Дочь палача и театр смерти Пётч Оливер

– Тем более что Господь не желает, чтобы мы устраивали мистерию в эту Троицу, – добавил другой. – Каждые десять лет, как поклялись в свое время наши деды! А потом является важный индюк по прозванию Файстенмантель и считает, что может сделать иначе… Ну вот, теперь видите, что из этого выходит.

Симон со вздохом перевернул следующую страницу с текстом и обвел взглядом кладбище. На сегодняшнюю репетицию собралась почти вся деревня. Они разыгрывали знаменитую сцену, когда Понтий Пилат умывает руки и приговаривает Иисуса к смерти. С тех пор как Себастьян Зайлер был найден мертвым в часовне, беспокойство только усиливалось, тем более что подозреваемый в убийствах Ксавер по-прежнему пребывал на свободе.

Его преподобие Тобиас Гереле выбрал для репетиции эту массовую сцену в надежде пробудить в людях дух единения. Но вышло прямо противоположное: все ругались, жаловались, причитали. Многие гадали, кто станет следующей жертвой ужасного проклятия, уже троим стоившего жизни. Но были и такие – в особенности приближенные Конрада Файстенмантеля, – кто по-прежнему выступал за постановку уже в эту Троицу.

– Прошу, дальше по тексту! – распорядился Кайзер и громким голосом обратился к толпе: – Теперь народ кричит: «Распни его!»

– Прочь, прочь, распни его! – последовали разрозненные выкрики.

Люди в нерешительности стояли среди надгробий. В своих самодельных одеяниях они напоминали Симону толпу иноземных паломников, забредших на кладбище.

«Истинное действо происходит не на сцене, а там, внизу, – думал цирюльник. – Но, так или иначе, это страсти, истинные страдания».

Тем не менее Фронвизер дивился филигранно разукрашенным кулисам, повешенным перед репетицией позади сцены. Дома, синагоги и пальмы были сработаны до того искусно, что можно было действительно ощутить себя в Иерусалиме. Симон усмехнулся. Местные жители были упрямы и вспыльчивы, но они были и художниками. Резчиками, раскрасчиками, актерами.

Поистине необыкновенный народ, откуда ни посмотри.

– Нельзя ли чуточку погромче? – спросил Кайзер у толпы. – Давайте же, нас должны услышать во всей долине!

– Распни, распни этого человека, ибо он преступил! – раздалось немного громче. Но все равно это походило скорее на вялую ругань упившихся пивом трактирных бездельников, чем на рев рассерженной толпы на площади Иерусалима.

– Это все бессмысленно, – пробормотал Понтий Пилат и вытер руки о грязную тогу. – Теперь, когда у нас даже Иуды нет… Кто, в конце концов, предаст Иисуса?

– Мы подыщем нового Иуду, – успокоил его Кайзер.

Майер хрипло рассмеялся:

– Сомневаюсь – после всего, что произошло за последнюю неделю. Это проклятие нас еще…

Тут со стороны кладбищенских ворот послышались удивленные возгласы. В следующий миг Симон увидел, как сквозь толпу степенно шагает судья Иоганн Ригер. Он поднялся по лестнице на сцену и, опершись на трость, оглядел замерших в ожидании людей. По серьезному выражению его лица было ясно, что он сообщит сейчас что-то очень важное.

– Слушайте, добрые жители долины, – хмуро начал судья и стукнул тростью по сцене. – Я только что был у аббата Эккарта, и у меня для вас плохие новости. Новости, которых кое-кто давно ждал с содроганием… – Он выдержал театральную паузу. – Мистерия отменяется. Репетиций больше не будет. Потому вы все можете возвращаться к своим делам, как это угодно Господу.

Гомон, который затем поднялся, был куда громче бормотания иудейской толпы. Ригер вскинул руку, и голоса смолкли.

– Аббат считает, что мы поступили неправильно, – пояснил он. – Ужасные события последних дней показали, что Господь лишил нас своего благословения. Теперь следует вновь добиться Его милости.

– Разумное решение! – воскликнул старый Августин Шпренгер. – Эта затея была проклята! Думаю, скоро кто-то из нас пал бы новой жертвой.

Некоторые из стоящих рядом поддержали его громкими голосами. Хотя были и недовольные.

– А как быть с кулисами и с костюмами? – спросила молодая женщина из семейства портных. – Их-то уже сшили. Выбросить теперь всё в реку?

– Сохраним их до следующей мистерии. А она состоится через четыре года, – ответил Ригер. – Как того требует обычай. Я вам повторяю: мы совершили ошибку, когда решили перенести постановку. Господь наказал нас за это.

– Но мы понесли убытки! – пожаловался старый сапожник. – Кто нам теперь все оплатит?

Судья кивнул на Конрада Файстенмантеля, что застыл среди спорящих людей. Губы его растянулись в тонкой улыбке.

– Глава Совета, как и было обещано, возьмет на себя все расходы. Таково непреложное указание аббата Эккарта.

Все это время Файстенмантель стоял без движения, как парализованный. Вся кровь схлынула с его лица, и сам он стал каким-то уязвимым. Симон вспомнил, что этот толстяк, всегда такой шумный, неделю назад потерял младшего сына. До сих пор подготовка к представлению придавала ему сил, но теперь Файстенмантель заметно сдал.

– Но… но… – просипел он. – Как же так? Я рассчитывал получить прибыль от представления. Теперь, если оно не состоится, я…

– Нам-то какое дело! – выкрикнул кто-то из молодых резчиков. – Ты годами навязывал нам свои цены, продавал дерево втридорога, а за работу платил гроши. А теперь мы твоей крови попьем!

Остальные согласно загомонили, выстроились кольцом вокруг Файстенмантеля, стали напирать.

– Я смастерил крест! – кричал Алоиз Майер.

– А мы разукрасили кулисы! – подхватили братья Гёбли. – Он нам пять гульденов за них обещал!

– Деньги, деньги давай! – доносилось со всех сторон.

– Ни черта вы не получите, отребье!

К Файстенмантелю, очевидно, вернулась прежняя самоуверенность. Он скрестил руки на груди и свирепо оглядел толпу; на лбу у него вздулись вены.

– Мы еще посмотрим, за кем будет последнее слово! – прошипел он. – Я поговорю с аббатом. И как знать… – Тут глаза его угрожающе сузились. – Мне известно кое-что, и вряд ли его преподобию это придется по вкусу.

К нему неожиданно подскочил Франц Вюрмзеер, который до этого держался позади, и схватил за ворот:

– Ах ты, шавка! Что тебе известно такого? Ничего. Ничего ты не знаешь!

Он принялся трясти толстяка, которого явно застал врасплох своим нападением.

– Лучше не доводи до этого, Франц, – просипел Файстенмантель, тщетно стараясь высвободиться. – Мне теперь все едино!

Он размахнулся и врезал Вюрмзееру в живот. Второй советник согнулся пополам. Но в следующий миг к Файстенмантелю уже подскочили братья Гёбли и бросились на него с кулаками.

– Подождите меня! – крикнул со сцены Иисус. – Ублюдок давно напрашивался!

Ганс Гёбль спрыгнул со сцены и с ревом ринулся в драку. Понтию Пилату, судя по всему, тоже надоело умывать руки. В римской тоге, обшитой по краям золотом, Алоиз Майер, размахивая кулаками, проталкивался к Файстенмантелю. К толстяку на подмогу уже подоспели двое его сыновей, и они втроем охаживали нападающих тяжелыми кулаками.

– Я смастерил крест! – вновь прокричал Майер, словно боевой клич. – Из дорогого, крепкого дуба! Ублюдок должен мне восемь гульденов!

Йоханнес Ригер по-прежнему стоял на сцене. Судья в недоумении взирал на толпу, которая второй раз за неделю учинила драку посреди кладбища.

– Как я их ненавижу! – простонал он. – И зачем я только согласился взять под надзор эту долину…

– Что он имел в виду, когда говорил, что ему известно кое-что? – спросил Симон, пригнувшись, когда над сценой пролетел ком грязи величиной с кулак.

Ригер бросил на него сердитый взгляд:

– Мне почем знать? Не вмешивайтесь в то, что вас не касается, господин цирюльник! Предупреждаю, это может плохо кончиться, – добавил он с угрозой в голосе.

Внизу священник пытался утихомирить толпу, в чем мало преуспевал. Одному лишь Георгу Кайзеру не было до драки никакого дела. Он устроился в кресле, предназначенном для Понтия Пилата, и безучастно взирал на происходящее. Во взгляде его читалось облегчение.

– Что ж, это безумие закончилось, – произнес он тихо. – Я, наверное, все равно не закончил бы текст к Троице.

– А то и к Судному дню, – отозвался Симон и увернулся от римского шлема, прилетевшего на сцену.

Кайзер пожал плечами:

– Некоторые вещи требуют времени.

Фронвизер собрался было ответить, но слова застряли у него в горле. Внизу по-прежнему бушевала драка, но пропал один из участников. Сколько Симон ни оглядывался, разыскать его так и не смог.

Франц Вюрмзеер исчез.

Магдалена открыла глаза. Над нею нависали ивовые ветви, переплетенные в подобие крыши. Она не сразу сообразила, что лежит не под деревом, а в убогой хижине. Снаружи, где-то рядом, слышался монотонный гул, который Магдалена не смогла еще распознать. И шум бегущей воды. Вероятно, Аммера.

Аммер…

Тут на нее обрушились воспоминания. Лукас и тиролец вывезли ее в бочке из Сойена. Потом на мосту была схватка, в которой Баумгартнер оказался слабее. Он пожалел Магдалену и заплатил за это жизнью. В конце концов тиролец вместе с бочкой сбросил ее в воду. Бочка разбилась, и Магдалену поглотила река.

И вот она здесь.

Где я?

Магдалена осторожно приподнялась и осмотрелась в скудно обставленной хижине. Она лежала на тростниковой циновке, расстеленной на голой, утоптанной земле. По стенам, сплетенным из ивовых прутьев, как и потолок, висели свернутые сети и садки.

Голова болела – вероятно, еще после удара, полученного на складе в Сойене. Кроме того, дочь палача мучил сухой кашель, в руках и ногах ощущалась вялость. Наверное, у нее была лихорадка, что неудивительно – ведь она едва не утонула в холодном течении Аммера. Но кто-то ее спас. Ей вспомнился мягкий голос, который она слышала, когда приходила в себя. Ей снились вода, солоноватая кровь, собственное погребение.

Магдалена нахмурилась. Что-то было в этих сновидениях, что не давало покоя.

Вода и солоноватая кровь…

– Ага, посмотри-ка… тебе, похоже, становится лучше, – послышался за спиной приглушенный голос.

Магдалена оглянулась на завешенный полотном вход и испуганно вскрикнула. В хижину вошло нечто ужасное, словно явилось прямиком из кошмара. Существо было одето в толстую шерстяную рясу, похожую скорее на панцирь. А вместо головы из плеч росло что-то вроде войлочной колбасы, которая оканчивалась гладким, вытянутым вперед решетчатым кружком. Все это походило на обезглавленного монстра. Из-под войлока снова послышался голос, странно приглушенный:

– О, прошу прощения, забыл снять свой колпак… Как неловко с моей стороны!

Руки в кожаных перчатках потянули войлочный колпак, явив миру дружелюбное и морщинистое лицо. На фоне толстой черной рясы голова казалась слишком маленькой, словно переставленная с другого туловища.

– Я как раз ходил к ульям, – пояснил мужчина и приветливо улыбнулся. Лет ему было не меньше семидесяти, и волосы вокруг тонзуры были сплошь седые. – У нас новая матка, там настоящий переполох, – продолжал он добродушно. – Мои маленькие друзья не особенно меня жалуют.

Он скривился от боли и показал на ухо, красное и распухшее.

Магдалена невольно рассмеялась.

– Простите меня. Но мне действительно показалось, что…

Она закашлялась.

Старик подошел ближе и заботливо положил руку ей на лоб.

– У тебя еще жар, – пробормотал он. – Я дам тебе своего меда, поможет от кашля. Может, немного отвара из ивовой коры…

Его низкий голос, столь чуждый для этого хрупкого человечка, успокаивал. Голос был тот же самый, какой Магдалена слышала в бреду.

– Где я? – спросила она хрипло.

Старик взглянул на нее растерянно:

– А я разве не говорил? Ты в Роттенбухе, недалеко от августинского монастыря. Я – брат Константин, отвечаю за ульи и время от времени рыбачу. – Он медленно покачал головой: – Наше счастье, что вчера утром я отправился к реке, проверить садки…

– Вчера утром? – Магдалена подскочила. – Я здесь… так долго?

– Почти два дня, да. Ты по большей части спала. Лишь иногда говорила во сне и все время повторяла «вода, вода»… Ты едва не утонула. – Брат Константин смущенно улыбнулся. – Пришлось поцеловать тебя, чтобы вызволить из преисподней. Впервые в жизни я поцеловал женщину. И, наверное, последний. Жизнь отшельника порой довольно одинока.

Магдалена в отчаянии попыталась подняться со своего ложа.

– Мне надо идти, – просипела она. – В Обераммергау. Если еще не поздно.

Брат Константин мягко уложил ее обратно.

– Никуда ты не пойдешь. Во всяком случае, не сейчас. У тебя жар, девочка моя. Благодари Господа и всех святых, что спаслась и осталась в живых.

– С вашей помощью, – слабо возразила Магдалена.

Монах пожал плечами:

– Я был лишь орудием. Ты застряла среди моих садков, точно крупная рыбина. Я был уверен, что ты мертва. Но ты еще дышала. Поэтому я принес тебя в свою хижину, раздел и…

Магдалена вздрогнула:

– Я была без одежды?

– Ну, твоя одежда промокла. Надо было переодеть тебя в сухое. – Брат Константин подмигнул ей: – Тебе нечего бояться. Я монах, твердый в своей вере, и к тому же довольно старый. Так что Господь избавил меня от соблазна. Поцелуя мне хватило.

Только теперь Магдалена заметила, что вместо платья на ней грубая монашеская ряса. Одеяние было черное, из толстой шерсти и на удивление теплое, хоть и кололось. Правда, в рясе не было карманов, и…

Письмо!

Магдалену ошпарила мысль о письме, которое вручил ей Шреефогль. Если письмо потерялось в воде, то все пропало. Лехнер ни за что не поверит ей!

– Ты это ищешь? – спросил брат Константин и показал сложенный и запечатанный конверт. Он верно истолковал выражение ужаса на ее лице. – Оно, конечно, промокло, но пергамент не пострадал. Уверен, письмо еще можно прочесть. – Он хитро улыбнулся: – Как видишь, я не трогал печать.

– Я вам очень признательна, – сказала Магдалена и быстро спрятала письмо. – Но мне действительно нужно идти. Это вопрос жизни и смерти! Моя сестра в большой опасности. Если я не поспею вовремя, ее ждут страшные мучения и смерть. Если она уже не мертва, – добавила она надтреснутым голосом.

Брат Константин взглянул на нее с сочувствием:

– Не хочешь рассказать об этом подробнее? Как и о том, почему ты едва не утонула и что это за письмо…

Магдалена задумалась. Если рассказать брату Константину о своей конечной цели, вполне возможно, что он отправится прямиком к аббату Роттенбуха. Шонгау и Роттенбух связывали тесные торговые отношения, Как знать, не посвящен ли местный аббат в планы бургомистра Бюхнера? Магдалена вздохнула и ответила:

– Боюсь, что все это не так просто. Только…

Дочь палача не договорила, ее снова стало мутить. Она вспомнила о своем не рожденном еще ребенке. Жив ли он еще? Или уже умер у нее в утробе, пока она тонула в холодной воде или лежала без сознания? Магдалена невольно провела рукой по животу.

– Ты ждешь ребенка, – проговорил монах. – Легкая округлость… трудно было не заметить. Но крови не было, если ты об этом думаешь. Можешь быть спокойна.

Магдалена взглянула на него с недоверием:

– Для живущего в целомудрии монаха вы на удивление хорошо разбираетесь в женских делах.

– Ну, хоть я и вынужден избегать женщин, это не мешает мне кое-что читать о них. – Брат Константин улыбнулся, обнажив несколько оставшихся зубов. – У каждого есть свои тайны.

Магдалена вновь попыталась подняться.

– Мне непременно нужно в Обераммергау, сегодня же. Прошу вас…

– Пешком туда добрых четыре часа. В твоем-то состоянии тебе туда ни за что не добраться.

– Тогда дайте мне лошадь! Обещаю, я верну ее. Я… я каждый день буду вспоминать вас в молитвах!

Брат Константин тихо рассмеялся:

– Как ты себе это представляешь? Я старый, бедный отшельник, у меня нет лошади. И в монастыре тебе ее точно не дадут. Девице без имени, которая не желает даже рассказывать, что ей нужно в Обераммергау… – Он покачал головой: – Это невозможно. Лучше будет подождать здесь, пока не почувствуешь себя лучше и отправишься пешком.

Магдалена снова откинулась на циновку. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой усталой и разбитой. После всего, что ей довелось пережить за последние дни – тревоги, опасения за Барбару и борьба за собственную жизнь, – она осталась буквально без сил.

– Тогда все пропало, – прошептала женщина.

Глаза ее наполнились слезами. Монах вздохнул.

– Хватит плакать, – велел он. – Сначала поцелуй, а теперь еще и это! Можно подумать, мы женаты… – Он помедлил. – Возможно, есть решение.

Магдалена встрепенулась:

– И какое же?

– Ну, у меня есть старый упрямый осел. Его зовут Франциском, но он, к сожалению, не столь кроток, как его святой покровитель. Возможно, он довезет тебя до Обераммергау. – Монах подмигнул ей: – Если захочет. Франциск любит лизать каменную соль. Если получит ее вдоволь, то, может, и позволит оседлать себя.

Магдалена рассмеялась от облегчения:

– Боже правый! Да я буду обходиться с ним, словно это осел Иисуса в Иерусалиме!

Брат Константин помог ей выйти из хижины. Над берегом реки гудели пчелы, солнце уже клонилось к востоку. Ноги у Магдалены подгибались при каждом шаге, ее покачивало. Но она уверенно двинулась по узкой тропе, бегущей к монастырю.

Оставалось только надеяться, что Барбаре еще можно помочь.

– Отправляться домой?

Симон в изумлении уставился на Куизля. Он как раз вернулся от Георга Кайзера. После неудачной и, вероятно, последней репетиции они отправились домой к учителю, где пообедали в полном молчании. Каждый предавался собственным мыслям. Даже остатки кофейных бобов мало чем помогли. Но известие палача о том, что ему приказано возвращаться в Шонгау, вывело цирюльника из задумчивости.

– Лехнер не желает, чтобы я и дальше здесь вынюхивал, – продолжал Куизль, закинув ноги на стол, с трубкой в уголке рта. Он устроился на скамье возле печи, где провел прошлую ночь. – Мне следует собрать свои инструменты и с этой минуты держаться от этого дела в стороне. Вчера вечером он сказал мне об этом.

– И вы говорите об этом только сейчас?

Куизль глубоко затянулся.

– Мне нужно было подумать. Да и что изменилось бы, если б я рассказал тебе? Как видишь, я все еще здесь. Лехнер, наверное, взбесится.

– Но с какой стати вам вообще уезжать? – озадаченно спросил Симон. – В том смысле, что Лехнер для того вас и взял с собой, чтобы разобраться в этих убийствах.

– Быть может, мы выяснили чересчур много. – Палач ткнул в Симона длинным мундштуком трубки: – Тебя, кстати, тоже касается его запрет. Видимо, скоро и ты сможешь вернуться к моей ненаглядной дочурке… – Он усмехнулся: – Хочется ведь, признайся?

Фронвизер вздрогнул. За последние дни он едва вспоминал о Магдалене, так стремительно развивались события здесь, в Обераммергау. Оставалось только надеяться, что с ней и с Паулем все хорошо. Магдалена, наверное, до сих пор злилась на него за то, что он решил принять заманчивое предложение Файстенмантеля и остаться на некоторое время с Петером. Во всяком случае, ответного письма из Шонгау не приходило, и это не сулило ничего хорошего.

– Файстенмантель пообещал мне кучу денег, если я останусь здесь цирюльником на пару недель, – возразил Симон и тоже сел за стол. – Я не могу так просто взять и уехать, даже если Лехнер прикажет. Да и не люблю я, когда мною двигают, как шахматной фигурой. Мы близки к разгадке, я это чувствую!

Он вздохнул. Просто немыслимо! Если вернуться сейчас домой, то все изыскания окажутся напрасными. И обещанных Файстенмантелем денег ему не видать, а они были бы весьма кстати. А если воспротивиться, придется иметь дело не с кем иным, как с Иоганном Лехнером.

– Но теперь, так или иначе, все переменилось, – добавил он хмуро. – После того, как аббат запретил мистерию.

Куизль наморщил лоб:

– Запретил?

Симон рассказал палачу о том, что случилось на последней репетиции. Тот слушал молча, даже рассеянно. И только когда Фронвизер сообщил об исчезновении Франца Вюрмзеера, Якоб насторожился.

– И как думаешь, куда Вюрмзеер мог направиться? – спросил он.

– Ну, уж точно не домой. Я туда уже заглянул, его жена очень встревожена. И я ей почему-то верю. Она говорит, что в последнее время ее муж вел себя очень странно.

– Хм… А Файстенмантель, по твоим словам, на что-то намекал до этого?

Симон кивнул.

– Он говорил, что ему известно нечто такое, отчего аббат вряд ли будет в восторге. И тогда Вюрмзеер набросился на него, как безумный. Собственно, с этого и началась вся потасовка.

– Дьявол! – Куизль стукнул по столу. – Похоже, в деревне каждый дурень осведомлен об этом деле лучше, чем мы с тобой. Мне даже кажется, что и Лехнеру известно больше, чем он хочет говорить мне. Но я больше не позволю водить себя за нос! – Он вновь ткнул в Симона мундштуком трубки: – Скажи Петеру, чтобы тот со своими приятелями выследил Вюрмзеера. Я хочу знать о каждом его шаге! А ты в это время займешься Файстенмантелем… Черт бы побрал этих двоих, они знают о чем-то, и это может вывести нас на убийцу. Я чую это, или не зваться мне палачом из Шонгау! – Он тронул свой выдающийся нос. – А я между тем примусь за Ксавера. Ему тоже кое-что известно. Если он еще в долине, то я его разыщу.

– И как вы хотите сделать это, если Лехнер отослал вас домой? – спросил Симон.

Куизль хитро улыбнулся:

– Но я давно убрался отсюда. Попрощался с тобой и отправился в Шонгау. Еще в полдень. – Он поднялся и прошел в коридор, где на крюке висели длинный плащ, заплечная корзина и широкополая шляпа. – А это просто старый лоточник бродит по долине и предлагает свои товары. Не исключено, что сегодня вечером он и к тебе постучится… – Якоб решительно кивнул. – Никто из Куизлей не позволит так просто собой командовать. Кое-кому давно пора это уяснить.

Всего в нескольких сотнях шагов Конрад Файстенмантель шагал к заповедному лесу у подножия Кофеля. В правой руке он сминал записку, которую получил только что в мастерской возле дома. Один из молодых подмастерьев протянул ее и ничего не сказал, но Конрад и так знал, от кого записка. Он ждал ее, причем ждал давно. Следовало многое обсудить, и трактир был для этого не самым подходящим местом. Но почему встреча должна состояться именно у Кофеля, да еще в этом проклятом месте, Файстенмантель не имел ни малейшего понятия. Было множество других укромных мест, не таких зловещих.

Конрад прошел по мосту через Аммер и двинулся по узкой тропе через пастбища к темнеющему лесу. День клонился к вечеру, тени становились длиннее, словно Кофель тянул к долине свои черные пальцы. Под кронами сосен уже и вовсе сгущались сумерки.

Файстенмантель шагал, раздвигая в стороны сухие ветви. Внутри у него все клокотало от ярости. Аббат просто взял и запретил мистерию! А знал ли этот высокомерный нахал, сколько денег, времени и сил он, Конрад Файстенмантель, вложил в это дело? Устроенное раньше срока, представление принесло бы им немалые деньги, в которых именно сейчас они так нуждались. Денег в общине почти не осталось, торговый тракт, столь оживленный когда-то, теперь находился в упадке. Им просто необходимы новые средства обогащения, и немедленно! Иначе Обераммергау разорится окончательно.

Но им двигала не только жажда обогащения. В действительности этим представлением Файстенмантель стремился выслужиться перед Господом. Потому как знал, что согрешил в своей жизни немало: разорял соперников и использовал некачественную древесину, по низким ценам выкупал у мастеров работы и втридорога сбывал в Аугсбурге или в Венеции. Поэтому он и не обращал внимания на те делишки, которые они проворачивали у него за спиной. В том числе и потому, что знал, как они его ненавидят. И даже боятся. Он правил в Обераммергау кнутом и пряником. Но теперь они однозначно перешли все границы. Его подозрения теперь переросли в уверенность. Дальше так продолжаться не могло! А что касается мистерии, то и здесь ничего еще не решено. Так просто Файстенмантель не сдастся.

Где-то в гуще деревьев прокричала кукушка, возвещая приход долгожданного лета. Ей ответила вторая, и Конрад подивился, что две кукушки одновременно подали голос. Казалось, они переговаривались между собой.

«Как люди», – подумал он.

В мыслях его на мгновение возник образ младшего сына, Доминика, принявшего столь ужасную смерть. Он, наверное, тоже был кукушонком. Файстенмантель всегда полагал, что чувствительный юноша в отличие от старших братьев, крепких и прямолинейных, был не от него. Когда жена в прошлом году, уже на смертном одре, призналась в интрижках со странствующим студентом, Конрад нисколько не удивился. Поэтому в своей скорби по так называемому сыну он был весьма сдержан. Но теперь умерли и верные члены общины. Пора положить этому конец, сказать свое решающее слово. Чтобы и этот надоедливый секретарь со своим ищейкой-палачом прекратили наконец мешаться под ногами… Что бы ни сотворили некоторые обитатели Обераммергау, им не нужны посторонние, чтобы во всем разобраться!

Снова прокричала кукушка, теперь гораздо ближе. Файстенмантель сдвинул в сторону колючую ветку и оказался у подножия Кофеля: в этом месте тот гладкой скалистой стеной нависал над соснами. Следуя указаниям из записки, Конрад повернул налево и вскоре подошел к назначенному месту – ложбине, известной своей странной формой в виде спирали и насечками на скальной поверхности.

Как и на Меченой скале, поверхность здесь была испещрена древними символами: пентаграммами и изображениями языческих божеств. Поросший мхом, был отчетливо виден и дьявольский лик, а также какие-то числа и буквы. Местные жители называли эту скалу Демоновой. Ее сторонились, как Меченой скалы и Жертвеннго холма, расположенных неподалеку.

Файстенмантель провел толстыми пальцами по рисункам. Впечатление складывалось такое, будто рисунков с прошлого раза стало больше. Возможно, кое-что успели нацарапать дети. А может, чем-то подобным занимались и взрослые?

Послышался отдаленный звон церковного колокола – три удара, условленный знак. Файстенмантель прислонился к холодной скале и стал ждать. Откуда-то сверху ему на голову капала вода. Он стряхнул капли со лба и услышал, как с тихим шорохом осыпались камни – видимо, где-то поблизости сошла небольшая лавина.

Снова прокричала кукушка, в этот раз прямо над ним. Сейчас он был уверен, что кричит не птица, а человек.

Файстенмантель задрал голову, и в этот миг что-то резко потянуло его за ноги. Он вскрикнул от неожиданности и повалился в грязь. Только сейчас он заметил, что перед ложбиной лежала петля, и теперь она молниеносно затянулась у него на ногах. Конрад стал вырываться, как заяц в силках.

– Эй, что это значит? – кричал он. – Я вам покажу…

В лоб ему ударил камень величиной с кулак. Файстенмантель застонал и уронил голову набок.

Ловкие руки связали ему руки и ноги так плотно, что скупщик походил теперь на перемотанный тюк сукна. Затем кто-то вставил ему кляп в рот – на случай, если он очнется раньше времени.

Крепкие, натруженные руки подхватили его и понесли через лес к месту, где все было готово для жертвоприношения. Будь Файстенмантель в сознании, он увидел бы внушительный крест из дубовых балок, возведенный специально для него.

Но потеря сознания избавила его от этого зрелища.

Быстрыми, умелыми движениями Петер по памяти нарисовал странный круг из камней и задумчиво на него уставился. Хотел бы он знать, что означали линии, которые Вюрмзеер выложил из веток и камешков… Хотя бы затем, чтоб произвести впечатление на отца. Но, сколько Петер ни раздумывал, в голову ничего не приходило. Он разочарованно скомкал листок и бросил его в угол пещеры.

Вместе с Йосси и Макслем он сидел в убежище за Меченой скалой. Весь вечер мальчишки втроем разыскивали Франца Вюрмзеера, дошли до Унтераммергау, но тот словно сквозь землю провалился. В какой-то момент они решили вернуться в пещеру и посоветоваться, как быть дальше. Потом снаружи послышались звуки, как если бы прошла большая группа людей, но с тех пор прошло уже некоторое время. Большую часть времени они, в общем-то, молчали, вырезали деревяшки и иногда откусывали от краюхи черствого хлеба.

По крайней мере, Петер еще вчера справился с заданием, которое взвалил на него Рябой Ханнес. Он даже помог Йосси, чьи познания в латыни ограничивались лишь парой молитв. Как ни странно, но Ханнес не проявил к их работе особого интереса. Петер предположил, что латынь он знал немногим лучше Йосси. И вообще он сегодня казался каким-то рассеянным, словно мысли его были заняты чем-то другим. Но не преминул при этом выпороть кое-кого из ребят.

Йосси и Максль тоже сидели с каким-то отсутствующим видом. Возможно, потому, что маленькая Йозеффа так и не появилась в школе. Одни говорили, что она серьезно пострадала в лесу, другие утверждали, будто лежит при смерти.

– Я, кстати, рассказал папе про Йозеффу, – промолвил Петер, чтобы прервать молчание и заодно приободрить ребят хорошей новостью. Кроме того, он гордился тем, что его отец помогал людям. – Он сказал, что сегодня заглянет к ней.

Йосси поднял на него недоуменный взгляд:

– Что ты сделал?

– Ну, мой отец цирюльник. Вот я и подумал…

– Сколько раз тебе повторять, чтобы ты не вмешивался в наши дела! – резко оборвал его Йосси. – Ты все делаешь только хуже!

– Но я… я ведь только хотел помочь, – жалостливо ответил Петер.

У него вновь возникло чувство, что он здесь, в общем-то, лишний. По щекам его покатились слезы.

Максль вздохнул.

– Тебе этого не понять, – начал он мягко и положил ему руку на плечо. – Да, ты хотел как лучше. Но нам никто не сможет помочь. Мы… – Он попытался подобрать слово.

– Прокляты, – мрачно закончил за него Йосси.

Он выглянул из пещеры. Над соснами уже сгущались вечерние сумерки. Налетел слабый ветер, зашумел в ветвях, словно желал попасть в пещеру, к ребятам.

– Мы прокляты, Господь тому свидетель.

– С завтрашнего дня, кстати, придется вам обходиться без меня, – заявил через некоторое время Максль и прокашлялся. – Придется помогать отцу в лесу у Лабера. Если я с ним не пойду, он мне голову оторвет.

– Боюсь, у меня тоже не выйдет, – добавил Йосси, он старался теперь говорить мягче. – Если не родители, так Ханнес уж точно найдет мне работу. Нельзя вечно от него прятаться. Сегодня утром он сказал остальным, чтоб были готовы к четырем часам. Он, наверное, уже бесится… – Йосси покачал головой: – Хотя я сомневаюсь, что он отправит нас работать в такую погоду. Над Кофелем сгущаются тучи. – Йосси печально улыбнулся Петеру. Как и накануне, мальчик был бледен, под глазами густо темнели круги. – Может, в другой раз, ладно?

В негодовании и смятении Петер запустил камешком в стену. Еще утром отец вновь попросил его смотреть в оба. Вюрмзеер пропал во время репетиции и с тех пор не появлялся. Петер был несказанно рад, что отец так на него полагался. А теперь он снова его разочарует!

– Вюрмзеер что-то замышляет, – проворчал он. – Иначе мы его разыскали бы! Говорю вам, он прячется и замышляет какую-то пакость. И не удивлюсь, если снова против вас, бедняков.

– Может, он просто улизнул. Через Грасвангталь и в Тироль или еще куда-нибудь, – возразил Максль. – Как бы то ни было, я по нему скучать не стану. И уж точно не по его жирному отпрыску, если б он взял его с собой. Тогда мы наконец вздохнули бы свободно… – Он горестно рассмеялся, потом встал со своего камня и взглянул на друзей: – Пойдемте по домам. Скоро стемнеет, там мы все равно никого не выследим.

Йосси тоже поднялся и развел руками, обращаясь к Петеру:

– Мы честно попытались, малыш. Не расстраивайся. Мы и так пошли на риск ради тебя и дальше заходить не можем.

Вместе с Макслем они выбрались через дыру в дальней части пещеры, и Петер последовал за ними, с трудом сдерживая слезы. Он полагал, что нашел наконец-то друзей. Но теперь и они от него отвернулись! Его вообще не покидало чувство, что Йосси и Максль что-то скрывали от него. Они то и дело переглядывались или шептались у него за спиной с другими ребятами. Наверное, они больше не хотели водиться с ним, с внуком презренного палача… И кто знает, может, они все выдумывали, не помогали родителям и не работали на Ханнеса, а собирались тайком и играли без него?

Мальчишки уже перебирались через булыжники сбоку от скалы и спускались к тропе, но тут с юга донеслись чьи-то шаги. Йосси схватил Петера за воротник и резко потянул за скалу. Тот хотел было возмутиться, но Максль приложил палец к губам.

– Не исключено, что Ханнес разыскивает нас здесь! – прошипел он, в глазах его читался страх. – Он любит порыскать в этом лесу. Сперва лучше посмотрим, кто это…

Ребята выждали немного, шорох шагов стал громче. Кто-то поравнялся с их укрытием. Петер затаил дыхание. Но он опасался напрасно. Кто бы ни шел по тропе, он спешил и стремительно прошагал мимо. Петер с любопытством выглянул из-за скалы – и замер.

Впереди, в десятке шагов от них, удалялся Франц Вюрмзеер. Он чуть ли не бежал и вскоре скрылся за деревьями.

– За ним! – прошептал Йосси с азартом хищника, почуявшего добычу.

Они держались справа от тропы, спешно перебирались через валуны и поваленные деревья и старались не упускать Вюрмзеера из виду. Иногда Петер наступал на сухую ветку и всякий раз вздрагивал и пугался, что Вюрмзеер мог их услышать. Но тот, казалось, целиком был погружен в собственные мысли. Правда, шагал он так быстро, что временами все же пропадал из поля зрения. К счастью, Франц не сходил с тропы, и ребятам всегда удавалось его догнать.

Через некоторое время тропа вывела их из леса, к дороге на Обераммергау. Вюрмзеер был теперь едва различим – лишь темный силуэт в развевающемся плаще. Со стороны гор стал задувать холодный ветер, и Петер зябко поежился. На неб повисли тяжелые тучи. Мальчик зажмурился под порывом ветра.

А когда открыл глаза, Вюрмзеер уже пропал.

– Дьявол, быть такого не может! – прошептал Максль. – Не мог же он просто взять и раствориться в воздухе… Как по волшебству!

– По мне, так все куда проще, – отозвался Йосси. – За мной!

Ребята со всех ног помчались через слякотный, усеянный коровьими лепешками выгон. Теперь, когда Вюрмзеер пропал из виду, они позабыли об осторожности и вскоре выбежали на дорогу, даже здесь, рядом с Обераммергау, усеянную глубокими лужами. Старые каменные плиты, свидетели давно минувших дней, растрескались, а местами и вовсе отсутствовали. По обе стороны простирались болота, поэтому дорога на этом участке шла по небольшой насыпи.