Преторианец Скэрроу Саймон
Центурион молча смотрел на них, пока Макрон не покашлял.
– Что-нибудь ещё, господин?
– Не знаю, не уверен… Вам мне больше нечего сообщить?
– Не понял, господин? – невинным тоном осведомился Макрон.
– Меня интересует, есть ли у вас какие-то конкретные приказания на сегодня?
– Приказания, господин? – вмешался Катон. – Не понимаю.
– Перестань валять дурака, Капитон. Ты, Калид и я достаточно хорошо знакомы с центурионом Синием и его друзьями, чтобы понимать, что мы намеревались сделать. Так что не стоит притворяться, что вы не в курсе дела. Ещё раз спрашиваю: Синий отдавал вам какие-нибудь приказания на сегодняшний день? – Тигеллин чуть подался вперёд, пристально изучая взглядом то Макрона, то Катона. – Ну?
Катон почувствовал, как быстро забилось у него сердце, и даже испугался, что эта внутренняя дрожь может как-то проявиться в выражении лица. Он постарался сохранить спокойное, нейтральное выражение, глядя на центуриона немигающими глазами. Было искушение отрицать всё и вся и вообще сыграть тупого недоумка. Но было понятно, что Тигеллину известно об их связи с Освободителями, видимо, из разговоров с центурионом Синием или, возможно, с каким-то другим заговорщиком, более высокого ранга в их иерархической цепочке. Также понятно, что он подозревает, что их приказы от него самого скрыли.
И внезапно его осенило. Катон понял, что Тигеллин боится точно так же, как и он сам. Если его хозяева и впрямь отдали какие-то специфические приказы либо Катону, либо Макрону, либо им обоим, то становится ясно, что ему они не до конца доверяют и не желают делиться с ним подобной информацией. Хуже того, они вообще могут разувериться в Тигеллине, не доверять ему теперь до такой степени, что вполне способны организовать ещё одно, отдельное покушение на императора, если Тигеллину ничего не удастся сделать. Катон чувствовал, что отвечать нужно быстро, прежде чем центурион не навалился на Макрона. И он принял решение. Если Освободители намерены в самое ближайшее время попытаться свергнуть императора, значит, необходимо разрушить их планы.
– Да, господин, – осторожно ответил он. – Синий сообщил мне о данном тебе приказе и сказал также, что именно мне нужно будет довершить дело с убийством, если у тебя это по какой-то причине не получится.
Тигеллин глубоко вдохнул и выпустил воздух сквозь сжатые зубы.
– Понятно. И ты не хотел мне об этом сообщать?
– Центурион Синий велел мне наблюдать за тобой и действовать по обстановке. Но он не сказал, что мне следует сообщить тебе об этом приказе. Я так понял, что либо ты уже в курсе дела, либо тебе про это знать не положено, про моё участие в покушении.
Тигеллин некоторое время пристально смотрел на Катона, потом перевёл взгляд на Макрона:
– А ты? Что тебе известно об этом, Калид?
– Ничего, мой господин, – правдиво ответил Макрон.
Тигеллин повернулся обратно к Катону:
– Как это так, интересно?
Катон пожал плечами:
– Если тайной с кем-то поделиться, это удваивает риск, господин. Может быть, именно поэтому Синий велел мне наблюдать за тобой.
– Может быть, – задумчиво сказал Тигеллин. – По крайней мере, теперь я знаю, как ко мне относятся наши добрые друзья, Освободители.
– Господин, я не уверен, что мне следовало сообщать тебе всё это. Синий не указал конкретно и чётко, как мне себя вести с тобой. Однако, возможно, самое лучшее в такой ситуации, это чтобы он и не узнал о нашем разговоре.
На лице Тигеллина появилась хитрая улыбочка.
– Я ничего ему не скажу, Капитон. Пока что. Но в будущем, если Синий что-то тебе сообщит, немедленно информируй меня. Это понятно?
– Не уверен, что это разумное решение, мой господин.
– Уверен, что не самое разумное. Однако, если я скажу Синию, что ты так легко проболтался, сомневаюсь, что он будет и впредь считать тебя надёжным или незаменимым участником заговора. Тебе всё понятно? В будущем, если он что-то скажет тебе, ты тут же передашь это мне. Если не передашь, я тебе устрою разные неприятности, и весьма опасные. Понял?
– Да, господин, – ответил Катон. – Как прикажешь.
– Отлично. А теперь ступайте. Мне надо вымыться и почиститься.
Катон с Макроном отступили в сторону, и Тигеллин прошёл между ними, оставив за собой шлейф отвратительной вони. Они смотрели ему вслед, пока он не дошёл до конца колоннады и не убрался в свою квартиру, закрыв за собой дверь.
Макрон повернулся к Катону с ледяным выражением на лице:
– В чём дело? Мне ты почему-то никогда не говорил о приказаниях Синия.
– А это потому, что он никогда мне ничего не приказывал.
– Что?! – Макрон нахмурился, потом ткнул пальцем в сторону квартиры центуриона. – А ему ты зачем так сказал?
Катон посмотрел по сторонам, удостоверился, что их никто не может услышать, и ответил:
– А что ещё я мог сделать? Если бы я сказал «нет», Тигеллин мог подумать, что я вовсе не старался убить императора, а, наоборот, пытался его спасти. Мне нужно было убедить его, что мы в одной лодке. – Катон помолчал, давая другу возможность обдумать это его объяснение, потом продолжил: – В любом случае, это должно нам помочь, если Тигеллин станет теперь подозревать, что центурион Синий и остальные Освободители ведут с ним двойную игру. Так сказать, разделяют и властвуют. И ещё это поможет, если он станет считать, что имеет над нами какую-то власть. Такие люди очень склонны слишком много болтать, если слишком многое принимают на веру, как данность.
– А я в таком случае выгляжу чем-то вроде тупицы, – кисло заметил Макрон. – Вроде как мне не до конца доверяют.
– Да вовсе нет. Освободители начали опасную игру. И им нужно действовать, соблюдая полную секретность. Для них самое разумное – это держать в курсе как можно меньше людей, да и тем сообщать как можно меньше информации, ровно столько, сколько тем требуется для выполнения данных им приказов. Неужели непонятно?
– Да уж, конечно, понятно, будь я проклят, – недовольно буркнул Макрон. – Просто мне не нравится, что меня поставили в такое положение.
– Это часть твоей работы пока что. Нам следует соблюдать особую осторожность, даже думать шёпотом. – Катон посмотрел на лицо друга, ища признаки понимания. – Дело дошло до критической точки. И как только мы со всем этим покончим, сразу вернёмся к своей обычной солдатской службе.
– При условии, что Нарцисс сдержит данное нам слово.
– Именно так, – согласно кивнул Катон.
– И ещё при условии, что мы выживем в этих игрищах в роли секретных агентов.
– Пока мы прикрываем друг другу спину и не болтаем лишнего, у нас есть все шансы выжить.
– Хочешь что-нибудь поставить на такой исход дела? – насмешливо спросил Макрон.
– Сколько угодно. – Катон улыбнулся и протянул другу руку: – И куда пойдут денежки, если ты выиграешь?
– Фу ты! – воскликнул Макрон и хлопнул ладонью по руке Катона. – Отвали. Хватит с меня на сегодня всех этих игр. Я – на боковую.
Он направился к лестнице и начал подниматься. Катон, помедлив, последовал за ним. Вернувшись в комнату своей секции, они увидели, что Фусций успел перевернуться на спину и крепко спит, слегка посапывая. Они стянули калиги и улеглись на свои койки, не произнеся больше ни единого слова. Как обычно, Макрон заснул сразу же, прибавив свой более низкий утробный храп к сопению Фусция. Катон заложил руки за голову и уставился в потолок, пытаясь не обращать внимания на эти звуки. Он старался сосредоточиться на тонкостях и неожиданных поворотах в осуществлении заговора, который они с Макроном в течение двух месяцев, но пока что тщетно пытались раскрыть. Успехов у них было явно маловато.
Немного погодя его мысли стали разбегаться, прыгая с одного аспекта заговора к другому. Потом, совершенно внезапно, перед его мысленным взором предстало искажённое гнусной злобой лицо Цестия, когда он отшвырнул в сторону Британика во время голодного бунта на Форуме и рванулся к Нерону. Катон нахмурился при этом воспоминании. Что-то в поведении бандита никак не вязалось с прочими деталями заговора. Катон напрягал мозги, пытаясь связать всё это воедино, но он слишком устал и никак не мог толком сконцентрироваться. В конце концов он зажмурился, и перед глазами, как живая, тут же встала картина потопа, гигантской волны. Он тогда был уверен, что непременно погибнет. Что все они погибнут, смытые волной и захлебнувшиеся. Но боги были милостивы к ним. Он остался жив, и Макрон тоже, и император, и большинство тех, кого захватил этот потоп. Заговорщикам не удалось погубить Клавдия, точно так же, как им это не удалось на Форуме. Но они попытаются снова, и скоро.
Глава двадцать вторая
На следующий день две потрёпанные и поредевшие центурии из когорты Бурра были пополнены людьми из других подразделений преторианской гвардии. Сам трибун получил в награду от императора травяной венок за спасение римского гражданина. Церемония награждения проходила во внутреннем дворе императорского дворца. Все солдаты когорты, находившиеся под командованием Бурра, выстроились тремя шеренгами лицом к императору. Стоя по стойке «смирно» на левом фланге шестой центурии, Катон отлично видел всю свиту Клавдия, члены которой с разной степенью успешности пытались продемонстрировать восторг от напыщенной риторики императора, захлёбывающегося от слов благодарности.
Императорская семья столпилась позади Клавдия. Агриппина заняла подобающее ей место матроны между Британиком и Нероном, положив руки на их плечи. Она легонько поглаживала и ласкала собственного сына, тогда как по плечу Британика её пальцы двигались несколько более жёстко и грубо, подбираясь к обнажённой шее пасынка. Катон отлично это видел. В какой-то момент он даже скривился и метнул в неё острый, неприязненный взгляд, за что был вознаграждён злобным выражением на её лице. Когда она наконец опустила руку, Британик воспользовался открывшейся возможностью и отодвинулся подальше от мачехи.
За плечом Агриппины Катон рассмотрел Палласа, тот слегка склонил голову набок, вроде как наслаждаясь речью императора. Рядом с ним стоял Нарцисс, мрачный, весь в царапинах и синяках, полученных, когда его мотало и швыряло в потоках воды, высвободившейся после падения плотины. Он пристально смотрел на ряды преторианской гвардии, потом повернулся в сторону Палласа и стал смотреть на него, почти не скрывая выражения крайней ненависти.
Позади них толпились императорские вольноотпущенники и группа свободных граждан – советники и несколько приближённых к трону сенаторов, а также префект претория, Гета. Он стоял в позе истинного военного, выпрямив спину, выпятив грудь. Его начищенный нагрудник ярко сверкал, а пурпурный шарф, аккуратно и точно затянутый на талии, смотрелся просто великолепно. Концы шарфа декоративными волнами спускались вниз от узла, которым он был завязан. Роскошные кожаные сапожки сидели на его ногах как влитые, как второй слой собственной кожи, верхнюю кромку их голенищ, доходивших до колен, украшали золотые кисти. Катон не мог сдержать улыбки – какая всё-таки суетность! Но как бы великолепно Гета ни выглядел, Катон отлично знал, что префект непременно удостоится самых язвительных и пренебрежительных выражений со стороны Макрона, который всё подобное роскошество считал излишним и недостойным настоящего мужчины.
Однако весёлое выражение с лица Катона быстро исчезло – он вдруг вспомнил о гнусной и угрожающей действительности, что пряталась за всей этой упорядоченной и правильной демонстрацией единства и иерархической преданности. Среди тех, кто сейчас мирно и спокойно стоял за спиной императора, находились предатели, изменники, замышляющие его убийство, тогда как многие из остальных планировали истребить вообще всю императорскую семью. К этим изменническим настроениям добавлялась вражда и соперничество между Нероном и Британиком, между Нарциссом и Палласом и, несомненно, профессиональное соперничество между префектом претория и только что награждённым трибуном Бурром.
Катон не мог не ощущать определённого циничного презрения при виде всего этого показного порядка, демонстрации преданности, лояльности и верности долгу, предъявленных народу Рима. Все эти лизоблюды были плоть от плоти и кровь от крови всё тех же простых людей, но их жизнь представляла собой постоянную борьбу за влияние, за власть и богатства – это был голый эгоизм, драка за собственные интересы, в то время как понятия о чести и достоинстве были давно забыты и затоптаны в грязь. Свинцовая тяжесть на душе, возникшая от понимания всего этого, невыносимо давила Катона, ведь он отлично осознавал, что так оно и есть, и это всерьёз и надолго, поскольку те, кто имеет власть, всегда будут всеми силами стремиться сохранить, удержать её в своих руках и даже увеличить, а вовсе не употребить её на благо тех, кем они правят.
Он вдруг обнаружил, что задумался на совершенно неожиданную тему: а не будет ли лучше для Рима, если Освободители преуспеют в своём стремлении смести прочь императора, его семейство и все эти никому не нужные причиндалы имперского двора. Он понятия не имел, какая жизнь была при республике. В Риме нынче оставалось совсем мало людей, мужчин и женщин, кто ещё помнил те времена, но их воспоминания о том периоде были какие-то смутные и ненадёжные. Высокие устремления тех, кто убил тирана Цезаря, сегодня казались такими же нереальными, такими же стародавними, как идеалы героев легенд и мифов. Претензии Освободителей на то, что они являются наследниками тираноборцев прошлого, такие же пустые слова, как и преданность тех, кто стоит нынче за императором. Все они деспоты, мрачно подумалось Катону. Единственная разница между ними в том, что одни дерутся за то, чтобы завладеть властью, а другие – чтобы её сохранить. Им наплевать на остальной народ, если только сохранение власти и положения не потребует от них демонстрации хоть какого-то сочувствия ему.
Макрон прав, решил Катон. Гораздо лучше торчать где-нибудь подальше от Рима с его предательствами, с его роскошью, капризами и мотовством, которые только размягчают и развращают людей, превращая их либо в мерзавцев, либо в дураков. Лучше уж вернуться в ряды легионеров, где цену человеку определяют жёсткие и высокие стандарты армейского бытия. Но наряду с этими мыслями приходили и другие: а перевешивает ли это его стремление к несомненным ценностям солдатской жизни его страстное желание заполучить любовь Юлии и зажить с нею одной жизнью, что, конечно же, предполагает жизнь в Риме? Он уже чувствовал, что ответ на этот вопрос рядом, на подходе, и поэтому отмахнулся от этих мыслей о предстоящем выборе, оттолкнул их от себя. А тут и церемония закончилась, и только что награждённый трибун Бурр повернулся к своим людям и скомандовал когорте возвращаться в лагерь.
На следующий день когорта двинулась маршем к Альбанскому озеру, где заканчивались последние приготовления к предстоящему представлению. Весна уже явно наступила, новые побеги появились на деревьях, кустах и виноградных лозах по всей местности, через которую шла когорта. Гвардейцы шли с полной выкладкой, тащили на себе кухонное оборудование, запасную одежду и свои жалкие рационы. На всё время пребывания возле озера когорта должна была встать лагерем рядом с только что возведённым городком, где Клавдий и его гости разместятся в роскоши и со всеми удобствами.
Погода резко изменилась к лучшему, и тёплые солнечные лучи баловали преторианцев на всём пути. Как обычно бывает в подобных случаях, отличная погода после холодной и долгой зимы сразу подняла людям настроение, и они громко пели на всём пути. Их командиры сквозь пальцы смотрели на пошатнувшуюся дисциплину преторианской гвардии и были заняты своими делами, шутили, травили анекдоты, так что колонна напоминала скорее шествие толпы друзей, нежели марш элитной части римской армии. Даже Макрон, солдат до мозга костей, выглядел крайне довольным, пока они шли дальше, шагая отнюдь не в ногу. Он был доволен тем, что они оставили Рим позади, и теперь наслаждался знакомым грохотом подкованных солдатских калиг и даже тяжёлым грузом выкладки, давившим ему на плечи, несмотря на мягкие подкладки, а ещё и обычными солёными солдатскими шуточками, которыми обменивались его сотоварищи. Дорога тянулась через пересечённую местность, то поднимаясь, то опускаясь, и с подъёмов перед ними открывались живописные виды на сельскохозяйственные угодья, только что засеянные. Потом на каком-то поле им попалось небольшое стадо овец, где было несколько новорожденных ягнят – их шерсть блестела на солнце, как только что выстиранная тога.
– Вот это жизнь, а? – Макрон улыбнулся Катону. – Настоящая солдатская жизнь.
Катон снова поправил поклажу на спине. У него не было такого опыта, как у Макрона, он никогда не служил рядовым легионером и так и не овладел в должной мере искусством таскать на себе тяжёлую ношу, да ещё и на большие расстояния. Он уже начал раздумывать, что это вчера на него нашло, когда он столь решительно возжелал вернуться к тому, что его друг гордо именовал «настоящей солдатской жизнью». Он ещё раз поправил и подтянул толстую мягкую подкладку под деревянным шестом, на котором они несли дополнительную поклажу, прежде чем ответить своему другу.
– О да! Сплошные мозоли, и все мышцы болят. О чём ещё может мечтать человек, я вас спрашиваю…
Макрон давно уже привык к якобы тухлому восприятию Катоном трудностей длительных маршей. Он только рассмеялся.
– Да ладно тебе, приятель! Ну, признайся, тебе точно так же, как и мне, нравится выбраться из города. По крайней мере, несколько дней вне Рима, без всех этих подсматриваний и пряток. И вообще это совсем неплохо – несколько ночей провести под звёздами, поваляться на зелёной травке рядом с греющим пламенем костра и с кувшином вина, пущенным по кругу. Может, в брюхе у нас маловато жратвы, но вина-то более чем хватает, хвала богам. Без него – вот это была бы настоящая трагедия. Да, человек может прожить на одном хлебе, только кому нужна такая жизнь, а?
– Ну не знаю, – буркнул Катон, сгибаясь под весом поклажи. – Я бы прямо сейчас отдал месячное жалованье за хороший кусок баранины и буханку свежеиспечённого хлеба. – И он с вожделением уставился на пасущихся на лугу овец и ягнят.
– Даже не думай про такое! – сказал Фусций, шагавший сбоку от колонны. Он перехватил их разговор и заметил выражение на лице Катона. – Их защищает указ императора! Весь наличный скот в радиусе десяти миль от города по его приказанию уже реквизирован.
– Для чего?
– Вот вам человек, который не читает газету. – Фусций рассмеялся. – Клавдий желает заполучить самую широкую аудиторию, чтоб она аплодировала устроенному им представлению. А самый надёжный способ затащить туда побольше народу – предложить им не только развлечения, но и жратву. Так что там огромные толпы соберутся, можешь быть уверен.
Когда когорта добралась до озера, Катон поразился, увидев, какая огромная работа была здесь проделана всего за несколько дней после того, как он отсюда убрался. Огороженные площадки для бойцов-гладиаторов уже кишели людьми, и когда когорта проходила мимо, он рассмотрел длинную цепочку узников в цепях, которых вели к загородкам с юга. Сами загородки охранял отряд ауксилариев. Павильон для императора и его свиты был уже готов, он возвышался надо всеми остальными строениями. И хотя построен он был из дерева, его выкрасили в белый цвет, чтобы с некоторого расстояния он выглядел как небольшой дворец, сложенный из лучшего мрамора. Главная зрительская трибуна была возведена над водой и поддерживалась толстыми и мощными подпорками, вбитыми в дно озера. К павильону сбоку была пристроена терраса, с которой император мог бы наблюдать за бойцами, проходящими мимо для посадки на корабли двух флотов.
Плотники уже закончили работы на этих кораблях, которые были вытянуты на берег по обе стороны от императорского павильона, штук по двадцать с каждой стороны. Бимсы[17] барок были уложены достаточно высоко, чтобы поддерживать палубный настил, закрывавший нижнюю палубу, которая раньше служила трюмом и где теперь на скамьях размещались гребцы. Корму каждого судна украшал веерообразный резной хвост, а на их носах, по обе стороны от обитого железом тарана, виднелись изображения глаз. Было трудно поверить, что эти корабли раньше влачили жалкое существование в качестве убогих барж, перевозящих грузы по Тибру. На середине озера несколько таких же судёнышек выполняли различные манёвры – это настоящие моряки из императорского военного флота поспешно заканчивали обучение новичков основам судовождения и гребли.
Далее на берегу располагались хранилища для продуктов – хлеба, мяса и вина для последующей раздачи народу. Их охраняли солдаты. Большая часть этих продуктов была привезена из огромных подвалов под императорским дворцом в отчаянной попытке предотвратить голод и дождаться поставок зерна с Сицилии. На противоположной стороне озера уже виднелись небольшие группы людей, толпящиеся вокруг наспех построенных навесов; там уже поднимались дымки от разведённых костров, они тянулись вверх на фоне виднеющихся позади холмов.
Дворцовый чиновник проводил когорту до места, отведённого под временный лагерь преторианцев – оно находилось на небольшом расстоянии от загородок для рабов и гладиаторов. Центурионы и прочие командиры скомандовали сложить на землю принесённую с собой поклажу. Макрон потянулся, расправляя плечи, и помотал головой из стороны в сторону, разминая шейные мышцы. Потом он замер, понюхал воздух и наморщил нос:
– Что это за вонь?
Катон указал на загоны для узников:
– Оттуда воняет. Не видишь? Там же выгребные ямы. Им приходится гадить прямо у себя в загородках.
Они некоторое время рассматривали загородки, потом Макрон пробормотал:
– Разве можно держать бойцов в таких условиях?!
– Ну, это ведь не настоящие бойцы. Помнишь, что говорил Нарцисс: это по большей части уголовники и тому подобные отбросы и подонки, которых только и можно было собрать по всему городу, чтобы слепить это войско.
Макрон с минуту молчал. Потом заметил:
– Даже при всём при этом они же скоро пойдут в бой, с ними нельзя обращаться как с животными…
– Эй, вы двое! – крикнул им Фусций. – Хватит болтаться! Марш к фургонам и тащите сюда палатку для вашей секции!
Фургоны стояли в дальнем конце отведённой для лагеря площадки, и гвардейцы уже выгружали из них связки овчин, шесты для установки палаток, верёвки-растяжки и колья. Макрон с Катоном двинулись туда мимо уже размеченных на земле мест для установки палаток каждой центурии. Макрон вдруг засмеялся:
– Кажется, наш опцион вновь обрёл командный тон и голос. Орёт на нас прямо как ветеран. Во всяком случае, пытается. Смешно, но он мне тебя напоминает, каким ты был раньше.
– Меня?! – Катон удивлённо поднял брови.
– Ага, тебя. И ты так же пронзительно орал, и был весь такой ревностный, а опыт пытался подменить чрезмерной придирчивостью.
– Я такой был?
– Ну, почти. – Макрон улыбнулся. – Но в конце концов обтесался. Вот и этот наш мальчуган, Фусций, тоже в конечном итоге пообтешется. Сам увидишь.
– Может быть. – Катон оглянулся на опциона и продолжил тихим голосом: – Если у него хватит ума не влезть в этот заговор.
– Думаешь, его уже завербовали?
– Не знаю. – Катон подумал. – Он не очень им подходит, им не заменишь таких, как Тигеллин, так что, думаю, пока что вряд ли можно что-то заключить на его счёт.
Макрон покачал головой.
– Тебе уже повсюду мерещатся заговорщики, мой милый. Интересно, сколько осталось ждать, пока ты не начнёшь подозревать ещё и меня.
Катон улыбнулся.
– В такой день, видимо, я просто залезу куда-нибудь в щель и тихо-мирно вскрою себе вены. Если есть в этом мире хоть одна вещь, имеющая истинную ценность, то это наша с тобой дружба. Мы с тобой сквозь такое прошли…
Макрон неуклюже улыбнулся и поднял руку, призывая друга не продолжать.
– Заткнись, или я щас прям-таки заплачу, будь я проклят!
В течение ночи к озеру прибывали толпы рабов и слуг из императорского дворца, чтобы подготовить павильон для императорской семьи и гостей. Они работали при свете ламп и жаровен, стараясь успеть приготовить к прибытию императора всё – мебель, банкетные столы и ложа. Император должен был появиться к полудню следующего дня. Вдоль противоположного берега озера непрерывно тянулась цепочка факелов – это посланные вперёд рабы занимали наиболее выгодные места для своих богатых господ, пока что пребывавших в Риме, в своих постелях. Противоположный берег был почти в полумиле отсюда, и он весь был усеян огоньками костров и факелов, ярко сверкавших на тёмном фоне отдалённых холмов, а их отражения поблёскивали по всей поверхности озера. После того как товарищи по секции отправились в палатку спать, Катон с Макроном уселись на берегу с мехом вина и стали наблюдать за всё прибывающими на тот берег толпами людей.
– Сомневаюсь, что мы скоро увидим ещё одно такое же грандиозное представление, – задумчиво произнёс Макрон. – Я и раньше ничего подобного не видел и даже не слышал о таком.
– А это потому, что раньше никогда подобной необходимости не возникало, – объяснил Катон. – В отчаянном положении требуются грандиозные отвлекающие манёвры. А вот если это представление сорвётся или если толпе оно не слишком понравится, тогда дни Клавдия сочтены. Либо толпа разорвёт его на части, либо Освободители пырнут ножом в спину. Либо, возможно, удар нанесёт кто-то из ещё более близких к нему людей. – Катон немного помолчал. И потянулся за ещё одним поленом, чтобы подкормить угасающий костёр. – Ну и дерьмо…
– А что такое?
– Нынешнее состояние дел едва ли можно назвать благоприятным. Мы рискуем собственными жизнями, проливаем кровь, сдерживая варваров и отбрасывая их от границ Рима, а эти идиоты только ухудшают положение. А опасность нарастает.
– И что? Ты-то что можешь с этим сделать?
Катон помолчал, потом посмотрел прямо в глаза другу:
– Немногое, должен признаться. Но мне кажется, что в данный момент Клавдий – самая большая надежда для Рима. И именно поэтому мы должны сделать всё, что в наших силах, чтобы уберечь его от беды.
– Клавдий? – Макрон с сомнением покачал головой. – Кажется, ты слишком много выпил, мой милый.
Катон наклонился вперёд:
– Послушай, Макрон. Я вовсе не пьян… Я серьёзно говорю! Мы достаточно повидали в этом мире, чтобы понимать, что Рим – несмотря на все свои недостатки – не самая худшая из всех империй. Там, где правит Рим, действует закон и порядок, там царит благоденствие, а ещё – хотя я знаю, что ты это не слишком ценишь, – туда приходит культура. Там появляются библиотеки, театры, искусство. И там в определённой мере присутствует религиозная терпимость. В отличие от всех этих гнёзд невежества, нетерпимости, кликушества и изуверства, как в Британии или Иудее. – Катон даже содрогнулся, припомнив друидов и фанатиков-иудеев, с которыми они с Макроном сталкивались в бою. – Рим – самая большая надежда для всего человечества.
– Сильно сомневаюсь, что твою точку зрения разделяют те, кого разгромили на поле битвы и превратили в рабов. – Макрон уставился на язычки пламени, мечущиеся над обгорелыми остатками дров и пеплом. – Ты идеалист, Катон. Романтик. Всё это не более чем проба сил, состязание в мощи. Мы завоёвываем новые территории, потому что Рим только этим и занимается, и мы хорошо умеем это делать.
– Нет, тут нечто большее, чем просто грубая сила… – начал было Катон, но сразу замолчал. – Ну ладно, пусть даже так. Но Рим может предложить очень многое, гораздо больше, что просто меч. Или мог бы предложить, если бы не некоторые императоры… Я их всех видел достаточно близко. И Тиберия, и этого монстра, Гая Калигулу. И каждый из них вертел своей неограниченной властью, как хотел, небрежно и с огромной жестокостью. Клавдий же – при всех его недостатках – хоть старается быть лучше тех. Вопрос теперь в том, продолжит ли юный Британик или Нерон его добрые дела. Как ты думаешь?
– Я об этом даже не думал. – Макрон зевнул. – Пока они в состоянии платить легионам и оставлять военные дела профессионалам, я ни о чём не стану беспокоиться.
Катон удивлённо уставился на него:
– Врёшь ты всё! Не верю! Думаешь, я не знаю, что именно тебя занимает?
Макрон повернулся и посмотрел ему прямо в лицо:
– Если бы даже я думал хоть отчасти так же, как ты, то всё равно считал бы, что я достаточно долго живу на свете, чтобы понимать, что всё это – пустая трата времени. И не стал бы больше морочить себе этим голову. Ты что, можешь изменить мир? Нет. И я не могу. И вообще, это не для нас, не наше это дело. Никогда не было и никогда не будет. Это не для людей нашего класса. Неужто ты думаешь, что мне никогда не приходили в башку такие же мысли? – Макрон сделал паузу, потом продолжил более мягким тоном: – Это вроде как временное безумие. Ничего, с возрастом и не такое проходит. Ну ладно, хватит. Устал я. Пошли спать, надо отдохнуть.
Макрон поднялся на ноги, держа в руке наполовину опустевший мех, и кивнул Катону. Потом пошёл к палатке их секции, откинул полог и исчез внутри. Катон подтянул колени к подбородку, обхватил их руками и уставился в пляшущее пламя костра. Прямой и прагматичный взгляд Макрона на жизненные обстоятельства в равной мере разозлил и огорчил его, как, впрочем, бывало всегда. Катон был ещё достаточно молод душой, чтобы лелеять в ней бесконечные мечты и желания в отношении собственного будущего, и ему требовалось, чтобы и остальные думали так же, как он сам. А если они считали иначе, так это в результате ограниченного кругозора или просто нежелания его понять. И всё же при всех своих честолюбивых идеалистических амбициях он мог вполне хладнокровно рассматривать точку зрения своего друга. В словах Макрона заключалась определённая мудрость, но когда мудрость проистекает только из возраста и наличия большего опыта, она редко оказывается пригодной к делу.
Ночной воздух был прохладен, и Катон начал дрожать. Он сгорбился и съёжился, стараясь сохранить тепло. Невдалеке, за его костром, можно было разглядеть императорский павильон, покрывавшая его белая краска слегка фосфоресцировала в свете звёзд. Интересно, какие мысли занимают сейчас людей вроде Клавдия или его наследников? Людей, вовсе не обречённых на неизвестность и быстрое забвение, а именно такая судьба ожидает большую часть простых людей. Катон отлично понимал, что сотни, даже тысячи лет спустя люди всё равно будут помнить и обсуждать Клавдия, тогда как имена Катона и Макрона и бесчисленных других будут забыты и засыпаны пылью истории. Он долго и с нарастающим чувством обиды и негодования смотрел на силуэт императорского павильона, пока костёр окончательно не погас и не перестал его согревать.
– Ну ладно, – в конце концов пробормотал он себе под нос и встал. – Экий ты, однако, весёлый и бодрый малый, а?
И направился к палатке. И тут заметил чью-то фигуру, продвигающуюся вдоль выстроившихся в одну линию палаток. Когда человек проходил мимо жаровни, поставленной для обогрева часовых, Катон узнал его. Тигеллин. Вот он обменялся приветствиями с одним из часовых. Значит, так, подумал Катон, вот вам ещё один персонаж, которому не дают уснуть тревожные мысли. Он ещё с минуту смотрел вслед центуриону, который шёл куда-то в темноту, по направлению к загородкам для заключённых, а потом нырнул под сень овчин, прикрывавших палатку его секции, осторожно прошёл к своей постели и лёг спать.
Глава двадцать третья
Всё утро по Аппиевой дороге продолжал течь поток людей из Рима. По большей части люди шли пешком, целыми семьями; выглядели они скверно – исхудавшие и оборванные. Младенцы были завёрнуты в грязное тряпьё и привязаны к спинам матерей. Между ними сновали мелкие торговцы со своими товарами, таща их в руках или катя в ручных тележках, битком набитых подушками, веерами и мехами с вином. Обычные продавцы закусок и круглых лепёшек подозрительно отсутствовали. Попадались, хотя и редко, мулы и пони, которые тащили повозки; эти животные выглядели точно такими же изголодавшимися, как и люди, у всех рёбра торчали наружу, выпирая сквозь шкуру. Большинство тягловых животных в Риме уже давно забили и пустили в пищу. Даже их шкуры и кости пошли в дело – их вываривали, чтоб получить водянистый отвар. В этом потоке изголодавшихся масс встречались и такие, кто выглядел явно получше – они по-прежнему нормально питались и поэтому сейчас весело болтали между собой, а их рабы расчищали им дорогу толстыми дубинками и длинными посохами.
Достигнув берега озера, всё это многочисленное сообщество аккуратно распределялось и направлялось к столам, где раздавали хлеб и прочую еду, доставленную сюда из кладовых императорского дворца. Среди обычных лепёшек и хлебов с ломтиками копчёного мяса попадались и деликатесы, о каких обычные люди никогда не слыхали, не то чтобы видели воочию. Медовые пироги, пирожки, начинённые языками жаворонков, копчёные оленьи окорока, кувшины с самым лучшим пивом и горшки с засахаренными фруктами, собранными в каких-то дальних провинциях и доставленными в Рим, несмотря на их огромную стоимость. Некоторые из удостоившихся милости и щедрости императора подолгу глядели на эти невиданные продукты с тупым непониманием, прежде чем их понюхать и попробовать. А большинство просто пыталось обменять их на что-нибудь более знакомое и понятное.
Схватив выданные продукты, люди продолжали тащиться дальше, вокруг озера, ища подходящее местечко, откуда можно будет любоваться предстоящим зрелищем. Пространство вдоль берега быстро заполнялось, а вслед за ним и склон холма позади него, так что Макрону с Катоном, наблюдавшим за всем этим с близкого расстоянии – они по-прежнему располагались сбоку от императорского павильона – противоположный берег казался кишащим разноцветным месивом множества человеческих существ.
– Клянусь богами! – восхищённо произнёс Макрон. – Никогда в жизни не видел сразу столько народу! Наверное, весь Рим сюда подался.
Катон пожал плечами. Невозможно было подсчитать количество людей на том берегу. Он знал, что Большой цирк может вместить более двухсот тысяч зрителей, но если население Рима, как ему говорили, составляет почти миллион душ, тогда, несомненно, большая их часть сегодня находится здесь. Улицы столицы наверняка смотрятся сейчас как пустые пространства города-призрака, их тишину и спокойствие нарушает лишь появление какой-нибудь случайной фигуры или звук чьего-то голоса; это самые слабые, слишком хилые, чтобы отважиться на поход к озеру, или же самые бессовестные, решившие не упускать шанс забраться в какой-нибудь пустой дом или лавку. Только богатые могут позволить себе оставить в городе охрану из вооружённых рабов, чтоб берегли их имущество. Катон повернулся в другую сторону и поглядел на тающие продукты, приготовленные к раздаче населению – их сложили невдалеке от императорского павильона; по его прикидке, эти запасы иссякнут ко второму дню зрелищ. После чего только прибытие кораблей с зерном с Сицилии спасёт императора от голодной толпы.
Если Клавдия свергнут, Освободители тут же проявят себя, выбросив на рынок свои запасы зерна, которые пока что прячут в самом Риме или где-то поблизости от него. Доведя массы голодом до точки кипения и полной готовности к взрыву насилия, они сразу же начнут выступать в роли спасителей и благодетелей общества. От этой мысли у Катона кровь забурлила в жилах. Он приглушил злость и заставил себя сосредоточиться. Если бы он оказался на месте Освободителей, где бы он спрятал это зерно?
– Внимание, парни! – провозгласил Фусций. – Банкет окончен. Построиться!
Император и его свита обедали под огромным тентом, открытым со всех сторон. Последние звуки флейт и арф греческого оркестра умолкли, и Клавдий повёл своё семейство и толпу советников мимо остальных гостей, которые поспешно поднялись на ноги. Свита выбралась на солнцепёк, и гвардейцы когорты Бурра встали по стойке «смирно», подняв пилумы и щиты. Три центурии со всех сторон окружали короткую дорожку от тента, где проходил банкет, до украшенного цветочными гирляндами входа в императорский павильон, откуда начиналась широкая лестница, ведущая на смотровую площадку. Германцы-телохранители уже стояли на своих местах вокруг императорской ложи, где будут сидеть Клавдий и его семья и где уже приготовлены для них кресла и мягкие подушки.
Шестая центурия, по-прежнему пребывающая в императорском фаворе в благодарность за свои заслуги, была удостоена чести охранять павильон по внешнему периметру, а остальные центурии их когорты были оставлены в резерве, невдалеке от павильона на случай, если понадобится помочь ауксилариям охранять склад продуктов и загоны для заключённых.
Как только император и его свита вошли в павильон, Бурр отвёл остальные пять центурий в сторону, а центурион Тигеллин начал расставлять своих людей вокруг павильона. Катона с Макроном он поставил в тени, прямо под смотровой площадкой.
– Ну вот, и эти пошли, – сказал Макрон, указывая на загоны для заключённых. – Представление скоро начнётся.
Катон обернулся и увидел, как из ворот загона выводят первую партию заключённых. Их повели прямо к стоящим у берега кораблям, там половине этих людей выдали шлемы, щиты, мечи и латы, выгруженные из фургона. Остальных провели по деревянным сходням прямо на первый корабль и направили вниз, на гребную палубу, к вёслам.
– Погляди-ка, как их вооружили! – заметил Макрон. – Наверняка опустошили все запасы в храме Марса, чтобы им всего хватило. Чего там только нет – греческое оружие, кельтское, нумидийское… кое-что, наверное, хранилось аж со времён гражданских войн!
Как только заключённых вооружили, они перешли на корабль и свободно разошлись по палубе, ожидая прибытия командиров. Оба флота отличались друг от друга цветом вымпелов, развевающихся на верхушках мачт. Предстоящий бой должен был повторить знаменитую морскую битву при Саламине, когда греческие корабли атаковали превосходящий по мощи персидский флот и одержали победу. Корабли, имитирующие персидский флот, несли синие вымпелы, а те, что играли роль греческого флота, имели вымпелы алого цвета. Команды из заключённых загружались по очереди на все корабли, и наконец, через два часа после полудня, прибыли адмиралы, командующие обоими флотами, капитаны и прочие командиры и собрались перед смотровой площадкой. По большей части это были профессиональные гладиаторы, выбранные для командования и поддержания дисциплины; это было необходимо для управления огромной массой едва подготовленных уголовников и рабов, которых принудили участвовать в этом спектакле. Осматривая их, Катон обратил внимание на то, что все эти люди в отличной форме, а у некоторых видны шрамы от прошлых боёв. Тигеллин вызвал ещё четыре секции из центурий резерва и поставил их цепочкой между этими бойцами и смотровой площадкой.
Гладиаторы и преторианцы в молчании стояли лицом друг к другу, пока на смотровой площадке не появился Нарцисс. Он подошёл к балюстраде ограды, посмотрел на поднятые к нему лица командиров, которые поведут тысячи бойцов в смертельную схватку на водах озера.
Императорский советник помолчал, потом обратился к собравшимся командирам с речью, короткой и достаточно резкой:
– Через пару минут здесь будет император, он ответит на ваше приветствие, после чего начнётся представление, навмахия. Мне, конечно, хотелось бы, чтобы здесь собрались избранные люди, самые лучшие, такие, кто мог бы сделать честь спектаклю, для участия в котором вы имели счастье быть выбраны. Но вы не из таких. Вы всего лишь тот сброд, который сумели собрать за короткое время, что было в нашем распоряжении. Чуть получше тех подонков, что сейчас торчат на кораблях, которыми вы будете командовать. При всём при этом я требую, чтобы представление прошло самым лучшим образом. Того же от вас ждут и они. – Он указал на противоположный берег. – Так постарайтесь же! Обеспечьте, чтобы и вы, и ваши люди сражались как подобает. А те, кто останется в живых, получат награду.
Пока императорский советник держал речь, Катон заметил, что некоторые гладиаторы и прочие бойцы пребывают в некотором замешательстве, а некоторые даже обмениваются злобными репликами.
– Молчать! – заорал Нарцисс. – Стоять смирно! Проявите уважение, император идёт!
Он повернулся и кивнул трубачам, стоявшим по обе стороны от входа на смотровую площадку. Те поднесли к губам свои инструменты и выдали сигнал – несколько резких нот. Едва умолкли эти звуки, на освещённую солнцем площадку ступил Клавдий. Его взъерошенные волосы украшал сверкающий золотой венок. На нём была великолепно изукрашенная тога, впечатление от которой, правда, несколько портили потёки соуса, запятнавшие её спереди. В руке он держал золотой кубок. Император неспешно подошёл к балюстраде. Нарцисс поклонился ему и отступил в сторону.
– Гладиаторы! – провозгласил он. – Приветствуйте своего императора!
Возникла небольшая пауза, после чего люди не в склад, не в лад забормотали слова приветствия, которые едва можно было расслышать и различить. Клавдий, уже хорошо выпивший, не мог не засмеяться. Когда приветствия смолкли, он покачал головой:
– П-п-плохо, ребята. Но вы же м-м-можете и п-п-получше выступить, не п-п-правда ли? – Император поднял руку. – Ну-ка, на счёт три! Готовы? Один, д-д-два, три!
– Славься, цезарь! – заорали бойцы хором. – Идущие на смерть приветствуют тебя!
Клавдий снова покачал головой, заметив, что некоторые из бойцов не присоединились к общему хору. Он поднял кубок и маловразумительно добавил:
– Или не идущие, это уж как п-п-получится… Я держу с-с-своё слово…
Гладиаторы начали переглядываться, стараясь понять, что им только что сказал император. А Клавдий обернулся к Нарциссу и буркнул:
– Г-гони их на корабли и начинайте б-б-бой, хватит в-в-время зря т-т-терять.
– Как прикажешь, государь.
Император развернулся и нетвёрдой походкой двинулся в глубь павильона, расплёскивая вино из кубка. Как только он отошёл, Нарцисс приблизился к балюстраде.
– Все на корабли! – скомандовал он. – К бою!
Катон внимательно наблюдал за бойцами. Часть из них что-то оживлённо обсуждала, остальные толпились вокруг, криками поддерживая спорщиков.
– Что-то там не так, – заметил он.
– Что они орут? – спросил Макрон. – Никак не расслышать…
Катон уловил несколько слов, но этого было недостаточно, чтобы понять, в чём дело. Он покачал головой. Сверху, с площадки раздался голос Нарцисса, громкий и пронзительный от злости:
– Марш на корабли, иначе, клянусь, все до единого будете распяты, даже те, кто останется в живых после битвы!
Бойцы разошлись в стороны, а вперёд выступил один из гладиаторов. Он встал, заткнув большие пальцы рук за пояс, и дерзко, вызывающе посмотрел вверх на императорского советника.
– Никуда мы не пойдём. Мы все слышали, что сказал император. И ты тоже. Он совершенно ясно выразился. Мы прощены и теперь свободны. Никакой битвы не будет.
Макрон обернулся к Катону с удивлённым выражением на лице, а тот лишь непонимающе замотал головой.
– Что ты сказал? – в полном изумлении переспросил Нарцисс.
– Никакой навмахии не будет. Так сказал император.
– Ты спятил, что ли? Что ты несёшь?!
Гладиатор нахмурился.
– Мы отлично поняли слова императора. Он сказал, что нам не надо идти на смерть. И дал слово. Мы всё слышали, это были его собственные слова. А слово императора – закон! У нас тут в загонах вчера ходили слухи, что спектакль будет отменён. Кажется, так оно и случилось.
– Ничего подобного он не подразумевал, идиот! Марш на корабли!
Гладиатор обернулся к своим ближайшим сторонникам, они обменялись несколькими приглушёнными фразами, после чего он снова повернулся лицом к Нарциссу и скрестил руки на груди.
– Мы прощены и теперь свободны. Так сказал император. Мы требуем, чтобы нас немедленно отпустили отсюда.
– Вы требуете?! – Нарцисс чуть не подавился. – Да как ты смеешь, раб?! – Императорский советник перегнулся через балюстраду и заорал Тигеллину: – Центурион! Убей этого урода! И всех остальных, кто не желает выполнять приказы!
Возникла пауза, воздух словно дрожал от напряжения – гладиаторы и прочие бойцы потянулись к рукоятям своих мечей. Центурион Тигеллин выступил вперёд из шеренги своих солдат и посмотрел на Нарцисса:
– Да, мой господин?
Нарцисс яростно ткнул в него пальцем:
– Делай, что тебе приказано! Или тебя ждёт такая же участь! Выполняй!
Тигеллин отступил назад в шеренгу, поднял щит и выхватил меч из ножен. Нервно перевёл дыхание и выкрикнул приказ:
– Шестая центурия! Пилум… к бою!
Раздался грохот калиг – гвардейцы одновременно выставили одну ногу вперёд и опустили наконечники своих пилумов, направив их на гладиаторов. Катон осмотрел людей, стоящих напротив него, и прикинул, что их, должно быть, по крайней мере, человек восемьдесят. Силы примерно равны, даже если ситуация выйдет из-под контроля. Стоящий рядом с ним Макрон сосредоточил внимание на главаре и проворчал:
– А я-то надеялся, что больше никогда не буду драться с рабами. И уж во всяком случае, с гладиаторами.
– Ставлю сестерций против денария, что этих ребят тренировали в гладиаторской школе в Риме, – тихо сказал Катон.
Макрон глянул в его сторону. Гладиаторская школа при Большом цирке славилась по всей империи высоким качеством подготовки бойцов, которые в ней обучались. Макрон со свистом вдохнул:
– Значит, нам здорово не повезло.
Центурион Тигеллин, должно быть, разделял его озабоченность. Он велел одному из своих людей бежать к трибуну Бурру и просить у него подкреплений. Гвардеец бросился выполнять приказ, а Тигеллин поднял щит и повернулся лицом к гладиаторам:
– Шестая центурия, вперёд! Шагом… марш!
Шеренга преторианцев качнулась вперёд. Их парадные доспехи сияли на солнце, из-под них выглядывали безупречно белые туники. Прошло уже немало времени с тех пор, как Катон с Макроном сражались в шеренге рядовых, а не командовали боем, и Катон сосредоточился на том, чтобы держать шаг, не вырываясь вперёд. А главарь гладиаторов между тем протянул вперёд и вверх руку, обращаясь к Нарциссу:
– Вели преторианцам остановиться! Иначе прольётся их кровь! И император тебя будет считать в этом повинным, вольноотпущенник! – В его голосе звучало злобное презрение.
Катон быстро оглянулся назад и увидел, что Нарцисс с яростным выражением пялится на происходящее внизу, а его губы плотно сжались, так что рот превратился в узкую линию.
– Гладиаторы! – выкрикнул главарь бунтовщиков. – Оружие к бою!
Послышались резкие звуки вынимаемых из ножен мечей – звон и скрежет. Катон повыше поднял свой овальный щит, чтобы он прикрывал тело и нижнюю часть лица. Гладиаторы стояли менее чем в двадцати шагах от них. Позади них возвышалась ограда, тянувшаяся от берега озера до загородок загонов. Кучка ауксилариев стояла на башне позади ограды и смотрела на надвигающуюся схватку, а один уже кричал своим товарищам внизу, предупреждая их о возникшей опасности. В том направлении гладиаторам бежать нельзя, некуда, понял Катон. По сути дела, им вообще некуда бежать. Они могут лишь стоять и обороняться на одном месте и умирать там. Или же попробовать прорваться к кораблям. Те, кто уже погрузился на корабли, теперь толпились на носовых палубах и наблюдали за происходящим. Катон молился про себя, чтобы на них не накатило такое же безумное вдохновение, которое заставило их товарищей на берегу бросить вызов самому Нарциссу. К счастью, они были достаточно далеко и не слыхали небрежного замечания императора и жёсткой словесной перепалки, которую оно вызвало.
Главарь гладиаторов чуть присел и выставил вперёд свой маленький круглый щит, готовый нанести удар в лицо любому, кто осмелится его атаковать. Руку с мечом он отвёл назад, приняв положение для колющего выпада. Остальные быстро последовали его примеру, рассредоточившись, чтоб обеспечить себе свободу манёвра. Катон не мог не поразиться различию в тактике боя между гладиаторами и преторианцами. Одни были натасканы как отдельная, самостоятельная боевая единица, они были настоящими специалистами в этой области, отлично владели техникой индивидуальной схватки, боя один на один. Именно это означало для них жизнь или смерть. А против них выступали солдаты элитного подразделения римской армии, вымуштрованные и обученные организованному бою в строю, плечом к плечу с товарищами, когда каждый – всего лишь часть общего, одной мощной военной машины.
Тигеллин обратился к ним:
– Сдавайтесь! Выдайте этого парня, и вас помилуют!
– Провались ты в Тартар! – выкрикнул кто-то в ответ.
Губы главаря гладиаторов раздвинулись в мрачной и злобной усмешке, и он плашмя ударил мечом по своему нагруднику.
– Ну-ка, иди сюда, возьми меня!
Глава двадцать четвёртая
– Ну что же, пусть будет так, – холодно ответил ему Тигеллин. И скомандовал: – Шестая центурия, на месте! Пилум к бою!
Катон с Макроном подравнялись, встав в одну линию с остальными, подняли пилумы и занесли их для броска, напрягли мышцы, готовые метнуть своё оружие, как только центурион даст команду. Катон переживал подобные мгновения не раз в прошлых сражениях и сейчас ожидал, что противник заколеблется и смешается. Но гладиаторы твёрдо стояли на месте, не двигаясь, вперив немигающие взгляды в преторианцев и напрягшись, готовые увернуться от первого броска противника.
– Попытайся попасть в главаря, – сказал Макрон. – Если его свалить, остальные могут сдаться.
Катон кивнул.
– Пилум… в цель! – рявкнул Тигеллин.
Катон со всей силой метнул свой пилум, вложив в бросок весь вес тела и отпустив древко лишь в самый последний момент. Дротик описал в воздухе дугу вместе с остальными пилумами, брошенными центурией Тигеллина. Они тучей взлетели в воздух, покрывая расстояние между двумя группами бойцов, затем, казалось, замедлили свой полёт в верхней точке траектории, прежде чем ринуться вниз, в цель. Гладиаторы в процессе своих тренировок выработали отличную реакцию и успели отскочить вбок, и пилумы упали между ними. Лишь несколько человек пострадало, одному острый наконечник воткнулся в макушку черепа, пройдя шею и достигнув тела. Катон видел, как этот человек пошатнулся от удара, потом замер на месте, прежде чем рухнуть лицом вперёд и исчезнуть из виду. Ещё двое были смертельно ранены, длинные и острые наконечники пилумов пронзили их тела насквозь. Ещё один – он стоял прямо напротив Катона – издал громкий вопль боли, когда острый наконечник пилума проткнул ему калигу и пригвоздил его ногу к земле. Остальные, сколь ни трудно было в это поверить, сумели избежать ранений.
– Проклятье! – сказал Макрон. – А они здорово это умеют… Никогда не видел такой быстрой реакции.
– Мечи наголо! – выкрикнул Тигеллин. – Вперёд!
Читать бесплатно другие книги:
