Дочь палача и театр смерти Пётч Оливер

11

Стоило Куизлю переступить порог трактира, и он тут же почувствовал на себе взглды других. Разговоры стихли, смех и песни за столами оборвались. На него смотрели как на призрака, как на опасное существо, с которым предпочитали не связываться, чтобы не нажить неприятностей. В конце концов люди стали отворачиваться, придвигаясь друг к другу и еще какое-то время перешептываясь, пока не вернулись к обычным своим разговорам. Но настроение было испорчено. Немного же удовольствия от выпивки, если за соседним столом сидит палач.

Для Куизля в этом не было ничего нового, и все-таки он надеялся, что в этой долине его еще не запомнили. Но потасовка на кладбище в Обераммергау, очевидно, привела к тому, что и в Эттале знали, кто он такой и как выглядит: ростом более шести футов, широкоплечий гигант с выдающимся носом и хмурым взглядом, с головы до ног одетый во все черное. Многие, встретившись с ним глазами, крестились, а то и вовсе сбегали. Взгляд палача сулил несчастья или даже смерть.

До самого вечера Куизль смазывал, точил, полировал и очищал от крови орудия пыток. За монотонной работой легче было думать. Что происходит в этой долине? Кто стоит за здешними странными событиями, за убийствами? Для чего Ксавер оставлял в домах резные фигурки?

Но больше всего палача смущало выражение лица Симона. Во время последнего их разговора цирюльнику удалось заглянуть ему в душу и увидеть правду. Да, он стал стар и слаб. Любопытство, проницательность и чувство справедливости – все то, что неизменно побуждало к действию его, грозного палача из Шонгау, – ничего этого не осталось. Куизль хотел лишь, чтобы его оставили в покое. Но, черт возьми, что плохого в том, что он хочет вести обычную жизнь, как и все другие! И если для этого придется пытать Ксавера, так тому и быть. Якоб чувствовал, что парень не так прост. Потому о допросе невиновного речи здесь не идет.

Но он ли настоящий убийца? На его ли руках кровь юного Файстенмантеля и Габлера?

Внутренний голос с каждым часом все громче взывал к его совести. И палач знал лишь одно средство, чтобы его заглушить.

Большая кружка холодного пива. Или даже две.

Поэтому палач направился прямиком в местный трактир. Там он уселся за стол в углу, набил трубку и стал дожидаться, пока ему принесут пиво. Ждать пришлось долго, но в конце концов подошла молодая служанка и робко поставила перед ним кружку. Куизль осушил ее одним глотком. Это было крепкое мартовское пиво, и в голове после него сразу прояснилось. Палач довольно вздохнул, потом подвинул пустую кружку к служанке, нерешительно дожидавшейся у стола.

– Повтори, – велел он.

Вторую кружку Якоб пил медленнее. Он покуривал трубку, укрывшись в клубах дыма, и через некоторое время ощутил некоторое умиротворение. Но, несмотря на все попытки, в голове по-прежнему звучал голос.

Ты пытаешь невиновного…

Куизль вспомнил старую знахарку Марту Штехлин, которую ему пришлось пытать десять лет назад. Он был убежден в ее невиновности и взялся разыскать настоящего преступника. Чувство справедливости побуждало его то и дело срывать допрос[11]. А что же теперь? Теперь даже Симон вынужден помогать ему в истязаниях человека, возможно, ни в чем неповинного. Однако Куизль не видел иного выхода.

«Мне нужно чудо», – думал палач.

Но он слишком редко ходил в церковь, чтобы заслужить его…

– Так вот вы где! Я вас повсюду ищу!

Звонкий взволнованный голос вывел его из задумчивости. Якоб потер глаза и сквозь густой дым разглядел Симона, подсевшего к нему за стол. Цирюльник совсем запыхался – по всей вероятности, он бежал всю дорогу от Обераммергау.

– Я выяснил кое-что новое, – вполголоса сообщил Фронвизер. – Что-то, возможно, связанное с нашими убийствами! В этой долине пропадали дети. Не исключено, что кто-то убил их в прошлом году.

Цирюльник рассказал ему о разговоре с матерью Мартина, о зловещей находке на Жертвенном холме и черном всаднике, столь внезапно появившемся. Куизль внимательно слушал.

– Лесовод Майер тоже говорил о пропадавших детях, – торопливо закончил Симон. – И детские кости – это еще не всё. Там был какой-то странный круг из камешков. Я уже видел такой, когда мы только приехали в долину. Этот черный всадник, похоже, очень им интересовался. Мы бы значительно продвинулись, если б узнали, кто их выкладывает… – Он осторожно огляделся и продолжил еще тише: – По дороге я уже расспросил кое-кого из крестьян. Но они вели себя очень странно, уклонялись от ответа, будто боялись чего-то. Однако я уверен, что им известно об этих кругах.

– Мне эта таинственность уже порядком поднадоела, – пробормотал Куизль. – Довольно и Ксавера с его фигурками. Тут нам тоже мало что известно.

Он глотнул пива и попытался подумать. Но, как часто бывало в последнее время, мысли рассеивались, стоило ему ухватиться за одну из них. Алкоголь служил хорошим другом, но был ревнив и не терпел подле себя других. Симон смотрел на него в нетерпении, словно ждал решения всех загадок.

Однако Куизль не знал ответа.

– Пиво кончилось, – сказал он вместо этого.

Палач поднял пустую кружку и поискал глазами трактирщика, но нигде его не увидел. Наконец он высмотрел его у входа: тот стоял перед судьей Ригером, который, вероятно, только что вошел в трактир. Трактирщик показал на Якоба и Симона и что-то шепнул Ригеру. Судья решительным шагом направился к их столу.

– Я хозяин этого трактира, – произнес он резким голосом. – И должен заявить вам, что мы не потерпим здесь всякий сброд.

– Но ремесло цирюльника… – начал Симон.

Однако судья отмахнулся и показал на Куизля:

– Я говорю не о вас, а вот о нем. Палачу нечего делать в монастырском трактире. Довольно и того, что завтра я вынужден буду наблюдать за ним при допросе.

Только сейчас Ригер впервые посмотрел Куизлю в глаза.

– Убирайся! – приказал он.

Якоб прикрыл глаза. Всё как всегда. Он выполняет за них всю грязную работу, а с ним обращаются как с собакой. Это никогда не…

– Убирайся, я сказал! – резким голосом повторил Ригер. – Или мне позвать стражников?

Палач поднялся, медленно, словно в трансе. Обхватил, стиснул кружку, ощутил под пальцами ее холодные стенки. Он знал, что стоит ему нажать чуть сильнее, и кружка расколется. Как череп этого судьи с крысиной мордой. Его захлестнула волна ярости. Куизль занес кружку и…

В этот миг совсем рядом послышался тонкий звон.

Кружки на столах затряслись, закачались, словно их толкала какая-то невидимая сила. Потом кружки начали падать; по полу, источая сладковатый запах, растеклись темные лужи. Куизль почувствовал, как задрожал под ногами пол. С потолка сорвалась балка и с грохотом рухнула на стойку. Люди закричали наперебой; кто-то падал на колени и молился богу, другие в панике рвались к выходу. Симон тоже вскочил со стула. Судья подхватил мантию и стал пробиваться сквозь толпу. А с потолка, точно снег, сыпалась штукатурка.

Один лишь Якоб снова опустился на стул и, неподвижный, как скала, уставился на пустую кружку в своей руке. Ту самую кружку, которую собирался разбить о голову судьи.

– Землетрясение! – вопил Йоханнес Ригер, одним из первых пробившись к выходу. – Господь наслал на нас землетрясение! С дороги, пропустите же своего судью!

«Чудо», – подумал палач.

Потом он отставил кружку и спокойно двинулся к выходу, пока мир вокруг, казалось, разваливался на части.

Симон пулей вылетел из трактира. На площади уже собрались люди и все, как один, смотрели на Кофель, словно ожидали от него объяснения произошедшему.

Почти стемнело. Лишь у самых вершин небо было подсвечено слабым багрянцем. Землетрясение прекратилось столь же внезапно, как и началось. Однако Симон слышал, как визжат от страха женщины и молятся в голос мужчины. Он огляделся в полумраке, но не заметил, чтобы кто-нибудь пострадал. Разрушений также не было видно, только местами осыпалась черепица.

Симон вспомнил вдруг, что мама Мартина только сегодня говорила о таких землетрясениях. Похоже, женщина оказалась права в своих предостережениях, распознала предзнаменования. Симон тоже их видел, там, в долине Лайне. Он не пострадал, но все тело его дрожало. Ни разу еще не доводилось ему испытывать ничего подобного! Студентом в Ингольштадте он читал, что в подземных пещерах и трещинах бушевали ураганы, вызывая тем самым землетрясения. Но что известно об этом доподлинно? Как бы то ни было, теперь Симон понимал, почему в старинных хрониках всегда упоминался гнев Господень. Казалось, сам Создатель опустил свой кулак на эту долину.

– За что карает нас Кофель? – посетовал старый крестьянин, приблизившись со стороны конюшен, вцепившись в вилы. – Что мы такого нарушили?

Остальные присоединились к его причитаниям или продолжали бормотать молитвы. Симон тоже торопливо перекрестился. Он хоть и не считал, что Кофель в гневе наслал на них землетрясение, но и доля христианского смирения была нелишней. Потолочная балка рухнула всего в паре шагов от него… Симон поежился. Замешкайся он хоть на секунду, лежать бы ему сейчас внутри, с разбитым черепом.

И Петер стал бы наполовину сиротой, как бедняга Мартин…

Симон с ужасом подумал о сыне, который лежал сейчас в постели, в Обераммергау. Землетрясение было несильное, но неизвестно, обошлось ли в соседних деревнях без разрушений.

– Что за ересь вы тут несете? – раздался вдруг громкий, раскатистый голос. – Глупые свинопасы! Это не Кофель – Господь карает нас. Он хочет возвратить вас на истинный путь!

Симон обернулся: со стороны монастыря быстрым шагом приближался аббат. Бенедикт Эккарт распростер руки, словно проповедовал с кафедры. Рядом с ним встал, опираясь на трость, Йоханнес Ригер – демонстрируя соответствующий сану авторитет. Симон вспомнил, как всего пару минут назад судья, точно напуганная прачка, спасался из трактира, подхватив полы мантии. На площади между тем появилось и несколько монахов.

– Да, это Господь прогневался за ваши грехи! – продолжал аббат с упреком в голосе. – Слишком долго он терпел происходящее в этой долине, теперь же вы услышали его громовой глас.

Словно в доказательство, в этот момент зазвонили церковные колокола. Монахи попадали на колени и забормотали молитвы.

– Скверная участь постигла долину, ибо вы слишком мало молились, – обвинял аббат. – Говорю вам, отправляйтесь домой и молите Господа о прощении! Завтра утром мы отслужим мессу, испросим милости Божьей. Скажите всем! А теперь возвращайтесь по домам.

Людей перед трактиром слова аббата, похоже, не убедили. Они зашептались между собой, потом вновь заговорил старый крестьянин:

– Когда я был ребенком, Господь уже гневался на нас и сотрясал землю, – сказал он неуверенно. – Есть ли уверенность, что новое землетрясение не застанет нас в постели?

– Больше землетрясений не будет, – успокоил людей судья, но по его взгляду, опасливо брошенному на монастырские стены, было ясно, что он не так уж и уверен в этом. – Э-э… можете спокойно возвращаться домой.

– Пусть каждый перед сном прочтет молитву, – добавил аббат. – Для уверенности.

– Молитва, тоже мне! – проворчал вдруг кто-то рядом с Симоном. – Вздор какой! Раз уж земля дрожит, никто этого не отменит. Людям лучше проверить, прочно ли держатся балки на крышах. А то, чего доброго, потолок на голову рухнет. Так и помрешь, зато с молитвой на устах.

Это, конечно же, был Якоб Куизль. В отличие от перепуганных людей на площади палач был спокоен и собран. Его хладнокровие казалось странным на фоне всеобщей паники.

Судья тоже заметил палача и метнул на него свирепый взгляд.

– А может, Господь гневается и за то, что мы слишком долго разыскиваем убийцу, повинного в смерти двух человек! – произнес он громким голосом и показал при этом на Куизля. – Секретарь из Шонгау отправил к нам своего палача. Но до сих пор ни палач, ни сам секретарь так ничего и не выяснили. Вместо этого они лакают наше пиво! Поэтому я спрашиваю: зачем нам помощь извне? Да к тому же помощь палача! Разве мы прежде не справлялись собственными силами?

Люди заворчали и стали поворачиваться к Симону и Якобу. У некоторых из крестьян в руках были мотыги и вилы, и они перехватили их покрепче, словно держали алебарды и копья.

– По-моему, самое время убраться, – прошипел Симон. – Пока они не обвинили нас в этом землетрясении.

Палач кивнул:

– Ты чертовски прав. Эти дурни не стоят того, чтобы с ними драться.

Они медленно попятились. Кто-то из крестьян с хмурым видом последовал за ними, но Куизль ответил им тем же, и они остановились и позволили им уйти.

Их путь пролегал мимо распахнутых монастырских ворот. Во дворе царило возбуждение. Всюду сновали люди. Несколько монахов ходили с факелами от одного строения к другому, выискивая возможные повреждения. Со стороны хозяйственных построек послышались вдруг взволнованные крики. Симон остановился, заметив красноватое свечение, исходившее от какой-то постройки. По всей видимости, напуганный слуга оставил в сарае светильник и тот опрокинулся. Из окна валил густой черный дым, на крыше уже плясали первые языки пламени. Тут же выстроилась цепочка людей, начавших передавать ведра с водой от ближайшего колодца.

Симон помедлил. Вообще-то он хотел как можно скорее вернуться в Обераммергау, удостовериться, что Петер в порядке. С другой стороны, пожар – это хуже всего, и каждый человек был сейчас на счету. Если вовремя не затушить огонь, сгореть могла целая деревня. Или монастырь…

Симон еще стоял в нерешительности, а Куизль уже мчался к воротам, подхватив несколько ведер. Несколько человек у колодца благодарно ему кивнули.

«На пожаре даже палачу рады», – мрачно подумал Симон и поспешил вслед за тестем. Георг Кайзер непременно присмотрит за Петером. А здесь люди были в опасности.

Фронвизер набирал воду в ведра и передавал дальше; работа его успокаивала. По-прежнему звонил колокол, и горные склоны отвечали слабым эхом. Казалось, общими усилиями люди сумеют обуздать пламя.

Симон вытянул из колодца очередное ведро, и в этот миг на крыше трактира показался человек. Он бежал к северо-востоку, туда, где горы были ближе всего. В какой-то момент цирюльник смог разглядеть его в отсветах пламени. Человек был высок и широкоплеч, одежда на нем – грязная и рваная…

И волосы огненно-рыжие.

– Ксавер! – воскликнул Симон вполголоса и хлопнул при этом Куизля по плечу. Незаметно показал наверх, чтобы палач тоже увидел. Якоб молча кивнул и осторожно огляделся. Но, кроме них, беглеца, похоже, никто не заметил.

– Наверное, дверь как-нибудь выломало, – предположил Симон шепотом. – Или кто-то из стражников был как раз у него и, когда земля задрожала, сбежал сломя голову.

– А может, он сам устроил этот пожар, чтобы сбежать под шумок, – пробормотал Куизль.

– И что теперь будем делать?

– Ну а что нам еще делать?

Палач широко ухмыльнулся, потом как-то странно фыркнул. Симон не сразу распознал в этом звуке смех.

– Ничего мы не будем делать, болван, – сказал Якоб немного спустя. – Ни мне, ни тебе не хотелось этой пытки, и вот божественным провидением мы избавлены от нее. – Лицо его было серьезно, он продолжал торжественно: – Господь даровал нам это чудо. Нам следует принять его с благодарностью и позволить Ксаверу сбежать.

Симон уставился на палача как на призрак. Ни разу еще он не слышал от него ничего подобного.

– С каких это пор вы стали верить в чудеса? – спросил он недоуменно. – Совсем недавно вы и молитву считали полным вздором.

– А, к дьяволу. – Куизль дернул плечами, и торжественности в его голосе как не бывало. – Чудо или нет, но пусть он бежит на все четыре стороны. А завтра, обещаю, мы займемся этими твоими кругами, пропавшими детьми и всем прочим. Не быть мне Куизлем, если я не распутаю эту чертову загадку. – Тут он хмуро взглянул на Симона: – И никогда больше не спрашивай, верю ли я в чудеса. Иначе я тебе таких чудес покажу…

Палач подхватил сразу четыре ведра с водой и выплеснул их содержимое в огонь.

Прошло еще почти три часа, прежде чем Симон присел наконец у кровати сына.

Вообще-то он надеялся, что Петер еще не спит. Ему хотелось попросить прощения за то, что днем в цирюльне он так резко обошелся с ним. Ведь мальчик не виноват, что в этой долине все с ума посходили! Хотелось сдержать данное обещание и рассказать сыну несколько историй перед сном. Но Петер уже крепко спал. Дыхание его было ровным, но бледное лицо казалось еще более серьезным, нежели днем. Симону захотелось просто пристроиться рядом, настолько он был измотан. День выдался просто кошмарным, начиная с лихорадки покалеченного Мартина и заканчивая настоящим землетрясением.

Симон осторожно погладил Петера по щеке, воскрешая в памяти землетрясение и пожар. Общими силами, но во многом благодаря Куизлю, им удалось наконец погасить огонь. Фронвизер не решался вновь заговаривать с палачом о тех его словах, непривычно торжественных. Но что-то в Куизле явно переменилось. По всей видимости, он действительно воспринял побег Ксавера как божественное провидение. «Он все-таки стареет, – подумал Симон. – Быть может, он еще найдет себя в вере…» Хоть цирюльник при всем желании не мог представить Куизля во власянице, истязающего себя бичом с молитвой на устах.

За спиной скрипнула дверь. Симон оглянулся: в низкую комнату вошел, пригнувшись, Георг Кайзер. Симон уже узнал от него, что землетрясение чувствовали и в Обераммергау. Разбилось несколько окон, многие из стариков нашли убежище в церкви, где молились и распевали псалмы со священником. Но и здесь землетрясение было недолгим. Тем не менее люди уже начали описывать его в самых темных красках.

Кайзер улыбнулся Симону и кивнул на Петера.

– Ты его очень любишь, верно? – произнес он шепотом. – Можешь им гордиться, он очень умен. Из него выйдет толк.

– Мне следовало быть рядом с ним во время землетрясения, – прошептал Симон.

– Он повел себя храбро, не плакал, если ты об этом. Служанка, добрая Ани, приготовила ему горячего молока. Он несколько раз спрашивал про тебя, но я сказал, что у тебя, наверное, появились дела. Тогда он сразу же уснул.

Кайзер пожал плечами. Вид у учителя был не менее усталый, чем у Симона. Его сотряс очередной приступ кашля.

– Эта долина и вправду как будто проклята. – Симон покачал головой. – Сплошь легенды и предания… И все они, видимо, как-то связаны с этими странными событиями и убийствами. А теперь еще и земля дрожит!

Кайзер хрипло рассмеялся:

– Да ты суеверный, как здешние бабы. Что бы с ними ни случилось, они всё связывают с какой-нибудь легендой. Взаимосвязь при этом прослеживается крайне редко… – Он вздохнул: – Как бы то ни было, хотелось бы знать, как это землетрясение отразится на нашей постановке. По всей видимости, в этот раз Господь решил внести правки в сюжет. Завтра наверняка созовут собрание, будут решать, как быть дальше. – Он направился к двери. – Ну, по мне, так оно и к лучшему. Не придется больше возиться с кучкой бездарных крестьян и ремесленников. У меня и без них дел хватает.

Он тихо вышел из комнаты. Вскоре Симон услышал, как скрипнула дверь в кабинет, потом учитель подвинул стул. Очевидно, Кайзер так и не закончил работу над новым текстом мистерии. Хотя возможно, что в этой работе уже не было необходимости – теперь, когда Господь во второй раз выразил свое негодование.

Симон посмотрел в окно, не загорелось ли еще что-нибудь поблизости. Но за окном было темно и тихо. Он хотел уже отвернуться, но тут заметил в горах, недалеко от Кофеля, огонек. Кто бы мог быть там в этот час? Фронвизер невольно вспомнил рассказы о венецианских рудокопах, что искали в горах сокровища, в надвинутых на лицо капюшонах, с кирками на плечах и светильниками в руках.

Слишком много легенд…

Нет, это скорее какой-нибудь лесоруб греется у костра. В горах, должно быть, очень одиноко. Зато нет дела до всей этой суеты и человеческих страданий.

Симон поежился и закрыл ставни. Еще раз взглянул на сына, спящего в постели, как падший с небес ангел. Когда все это останется позади, придется многое наверстать. И с Петером, и с Паулем и Магдаленой, которые дожидались его в Шонгау…

Симон поцеловал Петера в лоб и отправился к себе в цирюльню.

Из освещенного кабинета Кайзера слышался монотонный скрип пера.

12

– С полдюжины разбитых витражей в церкви, горсть черепицы, пять сбежавших коров и три случая обморока у старых женщин, хоть и без серьезных последствий, как считает цирюльник. Да, и рухнул старый сарай у крестьянина. Но ему так или иначе пришлось бы его снести.

Конрад Файстенмантель поднял глаза от листка и оглядел советников, сидящих за столом. Было раннее утро, но перед каждым уже стояло по кружке крепкого мартовского пива.

– В общем и целом нам крупно повезло, – продолжил глава Совета. – Пожар в монастыре тоже удалось потушить.

– И все равно это знак Господень, – пробормотал старый мельник Шпренгер. – Сначала распятие, потом мученическая смерть, а теперь землетрясение! Господь гневается на нас, и все мы знаем за что.

– Что за вздор ты несешь, Августин! – Файстенмантель глотнул пива и грохнул кружкой по столу. – Это было землетрясение, и только. Мой отец, помилуй Господи его душу, тоже рассказывал про них, такое случается. И не надо болтать мне тут, мол, не следовало нам переносить мистерию.

– Нам? – Шпренгер буквально выплюнул это слово. – Это ты хотел поставить мистерию на четыре года раньше, потому что думаешь только о деньгах.

Файстенмантель грозно поднялся со стула:

– Да как ты смеешь…

– Тихо! – раздался властный голос судьи Ригера. – Если кому-то хочется подраться, пускай дождутся следующей ярмарки. А здесь собрание! – Он одарил спорщиков суровым взглядом. – Совет большинством голосов решил устроить мистерию раньше срока. Поэтому только Совет может решить теперь, как быть дальше. У нас всегда учитывали мнение каждого человека. – Он вздохнул. – К сожалению. Но таков уж закон, верно? – И оглядел присутствующих. – Кто за то, чтобы мистерия состоялась, несмотря на все недавние события?

Присутствующие стали тихо переговариваться. Симон с Кайзером сидели за дальним концом стола и с нетерпением дожидались исхода голосования. Кайзер попросил его прийти и в этот раз – следовало доложить Совету о пострадавших после землетрясения. Но впечатление у Симона было такое, словно его другу хотелось, чтобы на собрании с ним был хоть кто-то здравомыслящий. После землетрясения местные жители, и без того настороженные, стали еще недоверчивее.

Через некоторое время судья нетерпеливо постучал тростью по полу:

– Ну, что решил Совет? Кто за то, чтобы мистерия состоялась в эту Троицу, поднимите руки.

Конрад Файстенмантель поднял руку, за ним – Франц Вюрмзеер, только что вернувшийся из поездки. Старый Августин Шпренгер и раскрасчик Адам Гёбль, напротив, откинулись на стульях и демонстративно скрестили руки на груди. Все взгляды устремились на управляющего складом, Себастьяна Зайлера. После гибели Урбана Габлера, шестого члена Совета, все зависело теперь от его голоса. В иное время такой спокойный и добродушный, Зайлер был бледен и неухожен. Он в смятении поправлял воротник, словно ему было жарко, и чувствовал себя явно не в своей тарелке.

– Что с тобой такое, Себастьян? – проворчал Файстенмантель. – Ты же сам говорил, что мистерия даст хороший доход. Если мы хотим, чтобы старый торговый тракт вновь оживился, то это наша единственная возможность. Причем сейчас, а не через четыре года!

– Ты… ты прав, конечно, – робко ответил Зайлер. – Но все эти недавние события, они… странные такие… Быть может, Господь в самом деле карает нас. Урбан тоже…

– Урбан был суеверный дурак! – прошипел Франц Вюрмзеер. – О покойниках или хорошо, или никак. Но даже если в июне град шел дважды кряду, Урбан видел в этом божественное знамение. Мы разыщем убийцу, Себастьян, обещаю тебе, – примиряюще сказал он Зайлеру. – Но сейчас соберись и не заставляй нас ждать. На кону будущее деревни!

– Позвольте мне высказаться, – вступил в разговор Кайзер. Он не входил в число советников, но к его словам всегда прислушивались. – Мы ужасно отстаем с репетициями. Вообще-то мы должны были собраться сегодня утром, но теперь из этого ничего не выйдет. Люди в смятении. Это заметно и на репетициях. Не уверен, что нам…

– Промедление вызвано и тем, что вы каждый день изменяете текст, – перебил его Вюрмзеер. – Я до сих пор не знаю, что должен говорить Каиафа, когда Иуда выступает перед советом иудейских законников. Быть может, вам только на руку, чтобы мистерия не состоялась прежде срока.

– Я в первую очередь учитель, не забывайте об этом, – сдержанно ответил Кайзер. – Если эта работа и требует от меня больших усилий, то виной тому ваш сын, который даже простые числа перемножить не в состоянии.

Вюрмзеер перегнулся через стол и погрозил Кайзеру пальцем:

– Попридержите язык, учитель! Иначе от кого вы впредь будете получать дрова в школу? Может, от этих батрацких детей, которых так любите держать подле себя?

– Успокойтесь! – приказал судья и постучал тростью по столу. – Хотя бы раз можно провести собрание, чтобы оно не окончилось перебранкой? Мы отвлеклись. – Он нетерпеливо взглянул на Зайлера: – Итак, что вы решили? Голосуете за постановку или против?

Зайлер сглотнул. От Симона не укрылся исполненный злобы взгляд Вюрмзеера.

– Пока ты лишь играешь Иуду в мистерии, – произнес тот едва слышно. – Смотри не стань им в действительности.

Зайлер поднял дрожащую руку.

– С этим наконец-то разобрались, – облегченно промолвил судья. – Значит, постановка состоится в Троицу. Теперь перейдем к следующему вопросу. – Тут лицо его померкло. – Я узнал от аббата, что Айрль вчера сбежал из своей камеры. Очевидно, он воспользовался переполохом после землетрясения и скрылся.

Над столом поднялся сердитый гомон. Советники все, как один, глотнули из своих кружек, словно могли тем самым унять не только жажду, но и злость.

– Как это могло произойти? – спросил наконец Конрад Файстенмантель. – Для чего же тогда явился этот индюк из Шонгау, да еще притащил солдат с палачом, если не может уследить за одним заключенным?

– Вы читаете мои мысли, – ответил Ригер. – Возмутительно! При том, что Айрль наверняка сегодня сознался бы. Вот что бывает, когда горожане вмешиваются в наши дела. – Губы его растянулись в тонкой улыбке. – Что ж, нет худа без добра. Этот побег покажет курфюрсту, что мастеру Лехнеру не под силу управлять у нас, в Аммергау.

– Этот Ксавер наверняка еще шатается где-нибудь поблизости, – с хмурым видом произнес Файстенмантель. – И неизвестно, кого из нас он теперь распнет или зарежет. Как бы то ни было, я отправлю всех людей, кого можно, на его поиски. Ксаверу от нас не уйти!

Симон нахмурился. До недавних пор Файстенмантель был твердо убежден, что его сына убил кто-то из Гёблей. Но ему, очевидно, ничего не стоило переменить свое мнение – лишь бы состоялась постановка.

– Я бы на твоем месте не был столь уверен, – проговорил Вюрмзеер. – У Ксавера немало сообщников среди местных батраков и бродяг. Если он укроется у кого-нибудь в хижине, у нас возникнут трудности. – Он обратился к судье: – Вы уже говорили аббату, чтобы тот занялся наконец этим отребьем?

Йоханнес Ригер кивнул:

– Его преподобие подумывает над тем, чтобы выселить из долины хотя бы часть батраков. Если потребуется, то силой.

– Если он не сделает этого, мы возьмем дело в свои руки, – пригрозил Вюрмзеер. – Издревле наш гордый народ населяет эту долину. Мы изгнали римлян, а потом и других захватчиков! И всегда отстаивали свои исконные права перед всяким правителем. И не дадим каким-то голодранцам себя потеснить. В долине и без них тесно!

Судья подался вперед и поднял указательный палец:

– Я, конечно, понимаю вашу злобу, Вюрмзеер, но воздержитесь от самоуправства. Здесь пока еще правит аббат Эккарт.

– Ха, или секретарь из Шонгау, – обронил Файстенмантель насмешливо. – Сейчас толком и не разберешь.

Через некоторое время Симон с Кайзером стояли вдвоем перед трактиром. Собрание окончилось, других важных решений не принимали, и все разошлись по своим делам. По крайней мере, условились о новых репетициях.

– По мне, так лучше б отменили мы эту мистерию, – вздохнул Георг. – Вюрмзеер прав. У меня и так сейчас дел невпроворот. Да еще этот кашель…

Словно в доказательство, он зашелся в очередном приступе. Симон взглянул на него с тревогой.

– Может, дать тебе каких-нибудь трав? – предложил он. – Тимьяна или горчичника, и…

Кайзер отмахнулся:

– Брось ты. Пройдет. – Он рассмеялся: – Расскажи лучше, каких страшилок поведали тебе вчера люди. У тебя вид такой, будто ты ночь не спал.

– И не без причин, – ответил Фронвизер с мрачным видом. – Не каждый день натыкаешься на детские трупы.

– Детские трупы? – Кайзер вновь стал серьезным. – Что ты имеешь в виду?

Симон рассказал другу об ужасной находке на Жертвенном холме, а также о странном круге и всаднике. Вчера после землетрясения события перемешались, и он только теперь сумел все упорядочить.

– Звучит и вправду жутковато, – промолвил Георг, при этом вид у него был довольно задумчивый. Он помолчал немного и продолжил: – Мать Мартина, кстати, права. Маркус и Мари действительно пропали несколько лет назад. Правда, это было до моего приезда в Обераммергау… – Он понизил голос: – Поговаривают, что их исчезновение как-то связано с этой ненавистью к переселенцам. Они как-никак были из бедных семей. Может, их поймали за воровством и не стали церемониться.

– Хочешь сказать, их… принесли в жертву, как прежде поступали язычники? – выдохнул Симон.

– Ну, у этих кругов мало общего со святыми крестами. А уж какой степени может достичь ненависть к батракам и приезжим, ты сам слышал из уст Вюрмзеера.

Фронвизер задумчиво склонил голову.

– Возможно, эти кости появились там куда раньше и принадлежат кому-то другому. Сказать теперь трудно, я ведь совсем недолго держал их в руках. В любом случае их следует похоронить по-христиански.

– Я бы с этим подождал, – заметил Кайзер. – Учитывая нынешние настроения, может статься так, что Вюрмзеер и эти убийства свалит на местных бедняков.

– Может, ты и прав. Несколько дней тут роли уже не сыграют… – Симона передернуло. – У кого только рука поднялась на такое? Убить ребенка! Думаешь, их действительно… принесли в жертву?

– Трудно сказать. – Георг пожал плечами. – Видимо, ты заразил меня своими страхами. Я уже и сам не знаю, во что верить, а во что – нет…

Он вдруг замолчал, чем-то озадаченный.

– Что такое? – спросил Симон.

– Меч, которым предположительно был убит Урбан Габлер. Это, может, и совпадение, но вчера вечером я копался в сундуке с реквизитом. Есть же эта сцена на горе Елеонской, когда апостол Петр срезает ухо одному из фарисейских прихвостней. Мы используем для этого настоящий меч, он выглядит лучше раскрашенных деревяшек. Он довольно старый и ржавый, но для наших целей вполне сгодится. – Кайзер прокашлялся. – Так вот, этот меч… ну, он пропал.

Симон неподвижно уставился на друга:

– Думаешь, кто-то взял меч из сундука и убил им Габлера?

Георг пожал плечами:

– Во время репетиций мимо сундука проходят все актеры. Кто угодно мог его взять.

– Но… почему ты не сказал об этом на собрании?

– Не понимаешь? – Учитель понизил голос: – Потому что это мог быть кто угодно. Все члены Совета участвуют в постановке, каждый из них может быть убийцей! Файстенмантель, Гёбль, Зайлер, старый Шпренгер, Вюрмзеер…

– Но только не Ксавер, – проронил Симон задумчиво. – Однако все подозревают именно его.

Кайзер кивнул:

– Я решил, что будет лучше, если убийца пока не узнает о моем открытии. Я ведь простой учитель. – Он хитро улыбнулся: – Как бы то ни было, а мне нужно возвращаться в школу. Мой помощник Ханнес подменяет меня, пока я на собрании. Конечно, дети не питают к нему особой любви, но хотя бы ведут себя смирно.

Он похлопал Симона по плечу и ушел.

Цирюльник стоял посреди улицы и раздумывал над словами Кайзера.

Каждый из них может быть убийцей…

Все-таки не исключено, что те жуткие жертвоприношения как-то связаны с недавними убийствами.

Погруженный в раздумья, Симон направился к црюльне. Идея отправить Петера учиться в Обераммергау казалась уже не такой блестящей.

Магдалена открыла глаза и ничего не увидела.

Ее охватила паника. Она попыталась шевельнуться, но это ей не удалось. Может, она мертва и теперь в преддверии ада? Если так, то в аду весьма ощутимо пахло вином. Магдалена осторожно вытянула пальцы и наткнулась на сырую древесину. Спина болела, поскольку она не могла выпрямиться. Она была втиснута в какую-то емкость, в…

В бочку! Они запихнули меня в бочку!

Выходит, она еще жива. Но облегчение уступило место страху перед грядущим. К ней постепенно возвращались воспоминания. Она проследовала за Лукасом в эту старую конюшню. Там был еще кто-то, вероятно тиролец. Повсюду стояли пустые бочки. Потом позади нее вдруг появился кто-то третий и ударил по голове. Может, это и был тот самый хозяин, о котором шла речь? Тиролец хотел прикончить ее. И в том, что она до сих пор жива, усматривался хороший знак.

Голова гудела так, словно Магдалена одна осушила эту бочку. И чем больше она думала, тем сильнее болела голова. Ко всему прочему, женщина понятия не имела, сколько прошло времени. Какой-нибудь час – или уже полдня?

Магдалена попыталась успокоить дыхание и оценила свои шансы. Судя по всему, она стала свидетелем чего-то, не предназначенного для чужих глаз, и поэтому должна теперь умереть. Но тогда почему ее не убили сразу?

«Потому что не хотят марать руки! – пронзила ее мысль. – Оставили меня тут задыхаться и гнить…»

Магдалена закричала так громко, что зазвенело в ушах. Но снаружи не донеслось ни звука. Она снова стала шарить по внутренним стенкам в поисках какой-нибудь щели, слабого участка, который смогла бы выломать. Но ладони скользили по сырым доскам, и к пальцам липло что-то сыпучее, как песок.

В отчаянии Магдалена принялась раскачиваться из стороны в сторону. Через некоторое время бочка поддалась, стала заваливаться набок и с грохотом опрокинулась. Удар отозвался болью во всем теле, но надежда, что бочка развалится, не оправдалась. Тогда Магдалена несколько раз перевернулась. Бочка снова качнулась и покатилась, потом с грохотом во что-то врезалась и замерла.

– Эй, что там такое? – послышался приглушенный голос. Со скрипом отворилась дверь. У Магдалены бешено заколотилось сердце. Может, это ее спаситель? Может, ее оставили в подвале трактира и теперь хозяин пришел на шум?

– Спасите! – закричала она что есть сил. – Помогите, я здесь, в бочке! Прошу…