Лучшая фантастика XXI века (сборник) Уильямс Лиз

Она выдвинула из другого манипулятора тонкое, с волос, сверло с алмазным наконечником и проделала в статуэтке сквозное отверстие – от основания до головы. Потом продела в отверстие проволоку, прочно связала концы и добавила к гирлянде бусин, свисающих с поврежденного шасси.

– Ну и что?

Предполагаемый ребенок качнул фигурку Будды, и та закачалась над поврежденной керамической пластиной. Халцедоновая слегка приподнялась, чтобы он не мог достать.

– Меня зовут Бельведер, – сказал он.

– Рада познакомиться, – ответила Халцедоновая. – А я Халцедоновая.

До заката, в часы наибольшего отлива, он, болтая, ходил за ней, отнимая у чаек моллюсков, промывая их в морской воде и поедая сырыми. Халцедоновая более или менее игнорировала его; она включила фары и направила их вдоль линии прилива.

Через несколько шагов ее внимание привлекло новое сокровище. Это был обрывок цепочки с несколькими яркими бусинами – стекло в оправе из золота и серебра. Халцедоновая начала трудоемкий процесс забора…

И остановилась, потому что Бельведер появился перед ней, схватил цепочку пальцами с обломанными ногтями и поднял. Халцедоновая едва не потеряла равновесие. Она уже готова была выхватить сокровище у ребенка, а его самого бросить в море, но он встал на цыпочки и протянул его ей, подняв над головой. Свет фар отбрасывал на песок его тень, освещая каждый волосок на голове и в бровях, превращая их в четкий барельеф.

– Мне легче поднять его для тебя, – сказал он, когда ее манипулятор осторожно сомкнулся вокруг цепочки.

Она подняла сокровище, осматривая его в свете фар. Хороший длинный сегмент, длиной семь сантиметров, четыре сверкающие бусины. Она со скрипом выровняла голову: начала сказываться коррозия суставов.

И прицепила находку к сетке на своем панцире.

– Дай мне твой мешок, – сказала она.

Бельведер протянул руку к мокрому мешку с сырыми моллюсками, из которого на его голые ноги капала вода.

– Мой мешок?

– Дай. – Халцедоновая поднялась на неисправных конечностях; она была на два с половиной метра выше мальчика. Протянула манипулятор, одновременно извлекая файл протокола обращения с людьми, который давно не использовала. – Пожалуйста.

Он неловкими пальцами повозился с узлом, отвязал мешок от пояса из веревки и протянул ей. Она взяла мешок манипулятором и подняла повыше. Проверка образца показала, что мешок хлопчатобумажный, а не из нейлона, поэтому она сложила его двумя манипуляторами и просветила слабым микроволновым излучением.

Не следовало этого делать. Напрасная работа энергетических ячеек, которые она не сможет перезарядить, а ей нужно завершить задание.

Не следовало – но она это сделала.

От ее клешней пошел пар, и раковины начали одна за другой раскрываться; моллюски кипели в собственном соке и во влаге водорослей, которые тоже были в мешке. Она осторожно вернула ему мешок, пытаясь не пролить жидкость.

– Осторожно, – предупредила она. – Горячо.

Он аккуратно взял мешок и сел рядом с ней, поджав ноги. Убрал водоросли, и перед ним оказались моллюски; они лежали, как крошечные драгоценные камни – светло-оранжевые, розовые, желтые, зеленые и синие, – на листах ульвы, морского салата, зеленого, как стекло. Он осторожно попробовал один и тут же жадно принялся есть, во все стороны разбрасывая раковины.

– Съешь и водоросли, – сказала Халцедоновая. – В них много полезных минералов.

Когда начался прилив, Халцедоновая отступила выше по берегу, точно огромный краб с пятью ампутированными ногами. Она пятилась, как жук, ее сокровища свисали с панциря и звенели, ударяясь друг о друга, как камешки в руке.

Ребенок шел следом.

– Ты должен поспать, – сказала Халцедоновая, когда Бельведер уселся рядом с ней на высоком сухом участке берега под высокими глиняными откосами, куда не дотягиваются волны.

Он не ответил, и голос ее заскрипел, сделался невнятным, но потом речь вновь стала разборчивой, и она снова заговорила:

– Ты должен подняться выше по берегу. Этот неустойчив. Под откосом небезопасно.

Бельведер подобрался к ней ближе, выпятив нижнюю губу.

– Но ты ведь остаешься.

– У меня есть броня. И я не могу подняться.

Она топнула поврежденной конечностью по песку, раскачиваясь на двух здоровых ногах.

– Но твоя броня разбита.

– Это неважно. Ты должен подняться выше.

Она взяла Бельведера обеими клешнями и подняла над головой. Он закричал, и она подумала, что повредила ему что-то, но его крик сменился смехом, когда она поставила его на карниз, по которому он мог добраться до верха утеса.

Она осветила его своими фарами.

– Поднимайся.

И он начал подниматься.

А утром вернулся.

Бельведер по-прежнему ходил оборванцем, но с помощью Халцедоновой перестал быть тощим. Она ловила морских птиц и жарила, научив его разжигать костер и поддерживать огонь; она прочесала свою огромную базу данных в поисках указаний, как сохранять ему здоровье, пока он растет, – а рос мальчик иногда буквально на глазах, по миллиметру в день. Она собирала и исследовала морские водоросли и заставляла его есть их, а он помогал ей доставать сокровища, недоступные для ее манипуляторов. Некоторые бусины от кораблекрушений были горячими и заставляли оживать ее счетчик радиоактивности. Для нее они не представляли угрозы. Но впервые за все время она от них избавилась. Теперь у нее был союзник-человек, и программа требовала, чтобы она берегла его здоровье.

Она рассказывала ему разные истории. Ее библиотека была обширна – множество рассказов о войне, о плавании на кораблях, об управлении звездолетами. Последние по какой-то необъяснимой причине нравились ему больше всего. Катарсис, думала она и рассказывала ему о Роланде, и о короле Артуре, и о Хонор Харрингтон, и о Наполеоне Бонопарте, и о Горацио Хорнблауэре, и о капитане Джеке Обри. Произнося слова, она проецировала их на монитор, и – быстрее, чем она представляла, – он начал произносить их вслед за ней.

Так закончилось лето.

К равноденствию она собрала достаточное количество сувениров. Волны по-прежнему приносили бусины кораблекрушений, и Бельведер отдавал ей лучшие из них, но Халцедоновая села возле камня с плоской вершиной и разложила на нем свои сокровища. Из найденной меди она выплавляла проволоку, нанизывала на нее бусины и соединяла звенья, из которых делала гирлянду.

Это был поучительный опыт. Вначале ее эстетическое чувство было неразвито, ей приходилось перебирать десятки сочетаний бусин, чтобы находить самые приятные. Дело было не только в гармонии цвета и форм; встречались и структурные трудности. Вначале случались нарушения физического равновесия, и ожерелье получалось кривым. Запутывались и провисали звенья, их приходилось переделывать.

Она работала недели напролет. Памятники были важны для ее союзников-людей, почему, этого она никогда не понимала. Она не могла похоронить своих друзей и создать надгробный памятник, но истории, которые Бельведер поглощал, как кошка молоко, подсказали ей концепцию траурных украшений. У нее не было физических останков союзников, ни клочка волос или ткани, но сокровища, принесенные кораблекрушениями, конечно, заменяли все другие сокровища.

Единственное, что ее озадачивало, – кто будет носить эти украшения. Они должны были перейти к наследникам, к тому, кто хранит добрые воспоминания о погибших. Конечно, у Халцедоновой были сведения о родственниках. Но она не знала и не могла узнать, уцелели ли они, а если уцелели, как их найти.

Вначале Бельведер держался поблизости, пытаясь соблазнить ее прогулками и исследованиями. Однако Халцедоновая была настроена решительно. Ее энергетические ячейки опасно истощались, но мало того – с приходом зимы ее способность заряжаться от лучей солнца заметно сократится. А с началом зимних бурь ей не удастся уберечься от океана.

Она была твердо намерена завершить свое последнее задание, прежде чем выйдет из строя.

Бельведер начал уходить от нее; он ловил птиц в силки и приносил к костру, чтобы поджарить. Ей это нравилось, он должен был уметь выживать самостоятельно. По вечерам он, однако, возвращался, садился рядом с ней, разбирал на плоском камне бусины или слушал ее истории.

Та самая нить, которую она пряла с помощью своих манипуляторов, долг живых помнить тех, кто пал с честью, снова и снова возникала в ее историях. Она покончила с сюжетами из литературы и истории и теперь рассказывала о своем опыте. Об Эмми Перси, спасшей ребенка у Саванны, и о том, как рядовой Майклз отвлекал на себя огонь от сержанта Кей Паттерсон: тогда боевые роботы выскочили из засады близ Сиэтла.

Бельведер слушал; он удивил ее, обнаружив способность повторять сюжет, пусть не в тех же словах. У него была хорошая память, хотя хуже, чем у машины.

Однажды, когда Бельведер ушел по берегу так далеко, что его не было видно, Халцедоновая услышала его крики.

Она уже много дней не передвигалась. Сидела под неудобным углом на песке, свесив неисправные конечности; она продолжала собирать ожерелье на плоском камне, который служил ей рабочим столом.

Она поднялась на исправных конечностях, разбрасывая куски камня, стекла и проволоки. К своему удивлению, она сумела распрямиться с первой же попытки и неуверенно пошла: ей не хватало вышедших из строя гироскопов.

Когда Бельведер снова закричал, она едва не опрокинулась.

Карабкаться она не могла, но еще могла бежать. Бесполезные конечности прорывали за ней в песке борозды; начинался прилив, и ей пришлось с плеском идти по воде.

Она успела выйти из-за большого камня, за которым исчез Бельведер, и увидела, что его бросили на песок два более крупных человека; один занес над Бельведером дубинку, второй рылся в его мешке. Бельведер закричал, когда дубинка задела его ногу.

Халцедоновая не решалась использовать свои микроволновые проекторы.

Но у нее было другое оружие, среди прочего точечный лазер и ружье с химическими патронами, пригодными для снайперского огня. Враждебные люди – легкая цель. У них нет брони на теле.

Следуя протоколам войны, тела она похоронила в песке. Программа обязывала ее относиться к погибшим врагам с уважением. Бельведеру не угрожала непосредственная опасность после того, как он наложил на ногу лубок и промыл ушибы, но она решила, что он слишком тяжело ранен и не может ей помочь. Песок был мягкий, копать было легко, хотя уберечь тела от воды не получалось. Она сделала, что могла.

Похоронив тела, она отнесла Бельведера к их камню и начала собирать разбросанные сокровища.

У Бельведера было растяжение связок, но нога не сломана, и непонятное упрямство, как только он немного оправился, сделало его еще более непоседливым, склонным уходить все дальше. Через неделю он уже поднялся, опираясь на костыли и волоча за собой ногу, почти как Халцедоновая. А когда лубок сняли, начал уходить еще дальше. Хромота не замедляла его передвижений, и иногда он не возвращался по вечерам. Он продолжал расти, вымахал почти с морпеха и все лучше мог заботиться о себе. Случай с грабителями научил его осторожности.

Тем временем Халцедоновая работала над своими погребальными ожерельями. Каждое должно было быть достойно павшего товарища, но теперь ее задерживала неспособность работать по ночам. Спасение Бельведера стоило слишком большого количества тщательно сберегаемой энергии, и она больше не могла зажигать фары, если хотела закончить работу, пока батареи не сядут окончательно. Она прекрасно видела и при лунном свете, но ее термальное зрение не помогало различать цвета.

Нужно было сделать сорок одно ожерелье – по одному на каждого солдата ее взвода, и она не хотела делать их кое-как.

Как бы быстро она ни работала, гонку с осенним солнцем и приливом она проигрывала.

В октябре, когда дни заметно сократились, она закончила сороковое ожерелье. И перед заходом солнца начала сорок первое – для своего главного оператора во взводе сержанта Паттерсон, ожерелье с серо-синим Буддой внизу. Она уже несколько дней не видела Бельведера, но это ее не насторожило. До ночи ей все равно не закончить ожерелья.

Из состояния неподвижности, с которой она ждала солнца, ее вывел его голос.

– Халцедоновая?

Она очнулась и услышала плач. Плакал младенец, определила она, но теплое тельце в его руках не было младенцем. Это была собака, щенок немецкой овчарки, как те, что когда-то работали с ее взводом «Л». Собаки ее не интересовали, но некоторые из дрессировщиков их боялись, хотя никогда в этом не признавались. Сержант Паттерсон сказала одному из них: «Да Чейз просто сама большой боевой пес», – и под всеобщий хохот почесала Халцедоновую за телескопическими глазами.

Щенок был ранен. По его задней лапе текла кровь.

– Здравствуй, Бельведер, – сказала Халцедоновая.

– Нашел щенка.

Он разостлал на земле свое рваное одеяло, чтобы уложить собаку.

– Ты хочешь его съесть?

– Халцедоновая! – возмущенно сказал он и прикрыл щенка рукой. – Он ранен.

Она задумалась.

– Хочешь, чтобы я ее вылечила?

Он кивнул, и она снова задумалась. Понадобятся освещение, энергия – все это невосполнимые запасы. Антибиотики, коагулянты, хирургическое оборудование, а животное все равно может умереть. Но собака – ценность; она знала, что дрессировщики высоко их ценили, даже выше, чем сержант Паттерсон – Халцедоновую. А у нее в библиотеке много файлов по ветеринарии.

Она включила фары и открыла доступ к файлам.

Закончила она под утро, когда ее энергетические ячейки истощились. Почти истощились.

Когда взошло солнце и щенок спокойно уснул (рана на его лапе была зашита, а кровь насыщена антибиотиками), Халцедоновая вернулась к последнему ожерелью. Придется работать быстро, а в ожерелье сержанта Паттерсон шли самые хрупкие и красивые бусы; Халцедоновая особенно опасалась их поломать и оставляла напоследок, когда приобретет наибольший опыт.

День тянулся, и ее движения становились все более медленными, ей трудно было двигаться. Солнце не могло дать достаточно энергии, чтобы восполнить ночные траты. Но бусина соединялась с бусиной – куски олова, стекла, керамики, перламутра. И халцедоновый Будда, потому что сержант Паттерсон была оператором Халцедоновой.

Когда солнце приблизилось к зениту, Халцедоновая смогла работать быстрее, используя приток энергии. Щенок спал в ее тени, жадно проглотив остатки птицы, которые ему дал Бельведер, а сам Бельведер сидел рядом с грудой законченных ожерелий.

– Для кого это? – спросил он, коснувшись свисавшего с ее манипулятора ожерелья.

– Кей Паттерсон, – ответила Халцедоновая, добавив зеленовато-коричневый обломок керамики, пятнистый, как боевой комбинезон.

– Сэр Кей, – сказал Бельведер. Голос у него ломался, иногда отказывал, и он замолкал на середине слова, но на этот раз сумел закончить фразу. – Она была конюхом короля Артура и его названым братом и присматривала в конюшне за его боевым роботом, – сказал он, гордясь тем, что может вспомнить.

– Это разные Кеи, – напомнила она. – Тебе скоро придется уйти.

Она нанизала на нить очередную бусину, замкнула звено и своим манипулятором для мелких работ закрепила металл.

– Ты не можешь покинуть берег. Не можешь карабкаться.

Он небрежно взял одно из ожерелий – ожерелье Родейла – и растянул его между пальцев, так что бусины заблестели на свету. Ожерелье еле слышно звякнуло.

Когда солнце село и ее моторы остановились, Бельведер сидел позади нее. Теперь она работала почти исключительно на солнечной энергии. К ночи она снова замрет. Когда начнутся штормы, волны будут ее захлестывать, и тогда даже солнце не оживит ее.

– Ты должен идти, – сказала она, когда ее клешни застыли на почти законченном ожерелье. – Я не хочу, чтобы ты оставался здесь.

– А это для кого? – спросил он. Ниже на пляже щенок поднял голову и заскулил.

– Для Гарнера, – ответила она и стала рассказывать о Гарнере, и об Энтони, и о Джейвесе, и о Родригесе, и о Паттерсон, и об Уайте, и о Уошине, пока не стало так темно, что ее голос затих и она ослепла.

Утром Бельведер повесил законченное ожерелье Паттерсон на клешню Халцедоновой. Должно быть, работал над ним при свете костра.

– Не смог закрепить звенья, – сказал он, одно за другим развешивая ожерелья на ее клешне.

Она молча стала их скреплять – одно за другим. Щенок поднялся, он принюхивался к песку и лаял на волны, на птиц, на бегущего краба. Когда Халцедоновая закончила, она надела ожерелье на Бельведера. Он стоял неподвижно. На щеках у него вырос мягкий пушок. Мужчины-морпехи всегда чисто брились, а у женщин на лице волосы не росли.

– Ты сказала, что это для сэра Кея.

Он руками приподнял ожерелье и смотрел, как стекло и камни отражают свет.

– Это чтобы ее помнили, – сказала Халцедоновая. На этот раз она его не поправила. Подобрала остальные сорок ожерелий. Все вместе они были тяжелыми. Она подумала, сможет ли Бельведер их носить. – Помни ее. Запомнишь, чье каждое из ожерелий?

Одного за другим он называл их, и она протягивала ему ожерелья. Роджерс, и Родейл, и ван Метье, и Перси. Он расстелил второе одеяло (где он его взял? Может, там же, где нашел собаку) и разложил их одно за другим на синей шерсти морской формы.

Ожерелья сверкали.

– Расскажи мне о Родейле, – сказала она, беря клешней его ожерелье. Он рассказал – по-своему, приписав половину подвигов Роланда и Оливье. Но все равно история получилась хорошая. Насколько она могла судить.

– Возьми ожерелья, – сказала она. – Возьми их. Это траурные украшения. Отдай их людям и расскажи истории. Люди должны помнить и почитать мертвых.

– Где я найду людей? – спросил он, угрюмо сложив руки. – На берегу их нет.

– Нет, – согласилась она. – Тебе придется их поискать.

Но он не бросил ее. Похолодало, и он с собакой бегал по берегу. Периоды ее сна становились длиннее, сон крепче, падающих под низким углом солнечных лучей теперь хватало только для того, чтобы разбудить ее в полдень. Пришли бури, о камень с плоской вершиной разбивались волны, и от соленых брызг ее суставы застывали, но процессор пока еще не вышел из строя. Она больше не шевелилась и даже в полдень редко говорила; Бельведер и щенок использовали ее панцирь и камень как убежище; от его костров ее брюхо почернело.

Она берегла энергию.

К середине ноября она накопила достаточно и, когда Бельведер и щенок вернулись откуда-то, поговорила с ним.

– Ты должен идти, – сказала она и, когда он открыл рот, собираясь возразить, добавила: – Тебе пора отправляться в путешествие.

Он положил руку на ожерелье Паттерсон, которое носил под рваной одеждой, дважды обмотав им шею.

– В какое путешествие?

Скрипя изъеденными коррозией суставами, она подняла ожерелья над его головой.

– Ты должен найти людей, которым они принадлежат.

Он отмахнулся от ее слов.

– Они все мертвы.

– Воины мертвы, – сказала она. – Но их истории – нет. Почему ты спас щенка?

Он облизнул губы и снова коснулся ожерелья Паттерсон.

– Потому что ты спасла меня. И рассказывала мне истории. О хороших бойцах и плохих бойцах. Понимаешь, Перси ведь спасла бы собаку? И Хейзелра тоже?

Халцедоновая была уверена, что Эмма Перси спасла бы собаку, если бы могла. А Кевин Майклз спас бы мальчишку. Она протянула оставшиеся ожерелья.

Он смотрел на нее, скрестив руки.

– Ты не можешь подняться.

– Не могу. Ты должен сделать это за меня. Найди людей, которые будут помнить эти истории. Найди людей и расскажи им о моем взводе. Я не переживу зиму. – Ее охватило вдохновение. – Я поручаю тебе этот квест, сэр Бельведер.

Ожерелья сверкали на зимнем ветру, за ними виднелись серые волны.

– Каких людей?

– Которые помогли бы ребенку, – сказала она. – Или раненой собаке. Таких, каким был мой взвод.

Он помолчал. Протянул руку, погладил цепочки, погремел бусинками. И надел ожерелья на руку по самый локоть, принимая поручение.

Дэвид Моулз

Дэвид Моулз родился в Калифорнии и жил в Афинах, Токио, Тегеране и Сан-Диего. Он публикуется с 2003 года, выпустил две антологии и был финалистом премий «Хьюго» и «Уорлд Фэнтези».

«Финистерра» – увлекательные приключения, разворачивающиеся на планете размером с Юпитер, но с земной атмосферой, в которой плавают гигантские живые дирижабли во много миль шириной; на них живут люди – и даже выращивают пищу. Это также рассказ о том, как трудно бывает принять чью-то сторону. Этот яркий и остроумный рассказ получил в 2008 году премию Теодора Старджона.[21]

Финистерра

1. Энкантада[22]

Бьянка Назарио стоит на краю света. Небесный свод над ней, голубой, как небо ее детства, отражается в водах кальдеры, но небо, которое она помнит с детства, обступали горы, а здесь на Небе нет настоящих горизонтов, только гряда белых облаков. Белая линия переходит в рассеянный сероватый туман, который, когда Бьянка смотрит вниз, все больше темнеет, пока пространство прямо внизу не становится темным и непрозрачным.

Она помнит, что рассказывала ей Дин о том, как небо может убить ее. Бьянка подумала, что, если у тебя достаточно большой парашют, можно падать часами, про летая сквозь слои облаков, прежде чем погибнешь от жары, или давления, или в пасти какого-нибудь чудовищного обитателя нижних слоев атмосферы.

Если сейчас все пойдет наперекосяк, Бьянка лучшей смерти для себя и представить не может.

Она проходит несколько сотен метров вдоль подножия одного из вертикальных плавников Энкантады, пока сухую красную почву под ее ногами не сменяет рубчатая серая плоть. Она в последний раз осматривается: облако дыма укутывает поросший деревьями спинной хребет закатана, который начинается там, где она стоит, – и тянется на многие километры к концу, который кажется тонким и хрупким. Потом она перевязывает шарфом платье повыше лодыжек и садится в корзину воздушного шара, еще теплую после изготовления в бунгало. Подвеска вокруг нее натягивается, и Бьянка глубоко вдыхает, наполняя легкие. Ветер со стороны горящего лагеря пахнет древесным дымом и смолой, перекрывая запах крови с территории убийства.

– Благословенная Дева, – молится Бьянка, – будь моей свидетельницей, что это не самоубийство.

Это молитва о чуде.

Она начинает падение.

2. Летающий архипелаг

У похожего на лодку анемоптера, который послал за ними Валадес, крейсерская скорость чуть меньше скорости звука; в этой части атмосферы Неба это примерно девятьсот километров в час. Эту скорость, думает Бьянка, можно использовать, чтобы оценить истинные размеры Неба, его невероятную огромность. Им потребовался почти весь первый день полета от пункта отправления анемоптера (десятикилометрового, весом в миллиард тонн аэростата «Переходный меридиан»), чтобы этот аэростат исчез из вида не за горизонтом, а в дымке. По оценке Бьянки, облачная чаша, видимая сквозь туманную поверхность статических полей анемоптера, занимала площадь, приблизительно равную Северной Америке.

Она услышала шлепанье пластика за собой на палубе, обернулась и увидела одного из членов экипажа анемоптера, коричневого мохнатого инопланетянина со множеством рук, похожих на пушистых змей, заканчивающихся ртом или круглым полным любопытства глазом. Фириджа – существа, живущие при низком тяготении; те, кого Бьянка видела в полете от Земли, радостно прыгали в пространстве внутреннего кольца «Багдадского калифа», как множество радиально симметричных обезьян. Трое из экипажа анемоптера при большем тяготении Неба вынуждены передвигаться в паукообразных машинах для ходьбы. И их руки обвисают – комичное и в то же время печальное зрелище.

– Иди вперед, – сказал этот фириджа Бьянке на ломаном арабском; голос напоминал тростниковую свирель. Ей кажется, что это тот, который называет себя Исмаилом. – Можно увидеть архипелаг.

Она пошла за ним в круглый нос анемоптера. Эразм Фрай, натуралист, уже был там; опираясь локтями на перила, он смотрел вниз.

– Снимки не передают всего, – сказал он.

Бьянка подошла к перилам и поглядела туда, куда смотрел натуралист. С самого начала ей приходилось поддерживать с Фраем строго формальные отношения: с первой встречи на борту «Переходного меридиана» она поняла, что не стоит быть с ним слишком фамильярной. Но, когда она увидела, на что смотрит Фрай, маска на мгновение соскользнула; Бьянка не смогла сдержать резкий удивленный вдох.

Фрай рассмеялся.

– Стоять на спине одного из них, – сказал он, – стоять в долине, и смотреть на холмы, и знать, что почву под твоими ногами поддерживают кости живого существа, – бесподобное ощущение.

Он покачал головой.

На этой высоте они поднялись над всеми, кроме самых высоко летающих из тысяч животных, составляющих архипелаг Септентрионалис[23]. Бьянка старалась сравнить стаю (стадо? табун?) заратанов с другими объектами: с цепью островов, если она сосредоточивалась на красках – зеленых и коричневых лесах и равнинах, серых и белых от снега высокогорьях; или с флотилией кораблей, если она смотрела на отдельные силуэты, на острые килевые хребты, на длинные прозрачные плавники, ребристые, как китайские паруса.

Заратаны архипелага больше отличались друг от друга, чем птицы или киты в стае, но все же была видна симметрия, красивая правильность форм, анатомически одинаковые части рыбы и горы, повторяющиеся всегда, от огромного старого заратана Финистерра (сто километров вдоль спинного хребта) до безымянных молодых животных величиной всего-навсего с холм. И, когда Бьянка взглянула на весь архипелаг, невозможно было не увидеть, что заратаны – живые существа.

– Бесподобное, – повторил Фрай.

Бьянка неохотно отвернулась от этой картины и посмотрела на Фрая. Натуралист говорил по-испански с безупречным выговором жителя Майами – благодаря лингвистическому модулю Консилиума, объяснил он. Бьянке трудно было судить о возрасте эстранадос[24], особенно мужчин, но в случае с Фраем ей казалось, что он лет на десять старше ее сорока и не хочет в этом сознаваться – или на десять лет моложе и по привычке очень плохо за собой следит. В путешествии она встречала киборгов, и иностранцев, и искусственный разум, и несколько видов инопланетян – некоторые из них были ей знакомы, по крайней мере по описаниям хаджа в прессе, другие незнакомы, но больше всего ее тревожили эстранадос. Трудно примириться с мыслью, что перед тобой человек, родившийся не на Земле, который никогда не был на Земле и не видел ее, человек, который совсем утратил интерес к Земле.

* * *

– Почему вы отсюда улетали, мистер Фрай? – спросила она.

Фрай рассмеялся.

– Не хотел провести здесь остаток жизни. – Взмахом руки он обвел горизонт. – Застрять на всю жизнь на заброшенном плавучем острове, где не с кем поговорить, кроме исследователей и ожесточенных беженцев, некуда пойти, чтобы развлечься, кроме каких-то трущоб на аэростатной станции, и между тобой и адом нет ничего, кроме многих тысяч километров воздуха? – Он снова рассмеялся. – Вы тоже улетите, Назарио, поверьте мне.

– Может, и улечу, – сказала Бьянка. – Но вы-то вернулись.

– Я здесь ради денег, – сказал Фрай. – Как и вы.

Бьянка улыбнулась и ничего не ответила.

– Знаете, – немного погодя сказал Фрай, – заратанов приходится убивать, чтобы увезти отсюда. – Он посмотрел на Бьянку и усмехнулся; наверное, ему хотелось, чтобы усмешка вышла сатанинской. – Не существует настолько большого атмосферного корабля, чтобы перевезти заратана целиком, даже самого маленького из них. Браконьеры выпускают из заратанов воздух, потрошат, расплющивают и скатывают. И даже в этом случае выбрасывают почти все, кроме шкуры и костей.

– Странно, – задумчиво сказала Бьянка. Ее маска вернулась на место. – Вместе с контрактом я получила целый пакет материалов; я изучала их в пути. Согласно документам Консилиум считает заратанов охраняемым видом.

Фрай неловко взглянул на нее. Настала очередь Бьянки рассмеяться.

– Не волнуйтесь, мистер Фрай, – сказала она. – Может, я и не знаю точно, за что мне платит мистер Валадес, но я никогда не питала иллюзий насчет законности его предприятия.

Фириджа у нее за спиной свистнул носом; возможно, это означало смех.

3. Стальная птица

Когда Бьянка была маленькой, главной достопримечательностью, видной из ее окна в квартире на четвертом этаже в городе Пунта-Агила, была мечеть – здание шестнадцатого века, поддерживаемое кабелями по принципу тенсегрити и многочисленными изогнутыми цепями; распростертые белые крылья сооружения смутно – но только смутно – напоминали птицу, давшую городу название[25]. Автоматы, которые контролировали натяжение цепей и разворачивали крылья мечети, чтобы противостоять постоянно меняющимся ветрам, располагались внутри кабелей и тоже были очень старыми. Однажды после урагана во времена деда Бьянки эти механизмы потребовали ремонта, и старики из аюнтамьенто[26] вынуждены были пригласить техников-эстранадо, и стоило это так дорого, что и во времена Бьянки еще приходилось платить за это из джизьи[27].

Но Бьянка редко думала об этом. Она много часов втайне рисовала эти белые крылья, рассчитывала вес сооружения и напряжение кабелей и думала, как бы заставить эту стальную птицу полететь.

Наверно, Бьянке мог бы объяснить это отец, но она не решалась спросить. Рауль Назарио де Аренас был авиационным инженером, как и семь поколений семьи до него, и движение по воздуху составляло богатство Назарио; каждый третий дирижабль в небе над Рио-Пикаро был сконструирован Раулем, или его отцом, или тестем – по контракту с мавританскими торговыми и промышленными кланами Пунта-Агилы, подлинными богачами и хозяевами города.

Поскольку Рауль Назарио работал не на себя и был христианином, он не мог стать таким же богатым, как его наниматели, но его профессия была древней и уважаемой и обеспечивала семье более чем достаточно средств к существованию. Если Рауль Назарио де Аренас и думал о мечети, то лишь время от времени и в связи с джизьей – но никогда вслух, ведь Назарио, как и остальные христианские семьи в Пунта-Агиле, жили здесь только с молчаливого позволения настоящих хозяев города.

Бьянка рисовала и воздушные корабли: быстрые глайдеры, и громоздкие летающие лодки, и дирижабли; эти рисунки ей не приходилось прятать, более того, много лет подряд отец поддерживал ее, объясняя те или иные элементы конструкции, мягко поправляя ошибки в пропорциях и равновесии на рисунках Бьянки и позволяя ей слушать, как втолковывает азы профессии ее братьям – старшему, Хесусу, и младшему, Пабло.

Кончилось это вскоре после кинсеанеро[28] Бьянки, когда Хесус сменил имя на Валид и женился на дочери мусульманина, а мама прочла Бьянке лекцию о том, что прилично ребенку и молодой женщине-христианке, если она надеется когда-нибудь вступить в хороший брак.

Всего несколько лет спустя отец Бьянки умер, оставив у руля своего инженерного дела подростка Пабло, и только незримая помощь Бьянки и жалость некоторых прежних клиентов отца помогали сохранить контракты и обеспечить поступление денег в хозяйство Назарио.

К тому времени как Пабло достаточно подрос, чтобы решить, что в состоянии сам управляться с бизнесом и жениться на дочери мастера музыкальных инструментов из Тьерра-Сениза, умерла мать, а Бьянке исполнилось тридцать, и хотя ее приданое составляло половину отцовского бизнеса, ни один мужчина-христианин в Рио-Пикаро не зарился ни на этот бизнес, ни на Бьянку.

А три месяца спустя Пабло рассказал ей о предложенном эстранадо контракте: тот был представлен в аюнтамьенто, и аюнтамьенто с Гильдией запретили христианским инженерам Пунта-Агилы его подписывать – контракт предлагал авиационному инженеру, говорящему по-испански, работу очень далеко от Риа-Пикаро и поистине огромные деньги.

Три месяца спустя Бьянка садилась в Кито на космический лифт. В сумке у нее была контрабандная копия инженерной системы ее отца и контракт с хозяином корабля «Багдадский калиф» о полете на Небо.

4. Территория убийства

Целью анемоптера был заратан под названием Энкантада, меньше гигантского Финистерры, но все равно имевший сорок километров от носа до хвоста и восемь тысяч метров от серо-белого киля до лесистой вершины. С расстояния в сто километров Энкантада казался лесистой горой, поднимающейся с пустынной равнины; чистый воздух под ее килем был призрачен, как мираж. С помощью своей карманной электронной системы Бьянка вызвала из сети Неба очерк экологии горных лесов и долин на боках Энкантады: жесткая трава, небольшие теплокровные животные и высокие вечнозеленые деревья с раскидистыми кронами, напомнившие ей о соснах и мамонтовых деревьях в горах к западу от Рио-Пикаро.

Последние сто лет или около того Энкантада держался вместе с заратаном Финистеррой, оставаясь над восточным боком бльшего животного. Очевидно, никто не знал, почему так происходит. Поскольку Фрай был специалистом, Бьянка ожидала от него хотя бы какой-то теории. Но его этот вопрос ничуть не интересовал.

– Они животные, Назарио, – сказал он. – Не существует разумных причин, объясняющих их поступки. Мы называем их животными, а не растениями только потому, что, когда мы их режем, у них идет кровь.

Они пролетали над южными склонами Финистерры. Глядя вниз, Бьянка видела яркую свежую зелень, имевшую больше оттенков, чем она могла насчитать, даже больше, чем, по ее мнению, существовало; зелень пересекали яркие ленты серебряной воды. Она видела тень анемоптера, темную, продолговатую, ползущую по склонам и холмам и окруженную яркой областью, слабым отражением солнца в Небе за ними.

Когда тень вошла в более темное пятно тени Энкантады, Бьянка заметила, что она пролетела через что-то иное – плоский зеленый участок, вырубленный в джунглях, подозрительно геометрические фигуры, которые могли быть только зданиями, и полоски дыма из труб.

– Фрай… – начала она.

Потом деревня, если это была деревня, исчезла из виду, скрылась за следующим хребтом.

– Что? – спросил Фрай.

– Я видела… мне показалось, что я вижу…

– Людей? – спросил Фрай. – Вероятно, так и есть.

– Но я думала, что на Небе нет туземных поселений. Кто они?

– По большей части люди, – сказал Фрай. – Дикари. Беженцы. Фермеры, выращивающие наркосодержащее сырье. Пять поколений беглых преступников, их дети и дети их детей. – Натуралист пожал плечами. – Иногда, если Консилиум ищет кого-то конкретного, хранители могут провести рейд – просто для видимости. В другое время ониучиняют набеги на их посадки травки, насилуют женщин… а в остальном не трогают их.

– Но откуда они приходят? – спросила Бьянка.

– Отовсюду, – ответил Фрай, снова пожав плечами. – Люди в этой части космоса появились очень давно. Понимаете, это одно из мест, где они оседают. Те, кому больше некуда идти. Те, кто не может пасть ниже…

Бьянка покачала головой и ничего не сказала.

Лагерь браконьеров на восточном склоне Энкантады был почти невидим, пока они не оказались прямо над ним; маскировка скрывала его от бдительных глаз. На подлете иллюзия по-прежнему казалась совершенной, хотя прямоугольные очертания выдавали искусственное происхождение спутников хранителей, но только когда анемоптер прошел через проекцию, стал виден сам лагерь – четкая просека площадью километр на три, которая тянулась от подножия спинного хребта Энкантады до похожего на утес бока заратана. На краю этого утеса в одном углу стояла группа небольших сборных домиков; Бьянке показалось, что остальное пространство совершенно не используется.

Потом она увидела, что коричневая почва просеки местами окрашена в красный цвет и вообще вся полоса очертаниями напоминает гигантское продолговатое тело.

Открытое пространство для убийства.

– Небо очень бедно, – сказал за ее плечом Валадес.

Главе браконьеров с виду было лет пятьдесят. Коренастый, волосы еще черные, оливковая кожа загорела, но покрыта мелкими шрамами. Такого диалекта испанского языка Бьянка никогда раньше не слышала – необычный и сочный, с богатыми гласными, h он произносил так, как Бьянка j, а его j было теплым и текучим, как в Аргентине. Когда он говорил «…твою мать» (а он произнес это несколько раз за тот час, что Бьянка пробыла в лагере, хотя ни разу не адресовал это ей), его madre, «мать», звучало как madri.

Примерно половина браконьеров были людьми, но только Валадес как будто с рождения говорил на испанском; остальные использовали местную разновидность торгового арабского. Валадес и на этом языке говорил лучше Бьянки, но ей подумалось, что он выучил его, уже будучи взрослым. Если у него и было имя, он держал его при себе.

– На Небе есть то, что нужно людям, – продолжал Валадес. – Но люди на Небе никому не интересны. Компании, эксплуатирующие глубины атмосферы, кое-что платят, но в основном люди живут здесь на подаяние Консилиума.

Они вчетвером: Валадес, Бьянка, Фрай и фириджа Исмаил, пилот анемоптера, но, казалось, также и слуга Валадеса, или его деловой партнер, или телохранитель, а может, все это одновременно, поднимались на хребет над лагерем браконьеров. Под ними рабочие (половина из них люди, были также фириджа и с полдесятка других видов) устанавливали оборудование: подвижные машины, как будто бы строительные, трубы и цилиндрические баки, напоминавшие о пивоварне или нефтеочистительном заводе.

– Я это меняю, мисс Назарио. – Валадес через плечо оглянулся на Бьянку. – В мире есть те, кому, как народу Исмаила, – он показал на фириджа, – нравится жить на летающем острове и у кого имеются деньги, чтобы платить за это. – Он раскинул руки, обнимая и лагерь, и деловито передвигающихся рабочих. – При наличии денег я беру парней из лачуг на станциях дирижаблей на Небе и из гондол лифта. Даю им инструменты и учу убивать животных.

Чтобы остановить меня – самим им очень хлопотно это делать, – Консилиум берет тех же парней, дает им ружья и учит убивать людей.

Страницы: «« ... 1314151617181920 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Все не так, как нам говорят: существует скрытая сторона реальности, вселенная тайных планов и секрет...
Кейси Караветта отправляется на свадьбу лучшей подруги, которая состоится в сочельник в гостинице, д...
Кто-то, сидя за книжками, с детства грезил о сражениях и подвигах… Кто-то бессонными ночами хотел сд...
Современный авантюрно-философский роман. Главный герой — бедный молодой художник, неожиданно для сам...
Избранные стихотворения автора романа «Каникулы в барском особняке». Своеобразный и сугубо личный ли...
This phenomenal bestseller – over 700,000 copies sold – changes readers’ lives and helps them transf...