Беседы с Маккартни Нойер Пол Дю

Глава 14. Британская легкая музыка

Маккартни дает новую жизнь забытой благородной форме

Пол относится к послевоенному поколению детей из рабочего класса, учившихся в школе за счет государства. В задачу такого образования входило привить уважение к определенным ценностям и вкусам, характерным для среднего класса. Это сработало для Пола в отношении английской литературы.

Но вот с классической музыкой как-то не задалось.

«Уроки музыки? – он пожимает плечами. – Если б у нас в школе кто-нибудь поставил пластинку Элвиса, мы бы слушали как завороженные. На этот урок все бы стадом повалили. А на самом деле мы вырубали пластинку и резались в карты».

Дома ему тоже не внушили любовь к классике:

Радио имело большое значение, особенно Би-би-си. Самое раннее, что помню, – «Слушаем с мамой», из классики я ничего больше не слышал. Радио давало очень широкое образование: передавали эстраду, немного классической музыки.

Но классику у нас дома вырубали, потому что мой батя скорее уважал джаз. Если передавали симфонию, он выключал приемник. Так что я никогда по-настоящему не слушал классику, только эстрадную музыку, в основном британскую.

Британская легкая музыка – оркестровый жанр, расцвет которого пришелся на 1940—1950-е. Ее влияние, вкупе с семейными песенными вечерами и трескучими пластинками на 78 оборотов, Маккартни впитывал так же естественно, как дневной свет. Однако попытки родителей добиться чего-то путного от его игры на фортепиано ничем не увенчались:

К музыке я подхожу очень примитивно. Я не хочу учить ноты. Меня это как-то не привлекает. Это слишком серьезно, слишком похоже на домашнюю работу в школе. Я из-за этого и бросил фортепиано. Как только мне задали домашку, я понял: «Ну всё, я бросаю». Домашку я ненавидел. Когда учительница фортепиано что-то задавала, «выучи эти четвертные», все такое, твою ж мать, меня это бесило. Сама музыка мне нравилась, но дальше этих первых уроков я так и не двинулся.

В 1957 г. его отношение, вероятно, могла бы резюмировать Rock and Roll Music Чака Берри, впоследствии перепетая битлами, где старина Чак признается в неколебимой любви к биг-биту и выражет презрение ко всему, что «звучит как симфония». В то же время Пол поневоле дышал культурной атмосферой, в которой классическая музыка по-прежнему считалась вершиной совершенства. В самом деле, осваивая гитару, они с Джорджем оттачивали свое мастерство на Бурре из лютневой сюиты ми минор Баха – десяток лет спустя ее влияние проявилось в песне Blackbird. Получается, что широкий ум Маккартни рано или поздно проникался всем.

Обосновавшись в Лондоне, тем паче будучи гостем артистического семейства Эшеров, Пол созрел для того, чтобы узнать что-то помимо рока. В нем начал расцветать вкус к более формальной музыке, и с тех пор он не переставал его культивировать. Однажды я спросил его, какие пластинки в своей коллекции он считает наиболее ценными. Он назвал пластинку гитариста Джулиана Брима, исполняющего Концерт для лютни и струнных Вивальди, Аранхуэсский концерт Хоакина Родриго и Придворные танцы из «Глорианы» Бриттена («Всегда думал, что это круто. Очень приятная музыка»).

Битлам повезло сделаться протеже Джорджа Мартина: будучи ремесленником от коммерческой поп-музыки, их продюсер при этом прекрасно понимал классические формы. Из всех четверых членов группы именно Полу в большей степени хотелось воспользоваться этим богатейшим источником знаний:

Мне очень повезло, что у меня под рукой всегда был такой человек, как Джордж Мартин, по-настоящему разбирающийся в музыке. В каком-то смысле он напоминает писца – придворного писца, как в Древнем Египте: «Запиши сие, писец, достань свой папирус, отошли послание Клеопатре, пусть приходит в гости попить чайку».

Нам всегда казалось нормальным, что музыку за нас записывает кто-то другой, если это наш друг и он хорошо нас понимает. Творческий процесс из-за этого не прерывается. Не то что ты кому-то передаешь работу, просто он это записывает, потому что ты сам не в состоянии. Это как перевод на другой язык, чтобы это смогли понять музыканты – профессиональные музыканты… Хотя я ли не профессионал? Ну, в общем, ты понял, о чем я.

Познания Мартина в классической музыке позволили превратить сырые композиции, подобные Yesterday и Eleanor Rigby, в утонченные оркестровые произведения, не слишком приторные и не слишком помпезные. Он также сыграл ключевую роль в первых подступах Пола к сочинению полноформатной музыки – саундтреку к фильму 1966 г. «Семейный путь».

Основным вкладом Пола в музыку к «Семейному пути» был меланхоличный вальс Love in the Open Air, исполненный коллективом под названием «Оркестр Джорджа Мартина». Мартин пропустил эту композицию через серию вариаций, часто с аранжировкой для духового оркестра, в которой звучало эхо неброского северного колорита фильма. У самого Маккартни дед играл на ми-бемольной бас-тубе в подобном оркестрике, столь типичном для эдвардианского Ланкашира; нечто подобное должно присутствовать и в генах Sgt. Pepper.

Сам Пол в «Семейном пути» не сыграл, хотя на конверте пластинки его имя напечатано крупнее не бывает. Да и на самом деле, это совсем не классическая музыка. Однако она уже предвещала одно из направлений, по которому пойдет «внепрограммная» карьера Пола.

Проходят десятилетия, а музыка «Битлз» не сдает позиций. Если в начале шестидесятых сравнения с Шубертом, которые позволяли себе музыковеды, смотрелись чудно, то сейчас они уже не вызывают полемики. Многие признают, что лучшие произведения группы сравнимы с творчеством людей в белых париках и сюртуках. Но прошло немало времени, прежде чем сам Пол отважился ступить на эту неизведанную территорию. Liverpool Oratorio (1991 г.) стала его первым полноценным опытом в области классической музыки.

Заручившись поддержкой американского дирижера и композитора Карла Дэвиса, он согласился на заказ написать что-нибудь к 150-летнему юбилею Королевского ливерпульского филармонического оркестра. Премьера произведения должна была пройти в грандиозном англиканском соборе этого города, возвышающемся напротив детской площадки, где он когда-то играл. Это то самое место, где его не приняли в хор, когда он был мальчишкой. Теперь этому хору предстояло присоединиться к оркестру, чтобы исполнить дебют Пола в классической музыке.

«Мне интересно и волнительно, – рассказывал он мне, когда начал работать с Дэвисом. – Я ничем подобным раньше не занимался. Но в то же время я только это и делал, потому что это тоже песни. В данном случае хорошо, что произведение не обязано придерживаться формулы «вступление – первый куплет – припев – куплет – проигрыш – припев – куплет – вступление – припев два раза – фейдаут», как в большинстве поп-песен. Можно себя не ограничивать. В серьезной музыке никогда не нужно возвращаться к припеву, если не хочется. Сама форма безумно интересная:

У меня всегда была к этому склонность. Мне всегда нравилось, как звучит валторна, всегда нравились струнные квартеты. У меня были такие вещи, как Yesterday и Eleanor Rigby или еще I Am the Walrus, написанная с Джоном. Мы достаточно соприкасались с этим миром, чтобы чуточку в этом разбираться. Ты встречаешься с музыкантами, узнаешь некоторые секреты, разные штучки, благодаря которым функционирует оркестр.

В основе оратории лежит полуавтобиографическая история, разделенная на восемь музыкальных частей.

Оратория написана по мотивам моих детских лет в Ливерпуле. Так что она начинается в военные годы: двое родителей в бомбоубежище ждут ребенка. Родить ребенка во время войны – это что-то. Завести ребенка вообще не простое дело. Но Ливерпуль в войну – это точно одно из мест, где камня на камне не оставили. Моему отцу, как пожарнику, приходилось гасить немецкие зажигательные бомбы.

Поэтому первая часть очень хаотична: творится что-то непонятное, это почти авангардизм. Затем в середине действия появляется лучик надежды, типа прорыв, надежда на будущее. Это трогательный момент: вокруг творится такое дерьмо, а они всё же надеются на будущее.

Следующая часть посвящена школьным годам, а дальше отрочество. Мы не будем напирать на битловский период; этому периоду в моей жизни и так уделяют слишком много внимания. Остальные периоды интересны не меньше, особенно мне. Особенно Ливерпуль, там столько всего было!

Школа – это был вообще дурдом. Честное слово. Мы бросались «ссаными бомбочками». Бывает, дети хвастаются: «Ха, мы бросаем водяные бомбочки! Наливаем в воздушный шарик воду». Вам, детишки, и не снилось, чем мы наполняли бомбочки.

Я кое о чем из этого рассказал Карлу. Например, мы «сачковали». Он спросил: «Что это значит?», он же американец. Ну прогуливали, отлынивали.

Мы часто ходили на кладбище при соборе, потому что школа рядом. Вели себя крайне кощунственно, снимали рубашку и загорали, лежа на могильных плитах. Должен признать, что мы довольно неуважительно вели себя по отношению к покойникам, но нам это как-то в голову не приходило. Однако Карлу эти воспоминания нравятся, тем паче что ораторию представят как раз в этом соборе.

Дэвис, как до него Джордж Мартин, претворил идеи Пола в партитурную реальность. И в ходе их сотрудничества не освоивший нотную грамоту рокер-самоучка открыл для себя ту непривычную дисциплину, которой требует работа над классической музыкой:

Например, приходится думать о том, в какой они тональности. Я так никогда не делаю, не забочусь об этом. Обычно я записываю песню в той тональности, в какой сочинил. Беру и ору, если тогда орал, или пою очень тихо, если сочинил ее в тихую ночь. Я не могу ее представить в другой тональности.

А теперь мы обсуждаем, например, диапазон тенора – отсюда досюда – или диапазон меццо-сопрано. До меня дошло, что в рок-н-ролле-то вообще ни хера подобного нет! Об этом даже не задумываешься. Я делаю так [кричит высоким голосом]: «Уа-а-а!», и этого даже в нотах нет. А потом вот так [низким бархатистым голосом]: «Ба-ба-ба…». Это просто смехотворно. Как следствие проще замести следы своего присутствия. По крайней мере Бетховен или Моцарт обычно писали прямо для парня, который должен был это петь, ему не приходилось орать «уа-а-а!». Такого даже в нотах не пишут. А вот мы подобную хрень себе позволяем. Мы такое делаем, просто чтобы объявить, что сейчас будет соло.

Интересно, как именно это записывается. Потому что когда музыка записана, то видна ее структура. Это как картину рисовать – песню понимаешь лучше, когда видишь ее в записи. Чтобы ее сыграл оркестр, нужно дать ему максимум указаний.

Когда играешь с группой, то говоришь музыкантам: «Так, ля мажор, Twenty Flight Rock», и они уже просекли и играют. С виолончелистом такое не прокатит. Он не поймет, о чем ты, а вот гитарист поймет: аккорд А, на мотив Blue Suede Shoes, например. А виолончелисту нужно все объяснять, это дисциплинирует, и это хорошо.

Структурность – это интересно. Это мне напоминает «Эбби-роуд» и «Пеппера», мы их сделали как бы структурированными. Мы знали, что поставим сюда, что необходимо вот здесь, знали, что A Day in the Life встанет вот сюда.

Благодаря оркестру у меня вдруг появилась куча возможностей. Я называю его «самый лучший синтезатор». В прошлом году я побывал на «промс»[42], и это было как будто наблюдаешь за действием синтезатора изнутри. Разница только в том, что здесь все настоящее.

В этом есть много физического труда. Приходится тратить восемьдесят минут на то, чтобы записать, что должна играть первая скрипка. Затем нужно все повторить заново, тобы записать, что играет виолончель, а потом – гобой. Так что виолончелист получит десять страниц нот, где его вообще нет, но ты обязан указать, что он ничего не играет целых десять страниц. Нужно перевести кучу бумаги, чтобы писать для оркестра. Это как дело у юристов – нужно перелопатить миллион страниц.

В 1995 г. Пол поведал мне о втором опусе, который согласился написать, на этот раз к столетию со дня основания EMI: «Да, его будут отмечать в 97 году. Что, в общем, уже не за горами, надо поторопиться. Я заметил, что склонен соглашаться на проекты, потому что это будет лет через пять».

Standing Stone стала первой полноценной симфонией Маккартни. Структура этого чрезвычайно амбициозного произведения опирается на написанную Полом поэму, «в которой я пытаюсь описать чувства кельта, задающегося вопросами о происхождении жизни и тайне человеческого бытия». Эта увлеченность кельтскими мифами о сотворении мира имеет для Пола глубокие корни. Ранее, увидев загадочные узоры, вырезанные в таинственном ирландском доисторическом кургане Ньюгрейндж, он сочинил композицию под названием Spiral.

Spiral, вероятно, лучшая его отдельная работа в этой области, была выпущена на компакте 1999 г. Working Classical. Этим названием («Рабочая классика») Маккартни, разумеется, иронически пнул буржуазный имидж классики как жанра. Это был призыв прирожденного «народника» нести высокое искусство в массы.

Этой задаче способствовал и формат альбома. Прибегнув к помощи оркестра и струнного квартета, он комбинировал новые произведения с инструментальными переработками номеров своего бэк-каталога. Присутствие некоторых старых песен было вполне ожидаемо, а некоторые удивили. При этом ряд композиций отдавал дань памяти покойной супруге: My Love, Maybe I’m Amazed, Golden Earth Girl, She’s My Baby и, конечно, The Lovely Linda. Из пяти классических композиций две – короткие и без труда понятные, как поп-песенки, а три произведения подлиннее по-настоящему украшают проект.

Вполне справедливо, что Working Classical производит впечатление такой целостности: Маккартни представляет свое творчество как нечто неделимое. К поп-музыке или «высокому искусству» он равно подходит как к попытке выразить универсальные чувства посредством мелодии и темпа. Разница в структуре, оркестровке и сложности почти побочна. И характерно, что этот альбом он выпустил всего через несколько недель после его полной противоположности – полного рок-разгула Run Devil Run.

Ecce Cor Meum («Се мое сердце» по-латыни) родился из очередного приглашения, на сей раз от Колледжа Магдалины в Оксфорде, собиравшегося отмечать открытие нового концертного зала. Заказ поступил вновь на ораторию, при этом выбор темы оставили за Полом. Работа была отложена из-за кончины Линды, но произведение в итоге представили публике в 2001 г., а в 2006 г., сделав некоторые изменения, он записал соответствующий альбом. Четыре части и особенно трогающая интерлюдия Ecce Cor Meum пропитаны христианской музыкальной традицией – название было навеяно надписью на статуе Христа, которую Пол увидел в одной церкви, – однако в них нет решительно ничего доктринального. В настроении и посыле произведения чувствуется духовный подъем. Равно как и Standing Stone, это гимн радости и веры в силу человеческой любви, сливающейся с превосходящей ее благожелательной жизненной силой.

О следующем порученном ему заказе, Ocean’s Kingdom, я услышал впервые в 2010 г… Мы разговаривали с Полом в его офисе в МПЛ, и мое внимание привлек причудливый застекленный шкафчик на отдельном столике. «Ты знаешь Джозефа Корнелла? Это он такие ящики делает. Мне нравится название: “Гостиница “Нептун”». Я узнал, что умерший в 1972 г. американский художник Корнелл известен своими помещенными в застекленные ящики коллажами из случайно найденных предметов.

«Я работаю над проектом про подводный мир и все такое. Это будет балет, прикинь – его будет танцевать “Нью-Йорк Сити балет”. В общем, мне нет удержу!

Балет? Ну что же, вроде бы до сих пор только балет вы и не писали.

Я думал, как его назвать, и вдруг осенило: «“Гостиница “Нептун”, зашибись название! Как Hotel California, только балет».

К вечеру мировой премьеры в конце 2011 г. название успело измениться на «Царство Океана», Ocean’s Kingdom. В течение четырех полностью инструментальных действий танцоры разыгрывают на сцене сказку о несчастной любви земного принца и водяной принцессы.

Даже если не считать эти масштабные проекты, наследие Маккартни – ибо к этому времени оно заслужило столь церемонное слово, как наследие, – растекается в куда большем количестве направлений, чем может вместить любая рок-дискография. В 1989 г. он записал саундтрек для короткометражного мультфильма «Закон Домье» (вышел в 1992 г.), основанного на рисунках французского художника XIX века Оноре Домье. В другом интервью мы обсуждали его работу над мультфильмом о Руперте, и это не говоря о более традиционных песнях для саундтреков к фильмам – как, например, «Шпионы, как мы», комедии Джона Лэндиса 1985 г. В 2014 г. Маккартни написал музыку для игры Destiny. Ее центральная песня Hope for the Future напоминает музыку из бондианы.

Как он сам сказал, ему нет удержу.

Работы в классическом ключе постепенно стали ощутимой частью творчества Маккартни. Его готовность выступить почти в любом музыкальном жанре подогревается не тщеславием и не желанием повысить свой культурный престиж, а всего лишь искренним оптимизмом. Он берется за что угодно и верит, что если как следует попытаться, то, вероятно, получится что-то хорошее.

Издавший сборник стихотворений Пола поэт Эдриан Митчелл пишет, что Маккартни «не относится к плеяде ученых поэтов или поэтов-модернистов. Это народный поэт, вписывающийся в традиции народной поэзии». Возможно, о классической музыке его сочинений мы тоже могли бы сказать что-то подобное. Традиция, к которой он относится, – британская «легкая музыка», в середине XX века доносившаяся из любого радиоприемника или кинотеатра.

Прилагательное «легкая» в данном контексте намекает на неизменную приподнятость мелодий, однако в этом стиле присутствовали и утонченность, и широкий спектр эмоций. Этот жанр вышел из классической музыки и в итоге закрепился где-то рядом с поп-музыкой, вобрав в себя немало элементов обеих культур. Линию его предшественников можно проследить от Моцарта и Гайдна до Элгара с Гилбертом и Салливаном и даже, в более позднее время, до таких знаковых композиторов радио и кино, как Эдвард Коутс, Альберт Кетелби и Ричард Эддинселл.

Впоследствии этот жанр оттеснило в сторону бесцеремонное нашествие поп-музыки под предводительством, естественно, «Битлз»; то, что от него осталось, превратилось в ничем не выдающеесся направление в музыке, известное как изи-листнинг. Однако британскую легкую музыку золотого века как жанр презирать ни в коем случае не стоит. На самом деле кажется, что Маккартни был рожден именно для этой формы. Мы можем услышать, как он возрождает лучшие ее образцы в некоторых пассажах Standing Stone, Working Classical и Ocean’s Kingdom.

И если посмотреть на него с этой точки зрения, то Маккартни не легковес в классике, но тяжеловес легкой музыки. И в наши дни это делает его важнейшим наследником забытого великого искусства.

Из чего вытекает наш следующий вопрос: что бы обо всем этом сказал Джон Леннон?

Глава 15. Джон

Это часто представляют себе как титаническое соперничество. Но такого не было

Я присутствую при том, как Пол заполняет анкету журнала MOJO, приуроченную к специальному выпуску «Герои на все времена»:

Кто ваш герой?

Джон Леннон.

Когда этот человек впервые произвел на вас впечатление?

На гулянке в Вултоне в лето Господне бог весть какое.

Что вас в нем восхищет?

Огромный талант, блестящее остроумие, смелость и чувство юмора.

Оказал ли он на вас влияние?

Еще как!

Случалось ли ему вас разочаровывать? Ослабевало ли когда-либо ваше восхищение им?

Да, периодически, когда нам случалось поцапаться. Но это бывало редко.

Самый известный из живых ливерпульцев стал более открытым в отношении самого известного покойного ливерпульца. Почти в каждом моем интервью с Полом Маккартни всплывают отсылки к Джону Леннону, даже когда я не спрашиваю его специально. Очевидно, что их непростое сотрудничество до сих пор живо в его памяти.

В те годы, когда они работали вместе, их таланты не только дополняли друг друга, но и были равны. Каждый находил в другом свой точный противовес, и именно этот тончайший баланс, казалось, порождал их гениальность. Их отношения как битлов были и сотрудничеством, и соперничеством – случалось ли им сочинять по одиночке или в паре, они оба в итоге выигрывали.

A Day in the Life, венчающая пластинку Sgt. Pepper, вероятно, самый великий миг их «химии»: два независимых голоса создают в итоге одно совершенное целое. Линия Пола коренится в обыденном стоическом оптимизме его характера; линия Джона заблудилась в абстракции и сомнениях; обоих одолевает одно и то же похожее на сон удивление. За несколько месяцев до этого нечто подобное происходило на Penny Lane и Strawberry Fields Forever, объединенных на одном сингле.

Но мне также нравится подсознательный контраст, который можно услышать на песне A Hard Day’s Night. Как только изнемогающий от любовного томления Джон начинает терять терпение, как его неудовлетворенность неожиданно вознаграждается исступленной радостью в голосе Пола на «бридже»: «Когда я до-о-ома…» И кажется, что всё в порядке[43].

Даже впоследствии, когда по вине усталости и ссор участников великая авантюра «Битлз» подходила к концу, Леннону и Маккартни удавалось вновь почувствовать непринужденную радость, которая сблизила их в бытность юными рокерами. Как-то вечером весной 1969 г. – Джорджа и Ринго не было поблизости – они оба отправились на Эбби-роуд и записали The Ballad of John and Yoko. Само название наверняка не могло не напоминать Полу о недавних разладах внутри группы, однако он оказался на высоте, и его игра на басу и на ударных, а также бэк-вокал звучат исключительно крепко и цельно.

Леннон и Маккартни занимали столь важное место в жизни друг друга, что неудивительным образом упоминали друг друга в песнях. Жаль, что наиболее яркий пример со стороны Джона – его песня 1971 г. How Do You Sleep? ибо оскорбления похлеще в поп-музыке еще поискать. Пол, как известно, отстреливался менее явными насмешками, о чем свидетельствует его пластинка Ram, но в тот период он ответил Джону песней Dear Friend, в которой как раз звучит надежда на примирение.

Разумеется, смерть Леннона в 1980 г. все изменила. После этой трагедии Пол упоминал былого соратника исключительно с уважением. Чтобы выразить ярость, смешанную с горем, он даже написал стихотворение «Придурок из придурков», направленное против убийцы и опубликованное в сборнике Пола «Черный дрозд в ночи». Однако в одной из песен альбома Tug of War (1982 г.) он выразил свои чувства более мягко. Вот что он рассказал мне о ней в 1989 г.:

Я написал Here Today, думая о Джоне. В этой песне говорится что-то вроде: «Если бы ты сегодня был с нами, то сказал бы, наверное, что мои песни дерьмо. Но ты бы это сказал не всерьез, потому что на самом деле ты хорошо ко мне относишься, я же знаю». Я как будто говорю: «Давай, не прячься за очками, посмотри на меня». На самом деле это даже была песня о любви, не о любви к Джону, а любовная песня о Джоне, о наших отношениях. Я пытался бороться с демонами в собственной голове.

Тяжело, когда такой человек, как Джон, тебя публично критикует, потому что он буквально разносил в пух и прах. Так что я написал эту песню, чтобы постараться с этим смириться. Я думал исполнить ее со сцены, но потом кто-то предложил: «Почему бы тебе не исполнить какую-нибудь песню Джона? Это будет трогательно». Так и есть, меня правда проберет, я даже не знаю, удастся ли мне ее спеть – как я преодолею волнение. [Год спустя Пол действительно исполнил на концерте несколько песен Леннона.] Но было бы здорово ему кивнуть или подмигнуть, потому что он был клевый парень. Он больше всех повлиял на мою жизнь, и полагаю, я повлиял на его.

Но что здорово в отношении нас с Джоном, так это то, что это были я и Джон, точка. А все остальные пусть говорят: «Ну он типа сделал вот это и вон то». Что приятно, так это то, что я могу подумать: это мы с Джоном сидели в комнате. Это мы с ним написали эту песню, а не люди, считающие, что они все про это знают. Мне-то наверняка виднее. Это я с ним был в комнате. Но иногда в это невозможно поверить.

Развивая эту мысль, он написал песню Early Days, вошедшую на альбом 2013 г. New: «Похоже, что у всех есть собственное мнение, – поет он по поводу комментариев в свой адрес. – Но другим этого у меня не отнять». Как будто чтобы подчеркнуть собственные воспоминания, он играет на контрабасе, некогда принадлежавшем Биллу Блэку, аккомпанировавшему Элвису Пресли, – этот дикий, дерзкий элемент присутствовал на тех самых волшебных пластинках, что некогда сблизили Пола и Джона.

По воспоминаниям Маккартни, Леннон как партнер был намного импульсивнее его:

Джон был вечно готов спрыгнуть с утеса. Он мне так однажды и сказал: «Не хочешь попробовать спрыгнуть?» Я ответил: «Иди на хрен. Давай ты прыгнешь, а потом мне расскажешь, как оно». В этом, в общем, и есть разница наших характеров. Джон, между прочим, предложил: «Не хочешь попробовать трепанацию?» [Бурение отверстия в черепе в медицинских целях или в попытке развить психические способности.]

Джон проникался всеми этими идеями, потому что Йоко говорила: «Это то, что надо с точки зрения искусства, мы должны это сделать». А люди в моем окружении, наоборот: «Забавная идея, Макка, но мы так не можем сделать». Она была типа его сержантом Пеппером, она предоставляла ему свободу все это делать.

На самом деле ей все было мало. «Сделай больше, сделай вдвое больше, будь смелее, разденься!» Она его все время подталкивала, и ему нравилось. Его никто до этого не стимулировал.

Но, к сожалению, он зашел слишком далеко, стал принимать героин, всякую хрень – так что совсем никуда. Он написал кучу отличной музыки, но, с другой стороны, он и мог позволить себе все это выпустить наружу – все эти странные стороны своего характера, которые до этого не осмеливался показать.

Со временем в «Битлз» песни, действительно написанные Ленноном и Маккартни совместно, стали появляться все реже, но негласное право наложить вето – или, напротив, одобрить – оставалось в силе:

Совершенно верно. Например, Джон приносил мне показать Glass Onion. Я помню, мы в Сент-Джонз-Вуд, и он спрашивает: «Вот, что ты об этом думаешь?» Мы проверяли песни друг на друге, как обычно показываешь написанное приятелю. Он у меня спросил: «Как думаешь, вставить эту строчку: “Моржом был Пол”?» Я говорю: «Да! Еще бы! Гениальная строчка».

Как правило, я одобрял его вещи, и, надо сказать, он одобрял мои – например, в Hey Jude я собирался выкинуть строчку: «Нужное тебе движение на твоем плече». Он воспротивился: «Ты что, это же лучшая строчка в песне».

Часто там не было особой критики, просто мы хотели друг друга подбодрить. Случалось, что все то время, что мы писались в студии, я проводил с чувством, что строчка никудышная. Но стоило ему дать добро, и я думал – строчка улет! И с ним так же было – он знал, что мне нравятся слова «моржом был Пол», так что по крайней мере двое из нас были за. Это была сила единства.

От юношеских дурачеств в Ливерпуле и Гамбурге до головокружительных излишеств мировых турне Пол и Джон, вероятно, вместе пережили больше, чем может вместить огромная литература о «Битлз». Но Маккартни вспоминает и моменты, когда Леннон был не столь самоуверен.

Например, во время последних гастролей по США репортеры учинили ему допрос с пристрастием в связи со злополучным высказыванием: «Мы популярнее Иисуса». «Ну твою же ж мать, – говорит Пол. – Ну ляпнул Джон лишнего, ну и что? Разве у него нет права совершить ошибку? Он натерпелся страху, и если тебе случалось видеть эти интервью, то Джон там нервничает как… То есть мы же были там, понимаешь? На нас весь Библейский пояс[44] ополчился. Это не смешно. Мы пытались отшучиваться, но было не очень-то забавно».

Я ловлю себя на том – и жаль, что так происходит, но виноваты в этом трагические обстоятельства, – что пытаюсь оправдываться в связи с Джоном. Терпеть не могу это делать, да и никогда не чувствовал надобности, но поскольку его застрелили и он превратился в мученика… Некоторые люди начинают думать, что «Битлз» – это только он и был, дорогуша, больше никого не было. Джордж просто стоял наготове с медиатором и ждал, когда подойдет его соло.

Так вот, это неправда. Джордж сделал много всего, а не просто, блин, сидел и ждал своего соло. И Джон бы вам первый это сказал. Но Джона вознесли на пьедестал, и он теперь как святой.

Нельзя винить людей за то, что они так считают, потому что это была ужасная трагедия. Я не вижу беды в том, что говорю что-то для восстановления справедливости, но не хочется выглядеть, будто я оправдываюсь. Это хреновая позиция: «Нет, я правда тоже что-то делал. Я правда написал многие песни, это не Джон!» Ну да ладно…

Так что для Маккартни это деликатная тема. Его подход к работе также был фактором, различавшим обоих музыкантов, особенно в последние годы жизни Джона, когда они восстановили отношения:

У Джона бывали периоды, когда он отрекался от всех своих достижений. Я помню, он мне позвонил и пожаловался: «Слушай, чувак, нет ничего сложнее, чем отречься от нашей славы. Мы подсели на славу, но нужно о ней забыть». Я спрашиваю: «Эй, объясни, пожалуйста, ты о чем?» Я его выслушал, и прошел где-то год с того времени, он вернулся в музыку, и что он, как известно, сказал? «Этой домохозяйке надо бы устроиться на работу»[45]. То есть он в корне изменил мнение. «Этой домохозяйке нужна работа».

Это и мое мнение. Мне бы хотелось меньше отвлекаться. Хотелось бы иметь больше времени на то, чем я занимаюсь, но как только начинаешь вслушиваться в эту философию, получается, что у тебя слишком много времени…

Пол любит рассказывать историю, касающуюся его хита 1980 г. Coming Up. Пластинка попала Леннону в тот момент, когда он готовился записать альбом Double Fantasy, ставший для него последним:

По всей видимости, Джон услышал ее у себя в Нью-Йорке. Я видел один документальный фильм о Джоне, и там кто-то рассказывал: «Я притащил эту пластинку Пола Джону и поставил ее. Джон вскричал: “Твою мать, этот засранец написал хорошую песню! Я должен вкалывать!”» Мне приятно думать, что я заставил его оторвать задницу от дивана.

Это приятно, потому что мы всё время так подталкивали друг друга. Я слушал какую-то песню и думал: «Надо вкалывать!» – и это здорово. Это часто представляют себе как титаническое соперничество. Но такого не было. Это было дружеское состязание, в котором, собственно, была необходимость. Он что-то сочинял, и я восклицал: «Ни фига себе! Теперь я должен что-то сделать». И у него было так же, поэтому я горжусь этим случаем.

Ирония последних пяти лет жизни Джона, от рождения его сына Шона в 1975 г. до событий 8 декабря 1980 г., в том, что Леннон в большей степени стал семьянином. Он выразил эту позицию на нескольких песнях альбома Double Fantasy и на его продолжении Milk and Honey, выпущенном уже после его смерти. Учитывая имидж Пола как приверженца домашнего уюта, интересно отметить, как перевернулся этот устойчивый стереотип:

Да, это очень мило. Ты правильно говоришь, что существовали стереотипы – это был культивировавшийся имидж. Мы уже говорили о Джоне, о том, что все считали, что он такой суровый, герой рабочего класса. Как тебе известно, он был на самом деле герой среднего класса, из Вултона. Посмотри на его дом – заметишь разницу. Это мы были шпаной, а у него было полное собрание сочинений Уинстона Черчилля; ни у одного нашего знакомого такого не было. И я думаю, он его даже читал.

С Джоном было связано так много стереотипов. Хорошо, что в конце – это одна из величайших удач в моей жизни – в последний год его жизни мы помирились. Слава Богу за это, иначе мне сейчас было бы так хреново, если бы я, как прежде, был с ним в ссоре и потом бы это произошло. Случившееся и без того ужасно. Круто, что я начал ему звонить. У нас в Англии была забастовка булочников [в ноябре 1978 г.] Я позвонил ему и спросил: «Что делаешь?» Он отвечает: «Хлеб пеку». – «Ого! Это ж я хлеб пеку». Представь себе все эти стереотипы, и тут Джон и Пол такие болтают о выпечке хлеба. У него только что родился Шон, он рассказывал про своих кошек, как семенит по квартире в халате, выпускает кошку погулять и меняет пеленки ребенку. Я и сам все это делал, и, как ты говоришь, это записали в стереотипы. Просто потому, что я об этом говорил в открытую.

Мне это очень нравилось. Очень грело, что наконец можно вести с ним такие разговоры. Мы как будто вернулись к тем временам, когда были мальчишками. Мы могли говорить о вещах несущественных, но это было очень важно.

Насколько убийство Джона вывело Пола из строя? Если не принимать во внимание его арест за хранение наркотиков в Японии в начале 1980 г. и последующую заморозку концертного графика «Уингз», то, что он почти на десятилетие прекратил гастрольную деятельность, кажется поразительным. «Да, это связано с Джоном», – признался он мне, когда мы разговаривали в 1989 г.:

Но что поделать. Как сказал Мохаммед Али: «Когда Господь меня призовет, тогда и пойду». Однажды он так или иначе тебя к себе приберет. У нас было много подобных страхов в «Битлз», и да, я знаю, что накануне начала турне я обычно терзаюсь: «Мама родная, я что, правда сейчас поеду на гастроли?» Но нужно жить своей жизнью.

Раньше бытовало такое выражение: «Жизнь в тени атомной бомбы». Ну да, так и есть, но что толку в том, чтобы так мыслить? Нужно с этим смириться. Нам всем что-то грозит. Я не единственный, кого могут ограбить или застрелить. Нужно просто скрестить пальцы и много стучать по дереву.

Вернувшись в строй, Маккартни установил себе программу выступлений живьем, которая с тех пор практически не прерывалась. Выступая в Ливерпуле в 1990 г., он приурочил к этому событию исполнение серии песен Джона Леннона:

Я не хочу сходить с ума по этому поводу: «О священная память дорогого мне существа» – и все такое. Я не хочу становиться слишком манерным. Но я был рад, что состряпал небольшое попурри, просто песни, которые приятно петь. И как волнительно впервые в жизни петь песни Джона! Это должно произойти в Ливерпуле; если я это сделаю, то именно там.

Он сам пел Lucy in the Sky with Diamonds – я помню, что он исполнял ее с Элтоном, и он еще заметил, что «в итоге ему досталась партия Пола». А Элтон пел его [Леннона] партию. Так что ему пришлось петь «в небесах с брильянтами» в более высоком регистре.

[Леннон исполнил эту песню с Элтоном Джоном в Мэдисон-сквер-гарден 28 ноября 1974 г. Заключительной песней – и последней в жизни, спетой Ленноном перед публикой, – была написанная Полом I Saw Her Standing There. Он посвятил ее «своему былому нареченному по имени Пол».]

Я тоже что-то подобное чувствовал: мне в итоге пришлось петь партию Джона на Help! и Give Peace a Chance. Которую, конечно, мне исполнять не доводилось. И еще Strawberry Fields Forever – такое удовольствие ее петь. Я всегда ее любил, так что подумал, не буду манерничать, не буду ломать себе голову. Изначально я планировал взять акустическую гитару и просто четверть часа стоять на сцене, играя песни Джона. Но тогда получается что-то вроде «Маккартни исполняет репертуар Джона Леннона», тем более что я один, и мне показалось, что в этом слишком много претензий.

Так что я подумал, а что, если просто разучить эти песни с группой? Они будут частью основной программы, но мы просто сделаем паузу и скажем: «А сейчас небольшой трибьют».

Если бы Джон не повстречал Пола, их судьбы сложились бы по-другому, невозможно угадать как. И наши тоже. Невозможно предсказать, что бы стало с миром; вероятно, бессмысленно и пытаться. Однако это, конечно, заманчиво. Однажды один журнал попросил меня предложить свою версию, и я решил попробовать:

В один судьбоносный день пятнадцатилетний Пол Маккартни отправился на велосипеде в Вултон и повстречал подростка немного постарше по имени Джон Леннон, игравшего в скиффл-группе на летнем празднике. Что произошло бы, если бы они не встретились?

Представим себе, что праздник отменили из-за дождя или что Пол решил сходить в кино. Насколько изменилась бы история человечества? Обеднел бы наш мир или стал лучше? Давайте попробуем представить.

Джордж Харрисон пошел по стопам отца и стал водителем автобуса. Дважды в день он ездит по маршруту Риббл 311 от Скелхорн-стрит, что в Ливерпуле, в Блэкберн, графство Ланкашир. «Чертова дорога, – стонет он. – В ней четыре тысячи колдобин»[46]. Однако этот малый философского склада ума. «Чем дальше заедешь, – говорит он Носатому Ричи, работающему кондуктором, – тем меньше узнаешь»[47].

Флегматичный Ричи кивает и барабанит пальцами парадидл[48] по столу в столовой. С тех пор как в 1966 г. «Рори Сторм и Харрикейнз» отыграли свой последний Летний сезон для «Батлинз», жизнь дарит ему мало радостей.

После убийства Кеннеди в 1963 г. американцы погрузились в уныние, и в аэропорту его имени никто не сошел с небес, чтобы их взбодрить. Россия демонтировала Берлинскую стену. «Наша молодежь ездит на Запад, – сообщает советская пресс-служба, – но там так скучно, что наши граждане всегда возвращаются домой». СССР готовится отпраздновать свое столетие.

Короля рок-н-ролла Элвиса Пресли никто не свергал. Ни один выскочка не посягнул на его господство, и он скромно и не зная печали живет в Мемфисе. Рок-движение окончилось пшиком, но настал новый золотой век для профессиональных авторов песен: в самом деле, что бы в Брилл-билдинг[49] делали без Саймона и Циммермана?

Чуть подальше в баре на Западной семьдесят второй улице пьяный ливерпульский моряк по имени Джонни Леннон презрительно матерится, завидев по вспыхивающему экрану телевизора кадры выступления неизменно популярного Танцевального оркестра Пола Маккартни. Он затевает драку с мрачным парнем из Нью-Джерси, работающим на грузоперевозочную фирму «Спрингстин и сын», и обоих выгоняют из бара.

«А мы могли бы быть его конкурентами», – говорят они друг другу, с кислым видом волоча ноги по тротуару. Леннон разбил свои очки а-ля Бадди Холли. Лежащий в сточной канаве флаер рекламирует уан-вуман-шоу никому не известной японской перформансистки.

В Лондоне некто Дэвид Джонс, разноглазый глава одного из рекламных агентств в Сохо, жалеет, что в свое время бросил саксофон. Кто знает, вдруг бы ему нашлось местечко в биг-бэнде Реда Дуайта[50]. Как там в прошлое воскресенье на вечерней службе сказал преподобный Джаггер? «Не всегда удается получить, что хочется». Сколько в этом правды. Что тут скажешь, дела у британского рок-н-ролла так и не задались.

Ценители, конечно, могут поживиться черной музыкой, импортирующейся из Штатов. После 1963 г., кроме соула и хип-хопа, слушать стало нечего. Но даже в Америке их распространение ограничивается расовой принадлежностью. Никто не знает, как заинтересовать широкую белую публику пластинками из Детройта или Комптона, что в округе Лос-Анджелес.

Сон Англии полвека никто не нарушал, и Елизавета правит до сих пор. «Монархия в Соединенном королевстве» – патриотично гласит слоган в витрине Элитной галантерии Макларена, Кингз-роуд, 430[51].

Но, конечно, все было совсем не так. На той летней гулянке в Вултоне Пол Маккартни и Джон Леннон не разминулись. Бабочка хлопнула крылышками, и где-то далеко обрушилась гора.