Незаконнорожденная Уэбб Кэтрин

– Это не доказательство! И где она, эта записка?

– Если бы он ее не нашел, Пташка, – тихо проговорила Рейчел, – то какая у него была причина убивать Элис?

Некоторое время они шли в темноте ровным, размеренным шагом. Рейчел чувствовала себя до странного спокойной и отрешенной от всего происходящего вокруг. Ей казалось, будто ее куда-то уносит, и она беспомощно парит над землей. Взгляд внимательных глаз этой девушки… «Точно такой же, как в день моей свадьбы. Я существую лишь на краю ее мира».

– Впрочем, – продолжила Рейчел, – есть и другое объяснение.

– Какое? – чуть было не подпрыгнула Пташка.

– Он ее не убивал.

– Тогда кто это сделал? Тот человек, который написал записку?

– Так ты готова предположить, что она все-таки с кем-то встречалась? Что она полюбила другого? Тогда почему бы не допустить, что она действительно с ним убежала? Что ей было стыдно сказать об этом в лицо тебе и Бриджит, равно как и Джонатану? Она ему послала письмо, чтобы сообщить о разрыве. Капитан Саттон сам видел, как мистер Аллейн получил его в Брайтоне.

– Элис бы нас не оставила. Она бы не бросила меня. Джонатан ее убил!

– Это могло случиться, только если она была ему неверна. Другой причины быть не могло. Разве не так, Пташка? Нельзя верить сразу и в одно, и в другое!

– Вот как вы цените ту, которую считаете своей попавшей сестрой!

– Мне больше нравится считать ее вероломной и трусливой, чем мертвой, – мягко поговорила Рейчел.

– Элис была храброй и преданной!

– Значит, ты предпочитаешь, чтобы она оказалась мертва?

Даже самой Рейчел эти слова показались слишком безжалостными, и она ждала гневной отповеди, но ее не последовало. Примерно через минуту Пташка высморкалась, и Рейчел заметила, что щеки у девушки мокрые от слез.

– Я жалею, что вы тут появились, – сказала Пташка едва слышно.

Рейчел не могла понять, что та имеет в виду, – то ли посещение Бриджит этой ночью, то ли ее приезд в Бат, то ли вторжение в жизнь скромной служанки. В словах Пташки она почувствовала ту же тоску одиночества, которую ощущала сама. Рейчел захотела обнять свою спутницу, но не осмелилась.

– Что ты имела в виду, когда сказала, что Элис не оставила бы тебя лорду Фоксу? – спросила она вместо этого.

Пташка не ответила, но Рейчел заметила, как девушка напряглась и подняла плечи, как будто готовясь принять удар.

У моста, который вел к Бату, они остановились, невзирая на поздний час, холод и возникший между ними разлад, словно им не хотелось возвращаться к обыденной жизни. Рейчел вспомнила о Ричарде и стала думать, что ему скажет, если он ждет дома, вернувшись раньше ее. «Это моя судьба, несмотря на мое к нему отвращение. Я ее выбрала и не могу изменить. Он мой единственный шанс на семейную жизнь, и другого у меня нет. – Это был непреложный факт, изменить который не представлялось возможным. – Если только… Если только я не смогу найти Аби». Она проследила за взглядом Пташки, смотревшей на высившийся над городом Лэнсдаунский Полумесяц, и поняла, куда ей на самом деле хотелось бы пойти. Осознание пришло, как внезапный удар хлыста, потрясший все ее существо. «Может, нам с ней поменяться местами?» Но если раньше Пташка и любила Ричарда Уикса, то теперь она избавилась от чувства к нему, это Рейчел хорошо понимала. Девушка была слишком умна для подобной глупости. «Теперь все, к чему она стремится, это доказать, что Элис пала жертвой Джонатана. А все, чего желаю я, это доказать, что это не так». Прощальный взгляд, которым они обменялись, был полон недоговоренностей, и Рейчел не спросила, как собиралась, когда они вновь увидятся наедине и состоится ли вообще эта встреча. Она старалась не думать о том, как сильно ей хотелось бы оказаться рядом с Пташкой, в Лэнсдаунском Полумесяце, в темных и неприбранных комнатах на третьем этаже, у их павшего духом, неухоженного обитателя. «Останься живой, Аби! Убеги и останься живой, как верит Бриджит. Как считают все остальные. Пусть окажется, что Джонатан тебя не убивал. Тогда не придется потерять тебя дважды».

Дом с винной лавкой был пуст, и в окнах не горел свет. Испытав облегчение, Рейчел позволила усталости овладеть телом – холод и томительное напряжение, вызванное всем, что она услышала и сказала этой ночью, не могли остаться без последствий. Она медленно поднялась в спальню, держа в руках свечку, от которой намеревалась зажечь лампу, разделась и расчесала волосы. В желудке урчало, но есть не хотелось. Рейчел закрыла ставни и подошла к комоду, в котором хранилась ее шкатулка. Сегодня совет матери требовался ей, как никогда. Тут ее сердце замерло, и она похолодела. Шкатулки на привычном месте не оказалось. Она переворошила все перчатки и чулки, все гребни и галстуки, обыскала все ящики, а потом и всю комнату, хотя знала, что не могла положить шкатулку куда-то еще. Увы, мест для поисков было не так много, и вскоре ей пришлось их прекратить, сесть на кровати и признать, что шкатулка с локоном матери, пришпиленным внутри, исчезла. Рейчел тут же догадалась, какая судьба могла постичь ее драгоценность, и ей еще больше захотелось оказаться на месте Пташки, чтобы стать свободной, а не загнанной в угол, как теперь.

К тому времени как Ричард вернулся, часы на башне аббатства пробили одиннадцать, а улицы окончательно опустели. Гнев Рейчел был холодным и жгучим, непохожим на все, что она испытывала прежде, но где-то в глубине души ворочался страх, грозивший вырваться наружу, – страх, что вернуть ее сокровище теперь невозможно. Он сделал Рейчел неосмотрительной, и она не заметила, каким хмурым было лицо Ричарда, когда тот вошел в комнату. Оно разрумянилось, и кожа лоснилась от пота, несмотря на уличный холод. Рейчел не обратила внимания, что его рубашка не заправлена, а костяшки пальцев красные и расцарапанные. Она поднялась на ноги и бросила ему в лицо жесткие, неласковые слова:

– Где она? Где моя шкатулка?

– Какая шкатулка? – переспросил Ричард, но его виноватый вид уже сказал Рейчел всю правду.

– Она досталась мне от матери. Если ты ее продал, то должен забрать обратно.

– Оставь меня в покое, понятно? Сегодня у меня выдался тяжелый вечер.

– Кто бы сомневался. Не так-то легко пить допоздна. Отвечай, где шкатулка! Ты не имел права…

– Это я не имел права? Теперь ты моя жена, Рейчел, или забыла? Все, что у тебя было до свадьбы, теперь принадлежит мне.

– Это шкатулка моей матери, она бесценна! И ты знал, как много она для меня значит!

– Это же просто вещь, Рейчел! Предмет, совершенно бесполезный в хозяйстве, который, однако, помог оплатить много счетов.

– Твоих счетов, не моих! Не сомневаюсь, что причиной расстроенных финансов являются карточные долги.

– Попридержи язык, Рейчел, мне совсем не нужна сварливая жена, которая смеет разговаривать таким тоном в моем доме. Да и вне его тоже. Я не потерплю подобного отношения ни от тебя, ни от кого другого.

Лицо Ричарда помрачнело. На лбу вздулась жилка, кажущаяся еще более рельефной из-за света лампы, падающего сбоку, и свидетельствующая о внутреннем напряжении.

– Что ты сделал с ее содержимым? – спросила Рейчел пересохшим ртом. Ее трясло от ярости.

– Там ничего не было, кроме клочка бумаги и сережек, за которые тоже удалось выручить немного деньжат.

– Немного деньжат? Они были очень ценные, слышишь, тупица? А где локон? Пожалуйста, скажи, что ты его не выбросил! Прошу тебя.

Рейчел закрыла глаза в ожидании ответа – ей было нестерпимо видеть его написанным на лице мужа. Поэтому она не заметила, как он сжимает руку в кулак и бьет ее в челюсть с явным намерением задеть еще и губу. Потрясенная, Рейчел резко села, закрыв руками лицо. На мгновение голова онемела, затем боль стала распространяться по всему черепу, сжимая его клещами, пока ей не показалось, что он вот-вот треснет. Когда она опустила руки, на них была кровь. Рейчел почувствовала ее солоноватый вкус и на языке.

Услышав, как Ричард шагнул к ней, она подняла голову и, словно в тумане, увидела нависшую над собой фигуру мужа. Рейчел подумала, что он желает протянуть ей руку и помочь, но ошиблась.

– Никогда не говори со мной так, – произнес Ричард голосом, который она узнала с трудом. Он весь дрожал от едва сдерживаемой ярости, даже пальцы подергивались.

Рейчел стала ждать второго удара, однако его не последовало. Ричард повернулся к комоду, достал носовой платок и бросил его на кровать рядом с ней. Она его взяла. Кровь с губы оставляла на ткани алые пятна. Никогда в жизни Рейчел не была так одинока. Покачнувшись, она встала.

– Если оскорбишь меня еще раз, то я тебя… – произнес Ричард, глядя на нее, и Рейчел увидела, что напряжение в нем начинает спадать, уступая место стыду.

– И что ты со мной сделаешь? – «Ударишь еще сильнее, как Пташку?»

Рейчел почувствовала себя раздавленной, вдруг осознав, что даже не удивилась тому, как быстро их отношения дошли до рукоприкладства. То, что сделал Ричард, ее не поразило. И он пойдет на это опять, можно не сомневаться. Она осознавала свое полное поражение.

– Ты моя жена, Рейчел. И должна меня уважать! Это не моя вина, что между нами возник разлад.

– Уважение нельзя вбить кулаками.

– С этим я не согласен, и тебе лучше не заставлять меня доказывать обратное, – проговорил Ричард ледяным тоном.

Рейчел вздрогнула, внезапно почувствовав, как страх сжал ее сердце.

– В шкатулке лежал локон матери. Он был последним напоминанием о моей семье, которое у меня оставалось. От него ты тоже избавился, как и от остального?

– Внутри я ничего не нашел, кроме сережек. – Услышав это от мужа, Рейчел расплакалась. Слезы казались горячими и слепили глаза. – По правде сказать, я считаю подобные сувениры не имеющими никакой цены, – хрипло добавил Ричард.

– Для меня этот локон был бесценен.

– Если бы ты показала себя хорошей женой, если бы в тебе нашлось больше тепла и любви, я не зашел бы так далеко. Если бы ты расширила круг наших знакомств, как это от тебя требовалось, мне бы не пришлось так сильно тратиться на развлечения. Вместо этого ты водишься с сумасшедшими либо с людьми, с которыми я и так знаком и которые к тому же могут позволить себе не больше одной бутылки хереса, да и то на Рождество!

– Ты считаешь, я в этом виновата? Может, мой грех еще и в том, что ты ведешь разгульную, пьяную жизнь и пускаешь деньги на ветер за карточным столом?

– Да! – внезапно взревел Ричард, и Рейчел почувствовала, как струйка крови стекает по ее подбородку. – А сейчас ты ляжешь в постель и постараешься загладить вину. И будешь мне славной женой.

Он протянул ей руку и повернулся к кровати.

«Я скорее умру, чем позволю ему овладеть мною этой ночью». Рейчел сделала шаг навстречу к Ричарду, ближе к лампе. Не вытерев подбородка, она открыла рот и оскалила окровавленные зубы. Нижняя губа распухла, ранку жгло, словно каленым железом. Но взгляд Рейчел, холодный, словно сталь, был тверд, и примирительный жест мужа она проигнорировала. Спустя мгновение Ричард опустил руку и отвернулся, словно вид жены был для него невыносим.

«Элис никогда не оставила бы меня лорду Фоксу. Но, конечно, Элис не знала, что из себя представлял этот добренький благодетель. Он всегда добивается своего». Встав на следующее утро с холодной постели, в которой она провела бессонную ночь, Пташка спрашивала себя, представляла ли Бриджит, насколько окажется права, предостерегая Элис. Догадывалась ли, каким подлым и порочным являлся этот человек, с которым Элис обращалась как с любимым дедушкой, целуя его и обнимая всякий раз, когда он к ним приезжал. К тому времени как ей исполнилось двенадцать, Пташка привыкла считать его сгнившим внутри яблоком, по-прежнему покрытым толстой глянцевой кожурой, которая создавала видимость того, что с ним ничего не случилось, тогда как внутри его сгнившая плоть кишела червями. Сама мысль об этом вызывала у нее позыв на рвоту. «Не было никого, кто меньше него заслуживал бы поцелуев Элис. А Рейчел Уикс еще спрашивает, что я хотела этим сказать». Пташка помнила, сколько раз Бриджит просила ее не попадаться на глаза лорду Фоксу, сколько раз отсылала из комнаты с каким-нибудь поручением, когда старик пытался заговорить с ней, или взять за руку, или угостить каким-нибудь лакомством. Пташка помнила, что, когда Элис начинала обнимать лорда Фокса, Бриджит всегда оказывалась рядом и смотрела на них недобрым взглядом. Хладнокровная и внимательная, она словно боролась с желанием оттащить Элис подальше от старика. Она знала. Но если Бриджит считала, что Элис была дочерью лорда Фокса, то какую, по ее мнению, опасность тот мог представлять? Пташка решила не думать об этом и не вспоминать о лорде Фоксе. Она даже зажмурилась, силясь изгнать образы прошлого, но воспоминания все равно роились в голове. На лестнице она оступилась и, чтобы не упасть, оперлась о стену.

Через девять дней после того, как они в последний раз видели Элис, в Батгемптон явился лорд Фокс. Он вошел в фермерский дом, и Пташка сразу поняла, что миру, в котором она жила, наступил конец. Атмосфера в комнатах царила невыносимая – как если бы Пташка задерживала дыхание так долго, что грудь вот-вот должна была разорваться. Бриджит молчала и ходила мрачная как туча, уже в трауре, отрезанная от всего мира, в том числе и от Пташки, которая по-прежнему ждала, в ужасе и смятении, что вот-вот дверь откроется и войдет Элис. Потому что она должна была это сделать, должна. Когда они услышали цоканье копыт приближающейся лошади, то сразу поняли, что их ждут новости. Пташка выбежала во двор переполненная надеждой, едва удерживаясь от крика. Она ожидала встретить Элис, а когда увидела лорда Фокса, то решила, что он привез какую-то весточку от нее или сообщит, когда его воспитанница вернется. Бриджит осталась сидеть за кухонным столом. Лицо экономки за эти дни постарело, его покрыли новые, более глубокие морщины, словно горе отхлестало ее своей плетью.

Еще прежде того, как опекун Элис успел спешиться, Пташка стояла рядом, куда ближе, чем это обычно случалось. Нужда придала ей смелости. Однако она не только не взяла его за руку, умоляя сказать, что он знает об Элис, но даже не коснулась его рукава. Под кожурой была гниль, и сколько бы мысли Пташки ни были заняты другими вещами, она все равно чувствовала этот запах.

– У вас есть весточка об Элис? – спросила она, не сделав ему книксен, не поздоровавшись и даже не дождавшись, когда он заговорит первый.

Лорд Фокс взглянул на нее долгим и пристальным взглядом и передал поводья слуге. Затем он зашагал к двери, а она трусцой побежала рядом.

– Ей так и не удалось обуздать твою дерзость, а? – рассеянно буркнул он. Войдя в дом, лорд Фокс вручил Пташке шляпу с перчатками, прошел в гостиную и уселся в кресло. – Принеси бренди, девочка, – велел он. – А ты, Бриджит, останься. Мне с тобой надо поговорить.

Последнее лорд Фокс произнес мрачным, но спокойным голосом. Пташка и Бриджит переглянулись. Из его слов они не смогли ничего понять, а потому сделали, как приказал хозяин. Когда Пташка принесла бренди, Бриджит стояла перед лордом Фоксом, сцепив руки на поясе, покорная и неподвижная. Пташка хотела остаться, но лорд Фокс грубо сказал:

– Пошла вон, маленькая чертовка.

Пташка прождала на кухне минут пять. Время едва тянулось, липкое и медленное, словно тонкая струйка смолы, готовая вот-вот оборваться, – точно так же, как это было несколько лет назад, когда маленькой девочкой, только что появившейся в этом доме, она ждала, когда в гостиной решится ее участь. Они казались невыносимо долгими, эти последние несколько мгновений жизни, когда у Пташки теплилась надежда, что ей еще доведется испытать радость. Когда Бриджит вышла, ее лицо выглядело мрачным и спокойным, но прочесть по нему что-то было невозможно. Пташка бросилась ей навстречу:

– Бриджит, скажи, есть какие-то новости? Где Элис?

– Я не знаю, где она, детка, – произнесла Бриджит, поджав губы и чеканя слова. – Но она исчезла, и мне кажется… мы должны приготовиться к тому, что больше ее не увидим.

– Как? Что ты хочешь этим сказать? Значит, появились какие-то новости? Расскажи! – Пташка схватила Бриджит за руки и почувствовала, какие они холодные и сухие. Словно кровь под кожей у нее не текла совсем.

– Не шуми, Пташка, и подойди ко мне, я скажу тебе все, что тебе полагается знать! – крикнул лорд Фокс со своего кресла, того самого, на котором он так любил сидеть, хотя с трудом в него втискивался, отчасти принимая его форму. Почуяв неладное, Пташка неохотно подошла и встала перед хозяином. – Бриджит, мне что-то захотелось на ужин телятины. Ступай в деревню и узнай, нельзя ли ее там купить.

– Сэр, я сомневаюсь, что в такой поздний час… – начала Бриджит, но не успела закончить.

– А я говорю, пойди и найди! – рявкнул лорд Фокс, и его крик, казалось, заставил лопнуть тот мыльный пузырь внешних приличий, в котором прежде находился их дом.

Пташка снова почувствовала, как где-то в глубине ее сознания снова шевельнулось нехорошее предчувствие. Словно маленький зверек, оно скреблось коготками, желая выбраться наружу, но Пташке требовалось узнать, что лорд Фокс скажет про Элис. Ее поймали, как рыбу на крючок. Бриджит перевела взгляд с хозяина на Пташку. Костяшки на ее сцепленных пальцах еще больше побелели, на щеках проступили красные пятна, а в глазах появились отчаянное желание что-то сделать и вместе с тем выражение безысходности. Деревянными шагами она прошла к двери и покинула дом, даже не остановившись, чтобы надеть пальто и шляпку или взять деньги на мясо.

Лишь когда они остались одни, лорд Фокс посмотрел на Пташку и откашлялся.

– Элис опозорила себя самым предосудительным образом. Ее больше никогда не примут в этом доме. Я не хочу даже слышать о ней, – произнес он беззлобным голосом человека, не ведающего сомнений.

– Как опозорила? Что вы имеете в виду? Где она? – взмолилась Пташка.

– Больше ты ее не увидишь.

Слова казались ударами, каждый из которых был сильнее предыдущего.

– Что?

– Элис сбежала с любовником. Бездумная, неблагодарная девчонка. Решила выскочить замуж втайне от меня, хорошо зная, что я бы этого не позволил. Так-то. Надеюсь, ты понимаешь, что мне это так же неприятно, как тебе. Она всех нас обманула. Только теперь мы узнали, какова эта дрянь на самом деле. Хотя, возможно, какой-то человек ее увлек и подал дурной пример. – При этих словах он устремил на нее пристальный взгляд, жесткий и многозначительный. – Расскажи мне всю правду. Ты знала о ее увлечении? О ее планах?

– Не понимаю, – тряхнула головой Пташка. – Она убежала с Джонатаном? Но… он был здесь после того, как она пропала, и хотел ее разыскать…

– Какая глупость! Почему с Джонатаном? Какое отношение имеет ко всему этому мой внук? Он бы так ни за что не поступил! Я не знаю имени человека, с которым она уехала. Если бы я его знал, поиски продвигались бы гораздо быстрее. Сейчас Джонатан в Боксе и сильно опечален произошедшим. Не стану отрицать, что знал об их взаимной… привязанности. Дружеской. Но сама мысль о том, что они могли вступить в подобный сговор, просто… нелепа.

– Но они собирались пожениться! Они переписывались и постоянно говорили об этом с тех пор, как я их помню! Они не могли думать ни о чем, кроме этого!

– Говоришь, переписывались? – переспросил лорд Фокс, глядя на нее строго.

– И… она ничего с собой не взяла. Ни одежды, ни других вещей… все осталось здесь!

– Ну разумеется, не взяла. Ведь она, кажется, делила с тобой спальню? Едва ли ей удалось бы упаковать чемодан, чтобы ты этого не заметила, правда? С кем бы Элис ни уехала, она, верно, полагала, что у ее кавалера достаточно средств, чтобы купить новую одежду.

– Но Джонатан… Элис… – пробормотала Пташка, силясь привести в порядок свои мысли. Она даже обхватила руками голову, чтобы ни одна из них не могла ускользнуть. – Элис любила Джонатана! Она ни за что не убежала бы с кем-то другим!

– Не спорь со мною, девчонка! – прикрикнул Фокс, и его лицо налилось кровью. – Ты и так не заслуживаешь, чтобы я тратил время, объясняя тебе, как обстоят дела!

При этих словах он ударил руками по подлокотникам. И Пташке пришло в голову, что лорд Фокс так же крепок, как дерево, из которого сделано кресло. Она привстала на цыпочки и приготовилась. Все это неправда. Она верила в это так же истово, как в то, что у нее в груди бьется сердце.

– Простите, сэр… Но я… я…

– Ты не веришь, что она могла так поступить, хотя это не вызывает сомнений у Бриджит, у Джонатана и у меня. Но нет смысла отрицать очевидные факты. Девчонка посмеялась над нами, хотя мы сделали ей столько добра; она больше ничего не получит ни от меня, ни от моей семьи. Этот дом мы сдадим какому-нибудь арендатору. А тебя и Бриджит я где-нибудь пристрою. Конечно, если вы примете мою помощь с должной признательностью и станете вести себя хорошо и послушно. Это касается вас обеих. А еще тебе запрещается впредь говорить об Элис Беквит. Эта девчонка для меня умерла. Не желаю даже слышать ее имени.

– Как вы узнали, сэр? – прошептала Пташка, потому что от напряжения у нее пропал голос. – Как вы узнали о ее побеге?

– Она написала письмо, которое пришло в мой дом в Боксе.

– Могу я его увидеть?

– Значит, она тебя обучила грамоте? Нет, увидеть его ты не можешь. Оно так меня разозлило, что я бросил его в огонь. Вот. Прими то, что ты сейчас услышала, к сведению и примирись, потому что ничего нельзя изменить. Возможно, я найду для тебя место в моем доме. Что ты на это скажешь? – Лорд Фокс с трудом высвободился из кресла и встал, нависая над ней всей громадой своего тела. Пташка отступила на шаг назад. – Я не возражал бы каждый день видеть такие хорошенькие огненные кудряшки, – проговорил он и протянул руку, словно для того, чтобы потрепать ее по волосам, но Пташка вновь отступила назад.

– Нет! – выкрикнула она.

Еще попятившись, Пташка зацепилась каблуком за угол дивана. Пока она пыталась сохранить равновесие, Фокс тыльной стороной ладони нанес ей косой удар по голове, от которого у нее зазвенело в ушах. Пташка качнулась и упала вперед, на подлокотник дивана, при этом ударившись о него животом так сильно, что от боли у нее перехватило дыхание. И прежде чем девушка попыталась встать, она почувствовала, как Фокс навалился на нее всей тяжестью. При этом он крепко держал Пташку за шею и вдавливал ее лицо в сиденье так сильно, что та едва могла дышать, а отбиваться вообще не было никакой возможности. Она закинула назад руку и стала скрести ногтями по его рукаву, ища кожу. Увы, ей никак не удавалось до нее добраться, как не получалось согнуть руки так, чтобы дотянуться до его щеки, или глаз, или рта – до любого места, которое она была в состоянии как-то повредить. Единственное, что она могла сделать, это кусать пыльную ткань дивана. Уткнувшись в нее, она давилась собственным дыханием, жарким и удушливым.

– Я обламывал и худших дикарок, чем ты, девочка, – сказал лорд Фокс голосом, сдавленным от удовольствия и разгоревшейся похоти. – Но ты борись, если тебе нравится. Чем труднее добыта победа, тем она слаще.

Пташка почувствовала, как холодный воздух коснулся ее ног, когда Фокс задрал на ней юбку, как расцарапал кожу, грубо сорвав панталоны. Она отчетливо осознала, что сейчас должно произойти, однако это не сделало происходящее менее болезненным или менее стыдным. Ее беспомощность, неспособность предотвратить то, что с ней происходило, наполнили Пташку яростью, столь же неистовой, сколь и бесполезной. Она изрыгала в диванную подушку, приглушающую звуки, все проклятия, угрозы и оскорбления, какие знала, а когда лорд Фокс резким толчком вошел в нее, ее крики перешли в нечленораздельный вой. Он не спешил. Лорд Фокс был немолод и хотел получить больше удовольствия.

Когда в гостиную вбежала Бриджит, ее глаза были широко раскрыты. Она застала Пташку по-прежнему перегнувшейся через подлокотник дивана, уставившейся в пустоту, и заскрежетала зубами.

– Я так и знала… Сразу все поняла, как только увидела его, когда он ехал отсюда на лошади, разомлевший и раскрасневшийся! Проклятый старый ублюдок! Чтоб его поразила проказа! – воскликнула Бриджит. Это был первый и единственный раз, когда Пташка слышала, чтобы эта старая женщина сквернословила. – Чтоб его поразила проказа! Как ты, Пташка? Можешь подняться?

– Не прикасайся ко мне, – злобно огрызнулась Пташка.

Пораженная ее тоном, Бриджит опешила. Наступила пауза, один краткий миг, в течение которого Бриджит успела изменить подход, тонко и действенно.

– Однако ты не можешь провести весь день, лежа попой кверху и заливая кровью ковер. Вставай и помойся. Ты мне нужна чистой.

– Я больше никогда не буду чистой. И пусть ковер провалится ко всем чертям. Пускай те, кто станет здесь жить после нас, беспокоятся, есть ли на нем пятна. Ведь он говорит, что мы больше здесь не останемся.

– Да, это так. Но подмыться стоит. Следы, которые оставляют мужчины, всегда можно смыть водой.

– Не всегда. Он подбирался ко мне уже давно.

– Я так и думала.

Пташка медленно поднялась с дивана и робко встала. Кровь, смешанная с семенем, потекла по ногам, и Пташку передернуло от отвращения. Бедняжка перехватила взгляд Бриджит и поняла, что та почти так же подавлена случившимся, как она сама.

– До сих пор его останавливало лишь присутствие Элис, – сказала Пташка, и Бриджит кивнула.

– Прости меня. Ты не могла знать. Я зря оставила тебя одну.

– Я знала. И ты не могла остаться. У тебя не было выбора.

– Выбор у меня был, но я оказалась слишком большой трусихой, чтобы его сделать. – Дыхание Бриджит стало отрывистым, она ударила себя в грудь и застонала. – Но больше никогда! Никогда! Мне он больше не хозяин! – выкрикнула она и издала звук, похожий на рыдание, только глухой и безжизненный.

– Не плачь, Бриджит. Лучше помоги мне помыться. Ты права: я им вся провоняла и это трудно терпеть.

– Пташка, ты говоришь так, словно тебе куда больше лет, чем на самом деле, – отозвалась Бриджит, отерла руками лицо своей подопечной, а потом беспомощно их опустила. – Впрочем, так было всегда. Ну ладно, пойду поставлю греться воду и принесу корыто.

Пташка села в корыто, и горячая вода обожгла ее царапины и ссадины. Она вдруг почувствовала себя спокойной, почти мертвой.

– Как мы станем жить без нее, Бриджит? – пробормотала Пташка.

– У нас нет иного выхода, кроме как узнать это на собственном опыте, моя дорогая, – ответила Бриджит. Моя дорогая. Так прежде старая экономка называла только Элис. – Но кровь у тебя течет не каждый месяц, ведь так? Значит, по крайней мере, не будет ребенка. Да и ты больше не дитя, Пташка. Тебе предстоит решить, куда ты подашься и чем займешься. Ведь то, что случилось сегодня, это только начало, можешь быть уверена. Если ты останешься у этого человека, все повторится.

– Стало быть, Бриджит, ты пойдешь своей дорогой?

– Да. И заберу тебя с собой, если согласишься.

– А как же Элис? Как она узнает, где нас искать?

– Элис уехала, причем неизвестно куда. С этим ничего не поделаешь, хотя, когда я это говорю, у меня разрывается сердце.

– Она вернется. Я в этом не сомневаюсь. Элис не могла просто исчезнуть, бросить нас одних. И как насчет Джонатана? Она никогда не променяла бы его на другого! Я в этом уверена!

При этих словах Пташка увидела в глазах Бриджит сомнение и предпочла не говорить ей то, что вертелось на языке. У нее не осталось сил, чтобы доказывать свою правоту. В этот миг она решила, что останется у лорда Фокса. Останется рядом с Джонатаном, там, куда сможет вернуться Элис. Бриджит, похоже, сама это понимала.

– Я готова взять тебя с собой. Ты будешь в безопасности, и я найду тебе работу. Помни об этом, что бы ни случилось, – настойчиво проговорила Бриджит.

– Я не буду с тобой в безопасности. Безопасность мне могла дать только Элис, – возразила Пташка.

Она не хотела быть жестокой, но увидела, что ее замечание попало в цель, и лицо Бриджит вспыхнуло. Та больше не сказала ничего и молча принесла еще горячей воды и чистые полотенца. Пташка сидела, ждала и думала. Она размышляла о том, какой окажется ее новая жизнь.

«Я должна найти ее последнее письмо». Ноги сами понесли Пташку на третий этаж дома в Лэнсдаунском Полумесяце. Она даже не остановилась посмотреть, где в данный момент находятся миссис Аллейн, миссис Хаттон или Доркас. На лестнице пахло жареной рыбой. Пташка ни на миг не поверила, что Элис написала лорду Фоксу письмо, в котором рассказывала о намерении убежать. Она умела отличать неприкрытую ложь от правды. Ее мысли путались, она прикидывала так и эдак, пытаясь прийти к сколько-нибудь приемлемому решению. «К черту миссис Уикс и ее бредовые предположения». Разве она могла быть сестрой Элис? Правда, едва миссис Уикс принялась описывать, как погибла ее маленькая сестра, Пташка сразу вспомнила, как Элис внезапно охватил страх, когда они купались в Эйвоне неподалеку от Батгемптона. Названая сестра была близка к панике, когда Джонатан предложил сплавать на середину реки, где было течение. Не могло ли это оказаться связанным с неясными картинами далекого детства, всплывавшими в памяти? С безымянным предостерегающим голосом, подобным тому, который иногда звучал в голове у самой Пташки?

Она покачала головой, бормоча себе под нос возражения. «Элис была моей сестрой. Рейчел Уикс мутит воду, и только. Она фантазерка!» Причина, по которой Джонатан убил Элис, кроется в последнем письме, которое Элис послала ему в Брайтон, и в нем не говорилось, что она полюбила другого. В нем несомненно шла речь о чем-то еще, что заставило его поспешить в Батгемптон, довело до бешенства и заставило практически обезуметь.

Тяжело дыша, она остановилась перед дверью, а затем без стука вошла внутрь. Услышав звук шагов, Джонатан вышел из спальни. Его рубашка была помята и не заправлена, непричесанные волосы свисали на глаза.

– Пташка? Что случилось? – спросил он, наклонившись к ней.

Его тон оказался настолько естественным и спокойным, что Пташка невольно сделала шаг назад. «Вот человек, которого я ненавижу. Разве он этого не понимает?»

– Ты себя хорошо чувствуешь? Какая ты бледная…

– Хорошо ли я себя чувствую? – Она слегка пошатнулась и расставила руки, чтобы удержать равновесие. – Так не должно быть, – пробормотала она, преодолевая головокружение.

За его ссутулившейся спиной, на захламленном письменном столе, лежал нож. Тупое оловянное лезвие, предназначенное для вскрытия писем и разрезания книг, тускло отсвечивало в свете утренних сумерек. Тупое, но все равно смертоносное, если ударить достаточно сильно. Пташка не сводила с него глаз, пока Джонатан в замешательстве на нее смотрел. Понадобится всего три шага, рассчитала она. Три быстрых шага, потом поворот, взмах, и все, что известно ему одному, вытечет из него вместе с кровью, которая просочится сквозь потолок расположенной под ними гостиной и станет капать с покрывающей его замысловатой лепнины. Она привстала на цыпочки, готовясь к броску.

– Пташка, – проговорил Джонатан, потирая переносицу большим и указательным пальцем, и вздохнул. – Иногда ты мне напоминаешь о ней. Тебе это известно? Ты переняла ее… жесты. Выражение лица. Иной раз это заметно.

Пташка моргнула, нож скрылся за пеленой слез, и она яростно замотала головой.

– Мне жаль, что вы не умерли вместо нее! – воскликнула она.

У Джонатана не дрогнул ни один мускул.

– Мне тоже, – сказал он.

Правила хорошего тона требовали, чтобы она не выходила на улицу, пока рассеченная и вздувшаяся губа не заживет полностью, но Рейчел вдруг обнаружила, что ее все меньше и меньше волнует, что прилично, а что нет. Левую сторону подбородка занимал зеленоватый синяк, а ранка подсохла и превратилась в плотную черную линию. Одеваясь, Ричард отводил от нее взгляд и виновато хмурился.

– Не нужно ходить к Аллейнам такой разукрашенной, – сказал он, натягивая сапоги.

– У меня назначена встреча. И я пойду.

– Но твое лицо…

– И что?

– Нужно послать записку и сказаться больной, – предложил он, надувшись, словно ребенок.

Рейчел вдруг испытала совсем новое для себя чувство, которого прежде не знала, – опустошающую смесь страха и презрения.

– Но я вполне здорова, мистер Уикс. И уверена, что мой внешний вид в доме, куда я направляюсь, ни для кого не покажется оскорбительным, – возразила она холодно.

Ричард не счел нужным спорить дальше и без лишних слов спустился в лавку, оставив Рейчел в раздумьях о том, не суждено ли ее отношениям с мужем и впредь быть такими, как сейчас, до конца дней. «Гнев, насилие, разочарование. Похоже, вот что ждет нас обоих».

К тому времени как Рейчел поднялась в Лэнсдаунский Полумесяц, небо молочного цвета от солнца стало ослепительно-белым. Облака начинали рассеиваться, и за ними виднелась яркая полоса синевы. Иней опушил в Бате все оконные стекла. Не было ни ветерка. Ноябрь обещал быть ясным и морозным.

Когда Доркас провела Рейчел в комнаты Джонатана, тот поднялся из-за письменного стола и улыбнулся, но улыбка сошла с его лица, когда он разглядел лицо гостьи.

– Что произошло? – спросил Джонатан серьезно.

– Небольшая неприятность, только и всего.

– Он вас бьет?

– Это случилось впервые, и отчасти виновата я, потому что начала спорить с мужем.

– Первый раз редко бывает последним. А из-за чего вышла ссора?

– Я… – Рейчел замолчала, испугавшись, что может показаться мелочной и сентиментальной. – По существу, причиной послужила пустяковая вещица. Серебряная шкатулка, принадлежавшая матери. Внутри был пришпилен ее локон. Теперь она… продана.

Воспоминание о пропаже по-прежнему вызывало в ней грусть и чувство одиночества.

– Продана Ричардом без вашего ведома?

– Да. Знаю, печалиться о такой потере сущее ребячество. Но я действительно огорчена.

– Может, и ребячество, но вещь, ставшая частью детства, может быть поистине драгоценна, – мягко проговорил Джонатан. – Лично я совершенно не помню, что значит быть мальчишкой и какую жизнь я вел до всего этого…

– Возможно, это к лучшему. А иначе всегда есть искушение представить, что эта девочка, которой я когда-то была, сказала бы обо мне теперь. Что она подумала бы о той жизни, которую я для себя выбрала.

– Нельзя предугадать исход событий, прежде чем они начнутся. Вы не должны себя винить, – тихо сказал Джонатан.

Рейчел отвернулась и стала глядеть в окно, за которым небо теперь искрилось синевой. По сравнению с ним комната, в которой они находились, казалась удручающе тусклой.

– Давайте сходим на прогулку. Сегодня мне тяжело находиться взаперти.

– Я не выхожу из дому, – хмуро покачал головой Джонатан.

– Знаю. Но сейчас отличное время, чтобы это сделать. Свежий воздух и моцион нам обоим пойдут на пользу.

– Мне все равно, если меня увидят. Но моя нога и все прочее… Но я не выношу толпы, – сказал он.

Рейчел на мгновение задумалась.

– А как насчет овец? Их вы тоже не выносите? Смею предположить, они не скажут ничего такого ни о вас, ни о вашей ноге. Идемте. Я настаиваю.

Доркас и дворецкий Фалмут с нескрываемым изумлением уставились на Джонатана, когда тот спустился вниз и велел подать ему пальто и шляпу. Но лица их стали еще более удивленными, когда он, щурясь на солнце, вышел из дому под руку с Рейчел.

– Сейчас они побегут к матери и доложат, что я исцелился, – заметил Джонатан сухо.

Локоть, которого касалась рука Рейчел, был плотно прижат к туловищу, и Рейчел чувствовала, как напряжено его тело.

– Это всего лишь променад, – сказала она осторожно. – Вполне обыденное дело.

Джонатан смотрел прямо себе под ноги, не обращая внимания на взгляды прохожих – джентльменов и слуг, слоняющихся без дела.

– На нас смотрят, – пробормотал он. – Чтоб они все ослепли!

Джонатан шел, подволакивая больную ногу, и та слегка подгибалась, отчего походка выглядела неровной, подпрыгивающей.

– Пускай любуются. Скорее всего, они глядят на мою губу и спрашивают себя, не пнула ли я вас по ноге в отместку, – ответила Рейчел.

Джонатан расхохотался. Его смех она слышала в первый раз, но ей сразу понравился этот раскатистый, рокочущий звук. При свете солнца кожа Джонатана выглядела ужасно бледной, зато тени под глазами и скулами уже не были такими зловещими. Проседь в темных волосах стала видна более отчетливо, но все равно он казался помолодевшим, почти юношей.

Пройдя вдоль всего Полумесяца, они вышли через калитку на крутой выгон, высящийся над домами. Земля была кочковатая, покрытая высокой, по колено, травой, мокрой от капелек растаявшего инея, сверкавших в лучах солнца. Они шли в гору минут двадцать или больше, пока город не оказался у них за спиной, далеко внизу; единственными доносящимися до них порой звуками были блеяние овец и посвистывание птиц. Джонатан провел так много времени взаперти, что ходьба по неровной местности оказалась для него нелегкой задачей, и к тому времени, когда они остановились, чтобы передохнуть, он совсем запыхался. От сырой травы их обувь и низ одежды промокли. Ноги у Рейчел окоченели, но она не обращала на это внимания. Разгоряченная ходьбой, она чувствовала, как кровь быстрее бежит по ее жилам, ей было легко и радостно. Они стояли бок о бок, переводя дыхание, и, прищурившись, смотрели вниз, на спутавшийся клубок улиц, над которыми еще плыли последние клочья тумана, похожие на привидения.

– Кажется, я не отходил так далеко от своих комнат уже лет девять, – проговорил Джонатан.

– Неудивительно, что вы были так несчастны, – отозвалась Рейчел. Джонатан взглянул на нее, но ничего не сказал. – Я предпочитаю смотреть в другую сторону, туда, где нет города. На далекий горизонт. Каким-то образом проблемы тогда всегда кажутся меньше, – заметила Рейчел.

Джонатан послушно повернулся на запад, где река Эйвон сияла, как брошенная кем-то на землю серебряная лента, вьющаяся между полями и рощицами, по-прежнему одетыми в остатки осенних уборов.

– Я поселился в Бате с матерью, потому что не знал, куда мне еще податься. Мне было все равно, ведь я хотел умереть, – пробормотал Джонатан. – А теперь, наверное, я уже никогда отсюда не уеду.

– Конечно уедете, если захотите.

– Но куда? И чем заняться?

– Куда угодно и чем пожелаете. Жнитесь, заведете семью. Вам открыты все дороги, и вы вольны их выбирать. Разве не так? Вы это можете. Вам нет нужды оставаться здесь, словно в ловушке, в которую загнана я.

«Если мне удастся его убедить, он уедет, и я больше никогда его не увижу. – Эта мысль отозвалась в ее сердце болью. – Но лучше это, чем видеть, как он продолжает мучиться».

– Правила, придуманные для женщин, строже, чем для мужчин. – Солнце светило Джонатану в глаза. Он их прищурил, и по ним нельзя было сказать, о чем он думает. – Но вы все равно можете оставить мужа, если у вас хватит на это смелости.

– Но куда я отправлюсь? И что буду делать? – грустно улыбнулась Рейчел. – Мне придется стать нищенкой, просить подаяние или начать торговать собой. У меня не будет ни работы, ни друзей. Ничего. У меня нет другого выбора, кроме как цепляться за мужа.

Вся легкость ее настроения внезапно улетучилась, и она тяжело вздохнула.

– Но пока у вас есть я, – заметил Джонатан. – Кто еще станет сидеть у моей постели и читать романы о приключениях отчаянных храбрецов – мне, безумцу и калеке?

Он улыбнулся, и Рейчел улыбнулась ему в ответ.

– Вы не безумец и не калека, – возразила она.

– Тогда кто я? – спросил Джонатан.

«Уязвленный. Одержимый. Убийца. Тот, кого мне хочется видеть больше всего на свете».

– Вы хороший человек, пострадавший на войне, хотя вас слишком тревожит ваше прошлое.

– А вы воплощение такта и дипломатии, – сказал Джонатан. – Думаете, я не понимаю, что нашептывает вам внутренний голос?

– И что же он мне нашептывает? – спросила она.

«Он что, видит меня насквозь?»

Джонатан снова улыбнулся, взял ее руку, поднес пальцы к губам и запечатлел поцелуй на холодной коже. Рейчел почудилось, что их коснулся горячий утюг, с той только разницей, что простой ожог не мог показаться таким сладким и упоительным. На миг у нее перехватило дыхание.

«Неужели это оттого, что всего неделю назад он мог меня задушить, а теперь поцеловал?» – «Нет, – отозвалось эхо у нее в голове. – Только оттого, что он тебя поцеловал».