Код цивилизации. Что ждет Россию в мире будущего? Никонов Вячеслав

Доктрина Обамы

Политический маятник резко качнулся в сторону демократов, что привело не только к победе Обамы на президентских выборах 2008 года над Джоном Маккейном, но и к установлению контроля демократов над обеими палатами Конгресса.

Приход к власти первого темнокожего президента отразил серьезные социально-культурные сдвиги в американском обществе, небывалую активизацию в условиях кризиса тех групп избирателей — молодежь, черные, цветные, женщины, — которые давно ожидали перемен. За Обаму проголосовали 43 % белых американцев, 95 % афроамериканцев, 66 % испаноязычных и 64 % азиатов.

В центре экономической политики оказались три основные задачи: стимулирование роста, повышение занятости, преодоление огромного дефицита бюджета. При этом шаги по их реализации нередко противоречили друг другу, рост стимулировался за счет увеличения дефицита. Несмотря на все принимаемые меры, рост оставался на уровне чуть выше 2 %. Проблема заключалась не в отсутствии доступа к кредитным средствам, а в недостаточности инвестиционного и потребительского спроса: корпорации осторожничали, не торопясь расширять производство и увеличивать число занятых, хотя фиксировали рекордные прибыли, прежде всего за счет снижения издержек через увольнение персонала во время кризиса[290]. С 2011 года акцент делался на создание рабочих мест в сфере образования и высокотехнологичных отраслях, поощрение инвестиций в новое оборудование и масштабные расходы на приоритетные проекты — образование, инновации (в том числе в «чистой энергетике») и развитие инфраструктуры, НИОКР.

В августе 2011 года после острейшей межпартийной борьбы и в условиях угрозы дефолта США, когда долг достиг максимально установленного законом уровня в 14,3 трлн долл., был подписан Закон о бюджетном контроле (The Budget Control Act). Официальный верхний предел государственного долга США был поднят на 2,1 трлн долл., что позволяло осуществлять платежи до 2013 года. Одновременно закон предусматривал жесткий план уменьшения государственных расходов на 1 трлн долл. в течение 10 лет. Впервые с 1990-х годов военные расходы планировалось уменьшить — на 350 млрд долл. за 10 лет. Замораживалась заработная плата гражданских федеральных служащих на два года, прекращалось финансирование и сокращались более 200 федеральных программ. Закон предусматривал дальнейшее уменьшение бюджетного дефицита на 1,5 трлн долл., для выработки конкретных предложений был создан Совместный комитет Конгресса из 6 демократов и 6 республиканцев.

В 2012 году экономическая политика Обамы стала давать первые результаты: началось оживление на жилищном рынке, в автомобильной промышленности.

Правительство и ФРС решительно увеличивали масштабы использования финансовых и административных инструментов. Так, по опубликованным в сентябре 2012 года данным аудита ФРС, проведенного Government Accounting Office, американский центробанк, действуя на грани законных процедур, израсходовал за два послекризисных года 16 трлн долл. на поддержку крупнейших американских и зарубежных финансовых институтов. До конца 2012 года в ходе «Операции твист» (замены краткосрочных облигаций на долгосрочные) в экономику поступало ежемесячно порядка 85 млрд долл.

Путем этого уникального и рискованного денежного насыщения мирового рынка, проведенном при сохранении позиций доллара и минимальном уровне инфляции, удалось избежать развала мировой финансовой системы и даже укрепить мировой статус американской валюты.

Согласно принятому в августе 2011 года закону о сокращении бюджетного дефицита с января 2013 года был запущен механизм автоматического сокращения расходов государственного бюджета общим объемом в 2,4 трлн долл. Одновременно должно было произойти возрастание налогов в связи с истечением срока действия налоговых льгот, принятых еще в начале 2000-х годов и продленных президентом Обамой на два года в 2010 году. Сочетание жесткого сокращения расходов бюджета — по закону только в 2013 году оно должно было составить 240 млрд долл., или почти четверть от всех дискреционных расходов — с повышением налогов могло привести в начале 2013 года к ситуации, получившей название «бюджетный обрыв» (fiscal cliff), от ожидания которого в последние месяцы, дни и даже часы 2012 года лихорадило рынки всего мира. Ведь шоковое сокращение совокупного спроса могло привести к сползанию экономики США в новую рецессию.

Президент призывал Конгресс продлить существующие налоговые льготы для среднего класса, однако отменить их для 2 % самых состоятельных американцев, то есть семей с доходом, превышающим 250 тыс. долл. в год. Кроме того, он настаивал на усилении прогрессивности налогообложения в соответствии с «правилом Баффета»: домохозяйства с доходом более 1 млн долл. в год не должны отдавать в виде налогов меньшую долю своего дохода, чем семья, принадлежащая к среднему классу (около 55 тыс. американцев с доходом более 1 млн долл. платили налог по эффективной ставке меньшей, чем семья среднего класса). Республиканцы выступали против отмены льгот и усиления прогрессивности налогообложения и за сокращение некоторых социальных программ, но против сокращения военных расходов[291].

Драматическая развязка наступила в новогоднюю ночь, «фискального обрыва» удалось избежать. При этом ни одна из сторон не получила, что хотела, а фундаментальные проблемы американской экономики остались без ответа. Но секвестр — набор драконовских сокращений — был отсрочен на 60 дней.

Республиканцы настаивали на секвестре, в ответ грозя не согласиться на поднятие потолка госдолга. Результатом очередного компромисса стало сокращение с 1 марта на 85 млрд долл. дискреционных расходов в течение следовавших семи месяцев, что означало урезание военных программ на 8 %, а внутренних — на 5 %[292]. Но дальше вновь возник вопрос о поднятии потолка, а партии продолжали разговаривать на разных языках, не слыша друг друга. Республиканское большинство в палате представителей вновь заявило, что проголосует за повышение потолка только при условии новых сокращений расходов.

Элитная политическая база Обамы, который ранее не был связан с влиятельными группами интересов и центрами принятия решений, оказалась достаточно узкой, а партийно-политическая система стала предельно поляризованной. Республиканская партия сделала ставку на жесткое противодействие демократам по всем вопросам.

В первые два года президентства Барака Обамы осуществлялась масштабная работа по пересмотру концептуальных основ военно-политической стратегии.

Следует подчеркнуть, что инициатива выработки стратегии национальной безопасности принадлежала Министерству обороны под руководством многоопытного Роберта Гейтса, который работал уже в восьмой по счету администрации (он был еще помощником Збигнева Бжезинского в администрации Джеймса Картера, руководил созданием антисоветского подполья в Афганистане, занимал руководящие посты в ЦРУ и Пентагоне). В течение 2010–2011 годов был выпущен солидный пакет и других доктринальных документов в области национальной безопасности и обороны[293].

Разработчики исходили из того, что США и остальной мир вступали в третью после 1945 года «стратегическую эру». Первая — это холодная война с биполярной конфронтацией, вторая — короткий период между распадом СССР и началом глобальной войны с терроризмом, ознаменованная американским абсолютным доминированием. Прежние стратегические установки о долговременном американском доминировании вступили в известное противоречие с увязанием в локальных конфликтах в Ираке и Афганистане, быстрым ростом крупных развивающихся экономик, вызванным самой Америкой мировым экономическим кризисом. Подтверждалась заинтересованность Соединенных Штатов в поддержании такого баланса сил, который позволял бы им продолжать сохранять доминирующие позиции в мировой экономике и политике. Основной стратегической целью Соединенных Штатов — как и всегда после Второй мировой войны — является предотвращение появления равного соперника.

В начале 2012 года редактор Time Фарид Закария попросил президента описать «доктрину Обамы». Глава Белого дома предпочел не давать прямого ответа, а ударился в рассуждения о том, что Соединенные Штаты должны действовать совместно с другими странами, что он осуществляет такое «американское лидерство, которое признает подъем стран, как Китай, Индия и Бразилия. Это лидерство США, которое признает пределы наших ресурсов и возможностей». В результате Закария предлагает свою версию «доктрины Обамы»: «Этот многосторонний подход — слушать других, учитывать их национальную гордость, интересы, эго — это, безусловно, продукт его всемирного бэкграунда, с кенийским отцом, индонезийским отчимом и матерью, которая была серьезным студентом глобального развития»[294].

На смену политики односторонних силовых действий приходила, по крайней мере на словах, новая стратегия, лозунгом которой стала «Умная сила» (smart power), которая определялась комиссией во главе с автором этой идеи Джозефом Наем как «предоставление глобальных благ, к которым стремятся люди и правительства во всем мире, но не могут достичь в отсутствие американского глобального лидерства»[295]. На язык реальной политики концепцию перевела госсекретарь Хиллари Клинтон: «Для меня умная сила означала выбор правильной комбинации инструментов — дипломатических, экономических, военных, политических, правовых и культурных — для каждой ситуации. Цель умной силы и нашего повышенного внимания к технологиям, государственно-частному партнерству, энергетике, экономике и к другим вопросам вне стандартного портфеля Государственного департамента заключалась в дополнении более традиционных дипломатических инструментов и приоритетов, а не в их замене»[296].

Еще одним стратегическим новшеством стала доктрина «лидерства из-за сцены» (leadership from behind), которая наглядно проявилась в связи с событиями в Ливии и Сирии, несомненно, инспирированными Вашингтоном, который, однако, предпочел действовать чужими руками.

Стратегия ограничений

Министерство обороны США является крупнейшим работодателем США и обладателем самой большой недвижимости на планете, располагая более 800 базами по всему миру. После окончания холодной войны США истратили порядка 12 трлн долл. для поддержания своего глобального военного доминирования[297]. В то же время существенный отпечаток на военное планирование США начали накладывать финансовые ограничения, вызванные экономическим кризисом, во многих документах признается необходимость действовать в «среде ограниченных ресурсов» (resource-constrained environment), а также неудачный опыт Афганистана и Ирака.

Новая стратегия, которую ее творец Леон Панетта называл «оборонной стратегией для XXI века», включала в себя пять основных нововведений: сокращение вооруженных сил (до 490 тысяч в течение пяти лет), создание легко развертываемых соединений, больший упор на нацгвардию и резервистов; смещение центра тяжести военного присутствия в Азию; использование принципа «ротационного присутствия», отказ от применения в обозримом будущем крупных оккупационных сил; стратегия «двух войн» — полномасштабной на одном театре военных действий (в Европе или на Тихом океане) при нанесении при сохранении способности «заморозить» усилия противника на втором; увеличение сил специальных операций, возможностей кибернетической войны и сил космического базирования[298].

В качестве едва ли не основной разрабатывалась концепция совместной воздушно-морской операции (joint air-sea concept), которая предусматривает интеграцию воздушных и морских сил по всем операционным полям — воздух, море, земля, космос и киберпространство. Считается, что концепция воздушно-морской операции разрабатывается применительно в Китаю[299]. Но, полагаю, она дает наиболее точное представление о том характере военных действий, с которыми может столкнуться Россия.

Принципы использования ядерного оружия определялись Обзором ядерной политики, который позволял сделать вывод о некотором сокращении роли ядерного компонента в военной политике США. Подтверждалась приверженность озвученной Обамой формуле «глобального нуля» (критики президента в военно-политическом истеблишменте считают ее наивной). Сужался спектр случаев, при которых США могли применять ядерное оружие, исчезли упоминания о возможности его использования против стран, создающих химическое и бактериологическое оружие. Основным предназначением ядерного арсенала объявлялось сдерживание ядерного нападения на Соединенные Штаты (видные демократы, включая председателя сенатского комитета по разведке Диану Фейстайн, настаивали на том, чтобы это было единственным предназначением).

Это оставляет возможность использования ядерного оружия против врагов, способных передать ядерные материалы террористам, а также совершающих нападение на США с применением химического и биологического оружия. Обама отказывался от планов разработки новых видов ядерного оружия.

В 2014 году разразилась серия скандалов, связанных с американским ядерным арсеналом — начиная с сообщений о разваливающихся ракетных шахтах 60-летней давности до исчезновения шести атомных бомб, которые по ошибке загрузили не в тот самолет, долго летевший над страной. Заговорили о системной проблеме стареющей ядерной триады и «самом будущем программы и арсенала, размер которого значительно превосходит потребности национальной обороны». Обама, отказавшись от первоначальной разоруженческой повестки, заявил о программе массовой модернизации МБР, бомбардировщиков и БРПЛ, которая будет стоить 1 трлн долл. в последующие 30 лет[300].

Одновременно упор делался на развертывание систем противоракетной обороны. Среди серьезных экспертов нет сомнений, что американская стратегическая ПРО направлена не только против «стран-изгоев», но также против Китая и России. На данный момент вся американская система состоит из четырех взаимосвязанных компонентов: ПРО территории США; европейская ПРО; ближневосточная ПРО; ПРО в Северо-Восточной Азии.

Особое внимание уделяется развертыванию системы «Оперативный глобальный удар» (Prompt Global Strike): нового класса неядерного ракетного оружия, размещенного на территории США и способного в течение часа поражать цель в любой точке земного шара. Эти средства доставки планируется размещать за пределами существующих ракетных баз с извещением России и Китая об их точных координатах, чтобы их запуски не воспринимались в Москве и Пекине как применение ОМП с ответными действиями. Считается, что высокоточное оружие дальнего радиуса действия, оснащенное мощными обычными боеголовками, способно решать те же задачи, что и ядерное, не провоцируя использование атомного оружия сторонами конфликта.

Но, наверное, самое важное изменение в последнее десятилетие произошло в характере проведения специальных операций США. В ходе войны с террором исчез водораздел между действиями секретных служб и вооруженных сил. Обращусь к вышедшей в 2013 году книге лауреата Пулитцеровской премии, корреспондента The New York Times Марка Мазетти «Путь ножа»: «Война распространилась на разные континенты, от гор Пакистана до пустынь Йемена и Северной Африки, от тлеющей клановой войны в Сомали до густых джунглей Филиппин. Фундамент секретной войны был заложен консервативным республиканцем и поддержан либеральным демократом, который был очарован наследством. Президент Барак Обама увидел в этом альтернативу беспорядочным и дорогим войнам, которые свергают правительства и требуют многих лет американской оккупации. По словам Джона Бреннана, одного из ближайших советников Обамы, которого он потом назначил руководить ЦРУ, вместо «молота» Америка теперь полагается на «скальпель»… Традиционная шпионская служба больше не занимается кражей секретов у иностранных правительств, Центральное разведывательное управление превратилось в машину для убийств, в организацию, занятую охотой на людей.

ЦРУ берет на себя функции, ранее ассоциировавшиеся с военными, а шпионы становятся солдатами, и наоборот. Американские военные используются в темных зонах американской внешней политики, и коммандос проводят такие разведывательные миссии, которые Вашингтон даже не мог мечтать одобрить до 11 сентября 2001 года. До этой атаки Пентагон мало занимался шпионажем с помощью людей, а ЦРУ официально не разрешалось убивать. С тех пор оба занимались и тем и другим, и военно-разведывательный комплекс символизирует новый американский способ ведения войны… В тайной войне, которая ведется по всей Земле, Америка преследует своих врагов, используя роботов-убийц и силы специальных операций. Она платит частным наемникам для создания секретных шпионских сетей, полагается на продажных диктаторов, ненадежные зарубежные специальные службы и разношерстные армии по доверенности»[301]. В одном только Пакистане таким образом убито больше 5 тысяч человек.

Обама создал в рамках Стратегического командования специальное Киберкомандование (US CYBERCOM), которое приступило к работе в октябре 2010 года. В его функции входит подготовка, координация, интеграция, синхронизация действий по проведению операций и защите информационных сетей Министерства обороны США, а также проведение военных информационных операций для поддержки действий вооруженных сил, обеспечения свободы действий американских и союзных вооруженных сил в киберпространстве, вывода из строя информационных средств противника[302]. Руководитель Киберкомандования Кит Александер заявил, что американский наступательный военный потенциал в принципе может быть использован против следующих целей противника: военные сети командования и контроля; сети противовоздушной обороны; военные платформы и вооружения; энергетические станции; банки и другие финансовые институты; транспортные информационные сети; национальные телекоммуникационные сети[303].

В США около трети оборонного бюджета идет на НИОКР и закупки вооружений и военной техники (в странах Европы — примерно 20 %, в странах БРИКС — 25 %), что составляет приблизительно 70 % всех мировых расходов на эти цели. По данным СИПРИ, из 100 крупнейших компаний, производящих оружие, 45 — американские, на долю которых приходится около 65 % продаж вооружений в мире (основной покупатель — Пентагон).

Впрочем, по мере улучшения экономической ситуации и ослабления «афгано-иракского синдрома» разворот к росту военных расходов и внешнеполитическому активизму вновь налицо. Принятая в феврале 2015 года Стратегия национальной безопасности утверждает: «Мы будем лидировать с позиции силы. После сложного десятилетия Америка становится сильнее с каждым днем»[304].

Тотальное единство ценностей

Белый дом выстраивал такую систему тематических и региональных приоритетов: союзники, быстро развивающиеся экономики, Россия, страны исламского мира, международные организации.

После Второй мировой войны активной стороной в отношениях между Америкой и странами Западной Европы выступали Соединенные Штаты. Интересы Вашингтона на европейском континенте, по словам Томаса Грэма, в последние десятилетия выражались тремя простыми формулами: не допустить доминирования какой-то одной державы в Европе и — в более широком смысле — в мире; минимизировать риск конфронтации великих держав в Европе, не позволив тем самым дестабилизировать мировую систему и уничтожить значительную часть благосостояния; развивать тесные торговые отношения на благо процветания Америки в долгосрочной перспективе. В современных условиях США нужна единая Европа, «разделяющая — в широком смысле — американские ценности»[305]. В 2010 году Барак Обама выступил со специальной статьей, в которой писал: «Ни с одним другим регионом у Соединенных Штатов нет такого близкого совпадения ценностей, интересов, возможностей и целей»[306].

Основные выводы группы свелись к следующему: НАТО как группировка, выигравшая холодную войну, должна и дальше играть ключевую роль в упрочении евро-атлантического единства и обеспечении безопасности; поскольку блоковая основа союзнических отношений между США и странами евро-атлантической зоны сохранилась, должен быть выработан согласованный блоковый подход к отношениям с ключевыми странами, не вошедшими в альянс: в Европе — Россия, Сербия, «нейтралы», на Ближнем Востоке — арабские страны, в Южной Азии — Индия, Иран и Афганистан. Соединенные Штаты и дальше должны играть роль гаранта безопасности своих союзников. При этом, в связи с неудачами в Ираке и Афганистане, финансовым кризисом, ростом Китая и других развивающихся экономик ставилась под сомнение способность США продолжать играть ту же лидирующую роль в отношениях с союзниками, что и в годы холодной войны.

На фоне украинского кризиса очевидно проявляется стремление США использовать его для увеличения военных расходов европейских стран. Налицо и стремление Вашингтона, перекраивая географию энергетических поставок, создать в ЕС рынок для американского сланцевого газа. Именно США продавливают в Европе жесткие санкции против России.

Соединенные Штаты активно работали над созданием системы крупных экономических группировок. НАФТА (North American Free Trade Agreement: Североамериканское соглашение о свободной торговле) много критикуют, но ее достижения трудно оспорить. «Объединив экономики Канады, Мексики и Соединенных Штатов, НАФТА создала региональный рынок размером в 19 трлн долл. с 470 миллионами потребителей. По оценке Торговой палаты США, шесть миллионов рабочих мест зависят от торговли с Мексикой и еще восемь миллионов — от торговли с Канадой. НАФТА бы ла первым полноценным договором о свободе торговли между развитыми и развивающимися странами»[307], — писала сопредседатель Совета по международным делам Карла Хиллс. Каждый день товары и услуги на 2 млрд долл. пересекают северную границу США, на 1 млрд — южную.

Сейчас Соединенные Штаты озабочены созданием сразу двух новых интеграционных группировок — Трансатлантической — со странами Евросоюза (речь об этом уже шла) и Транстихоокеанской. В переговорах о Транстихоокеанском партнерстве участвуют США, Канада, Мексика, Чили, Перу, Австралия, Новая Зеландия, Вьетнам, Сингапур, Малайзия и Бруней. Есть перспективы присоединения к переговорам Японии, что позволит объединить страны, на которые приходится 40 % мирового ВВП и мировой торговли. Геополитическое объяснение сформулировал еще в 2012 году Эдвард Люттвак: это ключевой элемент совместных усилий стран, опасающихся подъема Китая и намеренных «сдержать» его геоэкономическими методами[308]. Или, как сказал бывший глава аппарата Белого дома Уильям Дейли, «если мы не установим правила торговли в Азиатско-Тихоокеанском регионе, их установит Китай»[309]. Пекин это понимает и противодействует американским планам.

Препятствием служит и внутриполитическая расстановка сил в США. Главным лоббистом проекта является Барак Обама. Но в его собственной партии ТТП отвергается по идеологическим мотивам, поскольку последствий заключения опасаются тесно связанные с демократами профсоюзы, опасающиеся конкуренции, а многие либералы видят угрозы для национальных регуляторов финансовых институтов, природоохранных стандартов, защиты прав занятых. 2 мая 2015 года представители Демократической партии США во главе с Элизабет Уоррен, сенатором от штата Массачусетс (наиболее влиятельная женщина в партии после Хиллари Клинтон), заблокировали рассмотрение законопроекта, который бы наделил президента США полномочиями заключать международные соглашения о свободной торговле по упрощенной процедуре (законопроект Fast track). Республиканцам идеологически более близки идеи свободной торговли. Но в Конгрессе тон во многом задают те законодатели, которые не готовы поддерживать ни одну инициативу Обамы, даже если она созвучна им идеологически.[310]

Азиатско-Тихоокеанский регион все более важен для США. Торговые связи американцев со странами Восточной Азии уже давно значительно выше, чем с европейскими государствами. Симптоматичными были позиционирование Обамы как первого тихоокеанского президента Соединенных Штатов и заявленный им и Хиллари Клинтон «разворот в сторону Азии». «Президент разделял мое стремление поставить Азию в фокус внешней политики администрации, — вспоминала Клинтон. — Рожденный на Гавайях, проведший годы своего становления в Индонезии, он чувствовал сильную личную связь с этим регионом и понимал ее значимость… В течение следующих четырех лет мы использовали то, что назвали «дипломатией передового базирования» в Азии, позаимствовав этот термин от наших военных коллег»[311].

Количественные параметры сдвига американской политики озвучил министр обороны США Леон Панетта в июне 2012 года на диалоге Шангри-Ла в Сингапуре: к 2020 году 60 % военных кораблей США, включая 6 авианосных группировок, будут базироваться в АТР[312]. Роберт Каплан обратил внимание на то, что с размещением американских морских пехотинцев в Австралии и флота в Сингапуре Соединенные Штаты связали воедино свою систему военно-морского присутствия сразу в двух океанах — Индийском и Тихом, — и отныне «морская система безопасности Большого Ближнего Востока и Восточной Азии начнет сливаться в одну, охватывающую географически все южное окаймление Евразии»[313].

Вопросом номер один является, безусловно, усиление Китая, главного стратегического визави США в XXI веке. Наиболее опасным сценарием рассматривается его усиление за счет Соединенных Штатов, т. е. путем замещения их связей с ближайшими союзниками влиянием Пекина. На сегодня этого не происходит: ни один ключевой военно-политический партнер США в Восточной Азии не рассматривает КНР как альтернативу Вашингтону, напротив, все они видят в Соединенных Штатах единственное государство, способное сбалансировать Китай и не допустить его доминирования в регионе. И все же Китай определенно увеличивает свое влияние в Восточной Азии и пока успешно нейтрализует создание любых коалиций, которые были бы направлены против него. На развитие двусторонних отношений значительно повлиял мировой финансово-экономический кризис, который выявил высокую степень взаимозависимости между крупнейшей потребляющей и крупнейшей производящей экономиками мира.

Китай выступил главным кредитором Соединенных Штатов и локомотивом глобального выхода из рецессии.

В книге 2009 года Захари Карабелл ввел в употребление быстро ставший популярным термин Кимерика (Chimerica)[314], обозначавший симбиоз двух экономик. Заговорили — с легкой руки вездесущего Бжезинского — и о «Большой двойке» (G-2) — неформальном союзе США и Китая, способном решать судьбы мира. Команда Обамы (заместитель госсекретаря Джеймс Стейнберг сформулировала и новый подход к американо-китайским отношениям — «стратегическое заверение», подразумевающее толерантную позицию США в отношении увеличения геополитической мощи и влияния Китая в мире в обмен на сотрудничество с США по ключевым вопросам безопасности[315].

Китай не может быстро расстаться со своими долларовыми активами, не рискуя обвалить доллар и американскую экономику, что приведет к обесценению собственных золотовалютных резервов и сжатию важнейшего рынка сбыта. Но медленно он это делает: доля ценных бумаг США в золотовалютных резервах Китая сокращается.

На протяжении последних лет именно Китай был в центре военного планирования Соединенных Штатов. В Пекине прекрасно осознают антикитайскую направленность концепции «воздушно-морской операции» и не раз высказывали озабоченность на этот счет[316]. В Соединенных Штатах в порядке вещей обсуждение различных сценариев военных действий с Китаем, в том числе и в киберпространстве (соперничество в нем рассматривается как фактор, который может только приблизить войну горячую)[317].

В апреле 2014 года Обама совершил вояж в Восточную Азию, в ходе которого подписал новое военное соглашение с Филиппинами. Усиливается американское военное сотрудничество с Японией и Кореей, впервые морские пехотинцы США размещены в Австралии, увеличивается число вылетов американских боевых самолетов из Сингапура. Прозвучали заявления о намерении получить возможность для «временного военного присутствия» США во Вьетнаме, Индонезии, Малайзии. Пентагон активно реанимирует американские и японские аэродромы времен Второй мировой войны в Тихом океане для целей сдерживания Китая. Хотя сам Обама заявлял, что в его планы входит лишь «обеспечение соблюдения международных правил и норм», агентство Синьхуа расценило визит как часть «хорошо просчитанного плана посадить Китай в клетку»[318].

В Вашингтоне внимательно следят за подъемом Индии, которая с 2000-х годов рассматривается в качестве возможного стратегического партнера, противовеса китайскому и, возможно, российскому и иранскому влиянию, союзника в борьбе с радикальным исламизмом.

Рассматривая Индию в качестве перспективного экспортера безопасности «в Индийском океане и за его пределами», Соединенные Штаты не готовы сделать на нее решающую стратегическую ставку в регионе, подтверждая верность «долгосрочному стратегическому партнерству с Пакистаном, построенному на фундаменте взаимных интересов и совместных усилий». Приверженность США альянсу с Пакистаном остается важнейшим препятствием к американо-индийскому сближению.

В кратко– и среднесрочной перспективе вектор угроз национальной безопасности указывает на т. н. Большой Ближний Восток. Ситуация там, в исламском мире в целом, тесно переплетена с внутренней политикой США ввиду наличия крупных лоббирующих групп: влиятельнейшей еврейской общины, многомиллионного иранского, арабского и других мусульманских сообществ. Крайне важна для Вашингтона и энергетическая, и финансовая (арабские деньги хранятся главным образом в американских банках) составляющие ближневосточной политики.

Отношения Соединенных Штатов со странами исламского мира всегда развивались крайне неравномерно. Заметное место занимали союзники США — Египет, Саудовская Аравия, Кувейт, Иордания, Марокко и Пакистан. Они обеспечивали Соединенным Штатам необходимую поддержку и значительно смягчали трения между Вашингтоном и наиболее активными исламскими движениями.

В первые месяцы своего президентства Обама попытался сделать реверанс в сторону арабо-исламского мира, символом чего стала его речь в Каирском университете, действительно вызвавшая положительный резонанс у мусульман. Однако ее следствием явилось и снижение рейтинга Обамы до пяти процентов в Израиле, что стало угрожать уже электоральной коалиции Демократической партии, в которой еврейские организации играют заметную роль. Результатом стал очевидный откат от первоначально заявленной ориентации и возвращение к более традиционным подходам.

В вопросе арабо-израильского урегулирования Обама попробовал проявить жесткость и настоять на согласии Израиля на урегулирование по формуле создания двух государств. Однако Израиль после строительства защитной стены, обещаний поставок новых систем ПВО, прекращения обстрелов с территории, подконтрольной ХАМАС, почувствовал себя в относительной безопасности и не демонстрировал заинтересованности в каком-либо урегулировании. После убедительной победы правых под руководством Вениамина Нетаньяху на выборах в апреле 2015 года «многолетние борцы за мир и дипломаты, которые посвятили жизнь решению израильско-палестинского конфликта путем создания двух государств, пребывают в более депрессивном и деморализованном состоянии, чем когда-либо ранее»[319].

Большое внимание администрация Обамы уделяло Афганистану, где общество на грани разрушения, жертвы среди мирных граждан приводят к тому, что целые группы населения, которые раньше сохраняли нейтралитет, все чаще поддерживали талибов. В то же время часть афганцев сумела наладить взаимовыгодные отношения с оккупационными силами, в первую очередь, через полулегальный наркобизнес, в котором заинтересованы местные князьки и американские наркокартели. Администрация Обамы в 2010 году резко увеличила американскую военную группировку в Афганистане, чтобы добиться решающих военных успехов. Особых успехов добиться не удалось, и США начали обещанный к 2014 году вывод войск.

Стабилизация ситуации в проблемном регионе или стране (как в Германии или Японии после Второй мировой войны) далеко не всегда является целью политики США, часто их устраивает долговременная дестабилизация, не позволяющая поверженному противнику встать на ноги. И в случае с Афганистаном, существует мнение, США заинтересованы не в фиксации, а дестабилизации ситуации. Линия на взаимодействие с талибами (премьер-министр Абдулла Абдулла в 2015 году впервые объявил о готовности начать прямые переговоры с ними)[320] напоминает шаги по созданию Аль-Каиды для борьбы с просоветскими афганцами в 1980-е годы и может означать готовность американцев передать власть в руки тех сил, которые (при возможной поддержке тех же наркокартелей) будут представлять постоянную и серьезную угрозу для соседей Афганистана.

В США верили, что иракские силы безопасности умеют сохранить порядок. Но после ухода американских войск страна вновь скатилась к гражданской войне. В начале президентства Обамы в Афганистане и Ираке размещалось 180 тысяч американских военных, в начале 2015 года — менее 15 тысяч[321]. На войны в этих двух странах США истратили от 4 до 6 трлн долл., потери США составили 6,7 тысячи погибших, 51 тысячу раненых[322]. Потери другой стороны в Соединенных Штатах никогда не считали, но только в Ираке число умерших перевалило за миллион.

Авантюрная политика США в Сирии, где Обама поддержал близкие Аль-Каиде группировки в попытке свергнуть режим Башара Асада, в итоге обернулась огромной головной болью для Вашингтона. Выросшее и вооружившееся в Сирии Исламское государство Ирака и Леванта захватило значительную часть территории Сирии и Ирака, что потребовало нового военного вмешательства США. Известный журналист Питер Бейкер писал: «Обама оказался там, где точно не хотел быть. Надеясь закончить войну в Ираке, Обама стал четвертым президентом подряд, кто приказывает начать военные действия на этом кладбище американских амбиций»[323]. В 2015 году из Белого дома прозвучали заявления о том, что война против ИГ может потребовать годы[324]. «Президент Обама поспешил создать коалицию региональных суннитских держав — Турция, Саудовская Аравия, Катар, Иордания, ОАЭ и Бахрейн, — но все эти страны имеют повестку дня, отличную от американской, и уничтожение ИГИЛ не является их первым приоритетом, — замечает британский знаток проблемы Патрик Кокберн. — …Им нравится, что ИГИЛ создает больше проблем шиитам, чем им самим»[325].

Роль Пакистана с сокращением числа сил коалиции в Афганистане возрастет. Значительная часть пакистанской элиты делает ставку на радикальные исламистские силы в расчете с их помощью добиться контроля над обширной территорией к западу и северу от страны. Обвинения пакистанских спецслужб со стороны США в пособничестве террористам оправданы. Но у США нет альтернативы поддержке Пакистана.

Растущее значение в стратегии национальной безопасности США имеет фактор Ирана, роль которого как региональной державы в последние несколько лет заметно выросла в результате ослабления его извечного противника — Ирака, возможности оказывать серьезное влияние на политику его шиитского руководства, научного рывка, позволившего Ирану выйти на высокий технологический уровень, недоступный основным партнерам США из числа арабских стран, и продвинуться в реализации ядерной программы. Одновременно у США создалось впечатление, что они имели возможность осуществить успешную операцию по смене власти в Тегеране. После ухода с политической арены президента Ахмадинежада Белый дом возобновил диалог с правительством Рухани. Но это решение вызвало серьезное раздражение произраильского лобби в Вашингтоне и суннитских стран — партнеров США на Ближнем Востоке. Переговоры по ядерной сделке и снятию санкций с Ирана затянулись.

Революционные события в Тунисе, Египте, Ливии, обострение внутренней ситуации в Алжире, Йемене, Сирии, Бахрейне поставили под сомнение исходные посылки региональной стратегии США. «Отчаянная по неразумности поддержка «арабской весны», которая диктовалась совсем призрачной надеждой на укрепление позиций западной демократии в мире, обернулась ослаблением в основном проамериканских режимов. Ближний Восток стал качественно менее стабильным»[326].

Политика Обамы в отношении пятерки БРИКС включала несколько противоречивых элементов. С одной стороны, с каждой из этих стран США поддерживают достаточно плотные отношения. С другой стороны, налицо стремление не допустить консолидации группы БРИКС для совместных действий, особенно с другими развивающимися странами, что позволило бы им стать глобальным игроком в ущерб США. В Америке сотрудничество в рамках БРИКС обсуждается лишь в двух контекстах: это либо невозможно, поскольку страны слишком разные; либо реакционно, коль скоро пятерка способна бросать вызов «свободному миру». Но чаще существование БРИКС или его саммиты просто игнорируют.

Империя юристов

Тема паралича американской политической системы стала уже общим местом в трудах аналитиков. Ниал Фергюсон утверждает: «Американцы когда-то могли гордо заявить, что их система задавала модель миру, Соединенные Штаты были правлением закона. Сейчас же мы видим правление юристов, что не одно и то же». США, по его мнению, отстают от остального мира в таких аспектах, как эффективность политической системы, ясность законов, достаточность регулирования, эффективность правовой системы, гибкость при увольнении и приеме на работу[327].

По-прежнему исключительно большая роль отводится законодательной и судебной власти в ущерб исполнительной и делает процесс принятия любого серьезного решения предметом долгой борьбы, парализующей власть, считает Фукуяма. «Конфликты, которые в Швеции или Японии разрешатся через тихие консультации между заинтересованными сторонами внутри бюрократии, в Америке будут бушевать через формальную судебную процедуру… Политика является следствием сильно специализированного, а потому непрозрачного процесса принятия решений судьями, которые неизбираемы и обычно занимают свои посты пожизненно».

По-прежнему огромная и растущая роль групп интересов и лоббистов «искажает демократический процесс и приводит к эрозии способности правительства эффективно действовать». В 1971 году в Вашингтоне существовало 175 зарегистрированных лоббистстких фирм, к 2009 году их число выросло до 13 700 с годовым бюджетом более 3,5 млрд долл. В США высокие ставки налога на корпорации, но почти никто не платит по таким ставкам, потому что почти все крупные компании — через лоббистов — добились для себя различных лазеек и изъятий. Государство стало огромным, но при этом наименее эффективным из всех демократических стран. «В период острой политической поляризации эта децентрализованная система все меньше и меньше способна представлять интересы большинства, но дает чрезмерное представительство взглядам групп интересов и организаций активистов, что не добавляет суверенитету американского народа»[328].

Степень зарегулированности различных сторон жизни зашкаливает. Такого количества различных бумаг, как при поступлении на временную работу в Калифорнийском технологическом институте, я не заполнял никогда, даже в Администрации Президента СССР. Налоговый кодекс, если соединить все нормы, составит 73 тысячи страниц. Количество нормативных актов федерального правительства, штатов и местных органов власти не поддается исчислению. В исследовании конкурентоспособности Всемирного экономического форума США оказались на 76-м месте по «бремени государственного регулирования».

Новый тур дискуссий о качестве американской демократии вызвали известные скандалы с прослушкой и пытками. В июне 2013 года The Washington Post и The Guardian опубликовали данные, согласно которым с 2007 года АНБ по требованию ФБР начала секретную программу по сбору информации PRISM. Она была запущена на основании закона о контроле за деятельностью иностранных разведок (FISA) и принятого в том же году закона Protect America Act (PAA), который позволяет вести слежку за агентами иностранных спецслужб за пределами США без соответствующего судебного решения. Программа позволила разведслужбам получить доступ к аудио– и видеофайлам, проверять сообщения электронной почты, а также выяснять местонахождение и перечень контактов пользователей. В числе компаний, сотрудничающих со спецслужбами, были названы Microsoft, Yahoo! Google, Facebook, AOL, Skype, YouTube, Apple и PalTalk. Стало также известно, что по запросу ФБР крупнейшая телекоммуникационная компания США Verizon в течение трех месяцев передавала спецслужбам данные о телефонных звонках американских граждан.

Обама выступил со специальным заявлением, в котором подтвердил наличие такой программы, но заверил, что она «не касается граждан США и тех, кто живет на территории страны». Тем самым президент впервые признал: спецслужбы США шпионят за иностранцами через соцсети. По его мнению, это — «скромная плата за участие в войне с терроризмом». Ряд членов Конгресса США заявили протест, сообщив, что ничего не знали о подобной операции спецслужб, хотя Обама уверял, что с каждым конгрессменом был проведен детальный брифинг. Обеспокоенность сбором данных в Интернете высказали и официальные представители ЕС, других зарубежных стран. Но США дали понять, что не собираются отказываться от слежки[329].

В январе 2014 года Обама запретил АНБ прослушивать телефонные звонки внутри США без судебного решения. Но при этом не запрещается «случайная» прослушка, если она ведется в рамках слежки за иностранными гражданами. Правовая основа деятельности разведорганов, как утверждают американские правозащитники, это черный ящик. В основе лежит исполнительный приказ 12333 еще президента Рейгана. Правила постоянно меняются в коридорах исполнительной власти без участия Конгресса и даже специального секретного суда по вопросам разведки, который принимает решения по прослушке внутри страны[330].

Летом 2014 года Обама признал, что спецслужбы США для целей борьбы с терроризмом активно использовали пытки, а в декабре появился соответствующий доклад сенатского комитета по разведке объемом в 6700 страниц, который по настоянию спецслужб был засекречен. Достоянием гласности стала выжимка из доклада, на которую тут же поступило особое мнение республиканцев, а затем опровержение со стороны ЦРУ[331]. Образ страны как светоча демократии заметно потускнел.

В 2015 году США вступили в ситуации классического разделенного правления, когда президент принадлежит к одной партии, а контроль над обеими палатами Конгресса — другой. Паралича государственной машины удастся избежать, прежде всего, благодаря нежеланию республиканцев представать партией голого обструкционизма и вынужденной готовности Обамы идти на компромисс с законодателями[332]. Именно вследствие такого компромисса удалось в декабре 2014 года (уже после начала финансового года) принять федеральный бюджет, в котором под давлением республиканцев были отменены многие нормы, введенные в дни кризиса для регулирования финансовой системы. «То, что случилось — это не о свободном рынке, это о жульническом капитализме»[333], — возмущался Пол Кругман в статье «Реванш Уолл-стрита».

Огромное возмущение республиканцев вызвала проведенная исполнительным приказом Обамы реформа, которая позволит избежать депортации примерно 5 млн незаконных мигрантов. Немедленно власти 17 штатов подготовили иски в суды, обвиняя президента в превышении полномочий. Во главе протестов оказался наиболее страдающий от миграции из Мексики Техас, в котором стали даже собирать подписи за выход штата из США[334].

Началась очередная президентская избирательная кампания — 2016 года. У демократов наилучшие шансы на выдвижение у Хиллари Клинтон. Среди республиканцев многие отдают пальму первенства Джеббу Бушу. Так что не исключено, что следующий президент будет представлять одну из недавно правивших фамилий.

Долларовая монополька

Экономическая модель США характеризуется сравнительно низкой степенью вовлеченности государства в перераспределение ВВП. Уровень налогообложения и государственных доходов в США меньше, чем в развитых странах Европы, и составляет примерно 30 % ВВП, тогда как во многих европейских государствах — 45–50 % ВВП. В налоговой системе основной упор сделан на подоходные налоги, а косвенные налоги, в частности НДС, применяются меньше. Это — одна из причин высокого уровня частного потребления в США.

Уровень государственных расходов в Соединенных Штатах также весьма низок — примерно 35 % ВВП (правда, в годы кризиса они вырастали до 43 % ВВП). В структуре бюджетных расходов велики затраты на традиционные силовые функции, доходящие до 6 % ВВП, втрое больше, чем в Евросюзе. А расходы на социальное обеспечение, здравоохранение и образование, напротив меньше — 15 % в США и 30 % в странах ЕС. Крупнейшими защищенными статьями бюджета являются четыре ключевые госпрограммы: социальное обеспечение, в рамках которой выплачиваются пенсии, а также пособия вдовам, сиротам и инвалидам; Медикейд, предоставляющую медицинскую обслуживание малоимущим слоям населения; «Медикэр», финансирующая услуги здравоохранения для пенсионеров и инвалидов, а также «Помощь малоимущим» (Welfare). В целом на долю защищенных статей приходилось 56 % федеральных расходов, а на долю дискретных — только 38 %. Еще 6 % составляли процентные платежи.

Из-за переноса индустриальных мощностей в другие страны США потеряли за 10 лет 5,6 млн рабочих мест, и их доля в мировом промышленном производстве сократилась с 27 до 19 %, тогда как доля КНР выросла с 7 % до 19,7 %. Внутри страны концентрируются высокотехнологичные производства — авиакосмическая, медицинская, военная, телекоммуникационная, компьютерная, фармацевтическая.

В 2014 году США, как в 1990-е, опережали другие развитые страны по росту ВВП — до 4 % в последние два квартала по сравнению с 1,8 % для ОЭСР[335]. Но любопытен феномен последних лет: в США наибольший прирост демонстрировали традиционные отрасли экономики и те штаты, которые производят нефть и газ. Как отмечают американские аналитики, «большие победители в современной экономике — «материальные парни» — люди, которые выращивают зерно, бурят нефть и прокладывают трубопроводы»[336].

Прежде всего, следует отметить так называемую «сланцевую революцию» — резкое увеличение добычи сланцевого газа и нефти. В 2000 году на него приходилось только 2 % газоснабжения в США, в 2012 году — 37 %, а через два десятилетия эта цифра достигнет 65 %. Уже разведанные в США запасы позволят поддерживать современный уровень потребления газа на протяжении более чем ста лет[337]. Развитие сланцевых технологий позволило США еще в 2013 году стать крупнейшей газодобывающей страной в мире, а в первом полугодии 2014 года выйти в мировые лидеры и по добыче нефти — 11,5 млн баррелей в сутки. Падение цен на нефть имело двоякое последствие для американской экономики. С одной стороны, подешевевшее топливо оживило предпринимательскую и потребительскую активность. С другой, началось сокращение бурения новых скважин сланцевого газа, добыча которого становилась нерентабельной[338].

США — второй экспортер в мире (после Китая), по итогам 2013 года объем экспорта товаров и услуг превысил 2,3 трлн долл[339]. По темпам прироста в структуре американской внешней торговли лидируют также энергоносители — бензин, керосин, дизельное топливо, а также уголь (годовой прирост на 114 % в 2013–2014 годах), за которыми следуют нефть и газ (рост на 68,3 %). В среднем прирост по сырьевым товарам составил 32,7 %. И, напротив, доля США в общемировом экспорте промышленных товаров с 2001 по 2014 год снизилась с 19 до 11 % (Евросоюза с 22 до 20 %, тогда как доля Китая выросла с 7 до 21 %). Так что, вопреки установке Обамы, США увеличивают не высокотехнологический, а сырьевой экспорт[340].

Конкурентным преимуществом США является научно-технологическое лидерство. В 2010 году на долю США приходилось 34,4 % мировых расходов на научные исследования (Япония и Китай — по 12,3 %, весь Европейский союз — 23,3 %, Россия — 1,9 %). Из девяти важнейших технологий — композитные материалы и нанотехнологии, сельскохозяйственные, медицинские, энергетические, компьютерные, информационные, авиакосмические и автомобильные технологии — США занимают первую позицию в восьми областях (исключение — автомобили, которые лучше в Германии и Японии).

Самый мощный инструмент экономической политики США — доллар, который на протяжении почти 90 лет является основным, и 70 лет — практически монопольным платежным средством, инструментом накопления и кредита. Курс доллара вообще не волнует ФРС при проведении денежной политики. Долларом можно расплатиться в любой точке мира. Ими оплачивают экспортируемые из США товары. Очень хороший американский товар, с которого получается едва ли не наибольшая чистая прибыль, — бумажные доллары (они стоят казначейству не больше цены бумаги и печати), 60 % которых обращаются за пределами Соединенных Штатов. Их было бы еще больше, если бы не купюры в 500 евро, которые более популярны среди наркоторговцев, контрабандистов и других представителей международного преступного мира[341]. Удельный вес доллара в международных расчетах составлял 86 %, в международных резервах — 64 %, в иностранных банкнотах, обращающихся за рубежом, — 65 %, в хранящихся долговых обязательствах — 46 %[342]. Вместе с тем с появлением евро относительное место доллара уменьшилось, в этом же направлении действует растущий интерес к юаню.

С 1980-х годов Соединенные Штаты потребляют больше, чем производят, все глубже залезая в долг. Государственный долг США колоссален, он превышает размеры ВВП (как и совокупный размер долгов домохозяйств). Однако преимущество мировой роли доллара помогало покрывать дефициты федерального бюджета посредством «количественного смягчения», выпуска облигаций федерального правительства без угрозы для стабильности финансовой системы США. Имеет значение и то, что рынок ценных бумаг по размерам денежных активов значительно превосходит банковский сектор. Граждане, американские финансовые институты, иностранные центральные банки и компании бесперебойно поглощали выпуски американских государственных облигаций, которые рассматриваются как безрисковые активы, наличие которых обязательно в инвестиционных портфелях. Примечательно, что дело редко доходит до погашения этих обязательств. В отсутствие других привлекательных сфер приложения спрос на казначейские обязательства по-прежнему велик, и это позволяет заменять облигации, которым наступил срок погашения, новыми выпусками.

Даже тот факт, что рейтинговые агентства «Мудиз» и «Стэндэрд энд Пурс» в августе 2011 года впервые в истории понизили кредитный рейтинг США в связи с политическими рисками, не отразился на покупках облигаций американского казначейства иностранными кредиторами. Страны, располагающие избытком капитала, не имеют реальной альтернативы американскому инвестиционному рынку. В 2015 году Китай перестал быть главным держателем американского долга и с 1,223 трлн долл. уступил первенство Японии (1,224 трлн). Россия, резко сокращавшая эту позицию — со 164,9 млрд в 2013 году до 69,6 млрд, являлась двадцатым в мире держателем долга[343].

США по-прежнему опережают другие страны по капитализации рынка. В 10.10 утра 25 августа 2014 года индекс Standard&Poors-500 впервые в истории перевалил за отметку 2000, а общая капитализация эмитировавших акции компаний достигла 66 трлн долл. Индекс утроился с марта 2009 года, рынок рос на протяжении 65 месяцев. Впрочем, на фоне безграничного биржевого оптимизма зазвучали голоса, предупреждающие о возможности образования нового пузыря[344]. С началом войны с ИГИЛ в Ираке индекс вновь опустился ниже 2 тысяч.

Бюджет, предложенный Обамой на 2016 год (если республиканский конгресс его примет), исходит из повышения налогов, увеличения расходов, а также продолжения бюджетных дефицитов, превышающих 75 % ВВП, на ближайшее десятилетие. Американская экономика остается слабо глобализированной — экспорт товаров и услуг составляет только 14 % от ВВП, тогда как в ЕС — 26 %[345].

Огромным и во многом неподконтрольным остается рынок деривативов, связанный с процентными и валютными операциями, а также сделками с акциями, товарными контрактами, с банковскими кредитами. В середине 2008 года общий объем операций с деривативами на внебиржевом рынке, где происходит подавляющая часть этих сделок, достиг 672 трлн долл. (!). Под влиянием кризиса к середине 2010 года он сократился до 582 трлн долл., а затем снова стал расти. Компании в 2012–2013 годах получали рекордные прибыли, но не спешили их инвестировать, значительная их часть оседала на зарубежных счетах, уходя от налогообложения в США. 60 крупнейших американских компаний на конец 2012 года имели на заграничных счетах 1,3 трлн долл., выведя 40 % прибыли из-под налогов[346]. А в последнем квартале 2014 года прибыли корпораций упали на 1,6 % и были на 6,4 % ниже, чем годом ранее.

Серьезным источником опасений для американской элиты выступает деградация инфраструктуры. «Если Китай строит новые аэропорты и дороги, Европа, Япония, а теперь и Китай могут похвастаться высокоскоростными поездами, американские аналоги намертво застряли в ХХ веке, — сетует Збигнев Бжезинский. — Только на Китай приходится 5000 км железнодорожного полотна для сверхскоростных пассажирских экспрессов — в США нет ни одного. Аэропорты Пекина и Шанхая по эффективности и элегантности на десятилетия опережают свои эквиваленты в Вашингтоне и Нью-Йорке, которые все более унизительно отдают третьим миром»[347]. Крупные аварии на транспорте, как та, что в мае 2015 стряслась с поездом компании «Амтрэк» под Филадельфией, становятся все более частыми[348].

Быстро растет неравенство по расовой линии. Доход средней черной семьи с 2000 года снизился с 64 до 58 % от дохода белой семьи (у афроамериканской семьи 33 тысячи долл. в год, у белой — 55 тысяч). По накопленному богатству афроамериканская семья отставала от белой в 2005 году в 11 раз, в 2009-м — после того, как лопнул ипотечный пузырь, — в 20 раз. В 1960-е годы били тревогу по поводу того, что 25 % черных детей рождаются вне семьи. Сегодня этот показатель — 72 % (для белых — 29 %), причем почти всегда речь идет о действительно одиноких матерях. Школы для афроамериканцев недофинансированы, 17-летний школьник из негритянской семьи читает и считает, как 13-летний белый. 45 % белых в возрасте от 18 до 24 лет учатся в колледже и 36 % черных. Безработица среди афроамериканцев — 15 %, вдвое выше чем среди белых.

Правоохранительная система предвзята в отношении черных, что хорошо видно на примере города Фергюсона, где в 2014 году произошли серьезные волнения на расовой почве. К 30–34 годам каждый десятый афроамериканец оказывается за решеткой (37 % всего населения тюрем), а среди белых один из 61[349]. «Соединенные Штаты серьезно изменились после Акта о гражданских правах, — уверен социолог из Университета Калифорнии Джон Скрентни. — Но мы, американцы, все еще очень далеки от того дня, когда раса перестанет играть роль в обществе»[350].

Соединенные Штаты на протяжении всей своей истории были образцовым «плавильным котлом», в котором в единую американскую нацию успешно переплавлялись выходцы из разных стран и культур. Но с конца ХХ века активно заговорили о «культурной и политической фрагментации», «эрозии национальной идентичности». По мнению Хантингтона, это имело четыре следствия: «популярность доктрины мультикультурализма и разнообразия в группах элиты и специальных интересов, которые поставили расовые, этнические, половые и другие идентичности над национальной идентичностью; слабость или отсутствие факторов, которые раньше способствовали ассимиляции иммигрантов, при усилении тенденции среди иммигрантов сохранять двойные лояльности, идентичность, гражданство; доминирование среди иммигрантов, особенно из Мексики, говорящих на одном языке, не английском (феномен, беспрецедентный для американской истории), что усиливает тенденцию к испанизации и превращению Америки в билингвальное, бикультурное общество; денационализация важных сегментов американской элиты и растущий разрыв между ее космополитическими и транснациональными установками и все еще сильно националистическими и патриотическими ценностями американского народа»[351].

Соединенные Штаты располагают существенным демографическим дивидендом, преимущественно за счет иммиграции. Вместе с тем кризис оказал воздействие и на демографическую ситуацию: в последние годы темпы прироста населения падали из-за безработицы в цветных семьях, решений молодежи подождать со вступлением в брак или заведением ребенка. В 2010 году количество родившихся по сравнению с предыдущим годом сократилось на 124 тысячи, в 2011-м — еще на 46 тысяч. Сегодня уровень фертильности в США составляет 1,9, что меньше, чем, скажем, во Франции или Великобритании[352].

Не все блестяще в образовательной системе. По уровню среднего образования Соединенные Штаты не входят даже в первую двадцатку наиболее успешных стран, уступая Польше и Эстонии. Однако по университетскому образованию Америка пока не имеет себе равных. Фарид Закария пишет: «Высшее образование — лучшая промышленность Америки… Имея 5 процентов от населения Земли, Соединенные Штаты полностью доминируют в области высшего образования, обладая либо 42, либо 68 процентами университетов, входящих в пятьдесят лучших вузов мира (в зависимости от того, каким рейтингом вы пользуетесь). Ни в какой другой сфере преимущество Америки не является столь подавляющим»[353]. На сферу образования тратится 7 % ВВП, доля лиц с высшим образованием в составе рабочей силы — 30 %, среднее число лет обучения американцев — около 13[354]. Поставлена задача к 2020 году иметь самый высокий в мире процент выпускников с высшим образованием (сейчас США пятые в 43 % — после России, Канады, Японии и Израиля), подготовить 100 тысяч учителей по естественным наукам, технологическим, инженерным и математическим дисциплинам. Впрочем, по оценкам экспертов, в США существуют 125 университетов, которые «способны обеспечить значительную часть важнейших фундаментальных знаний и практических исследовательских открытий, которые создаются в мире»[355].

США — абсолютный лидер по совокупным расходам на здравоохранение (около 18 % ВВП, в сравнении с 11 % в среднем по странам ОЭСР). Однако лишь 29 % американцев имеют обязательную государственную страховку, это — наименьший показатель среди всех стран ОЭСР, а 16,7 % населения США не имеют никакой медицинской страховки (а среди лиц, не имеющих гражданства — 46 %).

Констатируя социально-экономические проблемы США, следует в то же время подчеркнуть, что экономика США все еще составляет примерно пятую часть мирового ВВП, только на потребление американских граждан приходится более 15 % ВВП планеты. Реальный (внедряемый) научно-технический прогресс мира во многом сконцентрирован в Соединенных Штатах. Тезис о крахе доллара пока не имеет под собой оснований: США не «печатают деньги», а продают ценные бумаги, которые экономические агенты других стран покупают добровольно. Долговые проблемы США менее остры, чем в странах ЕС и Японии.

Русские наоборот

Каковы «истоки американского поведения»? Декан факультета политологии МГИМО Алексей Богатуров выделял несколько универсальных компонентов внешнеполитического мышления США: «Уверенность в превосходстве — первая и, возможно, главная черта американского мировидения… На идее превосходства высится махина американского патриотизма — неистощимо многообразного, сводимого, однако к общему знаменателю: многое в Америке нужно исправить, но это — лучшая страна в мире. Идея превосходства — такая же въевшаяся черта американского сознания, как чувство уязвленности (обиды на самих себя) — современного русского. В данном смысле американцы — это «русские наоборот»… В США могут, не стесняясь, словесно «отхлестать» любого президента. Но усомниться в Америке? Унизить собственную страну даже словом — значит, по американским понятиям, выйти за рамки морали, поставить себя вне рамок приличия… Оборотная сторона американского патриотизма — искренняя, временами слепая и пугающая убежденность в том, что предназначение Соединенных Штатов — не только «служить примером миру», но и действительно «помогать» ему прийти в соответствие с американскими представлениями о добре и зле».

Идея «свободы-демократии» (liberty) легко трансформируется в идею «свободы Америки», что подразумевает не только право США быть свободными, но и их право свободно действовать. Представление об оправданности американского превосходства дает возможность отбросить сомнения в уместности расширительных толкований прав и глобальной ответственности США. Американцам трудно понять, почему другие страны не хотят скопировать практики и институты, доказавшие свое преимущество в США. Стремление «обратить в демократию» против воли обращаемых (в Ираке и Афганистане) — болезненная черта американского мировосприятия. Ирония по этому вопросу вызывает в Америке недоумение или холодную отстраненность.

Сферой исключительных американских интересов в Вашингтоне считают весь мир. При этом никакой другой стране не полагается иметь военно-политические интересы в Западном полушарии, Северной Америке, на Ближнем и Среднем Востоке. Американцы терпят факт наличия у России и Китая собственных стратегических интересов в непосредственной близости у их границ. Но попытки Москвы или Пекина создать там зоны своего исключительного влияния воспринимаются Вашингтоном как противоречащие его интересам.

Международная жизнь — последнее, что интересует американцев, они поглощены внутренними делами, если речь не идет о крупной войне, типа иракской. Но и такая война — вопрос для американца внутренний. Соль новостей из горячих точек — это не страдания иракцев или афганцев, а сколько еще американских солдат может погибнуть и вырастут ли цены на бензин? «Представления о географии, истории, культурных особенностях внешнего мира не очень занимают американцев. Все, что не является американским, значимо лишь постольку, поскольку способно с ним соперничать»[356]. Там искренне полагают, что если в мире есть что-то стоящее, то США его купят.

«Изоляция привела к тому, что американцы плохо понимают мир за пределами своей страны, — уверяет Фарид Закария. — Американцы почти не знают иностранных языков, почти ничего не знают о зарубежных культурах и по-прежнему даже не думают о том, что эту ситуацию надо исправлять. Американцы редко сравнивают что-либо с мировыми стандартами, потому что убеждены: именно их путь самый лучший и самый прогрессивный… Американские политики постоянно и неразборчиво требуют, клеймят, накладывают санкции и проклинают целые страны за их ошибки и упущения. Только за последние пятнадцать лет Соединенные Штаты наложили санкции на половину населения планеты. Мы — единственная страна, которая издает ежегодный отчет о поведении всех других стран. Вашингтон, округ Колумбия, похож на пузырь, раздутый от самодовольства, и здесь совершенно не понимают, что происходит во внешнем мире»[357].

Концепция «американской исключительности» не только жива, но и становится все более популярной. Дотошные аналитики подсчитали, что этот термин появлялся в национальных публикациях 457 раз в 1980–2000 годах, 2558 раз в 2000–2010-м и 4172 раза в 2010–2012 годах, став чуть ли не центральным в предвыборной полемике между Обамой и Ромни. «Исключительность — не просто риторическое устройство, — пишет президент MapStory Foundation Роберт Томс. — Это не просто концепция или аргумент, это переплетенная связка идей, которые в совокупности представляют американскую веру, или идеологию. Американская исключительность предполагает веру в то, что Соединенные Штаты уникальны среди всех стран, а для многих — превосходят все другие. Согласно опросу Гэллапа в декабре 2010 года 80 % американцев положительно ответили на вопрос, имеют ли США «уникальные особенности, которые делают их величайшей страной в мире». Другой взгляд на исключительность состоит в том, что Америка имеет специальную предначертанную роль в делах мира, который она должна вести за собой. Для кого-то американская исключительность это миссия долга, для других — прикрытие для империализма»[358].

Америку бессмысленно осуждать, а тем более пытаться ее поменять. Она такая, какая есть, и иной в обозримом будущем не станет. Ее надо понимать и с учетом этого понимания строить свою политику.

Если несколько лет назад в Вашингтоне рассуждали о том, как растянуть однополярный момент на весь XXI век, то сейчас с легкой руки Фарида Закарии популярны рассуждения о наступлении «постамериканской эпохи». «С ростом активности других стран огромное поле деятельности Америки неминуемо сократится… Новый порядок отнюдь не означает заката Америки, потому что я верю в американскую мощь и в то, что в новом мире не будет сверхдержав, а будет разнообразие сил, между которыми Вашингтон сможет лавировать и которые, возможно даже, поможет направлять. Но все же, говоря чисто экономическим языком, по мере подъема всего остального мира Америку неминуемо ждет спад»[359].

Холодная война миров

В вышедших в 2014 году мемуарах Роберт Гейтс давал весьма критическую оценку политики США на российском направлении, подчеркивая, что «с 1993 года Запад и, особенно, Соединенные Штаты сильно недооценивали степень российского унижения от проигрыша холодной войны и распада Советского Союза, что означало конец многовековой Российской империи. Самонадеянность после этого крушения американских официальных лиц, ученых, бизнесменов и политиков, которые говорили русским, как им строить внутреннюю и внешнюю политику (не учитывая внутреннего психологического воздействия падения со сверхдержавного статуса), привела к глубоким и долговременным обиде и горечи… Слишком быстрое после коллапса СССР включение столь большого количества ранее подчиненных ему стран в НАТО было ошибкой… Когда Россия была слабой в 1990-е и позже, мы не принимали российские интересы всерьез. Мы не утруждали себя взглянуть на мир с ее позиции и не выстроили отношения на перспективу»[360].

Россия оказалась относительно высоко в системе внешнеполитических приоритетов администрации Обамы — как один из поднимающихся крупных центров силы, крупный игрок на энергетическом рынке, единственная страна, обладающая способностью создать экзистенциальную угрозу Соединенным Штатам, и возможный источник угроз безопасности в Евразии. Белый дом приостановил реализацию планов ускоренного принятия Украины и Грузии в НАТО при сохранении военного сотрудничества на уровне, необходимом для фактической подготовки к членству. При этом, как справедливо сетовал директор Института США и Канады РАН академик Сергей Рогов, «у стратегического партнерства России и США нет внутриполитической базы»[361].

Война в Южной Осетии была интерпретирована как свидетельство возрождения авторитарной и агрессивной России. На слушаниях в комитете по делам вооруженных сил сената США 24 марта 2009 года генерал Джон Крэддок, одновременно руководящий Европейским командованием ВС США и Объединенными ВС НАТО в Европе, заявил: «Если до тех пор прогноз США и НАТО основывался на отсутствии угрозы вторжения в Европе и Евразии, то теперь ошибочность этого прогноза представляется доказанной»[362]. Следствием подобных оценок стали демонстративное возобновление планирования конвенциальных военных действий против России в случае «агрессии» против государств Балтии и программа военно-воздушных и военно-морских учений в непосредственной близости от наших границ весной — осенью 2010 года.

Вместе с тем оказалась возможной «перезагрузка». В ее основе, считал Эндрю Качинс из Карнеги, лежали три главные причины: «(1) растущая срочность разрешения иранского ядерного вопроса; (2) нужда в дополнительных транспортых путях в Афганистан для поддержки растущего военного присутствия и (3) возвращение к более многостороннему подходу для обеспечения ядерной безопасности и укрепления режима нераспространения»[363].

Новый тур обострения отношений наметился в связи с избирательным циклом 2011–2012 годов в России, возвращением Путина на пост президента, волной обвинений Москвы со стороны Вашингтона в усилении диктаторских тенденций и нарушениях прав человека и, наконец, в связи с событиями в Сирии. В США заговорили о начале новой холодной войны, не жалея эпитетов в адрес России.

Во время президентской кампании 2012 года кандидат республиканцев Митт Ромни называл Россию «геополитическим врагом номер один». Осуществленные в июне 2013 года перестановки во внешнеполитической команде Обамы, когда его помощником по национальной безопасности стала Сьюзан Райс, а послом США в ООН — Саманта Пауэр — представительницы интервенционистского крыла, пришедшие на смену прагматикам и реалистам, — тоже не предвещали ничего хорошего для российско-американских отношений[364]. Новое обострение вызвало дело Эдварда Сноудена, которое США восприняли как пощечину.

Наступление на российские интересы продолжилось через организацию Вашингтоном смены режима в Киеве. По признанию заместителя госсекретаря Виктории Нуланд, на «поддержку демократии» на Украине только США израсходовали в последние годы 5 млрд долларов. Для России это вызов не геополитический — это вызов экзистенциальный, и Москва повела себя соответственно. Референдум о присоединении Крыма к России, а затем поддержка Москвой ополченцев Новороссии, с оружием защищавших свой край от киевской карательной операции, оказались серьезнейшим вызовом для руководства США, которое не могло демонстрировать бессилие в ситуации, когда престиж Америки в мире падает.

Вопрос «Что делать с путинской Россией?» стал одним из центральных, если не центральным в американской внешней политике, на который прозвучал весь спектр ответов.

Наиболее жесткую позицию заняли неоконсерваторы, чьи взгляды озвучивали и правые республиканцы, обвинявшие Обаму в непростительной слабости и призывавшие вернуться к холодной войне и сдерживанию. Сенатор Джон Маккейн утверждал: «В течение пяти лет американцам говорили, что «опасность войны сокращается», что мы можем выходить из мира без особого вреда для наших целей и интересов. Это создало впечатление, что Америка слаба, а на таких людях, как Путин, слабость выглядит провоцирующе»[365].

Фукуяма призвал не увлекаться борьбой с исламистами и помнить, что главными угрозами мировому порядку выступают Россия и Китай. Путин перешел критическую черту: «Весь европейский порядок после холодной войны базировался на признании Россией того, что русские меньшинства в соседних странах останутся на месте. Путин поставил это под вопрос, и последствия будут ощущаться от Молдовы до Казахстана и Эстонии». Выход Фукуяма видел в «возрождении НАТО как настоящего военного альянса, а не инструмента для продвижения демократии, и создании международной структуры, которая не позволит соседям Китая остаться с ним один на один»[366].

Либеральные интернационалисты, к числу которых принадлежал и сам Обама, предлагали широкий набор мер. Бывший посол в Москве Майкл Макфолл, которому явно не дают покоя лавры Кеннана, опубликовал в марте 2014 года статью «Вступая в конфронтацию с путинской Россией». Это своего рода «короткая телеграмма», но с теми же выводами. Россия слаба по сравнению с СССР, у нее нет союзников. Достаточно возродить политику конфронтации, подтянуть партнеров, открыть глаза китайцам и среднеазиатам, помочь Украине превратиться в образцовую демократию, задавить Россию санкциями — и она будет сокрушена или встанет на путь истинный под знаменами сторонников демократических ценностей[367]. В августе Макфолл конкретизировал свои предложения в статье «Чтобы побить Путина, поможем Украине». Эта поддержка должна была включать предоставление Киеву максимума разведывательной информации, нелетального военного снаряжения, информационную кампанию против России в СМИ и Интернете, помощь беженцам, международную конференцию доноров для сбора средств на восстановление Донбасса, содействие экономическим реформам и демократической консолидации Украины, диалог с подлинными представителями Юго-Востока (не связанными с Россией), децентрализацию и гарантии использования там русского языка[368].

У России нашлись сторонники среди американских ультраконсерваторов. Так, Патрик Бьюкенен полагает: «Путин пытается показать, что Москва — это праведный город современности, а также центр сопротивления контрреформаторства новому язычеству. В войне культур за будущее человечества Путин твердо и уверенно водружает российский флаг на стороне традиционного христианства. В его недавних выступлениях прослеживаются отголоски деклараций Иоанна Павла II, который в своей энциклике Evangelium Vitae (Евангелие жизни) в 1995 году подверг Запад суровой критике за его поклонение «культуре смерти»[369].

Еще сильнее солидаризируются с Путиным американские левые и антиглобалисты. Один из них — Дон Мартен — утверждает: «Когда-нибудь историки, возможно, назовут происходящее началом конца надменной, свихнувшейся от гордыни американской империи — если, конечно, это не станет началом конца человечества. Ученые объяснят, что виной всему была полная безответственность трехглавого чудовища по имени Обама-Байден-Керри и его бесчисленных летучих обезьян — неоконсерваторов и либеральных интервенционистов»[370].

Политика Обамы в отношении России, как, впрочем, и во многих других случаях, явилась сочетанием рецептов неоконсерваторов и либеральных интернационалистов. «Своими, с американской точки зрения, вызывающе несистемными действиями в Крыму Москва фактически поставила вопрос о способности Вашингтона как мирового лидера добиваться поставленных целей и поддерживать нормы и принципы сложившегося после 1991 года миропорядка… Поэтому «своеволие ревизионистской державы» необходимо решительно пресекать. Поворот к сдерживанию России в рамках подобного восприятия ситуации был неизбежен»[371]. Были введены санкции против многих представителей российской элиты, нефтегазового, оборонного и банковского секторов России. С осени 2014 года во всех своих речах Барак Обама стал называть Россию в числе трех основных угроз безопасности человечества, наряду с Исламским государством и лихорадкой Эбола.

Во второй год конфликта хор голосов при обсуждении политики в отношении России становится чуть более взвешенным, хотя в основном остается антироссийским. Так, Стив Сестанович, активно расширявший НАТО, работая в администрации Клинтона, видит ответ в возвращении к долговременной ремилитаризации Европы, увеличении присутствия «натовского сапога» в Восточной Европе и вооружении Украины[372]. Но все больше экспертов уверяют, что давно пора вступить в политический диалог с Москвой об основах безопасности в Европе, поскольку «поиск конфронтации с Россией в конце концов может привести к Армагеддону»[373].