Бес в ребро Вайнер Георгий

— Ирина Сергеевна, можно я вас поцелую — мне тогда будет веселее идти в прокуратуру…

Он сказал это как бы шутя, но голос у него рвался от волнения. Я растерянно молчала, а он вдруг обнял меня, и я услышала, как бешено молотит в мою грудь его сердце…

— За что же мне такое счастье? — прохрипел он, задыхаясь…

В это утро у меня все получалось удивительно споро и ладно. И впервые за долгое время настроение было легкое, радостное и неожиданно вернулось ощущение уверенности, которое, казалось, навсегда оставило меня.

Я ощущала в себе молодую упругую силу и с легкой досадой думала о том, что жизнь в последнее время сумела убедить меня в моей старости, никчемушности, законченности моей женской судьбы.

Но это не так! Я в это не хочу верить! Я с этим не согласна! Мне всего тридцать три! Уже тридцать три. Но меня любит Ларионов! Меня любят дети. Старик, все мои товарищи! Нет, я не хочу быть одинокой злой старой бабкой! Я хочу синего неба, ветра, молодой травы, солнечной ласки. Я хочу любви, я хочу еще жить…

И на работе все получалось необременительно, легко и быстро. Все, кто был мне нужен, оказались на своих местах, у телефонов, со всеми успела договориться, все мне говорили в это утро «да»! Потом написала ответы на письма и понесла ответственному секретарю Галкину. Как всегда, заваленный кипами гранок и рукописей, он колдовал над макетом газеты. Искоса взглянул на меня из-под, очков, помахал рукой и углубился в бумаги. Я положила на угол стола письма и уже было собралась уходить, но у дверей вспомнила и вернулась:

— Слушай, а ты не знаешь, кем работает в прокуратуре Кравченко?

Галкин — по должности или по складу ума — знал на память всех мало-мальски должностных людей. Он приподнял на меня взгляд, кивнул:

— Знаю. Прокурор области. А зачем он тебе?

— Да меня попросили узнать…

— Не отвлекай, дел полно. — Галкин отмахнулся и переложил из папки «загона» к себе поближе новую стопку исписанных листов.

— Ты меня можешь отпустить сегодня после обеда?

— А зачем? Что-нибудь случилось?

— Нет, у меня очень важное дело, не знаю, когда отобьюсь…

— Поезжай. Только не забудь, за тобой заметка об ансамбле на Компрессорном заводе.

Прокуратура обитала в двухэтажном старом доме на углу Пескаревки. В киоске, распространявшем на всю округу сладко-масляный аромат свежей выпечки, я купила несколько горячих коричневых пончиков, обсыпанных сахарной пудрой. Остановилась напротив прокуратуры и с наслаждением жевала мягкие поджаристые колесики пончиков, одновременно испытывая стыд и раскаяние из-за своей обжорской слабости.

У дверей прокуратуры притормозила «Волга». Из нее вышли двое, милицейский лейтенант и штатский, который что-то сказал в открытое окно сидящему за рулем сержанту милиции, и они отправились в здание.

Я взглянула на часы — половина первого, посмотрела на вход в прокуратуру и увидела, как распахнулась дверь. Появился тот лейтенант, за ним шел Ларионов. Под руку его держал человек в штатском.

Еще ничего не понимая, я вдруг — отрывом сердца — ощутила, что случилось ужасное. Столбняк обрушился на меня, я замерла с пончиком в руке, ноги отнялись, я не могла пошевелиться.

У милиционера и штатского были скучные, равнодушные лица людей, занятых обыденным, раз и навсегда надоевшим делом.

Ларионов, почему-то без шапки, неестественно синюшно-бледный, затравленно озираясь, крутил головой по сторонам, видимо, искал меня, пока не встретился со мной глазами. И тут столбняк, напавший на меня, прошел.

Я бросилась к нему через дорогу, а милиционер, шедший впереди, уже открыл дверцу «Волги» и показывал рукой Ларионову, чтобы он садился на заднее сиденье. Ларионов резко отодвинул его и рванулся мне навстречу. В тот же момент лейтенант и штатский схватили его за руки и стали тянуть в машину, но Ларионов уперся ногой в порог «Волги», и лица его конвоиров вмиг перестали быть скучными, напряглись и покраснели от злости.

— Ира! — орал сипло Ларионов, упираясь изо всех сил. — Меня арестовал Бурмистров!.. Совсем!.. В тюрьму!.. Найди таксиста и Риту!..

Он хотел что-то еще сказать, но шофер перегнулся через сиденье и тоже поволок Ларионова в машину, зажимая ему рукой рот, и я слышала только тяжелое пыхтение конвоиров и страшный горловой клекот Ларионова.

Я испуганно крикнула:

— Не дерись с ними! Алеша! Не дерись! Я все сделаю! Я всех найду!

А Ларионов неожиданно крутанул их, рывком бросился в машину и, отбиваясь ногами, быстро опустил стекло двери с моей стороны — я была уже рядом с машиной. Сзади на него навалился штатский, шофер истошно крутил стартером мотор, а Ларионов успел сказать:

— Спасибо… Ира… за все… Люблю… Ира…

И машина рванула с места, с визгом набирая скорость, помчалась по улице.

И неожиданно для себя я вдруг горько заплакала. Не помню, когда я плакала. А тут схватило за сердце — не могла остановиться. Я плакала, как на похоронах. Мне жалко была Ларионова, себя, детей, я плакала о беспомощном Старике, об уходящей жизни, о нашем бессилии перед бессмысленной жестокостью бездушной машины.

Я стояла на улице, плакала, тушь разъедала глаза, ползла по лицу косметика, и ни один человек не остановился, никто не спросил: что с тобой?

Так стояла долго и плакала, не соображая, куда идти, что надо делать, пока вдруг не почувствовала на своих плечах чьи-то тяжелые руки, и знакомый голос откуда-то сверху гремел:

— Ирэн! Что с тобой? Очнись! Ты что, девушка дорогая?

Подняла нестерпимо горящие от туши и слез глаза — передо мной стоял Сашка Жигунов.

— Ты что тут делаешь? — тряс он меня.

— Ларионова сейчас арестовали… — сказала я ему.

— Так-так! — крякнул он. — Этого надо было ожидать…

Я с ненавистью сказала ему:

— Иди к черту! Ты был такой парень золотой, а стал тоже держимордой и тюремщиком… Совести ни у кого у вас нет!..

— Перестань, перестань, не бушуй. — Он обнял меня за плечи и повел прочь от прокуратуры. — Ну-ка соберись, будем думать, что делать…

— Я тебя раньше просила подумать! Вот ты и подумал…

— Да я и сейчас ничего не могу надумать! — сказал он сердито. — Я же ему, дураку, тогда говорил, что кончится именно этим. Он, видишь, достоинство хотел отстоять! За это платить надо…

Я схватила его за лацканы куртки и закричала:

— Что ж, суда нету? Правды нету? Закона не существует?!

Он прижал меня к себе и сказал:

— Не ори на улице, не ори. Есть суд, есть закон, а правда вот, к сожалению, не всегда есть. И не везде. Да ладно, что об этом сейчас рассуждать… Есть только один способ помочь твоему Ларионову…

— Какой?

— Я тебе уже говорил: надо собрать материал на его спарринг-партнеров. Доказать неоспоримо их вину…

— А о чем я тебе говорила? Я тебя с самого начала просила именно об этом!

Жигунов наконец рассвирепел:

— Я тебе уже сказал: у меня нет своего сыскного бюро! Я на службе! И вылететь с работы не хочу! Ты сама что-нибудь разузнала?

Я сглотнула ком в горле, сказала:

— Разузнала. Я нашла водителя такси, и я точно знаю, что с ними в машине была женщина, с которой путается Чагин. Они ее укрывают от следствия. Но не знаю, как найти ее.

Жигунов подумал одно мгновение:

— Прикидывая ситуацию, думаю, что шли они из ресторана. Почти наверняка…

— И что из этого? — спросила я. — Обойти все рестораны в городе?

— Да нет, они по всем ресторанам города не ходят, — усмехнулся Жигунов. — Судя по тому, где компашка перехватила такси, они отдыхали в «Актере». Фешенебельный кабак, и скорее всего они должны были там развлекать кишки. Ты знаешь кого-нибудь в «Актере»?

— Откуда? Я там была раз в жизни…

Жигунов взглянул на часы и приказал:

— Так-с, мне надо вернуться в прокуратуру, подписать документы. А с тобой мы встретимся в три часа дня у входа в «Актер». Только давай больше не нюнить. Приведи свой фейс в порядок и держи хвост пистолетом. Чего-нибудь сообразим…

За пять минут до срока я была у ресторана «Актер», но Жигунов уже нетерпеливо расхаживал у входа.

— Ты чего опаздываешь? — накинулся он.

— Я не опаздываю! Я приехала раньше времени…

— Ну, значит, это я так сильно торопился, — сразу смягчился Сашка. — Пошли, времени мало…

Швейцар за стеклянной дверью отрицательно помахал рукой, показывая на табличку «Свободных мест нет». Жигунов резко застучал кулаком в стекло, на лице швейцара неспешно проплыли гримасы-маски — удивление, гнев, внимание, интерес, смущение, удовольствие, огромная радость. — Последняя маска, щедро гарнированная медовой улыбкой, распахнула перед нами дверь.

— Заходите! Пожалуйста, прошу вас… Не признал сразу, давно нас не посещали, — сочилась патокой маска в синей фуражке с галуном.

— Да делать у вас нечего, — усмехнулся Жигунов. — Тут у вас порядок, мир да благодать…

Мы отдали швейцару плащи и прошли в зал. Несмотря на запрещающую табличку у двери, половина столов была свободна. Непостижимая тайна для меня — подозрительное бескорыстие рестораторов, старающихся любой ценой отогнать от себя клиентов. Может быть, они всегда ждут Чагина с друзьями?

— Скажи, Саш, а почему ты решил, что они были в этом ресторане?

— Гипотеза! Предположение. Версия, — развел он руками. — Городская география и знание их вкусов…

Он посмотрел на меня, переспросил:

— Не понимаешь?

— Нет.

— Это очень модный ресторан. Здесь собираются журналисты, актеры, киношники. Здесь гуляют все девушки полусвета и мальчики полутьмы. Это тусовочное заведение — Чагин со своей девулькой и компаньонами должен отдыхать в таком заведении. А находится оно в двух минутах ходьбы от места их драки…

Я раскрыла сумку и достала фотографию Чагина.

— Посмотри, Саша, это я на стадионе со стенда содрала. Может быть, она тебе понадобится…

Жигунов посмотрел на фотографию Чагина, усмехнулся:

— Наука в лес не идет. Хорош, — положил фотографию в карман, взял меня под руку и провел в глубину зала к стойке, бара. Здесь царил золотисто-коричневый уютный полумрак. Навстречу нам плыла метрдотельша, расфуфыренная, «фирмово» одетая, с бриллиантовыми булыжниками в ушах. Она широко разводила руки для объятия с криками:

— Какой гость дорогой! Кто к нам пожаловал!..

Насмешливо-холодно Жигунов остановил ее:

— Рад тебя видеть, Ангелина. На воле…

— Вечно вы, Александр Кирилыч, со своими шутками! — трусливо-радостно захихикала Ангелина, и ее булыжники затряслись, разбрасывая маленькие радуги. — Будете обедать с дамой? Есть миноги, угри, телятина «фри». Или аперитив? «Чинзано»? «Мартини»?

Жигунов покачал головой:

— Для нас аперитив — слишком тонко. А на обед с телятиной сегодня еще не заработали. Скажи, чтобы нам дали две чашки кофе и пепси. Ты пирожное будешь? — повернулся он ко мне.

— Нет, у меня утренние пончики еще в глотке стоят.

Барменша за стойкой нажала на пневматические рычаги кофеварки, с шипением брызнул из краников коричневый напиток. Ангелина сама подала чашечки и спросила любезно:

— Чего еще изволите?

— Советов, подсказок, указаний, — сказал Жигунов.

— Александр Кирилыч, для вас-то всегда пожалуйста…

Жигунов достал из кармана фотографию Чагина и протянул Ангелине:

— Узнаёшь, конечно?

Ангелина удивленно подняла нарисованные брови:

— Естественно… Владимир Петрович…

— Чагин часто к вам ходит? — спросил Жигунов.

— Ну, не то чтобы часто, но регулярно. Вот последний раз неделю — десять дней назад заходил.

— Да, я знаю, — сказал Жигунов. — Он был со Шкурдюком и Поручиковым…

— Совершенно верно. А что, Александр Кирилыч, случилось что-нибудь?

Жигунов долго смотрел на нее, качал головой:

— Наверное, случилось, Ангелина, раз ты вместо товарищеских подсказок задаешь мне вопросы… Чего ж ты мне про Риту не рассказываешь?

— А что рассказывать? Вы же и сами про все в курсе…

— Ну, был бы про все в курсе, не приходил. — Жигунов прихлебнул из чашки кофе и спросил небрежно: — А ты Риту эту знаешь?

Ангелина засмеялась:

— А кто же ее не знает? Ее весь город знает. Можно сказать, в масштабах страны известность. Она же в сборной по плаванию…

— Так-так-так, — постучал пальцами по стойке Жигунов. — Маргарита… Маргарита… Маргарита… — повторял опт, вроде припоминал выскочившую случайно из памяти фамилию.

— Терёшкина, — подсказала Ангелина.

— Да-да-да! Маргарита Терёшкина! — обрадовался Жигунов, будто вспомнил. — Ну ладно… А сильно гуляли?

— Ну как это — сильно? В пределах допустимого. С ног не падали, — ласково улыбнулась Ангелина.

В это время из-за шторки позади бара возникла женщина в белом грязном халате и драматическим шепотом позвала:

— Ангелина Степановна! Подь на минутку! К телефону директор кличет!

— Простите, я сейчас же вернусь, — пообещала Ангелина и скрылась за занавесом.

Я схватила Жигунова за рукав:

— Саша, ты не можешь у нее в письменном виде получить показания?

Жигунов сердито мотнул головой:

— Я ж тебе объясняю, что я не только брать у нее письменные показания, но и расспрашивать не имею прав.

— Саш, но если ее официально вызовут в прокуратуру или в суд, она ведь обязана дать эти показания?

— Никогда она не даст этих показаний в прокуратуре и откажется даже от того, что сказала нам сейчас…

— Но почему?

— Потому что она сама жульница и стучать на своих клиентов не будет. Это выходит за рамки их воровской этики. Она уже и так мне их сдала. А в прокуратуру она не пойдет и ничего подтверждать не станет.

— Но она же ведь от них никак не зависит. Чего ей бояться их?

— Это тебе только так кажется. Она их и боится, и зависит. И говорить про них ничего не будет. Думаю, что визит исчерпан. Допивай кофе и можем идти…

Мы дошли до улицы Маяковского в ожесточенном молчании.

— Саш, если ничего мне не удастся узнать и дело дойдет до суда — осудят Ларионова?

Жигунов развел руками:

— Наверняка. Срок впаяют, как из пушки…

— А какой срок по статье полагается?

— До пяти лет. — Он взглянул на меня и поспешил утешить: — Ему больше года не дадут первый раз — характеристики, наверняка, хорошие…

— Да, — кивнула я. — У него наверняка будут хорошие характеристики. Хорошему человеку с хорошими характеристиками дадут всего год тюрьмы — ума дадут, мозги на место вправят…

— Не убивайся так, Ирэн! Он мужик крутой, он год в колонии на одной ножке простоит…

— Это я не сомневаюсь! — согласилась я. — А то, что опозорят на всю жизнь, работу любимую навсегда отнимут, судьбу сломают. — это так, чепуха! Это даже в приговор не включается, мелочи.

На противоположной стороне перекрестка, у того самого злополучного магазина с заново остекленной витриной по-прежнему стояла бабка с цветами.

Я показала ее Сашке:

— Вот эта старуха все видела. Она была в самой свалке, при ней началось все. Но она говорить ничего не хочет…

— Вполне естественно, — хмыкнул Жигунов. — Она и торгует-то здесь незаконно. Наверное, постовую службу умасливает. Ей еще лезть в чьи-то дела! Что она, с ума сошла?

Я понимала, что испытываю к бабке несправедливую ненависть, вызванную ее резонным нежеланием помогать мне.

— Скажи, как ты думаешь, откуда у нее могут быть цветы? — спросила я у Сашки. — Она ведь явно городская жительница. Она не похожа на деревенскую.

— Цветы? — задумался Сашка, — Да сейчас не разберешь, кто городской, а кто деревенский, все одеты одинаково…

— Да дело не в одежде. Она не похожа на деревенскую.

— Это твои выдумки, — махнул он рукой.

— Саня, умоляю тебя, голубчик, дорогой, сделай милость, прошу тебя — подойди, спроси ее. Ты совсем по-другому с ними разговариваешь. Они тебя боятся!

— Никто сейчас никого не боится, — сказал серьезно Сашка, но решительно сошел с тротуара и направился через дорогу. Я припустила рысью вдогонку.

— Почем цветы? — улыбчиво спросил Жигунов.

— Три рубля букетик, — протянула ему бабка свои желтые нарциссы, мазнула по мне взглядом и, по-видимому, узнала — сразу же отвела глаза в сторону.

— Дороговатенько, — хмыкнул Жигунов, посмотрел внимательно на нее и эпически спросил: — Бабуль, а ты почему здесь торгуешь? У тебя разрешение на это имеется?

— А на кой разрешение? — всколыхнулась бабка.

— Ты же знаешь, что исполком запрещает торговлю в неустановленных местах.

— А кто их знает, эти места — где они установленные, а где нет! — У нее ярко, молодо, зло светили пронзительные желтые глаза. — Может, здесь оно и надо бы установить, раз никому вреда от этого нет, а людям радость…

— Вреда нет, а порядок соблюдать надо, — сказал сержантским голосом Жигунов. — А документы у тебя есть?

Бабка взвилась:

— Какие еще документы? Зачем они мне? Что я, — шпиёнка или беглая какая?

Жигунов твердо указал:

— Документы нужны не шпионам и беглым, а всем нормальным гражданам. У тебя должен быть паспорт!

Интересно, что бабка, разговаривая с совершенно партикулярным, модно одетым Сашкой Жигуновым, ни на миг не усомнилась в том, что он настоящий милиционер. Наверное, дело не в форме, не в погонах и петлицах — он не вызывал сомнения в своем праве спрашивать, допрашивать, командовать какой-то особой милиционерской статью, ухватками, тоном и манерой разговора.

— Дорогая бабушка, придется пройти со мной в отделение, уточнить вашу личность и составить протокол, — категорически завершил он дискуссию и этим почти незаметным переходом с «ты» на «вы» перевел их беседу из уличного разговора в административную процедуру.

— А чего там уточнять? — испуганно бушевала бабка. — Незачем меня по милициям таскать! Еловацкая моя фамилия, Надежда Капитоновна меня зовут…

— А моя фамилия Жигунов, — вежливо представился Сашка. — Но у меня есть документ, удостоверяющий этот факт, а у вас — нет. Поэтому мы поедем все-таки в милицию…

Он вынул из внутреннего кармана плаща продолговатую черную коробочку, и не только бабка, но и я с удивлением увидела, как он выщелкнул из коробочки хромированный прут антенны, нажал кнопку тумблера и сказал в черную решеточку микрофона:

— Алло… алло!.. Двенадцатое?.. Алло… Это Жигунов…

И все это время он неотрывно смотрел на ерзающую и суетящуюся бабку Еловацкую, которая махнула рукой и стала складывать в сумку разложенные на картонной коробке нежные желто-зеленые букеты.

— …Панюков, это я, Жигунов. Слушай, подошли ко мне патрульную машину на угол Маяковского и Революции… Да, надо… Хорошо… Отбой…

Чикнул тумблером, положил рацию обратно в карман и попросил бабку:

— Надежда Капитоновна, давайте-ка дособерем ваши цветочки, надо будет нам немного отвлечься от торговли…

Бабка попыталась взять его на голос:

— А что ты безобразничаешь? Это издевательство! Чего пристаешь?

Жигунов усмехнулся мрачно-спокойно:

— Ну-ка тихо, тихо, успокойтесь, Надежда Капитоновна! Мне кажется, что вы не своими цветочками торгуете…

— А чьими — твоими?

— И не моими. Вот мне и охота узнать, чьими. А если ошибаюсь, принесу глубокие извинения…

Мимо нас шла по тротуару компания молодежи в защитно-зеленых стройотрядовских штормовках, расцвеченных яркими институтскими этикетками. Парень играл на гитаре, а остальные вразнобой подпевали:

Бабушка Еловацкая подняла с асфальта сумку, потопталась нерешительно и вдруг сделала рывок навстречу студентам, как атакующий форвард. На ходу перевернула сумку, и цветы дождем посыпались на тротуар.

— Берите цветочки! Берите на память, сыночки дорогие и доченьки! Славной нашей молодежи цветочки! Разбирайте быстрее, пока этот черт не отнял… — показывала она на смеющегося Жигунова.

Ребята с хохотом и шутками расхватали цветы и галдящей разноцветной стаей умчались по своим прекрасным молодым беззаботным делам.

А Еловацкая уперла руки в боки и спросила Жигунова злобно-торжествующе:

— Ну, кто это тут нарушает? Торговать нельзя, а раздавать цветы не запрещается? Я ведь цветами и не торговала никогда! Я их раздаю тут… Понятно?

— Понятно, Надежда Капитоновна! — все еще улыбался Жигунов. — Теперь, коль вы улики уничтожили, придется мне вас проверить обязательно…

Около нас остановился раскрашенный в канареечные цвета «жигуленок». Жигунов взял из рук бабки пустую сумку и пошел к машине.

Бабка вздохнула, плюнула сердито и пошла следом. Жигунов открыл переднюю дверцу и сказал мне:

— Садись сюда, а мы с Надеждой Капитоновной устроимся сзади, побалакаем по дороге, пошепчемся маленько…

Уселись в машину, Жигунов похлопал водителя по плечу и сказал:

— Ну-ка, Володя, подкинешь нас по адресу бабушки. Где проживаете? — повернулся он к Еловацкой.

— Пролетарская, семнадцать, — мрачно буркнула бабка.

Шофер включил мигалку, дал газ, и машина, выскочив с ревом на осевую, помчалась через город.

Я старалась не думать сейчас о Ларионове. Из-за того, что я плохо себе представляла тюрьму, воображение услужливо подсовывало какой-то бесформенный, мрачный, зловонный кошмар, полный постоянной угрозы насилия и ужаса. И кошмар этот сразу вызывал обморочную слабость и дурноту…

Водитель притормозил у бетонной башни. Приехали — Жигунов галантно подал бабке руку, помог вылезти из машины. А она предприняла последнюю попытку сопротивления:

— Ну чего ты на мою голову навязался? Хочешь… — она заговорщически наклонилась к нему: — Отдам всю выручку, и пошли все по домам…

— Это вы мне что, взятку предлагаете, Надежда Капитоновна? Так я вас понял?

— Почему взятку! За провоз плату!

— Давайте-давайте, — ухмыльнулся Сашка. — Не надо лишнего разговаривать! Сейчас идем к вам, проверим документы, поболтаем о пустяках, и мы уезжаем…

На восьмом этаже бабка Еловацкая позвонила в дверь, и я заметила, что это условный сигнал.

В квартире было тихо. Она обернулась к нам, сокрушенно вздохнула:

— Нет мужа дома… Не ждал он меня так рано, не знал он, что вы меня на своем такси повезете…

— Ай-яй-яй, — сокрушенно покачал головой Жигунов. — А ключа у вас своего, конечно, нету? Не добраться нам никак до паспорта, в дом не попадем?

А сам подошел к железной дверце электрического распределительного шкафа, перочинным ножом вскрыл запор, открыл створку и стал рассматривать электросчетчики.

— Фь-ю, — присвистнул Сашка. — Надежда Капитоновна, в квартире вашей беспризорной никак печь плавильная? Счетчик крутится, как оглашенный…

Бабка затравленно заметалась, глазами, а Сашка спокойно предложил:

— Давайте, звоните, как надо, — пускай муж открывает. И не тяните зря время, я все равно не уйду…

Еловацкая досадливо крякнула, достала из кармана ключ, отперла и распахнула дверь.

В прихожей стоял испуганный пожилой мужчина с вытянутым напряженным лицом.

— Что? Что такое? — спросил он.

— А-а! Напасть такая! Вот, захватили меня…