Дочь палача и театр смерти Пётч Оливер

14

– О-о-тче мой, если возмо-ожно, да минует меня чаша сия…

Иисус опустился на колени и воздел руки к небу. Над кладбищем разносился его исполненный мольбы голос:

– Ах, если не может миновать сия чаша меня, чтобы пить…

– А вот если б Иисус еще и говорил побыстрее, – проворчал Конрад Файстенмантель. Вместе со старым Шпренгером и плотником Матиасом он лежал на земле среди кадок с собачьими розами. – Я, чай, не молод, и мы не в жаркой Палестине, у меня уже кости ломит от холода.

Симон усмехнулся и поднял глаза от листка с текстом, который вручил ему Кайзер. По просьбе друга он пришел сегодня на репетицию и вместе со священником подсказывал актерам слова. Все утро они репетировали известную сцену на Елеонской горе, когда Иисус роптал на свою судьбу рядом со спящими Петром, Иаковом и Иоанном. Остальных актеров Файстенмантель разослал по окрестным лесам разыскивать Ксавера.

– В тексте этого нет, – с нарочитой строгостью обратился Симон к Файстенмантелю. – Здесь должно…

– Черт подери, я знаю, что этого нет в тексте! – выругался толстяк, тяжело поднимаясь, и отряхнул грязь со своего апостольского одеяния. – Но Ганс намеренно затягивает слова, чтобы мы тут зады себе отморозили.

– Это сцена на Елеонской горе, – ответил Ганс Гёбль с тонкой усмешкой. – Иисус говорит, Петр спит. Так сказано в тексте.

– А где, кстати, сказано, что Петр отрезает ухо только римскому солдату? – прогремел Файстенмантель. – К нашему Иисусу это тоже вполне применимо…

– Прошу вас, дети мои! – взмолился священник. – Ни к чему злословить, мы лишь топчемся на месте!

Фронвизер бросил многозначительный взгляд на Георга Кайзера; тот лишь беспомощно пожал плечами. Когда Ганса Гёбля выпустили из-под ареста, его отец настоял на том, чтобы сыну досталась роль Иисуса. Крестьянин Йозеф, который временно играл Христа, с радостью согласился на второстепенную роль. С тех пор Ганс использовал любую возможность, чтобы отплатить Конраду Файстенмантелю. Как-никак он первым высказал подозрение, что Ганс мог быть повинен в смерти Доминика.

Симона не переставало удивлять, как быстро Файстенмантель примирился с ужасной гибелью своего младшего сына. Но ему вспомнилось также, сколько денег скупщик уже вложил в представление. Его затея должна увенчаться успехом, в противном случае он, наверное, разорится. Поэтому, пока постановка не будет сыграна, все прочее не имело значения. Вот и теперь Файстенмантель стиснул зубы и сдержался.

– Ладно, – буркнул он. – Но на репетиции нам ведь не обязательно лежать на земле? Тем более что кулисы с Елеонской горой еще не готовы. – Он сердито глянул на Ганса. – Гёбли, кстати, давно должны были закончить их!

– Вы забыли, что кое-кто из них сидел в тюрьме, – съязвил в ответ Ганс: – И между прочим, по вине Файстенмантелей.

– А ты, говнюк малолетний, видно, забыл, что я потерял сына! – Файстенмантель побагровел. – Черт, если б эта мистерия не значила так много, я бы… я… – Тут голос его надломился.

– Прошу, продолжим репетицию, – произнес Кайзер. – Нам сегодня еще многое нужно успеть, мы сильно отстали за последние дни. – Он кивнул Гансу: – Ну, дальше.

Ганс вновь воздел руки к небу, взгляд его прояснился.

– Отче мой! – воззвал он. – Если не может чаша сия миновать меня, чтобы мне не пить ее, да будет воля… – Он вдруг замолчал на полуслове и показал на трех апостолов, прислонившихся к надгробьям: – А теперь я должен будить их. Но они-то уже не спят.

– Господь милостивый! Как с этой горсткой крестьян можно разыграть мистерию! – Преподобный Тобиас Гереле схватился за волосы. – Все равно что бисер перед свиньями метать!

– Нам все равно надо дождаться Иуду, – сказал Матис, молодой плотник, исполнявший роль Иоанна. – Ему бы давно следовало прийти. Сейчас должна быть сцена с поцелуем Иуды.

– Себастьян еще вчера на собрании был какой-то странный, – заметил старый Шпренгер. – Помните? Бледный весь, потом обливался… Да-да, лишь бы не лихорадка эта. – Он нахмурился и перекрестился. – Или что похуже, – добавил он многозначительно.

Симон пожал плечами:

– У меня в цирюльне он тоже не появлялся.

Некоторое время все хранили молчание. Потом неожиданно для всех Файстенмантель пнул по надгробию.

– Вечно так с этим Себастьяном! – рявкнул он. – Ни в чем на него нельзя положиться! Мы тут, черт всех дери, время теряем, а он, поди, отсыпается где-нибудь в амбаре…

Матис задумчиво почесал нос.

– Я, пожалуй, схожу к складу, – предложил он. – Может, он просто забыл про репетицию.

Как есть в одеянии апостола, он прошел к воротам кладбища и двинулся вниз по улице.

– Шпренгер все-таки прав, – немного спустя промолвил священник. – Себастьян странно ведет себя в последнее время. И между прочим, с тех самых пор, как Габлера нашли мертвым. Его смерть, конечно, всех нас потрясла. Но Себастьян принял все как-то уж очень близко к сердцу. При том, что друзьями они были не то чтобы близкими.

Ганс Гёбль между тем продолжал декламировать вполголоса.

– Отец мой, печаль обуяла меня, – бормотал он, – ибо принужден я пойти на…

– Да замолчи ты, наконец! – крикнул на него Файстенмантель. – Помешаться тут можно.

Он то и дело поглядывал в сторону ворот. Вид у него был весьма обеспокоенный.

– Стало быть, сударю неугодны слова Спасителя нашего? – насмешливо спросил Ганс. – Раз уж мне досталась роль Иисуса, я и текст должен знать наизусть. – И продолжил громко, не спуская при этом глаз с Файстенмантеля: – Отец мой, помоги мне нести бремя мое, ибо отчаяние овладевает мною. Тоска печалит меня…

Голос его замер в тот момент, когда со стороны улицы донеслись громкие крики. Затем показался Матис, за ним следовали, причитая, несколько пожилых женщин.

– Что случилось? – прокричал им навстречу Кайзер. – Склад загорелся? Снова землетрясение? Что же на этот раз произошло?

Матис подбежал к остальным. Он с трудом переводил дыхание и оперся о надгробие. Наконец с трудом выдавил:

– Себастьян… он…

– Ну, говори же, – потребовал нетерпеливо Файстенмантель. – Что стряслось?

– Себастьян повесился! – выпалил вдруг Матис. – Там, в часовне, в Унтераммергау. Весть… пришла только что…

– Боже правый! – Священник Тобиас зажал рот ладонью. – Какой ужас! Но… но почему же?

В следующий миг заголосили все разом – призывали святых, возносили молитвы небесам. Наконец скрипучий голос Шпренгера вознесся над остальными.

– Не об этом ли я говорил? – воскликнул он. – Господь карает нас согласно Библии! Сначала Иисус умирает на кресте, потом Фома гибнет от меча, а теперь Иуда вешается! Все в точности как описано в Библии. Конец близок!

Женщины, прибежавшие вслед за Матисом на кладбище, упали на колени и принялись молиться. Через некоторое время они поднялись и поспешили обратно в деревню, чтобы сообщть всем об ужасной смерти Себастьяна Зайлера.

– Мы навлекли на себя гнев Господень! – запричитал священник. – Что мы такого сотворили, что Господь карает нас?

«Хотелось бы и мне это знать», – подумал Симон, присматриваясь к остальным. Все были в ужасе, вплоть до Конрада Файстенмантеля. Взгляд его был устремлен в пустоту, с лица схлынула кровь.

– Это конец, – бормотал он. – Не бывать мистерии. Дело всей моей жизни…

– Хорошо бы тебе взглянуть на Себастьяна, – шепнул Кайзер Фронвизеру. – Может, удастся выяснить, что кроется за этим самоубийством.

Тот решительно кивнул:

– Да, я взгляну. Но в этот раз приведу еще кое-кого, кто всю жизнь имел дело с повешенными.

Розга просвистела в воздухе, и маленький Басти застонал от боли. На лбу у него выступили бисеринки пота, но он не вскрикнул. Мальчик семи лет стоял со спущенными штанами, перегнувшись через скамейку, в то время как Ханнес стегал его, точно лошадь.

– Двенадцать, тринадцать, четырнадцать… – считал он вслух.

Другие дети смирно сидели на своих местах, и в их глазах угадывалось облегчение, поскольку наказание постигло кого-то другого. Петер сидел в первом ряду и вздрагивал при каждом ударе. Он знал о розгах еще по школе в Шонгау, но Ханнес хлестал так, словно завтра не наступит. Вообще-то Петер давно хотел предложить ребятам последить за Францем Вюрмзеером. Но Георгу Кайзеру пришлось отлучиться на репетицию, и занятие вел его помощник. Ни о каких разговорах не могло идти и речи. Поэтому Петер попросил остальных прийти после занятий в пещеру за Меченой скалой.

– Пятнадцать, шестнадцать… – проговаривал Ханнес между ударами. Голый зад Басти между тем был изборожден красными полосами, но мальчик так и не всхлипнул.

– Он забьет беднягу до смерти, – шепнул Петер Йосси, сидящему рядом. Но тот лишь отмахнулся:

– Не забьет, это уж точно. Басти еще нужен ему. Кто ж иначе будет выполнять всю грязную работу?

– Что за работа? – спросил Петер.

Йосси не ответил. Вместо этого он оглянулся на толстого Непомука, который с явным наслаждением наблюдал за поркой слабого мальчика. По губам его скользила тонкая улыбка, казалось, он тоже считает удары.

– Девятнадцать и двадцать, – просипел Ханнес, запыхавшись от усердия.

Он отложил в сторону прут, вновь спустил рукава и надел грязный жилет, как после хорошей трактирной потасовки.

– Пусть это послужит уроком тем, кто вздумает спать на занятии, – произнес он. – А теперь вернемся к катехизису.

Ханнес крепко толкнул маленького Басти, и тот заковылял на свое место. Вскоре дети продолжили хором повторять за помощником катехизис на латыни.

– Свинья, – выдавил сквозь зубы Йосси. – Заставляет нас работать, пока мы без сил не падаем, а когда у нас глаза сами закрываются, нам же еще и достается.

– То есть Басти по вечерам еще должен работать на Ханнеса? – спросил шепотом Петер.

Йосси кивнул, беззвучно раскрывая рот, словно бы повторяя слова катехизиса. Только теперь Петер заметил, что среди батрацких детей кое-кого не было – милой веснушчатой Йозеффы, которая делила с ними тайну убежища. Не было ничего необычного в том, что дети бедняков иногда пропускали школу, потому как вынуждены были помогать по дому. Но сегодня была очередь Йозеффы таскать дрова, а тут уж отговорок не принимали ни Ханнес, ни Кайзер.

– А где же Йозеффа? – спросил Петер как можно тише.

Йосси помедлил. Поначалу казалось, ему не хочется отвечать, но потом он все же решился.

– Вчера вечером произошло несчастье, – хмуро произнес мальчик. – Скверное дело. Честно говоря, я даже не знаю, придет ли Йозеффа снова.

– То есть… она умирает? – выдохнул Петер. Он заметил теперь, до чего бледен Йосси. Под глазами у него темнели круги, словно он не спал всю ночь. У Максля, сидевшего рядом, тоже был довольно усталый вид.

– Кому есть дело до батрацкого ребенка? – прошипел Йосси. – Если мы работать не можем, то и нужды в нас нет. Да и не твое это дело. Лучше…

– Вижу, тут еще кое-кому следует напомнить о дисциплине, – раздался неожиданно голос Ханнеса.

Словно призрак, он возник рядом с Йосси и Петером. Грозно стукнул прутом по столу, показал на Йосси:

– Спустить штаны и перегнуться! Тебе, наверное, потребуется тридцать ударов. Нахальная бестолочь!

– Это… это я, – произнес Петер. – Я кое о чем спросил Йосси.

Слова сами собой сорвались с языка. Теперь, когда Ханнес перевел на него удивленный взор, Петер задрожал. Розга коснулась его волос. Ханнес злобно ухмыльнулся, отчего красные, воспаленные оспины на его лице стали особенно заметны. Петеру пришел на ум кусок сырого мяса.

– Ого, да у нас тут маленький герой объявился! Хочет избавить от наказания своего нового друга… Ничего не выйдет. – Розга звонко щелкнула по столу. – Спустить штаны, сейчас же, оба! По тридцать ударов каждому, чтобы не забывали, кто здесь хозяин!

У Петера сердце понеслось вскачь. Он видел, как Ханнес исхлестал маленького Басти, и засомневался, что сможет по его примеру сдержать слезы, тем более что ударов назначено тридцать. Уже сейчас к горлу подступила солоноватая жидкость, и его затошнило от страха.

– Ну, наконец-то умник получит по заслугам! – прошипел Непомук, и некоторые дети, среди них и его дружки Мартль и Вастль, захихикали.

«Главное – не заплакать, – думал Петер. – Главное – не заплакать. Главное…»

Рядом медленно поднялся Йосси – лицо бледное, но в глазах решимость.

– Верно, Петер спросил меня кое о чем, – начал он тихо.

– Ага, так ты признаешь это! – торжествующе воскликнул Ханнес.

Йосси говорил теперь так тихо, что слышать его могли только Ханнес и Петер.

– Он спрашивал меня, где Йозеффа, – прошептал он. – Может, вы сами ответите ему, господин помощник?

Ханнес опустил розгу и внимательно посмотрел на Йосси. Довольно долго он не спускал с мальчишки глаз, а тот стоял с высоко поднятой головой. Петеру казалось, что они сошлись в безмолвном поединке. В конце концов Ханнес перевел взгляд на Петера и улыбнулся, хотя в глазах его по-прежнему был лед.

– Да-да, бедняжка Йозеффа, – произнес он слащаво. – Несчастный случай: собирала хворост в лесу и, как говорят, угодила под упавшее дерево. Жизнь в горах сурова, легкомыслие тут чревато.

При последних словах голос его стал резким, как порыв ветра. Ханнес вновь прошел вперед и развернулся к ученикам:

– Поскольку Петер хороший ученик, да еще любимец учителя, в виде исключения отменим наказание.

Среди дружков Непомука возмущенно зашептались. Ханнес при этом усмехнулся и властно поднял руку:

– Пожалуй, пусть оба перепишут катехизис, с пятой до двадцатой страницы. Трижды, к завтрашнему дню. Пусть послужит им уроком – будут знать, как разговаривать на занятии. Продолжим!

– Но… – начал Непомук, явно разочарованный тем, что Петер избежал наказания.

– А ты заткнись! – прошипел Ханнес. – А то я, чего доброго, передумаю и возьмусь за тебя, жабенок ты жирный.

Непомук замолчал в смятении, и дети снова принялись повторять хором слова катехизиса. Петер на время потерял дар речи от облегчения. Работа, конечно, предстояла огромная, но она не шла ни в какое сравнение с той взбучкой, которой им с Йосси удалось избежать.

Прошло еще два мучительно долгих часа. Наконец-то прозвонил колокол, и дети поспешили вон из класса. Петер вместе с Йосси, Макслем и другими ребятами побежал к соседнему лесу и забрался в убежище за Меченой скалой. Когда все отломили по куску от черствой краюхи хлеба и глотнули родниковой воды из надтреснутой кружки, Петер участливо обратился к Басти, который не мог присесть: должно быть, зад у него пылал огнем.

– Может, сходишь к моему отцу за мазью? – предложил Петер, но Басти стиснул зубы и помотал головой:

– Нет… все пройдет. Ханнес и не так меня исхлестывал. К тому же мазь денег стоит. Если я маме скажу, она мне по заднице только добавит.

– Но нельзя же позволять Ханнесу так вас избивать! – обратился Петер к остальным. – Почему вы не пойдете к Кайзеру и не расскажете ему все?

– То есть наябедничать? – Йосси с горечью рассмеялся. – Будет только хуже. – Он покачал головой. – Тебе этого не понять, пусть ты и такой умный. Мы – батрацкие дети, никому нет до нас дела.

– Все я понимаю, – упрямо возразил Петер. – Не забывайте, я внук палача.

Некоторое время все молча жевали хлеб. Петер в который раз уже обратил внимание на изможденные лица ребят и круги под глазами. Самые младшие дремали, устроившись на каменных скамьях или грязной соломе, разбросанной по полу.

– Ты хотел нам что-то рассказать, – проговорил Максль. – Давай выкладывай, в чем там дело.

– Мне кажется… вернее, мой отец с дедом считают, что Вюрмзеер в чем-то замешан, – начал Петер. – И это как-то связано с теми убийствами. Вот я и подумал, что мы могли бы…

– А вы слыхали уже? – обронил хромой Пауль, мальчишка, живущий вместе с отцом-углежогом в лесной хижине. – Еще одного убитого нашли! Я услышал как раз по пути сюда. Зайлер, управитель склада, висит мертвый в часовне Унтераммергау. Поговаривают, это дело рук Рыжего Ксавера. Знаете ведь, его сейчас все разыскивают… Другие говорят, что это кара Господня и все мы умрем, один за другим!

Дети заговорили все разом. Йосси хлопнул в ладоши.

– Давайте послушаем, что расскажет Петер, – предложил он. – Может, ему известно что-нибудь.

Петер помолчал в смятении. Его тоже застало врасплох известие о новом убитом. Потом он сбивчиво рассказал ребятам о странных кругах, о черном всаднике и предположениях своего отца о том, что Вюрмзеер, возможно, имеет какое-то отношение к недавним событиям.

– Йосси и Максль не дадут соврать, – закончил он. – Вюрмзеер собственными руками выкладывал такой круг здесь, перед скалой! И я подумал, что мы могли бы немного за ним последить и выяснить, что за всем этим кроется.

– Я уже видел такие знаки, – задумчиво вставил Басти. – И эти черные всадники мне тоже попадались. Один едва не зашиб меня, когда я шел в Грасвангталь. Две недели с тех пор прошло.

– Так, значит, вы со мной? – спросил Петер взволнованно.

Никто ему не ответил, каждый старался отвести взгляд. Вид у всех был усталый, и, глядя в их лица, изможденные и морщинистые, Петер невольно подумал о маленьких стариках. В конце концов Йосси прокашлялся.

– Послушай, – начал он тихо. – Нам здесь и так нелегко приходится. Поговаривают, что местный Совет и аббат хотят выставить нас из долины. С каждым разом все хуже, почти как сотню лет назад, когда всех приезжих прогнали силой. Вот многие и опасаются, что нас и наши семьи постигнет та же участь.

Остальные робко покивали.

– Вюрмзеер не последний человек в Обераммергау, – хмуро добавил Максль. – Никто не хочет с ним связываться. Это добром не кончится.

Петер буквально почувствовал царивший в пещере страх. Его вдруг пронзила ужасная мысль. Вспомнилось, как упорно молчал Йосси, когда он спросил о Йозеффе. Вспомнились и мертвые дети, о которых говорил отец.

Снова это молчание, и все смотрят куда-то в сторону…

– Что случилось с Йозеффой? – спросил Петер еще настойчивее. – Что произошло?

– Не задавал бы ты вопросов. Ничего хорошего это не сулит. Ни нам, ни тебе. Лишнее знать тоже не всегда полезно. – Йосси неожиданно поднялся. – Вот что я тебе скажу, Петер. Мы с Макслем поможем тебе с твоей затеей, последим за Вюрмзеером. Но остальные ввязываться не станут, не стоит оно того. – Он прошел к выходу из пещеры и еще раз обернулся на Петера: – Давайте расходиться. У многих еще куча дел дома, родителям помогать надо. Да и у нас с тобой писанины хоть отбавляй.

– Ума не приложу, что здесь понадобилось этому проходимцу. Палач в часовне! Да еще в той самой, где хранится святейшая реликвия христианского мира – кровь Иисуса!

Судья Йоханнес Ригер раскраснелся от возмущения. Он стоял в дверях часовни Крови Господней и смотрел на Фронвизера с Куизлем, спускавшихся по дороге со стороны деревни. Древняя паломническая церковь находилась среди цветущих холмов чуть выше Унтераммергау, в часе ходьбы от Обераммергау. Многие паломники на пути в Этталь останавливались здесь, чтобы воздать должные почести крови Христа, которая вперемешку с землей содержалась в серебряной дароносице.

– Я слышал, церковь эта осквернена покойником, что болтается на галерее, – пробурчал Куизль. – Стало быть, палач тут уже не навредит.

Он узнал о гибели Себастьяна Зайлера лишь час назад. Палач сидел в цирюльне, листая кое-какие книги покойного Ландеса и раздумывая над резными фигурками на столе, и к тому моменту закурил уже третью трубку. Поскольку Ксавер сбежал из тюрьмы, в монастыре Якобу делать было нечего. Поэтому, недолго думая, он отправился к Симону, а тот позвал его с собой в часовню.

– Я привел с собой палача, потому как с повешенными у него… имеется определенный опыт, – вставил цирюльник. – Возможно, ему удастся выяснить, что именно произошло в часовне.

По лицу Ригера скользнула тонкая улыбка.

– В этом я сомневаюсь. – Он кивнул на лысого мужчину, который показался вслед за ним из часовни, нервно потирая руки. – Пономарь обнаружил Зайлера и перерезал веревку. Несчастный повесился, больше выяснять тут нечего. Стало быть, зря вы пришли.

– Я, видимо, позабыл запереть боковую дверь, – робко сознался пономарь. – Только сегодня утром заметил. А под галереей уже висел Зайлер.

– Хм, а веревку для этого раздобыл здесь…

Ригер взглянул на него с недоумением:

– Это почему же?

– Вот на том ржавом кольце до недавнего времени висела веревка. – Палач подошел к корыту возле домика пономаря и показал на короткий кусок веревки, привязанный к кольцу. – Срез еще свежий. Неужели из вас, умников, никто этого не заметил?

– Хм, действительно, на этой самой веревке и повесился Зайлер, – пробормотал судья, потом пожал плечами: – Но что из этого следует?

– Следует из этого то, что Зайлер только здесь решил наложить на себя руки, – ответил Куизль. – Он не замышлял этого заранее, и никто ему в этом не помогал.

– Вздор. Я уверен, это дело рук Ксавера, – послышался чей-то голос.

Это был Франц Вюрмзеер. Очевидно, он дожидался в часовне, а теперь вышел к остальным и с неприязнью посмотрел на Фронвизера с Куизлем.

– С него станется, он ведь сумасшедший. Сначала ударил беднягу Себастьяна, а потом притащил сюда и повесил.

Якоб насторожился. Вполне ожидаемым было встретить здесь судью, но уж никак не Вюрмзеера. Похоже, эти двое были куда ближе, чем казалось на первый взгляд.

– Можно нам уже пройти внутрь? – спросил Симон.

Ригер, казалось, пребывал в нерешительности, но в конце концов вяло махнул рукой:

– Пожалуйста. Но только потому, что вы цирюльник. – Он пренебрежительно кивнул на Куизля: – Следите, чтобы палач по недосмотру не коснулся священной дароносицы.

Судья отступил в сторону, и Якоб с Симоном вошли внутрь.

Часовня представляла собой вытянутое строение с единственным нефом, галереей и апсидой в восточной части. В нишах стояли раскрашенные резные фигуры. На главном алтаре помещалась серебряная дароносица, переливаясь в солнечном свете неземным сиянием. На каменном полу, прямо под галереей, лежал Себастьян Зайлер, неестественно выгнув шею. Петлю так никто и не снял, и конец веревки лежал рядом, как поводок.

Ригер показал на резную балку галереи, с которой свисал еще один отрезок веревки.

– Здесь он и повесился. Пономарь обнаружил его еще перед заутреней и перерезал веревку. С тех пор к Себастьяну никто не прикасался. Эй, я сказал, никто…

Не удостоив вниманием возражения Ригера, палач шагнул к мертвому и склонился над ним. Себастьян Зайлер смотрел на Якоба мертвыми глазами, синий язык слизнем вывалился изо рта. Вокруг шеи, в том месте, где веревка врезалась в кожу, тянулась фиолетово-красная линия. Куизль повидал в своей жизни достаточно повешенных, поэтому осматривал труп спокойно и со знанием дела – как мясник оценивает взглядом тушу. Он осторожно ощупал тело.

– Никаких следов борьбы, – пробормотал наконец Якоб. – И никто не бил его по затылку. Он пришел сюда добровольно, без принуждения. – Он осмотрел узел, завязанный точно сзади. – Такие петли делают самоубийцы. Они не знают, что узел должен располагаться за ухом, тогда шея ломается быстрее всего. А так дело тянется гораздо дольше.

Палач наклонился еще ближе к трупу и принялся его обнюхивать.

– Что он там делает? – спросил Вюрмзеер брезгливо.

– Э… обнюхивает труп, – ответил Симон. – Возможно, это выглядит несколько необычно, но очень помогает.

– Это выглядит омерзительно, – прервал его Ригер. – Пусть прекратит немедленно.

– Зайлер умер еще вчера, – произнес Куизль и поднялся. – Я бы сказал, вчера вечером, после того как ушел пономарь. Труп уже окоченел и начал разлагаться. Он не был пьян, разве что кружка-другая пива, не более. И…

Палач обыскал карманы Себастьяна и из левого кармана брюк выудил маленькую фигурку.

– Взгляните, – пробурчал он. – И здесь наш старый знакомец.

– Чертов фарисей! – Вюрмзеер неожиданно побледнел, провел рукой по волосам. – Кончится это когда-нибудь или нет?

– Ха, если нам еще нужны доказательства, что во всем этом замешан Ксавер, то вот они! – прошипел судья Ригер.