Лучшая фантастика XXI века (сборник) Уильямс Лиз

Тобиас С. Бакелл родился на карибском острове Гранада в 1979 году. Самые ранние его воспоминания – «нервничающие взрослые, которые запрещают мне подходить к окну»: развал местного правительства и вторжение США в 1983 году. Остальные его детские годы прошли на лодке в Гранаде и на английских и американских Виргинских островах; когда ему исполнилось восемнадцать, семья переселилась в Огайо. С 2000 года он публикует фантастические рассказы, а с 2006 – романы.

Фоном большинства его произведений прямо или косвенно служат Карибские острова, и «Игрушечные самолетики» – жемчужина фантастической миниатюры – не исключение.[41]

Игрушечные самолетики

Искусные руки моей сестры Джоани перелетали от одного дреда к другому; она обдумывала стратегию.

– Ты всегда уходишь, – сказала она, сверкнув лезвием бритвы, и неожиданно мне снова стало пять лет: я гоняюсь за ней с игрушечным воздушным змеем, сделанным из пластиковых мешков и веток, и кричу, что когда-нибудь улечу от нее.

– Прости. Давай побыстрей покончим с этим.

Я достаточно ждал. Я отрастил дреды, потому что, когда учился в Соединенных Штатах и начал терять свой карибский выговор, мне хотелось помнить, кто я и откуда. Но спонсор реактивного самолета хотел, чтобы я их срезал. Если в чрезвычайной ситуации шлем не будет плотно закрыт, это чревато катастрофой. Компания не хотела, чтобы ее название ассоциировалось у клиен тов со взрывной декомпрессией. Оскорбительно, что там могли подумать, будто мы не сумеем сохранить герметичность корабля. Но нам нужны были их деньги. Дреды настолько стали частью меня, что я морщился, когда ножницы врезались в них, стонал, когда отпадала еще одна моя частица.

В хвосте автобуса, подобравшего меня, я держался за свисающую с крыши петлю, пока шофер гнал машину по проселку от дома Джоани. Сестра нашла жилье в сельской местности, приятный бетонный дом на фундаменте; возле него на склоне холма начинался сад. Сестра преподавала математику в нескольких милях отсюда в школе, в полуразрушенном здании, и это стало бы и моим будущим, если бы я так не стремился «убраться с камешка».

Остров всегда зовет своих детей назад. Мы выехали на асфальт, изрытый ямами, и покатили вдоль тростниковых полей, на которых рабочие в пропотевших рубашках, обвязанных вокруг пояса, мачете срезали тростник, сваливая его в груды. Было жарко, ладони прилипали к пластиковому покрытию сиденья. Шофер наклонился, вписывая машину в поворот, и оглянулся.

– Хочу кое о чем спросить.

Я жалел, что у сидений нет ремней безопасности.

– Конечно.

– Вы тратите столько денег – не лучше ли потратить их на дороги? – Он обогнул рытвину. – Или на школьные фонды?

Я посмотрел в тонированное окно: разноцветные красные и желтые дома на сваях усеивали крутой зеленый склон горы.

– Только небольшая часть нашей программы финансируется правительством, – объяснил я. – Чтобы оплатить остальное, мы находим частных инвесторов, желающих разместить рекламу. При этом все затраты правительства подлежат обязательному возмещению.

– Ну-ну.

У меня были и другие доводы. Сколько людей живет на острове? Десятки тысяч. Бо льшая часть наших продуктов ввозится, делая нас зависимыми от других производящих продовольствие государств, которые используют спутники для контроля за сельским хозяйством. Какие побочные результаты может дать переработка материалов в космосе? Зачем ждать, пока другие государства первыми поймут это? Исследования всегда выгодны тем, кто их проводит.

Но я устал спорить об этом и делился с ним только обрывками, тем, что говорю обычно журналистам, которые обращаются с нами, как с детьми, пытающимися подражать взрослым.

На рынке я попал в круговерть множества красок: фрукты, овощи, полные женщины в ярких цветастых платьях. И шум, производимый сотнями людей, торгующихся, например, из-за цены за рыбу. За углами кучковались подростки. Я бродил в поисках чего-нибудь, чем можно загрузить корабль, имитируя вес пассажира; нам нужно было добавить еще несколько унций.

И вскоре нашел небольшую стойку с игрушками. Когда я остановился перед ней, мне снова сделалось пять лет, у меня не было денег, а бросовый кусок металла был для меня космическим кораблем треугольной формы. Я воображал, что это настоящий корабль, как те, о которых я читал в книгах, подаренных школе после урагана. И иногда по ночам, когда отключали электричество, я выходил на порог, смотрел на яркие звезды и завидовал им.

На стойке стояла небольшая металлическая бутылка из жести от консервных банок, с прикрепленными треугольными крыльями и конусом сзади. Она была раскрашена желтым, черным и зеленым, и я купил ее.

Остаток дня прошел в суматохе. Пройти на взлетное поле означало пробраться сквозь строй прессы: да, я срезал волосы ради «безопасности»; да, я считаю, что это полезная трата денег, не только крупные державы имеют право выходить в космос, он для всех.

Есть фото, на которых я поднимаюсь на борт ракетного самолета, держа в руке небольшой коричневый пакет. Гигантская платформа воздушного шара, к которой подвешен наш самолет, слегка покачивается на мягком соленом островном ветру. Совсем близко волны бьют в песок берега. Внутри, когда мы надеваем скафандры и закрываем дверь, все управляется электроникой.

Это самый дешевый способ подняться на орбиту. Подъем на треугольной платформе сберегает горючее, потом легкий самолет отделяется и выходит на орбиту. Шар и материалы мы взяли у нескольких компаний, сворачивающих свою деятельность и распродающих остатки. Шасси самолета когда-то использовались на испытаниях китайской корпорацией, а системы управления заимствованы из открытых источников. Тотализаторы оценивали наши шансы на успех в 50 процентов. Мы были в этом не первыми, но зато первыми с острова.

Отсчет закончился, внутри все сжалось, и я увидел, как в правом иллюминаторе уходят вниз вершины пальм. Я отклонился, похлопал по пакету с игрушкой и улыбнулся.

– Привет всем, – сказал я по радио. – Мы поднимаемся.

Кен Лю родился в Ланьчжоу, в Китае, и в возрасте одиннадцати лет переселился в США. Публиковать фантастику он начал в 2002 году. В 2012 году его рассказ «Бумажный зверинец» стал первым в номинации «Произведение неограниченного объема», получившим одновременно премии «Хьюго», «Небьюла» и «Всемирную премию фэнтези». Он также завоевал премию в номинации «Перевод НФ и фэнтези» за перевод на английский язык «Рыбы Ли Цзяна» Чэн Цю Фана.

«Алгоритмы любви» – рассказ о женщине, замечательном дизайнере игрушек, которую работа сводит с ума. Отдельные фрагменты этой идеи использовались другими авторами для создания целых рассказов, но Кен Лю исследует ее до конца, чтобы посмотреть, что получится. Это одновременно и рассказ о любви, и рассказ ужасов на экспериментальном материале, в котором тест Тьюринга выворачивается наизнанку.[42]

Алгоритмы любви

Сестра в палате присматривает за мной; мне разрешают одеться и подготовиться ко встрече с Брэдом. Я надеваю старые джинсы и алую водолазку. Я так похудела, что джинсы спадают с моих костлявых бедер.

– Давай проведем уик-энд в Салеме, – говорит Брэд, когда выводит меня из больницы, покровительственно обняв за талию, – только мы с тобой вдвоем.

Я жду в машине, пока доктор Уэст разговаривает с Брэдом у выхода из больницы. Я не слышу их разговора, но знаю, что она ему говорит:

– Убедитесь, что она каждые четыре часа принимает оксетин. Ни на минуту не оставляйте ее одну.

Брэд ведет машину, легко касаясь педалей; точно так же он водил, когда я была беременна Эйми. Машина идет легко и спокойно, и листва вдоль шоссе прекрасна, как на открытке. Оксетин расслабляет мышцы вокруг рта, и в зеркальце я вижу, что у меня на лице улыбка.

– Я люблю тебя.

Он говорит это тихо, как всегда, словно это лишь звуки дыхания и сердцебиения.

Я выжидаю несколько секунд. Представляю себе, как открываю дверцу и выбрасываюсь на шоссе, но, конечно, ничего подобного не делаю. Я даже удивить себя не могу.

– Я тебя тоже люблю.

Говоря это, я смотрю на него, как делала всегда, словно это ответ на какой-то вопрос. Он смотрит на меня, улыбается и снова переводит взгляд на дорогу.

Для него это означает, что привычное вернулось, что он говорит с той же молодой женщиной, какую знал все эти годы, что все снова пришло в норму. Мы всего лишь еще одна туристская пара из Бостона в мини-отпуске на выходных, будем завтракать в постели, ходить по музеям, повторять старые шутки.

Таков алгоритм любви.

Мне хочется кричать.

Первая кукла, которую я создала, называлась Лора. Торговая марка «Умная Лора».

У Лоры были каштановые волосы и голубые глаза, шарнирные суставы, двадцать моторов, синтезатор речи в горле, две видеокамеры, замаскированные под пуговицы на блузке, температурные и осязательные сенсоры и микрофон за носом. Новейших технологий в ту пору еще не было, и я использовала технические программы по меньшей мере двадцатилетней давности. Но я гордилась своей работой. Розничная цена – пятьдесят долларов.

«Ваша необычная кукла» не могла справиться с заказами еще за три месяца до Рождества. Брэд, исполнительный директор фирмы, побывал на СНН, на МСНБС, на ТТВ и на всех остальных каналах дальше по алфавиту, пока сам воздух не стал насыщен Лорой.

Я раздавала интервью, демонстрируя куклу, потому что, как объяснил мне замначальника отдела маркетинга, я похожа на мать (хотя у меня нет детей), а вдобавок (он этого не сказал, но я умею читать между строк) блондинка и хороша собой. То, что я создательница Лоры, в расчет почти не принималось.

В первый раз меня снимала на телевидении группа из Гонконга. Брэд хотел, чтобы я привыкла к камерам, прежде чем попаду на домашние утренние шоу.

Мы сидели в стороне, пока Синди, ведущая программы, интервьюировала исполнительного директора компании, производящей какие-то «измерители влажности». Я не спала сорок восемь часов. Я так нервничала, что принесла с собой шесть Лор – на случай, если пять вдруг решат сломаться во время демонстрации. Тогда Брэд повернулся ко мне и спросил:

– Как по-твоему, для чего нужны измерители влажности?

Я меньше года работала в «Вашей необычной кукле» и не очень хорошо знала Брэда. Несколько раз общалась с ним, но только по рабочим вопросам. Он казался очень серьезным и целеустремленным, такие ребята обычно открывают свою первую компанию еще в школьные годы. Я не понимала, зачем он спрашивает меня об измерителях влажности. Может, проверяет, не слишком ли я нервничаю?

– Не знаю. Для приготовления еды? – предположила я.

– Может быть, – сказал он. Потом заговорщицки подмигнул. – Мне это название кажется немного непристойным.

Было так неожиданно услышать это от него, что на мгновение мне показалось, что он говорит серьезно. Но тут он улыбнулся, и я вслух рассмеялась. Пока мы ждали своей очереди, мне очень трудно было сохранять серьезность, и я уж точно больше не нервничала.

Брэд и молодая ведущая Синди оживленно поболтали о «Вашей необычной кукле» («Ваша необычная кукла для ваших необычных детей») и о том, как Брэд придумал Лору. (Брэд, конечно, не имел никакого отношения к дизайну, потому что идея была целиком моя. Но он говорил так здорово, что я почти поверила в то, что Лора – плод его раздумий.) Потом настало время презентации.

Я поставила Лору на стол, лицом к камере. Сама я сидела за столом.

– Здравствуй, Лора.

Лора повернула ко мне голову (ее моторы работают так тихо, что шума совершенно не слышно).

– Здравствуй. Как тебя зовут?

– Елена, – сказала я.

– Рада познакомиться, – сказала Лора. – Я замерзла.

От кондиционера действительно шла волна холода. Я этого даже не заметила.

На Синди это произвело впечатление.

– Поразительно. Много ли она может сказать?

– У Лоры словарь примерно из двух тысяч английских слов с семантическим и синтаксическим кодированием обычных суффиксов и приставок. Ее речь регулируется контекстуально свободной грамматикой. – Выражение лица Брэда подсказало мне, что мои слова перенасыщены техническими терминами. – То есть она способна создавать новые предложения, и они будут синтаксически правильными.

– Я люблю новые блестящие, новые яркие, новые красивые платья, – сказала Лора.

– Хотя и не всегда умными, – добавила я.

– Она способна выучить новые слова? – спросила Синди.

Лора повернула голову и посмотрела на нее.

– Я люблю учи… ться, пожалуйста, научи меня новому слову!

Мысленно я отметила, что в синтезаторе речи еще имеются недочеты; их следует устранить при фабричном производстве.

Синди явно нервничала из-за того, что кукла самостоятельно повернула к ней голову и задала вопрос.

– Она… – Синди поискала подходящее слово, – понимает меня?

– Нет, нет. – Я рассмеялась, Брэд тоже. Спустя мгновение засмеялась и Синди. – Речевой алгоритм Лоры усилен генератором Маркова с добавлением… – Брэд снова взглянул на меня. – В основном она создает предложения, опираясь на услышанные ключевые слова. И у нее есть небольшой запас шаблонных фраз, которые она использует по такому же принципу.

– О! Похоже, она понимает, что я говорю. А как она узнает новые слова?

– Очень просто. Объем памяти Лоры позволяет ей узнавать сотни новых слов. Но это должны быть существительные. Вы можете показать ей предмет, обучая, как он называется. Она способна хорошо распознавать объекты и даже различает лица.

Во второй части интервью я заверяла нервничающих родителей, что им не потребуется читать руководство к Лоре, что Лора не взорвется, если ее бросить в воду, и нет, она никогда не произнесет непристойное слово, даже если маленькая принцесса «случайно» ее такому научит.

– До свиданья, – сказала Синди Лоре в конце интервью и помахала ей.

– До свиданья, – ответила Лора. – Ты хорошая.

И тоже помахала.

Все интервью проходили одинаково. Когда Лора поворачивала голову к интервьюеру и отвечала на вопрос, всегда возникала легкая заминка и нервозность. Вид неодушевленного предмета, разумно ведущего себя, оказывал несомненное впечатление на людей. Все они, вероятно, считали куклу одержимой. Потом я объясняла, как работает Лора, и все успокаивались. Я запомнила нетехнические, теплые и неопределенные ответы на все вопросы, так что могла отбарабанить их за утренним кофе. Я так поднаторела в этом, что иногда все интервью проводила на автопилоте, не обращая внимания на вопросы: слова, которые я слышала неоднократно, вызывали у меня нужные ответы.

Интервью наряду с другими хитростями маркетинга сделали свое дело. Нам пришлось так быстро расширить производство, что вскоре все трущобные города на побережье Китая производили Лору.

В вестибюле гостиницы, где мы остановились, лежало множество брошюр о местных достопримечательностях. Большинство были связаны с ведьмами. Зловещие иллюстрации и язык изложения воплощали одновременно моральное осуждение и подростковое увлечение оккультными темами.

Дэвид, хозяин гостиницы, предложил нам побывать в магазине «Старые куклы», где демонстрировали «кукол, сделанных официальной салемской ведьмой». Бриджит Бишоп, одну из двадцати казненных во время салемских судов над ведьмами, осудили за то, что у нее в подвале нашли кукол с воткнутыми в них булавками.

Может, она была, как и я, сумасшедшей взрослой женщиной, игравшей в куклы. От самой мысли сходить в магазин кукол воротило с души.

Пока Брэд расспрашивал Дэвида о ресторанах и возможных скидках, я пошла в наш номер. К тому времени как он придет, я уже хотела уснуть или по крайней мере притвориться спящей. Может, тогда он оставит меня в покое и даст мне возможность подумать. Трудно думать, когда примешь оксетин. В голове возникает стена, прозрачная стена, которая пытается каждую мысль смягчить ощущением довольства.

Если бы только вспомнить, что пошло не так.

Медовый месяц мы с Брэдом провели в Европе. Летели на традиционном шаттле, билеты на который стоили больше моего прежнего годового дохода. Но мы могли себе это позволить. Наша последняя модель (торговая марка «Умная Кимберли») продавалась хорошо, и стоимость наших акций тоже взлетела до небес.

Возвращались из шаттлопорта мы усталыми и счастливыми. Я все еще не могла поверить, что мы в своем собственном доме, что мы муж и жена. Словно оказалась в игрушечном домике. Мы вместе приготовили ужин, как делали, когда еще только встречались (как обычно, Брэд честолюбиво замахнулся на «высокую кухню», но не мог следовать рецепту дальше первого пункта, и мне пришлось спасать его рагу из лангустов). Знакомые действия делали все обыденным.

За ужином Брэд рассказал мне кое-что интересное. Согласно торговым обзорам свыше 20 процентов покупателей Кимберли брали ее вовсе не для детей. Они сами играли в куклы.

– Многие из них инженеры или изучают компьютерные науки, – сказал Брэд. – И в сети уже огромное количество сайтов, посвященных хакерским взломам Кимберли. Мой любимый сайт шаг за шагом показывает, как научить Кимберли сочинять и рассказывать анекдоты о юристах. Жду не дождусь, когда увижу лица парней из юридического отдела: они собираются требовать официального предписания о закрытии этого сайта.

Я могла понять интерес к Кимберли. Когда я решала трудные задачи в Массачусетском технологическом институте, мне хотелось разобрать что-то вроде Кимберли и посмотреть, как она работает. Как оно работает, мысленно поправила я себя. Иллюзия разумности Кимберли была так сильна, что иногда даже я подсознательно поддавалась ей.

– На самом деле, может, не следует бороться с хакерами, – сказала я. – Может, стоит их использовать? Разработать программные интерфейсы и продавать чокнутым их набор.

– О чем ты?

– Ну, Кимберли ведь игрушка, но это не значит, что ею заинтересуются только маленькие девочки. – Я перестала бороться с местоимениями – она или оно. – Ведь у нее самая совершенная в мире действующая рабочая речевая библиотека.

– Библиотека, которую написала ты, – сказал Брэд.

Что ж, может, в этом отношении я тоже отчасти тщеславна. Но я много работала над этой библиотекой и гордилась ею.

– Жаль, если модуль лингвистического процессора не найдет другого применения, кроме как в кукле, которую через год забудут. Мы могли бы наладить выпуск интерфейсов модуля, руководства по программированию и, возможно, даже исходного кода. Посмотрим, что получится, и заработаем несколько дополнительных долларов. – Я никогда не занималась академическими исследованиями ИР, потому что не могла одолеть скуку, но мне хотелось большего, чем изготовление говорящих кукол. Я хотела увидеть, как говорящие машины делают что-то реальное, например учат детей читать или помогают старикам в работе по дому.

Я знала, что в итоге он со мной согласится. Несмотря на внешнюю серьезность, он был готов рисковать и бросать вызов ожиданиям. За это я его и любила.

Я встала, чтобы помыть посуду. Он потянулся через стол и схватил меня за руку.

– Это подождет, – сказал он.

Он обошел вокруг стола, притянул меня к себе. Я посмотрела ему в глаза. Мне нравилось, что я знаю его так хорошо, что угадываю его слова, прежде чем он их произнесет. «Давай сделаем ребенка», – представила я себе его слова. В эту минуту ничего иного он сказать не мог.

И сказал.

Я не спала, когда Брэд перестал расспрашивать о ресторанах и поднялся наверх. В моем опоенном состоянии даже притворяться трудно.

Брэд хотел пойти в музей пиратов. Я возразила, что не желаю видеть ничего связанного с насилием. Он сразу согласился. Именно это он хотел услышать от довольной выздоравливающей жены.

И вот мы бродим по галереям Эссекского музея Пибоди, смотрим на восточные сокровища времен славных салемских дней.

Коллекция фарфора ужасна. Мастерство, с которым делали чашки и блюдца, непостижимо. Рисунки выглядят так, словно выполнены детьми. Согласно табличкам, эту посуду кантонские купцы вывозили для продажи за границей. Такой товар в Китае им бы никогда не продать.

Я прочла описание, сделанное священником-иезуитом, посетившим тогда мастерскую в Кантоне.

Мастера сидели в ряд, каждый со своей кистью, каждый со своей темой. Первый ряд рисовал только горы, второй – только траву, следующий – только цветы, а дальше – только животных. Они передавали тарелки друг другу, и каждому требовалось всего несколько секунд, чтобы изобразить свою часть.

Так что эти «сокровища» представляли собой не что иное, как дешевку массового производства. Я представила себе, каково одними и теми же движениями ежедневно рисовать одну и ту же травинку на тысячах чайных чашек, повторять одно и то же снова и снова, может быть, с коротким перерывом на еду. Протянуть левую руку, взять в нее чашку, окунуть кисть, сделать один, два, три мазка, поставить чашку за собой, промыть кисточку и все повторить. Какой простой алгоритм. И какой человеческий.

Мы с Брэдом спорили три месяца, прежде чем он согласился сделать Эйми, просто Эйми.

Мы спорили дома, где вечер за вечером я излагала все ту же сорок одну причину, почему мы должны это сделать, а он – те же тридцать девять причин, почему не должны. Мы спорили на работе, где люди через стеклянные двери смотрели, как мы яростно жестикулируем в тишине.

В тот вечер я ужасно устала. И провела его, закрывшись в кабинете и пытаясь добиться контроля над непроизвольными сокращениями мышц Эйми. Все должно было быть правильно, иначе она не могла бы казаться реальной, сколь бы хороши ни были ее обучающие алгоритмы.

Я поднялась в спальню. Свет не горел. Брэд лег рано. Он тоже устал. За ужином мы снова обсуждали те же осточертевшие причины.

Он не спал.

– У нас все время будет так? – спросил он в темноте.

Я села на свою сторону кровати и разделась.

– Я не могу перестать, – сказала я. – Я очень по ней скучаю. Прости.

Он ничего не ответил. Я расстегнула блузку и обернулась. В лунном свете, падающем в окно, я увидела, что лицо у него мокрое. Я тоже заплакала.

Когда мы оба успокоились, Брэд сказал:

– Я тоже по ней скучаю.

– Знаю, – ответила я. Но не так, как я.

– Это будет не то что она, ты ведь понимаешь? – сказал он.

– Понимаю, – сказала я.

Настоящая Эйми прожила девяносто один день. Сорок пять из них она пролежала под стеклянной крышкой в реанимационной палате, где я могла притрагиваться к ней только недолго и под присмотром врача. Но я слышала, как она плачет. Я всегда слышала ее плач. В конце концов я попыталась разбить стекло руками и лупила по этому непробиваемому стеклу, пока не сломала кости ладони, и меня усыпили.

У меня больше не могло быть детей. Стенки моей матки не зажили и никогда не заживут. Когда мне сообщили об этом, Эйми была у меня в шкафу в виде урны с пеплом.

Но я по-прежнему слышала ее плач.

Много ли подобных мне женщин? Я хотела держать кого-то на руках, учить говорить, ходить, растить понемногу, достаточно долго, чтобы иметь возможность попрощаться и не слышать больше этот плач. Но не настоящего ребенка. Я не могла иметь дела с другим настоящим ребенком. Для меня это было бы предательством.

С небольшим количеством пластокожи и синтегеля, с набором нужных моторов и множеством умных программ я могла это сделать. Пусть техника залечит раны.

Брэд считал эту идею ужасной. Отвратительной. Он не мог понять. Я поискала в темноте салфетку для себя и Брэда.

– Это может уничтожить нас и всю компанию, – сказал он.

– Знаю, – ответила я. Легла. Хотела уснуть.