Лучшая фантастика XXI века (сборник) Уильямс Лиз
Оказавшись на Тридцать четвертой улице, между Лексингтон и Третьей авеню, овеваемый прохладным вечерним летним бризом, под багряными сумеречными летними небесами, Леон похлопал себя по животу, зажмурился и застонал.
– Пожадничал? – спросила Риа.
– Прямо как у мамы – она все продолжала подкладывать. Я не мог сопротивляться.
– Тебе понравилось?
Он открыл глаза.
– Ты шутишь? Это был, наверное, самый потрясающий ленч в моей жизни. Я словно попал в параллельную вселенную хорошей еды.
Она энергично кивнула, взяла его за руку – дружеский, интимный жест – и повела в сторону Лексингтон.
– Обратил внимание, что время там будто останавливается? Умолкает та часть мозга, которая непрерывно спрашивает: «Что дальше? Что дальше?»
– Точно! Так и есть!
По мере приближения к перекрестку жужжание реактивных ранцев на Лексингтон становилось все громче, словно тысячи сверчков поднялись в небо.
– Ненавижу эти штуки. – Риа окинула мрачным взглядом проносившихся мимо лихачей, за которыми вились шарфы и плащи. – Тысячу столкновений на ваши души. – Она театрально сплюнула.
– И тем не менее вы их производите.
Она рассмеялась.
– Значит, ты читал про Буле?
– Все, что смог найти.
Леон приобрел небольшие пакеты акций во всех публичных компаниях, которыми фактически владел Буле, перевел их на брокерский счет «Эйт», а потом изучил годовые отчеты. Он догадывался, что в тени скрывается намного больше: слепые трастовые фонды, владеющие акциями в других компаниях. Стандартная корпоративная структура, Летающий макаронный монстр[75] взаимосвязанных управлений, офшорных холдингов, долговых площадок и экзотических компаний-матрешек, которые, казалось, вот-вот поглотят сами себя.
– Бедный мальчик, – откликнулась Риа. – Не нужно было их исследовать. Они вроде терновых зарослей вокруг спящей принцессы, чтобы удерживать глупых смелых рыцарей, которые желают освободить прекрасную деву из башни. Да, Буле – самый крупный в мире производитель реактивных ранцев, если пробиться за пару слоев ложного руководства.
Она посмотрела на летевшие в сторону жилых кварталов толпы, рассекавшие воздух ластами и перчатками, менявшие курс, вилявшие из стороны в сторону исключительно ради веселого желания показать себя.
– Он сделал это для меня, – сказала Риа. – Ты заметил, что в последние годы они стали лучше? Тише? Это мы. Мы вдумчиво подошли к этой кампании. Автомастерские еще со времен мотоциклов действуют под девизом «громче выхлоп – длиннее жизнь», и каждый безмозглый летун желал, чтобы его ранец был шумным, как бульдозер. Потребовалось немало рыночных хитростей, чтобы изменить это мнение. Мы создали дешевую модель, которую продавали по цене ниже себестоимости, которая по децибелам была сравнима с самыми шумными агрегатами. Наша модель была уродливой, паршивой и разваливалась на части. Само собой, мы продавали ее через другое отделение компании, с совершенно другим имиджем, дизайном и всем прочим. Потом мы занялись более качественными ранцами и начали делать их все тише и тише. Мы даже наладили опытное производство реактивного ранца, который был настолько тихим, что поглощал шум. Не спрашивай как, если не хочешь потратить день-другой на психоакустику.
– Все модные буржуи состязались в бесшумности своих ранцев, в то время как низший класс поспешно переходил на наши громкие паршивые мобили. Через год наш конкурент разорился, и тогда мы сварганили несколько исков по защите потребителей, которые «вынудили» нас, – она нарисовала в воздухе кавычки, – отозвать шумные ранцы и оснастить их трубами, которые спроектированы и настроены так, что их можно использовать в секции деревянных духовых инструментов. И вот результат.
Она показала на жужжащих летунов, мелькавших над их головами.
Леон пытался понять, не шутит ли она, но Риа выглядела и говорила совершенно серьезно.
– Хочешь сказать, что Буле потерял сколько, миллиард?
– В итоге около восьми миллиардов.
– Восемь миллиардов рупий, чтобы сделать небеса тише?
– В общей сложности, – ответила она. – Мы могли пойти другими путями, менее затратными. Могли продавить несколько законов или выкупить конкурента и поменять его производственную линию, но все это, знаешь ли, слишком грубо. Это было приятно. В итоге все получили желаемое: быструю езду, тихое небо, безопасный, дешевый транспорт. Победа по всем фронтам.
Летун старой закалки, с реактивным ранцем, гремящим, словно блендер для льда, прогрохотал мимо, провожаемый сотнями мрачных взглядов.
– Упорный парень, – заметила Риа. – Должно быть, сам печатает запчасти для этой штуки. Их больше никто не производит.
Леон попробовал пошутить:
– Не собираешься послать за ним ниндзя Буле, чтобы сняли его, пока не добрался до Юнион-скуэр?
Риа не улыбнулась.
– Мы не убиваем людей, – сказала она. – Вот что я пытаюсь до тебя донести, Леон.
Он потерпел неудачу. Провалил дело, выставил себя невеждой, которым, как опасался, и был в действительности.
– Прости, – сказал он. – Думаю… знаешь, в это трудно поверить. От сумм кружится голова.
– Они не имеют значения, – ответила Риа. – В этом весь смысл. Суммы – просто удобный способ распределять власть. Значение имеет только она.
– Не хочу тебя обидеть, – осторожно сказал Леон, – но это звучит жутко.
– Теперь ты начинаешь понимать. – Она снова взяла его за руку. – Выпьем?
Лаймы для дайкири были с деревьев, что росли в зимнем саду на крыше. Деревья плодоносили на славу, и бармен профессионально осмотрел несколько лаймов, прежде чем ловко наполнить корзинку и удалиться на рабочее место, чтобы выжать сок.
– Здесь обслуживают только членов клуба, – сказала Риа.
Они сидели на крыше, наблюдая за проносившимися мимо летунами с реактивными ранцами.
– И неудивительно, – откликнулся Леон. – Должно быть, дорогое удовольствие.
– Купить членство нельзя, – ответила она, – можно только заслужить. Это кооператив. Весь этот ряд деревьев посадила я. – Риа взмахнула рукой, пролив немного дайкири на странный дерн, на котором стояли шезлонги. – Я разбила тот мятный садик.
Это был прекрасный садик, украшенный камнями, по которым струился ручеек.
– Прости, но ты, должно быть, много зарабатываешь, – заметил Леон. – Очень много.
Она кивнула, ничуть не смутившись, даже пошевелила бровями.
– Значит, ты могла бы, ну, не знаю, могла бы устроить подобное на любом из зданий, которыми Буле владеет на Манхэттене. Просто так. Могла бы даже держать несколько работников. Выдавать членство своей команде руководителей в качестве бонуса.
– Верно, – ответила Риа. – Могла бы.
Он глотнул дайкири.
– И я должен догадаться, почему ты этого не делаешь.
Риа кивнула.
– Да.
Она тоже сделала глоток. Ее лицо засияло от удовольствия. Леон сосредоточился на сигналах, которые посылал ему язык. Напиток был потрясающим. Красивым казался даже стакан, толстый, ручной работы, неровный.
– Послушай, Леон, открою тебе секрет. Я хочу, чтобы у тебя получилось. Мало что может удивить Буле, тем более удивить приятно. И если ты справишься…
Она сделала еще один глоток и пристально посмотрела на него. Леон поежился. Неужели он считал ее почтенной и милой? Сейчас Риа скорее напоминала командира партизанского отряда. Напоминала человека, который играючи справится с любым громилой.
– То есть мой успех станет и твоим успехом?
– Думаешь, мне нужны деньги, – сказала она. – Ты так ничего и не понял. Поразмысли о реактивных ранцах, Леон. Поразмысли о том, что значит власть.
Он собирался домой, но не дошел. Ноги привели его через весь город к офису «Эйт». Леон использовал биометрические данные и кодовую фразу, чтобы войти, пронаблюдал, как разгораются восхитительные пятнистые лампы, окутывая помещение чудесным, успокаивающим светом. Затем подул ветерок, и он оказался в ночном лесу, более влажном и плотном, чем днем. Либо кто-то из дизайнеров прыгнул выше головы, либо где-то в здании действительно скрывался комнатный лес, с собственной сменой дня и ночи, и снабжал офис агентства мягким лесным воздухом. Леон решил, что лес – более разумное объяснение.
Он долго стоял возле стола Кармелы, потом робко сел в ее кресло. Оно было простым, жестким и хорошо сделанным и едва заметно пружинило. Клавиши забавной маленькой скульптурной клавиатуры стерлись под пальцами Кармелы за годы работы, а на столе виднелись блестящие пятна в тех местах, где ее запястья касались гранита. Леон закрыл лицо ладонями, вдыхая ароматы ночного леса, и попытался разобраться в событиях вечера.
В Зимнем саду было темно, но ковер все так же восхитительно ласкал босые ступни, а несколько секунд спустя – и обнаженные ноги и грудь Леона. В одном нижнем белье он лежал на животе и пытался определить ощущение, которое испытывали его нервные окончания. Решил, что лучше всего подходит слово «предвкушение», чувство, что испытывает кожа, находящаяся рядом с тем местом на спине, которое ты чешешь, – кожа, которая знает, что скоро ее тоже будут чесать. Это было великолепно.
Сколько человек в мире когда-нибудь поймут, на что это похоже? «Эйт» предоставила лицензию избранным бутик-отелям – он проверил после первой беседы с Риа, – но больше такого покрытия не было нигде. А значит, менее трех тысяч человек во всем мире когда-либо испытывали это удивительное ощущение. Из восьми миллиардов. Леон попытался сосчитать в уме, но никак не мог справиться с нулями. Тысячная доля процента? Десятитысячная доля? Никому на Ангилье никогда этого не ощутить: ни обитателям высотных трущоб, ни миллионерам с огромными особняками и таймшерными реактивными самолетами.
Что-то в этом…
Леон хотел бы продолжить разговор с Риа. Она пугала его – но и заставляла чувствовать себя лучше. Словно была проводником, которого он искал всю свою жизнь. Сейчас он обрадовался бы и Бротигану. Любому, кто помог бы ему разобраться в том, что казалось величайшей, опаснейшей возможностью за всю его карьеру.
Должно быть, он задремал, потому что когда открыл глаза, в Зимнем саду включился свет. Леон лежал, почти голый, на полу, глядя в лицо Бротигану. На этом лице застыло вымученное веселье. Бротиган несколько раз щелкнул пальцами перед носом Леона.
– Доброе утро, солнышко!
Леон покосился на призрачные часы, мерцавшие в каждом углу, чуть более темный участок реактивной краски, который можно было заметить, только если присмотреться. 4:12 утра. Леон подавил стон.
– Что ты здесь делаешь? – спросил он, глядя на Бротигана.
Тот щелкнул своими лошадиными зубами, изобразил смешок.
– Ранняя пташка, червячок.
Леон сел, нашел рубашку, начал одеваться.
– Серьезно, Бротиган.
– Серьезно?
Бротиган сел на пол рядом с Леоном, вытянул свои большие ноги. Его туфли создал тот же архитектор, что и туфли Леона. Леон узнал стиль.
– Серьезно.
Бротиган поскреб подбородок. И внезапно ссутулился.
– Места себе не нахожу, Леон. Серьезно, места себе не нахожу.
– Как все прошло с твоим чудовищем?
Бротиган уставился на архитекторские туфли. Они делали странный изгиб, сразу за мыском, по пути к шнуркам, и этот изгиб казался очень изящным. Леон подумал, что он напоминает кривую стандартного нормального распределения.
– Мое чудовище… – Бротиган выдохнул. – Не склонно к сотрудничеству.
– Сильнее прежнего? – спросил Леон. Бротиган расшнуровал туфли, снял носки, пошевелил пальцами во мху. От его ног пахло жаркой затхлостью. – Как он себя вел во время других ваших встреч?
Бротиган склонил голову набок.
– То есть?
– В этот раз он не хотел сотрудничать. А в другие?
Бротиган уставился на пальцы ног.
– Ты никогда прежде с ним не встречался?
– Это был риск, – сказал Бротиган. – Я думал, что смогу убедить его, лицом к лицу.
– Но?
– Я провалился. Это было… это было… все. Место. Люди. Все. Я будто оказался в другом городе, в тематическом парке. Они живут там, сотни человек, и управляют всеми крупицами его империи. Словно королевские евнухи.
Леон обдумал эти слова.
– Евнухи?
– Королевские евнухи. У них своя культура, и, приближаясь к нему, я вдруг понял: черт, да они могут просто купить «Эйт». Могут уничтожить нас. Могут поставить нас вне закона, упечь за решетку. Или сделать меня президентом. Что угодно.
– Ты был ошеломлен.
– Верно. Это не замок и не крепость, это просто поместье, скопление добротных зданий. В Уэстчестере. Когда-то там был небольшой городской центр. Они сохранили все, что стоило сохранить, построили новые дома. И это… сработало. Ты здесь новичок. Потому и не заметил.
– Что именно? Что «Эйт» при последнем издыхании? Я давно это понял. У нас есть несколько десятков высокооплачиваемых креативных гениев, которые месяцами не появляются на рабочем месте. Мы могли стать средоточием креативной силы. А вместо этого напоминаем чье-то тщеславное хобби.
– Сурово.
Леон подумал, не вышел ли он за рамки. Но ему было все равно.
– Сурово – не значит неправильно. Будто… будто деньги, попавшие в это место, становятся независимыми, превращаются в стратегию самоумножения. Но только это плохая стратегия. Деньги хотят продать что-нибудь чудовищу, но не знают, что ему нужно, а потому просто, ну, бьются головой об стену. Однажды деньги закончатся, и…
– Деньги не закончатся, – перебил Бротиган. – Ты ошибаешься. Даже если мы будем тратить в десять раз больше, чем сейчас.
– Ладно, – сказал Леон. – Значит, они бессмертны. Так лучше?
Бротиган поморщился.
– Слушай, все не так паршиво. Существует целый невостребованный рынок. Никто им не занимается. Это вроде коммунистических стран. С плановой экономикой. Когда им что-нибудь нужно, они просто налаживают производство. Без всякого рынка.
– Эй, друг, я знаю, что тебе нужно! Тебе нужен дом к этой дверной ручке! – К собственному удивлению, Леон обнаружил, что из него получился неплохой Даффи Дак. Бротиган заморгал. Леон понял, что тот немного пьян. – Услышал пару дней назад. Я сказал даме моего чудовища, что мы можем обеспечить его тем, что запрещает их корпоративная культура. Я думал, ну, знаешь, о том, как самураи запретили огнестрельное оружие. Мы можем вообразить невообразимое и осуществить неосуществимое.
– Хорошая фраза. – Бротиган откинулся на спину. Полоска бледной кожи выглянула между поясом широких брюк длиной до голени и нижним краем модной рубашки с запахом. – Чудовище в резервуаре. Немного кожи, немного мяса. Провода. Кожные складки, зажатые между прозрачными твердыми пластиковыми панелями, омываемые лучами какого-то диагностического света. Ни глаз, ни верхней части головы, где им следует находиться. Лишь гладкая маска. А глаза – во всех других местах. На потолке. На полу. В стенах. Я отвернулся, не смог встретиться с ними взглядом, и понял, что смотрю на что-то мокрое. Наверное, печень.
– Какая гадость. Это и есть бессмертие?
– И я говорю этой печени: «Какое удовольствие, какая честь встретиться с вами». Глаза ни разу не моргнули. Чудовище произнесло речь. «Вы – низкобюджетное, рискованное, дорогостоящее предприятие, имеющее мало шансов на успех, мистер Бротиган. Я могу и дальше поддерживать вас финансово, так что возвращайтесь на свою фабрику грез и попытайтесь придумать, чем меня удивить. О деньгах можете не тревожиться». И все. Я не нашелся с ответом. У меня не было на это времени. Меня в мгновение ока выставили за дверь. Милый клерк сказал мне, что чудовище довольно, что оно очень ждало этой встречи. – Бротиган приподнялся на локтях. – А что скажешь ты?
Леон не хотел обсуждать с ним Риа. И пожал плечами. На лице Бротигана появилось неприятное, уязвленное выражение.
– Не будь таким, братишка. Приятель. Дружище.
Леон снова пожал плечами. Ему нравилась Риа. Обсуждать ее с Бротиганом было все равно что относиться к ней как… к плану продаж. Будь на месте Бротигана Кармела, он бы сказал: «Я чувствую, что она желает мне удачи. Что если я справлюсь, это будет крупное достижение для всех. Но я также чувствую, что она сомневается в моем успехе». Однако сейчас он просто пожал плечами и, не обращая внимания на прищуренный, мрачный взгляд Бротигана, поднялся, натянул брюки и пошел на свое рабочее место.
Если достаточно долго просидеть за рабочим столом в «Эйт», в конце концов увидишь всех сотрудников. Кармела знала всех, общалась со всеми и заверила Леона, что каждый хотя бы раз в месяц заходит в офис. Некоторые появлялись пару раз в неделю. У них на столах были растения, и они хотели самолично поливать их.
Леон пригласил каждого коллегу на ленч. Это оказалось непросто – в одном случае ему пришлось попросить Кармелу отправить шофера «Эйт» забрать детей коллеги из школы (был неполный учебный день) и отвезти к няне. Но сами встречи прошли очень хорошо. Выяснилось, что все сотрудники «Эйт» были потрясающе интересными людьми. Точнее, все они были монстрами, эгоистичными, истеричными гениями, но если пробиться за этот фасад, в глубине обнаруживались чертовски умные, активные личности. Леон познакомился с женщиной, которая создала мох для Зимнего сада. Она оказалась младше него; с посредственной академической работы в Куперовском союзе она взлетела к богатству и свободе и теперь не знала, куда их девать. У нее была целая картотека людей, желавших сублицензировать мох, и она коротала дни, играя с ними, проверяя, нет ли у них классных идей, которые она смогла бы использовать в следующей рекламной кампании для избранных счастливчиков, доверенных лиц чудовищ.
Леон был таким же. Потому-то они с ним и встречались. Благодаря Риа он нечаянно занял одну из ведущих позиций агентства, влиятельную должность, о которой мечтал каждый. Тот факт, что он понятия не имел, как ему это удалось и что теперь делать, никого не удивлял. Все его коллеги относились ко всему, что было связано с чудовищами, как к совершенно непонятной лотерее, не более предсказуемой, чем падение метеорита.
Неудивительно, что все они держались подальше от офиса.
На следующую встречу Риа пришла в других джинсах, поношенных и с заплатами на коленях. На ней была свободная, струящаяся шелковая рубашка с обтрепанными швами, на голове – платок, выцветший до цвета старинного тротуара перед офисом «Эйт». Пожимая ей руку, Леон почувствовал мозоли на ее ладони.
– Ты словно собралась поработать в саду, – заметил он.
– Моя смена в клубе, – ответила Риа. – Всю вторую половину дня я буду подрезать лаймы, пропалывать мяту и подправлять огуречные подпорки.
Она улыбнулась и жестом остановила его. Наклонилась, чтобы сорвать травинку с неопрятного края дорожки. Они были в Центральном парке, в той его части, что напоминала первобытный лес, а не сад, искусно разбитый в сердце города. Риа открыла бутылку с водой и смочила травинку – совершенно обычную на вид, – затем потерла ее между указательным и большим пальцами, чтобы счистить грязь. Потом разорвала травинку пополам и вручила половину Леону, а другую понюхала и разжевала, наморщив нос, словно кролик. Леон поступил так же. Лимон, с восхитительной кислинкой.
– Лимонное сорго, – сказала Риа. – Страшный сорняк. Но согласись, потрясающий вкус.
Он кивнул. Язык еще покалывало.
– Особенно если подумать, на чем оно выросло: грязный дождь, собачья моча, удушливый воздух, и солнечный свет, и ДНК. Что за таинственный аромат родился из этого странного супа. Согласен?
После этих слов вкус отчасти утратил свою привлекательность. Леон так и сказал.
– А мне эта мысль нравится, – возразила она. – Создавать потрясающие вещи из мусора.
– Насчет реактивных ранцев, – начал Леон. Он думал об этом.
– Да?
– Вы утописты? Хотите создать лучший мир?
– Под «вы» ты имеешь в виду тех, кто работает на Буле?
Он пожал плечами.
– Признаюсь, я немного утопистка. Но дело не в этом. Ты читал, что Генри Форд организовал в Бразилии трудовые лагеря, «Фордландию», и установил суровый кодекс поведения для работников каучуковых плантаций? Он запретил кайпиринью и заменил ее «Томом Коллинзом»[76], потому что считал последний более цивилизованным.
– Хочешь сказать, Буле бы так не поступил?
Она задумчиво покачала головой.
– Наверное, нет. Может, если бы я попросила. – Она прикрыла рот ладонью, словно сказала что-то лишнее.
– Вы… ты и он?..
Риа рассмеялась.
– Никогда. Это чисто умственная связь. Ты знаешь, откуда у него деньги?
Леон выразительно посмотрел на нее.
– Конечно, знаешь. Но если ты прочел только официальную версию, то думаешь, что он обычный финансист, сделавший удачные ставки. Ничего подобного. Он играл против рынка, использовал самонадеянность других маклеров, делая безумные инвестиции. Разумеется, это был блеф, но не всегда. Никому не удавалось его перехитрить. Он мог убедить тебя, что ты вот-вот упустишь сделку века, или уже упустил, или вот-вот добьешься благоприятных условий. Иногда его слова оказывались правдой. Обычно это был чистой воды блеф, о чем ты узнавал лишь после того, как заключал с ним несколько сделок, в результате которых он приобретал баснословные богатства, а тебе оставалось лишь закрыть лицо руками и назвать себя проклятым неудачником. Когда он начал проворачивать это с национальными банками, подставил доллар и разорил Центральный банк, мы все поняли, что он – особенный, что он умеет посылать сигналы, которые отправляются прямиком в твой задний мозг, без всякого критического анализа.
– Звучит жутко.
– О да. Очень. В иные времена его бы сожгли за колдовство или сделали человеком, что вырезал сердца обсидиановым ножом. Но штука в том, что ему никогда не удавалось обмануть меня. Ни единого разу.
– И ты до сих пор жива?
– Ему это нравится. Поле искажения реальности Буле нарушает его внутренний ландшафт. Мешает ему понять, что ему нужно, чего он хочет и что делает его несчастным. Я незаменима.
Внезапно Леона посетила ужасная мысль. Он промолчал, но, должно быть, она отразилась на его лице.
– В чем дело? Говори.
– Откуда мне знать, что все это – правда? Может, ты просто водишь меня за нос. Может, ты все это придумала – реактивные ранцы, все. – Он сглотнул. – Извини. Не знаю, откуда это взялось, но мне просто пришло в голову…
– Логичный вопрос. Но вот еще один, чтобы вынести мозг: откуда тебе знать, может, я говорю правду и вожу тебя за нос?
Неловко рассмеявшись, они сменили тему. В конце концов уселись на скамейку рядом с семейством танцующих медведей и стали их разглядывать.
– Они кажутся такими счастливыми, – сказал Леон. – Вот что меня поражает. Словно танцы – тайная страсть каждого медведя, и эти трое первыми догадались посвятить им свою жизнь.
Риа не ответила, но продолжала смотреть, как три гиганта изящно, радостно переступают с ноги на ногу. Музыка – переменчивая, подстраивающаяся под активность медведей (программа непрерывно пыталась их развеселить) – была энергичной и попсовой, с отрывистым ритмом раз-два/раздватричетырепять/раз-два, под который медведи расшатывались, словно пьяные. Они представляли собой не менее забавное зрелище, чем коробка со щенками.
Леон почувствовал молчание.
– Такие счастливые, – повторил он. – Вот что удивительно. В отличие от выступлений слонов. На старых видео они кажутся, ну…
– Покорными, – сказала Риа.
– Точно. Не несчастными, но создается впечатление, что балансировать на мяче им так же весело, как лошади – тянуть плуг. Однако взгляни на этих медведей!
– Ты заметил, что рядом с ними никто не задерживается? – спросила она.
Леон заметил. Соседние скамейки пустовали.
– Полагаю, дело в том, что они так счастливы, – сказала Риа. – Никакой тайны. – На мгновение она оскалила зубы в улыбке. – Я хочу сказать, ты понимаешь, что можно создать медведя, который получает мозговое вознаграждение музыкой. Остается только хорошо кормить его и пичкать различными танцевальными мелодиями – и готово счастливое семейство танцующих медведей, которые мирно сосуществуют с людьми, что ходят на работу, носят покупки, катают младенцев в колясках, милуются на скамейках…
Теперь медведи отдыхали, разлегшись на спинах, высунув языки.
– Их создали мы, – продолжила она. – В этом случае я тоже была против. Тут нет никакого изящества. С точки зрения социальных высказываний это все равно что кувалда с огромным бойком. Но Буле доверял художнику, он был генеральным директором одной из портфельных компаний. Увлекался геномным искусством. Буле сказал, что это капиталовложение может принести множество интересных сублицензий, и оказался прав. Но только посмотри на них.
Леон посмотрел.
– Они такие счастливые, – сказал он.
Риа тоже посмотрела.
– Медведи не должны быть такими счастливыми, – ответила она.
Кармела приветствовала его с обычной радостью, но он что-то почувствовал.
– Что случилось? – спросил он по-испански. Он взял в привычку говорить с ней на испанском, потому что им обоим требовалась практика – и потому что так они словно делили маленький секрет.
Она покачала головой.
– Все в порядке? – Нас закрывают?
Это могло случиться, могло случиться в любой момент, без предупреждения. Он – все они – это понимали. Питавшие «Эйт» деньги были независимыми и загадочными, инопланетная сила, скорее эмерджентная, чем закономерная.
Кармела снова покачала головой.
– Не мое дело говорить тебе об этом, – сказала она.
Эти слова лишь уверили Леона, что все они идут ко дну, потому что никогда прежде Кармела не считала что-то «не своим» делом.
– Теперь ты меня встревожила.
Она кивнула в сторону основных помещений офиса. Леон заметил три пальто на прекрасной старомодной вешалке возле двери древнего храма, которая отделяла приемную от офиса «Эйт».
Он вошел в офис и зашагал между рядами застекленных кабинок, каждая из которых блистала безмолвным порядком, напоминавшим о зале ресторана со столами, накрытыми для людей, что еще не пришли.
Леон заглянул в Зимний сад, но там никого не было, поэтому он начал проверять другие залы для совещаний, обстановка которых варьировала от сверхконсервативной до откровенно безумной. Он обнаружил посетителей в Кейли, с дощатым полами, уютным каменным очагом и хитроумными диванами, которые выглядели как никуда не годная мебель с барахолки, но обладали тактильным адаптивным генетическим алгоритмом, что постоянно подстраивался, поддерживая тело вне зависимости от позы; на этих диванах даже старик мог прыгать и резвиться как ребенок.
В Кейли сидели Бротиган, Риа и женщина, которую Леон прежде не встречал. Она была старше Бротигана и младше Риа, но ее продуманный, подтянутый облик выдавал человека, который знал, что мир не воспримет его всерьез, если он хоть одной морщинкой, хоть одной порой продемонстрирует слабость. Леон догадался, кто это, и женщина подтвердила его догадку.
– Леон, – сказала она, – я рада, что ты к нам присоединился. – Он узнал голос. Этот голос по телефону нанял его, и позвал в Нью-Йорк, и сообщил, куда прийти в первый рабочий день. Голос принадлежал Дженнифер Торино, которая технически была начальником Леона. – Кармела говорила, что ты часто работаешь здесь, поэтому я надеялась, что сегодня ты тоже зайдешь и мы сможем поговорить.
– Дженнифер, – ответил он. Она кивнула. – Риа. – Лицо Риа казалось непроницаемым, как гранитная плита. Как обычно, она была в джинсах и струящемся хлопке, но не сняла туфель и не забралась с ногами на диван. – Бротиган. – Бротиган сиял, будто маленький мальчик рождественским утром.
Дженнифер равнодушно посмотрела на Леона, не встречаясь с ним взглядом – этот фокус он знал, – и сказала:
– За свою великолепную работу мистер Бротиган получил повышение, с сегодняшнего дня. Теперь он менеджер крупных клиентов.
Бротиган продолжал сиять.
– Поздравляю, – ответил Леон, думая: Какую великолепную работу? За всю историю «Эйт» ни один сотрудник не справился с основной задачей фирмы! – Ты молодец.
Дженнифер по-прежнему бесстрастно смотрела в пустоту.
– Как тебе известно, мы пытаемся заключить сделку с кем-либо из наших крупных клиентов. – Леон сдержался и не закатил глаза. – Поэтому мистер Бротиган провел тщательный анализ наших подходов к ним. – Она кивнула Бротигану.
– Мешанина, – откликнулся тот. – Полный хаос. Ни субординации. Ни сдержек и противовесов. Никакой системы.
– Не стану спорить, – сказал Леон. Он догадался, к чему все идет.
– Да, – согласилась Дженнифер. – Ты у нас недавно, но, насколько я поняла, ты сам изучил организационную структуру «Эйт», верно? – Он кивнул. – Поэтому мистер Бротиган попросил назначить тебя главой отдела стратегических исследований. – Натянутая улыбка. – Поздравляю.
– Спасибо, – холодно ответил Леон и посмотрел на Бротигана. – Что за стратегические исследования?
– Все то же, чем ты занимаешься, – сказал Бротиган. – Будешь выяснять, кто что делает, проводить собрания, предлагать структурные изменения, которые позволят повысить эффективность планирования и внедрения. То, что у тебя хорошо получается.
Сглотнув, Леон повернулся к Риа. Ее лицо выражало равнодушие.
– Я обратил внимание, – произнес он, заставляя себя говорить совершенно ровным голосом, – что ты не упомянул работу с клиентами.
Бротиган кивнул и попытался натянуть губы на свои лошадиные зубищи, чтобы скрыть ухмылку. Не вышло.
– Верно, – сказал он, – ты прав. Человек твоих талантов должен заниматься тем, что у него лучше всего получается, а у тебя лучше всего получается…
Леон поднял руку. Бротиган умолк. Все трое подняли глаза. В это мгновение Леон осознал, что все они – в его власти, пусть лишь на секунду. Он мог крикнуть: «Бу-у-у!» – и они попадают с дивана. Они хотели посмотреть, рассердится ли он или смиренно примет удар и попросит добавки. Он выбрал иной путь.
– Было приятно с вами работать, – произнес Леон. И распрощался с самой замечательной, самой легкой работой на свете. По пути к выходу сказал adios и buena suerte Кармеле и заставил себя не задерживаться у дверей на улице, чтобы узнать, не захотят ли его остановить.
Риелтор смотрела на него как на сумасшедшего.
– На сегодняшнем рынке никто не даст за вашу квартиру два миллиона, – сказала она. Молодая, деловитая, чернокожая – и выросла в Нижнем Ист-Сайде, этот факт она подчеркнула в своих рекламных материалах: местный риелтор для местной недвижимости.
– Я купил ее за два миллиона меньше года назад, – возразил Леон.
Его немного тревожил кредит на 80 % стоимости, однако «Эйт» выступила поручителем, и ставка составила меньше 2 %.
Риелтор показала на большое угловое венецианское окно, что выходило на пересечение Брум-стрит и Гранд-стрит.
– Сосчитайте объявления о продаже. Я хочу вам помочь. Это хорошая квартира. Мне бы хотелось, чтобы она перешла к кому-то вроде вас, кому-то достойному. А не какому-то застройщику, – последнее слово она выплюнула, словно ругательство, – или брокеру, который будет сдавать ее посуточно важным шишкам. Поймите, этому району нужны настоящие люди, которые по-настоящему здесь живут.
– Значит, я не получу за нее то, что заплатил?
Риелтор ласково улыбнулась ему.
– Нет, мой милый, не получите. Когда вы платили два миллиона за эту квартиру, вам наверняка говорили: «Такого на Манхэттене больше не строят» и «Место, место, место». Все это ложь. – Ее лицо стало серьезным, сочувствующим. – Это делается для того, чтобы вы запаниковали, потеряли голову и потратили больше чем, по вашему мнению, следует. Цепочка растет, и в итоге каждый остается с избытком ипотеки на недостаток дома – или избыток дома, если уж на то пошло, а потом ба-бах, у рынка проваливается дно, и все рушится, словно суфле.
– Вы не пытаетесь смягчить удар.