Беседы с Маккартни Нойер Пол Дю

Глава 23. Панки и конкуренты

Я что, буду волноваться, что не танцую, как Майкл Джексон?

В своих публичных высказываниях о других музыкантах Маккартни редко агрессивен. Он склонен скорее хвалить, нежели нападать. Те немногие конфликты, которые у него случались – с Джоном и Йоко, с Филом Спектором и в некоторой степени с Майклом Джексоном, – были не в его характере. Но если он и избегает столкновений, то в нем, несомненно, живет дух соперничества.

Со времен первых конкурсов талантов в Ливерпуле и, впоследствии, борьбы за признание в лондонской поп-схватке он явно нацелен на победу в игре и не останавливается, даже доказав свое превосходство в мировом роке.

Пусть статистика продаж показывает, что панк-рок конца 1970-х и близко не подходил к тому, чтобы подорвать позиции Маккартни и ему подобных, но я сомневаюсь, что он когда-либо мог испытывать самодовольство. Панк – по крайней мере на родине Пола – бросал вызов поп-аристократии, к которой он принадлежал. Мне никогда не встречалась ни одна звезда его поколения, которая бы не испытавала некоторую экзистенциальную угрозу в этот период иконоборцев с ирокезами.

Известно, что «Рамонз» свое название выбрали в честь эфемерного псевдонима Маккартни, Пол Рамон. Однако его ассоциировали со старой гвардией рок-н-ролла теснее, чем Джона Леннона, чей бунтарский имидж до сих пор не был забыт, и тем паче, чем Дэвида Боуи или Брюса Спрингстина. Эпоха панк-рока стала первой в истории поп-музыки, когда атрибуты богатства и славы – до этого даже артистами-хиппи воспринимавшиеся как лавры успеха – объявили несовместимыми с сутью и целью музыки. Этот вызов Пол принял всерьез.

В 1989 г. я поинтересовался у него: «Когда в 1976 г. появился панк-рок, думали ли вы, что в мире музыки пролегла трещина и вы с неправильной стороны?»

Была проблема «занудных старперов». Тогда так говорили. Разумеется, существовала разница в возрасте. Они делали то, что мы делали десять-двенадцать лет назад. Это им давало напор, который был у нас. Молодость. Первое впечатление таким и было: о боже, они нас сделают. Но потом ты видел барабанщика типа Рэта Скейбиза [из группы «Дэмд»] и думал: «Но это же всего-навсего Кит Мун, и мы делали то же самое за много лет до того». Просто у них было немного быстрее. Они играли сеты на двадцать минут. Ну что, битлы тоже.

В то время существовали два лагеря. Как ни странно, единственная пластинка, которую я выпустил, была Mull of Kintyre. Так что, конечно, на их уровне я конкурировать не мог. Должен сказать, меня посетила мысль: «Мы что, прикалываемся?» Выпустить шотландский вальс наперекор всему этому яростному харканью. Кстати, Хезер, моя старшая дочь, обожала панк. На мой вкус она знала слишком много панков. Она встречалась с Билли Айдолом. Только этого отцу не хватало!

Но она хорошо разбиралась в панк-культуре. Я обращался к ней за справками. Она сказала, что у нее есть приятель-панк, который в барах любит ставить в музыкальный автомат Mull of Kintyre.

Так что все не так однозначно. Ты представлешь себе это как Mull of Kintyre против панка, но это было не совсем так. Мне нравится, что все было не так определенно. Если бы все было так четко, то мы бы резали себе вены, потому что ситуация иногда может выглядеть так мрачно, так безрадостно. Всегда полезно думать: может, сейчас все не так, как кажется.

Так что оказалось, что эта пластинка побила все записи панков. Если подумать, ну мы же записали Helter Skelter, твою мать. Мы записали I’m Down и все эти песни Литтл Ричарда, где мы орем и на головах ходим. А еще She’s So Heavy и много песен Джона. Так что мне, пожалуй, никогда не казалось, что они делают что-то, что мы не в состоянии сделать. Я знаю, что такие люди, как Кит Мун, не столько чувствовали угрозу, сколько злились, потому что музыканты, копировавшие его стиль игры на ударных, называли его старпером. У них не было ничего, кроме молодости и бесшабашности.

Это было хорошо, это была своего рода метла, и давно было пора подмести. В то время это все напоминало Рода Стюарта в Лос-Анджелесе, это был декаданс. Но, как обычно, все зашло слишком далеко. Моей любимой песней была Pretty Vacant [третий сингл «Секс пистолз»]. И нам еще нравились «Дэмд». Но, на мой взгляд, все это протянуло недолго, весь этот шум, грохот и плевки. Это было кстати, если тебе хотелось оторваться, чем-то закинуться, колбаситься всю ночь, проветрить мозги. Но я к тому времени был уже женат, так что тусить всю ночь не мог.

Поначалу я действительно видел в этом угрозу. Но я тебе скажу, что поначалу казалось угрозой: Элис Купер. Вот что делает время – дает тебе перспективу. В то время [1972 г.] Элис Купер казался угрозой, это как будто в наш мир прорывалась Темная сторона. Естественно, стоило познакомиться с Элисом Купером, как ты понимал, какой он милашка. Это просто имидж. Он пел песни типа No More Mr. Nice Guy, которые мне казались ой-ой какими угрожающими. Потому что я целый месяц относился к ним серьезно: «О господи, а вдруг мир правда катится в какую-то темную и злую…» Тогда казалось, что еще миг – и это произойдет.

Я себя спрашивал: «А когда ты в последний раз чувствовал угрозу?» А, ну да, «Дейв Кларк файв». И тогда все обретает пропорции и встает на свои места. А еще раньше? Ну да, «Джерри и Пейсмейкерз». Это были еще одни серьезные конкуренты. И я понимал: «Ой, да ладно, мы это пережили. Так что, может, есть надежда». И в итоге мы пережили панк. И большинство панков подобрели. Тут либо сгораешь до конца, либо приходится остепениться. Слава богу. Было бы ужасно, если бы я до сих пор зависал в клубах. Все это дерьмо меня вымотало. Я доволен, что это было в моей жизни и теперь я могу об этом рассказать, но я ни за что не хочу к этому возвращаться.

Заметим мимоходом, что сингл Mull of Kintyre, собственно, не был единственной пластинкой, выпущенной в то время Полом. Был также полуанонимный альбом Thrillington, еще более далекий от панка. Мифический «Перси Триллингтон» выпустил полностью инструментальную версию альбома Ram, сыгранную частично в стиле танцевального оркестра 1930-х гг., частично в стиле изи-листнинга 1960-х – пластинок, которые слушали мамы и папы. На самом деле Пол записал его еще в 1971 г., сразу после самого Ram. То, что он отложил выход пластинки до 1977 г., – одно из наиболее загадочных решений в его долгой и странной карьере.

Проект был окутан тайной. Предпринятая забавы ради мистификация прессы включала загадочные объявления в газетах и застенчивые публичные опровержения. Как до этого в случае Sgt. Pepper и как впоследствии на записях «Файермена», на Thrillington Пол маскировал свои необычные интересы, притворяясь кем-то совсем другим. Аранжировку выполнил Ричард Хьюсон, также работавший над пластинкой Let It Be и песней 1973 г. My Love, а в числе сессионных музыкантов были и Херби Флауэрз, и хористы Майка Сэммза[75]. К тому моменту, когда ремастированный Thrillington выпустили на CD в 1995 г. (тогда истинное авторство уже не скрывалось), он обрел репутацию культового альбома среди поколения, ценящего причуды ретролаунджа, и сегодня он занимает место в маккартниевском каталоге жемчужин, не вписывающихся ни в какие категории.

Пол признается, что благодаря успеху своего мирового турне 1990 г. почувствовал некоторое облегчение. Он способен вполне откровенно признавать, что его искусство должно всегда иметь рыночный успех. «Я тебе скажу, что было по-настоящему приятно, – объясняет он. – Смотреть на хит-парады “Биллборда”. Я много лет их читал, и если ты не даешь концертов, то тебя там просто нет. Но если ты в них попал, тога это дело. С тобой считаются. Чудесно видеть свои цифры, когда играешь перед шестьюдесятью тысячами зрителей на стадионе и билеты распроданы на сто процентов. Ты видишь остальных крупных звезд, перед которыми робел, когда гастроли только начинались…».

Представь себе, что я смотрю на Майкла Джексона с моей точки зрения рокера постарше. Майкл – это же самая горячая штучка с тех пор, как изобрели тосты. И вот только что прошло его турне.

Нужно смотреть на выступление Майкла Джексона и вместо того, чтобы окружать его мистицизмом [вновь с ужасом]: «Видал, что он вытворяет? “Лунная походка”!», сказать уже: «Ну, “лунную походку” я не умею, зато я точно умею играть и петь, а еще я умею гитарные соло, а он нет». Ты, собственно, набираешься смелости думать о себе так же, как о крупных звездах.

Представим себе атлета, который восемь лет не был на Олимпийских играх. Он смотрит на пловцов на играх и говорит: «Я выиграл десять золотых медалей. Клянусь, я сделаю этих детишек еще разок». Он уже не просто сидит дома и ноет: «Не, я уже никуда не гожусь, я постарел…» Есть смелость в том, чтобы попытаться. Попробовать, получится у тебя или нет.

Внезапно целая куча наших снова стала ездить с концертами. Роллинги решили счистить с себя нафталин. «Ху» тоже устроили турне. «Грейтфул дед» меня вообще вдохновили на гастроли, просто потому что я видел Джерри [Гарсию] на сцене – если уж он вышел из комы и дает концерты [вокалист тяжело болел и пережил диабетическую кому в 1986 г.]…

Вместо того чтобы воображать, будто существует таинственное обаяние шоу-бизнеса… Смотришь на «Чарт-шоу»[76]: «Господи! Все так здорово танцуют. Они великолепны. Они все занимали первое место в хит-параде», начинаешь видеть это в перспективе: «Ну, это их единственный хит, так что по их поводу волноваться не надо. Их бояться нечего». Майкл Джексон меня перетанцует, я в этом даже не сомневаюсь, но я в любом случае не танцор. Я что, буду волноваться, что не танцую, как Майкл Джексон? Я же другим занимаюсь.

Когда наша группа постепенно сплотилась и мы стали играть всё лучше, приложилось все остальное. Я постоянно говорил музыкантам, если были какие-то проблемы: «Джентльмены! Парни! Помните, мы теперь самые крутые. Мы в турне. На нас теперь свет клином сошелся».

То же самое он чувствовал и с «Уингз», специфической проблемой которых было то, что они существовали после «Битлз»:

В каком-то смысле это было не так уж плохо, и это задавало цель, к которой мы стремились. Так что к тому времени, когда мы в 76 году отправились в турне, мы были наверху. И так с тех пор и было. Во время последних гастролей в девяностые я волновался по поводу Мадонны. Если ты хоть немного настроен на конкуренцию, то так себя и ведешь. Смотришь на чарты, смотришь на продажи других артистов. Ну хорошо, надо попытаться продать больше. Такова жизнь.

Иногда меня поражает ваше неравнодушие. Ваша радость по поводу продажи билетов, например.

Я никогда ничего не принимаю как само собой разумеющееся. В любую минуту все может измениться. У меня сегодня была встреча с промоутером: «Все билеты распроданы? Отлично!» Мне кажется, что это круто. Для меня это значит, что люди хотят меня увидеть. Когда идешь выступать в концертный зал, то правда помогает думать, что все эти люди действительно хотели сюда попасть и приложили для этого усилия. Это не школьная церемония, от которой никуда не деться.

Мне бы не хотелось этим пресытиться. Я думаю, что это клево.

Насколько надежен ваш коммерческий инстинкт? Например, вы обычно в состоянии предсказать, будет ли продаваться новый альбом?

Вряд ли. Я слушаю, как реагируют люди. И потом, существуют продажи. Я всегда считаю забавными людей, которые говорят: «Да какая разница, как продается альбом, мы на это не смотрим». Я считаю, что это как раз действительно важно. Люди идут в магазин и тратят свои денежки, тогда как вообще-то не хотят тратиться. Обычно я на это и смотрю – будут покупать альбом или нет. Некоторые считают, что это чистое торгашество. А я нет. Я считаю, что это выбор публики.

Глава 24. Если бы я не стоял на сцене

Маккартни на гастролях

«Люди спрашивают: “Вам не надоело? Неужели не достало?” А я отвечаю: “Нет, правда не надоело”». Маккартни смотрит на выступления вживую так же, как на написание песен – лучше всего получается, когда это не похоже на работу.

«Не наскучило ли мне ездить на гастроли? Нет. Мы не работаем, мы музыку играем. Я упрощаю, конечно, но это правда. Как мне повезло, что можно со всем этим играть».

Как уже вспоминал Пол по поводу перепалок, царивших в «Битлз» в последние годы существования, его неуменьшившийся интерес к гастролям внес разлад между ним и остальными тремя музыкантами. Как только он собрал «Уингз», он наконец мог осуществить тот замысел странствующей группы, который не состоялся во время Let It Be. «Да, – говорит он по поводу ставшего теперь легендарным турне по университетам со своей новой группой. – Я наконец смог воплотить свою мечту…»

Мне казалось, что группе необходимо ездить на гастроли. Мы это забросили в 67-м году, когда занялись Sgt. Pepper и нашим новым кредо стало: «В гастроли отправится пластинка, а не мы. Мы запишем гениальный альбом и выпустим его в свет». После этого мы выпускали хорошие альбомы, но нам не хватало стимула, чтобы вернуться к концертированию. Войти в близкий контакт с публикой, посмотреть, как обстоят дела в действительности: «Вот эта песня им понравилась, а эта нет». А мы уже так давно этого не делали, что передо мной стоял выбор: либо вообще бросить музыку, либо продолжать ей заниматься. Если продолжать, то надо давать концерты.

Однако в 1980-е, после распада «Уингз», в его гастрольной деятельности произошел десятилетний перерыв. Было ли это нежелание появляться на публике после убийства Джона? «Наверное, это было как-то связано. Но в основном это было после моего ареста в Японии, вот тогда все и накрылось. Я просто думал, что лучше дома посижу. И ты найдешь миллион людей, которым близка эта позиция. Если не нужно ходить на работу, то можно просто зависать дома, посвящать время детям. Многие бы на это согласились, и у меня тоже есть такой соблазн».

И всё же его глубинные инстинкты было не подавить. В 1989 г. он собрал новую группу и пережил второе рождение как гастролирующий музыкант. Почему так произошло? «Я для этого созрел, – вот и все его объяснение. – Пришлось себя спросить: “Ты правда этого хочешь?” И тут же рассмотреть альтернативу, то есть отказаться от концертов. “Или ты больше не поедешь на гастроли?” Нет, эта идея мне не нравится».

Группа, с которой он играл на концертах, обрела форму во время сессий альбома Flowers in the Dirt. К Полу с Линдой присоединились клавишник Пол «Уикс» Уикенз, ударник Крис Уиттен и гитаристы Хеймиш Стюарт и Робби Макинтош, хорошо известные по «Эвередж уайт бэнд» и «Претендерз» соответственно. К лету 1990 г., когда гастроли подошли к концу, они отыграли 102 концерта, побив в том числе рекорд по количеству зрителей на стадионе «Маракана» в Рио и устроив масштабное выступление на набережной в Ливерпуле.

На волне общего успеха Маккартни провел большую часть 1993 г. в турне New World Tour; Криса Уиттена на барабанах заменил Блэр Каннингем. В промежутках между этими эпичными путешествиями имели место камерные вечера Unplugged, на которых он занимался раскруткой альбома, записанного для строго акустической серии канала MTV.

Следующее десятилетие прошло активно, но в менее бешеном ритме. В нем были периодические благотворительные шоу в поддержку различных начинаний и, в 1999 г., возвращение в «Кэверн» с музыкантами, с которыми был записан Run Devil Run. Катализатором повления его следующей группы стал другой альбом, Driving Rain, благодаря которому он познакомился с парой американских музыкантов: ударником Эйбом Лабориэлом-младшим и гитаристом Расти Андерсоном. Вскоре к ним присоединился еще один матерый гитарист – Брайан Рэй. Уикс из предыдущей группы никуда не делся и взял на себя роль музыкального руководителя. С тих пор эта команда стала группой, сопровождающей Маккартни в турне.

Последние, как правило, сделались короче, но случаются чаще и перемежаются с многочисленными единичными выступлениями, так что Маккартни в результате почти постоянно присутствует в СМИ. Он выступал на Золотом юбилее королевы в Букингемском дворце и концерте памяти Джорджа Харрисона в Альберт-холле (и то и другое в 2002 г.), Live 8 в Лондоне в 2005 г., Бриллиантовом юбилее королевы и церемонии открытия Олимпийских игр (в 2012 г.), не говоря уже о паре выступлений на финале Лиги американского футбола.

Дискография Маккартни пополнилась несколькими концертными альбомами: Tripping the Live Fantastic, Paul is Live, Back in the US, iTunes Festival и Amoeba’s Secret. Наряду с песнями «Битлз», «Уингз» и сольных периодов на них изобилуют редкости: всё что угодно начиная от любимых песен, которые оказали на него влияние (Blue Moon of Kentucky и Hi-Heel Sneakers), и номеров мюзик-холла (классика британских летних лагерей If I Were Not upon the Stage, «Если бы я не стоял на сцене») до случайных каверов типа Ain’t No Sunshine и вещей, которые он сочинил, но так и не собрался записать, включая A Fine Day и Inner City Madness. Лучшая вещь на этих альбомах, вероятно, Something – трогающее до глубины души посвящение Джорджу Харрисону с укулеле в качестве основного инструмента.

Может быть, для Маккартни выступления на концертах – своего рода наркотик? В конце концов, едва ли он нуждается в том, чтобы ездить на гастроли?

Ну так можно сказать, что вообще никто никогда не нуждался в том, чтобы выступать с концертами. Я мог бы на фабрике работать. У меня была отличная работа на фабрике по производству цилиндрических катушек «Мэсси и Коггинз». Так что нужды правда не было. Это просто из любви.

У Ринго спросили, почему он ездит с гастролями, и он ответил: «Работа такая». И все именно так и есть. Я этим достаточно занимался, и мне нравится это делать.

Я так понимаю, люди хотят сказать, что, если бы не были нужны деньги, они бы с концертами не ездили. Но это не артисты говорят. Сейчас мне не нужно выступать ради денег или известности, но я никогда в жизни ради них и не выступал. Я играл музыку только потому, что люблю это дело. И теперь все так же. Тем не менее я всегда советуюсь с промоутером и спрашиваю: «А публика этого хочет?» И тогда мы выставляем энное количество билетов на продажу. Если по ним хорошие результаты продаж, то мы едем в турне.

Это идет не от необходимости, а от желания. Такие люди, как ты, которые участвуют в этом процессе и видят, что происходит, поймут. Круто по утрам приходить работать с этими ребятами. Я говорю о том, как славно потрудились организаторы, куда мы поставим колонки, насколько высоко это нужно петь и просто болтаю с отличной командой. Обожаю быть частью подобного проекта.

Его страсть к выступлениям на сцене сдерживает коммерческая жилка, ведь это же Пол Маккартни. Убедившись в потенциальном спросе на новую серию шоу, он начинает планировать их содержание. Как он признается: «Я всегда думаю в первую очередь о том, что публика хочет увидеть и услышать».

Если я иду на концерт роллингов, то очень надеюсь, что они будут играть Satisfaction, Honky Tonk Women и Jumping Jack Flash, и буду разочарован, если они их не включат в программу. В моем случае это значит спеть что-то из «Битлз», что-то из «Уингз», кое-что из недавних песен и материал нового альбома. Это дает представление о моей карьере целиком. Я думаю, что публика, в общем, хочет этого.

Я и сам люблю такую программу. Мне нравится исполнять номера, которые хорошо принимают. Мне не нравится идти напролом. Иногда мне снится такой кошмарный сон – он особенно часто снился, когда я играл в «Битлз», – в котором я играю перед публикой, а зрители начинают выходить из зала. И я сам себе говорю: «Сыграй Long Tall Sally!» А они всё уходят. «Yesterday!» А они всё валом валят. Просыпаюсь я в холодном поту, это музыкантский кошмар.

Мне не приходится каждый вечер играть одни и те же песни. Но у меня действительно есть определенный «скелет», потому что я смотрю, какие вещи публика принимает хорошо. Я противоположность Дилана. Я слышал, что однажды Дилану какой-то парень сказал после концерта: «О, сегодня вечером Mr. Tambourine Man просто на ура пошла!» А Дилан ответил: «Отлично, завтра я ее петь не буду». Мне нравится эта смелость, но это не по-моему. Я скорее скажу: «Отлично, оставим ее в программе».

Вам интересно придумывать что-то новое при исполнении старых песен? Или вы считаете, что более или менее зафиксировали то, как они должны звучать?

Интересно. Но я не знаю, хочет ли этого от меня публика. Дилан на каждом концерте изобретает свои песни заново, и, вероятно, благодаря этому он сам не теряет интереса. Я обычно пою их, как на пластинке. «Битлз» всегда пытались исполнять песни, как на пластинке, потому что мы считали, что иначе скажут: «Люблю эту песню, но они ее как-то странно сыграли». Я стараюсь угодить среднему потребителю. Но мне лично нравится Hello, Goodbye, у нее современный бит. Coming Up можно обновить. Некоторым песням это бы пошло на пользу.

Во время первых турне с «Уингз» перед ним стояла дилемма: с одной стороны, он хотел избежать репертуара «Битлз», но с другой стороны, у него просто еще не накопилось достаточно сольного материала:

Я долго не мог решиться исполнять песни «Битлз». Я думал, что нельзя постоянно оглядываться на свое прошлое, это же новая группа. Но со временем я стал думать: «Мне нравятся эти песни “Битлз”, слушателям они нравятся, а “Уингз” я уже раскрутил». У нас тоже были хиты – например Band on the Run и Live and Let Die. Я имею право немного расслабиться. Так что я начал включать в программу много битловских песен.

Публика по-разному принимает новые песни и старые хиты? Как менялась ее реакция?

В Нью-Йорке на концерт приходили банковские менеджеры. В Милане дизайнеры и глава «Фиата» – Аньелли, Армани, это их город. Костюмчики ходили по рукам, как платочки. «Костюм нужен? Мы же в Милане». – «Да, беру, чувак!» Как-то так. Когда промоутеры в Нью-Йорке и Милане понимали, что придет огромная толпа, то без этого не обходилось. Таким зрителям нравятся песни «Битлз», и они обычно отходили попить пивка, пока я играл Put It There. И это нормально.

Зрителей надо тренировать, я это понял на гастролях. И они сами знают, что им нужна тренировка. Я видел запись концерта «Куин», и там все хором подхватывают: «We-will-rock-you-we-are-the-champions!» А ведь если на них посмотреть до того, как они стали выступать на стадионах, то это просто обычная группа из семидесятых, но вот кто-то из публики загорелся, и внезапно песню подхватывают, как гимн. Род Стюарт тоже это знает. Это совсем другой коленкор; это не то что в камерном зале выступать.

Как правило, наибольшей популярностью пользуются старые номера. Должен признать, Let It Be – песня получше, чем My Brave Face. Так и есть, это довольно очевидно.

Любой выступавший на сцене музыкант знает, что навязывать свой новый материал слушателям тяжело. Будь то я, роллинги или битлы, если у тебя есть бэк-каталог, то публика хочет услышать что-то из него. В моем случае люди, вероятно, будут разочарованы, если не прозвучат Get Back или Let It Be. Если у публики спрашивать, что она хочет, чтобы я сыграл, то, вероятно, назовут Maybe I’m Amazed.

Я бы с удовольствием сыграл свой новый альбом целиком, но отдаю себе отчет, что люди, заплатившие деньги, ожидают не этого. Так что я это учитываю.

Я никода не ездил на гастроли, не выпустив до этого альбом. Думаю, сегодня на мои концерты приходили бы зрители, даже если бы у меня нового альбома не было. Они говорят: «Ну играйте старые песни». Материала много, выбирать есть из чего. Но я бы чувствовал себя уже по-другому. Если бы я играл только свои старые песни, я бы ощущал себя Синатрой во время прощального турне.

Мне нужно чувствовать, что в программе присутствует что-то современное, интересное мне. Собственно, я люблю свои старые песни, мне нравится этот материал, но если бы я играл только его, то чувствовал бы себя былой знаменитостью. А я не хочу себя ею чувствовать.

У Маккартни за плечами десятки лет выступлений на сцене. Он умеет задать ритм программы таким образом, что новые и незнакомые песни не будут мешать общей динамике концерта. При этом от знаменитых песен, взываюших к коллективной памяти толпы, всё равно побегут мурашки по коже. Get Back или Jet понесут публику вперед на волне приподнятого настроения; в тишине зазвучит Yesterday – и публика, млея, испустит тихий стон.

Самые интригующие песни – те, которые никогда не исполнялись на публике. Я больше всего горжусь тем, что перед летним турне 2004 г. убедил его включить в программу I’ll Follow the Sun, очаровательный трек с пластинки Beatles for Sale. Реагируя на подобные номера, публика взрывается, как будто долго сдерживала эмоции, – это особенно хорошо заметно по реакции толпы на его шоу на Красной площади в Москве после долгих десятилетий холодной войны.

«Они копили это в себе, – кивает он. – Я об этом не думал, но это, вероятно, так. Было на то похоже. Люди стояли с транспарантами: “Я двадцать лет этого ждал!”».

«До того, как отправиться в турне, – признавался он мне после серии шоу 1993 г., – боишься, что интервьюеры будут задавать сложные вопросы. Боишься плохой погоды во время концертов на стадионах; боишься всего, чего можно опасаться; что публике не понравится.

В конце турне ты как олимпийский атлет, ты снова помнишь, как это делается. Для меня это было как в битловские годы: все было прежним, те же пресс-конференции, я был не против».

Если абстрагироваться от исполнения песен на сцене, как он смотрит на сами поездки по всему миру?

Хуже всего приходится, когда ты сидишь в отеле и он так себе. Тебе скучно, ты думаешь: «У меня дома лошади, мне нравится ездить верхом на прогулку в лес. Какого хрена я забыл здесь?» Но такое бывает со всеми. Таковы гастроли. Мы стараемся устраивать себе достаточно выходных, чтобы развлекаться. Я уже не вкалываю так, как раньше. С «Битлз» мы работали каждый божий день. Но теперь я могу позволить себе отдыхать и при этом не теряю интереса к концертам.

Артисты жалуются на связанную с гастролями рутину. Помимо собственно выступлений на сцене это переезды, бесконечные отели, ожидание в фойе. Как вы с этим справляетесь?

Наши удовольствия – это не тонны водки за кулисами, потому что я ничего такого себе не позволяю. Если я напьюсь, то буду забывать слова. За кулисами у нас не бывает грандиозных банкетов, на которые уходили бы все деньги. На самом деле деньги уходят на наши путешествия. У нас бывает база, где мы живем и летаем туда-обратно на концерты на самолете. На самом деле мы не так чтобы во многих отелях останавливаемся. Это совсем не плохо. Если мы выступаем где-нибудь в Майами, то когда выдается свободный день, я могу снять яхту.

Это хорошие отели за пределами города, и там почти всегда бывает озеро или какой-нибудь спортзал, так что это как быть в отпуске. А потом просто приезжаешь на концерт.

Сам концерт – это твой мир. Ты там всех знаешь, это как большая семья. Французам говоришь «бонсуар», спрашиваешь, как у них дела на любовном фронте. Чувствуешь себя, как будто попал в «Коронейшен-стрит», это такой грандиозный телесериал. Кстати, единственное, что мне нравилось в школе, – это общение с приятелями: «Эй, ты смотрел тот фильмец вчера вечером? Эй, смотри, что у меня есть! Настоящая “зиппо”!» Я очень люблю ответную реакцию, эмоции, которые получаешь от людей.

Во время турне наша группа чувствует родство – по окончании концерта кланяемся только мы. А еще есть весь обслуживаюший персонал. Это где-то сто сорок человек – как рабочие цирка, которые каждый вечер ставят шапито. Я прихожу на настройку звука перед концертом и спрашиваю: «Привет, как дела?» Когда ты работаешь в команде, то устанавливаются товарищеские отношения, которыми я дорожу.

Да, но как насчет путешествий?

Поскольку я столько путешествовал с тех пор, как был пацаном, поездки не угнетают меня так, как некоторых. На этих гастролях [2004 г.] мы собираемся в Прагу, в кое-какие места, где я еще не бывал. Большинство платит деньги за то, чтобы там побывать. Я нормально отношусь к тому, чтобы заселиться в гостиницу. Думаю, для людей, не любящих путешествовать, как раз это главный стресс. У меня есть друзья, которые летают в Америку и потом еще три месяца отходят: «Ой, что-то мне худо на этой неделе». – «Что с тобой такое?» – «Да только из Америки вернулся!» Правда, что ли? Ну, я понимаю, разница часовых поясов, все такое…

У вас есть время рассмотреть достопримечательности тех мест, где вы бываете?

Сейчас удается посмотреть больше, чем когда-либо раньше. У нас почти всегда бывает выходной день после шоу. Если только нет никаких срочных дел дома, то мы остаемся еще чуть-чуть, чтобы посмотреть по сторонам. В Японии мы берем напрокат велосипеды и ездим по Токио. Мне особо не докучают, потому что если кто-то пристанет, то я на велосипеде, а они-то нет! Ха! Вот так: «Ага, приятно познакомиться!» И налегаешь на педали.

Я был в Париже, а до этого, как все, читал «Код да Винчи». Один мой приятель читал ее в отпуске – это был Терри Венейблз [футбольный тренер] – и сказал мне: «Не могу оторваться от этой книги». Так что я ее прочитал и пошел в место, описанное в книге, где эта знаменитая линия Розы, то есть меридиан. Я зашел в [церковь] Сен-Сюльпис, которую до этого представлял себе только мысленно, благодаря книге. Это настоящее путешествие, представь себе.

На самом деле это было интереснее, чем книга, потому что в это время шла служба. У французского священника был очень приятный голос [исполняет нечто вроде григорианского песнопения с французским акцентом], и прихожане тоже пели. Это не как наше [изображает мерный церковный гимн] «да-да-ди-да». Так что это было замечательно. А среди прихожан был парень огромного роста, он достал платок и смахнул слезу. Люблю такие вещи – как будто попал в фильм или книгу.

Здорово увидеть какой-нибудь знаменитый собор, музей или известную реку. Мне, как и большинству людей, это нравится. В последнее время я посетил места, где мы бывали с «Битлз», но у меня никогда не было возможности их рассмотреть. Теперь я возвращаюсь туда и смотрю всё не спеша, а не бегом, как раньше.

Но даже Пол Маккартни не может вечно ездить с гастролями. Еще в 1989 г., когда у него впереди были десятки лет концертов, этот вопрос задавали чаще всего.

Все спрашивают: «Это ваше последнее турне, Пол?» Я говорю: «Слушайте, ребята, допустим, мы “почетного возраста”, как говорил мой папа, то есть почтенного возраста…» Они, конечно, думают, что это мои последние гастроли, последние гастроли «Роллинг стоунз», «Ху». «Сколько еще они смогут ездить с концертами?» На самом деле до нашего турне я и сам об этом немного беспокоился. Но в процессе я начал думать: «Господи Иисусе, да я с каждым днем чувствую себя все лучше». Улучшается выносливость, ведь получается, что каждый вечер у тебя два часа тренировки, так что и бегать по утрам не надо. У тебя физические нагрузки, в этом никаких сомнений. А когда мы наладили ритм концертов, даже казалось, что стало проще.

Иногда меня обвиняют в безрассудстве: «Зачем тебе гастролировать? У тебя же репутация сложилась еще в “Битлз”, зачем ее портить? Чувак, брось, уйди на пенсию, свали куда-нибудь далече». Но я слишком это люблю. Получается, что я ради удовольствия иду на риск.

Я лично намерен гастролировать до последнего. Есть соблазн объявить, что прощаешься с публикой, и тогда все придут на концерт – так поступают многие исполнители. Но я никогда не думаю, что еду в прощальные гастроли. Я всегда говорил, что в девяносто меня будут в кресле выкатывать на сцену. И не исключено, что это ужасное предсказание сбудется.

Ты стареешь, но не задумываешься об этом. Во всяком случае я точно не задумываюсь. Я до сих пор полон энтузиазма и энергии, слава богу. Это большое счастье, что мне до сих пор это нравится и я до сих пор в состоянии этим заниматься. Моей первой песней на «Концерте в поддержку Нью-Йорка» была I’m Down. Я ничего тогда не подумал, и только потом понял, что записал ее добрых тридцать лет назад – а спел ее в той же тональности! И ни разу не медленнее! То есть, я думал, что придется сказать себе: «Не-не-не, помедленнее и пониже».

Просто я не сомневаюсь, что буду в состоянии это сделать. Возможно, в этом есть какая-то тайна – говорят же о силе позитивного мышления. Может, я дурак, раз думаю, что смогу, но я все равно в это верю.

Глава 25. Снова широкая прерия

В тот день, когда перестанешь волноваться, можешь ставить крест на карьере

Новый концерт в новом городе, снова широкая прерия[77] машущих рук, по которым гуляют лучи прожектора, и рев тысячи глоток, сливающийся в один счастливый аккорд. Пол Маккартни вышел на сцену.

Может быть, весь его мир – сцена? Говорят же, что весь мир – театр.

Я всегда чувствую себя так, будто играю живьем, даже если пластинку записываю. Для меня это практически одно и то же. Я не делаю различий между концертами и альбомами, видео, исполнением какой угодно музыки.

Мне всегда нравилось играть перед публикой, и ничто это не заменит. Мне важны реакция, аплодисменты, признание коллег и все такое, понимаешь? И всякие мелочи – например, ты шутишь, а они понимают шутку. Если в публике есть фанаты «Битлз», то можно сказать что-то непонятное, например, «клюквенный соус…» [слова, которые бормочет Леннон в песне Strawberry Fields Forever], и они это схватывают и кричат: «Хей-й-й!» В то время как с другой публикой нужно думать о смысле.

Если все хорошо, то между группой и публикой устанавливается связь. И мне часто везло в этом смысле, начиная с самых ранних дней «Битлз». Как только тедди-бои перестали швыряться в нас монетками. Но мы их просто подбирали, так что они перестали.

Ему случалось играть на самых больших концертных площадках мира. Но для Маккартни это по существу то же ремесло, которому он когда-то научился в маленьких клубах Севера Англии. «Ого, вас сегодня так много!» – запросто скажет он стадиону на Среднем Западе США, как будто выступает в Королевском клубе британского легиона[78] в Ланкашире в 1953 г.

Где бы он ни выступал, среди зрителей всегда есть люди, которые едва верят в то, что это происходит на самом деле. Но не они одни испытывают это чувство. Когда Пол делится своими впечатлениями, возникает ощущение, что в нем сидит ребенок и с удивлением глазеет на это невероятное будущее. Вот Маккартни играет для королевы в Букингемском дворце или поет серенады растроганным русским на Красной площади. Иногда он представляет себе, что сказал бы его отец, если бы услышал обо всем этом в те давние времена.

Секрет организации успешного турне в том, что на всех концертах все должно быть одинаково, в какой бы точке планеты они ни происходили. Каждый вечер сцена в идеале должна быть такой же уютной, как ваша гостиная. Ассистент Пола Джон Хэммел кладет красный леденец от кашля на колонку и приступает к настройке гитар.

Проходящий заранее саундчек может считаться полноправным концертом. После выступления за кулисами часто мелькают знакомые лица: Стинг, Сильвестр Сталлоне, Брайан Уилсон, Кевин Спейси, Билл Клинтон, Деми Мур, Оззи Осборн… В город пожаловал Пол Маккартни, и каждый, как по волшебству, находит время с ним повидаться.

Как зрители смотрят на сцену, так и исполнитель наблюдает за зрителями. При этом Маккартни видит не сплошную однообразную массу. Точно так же, как его песни часто воспевают индивидуума, концерты для него – возможность углядеть виньетки реальной жизни. «На гастролях я видел много интересного, – говорит он:

В Хельсинки я исполнял You Won’t See Me, и в зале была пожилая женщина с мужем, высоким мужчиной. Она прилегла ему на грудь, и он обнимал ее одной рукой. Ей настолько нравилось, что она аж закрыла глаза. Я видел, как он скашивает глаза вниз и смотрит на нее. Ух… Мне пришлось глубоко вдохнуть. Проблема в том, что, когда поешь песню, не следовало бы заниматься вуайеризмом. Но тут меня понесло: «О господи, видно, что она из поколения шестидесятников, это одна из ее любимых песен, и этот мужчина так любит жену…» И я считаю, что это очень трогательно.

Я много такого видел. Со временем это случается чаще, воспоминаний больше. Теперь это можно наблюдать на срезе поколений: дети с мамой двадцати пяти лет и ее пятидесятилетними родителями, а иногда и их родителями. Все эти поколения среди моей публики. Мне это нравится, потому что я очень ориентирован на семейные ценности.

О своих песнях узнаешь такое, о чем и не подозревал. Видишь отражение того, насколько важной может быть твоя музыка. Сначала просто говоришь себе: «Надеюсь, что это удачная песня, что она кому-то важна». Потом везешь программу на гастроли и видишь, что это правда так.

Я отчетливо помню в толпе мужчину с черной бородой и его дочь с длинными темными волосами. Он ее обнимал, и оба плакали на Let It Be. Это очень трогательно. И еще мне нравится видеть, как люди подтанцовывают.

В Скандинавии я наблюдал одну пару, это было очень мило. Она красивая блондинка, а он такой вроде смуглый. Смотришь на них, как будто стоишь в очереди, ждешь автобуса. Просто наблюдаешь за людьми. Ты поешь свою песню, но ты на автопилоте, а тут происходят такие вещи. Она только что держала зажигалку во время песни, а держать зажигалку в течение всего номера непросто, потому что та нагревается. И она обожгла палец.

И вот я играю The Fool on the Hill, а ее парень лижет пальчик, целует, чтобы тот быстрее зажил, и они с девушкой милуются.

И снова в Европе: один мужик, уже довольно пожилой, он выглядел великолепно, как Нептун с огромной кудрявой бородой. И он буквально рыдал! Песня что-то в нем задела. Ого, у меня аж в горле ком. «Эй, Джуд…» Эм-м, не надо на него смотреть, лучше посмотри на кого-то, кто улыбается. Ага, вот Робби [гитарист] улыбается. Ха-ха! Не принимай близко к сердцу.

Иногда это прямо в душу западает, как этот мужчина с красивой дочерью. Тут же понимаешь, что он привел ее на концерт, чтобы сказать: «Вот что я делал в шестидесятые».

Даже этому прирожденному артисту случалось волноваться во время выступления, особенно когда он начинал карьеру – кое-как справляясь со своей гитарной партией в «Кворримен», во время прослушивания битлов на фирме Decca или на первой сессии группы для EMI. Я наблюдал за ним в гримерной и в коридорах, по которым он вел свою группу на сцену. Он выглядит энергичным; конечно, излучать уверенность входит в его обязанности как фронтмена, но он не просто играет роль.

Он хотел бы достичь того состояния, когда автоматически знаешь, что делать, на душе спокойно, а тело контролируется чем-то вроде мышечной памяти:

Мой приятель Джон Херт говорил по поводу премьер, о том, как ужасно на них нервничаешь: «Первый вечер – не играет никто. Второй вечер – играет кто-то другой. Третий вечер – играешь ты». Так и есть. В первый вечер ты просто [в прострации]: «О, привет». После концерта все подходят и говорят: «Отлично, чувак, гениально!» – «Правда? О! Я вобще витал в облаках». Ты просто плывешь по течению. «Спасибо. Теперь надо выпить».

Но это же шоу-бизнес. Каким бы профессионалом ты ни был, это случается. Я разочаровываю людей, они говорят: «Я надеялся, что с вашим опытом вы уже не будете нервничать». Но как говорил Сэмми Дэвис-младший, «в тот день, когда перестанешь волноваться, можешь ставить крест на карьере».

Во время наших гастролей в Америке в 76 году Линда говорила, что шоу отыграть проще, чем существовать в жизни. Потому что, как только наловчишься, шоу слажено, как часы, и это прекрасный опыт. Ты знаешь, как пройдет концерт, и каждый вечер повторяется одно и то же.

Это все равно что принять ванну и чтобы тебе сделали чудесный массаж. Потому что волноваться не о чем. А в жизни: «У ребенка грипп, о господи!» Нельзя уберечься от случайностей. Тогда как концерт – это нечто фиксированное; ничего случайного уже нет, все замечательно. Но для этого нужно пару недель.

Когда играешь вживую, механика физических движений также важна. «Партия баса и вокал – две разные вещи, – говорит он, указывая на левую и правую стороны головы. – Интересная штука играть, когда поешь вживую. Что-то странное с тобой происходит, и всему твоему существу приходится разделяться надвое».

Исполнение песни Fixing a Hole с пластинки Sgt. Pepper требовало особых усилий: «Партия баса на 3/4 или как-то так, даже не знаю, а вокал на 4/4, – он очерчивает правой рукой круг над головой, а левой – вокруг живота, изображая проблему с координацией. – Так что нужно как-то в голове разрешить эту математику. Но неожиданно это получается, и это здорово».

Для публики шоу – каждый раз новое, но не для отправившегося в гастроли исполнителя. Нужно некоторое время, чтобы турне достигло той долгожданной стадии, когда все входит в колею. Но как не заездить материал? Маккартни любит удивлять свою команду – в которую входит куда больше людей, чем собственно в его группу. Например, коллективу осветителей, следящих за программой концерта по диаграмме на компьютере, во время гастролей 1990 г. преподали урок: на концерте важно не зевать.

В один момент я говорил себе: «Сегодня попробуем что-то новенькое». И заключалось это в том, что во время выступления я бросал пару слов техперсоналу. Если до этого они работали на автомате, то тут все переходит на ручное управление: «Блин. Паника. Господи, чувак, ты что там творишь?» Но им это нравится, это ломает их рутину. Один парень, который управлял лазерными лучами, сидел в своей рубке и проговаривал со мной все слова, с которыми я обращался к публике. Хорошо, что я его не видел. Я говорил, например: «Когда я был в Новом Орлеане, я познакомился с Фэтсом Домино», и он это выдавал как раз до того, как я успевал это произнести, чтобы показать всем вокруг, насколько я предсказуем.

Так что я на каждом концерте менял формулировку, просто потому что знал, что там сидит этот парень и повторяет мои слова. «Так вот, попав в местечко под названием Новый Орлеан, мне случилось, так уж вышло, познакомиться с одним толстяком…»

Я поинтересовался, считает ли Маккартни, что песня не реализовала полностью свой потенциал, пока он не сыграл ее на концерте?

«Песня может полностью раскрыться и на пластинке, но получать реакцию от зрителей – это прекрасно. Когда ты что-то делаешь, то здорово, когда тебя хвалят, даже если просто еду готовишь. Это ободряет. Так же ободряет выступать на сцене и видеть, как кто-то плачет под одну из твоих песен. Ты думаешь: “Ух ты, мне нужно и дальше ездить с концертами”».

То есть ваши зрители на самом деле часть программы?

Вместо того чтобы сидеть дома в своей комнате и сочинять песню, а потом пойти в другую комнатенку, то есть в студию, чтобы ее записать… ты теперь на самом деле видишь вживую людей, которые покупают твою музыку. Это сумасшедшее чувство. Стоит начать играть Got to Get You into My Life, и они прыгают до потолка. О боже, она им правда нравится! Или видишь «Пеппера» их глазами. Начинаешь понимать, как они это воспринимают: «В наш город приехал парень, который в шестидесятые написал этот суперхит, этот таинственный гимн золотых времен психоделии, и вот он поет его нам. Господи, это еще лучше, чем на пластинке!»

Я ходил на Дастина Хоффмана в «Венецианском купце». Я с ним немного знаком, и когда он вышел на сцену, меня объяло мощное ощущение того, что я в одном зале с Дастином! Было чувство, что можно крикнуть: «Йо! Дастин!» – настолько близко я к нему сидел.

Если бы я смотрел фильм, то не было бы смысла кричать – «Йо! Тутси!» Если это альбом или видео, такое невозможно. Нет ощущения, что ты в одной комнате с исполнителем.

Поэтому я и стал говорить публике в том числе: «Как здорово быть с вами под одной крышей». Ведь так и было. Нас было пятьдесят тысяч, но все равно было чувство, что мы все в одном помещении. Я думаю, это здорово. Вот что значит выступать вживую. Может случиться что угодно. Нет гарантий, что все пройдет гладко или что артист не забудет слова.

И действительно, все может пойти не так. Выступление Пола на одном из ключевых событий рока – Live Aid в Лондоне в 1985 г. – планировалось как знаковое, но оказалось в числе его худших опытов на сцене.

Вот уже шесть лет у него не было группы для концертных выступлений. Это был его самый длительный период бездеятельности, с тех пор как «Битлз» в 1966 г. прекратили ездить с гастролями. До того самого момента, когда он вышел на сцену в финале концерта, ходили слухи о частичном воссоединении «Битлз». На самом деле этому не суждено было свершиться, но на сцене «Уэмбли» он неожиданно почувствовал себя очень одиноко:

Лично для меня Live Aid был кошмаром, потому что отключился мой микрофон, а я не знал. Началась история с того, что мне позвонил Боб Гелдоф [с грубым ирландским выговором]: «Мы занимаемся организацией концерта, называется Live Aid, и хотим, чтобы ты в нем участвовал». Я ответил: «Да как же я, чувак, у меня и группы-то нет, я бы с удовольствием, но не могу». Он сказал: «На хер группу, выступишь один за роялем, этого будет достаточно, споешь Let It Be». Ну что ж, юный Роберт умеет убедить. В любом случае концерт был посвящен такому серьезному делу – мы видели ужасные кадры из Эфиопии, – что просто хотелось что-то сделать.

Я дал согласие, но когда дата концерта стала приближаться, я начал думать: «Я никогда в жизни не был один на сцене за роялем, во что я, блин, ввязался? Ну да, я вроде как оказываю услугу Бобу и тем паче поддерживаю народ Эфиопии. Ну да, всё в порядке, не волнуйся».

Это был великий день для всей страны. Я начал смотреть концерт по телику дома, потом поехал на стадион «Уэмбли», увидел толпы, как на футбольном матче. Прошел за сцену и стал наблюдать из-за кулис. По моим личным ощущениям мне теперь как будто предстояло еще одно, последнее путешествие. Я уже не по телевизору видел концерт, а сам в нем участвовал. Это тело сейчас будет выступать в прямом эфире перед этим морем разливанным лиц.

И вдруг я понял, что не слышу свои динамики. Я подумал, ну ладно, наверное, их как раз подключают. А оказалось, что виноваты роуди «Куин». Фредди Меркьюри и Брайан Мей отыграли свой номер как раз до меня, и их роуди вытащили, как они думали, свои штекеры, и заодно вытащили и мои. Со мной же никого, гастрольных рабочих нет.

Так что я, получается, выступал на весь мир по телевизору и не слышал своего рояля. Мой мозг подсказывал: «Ну подожди, это же передает Би-би-си, допустим, не работают мои динамики, но наверняка по телику отличный звук». Такое часто бывает. Так что мозг продолжает: «Не кипишуй, пой дальше». И я пою: «Когда мне бывает неспокойно…» Что-то публика не очень реагирует, но, может, дальше разойдется. И вдруг я слышу [изображает приглушенные голоса паникующих рабочих]: «У тебя не тот штекер! Это не мой штекер!» О господи, это тоже слышно по Би-би-си?

Тем временем часть меня поет Let It Be, пытаясь не забыть текст. А другая часть меня говорит: «Не волнуйся, всё о’кей». Я пою: «Нам ответом станет…» И тут я внезапно начал слышать динамики, и это тоже был кошмар. Мой мозг спорил сам с собой и одновременно пел эту чертову песню.

В общем, звук появился где-то на середине, и зрители стали подпевать.

Мы договорились, что Гелдоф, Боуи, Элисон Мойе и Таунсенд выйдут на сцену и споют последний припев. Но к этому времени я уже не понимал, что происходит. На припеве никто на сцене не появился, и я подумал, ну ладно, надо его повторить. Тогда я украдкой оглянулся, и они уже стояли на сцене. Но это было что-то. Можно параноиком сделаться.

Когда мы приехали домой, я посмотрел запись и сказал: «Твою же мать, это катастрофа…»

Но это все равно был великий день. Истина в том, что этот парень Гелдоф решил собрать деньги в помощь умирающим людям, и какая разница, работал у меня микрофон или нет. Что могло сравниться с их проблемами?

Подобный кошмар может случиться на любом этапе твоей карьеры. Это произошло, когда я в самый первый раз выступал на сцене. С «Битлз» это случалось раз или два. И ты просто умираешь, вот что это такое. Страшно бледнеешь и чувствуешь себя очень странно.

В конечном счете, если брать рамки концерта, не произошло ничего страшного. Неполадки с микрофоном просто в очередной раз доказали, что звезды – такие же люди, как все остальные, и добавили нотку творческого хаоса мероприятию, которое и так было им наполнено. Let It Be стала не просто концертным выступлением: весь мир будто распевал песню вокруг костра. Live Aid включил рок-н-ролл в культурный мейнстрим и определил, кто есть кто в роке. Положение Пола как главной звезды, песне которого подпевают остальные знаменитости, стало подтверждением того, что он и «Битлз» занимают место на самой вершине.

Глава 26. Больше колокольчиков

Группы и бас-гитары, студии и продюсеры. Маккартни рассказывает о создании музыки

Играть с группой Полу по-настоящему нравится. Лишь два его альбома были сольными записями в буквальном смысле, и названия они получили соответствующие: McCartney и McCartney II. Они были записаны без помощи сторонних музыкантов или продюсера, и, будучи столь всесторонне одаренным человеком, он мог бы вечно записываться в студии один, как отшельник, если бы только захотел. Но его неизменно манили путешествия. И как музыкант он лучше всего чувствует себя в команде.

Примечательно, что и McCartney, и McCartney II оба были записаны в тот момент, когда группы, в которых он играл – соответственно «Битлз» и «Уингз», – медленно распадались.

«Да. Видимо, у меня такой принцип, – кивает он. – Если группа разваливается, надо одному запереться в комнате».

Но подобное уединение связано с трудностями. Записывая McCartney II в своем продуваемом всеми ветрами шотландском пристанище, он испытал одиночество ковбеллиста на длинные дистанции:

Было так… Я заперся у себя дома в Шотландии и чувствовал себя чокнутым профессором в своей лаборатории. Отдельные треки, например Secret Friend и еще Blue Sway, длятся по десять минут. Я как-то втянулся.

Это все хорошо, когда ты только пишешь первый дубль, но потом нужно добавить ковбелл, колокольчик. И я сидел там десять минут в режиме реального времени, поглядывая на наручные часы. Ага, осталось еще пять минут: «дзинь-дзинь, дзиньк, дзинь-дзинь». И я думал: «Да что, серьезно? Ты правда будешь здесь торчать и заниматься фигней? Может, пусть ковбелл будет на другой песне? Не, потом перемиксую. Отлично, а сейчас запишу маракасы!» – «Ш-ш-ш-ш», и опять смотрю на часы. И так всю песню стоял и тряс маракасами. Очень странно.

Да, мне приходило в голову, что необходимо собрать группу, это же не дело.

В итоге с колокольчиками Пол завязал. Он может играть в изобретателя-одиночку, но лучше всего он раскрывается, когда не один. Есть фото отца Пола Джима, снятое до войны: вокруг него столпились участники оркестра в бабочках и их друзья; возможно, это предтеча обложки Sgt. Pepper. Пол понимал романтику одиноких сочинителей, обитающих на чердаке, но его собственная концепция творческого процесса обычно предполагает наличие соратников.

И необязательно иметь их много. Рассказывая о своем турне 1990 г., он с гордостью упоминал свою тогдашнюю группу, свой личный маленький отряд:

Шесть человек, два часа выступления на сцене. В конце концерта на поклон выходило всего шесть человек, и я был счастлив. Кажется, все остальные выступали с группами в тринадцать-четырнадцать музыкантов. У меня спрашивали: «Вы возьмете на гастроли духовые, раз вы поете Got to Get You into My Life?» И это было важное решение: стоит ли нам брать подстраховку? Что, если пропадет голос? Тогда нужны три бэк-вокалиста. Духовые тоже дело. Можно взять дополнительных клавишников или работать с пленкой.

А с этими шестерыми музыкантами в новой группе не было гарантий, что мы споемся и не поссоримся. Но мы старались по полной. Во время турне я иногда думал: «Гастроли еще не кончились, можно и на последнем концерте облажаться к чертовой матери». Но мы не облажались. Идея была: «О’кей, ребята, нас будет всего шестеро, и мы займемся всем». Так что требовалась смелость. Я молодец, возьму пирожок с полочки. Я считаю, мы приняли правильное решение.

Я видел, как он репетирует со своей группой состава 1989 г. Сплоченность музыкантов была очевидна, при этом у группы до сих пор не было названия. Почему?

Сейчас у нас любимый вариант – «Пузырящиеся брюки». Мы уже всё перебрали, например «Ведро воды». Хеймишу [Стюарту, гитаристу] приснился сон: «Эй, Пол сказал мне во сне, что группа называется “Ведро воды”». Так что какое-то время она называлась так. На самом деле у нас нет названия. Мы уже несколько придумали, но в итоге это выливается в обмен приколами.

Я доволен, что езжу с концертами. Я в изумлении, что до сих пор могу петь. Потому что мне все-таки сорок шесть. Никогда не думал, что буду выступать в сорок шесть. Нам казалось, что двадцать пять – предел, а сорок шесть – это вообще ни в какие ворота. Но я торчу от того, что выступаю.

Я просто кайфую от импровизаций. Я это люблю. Проблема в том, что мы не можем повторить это на сцене. К тому моменту, когда случится исполнять песню на концерте, там будет освещение, ты уже не будешь так свободен. Проще всего это происходит, когда я играю на гитаре. Это в числе тех вещей, которые меня больше всего заводят. Кто бы мог подумать, что я до сих пор буду возиться с электрогитарами?

То, что у группы 1989 г. не было названия, объясняется, вероятно, интуицией Маккартни. Как коллективу им суждено было продержаться лишь пару лет. С тех пор Пол стал проводить границу между музыкантами в студии и гастрольными группами – между двумя коллективами часто бывали пересечения, но они редко совпадали полностью.

Нынешний состав его концертной группы самый долговечный во всей его карьере. Сложился он во время сессий записи альбома Driving Rain в 2001 г., и в нем отразилась его любовь к спонтанности:

На самом деле это была судьба. В моей жизни многое просто случилось само собой. Дэвид Кан [продюсер Driving Rain] спросил, есть ли у меня на примете музыканты, с которыми я хотел бы работать. Я сказал, что вроде нет, я не так много народу знаю в Лос-Анджелесе. Он знал нескольких хороших музыкантов и кое-кого мне предложил.

Я просто хотел хорошо провести время и записать немного музыки, я совсем не хотел напряга. Поэтому не стал показывать песни продюсеру, чтобы не усложнять. А перед этим я как раз давал тебе интервью и рассказывал, как работал в «Битлз»: рано утром в понедельник мы с Джоном приходили в студию и вдруг понимали, что Джордж и Ринго вообще не знают песен. И я сам поразился этому, когда вспомнил. Так что я подумал: если они были не против, то так и поступим. Разумеется, Джорджа и Ринго я уже знал, а этих ребят нет. Но мы как-то с самого начала спелись.

Как он заметил мне в 2002 г., его ударник Эйб Лабориэл – «по-настоящему хороший барабанщик, способный взяться за что угодно».

У него можно спросить: «А как насчет электронных табла[79]?», и он не смутится. Он не станет отпираться: «О, я как-то не фанат». Он просто пойдет к своей установке и сыграет. Он подхватывает идеи на лету, он просто этим горит. И он был настолько любезен, что позволил мне побарабанить на паре песен.

На гитаре играли мы с Расти Андерсоном, и опять же большую часть работы взял на себя он. Это парень из Лос-Анджелеса, он одевается как бы в стиле ретро, и это мне нравится; он мне напоминает людей, которых я знавал. С ним произошла смешная история: он пошел к своему врачу на медосмотр, и доктор ему сказал, что единственный повод для беспокойства – у него в крови слишком много железа![80]

С прошлого турне у нас остался Уикс. Он будет играть на клавишных. Он типа музыкальный руководитель. Собственно, все ребята более или менее на этом уровне. Думаю, им всем случалось бывать музруководителями.

Есть еще парень, с которым я работал пока только на концерте в честь финала Лиги американского футбола [в 2002 г. в Новом Орлеане], его зовут Брайан Рэй. Думаю, у него отлично получится, но мне только на репетициях удастся поиграть с ним вместе, так что пока это немного неизвестный элемент группы. Он гитарист, но на бас-гитаре тоже умеет играть, так что когда я сажусь за фортепиано, он может заменить меня на басу.

Брайан Рэй в итоге доказал, что он то, что нужно, и с тех пор с Полом выступал этот самый состав. Но когда записывался следующий альбом, Chaos and Creation in the Backyard (2005 г.), он встретился со своим новым продюсером Найджелом Годричем, и ему пришлось устроить непростой разговор с музыкантами:

В конце нашего американского турне мы собирались записать альбом как группа. Так что мы начали обсуждать планы, и автоматически предполагалось, что я и музыканты, с которыми я играл на гастролях, будем вместе записываться в студии. Мы сделали несколько записей для альбома, но когда я познакомился с Найджелом, у него оказался другой взгляд на вещи: он хотел, чтобы я больше сам играл на разных инструментах, а не принимал концертную группу как данность.

Так что мне предстоял неловкий разговор с ребятами, и пришлось им объяснять: «Смотрите, он хочет, чтобы было так, что вы об этом думаете?» Но они это приняли совершенно нормально. Они все в курсе, как записываются альбомы, это такая неточная наука, так что если альбом этого требует, то пусть будет так…

Начиная с 2002 г., в то время как его новая группа превращалась в постоянный концертный коллектив, Пол стал включать в свои шоу сольную часть:

Раньше я на самом деле не пел совсем один. Всегда кто-то был рядом: сначала Джон и Джордж, потом, в «Уингз», Линда. Без этого никогда не обходилось. С моей группой у меня все равно будет подстраховка. Но мне хочется посмотреть, могу ли я сделать что-то сольно.

К тому же мне говорят: «Здорово, когда только вы и гитара». Получается, что я сфокусирован. Просто парень с гитарой – и всё. Песни ведь сочиняются точно так же, ты тоже совсем один.

По собственным рассказам, песни Пол обычно пишет в уединении. Но рано или поздно, если только он от них не отказывается, ему приходится сыграть их другим. И здесь начинаются превратности сотрудничества с другими музыкантами – и, вероятно, компромиссы. Кто же обычно первым слышит свеженькую песню Маккартни?

Первым слышит тот, кто оказывается рядом. Затем песню играешь продюсеру или группе, и это следующий интересный этап. Потому что ее могут охаять. Некоторые исполнители говорят: «Не, я не хочу, чтобы песню критиковали, все должно быть именно так». Но мне, в общем, нравится этот процесс, поскольку я играл в нескольких группах и в такой группе, как «Битлз», – а там был случай, что мы пришли в студию с Please Please Me, медляком в стиле Роя Орбисона, а Джордж Мартин предложил сделать ее быстрой и хлесткой.

И такое часто случалось. Джон пришел с песней Come Together, и это была почти копия You Can’t Catch Me – ну, скажем так, непреднамеренная копия песни Чака Берри. В этом случае уже я вмешался и сказал: «Это можно сделать по-другому», и мы утопили звук [изображает басовый рифф и ударные] и все такое, в общем, придумали то, что делает ее узнаваемой.

Это следующая интересная вещь. Песня не обязательно меняется, но что-то всегда происходит, потому что теперь в ней участвуют другие. Вместо просто гитары и пианино теперь добавляются барабаны, бас, вокал и бэк-вокал. Все то, что делает из просто песни запись.

Даже прибегая в студии к помощи других музыкантов, он может в итоге сам перезаписать их партии. Или же бывает, что он диктует коллегам, чего точно хочет, – и тех, кто не привык к такому методу работы, это может смутить. С другой стороны, он часто дает музыкантам возможность поимпровизировать на их партиях – достаточно вспомнить великолепное гитарное соло Дэвида Гилмора на No More Lonely Nights.

Он и сам неравнодушен к компании звезд. Вот что он вспоминал по поводу своего сборника шлягеров Kisses on the Bottom (2012 г.):

В итоге мы работали в студии Capitol А, на первом этаже того самого легендарного здания, где записывались Нэт Кинг Коул, Фрэнк Синатра, Дин Мартин и даже Джин Винсент. Как-то однажды туда приехали и просто стали записываться. Мне пришлось нелегко, я ведь не джазмен. Я не мог спрятаться за гитарой или пианино, ничего этого не было, поэтому меня просто определили на микрофон Нэта Кинга Коула – это мне звукооператоры сказали, – и перед джазовыми музыкантами я чувствовал себя довольно неувереннно.

Но Маккартни, как обычно, поборол волнение, прагматически применив свою философию «не парься».

Я не чувствовал, что мне много приходится делать, кроме записи вокала. Вся тяжелая работа лежала на музыкантах, а я просто стоял в будке и пел. Как-то раз мы ломали голову над какой-то небольшой проблемой, и я сказал: «Да какая разница. Я в Лос-Анджелесе. Я британец. Турист. Я в студии Capitol А пою в микрофон Нэта Кинга Коула – да я вообще на каникулах!» И всякий раз, когда мы о чем-то беспокоились, я говорил себе: «Да какая разница, я на каникулах».

Уверенность Пола в том, что в полном нестабильности мире звукозаписи важно спокойствие, вероятно, наследие его работы в «Битлз»; во всяком случае, тех дней, когда за происходящим в студии с добродушной безмятежностью следил Джордж Мартин:

Джордж уже несколько лет не занимается продюсированием, но я продолжаю рассказывать людям, какой он потрясающий продюсер. Например, Джон пришел в студию с Tomorrow Never Knows – внезапно первой битловской песней, построенной целиком на одном аккорде, а вдохновили его вообще Тимоти Лири и «Тибетская книга мертвых». И Джордж, надо отдать ему должное, и глазом не моргнул. Он просто сказал: «Ну что, Джон, интересно». Я подумал: «В этом весь Джордж». Он мог сказать: «Ну ты мог бы больше аккордов туда напихать» – или что-то в этом роде. Но он ничего не возразил. И поэтому он великий продюсер.

Если «Уингз» так и норовили разлететься кто куда, в этом, вероятно, были виноваты не только некоторые члены группы, но также и обстоятельства работы с лидером, хорошо представляющим себе, чего хочет, и имеющим за плечами самые ошеломляющие достижения в поп-музыке. Но и в сольной карьере Пола не обошлось без трений. Пластинка 1986 г. Press to Play вызвала разногласия среди музыкантов, и то же можно сказать о более недавнем альбоме Chaos and Creation in the Backyard. На последнем у Пола случился конфликт с его молодым продюсером Найджелом Годричем:

Мы перебрались в Лос-Анджелес его любимую местную студию «Оушен уэйв». Поскольку продюсированием и звукооператорской работой занимался он, я считал, что не в праве заявить: «Нет, я предпочитаю такую-то студию». В любом случае у меня с техникой беда. Когда работаешь с таким человеком, как Найджел, важно узнать его поближе: это не как сотрудничество с Джорджем Мартином, с которым мы были уже хорошо знакомы.

По поводу трека Riding to Vanity Fair на том же альбоме он добавляет:

Когда я только принес ее Найджелу, это была совсем другая песня, и как-то раз во время сессий он признался: «Мне она совсем не нравится». Меня это очень расстроило.

Это был один из наших критических моментов. Я собирался сыграть, как мне казалось, офигенную партию баса, а он мне выдает: «Мне совсем не нравится эта песня». Ну спасибо! Меня это совсем прикончило. В тот день я вообще больше работать не мог, пришлось поехать домой. Так что мы были вынуждены несколько раз к этому возвращаться: «Слушай, Найдж, что вообше происходит, мужик?» – «Ну мне как-то она не нравится».

Однажды я приехал в студию и просто поменял здесь и там, и нам удалось прийти к песне, которая устраивала нас обоих. И поскольку мы это сделали, я думаю, что теперь это по-настоящему хорошая и довольно глубокая песня.

Хотя он и утверждает, что не дружит с техникой, Маккартни открыт любым усовершенствованиям в науке студийной записи. В начале 1980-х он записал McCartney II при помощи оборудования, о котором в первые годы «Битлз» и мечтать не приходилось: «Я открыл для себя синтезаторы и секвенсоры, – рассказывает он. – Например, Temporary Secretary я записал при помощи секвенсора. Она немного напоминает Baba O’Riley [песня «Ху» 1971 г.]. Видимо, и идея оттуда пришла».

А пионеров синти-попа типа «Крафтверк» вы тогда слушали?