Дочь палача и театр смерти Пётч Оливер
Барбара со стоном поднялась и прошлась несколько раз из угла в угол. Спина болела после холодного каменного пола. Шмыгнула по грязной соломе и скрылась где-то в углу очередная крыса. Стражники до сих пор обходились с нею очень внимательно, давали ей свежий хлеб и ячменный суп. Но у Барбары не было аппетита, и крысы наедались досыта.
В голове без конца вертелась одна и та же мысль: быть может, Магдалена все же добилась чего-нибудь от Шреефогля? Какие еще имелись возможности избежать уготованной судьбы? Что можно…
Тихий свист вывел Барбару из задумчивости. Она посмотрела в окно и увидела маленькое знакомое лицо. Сердце забилось чаще.
– Пауль! – шепнула она. – Как же я рада видеть тебя! Где мама?
Пауль, надув губы, присел перед решеткой и заглянул в камеру.
– Мама уехала. Я остался у Штехлин, но она очень уж строгая. Не разрешает играть с ее кошкой, хоть я только дважды дернул ее за хвост.
Он осторожно огляделся, вынул из-за пазухи маленький листок и сказал вполголоса:
– Вот, мама велела передать тебе… Сказала, чтобы я не попадался, иначе будет беда.
Пауль просунул тоненькую руку между прутьями решетки. Барбара потянулась, взяла записку, торопливо развернула ее и пробежала глазами несколько строк. После чего бессильно привалилась к стене и закрыла глаза.
Ее опасения подтвердились. Разговор с Шреефоглем ничего не дал – бургомистр Бюхнер не ведал жалости. Теперь Магдалена была на пути в Обераммергау, чтобы попросить о помощи Иоганна Лехнера. Но как ей, дочери палача, убедить такого человека, как судебный секретарь, вернуться в Шонгау? Тем не менее эта попытка была, вероятно, последней надеждой для Барбары. Слабым проблеском надежды избежать пытки и казни.
– Спа… спасибо, – сказала она Паулю, который по-прежнему с любопытством следил за нею. – Лучше тебе вернуться к Штехлин, пока стражники тебя не поймали. Со мной ведь никому нельзя разговаривать.
По лицу Пауля пролегла тень. Он со злостью дернул решетку и проворчал:
– Они не могут держать тебя здесь! Ты ничего не сделала. Я освобожу тебя, совсем скоро!
Барбара печально улыбнулась:
– Это очень мило, Пауль. Но, боюсь, не все так просто.
– Мне все равно! У меня есть нож. Я распилю им решетку, и тогда…
– Эй, малец! – донесся громкий голос с улицы. – Что ты там забыл у решетки? Убирайся! Здесь вообще есть стражники, чтобы пресекать подобное безобразие?
Барбара вздрогнула, узнав голос. Это был Мельхиор Рансмайер! Она торопливо спрятала записку от Магдалены под корсаж и прошептала:
– Беги, Пауль! Нельзя, чтобы этот злодей поймал тебя. Возвращайся вечером!
Пауль зашипел, как кошка, и пустился прочь, в то время как Рансмайер ругался со стражниками:
– Я буду вынужден доложить бургомистру, что заключенная может болтать здесь со всеми, как на рынке! Это возмутительно!
– Прошу простить, господин доктор, – пробормотал Андреас, который заступил в это время в караул. – Но это ведь просто маленький мальчик, ему…
– Он – племянник этой ведьмы! Вообще-то ему тоже полагается сидеть в тюрьме. Как и его матери, и всему их семейству! – Послышался шелест бумаги. – Бургомистр, между прочим, позволил мне взглянуть на заключенную. Я должен убедиться, что она пригодна для предстоящего допроса. Вот распоряжение. Так что пропустите меня к ней.
– Как… как прикажете, господин доктор.
Барбара прикрыла глаза, чтобы подготовиться к встрече с Рансмайером. В ней стали нарастать страх и отвращение, поскольку он знала, что ее ждет. Вообще-то осмотром подозреваемой занимался палач. И то, что Рансмайер взял на себя эту обязанность, не сулило ничего хорошего.
Послышались шаги – сначала перед тюрьмой, потом в коридоре. Наконец дверь отворилась, и Рансмайер вошел в камеру.
– Оставьте нас с заключенной наедине, – приказал он скрипучим голосом, обернувшись к стражникам.
Дверь закрылась. Доктор оглядел Барбару с головы до ног, словно хотел раздеть ее взглядом, потом приветственно распростер объятия.
– Действительно печально, что нам приходится теперь встречаться в тюрьме, – промолвил он и шагнул к Барбаре. – Тебе так не кажется? Почему ты не приняла тогда в переулке мое скромное предложение? Мы бы здорово провели время вместе.
– Я скорее с соседским бараном лягу, чем подпущу вас к себе! – процедила Барбара. – Вы омерзительный распутник и подхалим. К тому же от вас воняет, как от козла.
Рансмайер отступил на шаг.
– Следи за словами, – прошипел он со злостью. – Твоя жизнь в моих руках. Если я решу сейчас, что ты пригодна к допросу, то уже завтра мы можем начать пытку.
– Уже… завтра? – Барбара пыталась сохранить самообладание, но не сумела скрыть легкой дрожи. – Но…
Рансмайер улыбнулся, заметив ее замешательство.
– Бургомистр уже подыскал подходящего палача. Он попросил о помощи мастера Ганса из Вайльхайма. – Доктор пожал плечами: – Обходится не так дешево, но, как я слышал, это превосходный палач. Может, излишне усерден на допросах, ну так что ж…
Он замолчал, наслаждаясь страхом в глазах Барбары. Ноги у нее вдруг стали ватными; ей пришлось опереться о стену, чтобы не упасть. Мастер Ганс считался одним из самых безжалостных палачей в Баварии. Так как за пытки неплохо платили, палач из Вайльхайма делал все, чтобы растянуть ее. В свое время Якоб Куизль спас его заключенного, и Ганс так и не простил ему этого. Барбара предположила, что по этой причине он и согласился на пытку за пределами своего округа. Не каждый день доводится помучить дочь соперника.
– Мне говорили, мастер Ганс не делает различий, кто перед ним, мужчина или женщина, – продолжал Рансмайер, рассеянно поигрывая локоном своего парика. – Даже детям довелось побывать у него на дыбе. Для него все люди… скажем так, материал. Одной юной ведьме он вырвал все ногти один за другим, потом взялся за пальцы, зубы…
– Свинья… – едва слышно прошипела Барбара.
– Тебе известно, что я, как врач, имею право осмотреть обвиняемую, – невозмутимо продолжил Рансмайер. – Нужно убедиться, нет ли на теле дьявольских отметин. Родимые пятна подозрительной формы. – Он шагнул к Барбаре и тронул пальцем ее грязное, изорванное платье. – Дьявольские отметины скрыты в самых необычных местах. На шее, на груди, порой даже в паху…
Барбара замерла. Не только отвращение стиснуло ей горло, но и страх, что Рансмайер при осмотре найдет записку Магдалены. Если он узнает, что она отправилась в Обераммергау, все пропало! Когда доктор скользнул пальцем по ее животу, Барбара уже не могла сдержаться. Она врезала Рансмайеру между ног, причем сильнее, чем в прошлую их встречу у кладбища.
Рансмайер согнулся пополам и повалился на пол. Барбара понимала, что совершает ошибку, но злость затуманила ее рассудок. Она наклонилась к самому уху доктора и прошипела:
– Что вы такое замышляете с Бюхнером? О чем вы говорили тогда в церкви? – Барбара пнула его еще раз. – С кем вы встречались на кладбище? Уж если я и должна умереть, то скажите хотя бы за что!
Доктор застонал. Потом с трудом поднялся на колени, с ненавистью взглянул на Барбару и, несмотря на боль, по-волчьи оскалился:
– Как бы ты хотела об этом узнать, верно, дрянь? Ха, никогда тебе этого не узнать! Зато я скоро раскрою все твои тайны, все до одной. На дыбе и не такие поддавались!
Барбара с ненавистью плюнула ему в лицо.
– Я прежде повешусь в камере. Прежде, чем вы увидите, как я…
– Стража! – завизжал вдруг Рансмайер тонким голосом. – На меня напали! На помощь!
Дверь отворилась, и Андреас просунул голову в камеру.
– Что здесь происходит? – в недоумении спросил он, когда увидел Рансмайера, стоящего на коленях.
– Похоже на внезапные колики, – ответила Барбара еще в ярости. – Господину доктору нехорошо. Ему самому нужен лекарь.
– Она… она ударила меня! – пожаловался Рансмайер и снова согнулся, как побитая дворняга. – Займитесь ею!
– Чтобы юная, слабая девица вас ударила? Хм, даже не знаю… – Андреас склонил голову набок, при этом глаза у него насмешливо сверкнули. – Вы точно уверены, что это не колики?
– Черт возьми, вы… вы об этом пожалеете! Все вы! – Рансмайер поднялся и заковылял к выходу. В дверях он еще раз оглянулся на Барбару: – Ты подписала себе смертный приговор! Я не пожалею лишнего гульдена для мастера Ганса, чтобы тот не спешил.
Дверь захлопнулась, и Барбара снова осталась одна.
Злость понемногу улеглась, и на смену ей пришел страх.
10
После того как Куизль ушел, Симон еще долго сидел за столом в цирюльне, погруженный в раздумья.
Перед ним стояли все лекарства, которые он приготовил к завтрашнему допросу. Кроме мази из календулы и высушенного тысячелистника, он отыскал в горшках старого цирюльника коробочки мака и семена белены. Фронвизер размолол их в ступке и сделал несколько пилюль. Быть может, ему удастся незаметно скормить их Ксаверу, чтобы хоть как-то облегчить его мучения. Будучи цирюльником, Симон знал, что обвиняемому, если он вынес несколько ступеней пытки и не сознался, не выносили приговора и отпускали его. Но даже если раны и заживали, человек оставался сломленным. Он жил – но при этом был уже мертв. Симон неоднократно наблюдал такое. Теперь он сам впервые станет соучастником подобного.
Измотанный за этот долгий день, Фронвизер потер глаза и попытался поразмыслить. Но сколько он ни раздумывал, решения найти так и не смог. Если он откажется помогать в допросе, Лехнер скорее всего запретит ему работать в качестве цирюльника и его семья погрязнет в нищете. Сейчас помочь ему могло только чудо.
Симон невольно подумал о Куизле, которого впервые увидел в минуту слабости. Палач отправился обратно в Этталь, чтобы подготовить все для предстоящей пытки. Куизля пытка тоже тяготила, но он в отличие от Симона научился со всем этим жить. Вот только какой ценой? В последнюю пару лет палач становился все более хмурым, все чаще брался за бутылку. А тут еще Лехнер грозился, что Георгу никогда не позволят вернуться в Шонгау. Что, если бы его собственного сына…
«Петер!» – внезапно пронзило Симона.
Он встряхнул головой, как после дурного сна. За всеми мрачными раздумьями Фронвизер совершенно позабыл о сыне! Ему стало немного совестно, что он сегодня так резко обошелся с мальчиком. Но Петер должен понимать, что у отца сейчас есть дела куда как более важные, чем выслушивать истории о приключениях. Столько людей здесь нуждалось в его помощи, а теперь еще этот проклятый допрос! Когда Петер станет чуть старше, он обязательно все поймет. А сегодня вечером – Симон твердо это решил – они с сыном полистают старые книги, он расскажет мальчику пару историй и все свое внимание посвятит ему.
Хотя тяжело будет не думать о завтрашнем дне…
Тут кто-то постучал в окно, и Симон вздрогнул – так, словно пытка ожидала его самого. Он тихо выругался. «И зачем я только согласился на эту сделку, зачем подменил местного цирюльника?»
Но теперь было слишком поздно.
– Да? – спросил он раздраженно. – Кто там?
– Это я, Алоиз Майер из Лайнеталь.
Симон со вздохом поднялся и открыл окно. Послеполуденное солнце ослепило его. Он потер глаза и наконец узнал пожилого лесовода, с которым познакомился после несчастья в долине. Майер добродушно ухмыльнулся, демонстрируя пеньки зубов.
– Бледный вы, господин цирюльник, – приветствовал он Симона. – Слишком мало вы, ученые, бываете на солнце.
– Вам тоже хорошего дня, – сдержанно ответил Симон. – Что случилось?
Майер вновь стал серьезным:
– Я по поводу Мартина, которому вы отняли ногу. Его мать отправила меня. Лихорадка, видимо, усиливается, парень бредит и мечется во сне… – Тут лесовод понизил голос: – Может, он одержим?
– Вашими карликами, наверное.
Майер хмуро взглянул на Симона:
– Не насмехайтесь над тем, чего не знаете. В этой долине происходят странные вещи. То и дело проносятся всадники, черные как ночь, бесследно пропадают дети, и… – Он запнулся. – Да что я вам рассказываю! Меня только просили передать, чтобы вы сходили к хижине на лугу, еще раз взглянули на парня. Счастливо!
Он развернулся и пошел прочь.
– Эй, а проводить вы меня не хотите? – крикнул Симон ему вслед. – Я даже не знаю, где этот чертов луг!
– Следите за словами. Господь карает сквернословов. – Майер вновь обратил на Симона суровый взгляд: – Луг находится у подножия Лабера. Просто следуйте вдоль Лайне, перед долиной отходит тропа направо. Там уж хижину нетрудно найти. Вы все-таки ученый, ведь так?
С этими словами старик скрылся за поворотом.
Симон выругался вполголоса. Эти люди были еще более упрямыми и немногословными, чем его упрямый тесть! Фронвизер впервые задумался, не в этих ли местах брал начало весь род Куизлей. Первой его мыслью было вообще отказаться и никуда не ходить. Но ему, с одной стороны, было жаль покалеченного парня, а с другой – немного отвлечься тоже не помешало бы. Иначе он, наверное, весь день проведет в мыслях о предстоящем допросе.
Симон спешно собрал сумку, запер дверь и направился к Лаберу, что высился, как немой брат Кофеля, по другую сторону долины.
Через полчаса цирюльник дошел до развилки, о которой говорил Майер.
Вязкая, узкая тропа вела вправо от Лайне, бурной и стремительной в этой части долины. Темные сосны загораживали вид, Симон с трудом мог различить обрывистую вершину Лабера, частично скрытую в тумане. По склонам змеились серпантины, на которых еще белели остатки снега.
Симон поправил сумку на плече и приступил к восхождению. В скором времени по лицу его заструился пот, дыхание заметно участилось. Ему подумалось, что местные жители, вероятно, проходили этот путь по нескольку раз в день. До недавнего времени это касалось и Мартина. Теперь мальчишка был обречен жить калекой на вершине горы.
«Если в ближайшие дни он не умрет от гангрены», – мрачно подумал Симон.
С верхушек деревьев с криками поднялась стая ворон. Они слетели в долину, каркая у Фронвизера прямо над головой, словно высмеивали цирюльника. Ему стало не по себе; казалось, кто-то наблюдает за ним из зарослей. Но сколько он ни оборачивался, видел только темные сосны и пятна снега. Симон зябко поежился. Все-таки удивительно, до чего долго держалась зима здесь, в горах.
Еще через полчаса лес неожиданно стал редеть. Взору открылся пологий склон, очищенный от деревьев и кустарников. Луг был болотистый и желтел от одуванчиков и первоцветов, несколько тощих коз пили воду из корыта.
Неподалеку стояла покосившаяся хижина, сложенная из неотесанных бревен. В луже перед входом двое детей в рваных курточках играли с собакой. Завидев Симона, они испугались и убежали за дом, а собака злобно облаяла незнакомца.
Она успокоилась лишь через некоторое время, когда приоткрылась дверь в хижину. С порога на Симона смотрела пожилая, согбенная женщина, закутанная в рваный шерстяной платок и сшитые волчьи шкуры. Потом она вдруг улыбнулась, показав при этом почти беззубый рот.
– А вы, наверное, новый цирюльник, что помог нашему Мартину, – промолвила она глухим голосом. – Спасибо, что согласились прийти…
Тут женщина сотряслась в приступе сухого кашля. Лицо у нее было худое, изможденное. Наконец откашлявшись, она пригласила Симона внутрь.
– Мартин умирает на глазах, – пробормотала женщина, шаркая впереди. – Может, вы знаете, как ему помочь…
Симон пригнулся и вошел в низкую хижину, состоявшую лишь из одной комнаты. В воздухе стоял резкий запах – наверное, от примыкавшего к хижине загона для коз. В углу чадил жалкий очаг. Отверстие в крыше едва вытягивало дым, и у цирюльника стали слезиться глаза. Поэтому он не сразу сумел осмотреться как следует. Пятеро детей в возрасте примерно от трех до десяти сидели на глиняном полу и опасливо смотрели на гостя. В комнате был шаткий стол, на котором стояла пустая миска, две скамейки и одна большая кровать, заваленная шкурами и рваными одеялами. Оттуда доносились жуткие стоны, от которых мороз пробегал по коже.
Симон шагнул к кровати, приподнял несколько одеял и склонился над дрожащим Мартином. На лбу у того крупными бусинами блестел пот. Юноша метался в горячке и бормотал что-то нечленораздельное.
– Жарко… – шептал он. – Огонь… уберите лампу…
– Долго это у него? – осведомился Симон, вытирая пот со лба Мартина.
– Вот с утра, как его принесли, так и началось.
Женщина потерла костлявые ладони, пытаясь согреться. Беззубая, с прядями седых волос, она выглядела лет на шестьдесят, но Симон полагал, что ей не больше тридцати.
– Мартин у меня старший, – проговорила она тихо. – Йозефа, моего мужа, помилуй Господи его душу, в том году поваленным деревом зашибло. Мартин тогда еще в школу ходил. Но с тех пор пришлось ему стать мужчиной в доме. Он худо-бедно зарабатывает у Майера, чтоб нас прокормить. А теперь… – Женщина запнулась, слезы потекли по ее морщинистому лицу. – Он ведь умрет, да? – спросила она наконец.
– Это ведомо одному лишь Господу, – ответил Симон. – Но я сделаю все возможное, чтобы сохранить ему жизнь.
Он откинул в сторону одеяла, взглянул на перевязанную культю – и в ужасе отпрянул. Повязка была наполовину сорвана, из-под нее проглядывала грязная рана, на которой уже образовался новый гной.
– Кто это сделал? – в ярости спросил Симон. – Кто снял повязку?
– Это… это Майер и его помощники, – нерешительно ответила женщина. – Они полили на рану святой воды и поплевали. Потом Майер нашептал какой-то заговор. Сказали, чтобы задобрить духов горы.
– Заговоры, духи горы! – Симон едва сдерживался от злости. – Вы что, с ума все посходили? Нет никаких духов, есть только безграничная тупость!.. Эту повязку снимать и обновлять могу только я, понятно?
Женщина молча кивнула, и Симон принялся очищать гнойную рану, в которую уже попали грязь и пыль. Потом он достал из сумки горшочек с медом и обильно смазал культю.
– Что… что это вы делаете? – поинтересовалась женщина.
– Пробую медом вытянуть гной из раны. Если не поможет, попробуем плесневелым хлебом.
– Мед… плесневелый хлеб?.. – Женщина растерянно взглянула на Симона. – Похоже на ворожбу какую-то.
– Ворожба – это ваши заговоры и святая вода, – раздраженно ответил Симон. – Тогда как мед и плесневелый хлеб – испытанные средства при гнойных заражениях. Поверьте, еще Диоскорид…
Он не договорил – Мартин снова начал бредить.
– Камни рушатся… лампа… Маркус… Мари… – бормотал он.
– О ком это он? – спросил Симон.
Женщина нахмурилась:
– Вот так целый день. Не пойму, почему он про Маркуса и Мари заговорил. Они оба пропали несколько лет назад. Когда это случилось, Мартин целыми днями отмалчивался. Он был очень привязан к ним.
– Дети просто… пропали?
Симон замер с повязкой в руках. Ему вдруг вспомнилось, что Алоиз Майер тоже упоминал пропадавших детей.
Женщина кивнула.
– Говорят, их забрал Кофель, – прошептала она. – Это злой дух. Время от времени ему нужны жертвы. Тогда он сбрасывает лавины из снега или камней или сотрясает землю.
– Довольно! – оборвал ее Симон. – Ну что за бред! Я ведь сказал только сейчас, что духов не существует.
Однако женщину это не убедило.
– Поверьте мне, когда я была ребенком, земля однажды так задрожала, что в деревне два дома рухнули, – продолжила она торопливо. – И вы разве не чувствуете, как земля стала дрожать в последние дни? Говорю вам, Кофель пробуждается!
– В последний раз говорю…
Симон вдруг замолчал. Он вдруг вспомнил, что вчера и сам почувствовал странную дрожь, незадолго до того, как сошел оползень. Быть может, это действительно было небольшое землетрясение? Ему самому еще не доводилось с ними сталкиваться, но он знал, что в предгорьях Альп то и дело случались такие землетрясения. Когда-то давно близ Пайтинга обрушилась целая гора. По сей день люди рассказывали о той ужасной ночи.
– Хорошо, земля дрожит, – сказал он примирительно. – Такое случается иногда. Даже у нас в Шонгау. Но глупо считать, что гору можно задобрить жертвами.
Женщина тихо рассмеялась:
– Вам, чужакам, этого не понять. Мы тысячи лет живем в этой долине и всегда приносили жертвы Кофелю.
Она показала в окно, занавешенное грязными тряпками. Симон увидел сквозь щели странную конусовидную гору по другую сторону долины. Женщина показала на пологий, расчищенный отрог левее горы.
– Жертвенный холм, проклятое место. Сначала, в давние времена, там приносили в жертву людей, потом – драгоценности, инструменты, оружие. Теперь народ просто оставляет там цветы или чашу с молоком для духов горы. Но иногда духи все-таки забирают детей… – Голос у нее надломился. – Как моего Мартина сейчас. Господь свидетель, он не первый и не последний. И… и каждый раз это дети бедняков!
– Сколько раз повторять, духов… – начал Симон.
Но потом со вздохом сдался. Ему ни за что не переубедить этот упрямый народ. Фронвизер молча обработал рану медом и заново перевязал. Дети и женщина между тем смотрели на него как на колдуна.
Горный орел кружил над самой вершиной Кофеля. С диким криком он взвился ввысь и скользнул к Сокольему утесу, что высился над долиной почти на две сотни шагов, потом стал плавно снижаться к болотам, готовый схватить добычу.
Его острому взору попалась мышь, высунувшая голову из норки. Она дергала носом, беспокойно смотрела по сторонам. Орел ринулся было на нее, но тут увидел еще одну мышь, потом еще и еще. Их были десятки. Все они выбирались из норок и бежали через кусты в долину.
И не они единственные покидали свои убежища.
Медянки раньше времени пробудились от зимней спячки. Еще вялые и оцепенелые от холода, они ползли по скользким камням к берегам Аммера. К ним присоединились жуки, сотнями сбегая по лугам. Многие из них застревали в комьях снега или тонули в мерзлых лужах, но остальные неутомимо двигались дальше, иногда по телам собственных собратьев. Из расщелин Сокольего утеса хлынули стаи летучих мышей и полетели над долиной. Коровы мычали в хлевах, лошади ржали в стойлах и били копытами по заграждениям.
Орел описал последний круг над долиной и тоже полетел прочь, издав при этом предостерегающий клич.
Кофель пробуждался, и звери чуяли это.
Магдалена вытерла лицо от дорожной пыли и заглянула в ущелье, на дне которого бушевал Аммер.
Она была в пути около четырех часов и за все это время не отдохнула еще ни разу. Мимо то и дело проезжали повозки, но Магдалена никого не просила подвезти. На дороге между Шонгау и переправой Эхельсбах перевозкой грузов занимались местные извозчики. Слишком велика была опасность, что кто-нибудь из них узнает ее. Кроме того, она опасалась, что бургомистр Бюхнер разослал патрули. Один раз мимо пронесся всадник в черных одеяниях, и Магдалена решила уже, что ее разоблачили. Поэтому она не стала снимать платка и с корзиной в руках, как старая торговка, понемногу шагала вперед. Около получаса назад она оставила позади монастырь Роттенбух, преодолев тем самым половину пути.
Магдалена почувствовала легко головокружение и прислонилась к ограде, отделявшей пастбище от пропасти. Разумеется, столь длительный переход мог плохо сказаться на беременности, но у нее не было иного выбора. Скорее всего это единственная возможность уберечь Барбару от пытки. Магдалена глотнула воды из меха, который держала в корзине, и стала спускаться со склона.
Далеко внизу показался мост через Аммер. Переправа Эхельсбах была единственной на многие мили возможностью перебраться через бурное течение. Местные крестьяне неплохо зарабатывали, предоставляя извозчикам лошадей для буксира. Магдалена видела, как по крутому склону, с той стороны ущелья, взбирались сразу три повозки, влекомые каждая полудюжиной лошадей. Рядом медленно шагали несколько ослов, у всех на шее висело по тяжелому соляному кругу. Крестьяне подгоняли их криками и хлыстами. Один из ослов заупрямился, брыкнул ногой и едва не свалился в реку. При виде бурного течения Магдалене снова стало не по себе. Во рту пересохло, хоть она и попила всего пару минут назад.
Преодолев несколько сложных изгибов, женщина наконец-то спустилась к ущелью и остановилась перед шатким деревянным мостом. Мост был старый и скрипел, когда повозки катили по нему одна за другой. Магдалена быстро перешла на другую сторону. Она уже начала подъем, но ей вдруг стало до того дурно, словно она получила удар в живот. На лбу выступил холодный пот. Она едва успела забежать за какой-то булыжник и исторгла из себя скудный завтрак. Бледная и обессиленная, Магдалена подняла голову, и в этот миг мимо прокатила очередная повозка со стороны Шонгау. Женщина знала извозчика, но никак не ожидала встретить его здесь.
Это был Лукас Баумгартнер. Еще пару дней назад Магдалена приняла на свет его сына. Молодой извозчик, похоже, удивился не меньше ее.
– Ма… Магдалена? – проговорил он в явном замешательстве и остановил лошадей. – Что вы здесь делаете?
– Мне нужны стеклянные пузырьки для лекарств, – ответила Магдалена и выпрямилась, хоть и не вполне еще оправилась. – А раздобыть их можно только у лавочника в Сойене. Если б я знала, что ты тоже едешь в ту сторону, попросила бы подвезти.
Магдалена улыбнулась. В сущности, можно было не опасаться, что Лукас выдаст ее Бюхнеру и его людям. Тем не менее она не стала раскрывать своей истинной цели.
– Видимо, не надо было так спешить, совсем из сил выбилась, – добавила она, пожав плечами. – Можно, я с тобой до Сойена доеду?
Лукас кивнул, но Магдалена заметила, что делает он это неохотно.
– Только придется подождать, пока крестьяне запрягут лошадей в повозку, – сказал он. – Придется немного подождать.
– Не имею ничего против. Мне все равно надо отдохнуть.
Магдалена опустилась на замшелый камень и стала наблюдать за работой крестьян. Ее по-прежнему подташнивало, и она гладила себя по животу. Чтобы ребенок, еще даже не родившись, сыграл с ней такую шутку! Она глубоко вдохнула и благожелательно улыбнулась Лукасу. Но тот с хмурым видом отвернулся и занялся лошадьми. Магдалена решила, что его мучает совесть, так как ему следовало быть сейчас с женой и новорожденным. С другой стороны, он был вынужден работать, чтобы прокормить семью. И не сам ли он говорил, что скоро разживется деньгами? Быть может, эта поездка и была тем самым приработком, о котором он упоминал в тот день…
Когда лошадей наконец запрягли, Магдалена устроилась на облучке, в то время как Лукас с крестьянами шли рядом с повозкой и вели лошадей. Кто-то щелкнул кнутом, и повозка со скрипом тронулась. Магдалена с любопытством заглянула в кузов, где стояло несколько связанных бочек. Узлы были довольно слабые, и бочки на крутом склоне угрожающе раскачивались.
– Что ты там нагрузил? – спросила Магдалена у Лукаса. – Надеюсь, ничего тяжелого, иначе все в реку скатится…
– Это вино, – пробормотал Лукас. – Везу в Сойен.
Он хмуро потянул за узду, словно работа требовала от него особенного внимания.
Крестьяне бранились и хлестали лошадей. Наконец они выбрались из ущелья и двинулись дальше своим ходом. Дорога вела среди пологих холмов, мимо крошечных деревушек, к селению Сойен. Лукас молчал всю дорогу. Даже когда Магдалена спросила его о здоровье жены, он ответил уклончиво.
«Что с ним такое? – думала она. – Ведет себя так, будто что-то скрывает…»
Она невольно потянулась к корсажу, под которым держала письмо Шреефогля. А что, если Лукас работает на Бюхнера? И приработок его состоит в том, чтобы шпионить по трактам? Магдалена украдкой взглянула на молодого извозчика, но тот смотрел прямо перед собой и молчал.
Впереди показались первые дома Сойена. Живописная деревня примостилась на старинном торговом пути, ведущем из Аугсбурга, через Шонгау и до Венеции. К северу от оживленного Солевого тракта уходила еще одна дорога, так что местные жители неплохо зарабатывали на проезжих торговцах, паломниках и извозчиках. В деревне имелось множество трактиров, всевозможных лавок и несколько кузниц. В открытом амбаре были выставлены на продажу солевые круги, завернутые в холст. На широкой главной улице группа ребятишек играла в шарики. Какой-то мальчишка швырнул в извозчика пригоршню конского навоза, тот сердито погрозил ему кулаком. Над домами разносился стук кузнечного молота.
– Я, пожалуй, сойду здесь, – сказала Магдалена Лукасу и показала на лавку. – Спасибо тебе большое.
Баумгартнер остановил лошадей и позволил ей слезть. Коротко кивнул на прощание, после чего щелкнул кнутом и проехал немного дальше. Магдалена сделала вид, что заходит в лавку, но потом спряталась за углом и оттуда стала следить за повозкой. Странное поведение Лукаса пробудило в ней любопытство. Если он действительно работал на Бюхнера, следовало все разузнать и по возможности предотвратить худшее.
Лукас остановился перед трактиром на правой стороне улицы – над входом висел двуглавый орел из жести. Он привязал лошадей у колодца и принялся торопливо отвязывать бочки. Магдалена решила, что вино предназначено для трактира, и облегченно вздохнула. Похоже, всё в порядке. Она уже собралась двинуться дальше, но что-то показалось ей странным.
Лукас поднял одну из бочек и понес в тесный проулок сбоку от трактира.
Магдалена не сразу поняла, что же ее так насторожило. А после застыла в недоумении.
Как он в одиночку сумел поднять бочку вина?
В высоту эта бочка была по пояс, и едва хватало рук, чтобы обхватить ее. Если в ней действительно было вино, как утверждал Лукас, то унести ее на такое расстояние было под силу лишь двоим. Но Баумгартнер подхватил бочку, словно это была ивовая корзина. Теперь стало ясно, почему они так раскачивались в кузове.
В них ничего не было. Так почему же Лукас солгал?
Он как раз скрылся за углом. Магдалена чувствовала еще легкое головокружение. Вообще-то она намеревалась отдохнуть у колодца и продолжить путь. Но теперь решила, что это может немного подождать.
Магдалена скользнула из своего укрытия, пересекла оживленную улицу и последовала за Лукасом. Тесный проулок, заваленный отбросами, вел между домами к сараю с открытыми настежь дверьми. Магдалена подкралась ближе и заглянула внутрь. Судя по всему, прежде сарай служил конюшней. На стене по-прежнему висели уздечки, пахло конским навозом. Но в отгороженных стойлах, предназначенных для лошадей, стояли теперь десятки бочек. К ним Лукас и поставил свою ношу. Потом прошел в угол, где была лестница в подвал. Оттуда показался какой-то мужчина, бородатый и в шляпе, какие носили тирольцы. Его облик пробудил в Магдалене смутное воспоминание. Что-то всколыхнулось в подсознании, но она была слишком взволнована, чтобы раздумывать над этим.
– Остальные бочки можешь не выгружать, – заявил тиролец. – Планы изменились. Дело принимает опасный оборот. Отправим только одну, последнюю, партию.
Лукас, явно озадаченный, повернулся к говорившему.
– Что… что значит планы изменились? – пробормотал он. – Мне сказали…
– Не распускай язык, парень, – прервал его тиролец. – Ты получишь свою долю, остальное тебя не касается. Хозяин как раз приехал. Я сам только сейчас все узнал.
– А что я скажу своим людям? – пожаловался Лукас. – Это моя первая вылазка. Они решат, будто я оплошал.
– Хозяин им все объяснит. Он в трактире, платит корчмарю, чтобы держал рот на замке. Явится с минуты на минуту.
Магдалена вздрогнула.
Явится с минуты на минуту…
За спиной вдруг послышались шаги. Магдалена развернулась и тут же получила сильный удар в лицо, потом что-то тяжелое ударило в затылок. В глазах потемнело, Магдалена повалилась на землю. Последнее, что она услышала, это голоса.
– У вас совсем мозгов нет? – произнес кто-то. – Эта девка подслушивала! И не исключено, что теперь донесет на нас!
– Не донесет, – спокойно ответил тиролец. – Заколоть бы ее прямо здесь, так лучше всего. Мертвые не болтают.
В это мгновение Магдалена поняла, почему этот человек показался ей таким знакомым.
Когда Симон уходил из хижины у подножия Лабера, уже близился вечер. Перед уходом цирюльник еще раз объяснил матери Мартина, что повязку обязательно нужно содержать в чистоте и никакие жертвоприношения или заговоры не помогут ее сыну. Но он сомневался, поняла ли его женщина. Даже в Шонгау было нелегко противостоять суевериям – здесь же, в горах, это казалось попросту невозможным.
Некоторое время его сопровождали дети: словно пугливые фавны, они крались по лесу вдоль тропы. Потом Симон остался один. Спуск был крутой и довольно скользкий, приходилось выверять каждый шаг. Тем не менее Фронвизер шел довольно быстро. Спустя примерно полчаса он снова оказался у Лайне, бурным потоком сбегающего в долину.
Симон вытер пот со лба и огляделся. Слева, спрятанный за горами, был монастырь Этталь, где Куизль, наверное, еще занимался приготовлениями перед завтрашним допросом. Прямо напротив высился Кофель, о котором столько рассказывала женщина. О Кофеле и овеянном легендами Жертвенном холме, где раньше приносили в жертву людей.
Неожиданно для себя Симон решил пройтись в ту сторону. Стемнеет еще не скоро, так что у него останется достаточно времени для сына. Кроме того, цирюльника разбирало любопытство, хотелось взглянуть на место языческого культа. До сих пор наиболее древним из мест, где ему довелось побывать, был храм в Альтенштадте: несколько лет назад они с Куизлем совершили там жуткое открытие[10]. Поэтому Симон сделал крюк и направился к месту, о котором говорила женщина. Перешел Аммер по хлипкому навесному мосту, пересек несколько лугов и подошел к холму у подножия Кофеля.
«Жертвенный холм, проклятое место», – подумал он.
В предвечерних сумерках нетрудно было представить, что прежде здесь действительно приносили жертвы. Холм был расчищен, за исключением нескольких дубов, рощицей окружавших вершину. По склонам лежали поросшие мхом булыжники. Между ними до самой вершины змеилась узенькая тропа, и на том месте, где она отходила от основной дороги, что-то лежало в траве. Симон присмотрелся внимательнее.
Это был круг из белых камешков, от которого лучами расходились несколько веток.
Симон вспомнил, что в день приезда видел у придорожного креста точно такой же знак. Быть может, этот круг – какой-нибудь языческий символ? Во всяком случае, извозчик вел себя очень уж скрытно. После недавнего разговора с женщиной Фронвизер ничуть не удивился бы, если б в долине нашлись люди, верившие в камешки и ветки.
После некоторых колебаний Симон решил подняться на вершину и взглянуть на рощицу. Женщина говорила, что здесь до сих пор оставляли дары для духов горы. Значит, там должен быть какой-то алтарь или нечто подобное, что объяснило бы наличие странного круга. Симон прибавил шагу и вскоре взобрался на вершину. Алтаря в рощице не оказалось, но было несколько расщелин глубиной примерно по локоть. Они оказались до того узкими, что едва помещалась рука. Симон наклонился и действительно обнаружил в некоторых из трещин высушенные пучки зверобоя и морозника. Заметил даже медную миску в пятнах.
Он невольно усмехнулся. Эти люди и вправду считали, что могут задобрить Кофель своими скромными дарами. А с другой стороны – чем эти пожертвования отличались от ветчины на Пасху или фонарей на окнах в праздник святой Люции? Имел ли он право насмехаться над верованиями этих людей?
Симон уже собрался уходить, но тут под ногой у него что-то хрустнуло. В прошлогодней листве проглянуло что-то белое. Он расшвырял носком прелые листья и замер. Перед ним лежала плечевая кость – в общем-то, ничего удивительного в лесу. Судя по размеру, осталась от козы или овцы. Недоумение вызывала не столько кость, сколько то, что на нее налипло.
Кусок материи.
Симон с удивлением подобрал кость, чтобы рассмотреть поближе. К ней действительно пристали обрывки материи, от платка или рубашки. Они выцвели от времени, но по-прежнему были хорошо видны. Цирюльник брезгливо отбросил кость и присел на колени и внимательнее осмотрел место.
В другой трещине он наконец нашел то, что искал.
Симон обнаружил обглоданную дикими зверями голень, две локтевые кости, другую плечевую и, наконец, человеческий череп.
Очень маленький человеческий череп.
Фронвизер вдруг вспомнил, о чем говорила женщина в хижине.
Это злой дух. Время от времени ему нужны жертвы…
Неужели в этой долине действительно приносили в жертву людей? Даже детей?
Симон снова подобрал кость с обрывками одежды. Невозможно было сказать, как долго она здесь пролежала. Возможно, звери совсем недавно вытащили ее из расщелины. Быть может, она принадлежала когда-то Маркусу или Мари, о которых говорил в бреду Мартин и которые якобы бесследно пропали в горах?