Незаконнорожденная Уэбб Кэтрин

1808

Когда Пташка выдала секрет Джонатана и Элис, на кухне фермерского дома повисла тревожная, звенящая тишина. Впрочем, уже через миг молчание оказалось нарушено, и ей велели подняться наверх, в свою спальню. Впрочем, она до нее не дошла, усевшись за перилами наверху лестницы. Это было то самое место, с которого она когда-то впервые увидела Джонатана и лорда Фокса, хотя теперь спрятаться там оказалось труднее, потому что она подросла, а кроме того, она пребывала в таком возбужденном состоянии, что едва ли могла сидеть спокойно и тихо. В течение долгого времени Элис только плакала, и выдержать это оказалось труднее всего. Она плакала так, словно испытывала в этом какую-то лихорадочную потребность, и это мешало Бриджит заговорить. Пташка слышала, как поскрипывает стул и закипает стоящий на плите чайник.

– Элис, дитя мое, ну-ка перестань лить слезы, – сказала Бриджит спустя некоторое время. – Вдохни поглубже, а теперь дыши ровно. Успокойся, успокойся. На вот, хлебни чая.

Раздалось дрожащее постукивание чашки по блюдцу.

– Бриджит, не говори им! Прости меня! Пожалуйста, умоляю, ведь если ты это сделаешь, лорд Фокс навсегда запретит мне и Джонатану встречаться, а то и просто выгонит нас с тобой из дома, и куда мы тогда пойдем? А его я больше никогда не увижу! – запричитала Элис.

– Все это ты прекрасно понимала и все-таки продолжала с ним встречаться, потакала своим чувствам. Ты все это знала, как и то, что я служу лорду Фоксу и обязана подчиняться его распоряжениям, – проговорила Бриджит суровым, усталым тоном.

– Я потакала своим чувствам? Да они всю меня захватили, Бриджит! Ты должна знать. Должна понимать… Неужели ты никогда не любила? – спросила Элис дрожащим голосом.

Пташке представилось, что сейчас ее сестра очень бледна и смотрит обезумевшими от страха глазами.

– Пожалуй, со мной однажды случилось нечто подобное, но я поступила с моими чувствами куда более разумно, чем ты со своей любовью к молодому мистеру Аллейну. Вмешался отец и не дал нашей привязанности перерасти в нечто большее, что и уберегло меня от позора. Расстаться с милым было нелегко, не стану отрицать. Но теперь я понимаю, что все обернулось мне же во благо. И ты тоже должна найти в себе здравый смысл и побороть привязанность к мистеру Аллейну.

– Здравый смысл? Да я вообще не вижу здесь никакого смысла! Не вижу смысла в том, чтобы нам расстаться и жить в разлуке, когда наши души неразрывно связаны уже много лет! Неужели ты этого не видела? Разве ты не знала, что мы друг к другу чувствуем?

– Да, я знала. Любой, у кого есть глаза, все бы понял, глядя на вас двоих, когда вы находились в одной комнате. Даже лорд Фокс в курсе этого, хоть и не подозревает, что ты могла обмануть его доверие и тайком встречаться с его внуком, как не подозревала и я. Он ведь помолвлен с другой! Но даже если бы дело обстояло иначе, самой судьбой ему все равно уготована невеста из знатной семьи.

– Но разве я не стала бы ему хорошей женой? – спросила Элис таким несчастным тоном, что у Пташки чуть не разорвалось сердце.

– Для меня и для тех, кто тебя знает, ты, Элис, лучше любой высокородной леди, но мир устроен иначе, и чтобы его изменить, одного нашего желания недостаточно. На это не способна никакая любовь. У тебя ни имени, ни семьи, ни состояния. А Джонатан – сын знатной леди.

– Но он не любит Беатрису Фаллонбрук! И не женится на ней. В этом он мне поклялся. Все последние три года он пытался разорвать помолвку. Только его честь и чувство долга перед этой леди помешали ему объявить об этом публично.

– Его честь? Да где она была, его честь, когда он вовлек тебя в эту историю и разбил девичье сердце, хорошо зная, что не сможет жениться? Его же лишат наследства, если он это сделает. У вас ничего не останется, и вам некуда будет податься. Все двери перед вами закроются.

– Если бы мы поженились, я была бы счастлива жить с ним и под забором!

– Глупая девчонка! Подумай! Подумай о том, что бы произошло!

Последовала долгая тишина. Пташка не осмеливалась даже вздохнуть, и в груди у нее все горело. Удары сердца болезненно отдавались в висках. Она попробовала закрыть глаза, но стало лишь хуже.

– Пожалуйста, не рассказывай ему, – прошептала Элис.

– Я обязана. Боюсь, вас разлучат. Его ушлют далеко отсюда, туда,где вы с ним не сможете тайно встречаться, – произнесла Бриджит глухим невеселым голосом.

– Ушлют? О нет! Пожалуйста, Бриджит… Я этого не переживу.

– Переживешь. Куда ты денешься… Разве у тебя есть выбор? Хорошо еще Пташка сказала об этом мне, а не лорду Фоксу… Не знаю, что случилось бы, если бы ему стала известна вся эта история. – В голосе Бриджит прозвучала угроза.

В наступившей снова тишине Пташка расслышала, как Элис вздохнула, глубоко и судорожно. Тогда ей захотелось сбежать вниз по лестнице, броситься на колени перед Элис и Бриджит и сказать что-нибудь, что угодно, чтобы искупить содеянное, чтобы сердце ее сестры не было разбито и вся их жизнь не оказалась поставленной с ног на голову. Однако ни один мускул не отозвался на этот порыв ее души. Пташка словно оцепенела, охваченная паникой, и навалившийся тяжким грузом стыд пригвоздил ее к месту.

– Поверь, мне бы не хотелось покидать этот дом. Мы в нем прожили счастливо все эти двадцать лет… – пробормотала Бриджит.

Элис всхлипнула.

– Ну так не рассказывай, милая Бриджит! Притворись, что ничего не случилось! Будто Пташка ничего не сказала. Или она наябедничала на меня, а я отперлась, и ты мне поверила!

– Я не могу на такое пойти… Если все откроется…

– Как это может случиться? Этого не произойдет! – воскликнула Элис звонким голосом, в котором прозвучала отчаянная надежда. – Не качай головой, Бриджит. Пообещай, что промолчишь, тогда мы сможем остаться здесь, в Батгемптоне, и все будет как прежде!

– Элис! Это не игра! – прикрикнула Бриджит. – Лорд Фокс питает к тебе нежные чувства и всегда был с тобой ласков. Но не заблуждайся, он властный человек и всегда добивается своего. Я видела, как он поступает с теми, кто идет против него… По-твоему, он посмотрит сквозь пальцы на столь важное дело, как свадьба внука? Попомни мои слова, тебе не удастся упасть ему в ноги и слезами вымолить право поступать по своему усмотрению.

– Он не узнает об этом, Бриджит, – произнесла Элис более спокойным и решительным тоном.

– А ты должна поклясться, что больше не станешь потихоньку встречаться с Джонатаном. Ты должна с ним расстаться. Поклянись в этом, Элис, потому что рано или поздно все выйдет наружу. Так бывает всегда.

– Я… я…

– Поклянись, Элис, или мне придется немедленно на тебя донести. Ты не оставляешь иного выбора. Джонатан Аллейн не для тебя, как бы он тебе ни нравился.

– Ну хорошо. Я клянусь, – пообещала Элис тихим, сдавленным голосом.

– И ты должна поговорить с Пташкой. Я думала, она тебе предана, да и мне тоже, – вздохнула Бриджит. – Но девочка доказала обратное.

При этих словах Пташка почувствовала, как ее ноги вдруг ожили. Она сбежала вниз по лестнице, выскочила из дома и понеслась, куда глаза глядят, потому что у нее не было сил выслушать то, что могли ей сказать Элис и Бриджит.

Она долго бродила вдоль канала, а потом взобралась на холм у западной окраины Батгемптона, на котором стоял «каприз»[75], выстроенный Ральфом Алленом[76] в виде зубчатого замка-ширмы[77], призванного облагородить вид, открывающийся из окон городского дома этого джентльмена. Пташка смотрела на замок и размышляла, какой силой должны обладать некоторые люди, чтобы мир подстраивался под их желания. «А другие должны поступать так, как им велено, быть кроткими и послушными. – Она подумала о том, что сказала Бриджит о лорде Фоксе. – Он всегда добивается своего». Пташка вспомнила, как год назад, когда он в очередной раз к ним приехал, ее вдруг посетило внезапное смутное предчувствие чего-то зловещего.

В тот раз она принесла лорду Фоксу, когда он в одиночестве сидел у камина в гостиной, бокал портвейна, хотя обычно старалась как можно реже попадаться ему на глаза, а если это все-таки случалось, то не привлекать к себе внимания. Взяв вино, он завладел ее запястьем, чтобы не дать ей уйти.

– Постой-ка девочка. Пташка, – проговорил он, приторно улыбаясь и щуря глаза.

Пташка повиновалась. Она слегка потянула на себя руку, но его хватка, хотя и не слишком грубая, была, по сути, железной; и ее кисть безвольно повисла. Где-то в дальнем уголке сознания она готова была проститься с рукой, чтобы освободиться. Но Пташка не двигалась и молча наблюдала, как его большой палец уперся в самое чувствительное место запястья, где прямо под кожей пульсировала кровь. Он стал массировать его медленными круговыми движениями, о чем-то раздумывая, и у нее возникло подспудное желание, знакомое ей по тем временам ее канувшей в прошлое жизни, когда она знала, как укусить, ударить ногой и убежать. Пташка крепко оперлась на обе ноги, слегка приподнялась на цыпочки и приготовилась. Потом ее стала бить дрожь.

– Не пугайся, девочка. С чего бы тебе меня бояться? – спросил он со смешком.

«Я не боюсь тебя, – поняла Пташка. – Я тебя ненавижу».

– Который тебе год?

– Двенадцатый, сэр, – сказала она с неохотой.

– Уже маленькая барышня, – бодро отозвался лорд Фокс и снова рассмеялся, но его глаза продолжали ее буравить, и не веселье виделось в них, а какой-то странный голод.

Пташка пристально на него посмотрела, а затем позволила своим чувствам отразиться на лице. Лорд Фокс отшатнулся, хоть и не выпустил ее руки.

– Что за ухватки, моя маленькая фурия. Была у меня лошадь, которая однажды осмелилась посмотреть на меня так, как это только что сделала ты. Мне ничего не оставалось, как исполосовать ее плетью до крови. И я это сделал. Понятно?

– Да, сэр, – проговорила Пташка, опуская взгляд, потому что не могла скрыть пылающую в нем ненависть.

– Так-то лучше, – кивнул лорд Фокс, отпуская ее запястье, и обхватил руками живот, усаживаясь поудобнее на заскрипевшем стуле. – Помни, кто твой хозяин, девочка. Помни, кому ты должна быть благодарна.

В этот момент вошла вернувшаяся с конюшни Элис. Ее щеки раскраснелись, а волосы были растрепаны. Она с улыбкой подошла к старику и обняла его. На миг Пташке захотелось встать между ними – ведь Элис понятия не имела, как укусить, ударить ногой и убежать. Но Пташка не могла так поступить, потому что у нее не было для этого никакого оправдания, кроме инстинктивного чувства, которое повелевало поступить именно так.

Когда небо уже стало молочно-бледным и поднялась серебряная луна, Элис ее нашла. Пташка затаилась в тени дерева влюбленных на выступающем корне, притихшая, онемевшая и несчастная. Увидев идущую к ней Элис, она расплакалась, потому что нахлынувшее чувство стыда стало невыносимым. Элис присела рядом, серьезная и спокойная. На ее светлых волосах играли последние отблески дня, но в глазах стояла тьма.

– Не плачь, Пташка. Я знаю, почему ты все рассказала Бриджит, – начала она. – И понимаю, отчего ты на меня рассердилась. Ты хотела сделать мне больно, потому что я сделала больно тебе. Ведь так, дорогая? – Пташка заплакала еще сильнее, слезы потекли по лицу и закапали с подбородка. Элис обвила рукой ее плечи и сжала их. – Ты такая проворная и смышленая, легко забыть, что на деле ты совсем маленькая. – Она тихо вздохнула и достала носовой платок, чтобы вытереть Пташке лицо. – С тех пор как ты у нас появилась, мы с тобой стали очень близки. Тебе, верно, не понять, почему мы с Джонатаном встречались тайно помимо тех случаев, когда я виделась с ним вместе с тобой, а также у нас в доме. Это связано с тем, как непроста наша любовь, и с моим… особым положением. Возможно, ты теперь лучше стала его представлять после того, как услышала, что мне сегодня говорила Бриджит.

Пташка подняла взгляд на Элис и поняла: та знает, что она подслушивала. Предательница снова расплакалась. Какое-то время Элис не спешила ее успокаивать. Легкий ветерок шевелил вокруг них ветки плакучей ивы.

– А теперь мне нужно знать, насколько мы близки, Пташка, – закончила наконец Элис.

Она произнесла эти слова шепотом, адресуя их не то сгущающейся темноте, не то тихим струям реки. Пташка судорожно вздохнула, шмыгнула носом и попыталась разглядеть выражение ее лица.

– Что ты имеешь в виду, Элис? – спросила она.

– Я поклялась Бриджит, что порву с Джонатаном. У меня не оставалось выбора, и я поклялась. Но мне придется нарушить свою клятву. Я не сделаю этого! – Элис положила руки Пташке на плечи и заглянула ей в глаза. – Ты выдала меня, потому что была зла и обижена. Но выдала той, которая сохранит мою тайну. Не знаю, намеренно ты сделала это или нет, но то, что ты рассказала Бриджит о нас с Джонатаном, едва ли можно считать предательством. – Пташка ждала, затаив дыхание. Элис еще никогда не разговаривала с ней таким серьезным тоном. – Я не расстанусь с Джонатаном, а он не расстанется со мной. Это было бы немыслимо. Поэтому мне придется нарушить клятву, которую я только что дала Бриджит, и я нарушу ее сознательно; если наступит время, когда нам с Джонатаном придется убежать, чтобы пожениться, я пойду на это с готовностью, хотя этим навсегда покрою себя позором. Я рассказываю тебе все это, потому что ты, конечно, и сама обо всем догадалась бы. Может, не сразу, но рано или поздно это бы произошло. Поэтому я спрашиваю тебя, Пташка: ты не предашь меня снова?

– Никогда! – выдохнула та.

– Подумай, прежде чем дать окончательный ответ, дорогая. Теперь держать все в тайне станет гораздо труднее. Бриджит будет начеку… Она, несомненно, заставит тебя пообещать, что ты расскажешь, если я не сдержу своего слова.

Пальцы Элис стиснули плечи Пташки нежно и вместе с тем настойчиво.

– Я совру ей, можешь не беспокоиться! Но ты должна мне кое-что пообещать, – проговорила Пташка, и в ее голосе прозвучало отчаяние.

– Что именно? – настороженно спросила Элис.

– Когда ты соберешься… уехать с Джонатаном, вы должны взять меня с собой. Вы не бросите меня!

– Пташка, дорогая…

– Ты ведь меня не бросишь! Пообещай!

Элис притянула ее к себе и поцеловала в лоб.

– Даю слово. И это обещание я сдержу.

Они посидели под деревом еще немного, пока не успокоились и не набрались решимости вернуться на ферму и предстать перед суровой и, верно, уже начавшей беспокоиться Бриджит. Когда они вошли в дом, Элис повернулась к Пташке и улыбнулась, после чего та сразу же ободрилась и поняла, что прощена и любима. Именно эта улыбка превратила зыбучий песок под ногами Пташки снова в твердую землю и убедила ее не обращать внимания на смутное беспокойство, охватывавшее ее всякий раз, когда тень лорда Фокса мелькала в ее сознании, равно как и на возникавшее в эти минуты желание немедленно взять Элис за руку и убежать куда-нибудь очень далеко.

1821

За ночь иней покрыл в городе каждый камень, каждый листок и каждую травинку в Бартон-филдс[78], куда выбрались погулять чета Уикс и капитан Саттон с женой. Бат окутался туманом, особенно густым над рекой. Казалось, та выдыхала его, и он изгибался, следуя поворотам ее извилистого русла, подобно огромному змею. Заползал он и на прибрежные склоны, на которых располагался город. Только самые высокие холмы, по которым протянулись изогнутые полумесяцем улицы богачей, оставались вне его досягаемости, напоминая изящные гавани, которые омывало колеблющееся молочно-белое море. Кассандра Саттон была закутана в пальто и шерстяную шаль, на ней также были перчатки и кожаные высокие башмаки со шнуровкой. Она то уходила вперед, то подбегала к ним показать, что нашла, – желуди, еловые шишки. Однажды ей попался огромный лист конского каштана, золотисто-коричневый и покрытый корочкой льда. От быстрого движения ее щеки раскраснелись, глаза сияли, и девочка выглядела не менее жизнерадостно, чем гроздь темно-красных ягод боярышника, которую она принесла в следующий раз.

– Кассандра, умоляю, не нужно так много бегать, – попросила Харриет Саттон. – Ты уже не маленькая, ты юная леди.

– Но я ведь бегаю, чтобы согреться, – заявила девочка и победно улыбнулась, блеснув зубами, белоснежными на фоне смуглого лица, после чего развернулась и затрусила прочь.

– Кассандра! – крикнула ей Харриет, но тоном скорее восхищенным, чем укоризненным.

– Детям идет на пользу, когда они играют на свежем воздухе, – заметила Рейчел.

– Истинно так. Но Кассандра входит в тот возраст, когда ей следует уже прививать хотя бы некоторое уважение к правилам приличия.

– Кажется, вашей дочери всего лишь девять? Думаю, можно смело побегать на свободе еще пару лет, – улыбнулась Рейчел. – Когда мне было столько же, сколько ей, отец по-прежнему водил меня ловить головастиков. Мы могли часами стоять на топких берегах ручья, охотясь на этих бедняжек. Наверно, он хотел иметь сына, чтобы разделять с ним подобные забавы! Только когда родился Кристофер, мне позволили наконец стать девочкой. Я была тогда примерно в возрасте Кассандры, и, кажется, новая роль удалась мне совсем неплохо.

– Что верно, то верно. В этой роли вы преуспели, – проговорила Харриет и на ходу взяла Рейчел под руку. Ричард шел позади них с капитаном Саттоном.

– Харриет, можно кое о чем спросить? – проговорила Рейчел.

– Конечно.

– Капитан когда-нибудь рассказывал о том, как воевал? Я имею в виду войну с французами.

– По правде говоря, очень редко, – вздохнула Харриет Саттон. – Да я от него этого и не жду, понимая, как ему больно об этом говорить.

– А не мучают ли его… воспоминания? О том, что он видел и делал?

– Мой муж хороший, добрый человек. Я уверена, ему тяжело вспоминать о жестокостях, которым он был свидетелем. Но он выполнял свой долг перед королем и отечеством. Долг солдата. – Харриет обернулась и взглянула на капитана. – Армия нуждается в таких, как мой муж, чтобы привнести толику порядочности в такое грязное дело, как война.

– Не сомневаюсь.

– А что заставило вас спросить об этом?

– Недавно мистер Аллейн заговорил со мной о том времени, когда он сражался в Испании. О том, что там видел и делал, – принялась объяснять Рейчел. «И от его рассказа мне едва не стало дурно». – Трудно представить, как человек может пройти через подобное и сохранить чистоту души.

– Да, я слышала о солдатах, которые не смогли жить прежней жизнью, когда вернулись домой. Они находили светское общество бессмысленным, жизнь бесцельной, а жен и дочерей слишком… легкомысленными.

– И что с этими людьми произошло потом?

– Со временем они успокоились и обрели душевный покой, – пожала плечами Харриет. – А тех, кто не сумел этого сделать, ждали пьянство, разложение личности или уход в себя.

– Или все вместе: уход в себя, пьянство и разложение личности, – пробормотала Рейчел.

Харриет печально улыбнулась:

– Что он вам рассказал?

– Он говорил о таких вещах… – покачала головой Рейчел. – Я стала понимать, почему воспоминания причиняют ему ужасные мучения. Неудивительно, что он утратил веру в человечество. – «А потом я стала читать вслух приключенческий роман о временах рыцарства, и Джонатан заснул, как ребенок».

Некоторое время они шли в молчании, наблюдая, как Кассандра бегает туда-сюда, собирая конские каштаны и рассовывая их по карманам пальто.

– Я так рада, – проговорила наконец Харриет. Рейчел повернула голову и в замешательстве посмотрела на подругу. – У Джонатана Аллейна доброе сердце. Я уверена, что это так. Война может изменить образ мыслей, взгляды и поведение человека, но ничего не в силах поделать с его сердцем.

– Но, я думаю, если кто-то поступит плохо, никого не станет интересовать, что у него доброе сердце. И потом, есть поступки непростительные. Не все можно извинить.

– Вот как? А разве не к этому призывает христианство?

– Не знаю, я совсем запуталась, – отозвалась Рейчел и вспомнила об Элис, о том, как та исчезла. Потом в ее воображении всплыл образ девочки-португалки, придавленной камнем и поруганной, о которой рассказал Джонатан. – Я не знаю, – повторила она.

Харриет сжала ее руку.

– Не оставляйте ваших попыток, миссис Уикс, – тихо проговорила она. – После возвращения Джонатана Аллейна с войны никто еще не был ему так близок. Знаю, вы сделали для него много добра. И сделаете еще больше – благодаря вашей готовности проникнуть за стену, которую он вокруг себя воздвиг.

Рейчел задумчиво кивнула.

– Я слышала о нем такие вещи… которые меня смущают, – проговорила она.

– Можете довериться моему мнению. Я знаю, он хороший человек.

– Но как вы можете об этом знать, миссис Саттон? Откуда такая уверенность?

– Я… не могу сказать. Простите. Лучше поведайте, что думает ваш муж об успехе, которого вам удалось достичь.

– Мистер Уикс не думает об этом ничего. Он о нем не знает, – призналась Рейчел. – Его заботят лишь деньги, которые мне платит миссис Аллейн. Ричард никогда не спрашивает, что я делаю в Лэнсдаунском Полумесяце и как продвигаются там дела.

Как ни старалась Рейчел придать голосу бодрости, он все равно прозвучал грустно, а кроме того, в ее тоне появилась нотка презрения. Она надеялась, что Харриет Саттон не обратит на это внимания, но та бросила на подругу беспокойный взгляд и молчала еще несколько мгновений.

– Первый год брака – это путешествие, которое сулит много открытий, – сказала в конце концов Харриет. – И наверное, неизбежно, что не все из них приходятся нам по душе.

Она сочувственно улыбнулась, а Рейчел смущенно посмотрела в сторону. Внезапно неприязнь к мужу вызвала у нее чувство стыда.

Они достигли конца тропинки, ведущей через Бартон-филдс, и стали ждать мужчин у дороги, которая должна была привести их обратно в город, где они смогли бы зайти в кофейню и согреться. Когда Ричард и капитан Саттон приблизились, Рейчел приветливо улыбнулась мужу, чтобы скрыть свои истинные чувства. Он ответил ей вялой кривоватой улыбкой, как будто держал во рту что-то кислое, и настроение у Рейчел окончательно испортилось.

– Я думаю, теперь мы заслужили право выпить чего-нибудь горячего и съесть чего-нибудь сладкого, правда? – сказал капитан Саттон, подхватывая дочь на руки и касаясь ее носа своим. – Касси! Твой нос холодный, как сосулька!

– Думаю, ничто так не греет, как возможность побыть в семейном кругу, – заметила Харриет, обращаясь к Рейчел и Ричарду, вставшим рядом друг с другом, не проронив ни слова.

– Истинно так, – согласилась Рейчел.

Ричард заговорил одновременно с ней и куда более громко:

– В моей семье в последнее время я нахожу мало тепла. – После чего плотно сжал рот и, скользнув по лицу Рейчел сердитым взглядом, устремил его куда-то вдаль, словно желал получше разглядеть пелену тумана.

Уязвленная Рейчел не знала, куда деть глаза. Она стояла, опершись на руку мужа, и чувствовала, как между ними вырастает стена невысказанных обид.

Вечером Рейчел задумалась о том, почему Ричард взял за правило возвращаться домой поздно ночью. Раньше она полагала, что муж встречается в трактирах или частных домах с клиентами и поставщиками. Таким образом, то, что он часто являлся домой пьяным, могло объясняться необходимостью дегустировать образцы вин, а потом обмывать сделку. Ничего не поделаешь, таковы особенности его торговли. Но после его слов, адресованных Саттонам, она больше не была уверена ни в чем. Дункан Уикс посоветовал ей довольствоваться тем, что сын верен супружескому долгу, и позабыть о его прошлых шалостях. Но что, если он все-таки ей изменяет? Рейчел старалась не задавать себе этого вопроса, потому что, если бы ее подозрения подтвердились, она все равно ничего не смогла бы сделать – разве что пристыдить мужа и умолять его изменить свое поведение. К тому же Рейчел вдруг поняла, что ответ не слишком ее интересует. Как ни странно, ей вовсе не хотелось, чтобы Ричард стал лучше. А если это так, то какое ей, собственно, дело, чем муж занимается вне дома? Он заявил бы, что это ее не касается, и, наверное, оказался бы прав. «Но я все равно должна знать, – решила она. – Мне нужно понять, за кого я вышла замуж».

Рейчел завернулась в плащ, чтобы защититься от моросящего дождя, которого, впрочем, хватало только на то, чтобы заставить блестеть булыжники на мостовой. Она переходила от одного злачного места к другому, нахмурив брови и опустив капюшон, чтобы скрыть лицо от прохожих. Не в силах заставить себя входить в эти заведения без спутника, Рейчел заглядывала внутрь через окна и двери, когда те открывались, чтобы пропустить входящих и выходящих посетителей. Каждый раз, когда это случалось, ее овевала струя теплого, дурнопахнущего воздуха, доносились смех и обрывки разговоров. Все это вызывало в ней чувство отвращения, смешанного с горечью одиночества. Она видела раскрасневшиеся лица и смеющиеся глаза; видела, как люди ссорились и плакали; видела целующиеся парочки, уединившиеся в укромных темных уголках; видела сидящих в одиночестве пьяниц, глотающих бренди так жадно, словно это была еда. Но Ричарда Уикса она не нашла и после двухчасовых поисков сдалась, замерзшая и, к своему удивлению, разочарованная. «Выходит, я хочу, чтобы он оказался развратником? Желаю найти в этом оправдание того, что его не люблю?» Погруженная в эти мысли, она чуть не наступила на человека, сидящего на краю сточной канавы, опустив в нее ноги.

– Прошу прощения, сэр, – пробормотала Рейчел, задев носком туфли фалду его сюртука.

Незнакомец качнулся, но ничего не ответил. Рейчел замолчала, не зная, что сказать, и вдруг его черты ей кого-то напомнили.

– Мистер Уикс? Это вы? – спросила она и наклонилась ниже, чтобы получше рассмотреть лицо.

Бровь над правым глазом Дункана Уикса была рассечена, и узкая полоса запекшейся крови тянулась от нее до самого подбородка. Веки у Дункана опухли, челюсть отвисла. От старика сильно воняло спиртным и мочой.

– Мистер Уикс, вы нездоровы? Вы меня слышите? – проговорила Рейчел более настойчиво и потрясла его за рукав.

Дункан медленно поднял голову и приоткрыл глаза – ровно настолько, чтобы увидеть, кто его тормошит.

– Рейчел! Как я рад вас видеть. Вы само очарование, моя милая девочка. Входи же, входи. Сядь у огня и обогрейся.

Говорил он невнятно, и его было трудно понять. Рейчел с тревогой закусила губу.

– Вы не дома, сэр. Мы на улице рядом с трактиром «Единорог». Что случилось с вашей бровью? На вас напали?

– С бровью? – прошамкал старик. – А что с моей бровью?

– Поднимайтесь, сэр. Нужно идти домой. Ночь слишком холодная, чтобы сидеть на улице. К тому же за это могут арестовать. Вставайте, я не могу вас поднять, вы должны мне помочь.

Рейчел положила его руку себе на плечи и стала тянуть вверх, рукав его сюртука был грязным и насквозь промокшим. Какое-то время Дункан не шевелился, и все усилия Рейчел оставались тщетными, но вскоре двое проходивших мимо молодых людей заметили ее мучения. Они усмехнулись, легко поставили старика на ноги и вежливо приподняли шляпы, когда Рейчел принялась их благодарить. В конце концов ей удалось уговорить Дункана Уикса тронуться с места.

– Давайте пройдем куда-нибудь, где тепло и уютно, – пробормотала она, когда они медленным шагом пошли по улице.

– Прости меня, моя девочка. Прости глупого старого пьяницу, – проговорил Дункан заплетающимся языком и закашлялся. У бедняги явно начиналась грудная болезнь. Горло у Рейчел сжалось, и она не смогла ответить.

До жилья Дункана было недалеко, и, когда они до него доплелись, Рейчел нашарила в карманах у старика ключ и отперла замок. В комнате стояла кромешная темнота и было немногим теплее, чем на улице. Она уложила Дункана в постель и попыталась развести огонь, но не нашла ни угля, ни дров.

– Вы что, не купили угля, мистер Уикс? Я же дала вам деньги! – воскликнула Рейчел, но Дункан лишь посмотрел на нее извиняющимся взглядом, и она поняла, на что они были потрачены. – Ну что ж, – беспомощно сказала она, – тогда нам нужны одеяла.

Она зажгла свечи, желтоватый свет которых создал иллюзию тепла, навалила на старика столько шерстяных одеял, сколько нашла, принесла от умывальника воду и полотенце, чтобы промыть рассеченную бровь.

– Я проиграл партию в карты, где на кону стоял шиллинг. Его у меня не оказалось, – признался старик, пытаясь улыбнуться. – Мне еще повезло, что я отделался таким пустяком, а не получил капитальную взбучку, да? – Вокруг ранки был обширный синяк, и, когда Рейчел коснулась его, Дункан поморщился. – Утром голова от всего этого разболится еще сильнее, – сказал он.

– Зачем губить себя пьянством, сэр? – воскликнула Рейчел.

Лицо Дункана Уикса помрачнело.

– Это сродни приказу, который нельзя не исполнить, хотя знаешь, что тот, кто его отдал, жуткий негодяй, – проговорил он тихо.

– Вы, мой муж да еще Джонатан Аллейн… спиртное делает из всех вас дураков и дебоширов! – прошептала Рейчел и опустила край полотенца в миску. Вода была ледяной.

– Жалких дураков, да. Бренди заставляет нас забывать о чувствах, которые мы больше всего ценим, – пробормотал Дункан Уикс, и его воспаленные глаза блеснули. Пламя свечей отразилось в них и зажгло крохотные искорки жизни. Рейчел пристально посмотрела на старика.

– Что случилось с вашей женой, мистер Уикс?

Тот вздохнул и на мгновение прикрыл веки, прежде чем ответить.

– Однажды на Рождество она поехала навестить племянника. Я должен был отправиться в Мальборо[79], куда ее обещал привезти племянник, и сопровождать во время оставшегося путешествия, которое нам предстояло проделать на дилижансе. Но я… пропил деньги, отложенные на проезд. Жене пришлось отправиться домой в одиночестве, а поскольку до самого конца посадки она ждала моего прибытия, то оказалась последней и ей пришлось ехать на крыше. Как раз в ту ночь разгулялась зимняя непогода. Выдался страшный мороз. Да, страшный. К тому времени как дилижанс добрался до Чиппенгема[80], бедняжка замерзла насмерть.

– О, мистер Уикс, – выдохнула Рейчел.

– Грог – это сущий дьявол. Именно он да моя собственная слабость стали причиной ее смерти. Теперь вы понимаете, как трудно винить моего мальчика за его ненависть ко мне, – горько проговорил Дункан. – Но, судя по всему, этот дьявол сидит в нас самих, и грог только помогает ему взять над нами полную власть. Да, наверное, так и есть! Это касается и семьи Аллейн. Я видел. Собственными глазами видел, на что способен дьявол! – Глаза старика расширились, и он схватил руку Рейчел, которую та положила ему на лоб, стараясь утешить. – О, будьте осторожнее. Моя дорогая! Меня очень беспокоит, что вы стали так близки к этим людям, что допустили их в свою жизнь.

– Я теперь знаю Джонатана Аллейна гораздо лучше. И больше не боюсь его, как раньше.

– Джонатан Аллейн… может, лишь он один… но другие…

– Однако из всей семьи остались только он и его мать, – смущенно возразила Рейчел.

– В них обоих течет кровь лорда Фокса. И Джозефина во многом дочь своего отца, – проговорил старик тихим испуганным голосом. – Ричард станет уверять вас… он станет вам говорить, что меня прогнали за пьянство. Но все было не так! Совсем не так!

– Почему же тогда, мистер Уикс? – прошептала Рейчел, крепко стиснув его руку.

– Потому что я видел! Да, видел! И то, что я видел, нельзя объяснить какой-то ошибкой. Они оба это понимали. Они знали, что я подсмотрел… И я рассказал ей. Да, рассказал.

– Что вы видели? И кому рассказали?

– Тогда я понял… Я догадался, кто они такие, и после этого сам был рад уйти. Я знал, как сильно мой мальчик хотел остаться, но я был счастлив уйти после того, как стал свидетелем…

Тут на него накатило забытье, веки опустились, а слова стали терять форму и смысл.

– Но что это было, мистер Уикс? – спросила Рейчел и легонько тряхнула старика.

Его глаза снова открылись, хотя ему стоило труда сфокусировать взгляд на ее лице.

– Ох, бедная девочка, боюсь, ты попала в осиное гнездо… да, в осиное гнездо. У этой семьи есть темные тайны, и сердца у них черные… Я видел!

Он снова впал в дрему, а из его груди вырвалось хриплое, наполненное перегаром дыхание, в котором ощущался гнилостный дух, заставивший Рейчел отшатнуться. Она почувствовала, как сердце у нее заколотилось, и взяла руку Дункана в свои ладони, чтобы согреть. В конце концов ее пальцы тоже стали напоминать ледышки. Старик снова погрузился в забытье. Сон его казался беспокойным, но было видно, что просыпаться он не собирается. Рейчел ничего не оставалось, как уйти.

В канун Дня Всех Святых погода выдалась солнечная и относительно теплая. Низкое солнце растопило иней, и все вокруг теперь поблескивало от влаги. Из тысячи труб поднимались столбы дыма, устремляясь к голубым небесам. Рейчел провела короткие светлые часы за написанием письма Тревельянам и перешиванием старого палантина. Потом она пыталась замесить тесто, чтобы оно вышло эластичным, не слишком плотным и хорошо поднималось. Все это время Рейчел слышала различные звуки, которые доносились из винного погреба, где находился Ричард. Приходили и уходили постоянные клиенты, раздавались смех и приглушенные споры, глухо стучали по полу катившиеся бочки, скрипели колеса тачек, на которых привозили закупленные бутылки, а потом увозили проданные. «И надо же ему заниматься делами именно сегодня», – вздыхала Рейчел в тревоге. Она изобрела десяток причин, по которым ей следовало выйти из дома незадолго до наступления темноты, чтобы представить одну из них Ричарду, и даже подумывала уйти потихоньку, стараясь не попасться ему на глаза. Под конец, когда до пяти часов осталось всего ничего, она так разнервничалась, что начала ходить по своей кухне-гостиной взад и вперед, от одного окна к другому, поминутно выглядывая в них, словно могла там найти решение.

И когда в половине пятого пришел Ричард и объявил, что уходит, Рейчел облегченно вздохнула.

– Куда ты собрался? – спросила она неожиданно для себя.

Ричард недовольно посмотрел на нее нетерпеливым взглядом. Затем он пересек комнату, поцеловал жену в щеку и погладил по голове.