. Это может оказаться полезно.
Хотя лучше бы не пригодилось, конечно.
— Ты уж на меня не гневайся, — вздохнула княгиня и погладила кошку, успокаивая. — Зять из столицы каждодневно письма шлет, да и свои шпионы есть… Поспешать тебе надо. Главный министр уже объявил, что ты выехал в Аарту из монастыря…
— Давно?
— Два дня назад. В столице разброд и шатания. — Она пристально поглядела на меня. — Князь Дамуриани тебе что, какие-то условия выставлял?
— С чего решила так? — поинтересовался я.
— Ждет уж с очень большой радостью. — Она издала сухонький смешок. — Как родного. Да и слухи по Аарте разные ходят…
— С радостью, говоришь? — Я ухмыльнулся. — Это хорошо. Уж я его порадую…
Шока Юльчанская кивнула с пониманием — у каждого, мол, свои секреты.
— Ладно, чего мы сидим-то? — Она хлопнула ладонями по коленям и поднялась. — К пиру все уже готово. Пойдем, что ли, ваше высочество? Тряхнем стариной?
— Тумилу только не говори, что… Ну, ты поняла. Это я осознаю, что половина князей спит и видит, как бы передавить всю нашу династию и поделить царские земли, а вот он и обидеться может.
— Я еще не совсем выжила из ума, — фыркнула княгиня, потом помолчала и добавила: — А может, и совсем, поди знай…
— Кошку покормить надо, — произнес я, глянув на корзину.
— Надо, — согласилась Шока.
— Ну, вот зятю отпишись, и покормим. — Я галантно предложил даме руку.
И чем я тебя, киса моя, буду «кормить», лучше подумать заранее.
Традиция проведения пиров в разных странах разная. Парсудцы (которых другие народы чаще называют парсюками) не мыслят их без участия танцовщиц в полупрозрачных одеждах с последующим развратом, асины ведут беседы о философии, политике и поэзии, возлежа на ложах, и разврат устраивают без всяких танцулек, прямо на месте, не отрываясь от вина и разговоров, инитарцы устраивают состязания бродячих певцов да танцы с фуршетом, а мирельцы жрут и пьют в три горла, едва не до потери пульса, слушая заунывное хоровое пение. Все, в общем, веселятся по-своему.
Пиры в Ашшории же напоминают больше всего то же действо в замках средневековой Европы: за центральным столом сидят хозяева с домочадцами, почетные гости и особо доверенные лица, за столами пониже располагаются витязи, а уж челядь (кто не занят в обслуживании банкета) довольствуется малым у самого входа. Где-то в уголке с голодными глазами в это время играет оркестр, а вот трубадуры и менестрели всякие, напротив, на столь ответственные мероприятия обыкновенно не допускаются, поскольку их уделом считается исполнение песенок в трактирах и кабаках. На пиру же музицирование и пение является прерогативой аристократии и их же святым долгом, а мастерство в этом деле почитается не ниже воинской удали.
Присутствующим подпевать, правда, не возбраняется, но так, чтобы исполнителя не заглушать. Но с песен, конечно, не начинают. Сначала поднимают несколько заздравных кубков или рогов (уж кто какие сервизы предпочитает), причем произносимые тосты далеко превосходят витиеватостью те, что про маленькую, но очень гордую птичку, взлетевшую високо-високо.
Но это, что называется, первый акт Марлезонского балета, для затравки. Потом все переходит к обычной пьянке, а вот с дракой или без, зависит уже от контингента.
Так и мы — сначала Шока Юльчанская подняла тост за дорогих гостей, которые почтили своим визитом, да умножатся их рода и богатство, да пребудет над ними благодать всех, кого только можно, бла-бла-бла. Затем наступила моя, как старшего по званию, очередь толкать такую же пустопорожнюю ответку про гостеприимство сих стен, родовитость да хлебосольство хозяев, чьи славные предки не раз… И да пребудет с тобой Сила, Люк, короче.
Потом князья — в порядке старшинства по возрасту, первый десятник и княгинины советники… Затянулось часа на два, причем сидящим за столами попроще слушать весь этот бред вполуха и при этом не только жрать, но и прихлебывать вино не возбранялось, а вот «хозяева жизни», даже настолько отвыкшие от алкоголя, как я, поднабраться не могли никак.
Мудрая традиция на самом-то деле — есть возможность контролировать подгулявших подчиненных.
Наконец парадная часть подошла к концу, широкие массы должным образом поднасвинячились, и Шока, взяв в руки ситар, в задумчивости провела по струнам.
— Какой бы песней мне вас порадовать? — Она снова перебрала струны. — Наверное, удалым чем-то?
Ожидающие развлекухи витязи шумно высказали одобрение, да и я не стал возражать. Хватит с меня уже однообразного бренчания и гудения оркестра имени какой-то матери, энергичного чего-то хочется.
— Ну тогда, пожалуй…
Княгиня-теща вдарила по струнам плясовую и запела на диво хорошо поставленным голосом о том, как девица грустит о своем изгнанном женихе-горце и как мечтает о его возвращении. Вполне себе такое политическое заявление для подчиненных, надо сказать. Причем «возвращение горца» дружинники, судя по всему, одобряют. Вон как душевно Шоке подпевают про то, чтобы горца «вернуть лесам, горам и мне!»[3]
А может, просто песня им нравится. Не уверен. Но буду надеяться, что кого надо — того повесят, когда и если потребуется.
— А что, царевич, ты ведь в молодости, помнится, тоже неплохо с ситаром управлялся. — Княгиня Юльчанская протянула мне инструмент.
— Когда это было… — пробормотал я, но за гриф взялся и кольцо-медиатор (здесь именуемый «захма») на палец надел. — Так, что бы такое забацать, чтобы душа развернулась, а потом обратно свернулась?
— Уверена, что ты сможешь выбрать лучшую из песен, — ответила Шока, а присутствующие согласно закивали.
Подхалимы чертовы.
Я провел по струнам, будя в себе Лисапетовы навыки игры, да и решился немного похулиганить. Ну а что? Народ тут не закомплексованный, сексуальная тематика у ашшорцев не табуирована (неудивительно, при таких-то богах) и даже девственность у местных телок — не такая уж священная корова. Вдарил я песню про ежика. Не того, разумеется, что дырочкой в правом боку насвистывал — за полным отсутствием в известном мире гевеи я и перевести бы ее толком не смог, а авторства Пратчетта. И смешно, вон как народ заливается, и вполне себе ответ с политическим подтекстом, поскольку символом царского рода Ашшории (и, соответственно, всей страны) является крылатый еж. Вот только не спрашивайте, откуда у бедного зверя крылья растут. Все вы правильно поняли.
Читать бесплатно другие книги:
