Грузия. Перекресток империй. История длиной в три тысячи лет Рейфилд Дональд

21

Советизация

Вслед за Красной армией в Тбилиси подоспели русские и грузинские партийные деятели и чекисты, которым было поручено демонтировать только что построенную грузинскую демократию. Грузию объявили «Советской республикой», но за отсутствием советов и выборов каждым уездом управляли ревкомы, назначенные верховным ревкомом под руководством Пилипэ Махарадзе, который сочинил помеченную задним числом просьбу от грузинских рабочих и крестьян прислать советские подкрепления. Махарадзе затем привез из ссылки других грузинских коммунистов, в том числе Мамиа Орахелашвили, который будет десять лет возглавлять местную партию, и одноногого Александрэ Гегечкори, на племяннице которого женится Лаврентий Берия. Махарадзе был подотчетен Орджоникидзе и Кавказскому бюро ЦК РКП(б).

За несколько недель большевики провели в Грузии операции, для которых в России понадобилось три года. 24 марта 1921 года разогнали грузинское Учредительное собрание, а затем и все инстанции правосудия. В апреле вся земля была национализирована и стала собственностью «рабочего народа», то есть ревкома. Отменили автокефалию грузинской православной церкви и уволили патриарха. Вместо меньшевистских министров верховный ревком назначил народных комиссаров. Сформировали грузинскую Красную армию, и в мае Грузия и Россия объявили себя «союзниками». Из «выборов» в Советы в конце 1921 года исключили нерабочие элементы и некоммунистические партии; к марту 1922 года Грузия стала Советской социалистической республикой с центральным исполкомом под руководством Пилипэ Махарадзе.

Чтобы до конца обессилить грузинское государство, приступили к созданию «автономных республик». В марте 1921 года Орджоникидзе провел в Батуми обсуждения с абхазскими большевиками и превратил Абхазию сначала в «независимую советскую республику», а несколько месяцев спустя, по настоянию Сталина, — в «автономную республику» в составе Грузии. Аджария же получила автономность не благодаря Орджоникидзе, а потому что турки требовали для этого края особый статус по советско-турецкому договору «О дружбе и братстве» от 16 марта 1921 года, прежде чем отречься от своих территориальных претензий. Таким образом, 16 июля 1921 года Аджария стала автономной советской республикой, которой якобы управлял меджлис. Создание Южно-Осетинской автономной республики оказалось намного сложнее, так как в бывшем Самачабло осетины и грузины давно жили в смешанных деревнях, даже хозяйствах. При меньшевиках, когда южные осетины начали требовать присоединения к Северной Осетии, граф фон дер Шуленбург успешно выступил посредником с грузинским правительством. Теперь же единая Осетия, Северная и Южная, уже не была приемлема для советской власти с ее политикой «разделяй и властвуй». Осетинскую проблему разрешили, объявив Восточную Рачу и часть Северной Картли «автономной южно-осетинской республикой». Этому решению сопротивлялись даже грузинские большевики, тем более что бо2льшую часть населения намеченной столицы новой республики, Цхинвали, тогда составляли грузинские евреи: в Цхинвали были грузинский, армянский и еврейский рынки, но, судя по переписи 1870 года, всего восемь осетинских хозяйств[305]. Вплоть до ноября 1921 года о границах Южной Осетии и статусе Цхинвали спорили между собой даже коммунисты.

Грузинское общественное мнение возмутила советская власть, не только расколовшая страну на «республики», но и раздавшая ненавистным соседям ключевые территории: туркам уступили города Ардаган, Артвин и Олту (всего 12000 км²), занятые ими в феврале 1921 года; армянам подарили часть района Борчало (около 4000 км²); азербайджанцам — большую часть Закаталы. Грузинская интеллигенция протестовала, но напрасно: 7 мая 1921 года писатель и бывший дипломат Константинэ Гамсахурдия написал на имя Ленина открытое письмо, выдвигавшее идею, что Грузия примет коммунизм, если ей разрешат сохранить независимость. Если нет, то Грузия станет для советской России тем, чем Ирландия стала для Великобритании. Среди грузин есть свои Роджеры Кейсменты и Теренсы МакСуини. Оправившись от шока, грузины начали выходить на демонстрации. 24 мая в Тбилиси забастовали. 26 мая 1922 года, к четвертой годовщине грузинской независимости, правительство закрыло школы и заказало литерные поезда, вывозившие учителей и учеников из города, заперло в казармах грузинских солдат и наводнило улицы красноармейцами. В Гори забастовали железнодорожники; зазвенели церковные колокола; начали играть народный гимн независимой Грузии Дидеба («Величанье»). Чекисты открыли огонь. Кое-где, например в Сухуме, русские солдаты отказывались стрелять, но выходить на демонстрации было так опасно, что в следующем году подпольный Комитет свободы просил людей не выходить из домов.

Очередной шаг Москвы взбесил даже большевиков: объявили, что Советский Союз состоит из России, Украины, Беларуси и новой Закавказской республики, в которой Грузия станет всего одним из трех подчиненных составных элементов. Эту Закавказскую федерацию признала Турция в мирном договоре 13 октября 1921 года. Комиссия советского центрального комитета долго слушала прения сторонников федерации (Серго Орджоникидзе, Сталина и Дзержинского) и противников (Буду Мдивани, представителя большинства грузинских коммунистов, уже обозванных «националистами-уклонистами»). Прения кончились тем, что Буду Мдивани ударили кулаком в лицо. Ленин, считавший Сталина и Орджоникидзе типичными грубыми «обрусевшими аборигенами», принял сторону Мдивани, но был так слаб, что не смог настоять на своем. 10 декабря 1922 года Совет Закавказской федеративной республики, который ведал всеми иностранными, военными и экономическими делами Грузии, провел в Баку первое заседание.

Хотя в 1923 году Грузия продолжала вывозить огромное количество марганца в США, Германию и Великобританию и 6000 тонн шелковичных коконов, хозяйство не восстанавливалось. Социалистические экономические меры сурово отразились на населении. В 1923 году распределили землю, учитывая местные условия и размер семей: в Картли средняя крестьянская семья обрабатывала около четырех гектаров, а в Имеретии — два с половиной. Однако арифметика показала, что грузинскому населению не хватало 30000 гектаров пахотных земель. Общий развал экономики, неурожай 1920 года, война 1921 года, оккупация красноармейцами и чекистами привели к повальному голоду. Правительство конфисковало у граждан запасы провианта: тбилисский лавочник Ражден Мирианашвили был расстрелян за то, что скрывал 79 сыров и 12 окороков; тбилисский купец Акопян — за то, что не отдал 44 пары чулок; русский бакалейник Новосильцев — за то, что припрятал сахар и мыло[306].

Советское вторжение вызвало два мятежа, один спонтанный, другой обдуманный. Летом 1921-го Сванетию поднял князь Мосестро Дадешкелиани, изгнав ревком, разоружив красную милицию и заблокировав горные тропинки; затем сванская делегация, отправившаяся в Тбилиси с требованием, чтобы Красная армия отступила и чтобы провели свободные выборы, была арестована. Восстание распространилось на Лечхуми, но хорошо подготовленная Чека привела опытных людей, в том числе Лаврентия Берию, изощренного мучителя, проверенного кровавым опытом в Баку. Советская Россия теперь располагала опытными следователями и военными, чтобы усмирить и Закавказье, и Среднюю Азию. Первым делом чекисты начали обрабатывать упрямых меньшевиков, бывших офицеров и непокорных рабочих. В апреле 1921 года три тысячи социал-демократов собрались, чтобы требовать свободных выборов; в июле 1921 года Сталин с чекистами-телохранителями вдруг появился в Тбилиси (на родину он редко ездил) и обратился к сходу рабочих в театре в Надзаладеви: его освистали и не выслушали. В августе на конференции меньшевики покинули зал, когда вопрос о свободных выборах был вычеркнут из повестки дня. Чека проводила массовые аресты и расстреливала своих жертв ночью в парке Вакэ. Бывшего военного министра выселили (он вернулся, но в 1937 г. был расстрелян). Хотя некоторые меньшевики, например Григол Урутадзе, стали чекистскими шпионами, Чека вынуждена была искать стукачей среди коммунистов и слушателей бакинской академии милиции. Ненужная дупликация учреждений мешала работе: закавказская Чека жаловалась, что грузинская Чека арестовывает ее стукачей[307]. Обе Чека освобождали и вербовали преступников, которые потом превышали полномочия, грабя и убивая не только аристократов и мятежников, но и партийных работников. Чека даже прибегла к милосердию, освободив в 1922 году шестьдесят двух интеллигентов и в 1923 году выселив без дальнейшего наказания семьдесят восемь меньшевиков: ей удалось сделать из 260 апостатов верноподданных коммунистов.

С Церковью Чека вела ожесточенную борьбу, арестовав нового патриарха Амброси, открыто воззвавшего к Генуэзской мирной конференции 1922 года. ОГПУ (переименованная Чека) закрыло тысячу с лишним церквей и расстреляло большое число священников и монахов. В марте 1924 года самого Амброси и старших епископов приговорили к смерти за государственную измену, но общественное возмущение после казни пятерых духовных лиц в Кутаиси в сентябре этого года заставило ОГПУ смягчить приговор, вынесенный Амброси и его коллегам. Амброси даже освободили, но в 1927 году он умер, после того как Берия заново обличил его. «Исполняющий обязанности» патриарха Кристепорэ, послушно потребовавший, чтобы Амброси расстригли, сам к 1930 году жаловался на преследование и на беспощадное налогообложение; в 1931 году умер и он, и Калистратэ, товарищ Сталина по тбилисской семинарии, стал неофициальным патриархом, пользующимся большой свободой (открывал новые церкви, освящал епископов) — немыслимой в Советской России[308]. Как в России, в Грузии рабочих заставляли записываться в Союз безбожников, в котором к 1938 году числились 120000 человек, но который в Грузии был распущен в 1947 году. Некоторые раскольники, в особенности молокане, даже обрадовались советским нападкам на православных, но ОГПУ было встревожено поведением таких сектантов, как «духовные прыгуны»[309], которые теперь стали прыгать даже зимой.

Гонение на религию, подражание нападкам Сталина и Троцкого на российского патриарха Тихона и на русское православие, оказались последней каплей: вспыхнуло восстание. Весной 1922 года кахетинский феодал Каихосро Чолокашвили, известный как Какуца, повел своих партизан, Дружину поклявшихся мужчин (Шепицулта разми), вместе с солдатами социал-демократического командира Михеила Лашкарашвили в горы, где они объединились со взбунтовавшимися хевсурами. Против Какуцы боролись бомбами и артиллерией, но он продержался целых два года, то и дело скрываясь в Чечне. 19 мая 1923 года ОГПУ расстреляло пятнадцать хевсурских мятежников. Отомстив палачам, Какуца и Лашкарашвили стали народными героями. Хотя брат Какуцы погиб в бою, а тесть был казнен, повстанцы захватили город Манглиси и совершили набег на пригороды Тбилиси, прежде чем признать себя побежденными[310]. Осенью 1924 года, оставив в Грузии жену и детей, Какуца перешел турецкую границу и убежал во Францию. Среди сторонников Какуцы был Леван Разикашвили, старший сын поэта Важи Пшавелы. Леван служил большевикам, как служил меньшевикам, главой милиции в Тианети. За участие в мятеже ОГПУ приговорило его к смерти. Грузинские писатели хлопотали перед Орджоникидзе: тот ответил, что «казнил бы самого Важу», и 13 февраля 1923 года расстрелял Левана.

Хотя Какуца отказывался от услуг преступников, бандиты с таким же успехом боролись против коммунистов. Иванэ Крацашвили, внук бандита, завербовав людей, объявленных вне закона, весь 1922 год ускользал от конницы и посредников Чека. В конце концов Крацашвили погиб от рук своих же людей, которым Чека пообещала амнистию[311]. С другой стороны, большевики иногда сами вербовали бандитов: горийская шайка Басилэ Касрадзе, в 1920 году прощенная меньшевиками, в феврале 1921 года по просьбе Александрэ Гегечкори наводила порядок в Цхинвали, где грузины дрались с осетинами. Но люди Касрадзе, ограбив евреев и осетин, начали убивать коммунистов: чекисту Саджая понадобилось три года, чтобы ликвидировать всю банду.

10 февраля 1923 года в Гурии убили трех чекистов: ОГПУ в ответ расстреляло 92 гурийца и пригрозило в случае дальнейших беспорядков перестрелять всех заключенных. Орджоникидзе заявил, что готов убить полтора миллиона грузин ради СССР, и партизанская война продолжалась до 1927 года. 27 марта 1924 года зампред Чека Лаврентий Берия доложил, что уезды «буквально наводнены были сетью банд уголовного и политического характера <…> первую скрипку играли меньшевики»[312]. Он отправил 168 заключенных в Москву на следствие, закрыл четыре подпольные типографии, разгромил отдел милиции, выдававший фальшивые паспорта, и поймал двух меньшевистских вождей, Ноэ Хомерики и философа Сеита Девдариани. Заключенным приходилось тяжко. В Исправдоме № 2 заключенный Челидзе объявил голодовку и написал Берии: «Лучше смерть, чем незаконное мучение». Около семисот «бандитов» было убито или поймано, но положение оставалось критическим.

То, что осталось от социал-демократической и других партий, от грузинской армии и национальной гвардии, слилось в подпольное сопротивление. В апреле 1921 года заседали «межпартийные комитеты», сформировавшие из всех партий комитет независимости (дамком), известный в Грузии и за границей как «Паритетный комитет». Практической деятельностью занимались Военный центр и Дружина поклявшихся мужчин Какуцы. Тактикой руководили два генерала, князь Котэ Апхази и Варден Цулукидзе: 19 мая 1923 года обоих поймали и расстреляли вместе с четырнадцатью другими. Генерала Гиорги Мазниашвили, ставшего красноармейцем, заподозрили в пособничестве, но пока не трогали. ОГПУ, встревоженное обнаруженным, под прелогом борьбы с бандитизмом, профильтровало всех бывших меньшевиков и изъяло у них архивы и печатные станки.

Несмотря на очевидное превосходство ОГПУ и коммунистической партии, Военный центр, как и социал-демократическое правительство, находившиеся в парижской ссылке, и в особенности неуступчивый Ноэ Рамишвили, были убеждены, что хорошо подготовленное и профинансированное восстание пробудит в Европе сочувствие и уничтожит в Грузии советскую власть. Продав половину из 69 ящиков сокровищ, меньшевистское правительство с помощью французского правительства купило себе усадьбу в Лёвиль-сюр-Орж (Leuville-sur-Orge) к югу от Парижа и начало платить своим министрам жалованье. Пока Франция не признала де-юре советской власти, правительство и посольство Жордании пользовались легитимностью. Нетрудно было поддерживать связь с родиной: большевики и меньшевики, те, кто остался, и те, кто уехал, были все-таки школьными товарищами, даже родственниками. К тому же Карсский мирный договор 13 октября 1921 года оставил границу, проведенную через горную и почти безлюдную территорию, частично открытой: несмотря на протесты Чека, вплоть до 1937 года, грузины или турки, проживающие не дальше чем в пятнадцати километрах от границы, имели право переходить границу на три недели, а проживающие не дальше чем в трех километрах — на целый год[313]. Мятежники могли таким образом ускользнуть из страны, а агенты-эмигранты — проскользнуть в нее, когда в этом была необходимость. Мусульманским грузинам охотно давали визы на поездки в Турцию, а турецким грузинам — в Грузию. С одной стороны, Жордания и Рамишвили с большим энтузиазмом поощряли повстанцев, с другой — Лаврентий Берия, уже признанный Вячеславом Менжинским, главой московского ОГПУ, звездой закавказской разведки за раскрытие эмигрантских заговоров, с равным оптимизмом занимался инфильтрацией и дезинформацией парижских эмигрантов. К концу 1924 года Берия и его коллеги пользовались такой репутацией, что Москва запретила закавказскому ОГПУ вмешиваться в их дела.

Подпольные социал-демократы в Грузии предупредили Жорданию, что ОГПУ узнавало все заранее; завербованных бывших министров, например Ноэ Хомерики, заставляли писать во Францию, что борьба безнадежна. Несмотря на зловещие сведения, было намечено восстание — сначала на февраль, потом на август 1924 года. В мае генерал Валико Джугели, обучавшийся во Французском национальном военном училище Сэн-Сир (Saint-Cyr), тайком пересек турецкую границу, чтобы руководить восстанием, но в августе его поймали, подвергли пыткам и заставили всех письменно оповестить об отмене восстания. После неудачной попытки покончить с собой Джугели был якобы заживо сожжен агентами ОГПУ[314]. 28 мая подпольная организация провозгласила всеобщую забастовку: Мамиа Орахелашвили в телеграмме к Сталину объявил, что бывших меньшевиков отправляют в Москву или задерживают в Грузии как заложников, чтобы расстрелять в случае восстания, и 12 июля по всей Грузии провели массовые аресты.

Несмотря на очевидную готовность ОГПУ и партии, дамком воззвал к народу. 28 августа, в четыре утра, в шахтерском городе Чиатура 112 социал-федералистов с одним пулеметом, который часто давал осечку, заняли вокзал и мосты и перебили или арестовали коммунистов. Затем тысяча с лишним мятежников, среди которых были крестьяне и школьные учителя, напали на деревни около Кутаиси. Имеретинские большевики отступили в маленький город Свири, где получили подкрепление армейскими курсантами и войсками ОГПУ под командованием беспощадного Титэ Лордкипанидзе. Плохо вооруженные и организованные мятежники не смогли взять ни одного крупного населенного пункта. В Кахетии группа под руководством священника попыталась захватить базу Вазиани, где стояли 120 орудий. В Тбилиси милиция была слишком хорошо подготовлена, и жители столицы не верили заявлениям меньшевиков, что восстание распространяется на все Закавказье и что британцы будут поддерживать их десантом. В три дня восстание было подавлено: самолеты бросали листовки, обещающие «прощение» в обмен на капитуляцию. По пути из Ростова в Москву меньшевистских заложников расстреляли. Имеретинских мятежников втолкнули в битком набитые вагоны и повезли под Зестапони к братским могилам, где их расстреляли кого из маузера, а кого из пулемета и покрыли трупы известью. В селе Руиси семьи расстреляли целиком, включая маленьких детей. В Сенаки расстреляли 500 мингрельских мятежников (из крестьян, дворян и даже советских служащих)[315]. Вождей Паритетного комитета нашли в монастыре Шио-Мгвимэ. Им предложили выбор: либо приказать мятежникам сдаться, либо расстрел на месте. Председатель комитета князь Котэ Андроникашвили, уже в кабинете у Берии, издал приказ прекратить огонь. (Только Какуца в Кахетии продолжал бороться еще два месяца.) Из членов дамкома расстреляли не всех, а Котэ Андроникашвили даже позволили заявить членам французской делегации: «Восстание было неминуемым последствием политики оккупационных властей, и мы до сих пор остаемся на той же позиции. Главной целью и лозунгом восстания было восстановление независимости Грузии <…> за нами осталась моральная победа». По расчетам Андроникашвили, в расправе погибло не меньше 4000 человек.

Свидетель восстания и расплаты немецкий профессор Эрих Обст писал: «Когда мы прибыли в Тбилиси, там царил траур. Особенно в грузинской части города. Много женщин ходило в черных одеждах, и их лица выражали глубокую скорбь. Среди мужчин тоже попадались носящие траурные повязки. Но они старались быть более осторожными, чтобы их не заподозрили. Не осталось почти ни одной семьи, у которой бы не было потери и которой бы не касался этот траур. Восстание было подавлено с невероятной жестокостью. <…> Настоящие жертвы мстительного солдатья исчисляются тысячами, их расстреливали без суда, часто даже когда было очевидно, что никакого участия в восстании они не принимали. Да, была беспредельная жестокость, беззаконие, унижение человеческого достоинства, террор и высылки, расстрелы и закапывание живьем». Обст замечает, что восстание является скорее национальным и антироссийским, чем антисоветским, и что в Тбилиси и Батуми никаких признаков мятежа не было[316].

1 сентября 1924 года не меньше 980 человек, большею частью выдающихся дворян и интеллигентов, были расстреляны по приговорам тройки партийцев и чекистов (палачами работали татары и азербайджанцы). Многие из жертв были случайно схваченными невинными родственниками или друзьями мятежников. Столько же жертв, среди них писателя Константинэ Гамсахурдия, вернувшегося из интернирования, а затем из грузинского посольства в Германии, отправили в арктические лагеря.

Среди немногочисленных пощаженных был прозаик Михаил Джавахишвили, за жизнь которого хлопотал Союз писателей. Жестокая расправа шокировала даже Сталина, 2 сентября приказавшего закавказской партии прекратить все казни[317]. Но Орджоникидзе, вызванный Центральным комитетом РКП (б), извиняться не собирался: «Эти господа <…> дали нам возможность немного прочистить наши ружья. Мы провели массовые расстрелы; может быть, мы перестарались немножко, но сейчас ничего не поделаешь».

Подавление восстания привело Жордания, Рамишвили и Гегечкори в такое же отчаяние, как тремя годами ранее их изгнание из Грузии. Многие свалили вину за кровопролитие на них; эмигранты начали раскалываться на враждебные фракции. Хотя грузин в Европе было относительно мало — всего 2000, из которых половина проживала во Франции, а остальные в Германии, Чехословакии и Польше, — они оказывали на политику серьезное влияние. После событий 1924 года советские грузины связывались с братьями по несчастью и пытались вкрадываться к ним в доверие. В декабре 1924 года Буду Мдивани с шурином Сталина Алешей Сванидзе приехали с торговой делегацией в Париж, встретились с Григолом Вешапели, одним из основателей дамкома, и дали ему деньги, чтобы издать в Париже примиренческий журнал Новая Грузия. Остальные эмигранты сразу порвали с Вешапели, напугали его метранпажа, и Вешапели почувствовал себя «затравленным зверем». В 1925 году приехал сам Анатолий Луначарский, чтобы устроить в Париже выставку грузинского искусства и уговорить эмигрантов принять в ней участие. 9 июня 1926 года ОГПУ захлопнуло ловушку: Григола Вешапели застрелил в такси Автандил Мерабишвили, социал-демократ, признавшийся, что его завербовал ОГПУ, но который затем настаивал, что на самом деле он — ярый антисоветчик, член грузинской правой националистической группы «Белый Георгий». (Французские жандармы уже его арестовывали за нападение в кафе «Вольтер» на Вешапели и его друзей.) Мерабишвили защищали перед судом адвокаты-коммунисты, и судья, как многие французы относившийся с сочувствием к политическим убийствам, его оправдал. Берии не в последний раз удалось убить эмигранта, а убийство представить как результат эмигрантских распрей[318].

Подобными провокациями в Берлине и Париже занимался агент ОГПУ Пирумов. В 1924 году в Праге некий Дзиндзибадзе открыл огонь на сходке грузинских студентов, но избежал ареста под предлогом того, что его действия были якобы результатом «личной провокации». Впоследствии были распространены слухи, что на самом деле массовое покушение на студентов замыслил Ноэ Рамишвили. (Потом стало известно, что Берия предложил Дзиндзибадзе репатриацию в обмен на признание, что он — убийца-меньшевик.) Одним из главных центров грузинской эмиграции стал автомобильный завод «Пежо» в Оденкуре вблизи швейцарской границы (на этом заводе социал-демократы из профсоюза решали, кого нанимать, а кого увольнять). В сентябре 1926 года националисты (приверженцы Какуцы), просоветские рабочие и меньшевики начали драться между собой: из семнадцати раненых двое погибли, среди них Шалва Карцивадзе, коллега Ноэ Рамишвили. Меньшевики сделались главной мишенью: в 1926 году Карло Чхеидзе был найден зарезанным — мало кто поверил, что он совершил самоубийство. Во Францию приехал известный большевистский киллер Алиханашвили (убивший до революции генерала Алиханова-Аварского): он вернулся в Грузию и упрекнул ОГПУ, что мало убивают меньшевиков. Меньшевики во Франции приняли меры обороны: когда Давит Чхеидзе, участник восстания 1924 года, объявил, что он примирился с советской властью, меньшевики положили его в психиатрическую лечебницу. Чхеидзе освободил блестящий адвокат, коммунист Анри Торрес (Torrs), специалист по защите левых убийц, прославившийся оправданием «одинокого мстителя» Шулэма Шварцбарда, убийцы Симона Петлюры.

Польская разведка, решительно и любыми средствами подрывавшая большевизм, охотно поддерживала грузинских меньшевиков. Ноэ Рамишвили и потом Эвгени Гегечкори ездили в Варшаву, поляки финансировали тайные поездки в Грузию, проверявшие существование в стране подпольного сопротивления. Эти поездки иногда кончались тем, что Чека ловила и казнила агентов: люди Берии были озабочены тем, что меньшевикам помогали не только агенты польской, турецкой и французской разведки, но и компании, искавшие доступа к бакинской нефти. Немцы тоже проявляли интерес к грузинским эмигрантам: у многих офицеров сохранились приятные воспоминания о Грузии 1918 года, и в немецких университетах работали хорошие грузинские специалисты и ученые. В 1925 году Спиридон Кедиа, национальный демократ и член дамкома, встретившись с Адольфом Гитлером, сделал попытку вытеснить из меньшевистского правительства Ноэ Рамишвили, чтобы сформировать новое германофильское правительство.

Берии удалось уговорить генерала Мазниашвили, приговоренного к смерти после восстания, но не казненного, а выдворенного, стать агентом ОГПУ: из Франции Мазниашвили написал Берии об отчаянном состоянии эмиграции после разгрома восстания[319]. (В 1926 году Мазниашвили вернулся в Грузию и поселился у себя в деревне, пока его не расстреляли в 1937 году.) Следующей мишенью Берии оказался Какуца. Расстреляв тестя Какуцы, но сохранив жизнь жене и дочери, Берия и шантажировал, и манипулировал его презрением к меньшевикам: Какуце больше нравились квазифашистские члены «Белого Георгия». Несмотря на предложенные две тысячи долларов и усилия советского агента Григола Гегелиа, Какуца, как и его союзник Спиридон Кедиа, не захотел публично заявить о новых просоветских взглядах. Берия отомстил, сначала подбросив Какуце поддельные золотые монеты и донеся на него во французскую полицию, а затем пришив ему дело о краже у французского Военного министерства[320]. Французская полиция не поверила доносам, и советским агентам пришлось распространять слухи, что Какуца готовит покушения на Жордания и Рамишвили.

Смерть Какуцы в 1930 году от чахотки потребовала другого подхода. К этому времени советская пропаганда винила меньшевиков за неудачи в коллективизации крестьянства. 7 декабря, когда Ноэ Рамишвили шел к метро, его застрелили. Его спутник был ранен пулей, но задержал убийцу и передал его в руки жандармов. Убийца Пармен Чануквадзе заявил, что выстрелил в Рамишвили по личным причинам, что из-за Рамишвили его уволили с работы на заводе «Пежо», но затем прибавил, что он винил Рамишвили в кровопролитном восстании 1924 года. Чануквадзе придумал вторую причину в последний момент, так что защитник Анри Торрес не смог добиться его оправдания[321]. Убийцу приговорили к десяти годам тюрьмы, но через несколько месяцев освободили по невменяемости. По всей вероятности, Чануквадзе являлся агентом ОГПУ, а Рамишвили давно сам подписал себе смертный приговор, в 1919 году приказав арестовать Берию и до этого у всех на глазах оскорбив Сталина, даже кулаками сбив его с ног. Во многих отношениях убийство Рамишвили напоминает убийство Петлюры Шварцбардом.

Спиридон Кедия и другие «правые» грузины, незаметно для себя управляемые бериевским агентом Гегелия, признали, что они «воспользовались» Чануквадзе. Одним ударом, казалось, обезоружили всех меньшевиков: Эвгени Гегечкори перестал интересоваться политикой, и борьба эмигрантов перешла в руки правого крыла, поддержанного немецкими фашистами и антисоветской Польшей.

События 1924 года в Грузии повлекли за собой голод и анархию: в докладах ОГПУ пишут о том, что горожане в Ахалкалаки кормятся травой, ходят голыми, спят на земле[322]. Сиротские дома были переполнены, и в 1926 году Наркомат просвещения передавал воспитанников детдомов в крестьянские семьи, «для подготовки к сельскохозяйственному труду»[323]. Через год стало легче: без малого тысячу заключенных освободили, с крестьян брали меньше налогов, и бандитизма было меньше. Но, несмотря на НЭП с его частичной реставрацией рыночной экономики и раздачей земли крестьянам, Грузия уже не могла прокормить собственное население. В декабре 1927 года ОГПУ докладывало, что в Тбилиси и Зугдиди царит голод и поездные бригады из-за недоедания не справляются с работой[324]. Весной 1928 года в Тбилиси вспыхивали хлебные бунты. Крестьян особенно возмущали репрессии против религии, заставлявшие верующих ходить за сто километров на крщение или похороны; в 1929 году аджарские мусульмане взбунтовались, когда партия запретила хиджаб и закрыла все медресе (тут вмешался Берия, отменив ограничения на мусульманство).

Однако партия с блестящим успехом мирила коммунистов с интеллигенцией: секретари парткомов, например Бесо Ломинадзе, учились вместе с поэтами-символистами Тицианом Табидзе и Паоло Яшвили. К концу 20-х годов творческая интеллигенция и большевики пировали вместе и женились друг на друге. В этих кругах выделялся поэт Николо Мицишвили, в 1925 году вернувшийся из Франции в качестве бериевского агента. В 1927 году Константинэ Гамсахурдия вернулся из соловецких лагерей, перевел дантовский Ад и навел на более принципиальных интеллигентов ужас, подружившись с Берией.

Вся власть в Грузии в принципе сосредоточивалась в руках первого секретаря Закавказского краевого комитета ВКП(б) Мамиа Орахелашвили, который отвечал перед московскими грузинами Орджоникидзе и Сталиным. Закавказским ОГПУ управлял сначала Соломон Могилевский с помощью кровожадного друга Сталина, Георгия Атарбекова. Но мозгом и мотором службы безопасности с самого начала был молодой инженер-недоучка Лаврентий Берия, родившийся в 1899 году. В 1923 году московское ОГПУ наградило Берию именным браунингом. В 1925 году Могилевский и Атарбеков погибли, когда самолет «юнкерс» вдруг по необъяснимым причинам разбился. В катастрофе видно руку Берии, на которого сваливали вину за не одну скоропостижную смерть, например «самоубийство» его тестя, старого большевика Александрэ Гегечкори. Номинальным шефом Берии после смерти Могилевского стал свояк Сталина Станислав Реденс, который по-грузински не говорил и к тому времени уже спился. Берия, использовавший Реденса, чтобы сблизиться со Сталиным, в то же время дискредитировал и позорил его. Назначив грузин и мингрелов, Берия избавился от поляков, азербайджанцев и латышей, руководящих закавказской тайной полицией.

Берия, репрессировав в Грузии социал-демократов, меньшевиков, православных и свободомыслящих интеллигентов, подражал Менжинскому в Москве, но там, где это можно было сделать безнаказанно, он подстраивал советскую политику под грузинские обстоятельства. Больше всего нужно было произвести на Сталина хорошее впечатление и предотвратить распространение врагами слухов, что в 1919 году он был не показным, а настоящим агентом азербайджанских националистов. Берия, как и другие коммунисты, был вынужден хотя бы временно терпеть фактическую независимость Абхазии и ее вождя Нестора Лакобы, которому Сталин доверял и покровительствовал, как никому другому. Для Сталина Абхазия осталась последним островом спокойствия и благополучия, где можно было самому отдыхать, вознаграждать друзей и изолировать врагов, поэтому вплоть до 1936 года Абхазии разрешали не участвовать в классовой и экономической борьбе, опустошающей остальной Советский Союз.

Своим восхождением Берия был обязан главным образом безалаберности грузинских партийных вождей — Петрэ Агниашвили, Мамиа Орахелашвили с женой Мариной, Михеила Кахиани. Партийцы старались быть предприимчивыми, разрешив в одно время торговлю землей, а в другое — слив частные фермы в кооперативы. Подписывали контракты с американским бизнесменом Авереллом Харриманом, чтобы отстроить Поти и вывозить марганец. Но даже к 1927 году грузинская промышленность и сельское хозяйство производили меньше, чем в 1913-м. Новых путей сообщения и новых заводов не было, только новые гидроэлектростанции поднимали уровень жизни. Правительство Орахелашвили потворствовало краже государственных фондов, вымогательству и кумовству. После мусульманского бунта 1929 года Аджария стала фактически неуправляемой. В Абхазии Лакоба оставлял безнаказанным целый ряд убийств и злоупотреблений властью (в любом случае, пока Сталин был привязан к Лакобе, грузинские власти не могли избавиться от него).

Но в расслабленной и попустительской атмосфере расцветала культура: грузинские историки, лингвисты, прозаики и поэты, художники, композиторы, режиссеры и кинематографисты лихорадочно творили. Благодаря выставкам, переводам, обменам делегациями писателей, театральным декадам грузинская культура становилась известной не только в СССР, но и в Европе. Расцветало высшее образование: из Тбилисского университета вышло новое поколение историков, искусствоведов, физиков и биологов, так что конец 1920-х и начало 1930-х можно считать возрождением. Марксистская доктрина, судя по всему, меньше препятствовала ученым в Тбилиси, чем в Москве.

Внутрипартийная борьба также слабее отражалась на Грузии, чем на остальном СССР. Хотя и в Тбилиси приверженцев Троцкого исключали из власти, их было мало; в Закавказье незачем было бороться со сторонниками Зиновьева, Каменева или Бухарина, которые на Грузию мало влияли. Тех, кто ругал Сталина или Орджоникидзе, изгоняли из партии, но часто через некоторое время прощали и принимали назад. Но в Грузии особенно заметна была смена поколений. Старые большевики, например Махарадзе и Ломинадзе, либо уходили на задний фон, либо занимали должности в других республиках СССР или даже в Коминтерне; из рядов комсомола и ОГПУ появлялись новые люди, никогда не стрелявшие во врага и никогда не излагавшие марксистских учений.

Жизнь грузинских крестьян и партийных деятелей перевернул сталинский «великий перелом» 1929 года, поработивший крестьянство, чтобы финансировать создание советской промышленности и военной мощи и создать нужный для такого подвига городской пролетариат. Как и в других республиках, крестьянство разделили на бедняков, которые станут крепостными XX века, кулаков, которых лишат всей собственности и переселят, если не перебьют, и на середняков, которых, скорее всего, лишат собственности. В этом хождении по мукам, унесшем за четыре года, по всей вероятности, десять миллионов, Грузия, где выращивалось относительно мало хлеба, страдала меньше, чем Россия или Украина: из крестьян всего 1–2 % числилось кулаками (Абхазия, которая, по словам Лакобы, уже была равноправной, почти совсем избежала коллективизации). Но первое «головокружение от успехов» отразилось и на Грузии, где крестьяне, так же как в России, не сдавали, а резали скот и летом 1930 года уходили из новых колхозов. ОГПУ управляло всем ходом коллективизации — в конце 1930 года оно докладывало, что Грузия потерпела катастрофу: 41000 голов рогатого скота, 36000 баранов и 60000 свиней были истреблены крестьянами[325]. Тракторы и оборудование, обещанное новыми МТСами, не были доставлены; новые колхозники бастовали. В колхозах дома председателей поджигали и активистов избивали; ОГПУ приходилось спасать заложников и партийных. Обездоленные кулаки занялись бандитизмом. Реденс и Берия попросили прислать тысячу вооруженных солдат, 30 пулеметов, 500 гранат и 300000 пуль, чтобы подавить крестьянские волнения[326]. Решили задержать не больше 500 кулаков и не больше 500 меньшевистских диверсантов; в 1933 году всего лишь 300 кулацких семей переселили из Грузии в Сибирь. Коллективизация проводилась медленно: к 1932 году в колхозы вошла только четверть всех крестьянских семейств и только к 1937 году — три четверти.

Москва сочла, что в Грузии партия дала промах и уже в конце 1929 года сняла Орахелашвили с женой; на пост первого секретаря Закавказья назначили русского и перевели грузинские кадры в Украину, Среднюю Азию и Москву. Бесо Ломинадзе, критиковавшего Сталина, перевели на Урал, где Орджоникидзе смог несколько лет сохранять ему жизнь (Ломинадзе в 1937 году самоубийством опередил арест и расстрел). Все эти перемены расчистили путь Берии к власти; к августу 1931 года он наконец получил место в коллегии всесоюзного ОГПУ. Уже в июле этого года Орджоникидзе обсуждал со Сталиным и Лакобой, можно ли передать Закавказье в руки этого тридцатидвухлетнего выскочки. В архиве Лакобы (теперь находящемся в Гуверовском институте Стэнфордского университета) сохранилась карандашная стенограмма совещания:

12 июля я застал Кобу [Сталина], Серго и Ворошилова. Произошел следующий разговор (диалог):

СЕРГО: Что, вышибаете Мамию?

Я [Лакоба]: Нет, мы его не вышибаем.

СЕРГО: А кто его вышибает?

Я: Он сам себя вышибает.

СЕРГО: Как это он себя вышибает?

Я: Мамия никого и ничего не организует, никого не призовет к порядку, он хочет, чтобы все делалось само по себе. <…>

КОБА: А Берия подойдет? В Закавказье?

Я: Единственный человек, который работает по-настоящему, — это Берия. Мы можем быть пристрастны к нему. Это вам виднее. Я могу сказать только одно.

СЕРГО: Берия молодец, работает.

Отец Берии был мингрельским крестьянином, а мать — родом Джакели, потомком атабагов Самцхе. Берия, как и Сталин, уже в школе проявлял решительность и ум; при поддержке честолюбивой матери Берия стал патологически злопамятным. В отличие от Сталина он берег семью, в особенности глухонемую сестру Ану. О ранних годах Берии мы знаем только понаслышке: школьный учитель будто бы ему сказал, что он станет «либо бандитом, либо жандармом». Во всех его инициативах мы видим чрезвычайный управленческий талант, беспощадность и неуправляемую, садистскую чувственность. Вначале Берия учился на инженера-гидравлика и одно время даже отпрашивался с чекистской работы, чтобы поехать в Бельгию учиться дальше. В 30-е годы он с большим знанием дела заведовал индустриализацией Грузии, надзирая за инженером Володей Джикия, осушающим рионские болота. По бериевским проектам расширяли цитрусовые и чайные плантации и вводили культивацию таких экзотических фруктов, как фейхоа. Бактериолог Гоги Элиава боролся с эпидемиями, пока его не расстрелял Берия, влюбленный в его любовницу. По всей Грузии строили дороги и копали шахты. Берия поощрял фольклористов и кавказологов-лингвистов Акаки Шанидзе и Арнолда Чикобаву. В первые годы его руководства члены Союза писателей, особенно после Первого Всесоюзного съезда 1934 года, преуспевали, подрабатывая в райкомах и парткомах. Но в борьбе с коррупцией даже Берия оказался беспомощным: в 1934 году милиционеры все еще угоняли скот, а аджарский нарком юстиции присваивал конфискованное добро и за взятки освобождал преступников.

В щепетильных этнических вопросах Берия проводил скорее шовинистическую прогрузинскую политику. Грузины всегда возмущались, когда русские власти разрешали преподавание и печатание на мингрельском. В других республиках СССР создавались несколько десятков «новописьменных» языков, и некоторые мингрелы, которые в таких районах, как Гали, не всегда владели грузинским, требовали того же статуса. В 20-х годах Орахелашвили то потворствовал мингрельскому «сепаратизму», то наказывал за «сепаратистский национализм». С 1929 по 1931 год, однако, Закавказский центральный комитет обсуждал разные предложения относительно того, разрешить или запретить издание мингрельской газеты Казакиши [Крестьянская]. В 30-е годы национализм уже считали антисоветским преступлением, и Берия, сын мингрела, начал подавлять язык, якобы из-за опасности, что мингрелы потом будут требовать автономии[327]. Издание сочинений Сталина и Ленина на мингрельском языке было прекращено, а другие книги — запрещены, несмотря на воззвания к Сталину. По радио перестали вещать по-мингрельски. Последним официальным мероприятием на мингрельском языке был показательный суд в 1937 году.

Каждый раз, когда Сталин приезжал на Кавказ (чаще всего в Абхазию, в Тбилиси в последний раз он был в 1935 г.), Берия невероятными вывертами демонстрировал свою лояльность: инсценировав атаку на сталинский катер, он вклинился между вождем и воображаемыми захватчиками (этот теракт 23 сентября 1933 года он потом приписал Лакобе[328]), махал топором на врагов, якобы спрятавшихся в кустах, качал Светлану Сталину на коленях. Главным же делом Берии было внедрение своих агентов в хозяйство Сталина. (Иногда Сталин обращался к Берии с просьбами, например в 1933 году освободить преподавателя Николоза Махатадзе («Знаю его по семинарии и думаю, что не может быть опасным для соввласти»). В 1934 году, когда ОГПУ расширили в огромный Наркомат внутренних дел с новой формой, Берия вырядился павлином. Хотя Берия стал первым секретарем ЦК КП(б) Грузии, он предпочитал внушать интеллигенции страх, надев яркую форму НКВД, перед тем как произнести речь в опере или в партийном доме.

В 1936 году Берия сменил тщеславие на тиранию, такую страшную, что ее можно сравнить только с опустошениями Тамерлана или Шах-Аббаса. В Москве Сталин уволил и потом арестовал главу НКВД Генриха Ягоду, якобы слишком вяло истреблявшего оппозицию, и назначил «кровавого карлика» Николая Ежова. Наконец Сталину удалось сделать своего человека главой тайной полиции. Судя по всему, Сталин эту должность предлагал Нестору Лакобе, который от нее отказался. «В аду нет фурии страшнее Сталина, отвергнутого с презрением»: вождь разрешил Берии уничтожить Лакобу. «Демократическая» конституция 1936 года распустила Закавказскую ССР и сделала Грузию, Армению и Азербайджан отдельными республиками в составе СССР. Берия продемонстрировал новые полномочия, пригласив к себе в кабинет первого секретаря ЦК КП(б) Армении Агаси Ханджяна (неудачно пошутившего, что Тбилиси — армянский город), застрелил его, завернул труп в ковер и объявил, что Ханджян покончил с собой. Лакоба уже был не в состоянии отказаться от такого же приглашения: Берия с женой и матерью накормили абхазского вождя отравленной форелью, и он умер в судорогах в опере у всех на глазах. Берия с женой приехали в Сухум на похороны, но в последующие годы могила была раскопана, а семья и друзья Лакобы почти целиком истреблены. Абхазия была подвергнута жестокой чистке и заселена мингрелами и грузинами, которые должны были управлять племенем, «довольствующимся своими мандариновыми деревьями».

На самом деле Берия начал подкапываться под Лакобу, фаворита Сталина, и потому — соперника, десятью годами раньше. В 1925 году Берия вытеснил из ОГПУ сводного брата Лакобы Михаила, обвинив его в разбойничестве, в том, что он подверг пыткам родственников девушки, отвергнувшей его, и что защищал белогвардейцев (обвинений было всего сорок одно). Берия ругал абхазских партийцев за то, что они связывались браками с аристократами[329]. Все, чего Берия тогда добился, была резолюция: «Н. Лакобе указать на необходимость обратить серьезное внимание на подбор работников» — и выговор от Сталина, что Лакоба еще не создал хотя бы фасад социализма в Абхазии.

В 1937–1938 годах Берия избавился от всех членов партии, способных его разоблачить, — например наркома просвещения Эдуарда Бедия, настоящего автора Истории большевизма на Кавказе (на самом деле панегирика Сталину), якобы написанной Берией, — от всех, кто мыслил независимо, кто нечаянно или нарочно обижал его, кому он завидовал и кого ревновал. Из партии было исключено 6572 человека. Исключенных чаще всего арестовывали, а иногда расстреливали. Уже к концу 1936 года Берия с разрешения Сталина арестовал ведущих большевиков, включая Буду Мдивани и Малакию Торошелидзе, ректора Тбилисского университета, с которым Сталин в 1932 году горячо целовался. Всех «замешанных в контрреволюционных троцкистских группах» вскоре расстреляли. К лету 1938 года больше половины кадров НКВД и партии, от четы Орахелашвили (якобы британских шпионов) до мелких виновников, приговорили как шпионов или троцкистов к смерти. Даже Орджоникидзе, усердный покровитель Берии, после того как Сталин в феврале 1937 года заставил его покончить с собой, если верить Берии, оказался вредителем, собиравшимся «обезглавить Грузию». Берия, присмотрев дочку или подругу жертвы, уничтожил самых блестящих ученых и техников в Грузии — Володю Джикия и Гоги Элиава. Он убил режиссера Сандро Ахметели, у которого перенял методы Станиславского, чтобы заставлять обвиняемых признаваться в самых невероятных преступлениях (в покушениях на Сталина и Берию, передаче Аджарии Турции, отравлении водохранилищ сибирской язвой). В отличие от Сталина Берия музыку не любил: он расстрелял дирижера и композитора Эвгени Микеладзе (жена Микеладзе Кетеван в конце концов вернулась из ГУЛага и вдохновила режиссера Тенгиза Абуладзе на фильм «Покаяние»).

Берия перестал относиться с терпимостью к Церкви: старого священника Павлэ Дашниани расстреляли 27 ноября 1937 года за то, что крестил сто двадцать детей, хотя у него был мандат от кутаисского и гелатского епископов[330]. В июне 1937 года Берия разгромил писателей, которых раньше так опекал: вождь голуборожцев (неосимволистов), романист и драматург Григол Робакидзе с разрешения Орджоникидзе поехал с женой в Германию, полюбил Гитлера и не вернулся. Побег Робакидзе оправдал в глазах Берии истребление четверти членов Союза писателей. Арестовав двенадцать писателей, Берия в июне 1937 года созвал остальных на встречу и предупредил: «У некоторых из вас есть необъявленные связи с врагами народа… Пропускаю фамилии». Членов Союза заставляли заседать всю ночь напролет, доносить друг на друга и сознаваться в идеологических преступлениях, пока в фойе ждали агенты НКВД, которые должны были уводить обвиненных и сознавшихся. Поэт Паоло Яшвили застрелился во время заседания; остальные члены объявили его поступок «омерзительным», а прозаика Михеила Джавахишвили, вслух выразившего сочувствие, увели на пытки и казнь[331]. Арестованных пытали и шантажировали, пока они не называли десяток сообщников. Несчастная «троцкистка» Лида Гасвиани, дочь главного издателя, дала компромат на всех своих любовников среди писателей, снабдив Берию показаниями, которые могли обречь на смерть почти всех членов Центрального комитета грузинской компартии, не говоря уж о Союзе писателей. Горсточка писателей, с идеологической точки зрения самых уязвимых, были освобождены от этого хождения по мукам: поэты Галактион Табидзе, Иосеб Гришашвили и прозаик Константинэ Гамсахурдия (в романе Похищение луны изобразивший Берию как насильника и отцеубийцу). Берия знал, что Сталин читал и ценил всех троих. На заседаниях Гамсахурдия мог безнаказанно говорить что хотел: он напоминал коллегам, что «посылать интеллигентов в лагерь — значит подражать Гитлеру», что «тот факт, что русские обрезают елки, не значит, что грузины обязаны обрезать грецкие орехи». Некоторые бывшие члены антикоммунистических партий, например социал-федералист и фольклорист Тедо Сахокия, жили на свободе, хотя свидетели отмечали, что после 1937 года они перестали спать по ночам. В Тбилиси свободно ходил и работал Петрэ Багратион, прямой наследник последнего царя Картли-Кахетии.

В конце июля 1937 года Ежов предложил массовое кровопролитие (или «разгрузку») ненадежных элементов, сначала в рядах НКВД и партии, а затем среди городского населения, особенно образованного и профессионального. Ежов и Сталин установили лимиты, то есть максимальное число обреченных на арест и расстрел. За следующие четыре месяца около 1 % населения (главным образом мужчины рабочего возраста) должны были быть арестованы. Выбив признания, чекисты должны были затем расстреливать 20 %, а остальных отправлять в ГУЛаг. Грузинский лимит определили в 5000 человек, но из них 40 % подлежали расстрелу. После падения Ягоды все — от Ежова и Берии до рядового чекиста — поняли, что лучше пересолить, чем недосолить. Все просили разрешения повышать лимит, иногда в 5 раз. Чтобы доказать преданность, чекисты хватали всех, кого могли: в Грузии одного пчеловода расстреляли за то, что оставил пчелам на зиму слишком много меда, а другого — за то, что мало[332]. Расстреливали, как никогда в истории казней: помощник Берии Надарая хвастался, что за одну ночь пускал в расход 500 человек, а палач Захар Шашуркин без перерыва расправлялся с тремястами. Пытки были до того жестокими, что бо2льшая часть партийцев и комсомольцев называли родственников и коллег врагами народа. До сих пор полностью не выяснено, сколько было расстреляно. Заместитель Берии в НКВД Авксенти Рапава в 1937 году, до перевода в Абхазию, подписал 2465 смертных приговоров. Берия написал Сталину[333], что тюрьмы переполнены (за три-четыре месяца в 1937 г. была арестовано 1000 человек). Берия жаловался не из гуманных соображений: уже нельзя было изолировать арестованных, которые теперь друг с другом согласовывали показания и даже совершали самоубийства. Поэтому Берия потребовал больше коллегий, выносивших смертные приговоры. (В 1957-м году Седьмому пленуму грузинской компартии сообщили, что во время «Большого террора» Берия арестовал 50000 человек, из которых 20000 было расстреляно.) В отношении же к уголовникам власти принимали самые мягкие меры: в феврале 1937 года освободили и выпроводили за турецкую границу 198 бандитов. В водовороте арестов об экономике забыли: 1937 год был голодным. Кукуруза не уродилась, из-за отсутствия шин грузовики стояли. Милиция не мешала пьяным рабочим и солдатам бродить по улицам.

Чтобы пополнить ряды истощенной расстрелами партии, необходимо было завербовать 18000 новых коммунистов. К 1939 году коммунистов стало больше, чем в 1935-м. Разница была в том, что теперь среди партийцев и чекистов преобладали белоручки, некоторые даже с высшим образованием, заменившие собой прежних чернорабочих и крестьян (которые помнили дореволюционные борьбу и веру), и они были всем обязаны сталинизму. Несмотря на ужасы раскулачивания и «Большого террора», унесших около 40000 грузинских жизней, бо2льшей частью мужчин от тридцати до пятидесяти лет, с 1926 по 1937 год население выросло с 2670000 до 3300000 благодаря плодовитости грузинской крестьянки.

Осенью 1938 года Сталин понял, что пора покончить с неистовством ежовщины. Он вызвал Лаврентия Берию в Москву, чтобы сначала следить за Ежовым, а затем избавиться от него. Террор сразу сократился: Ежов уже не мог осудить человека без подписи Берии. Но Берия сам пытал и казнил дипломатов и еще уцелевших военачальников: замучив маршала Блюхера, Берия навлек на себя неутолимую ненависть армии. В то же время Берия пополнил разреженные ряды НКВД не только «колунами», но и грамотными следователями. Сам Сталин, похоже, отпустил бразды правления и заинтересовался забытой им грузинской культурой. Он уже истребил в Москве почти всех грузинских товарищей — Авеля Енукидзе, Серго Орджоникидзе, шурина Алешу Сванидзе. Когда приехал Берия, Сталин окружил себя другими грузинами: в порядке исключения ответив на мольбу одиннадцатилетней дочери арестованного, он даже освободил из тюрьмы старого большевика, дипломата Серго Кавтарадзе. В Москве появились профессор Петрэ Шария, переводивший с русского на грузинский и наоборот все, что писал Сталин, и Шалва Нуцубидзе, освобожденный Сталиным, когда тот прочитал его перевод Руставели. Пометки синим карандашом на полях сталинских книг показывают, что с 1939 по 1941 год Сталин усердно читал грузинскую историю, художественную прозу и лингвистику; он сам вызвался отредактировать перевод Нуцубидзе, вставив в поэму две строки, якобы лучше переведенные им самим. Сам Нуцубидзе жил в трущобе рядом с тюрьмой: ему сказали, что арестуют, если он не закончит перевод за один год. Экспромт Нуцубидзе выражает безысходность всей тогдашней грузинской творческой интеллигенции:

Вместе с Берией в Москву переехала дюжина тбилисских чекистов. В 1939 году Грузия оказалась в том же парадоксальном положении, как двести пятьдесят лет назад, когда иранскими провинциями управляли большею частью грузинские губернаторы и иранской армией командовали грузинские цари и царевичи. Пока Берия в Москве управлял всесоюзным НКВД, в Беларуси властвовал его подчиненный мингрел Джанджгава (с упрощенной фамилией Цанава), во Владивостоке — Гвишиани, в Узбекистане — Саджая, в Грузии — Рапава. Таким образом, грузины еще раз оказывались и правителями, и рабами чужой империи. В 1939 году террор в Грузии был рационализирован. Авксенти Рапава так же жестоко управлял грузинским НКВД, но Сталин настоял на том, чтобы назначить первым секретарем партии Кандида Чарквиани, относительно гуманного инженера и журналиста, служившего до этого секретарем Союза писателей. Возможно, Чарквиани повысили, потому что Сталин видел в нем родственника того отца Кристопорэ Чарквиани, который так хорошо обучил его русскому языку, что он смог поступить в семинарию. В любом случае, назначив Чарквиани, Сталин отнял у Берии власть над Грузией.

Чарквиани послушно выполнял приказы из Москвы, но не предпринимал кровавых инициатив. Он разобрал в метехской тюрьме грозные «паровые» и «снежные» карцеры, кипятившие или замораживающие заключенных до смерти. Хотя головорезы Рапавы не переставали избивать и казнить арестованных, казней и сфабрикованных дел стало намного меньше. Чарквиани ввел почти либеральную цензуру, расширил металлургический и минеральный заводы в Рустави и разрешил крестьянам продавать на открытом рынке то, что выращивали. В Тбилиси царила странная атмосфера: князь Петр Багратиони не только ходил на свободе, но стал популярным композитором песен («Чито-гврито»). Вплоть до нацистского вторжения люди меньше боялись и лучше жили. Но после подписания Молотовым и Риббентропом Договора о ненападении чекисты начали искать других врагов — агентов Великобритании, Франции, Турции (и иногда Германии), якобы намеревавшихся захватить Закавказье и бакинскую нефть. Берия теперь заинтересовался Грузией с точки зрения контрразведчика. К сожалению, он с Ежовым уже до того разгромил арестами и казнями лучшие, иногда незаменимые силы советской контрразведки, что те уже не справлялись со своим делом. Авксенти Рапава (раньше заведовавший курортами в Абхазии) и его подчиненные оказались неумелыми дилетантами.

После убийства Рамишвили и смерти Какуцы парижские меньшевики уже не считались опасными для советской власти. Бывший министр иностранных дел Эвгени Гегечкори ушел из политики и, благодарный НКВД, финансировал в Париже модный магазин, которым заведовала его жена. В 1933 году французы заключили с СССР договор и перестали признавать легитимность грузинского правительства в ссылке, которое они переименовали в Управление грузинских беженцев. Французское правительство затем отняло у Жордания уцелевшие тридцать девять ящиков грузинских сокровищ: грузины стали только «кураторами», и им пришлось защищаться от графини Оболенской, урожденной Дадиани, требовавшей возвращения сокровищ зугдидского дворца.

Эмигрантами теперь управляли другие личности, связанные с Турцией, Польшей и Германией. В 1930 году Шалико Беришвили, племянник покойного Ноэ Рамишвили, тайком пересек границу из Турции и встретился в Грузии с уцелевшими членами меньшевистского подполья и таким же образом вернулся во Францию. Четвертая секция польской разведки, «Проект Прометей», включила более предприимчивых правых грузин в свои антисоветские программы. Сотрудник Беришвили, Менагарашвили, поехал в Иран как гражданин Польши и организовал тайные переходы советской границы. В Берлине Михеил Церетели, в 1918 году сотрудничавший с немцами, возглавил общество «Белый Георгий» и создал Грузинскую народную организацию. Среди влиятельных грузин в Германии был инженер фирмы «Сименс», Михеил Каучхишвили. Появлялись и жулики, вымогавшие деньги у французской и немецкой разведки, но бо2льшая часть грузин, работающих на немцев, были патриотически настроенными грузинскими офицерами, например герой 1921 года генерал Квинитадзе и бывший тбилисский генерал-губернатор Шалва Маглакелидзе (который вместе с нацистами вторгнется в Польшу и в Кракове возьмет на себя руководство антисоветскими украинцами, а затем поедет в Италию и Ватикан).

После 1937 года, более консервативное правительство во Франции уже не дружило с СССР и проявляло сочувствие к эмигрантам из Российской империи. Такие агенты, как Шалико Беришвили, могли теперь рассчитывать на поддержку Франции, Германии, Польши и Турции. Горсточка грузинских эмигрантов даже начала работать на НКВД, после того как Сталин отправил своего личного посланника Давита Канделаки на переговоры с нацистским министром финансов доктором Шахтом и Гитлер смягчил антибольшевистскую риторику. Но эти агенты оказались ненадежными.

В 1940 году Шалико Беришвили, опять тайком прокравшись в Грузию, скрылся в обсерватории Абастумани[335]. Узнав, что Франция и Турция согласились, что в случае войны Турция получит грузинскую территорию и оттуда разрешит французским самолетам бомбить советские города, Беришвили возмутился и отправил на имя Берии анонимное письмо: он признался, что его попросили провести рекогносцировку Тбилиси и Баку в целях предполагаемой французами и туркамии бомбежки. Ответа не последовало, но с другими эмигрантами-шпионами в советских тюрьмах начали обращаться лучше. В августе 1940 года Беришвили опять появился в Грузии с двумя товарищами. Из укрытия в лесах под Батуми он опять написал Берии и потребовал встречи. Через две недели, связавшись с ним посредством объявлений в кобулетской газете, появился чекист, который привез Беришвили к Рапаве, а затем отправил в Москву. В Москве Беришвили стал «агентом Гомером», который должен был проживать в Стамбуле и доносить на всех своих сотрудников в эмиграции, а также разыскивать сорок пять тонн сокровищ Романовых, якобы закопанных в Стамбуле генералом Врангелем. (На это задание Беришвили дали пять тысяч долларов на покупку участка, откуда можно было бы выкопать туннель под развалины православной церкви, где якобы были зарыты сокровища: к 1942 году, после очередной встречи с Беришвили, даже НКВД перестал верить в эту басню.) У Беришвили были, кроме разочарования в французах, еще другие побуждения: он злился не на советскую власть, а на меньшевиков за убийство дяди Ноэ Рамишвили и поэтому хотел погубить социал-демократов. У него в Грузии еще жили на свободе братья, сестры и родители, которых Рапава мог арестовать или убить, если он перестанет быть полезным. Поэтому Беришвили в Стамбуле вербовал грузин и для немецкой, и для советской разведки.

Поляки, французы и многие в грузинской эмиграции остерегались Беришвили, узнав, что он часто видится с советским адмиралом. Зато всем нравились сведения и услуги, поставляемые этим двойным агентом. Японский военный атташе в Стамбуле смог через Беришвили уверить Берию, что в 1941 году Япония не собирается нападать на СССР. Беришвили прекратил все незаконные (кроме собственных) пересечения границы и убедил немецких агентов, любовавшихся его уникальным профессионализмом, что лучше не подстрекать грузинский народ к восстанию. В то же время он убеждал немцев и грузинских эмигрантов в Стамбуле, что, оккупировав Закавказье, Германия может рассчитывать на светлое будущее в политике и в экономике. В октябре 1942 года немцы и турки разрешили Беришвили в последний раз тайком добраться до Москвы, где он должен был предпринять покушение на Сталина. Но Берия счел Беришвили битой картой и дал ему двадцатипятилетний срок. Шалико в любом случае был уже полностью раздавлен: одного брата расстрелял НКВД, другого взяли в плен нацисты, а сестру забрал Рапава и подверг пытке. В тюрьме, где он сидел с иностранцами, Беришвили работал стукачом. (После войны французский Красный Крест и генерал де Голль попробовали вернуть его, французского гражданина, домой; он сам объявил себя убежденным коммунистом и в Тбилиси дожил свой век на свободе.)

Инфильтраторы и двойные агенты перестали быть полезными после 22 июня 1941 года, когда нацисты вторглись в СССР. На грузинской территории не было военных действий (немцы бросили десятка три бомб на Сухум, Поти и Тбилиси), но Грузия все-таки сильно пострадала. Летом 1941 года тбилисские немцы были выселены в Казахстан — относительно гуманно: каждому семейству разрешили увезти с собой по тонне движимой собственности. (Тбилисские немцы давно потеряли привилегированное положение: в 30-е годы те, кто встречался с немецким консулом, востоковедом Везендонком, были арестованы по обвинению в шпионаже.) В первые военные месяцы на фронт отправили сто тысяч грузин: почти все погибли — или в бою, или в страшных немецких лагерях. Когда немцы захватили Крым, в особенности в битвах на Керченском полуострове с декабря 1941 по май 1942 года, грузинские потери от пуль, снарядов и потопления были чудовищными не из-за мощи немецких армий, а из-за полного равнодушия к человеческим потерям со стороны Сталина и из-за идиотизма ненавистного политического комиссара Льва Мехлиса. Из 550000 мобилизованных грузин 300000 не вернулись: эта демографическая катастрофа искалечила Грузию до конца века. (В 1940 г. население Грузии было 3,6 миллиона, а в 1945 г. 3,4 миллиона: если учесть довоенную рождаемость, население должно было за пять лет вырасти на полмиллиона. Поэтому военные потери, если включить повышенную смертность, особенно детскую, можно определить как 700000, то есть 20 % населения.)

Хотя Гитлер не хотел, чтобы «восточные люди» сражались в немецкой армии, на русском фронте он понес такие потери, что другого пути не было. Офицеры-востоковеды выдвинули идею, что кавказские народы по происхождению арийцы, даже остроготы, и добились разрешения формировать батальоны из грузин с офицерами бывшей меньшевистской армии. Немцы обходили лагеря, вербуя пленных советских грузин, и предоставили грузино-кавказскому комитету как источник доходов четыре варшавские фабрики, отнятые у евреев. В этом комитете заседали генерал Маглакелидзе с Сеидом Шамилем, внуком великого имама. Некоторые из грузин в Варшаве сквозь пальцы смотрели на нацистское уничтожение евреев и инвалидов; другие же грузины, например князь Иракли Багратион, возмутились и уехали. Во Франции, однако, грузинские евреи связались с правительством Петэна в Виши и добились того, чтобы французы вычеркнули летальный пятый пункт («еврей») из паспортов грузинских евреев, проживающих во Франции. Немцам они объясняли, что грузинские евреи на самом деле грузины, принявшие иудаизм и не подлежавшие расовым законам. Многие из 650 грузинских евреев во Франции выжили.

Эмигранты надеялись отвоевать Грузию и превратить ее, как Словакию, в немецкий протекторат. Немцы поддерживали идею, что генерал Маглакелидзе станет грузинским фюрером, а Константинэ Гамсахурдия должен выполнить роль местного героя в партизанской антисоветской борьбе. Завербованные грузинские военнопленные, однако, думали не о политике, а о том, как избежать голодной смерти в немецких лагерях. Финансируемые гестапо Спиридон Кедиа и Эвгени Гегечкори сидели в монмартрском кафе и обдумывали, как перевоспитать грузин из Красной армии, чтобы они служили в немецких вспомогательных отрядах. Эти грузинские вспомогательные отряды — Тамар I и Тамар II — редко оказывались боеспособными: их использовали в тылу как полицию на оккупированной территории; иногда распускали и даже расстреливали за дезертирство. Ни один грузин не хотел сотрудничать с русскими власовцами, шовинистически презиравшими кавказцев. Многие из грузинских перебежчиков выражали возмущение жестокостями нацистов в отношении гражданского населения. Все они боялись, что будут расстреляны на месте, если попадутся в руки советской армии. Тем не менее целый ряд немецких командиров — адмирал Канарис в Абвере (контрразведке) и бывшие дипломаты, как граф фон дер Шуленбург, востоковеды, например Теодор Оберлендер, тбилисский немец Вальтер фон Круцшенбах, — убеждали немецких генералов, что можно захватить кавказскую нефть в Майкопе, Грозном и Баку единственно при поддержке туземцев, то есть с черкесскими, чеченскими, грузинскими и азербайджанскими солдатами. Оберлендер предложил разделить весь Кавказ по языковым критериям, вернуть крестьянам землю и заменить как лингва франка русский язык немецким[336].

Летом 1942 года немцы одерживали в предгорьях Кавказа блестящие победы: черкесы и тюркские народы — карачаевцы и балкарцы — приняли немцев как спасителей. Немецкие альпинисты взошли на Эльбрус и заняли несколько главных перевалов. К сентябрю, однако, наступление ослабло, так как Сталинградская битва всасывала солдат и оборудование и кавказское бездорожье исключило возможность быстрого вторжения в Закавказье. Всего лишь на несколько дней немцы заняли несколько квадратных километров грузинской территории: одна группа, спустившись с Клухорского перевала по дороге в Сухум, добралась до византийской крепости и сванского села Клыч; вторая группа в 70 километрах к северо-западу заняла абхазскую деревню Псху. Первый снег и советские грузины помешали немцам, пытавшимся перейти из Осетии в Сванетию. Грузинские войска на своих спинах унесли двадцать тонн ценных металлов, таких как молибден, из осетинских шахт. Из Москвы прилетел Берия, чтобы подкрепить красноармейцев энкавэдэшниками и очистить население от людей, сочувствующих националистам или желающих немецкой победы. (Летом 1942 г. несколько грузин, среди них младший сын Важи Пшавелы, Вахтанг, отдыхали в горах в надежде приветствовать немецкую армию.)

Осенью того же года немцы отступили на север: как ни странно, отступление было победоносным. Многие кавказцы — солдаты, беженцы, которые привязались к военным, опасавшиеся наказания за сотрудничество, — шли за немцами; грузинских солдат заманивали немецкие громкоговорители, радиовещание и брошюры на грузинском языке. В северокавказской степи грузинские солдаты тысячами исчезали в полях, засаженных подсолнечниками и хлопком. Красной армии пришлось заменить грузин надежными азербайджанцами[337]; немцы жаловались, что, вместо того чтобы сражаться, они все время кормили и обучали грузин. Перебежавшие солдаты вдруг очутились с товарищами, с которыми они учились в школе, и под командованием таких легендарных генералов, как Маглакелидзе.

Среди перебежчиков, конечно, были агенты НКВД и Смерша; в Германии агент «Шаховский» вербовал из военнопленных антинемецких агентов. Таким образом, Авксенти Рапаве удалось найти двух перебежчиков, готовых совершить покушение на жизнь генерала Маглакелидзе. (Попытка не удалась; Рапава, придумав фиктивное восстание, нуждающееся в командире, попробовал заманить генерала в Грузию.) Немецкий «юнкерс» сбросил в Болниси семь человек с рацией: четверо из них были советскими агентами, так что следующие 30 десантников с 30 миллионами рублей пропали не за что. Гестаповцы вдруг узнали, что у их грузинских альпинистов есть свой «Коминтерн», и 8 августа 1942 года, не обратив внимания на мольбы Спиридона Кедиа, расстреляли двенадцать инфильтраторов. В 1944 году восемьдесят разочарованных грузинских перебежчиков уговорили вернуться в Красную армию — всех без исключения расстреляли. Несмотря на собственные сомнения и на всем известные приказы НКВД казнить немецких десантников на месте, немцы продолжали забрасывать грузин на родину в надежде взять Сухуми и Батуми, парализовать советские войска на побережье и вызвать восстание среди народа, чтоб открыть себе путь к бакинской нефти. До немцев дошли слухи о том, что русские солдаты насилуют сванских женщин и убивают имеретинцев, — они убедились, что вся Грузия готова взбунтоваться. Но десантники либо сдавались, либо были пойманы через несколько дней. В городе Вани восемь десантников сразу отчитались перед властями, которые тем не менее отвезли их на место десанта, расстреляли перед населением и похоронили там же. Поймали голодного немецкого десантника, воровавшего картошку, — Рапава приказал расстрелять его, чтоб не сообщил другим пленным о методах НКВД. Таким образом, к марту 1943 года немцы на Кавказе прекратили операции в тылу противника.

После отступления немцев те народы, которые Сталин считал коллаборационистами, вывезли под надзором Берии в Среднюю Азию, на север или в Сибирь. Народы, населявшие республики на грузинской границе, подвергали обстрелам, поджогам, отправляли страшными этапами на грузовиках, поездах и пешком в места, где были лютые морозы и их морили голодом. Берия собрал своих подручных со всех уголков СССР: Михеил Гвишиани прилетел из Владивостока, чтобы участвовать в геноциде 1944 года. Обезлюдевшая Ингушетия была потом заселена грузинскими горцами. Сама Грузия тоже подверглась чистке: к августу 1944 года Берия и Рапава выселили из Грузии около 20000 человек — без малого 15000 турок и 1764 аджарца. Дело было не в сотрудничестве с врагом, а в грузинском шовинизме: Берия расширил границы Грузии на север, выселив или подавив всех не-грузин (кроме русских). Когда в следующем году Молотов напирал на турок, чтоб они отдали Грузии Ардаган и Артвин (а Армении — Карс), вероятно по подсказке Берии, Турция вынуждена была искать защиты у НАТО.

В 1944 году немцы, понесшие катастрофические потери, уже не стеснялись услуг советских военнопленных. Грузины большей частью боролись в оккупированных странах с партизанским сопротивлением. Они предпочитали не участвовать в перестрелках: в типичной солдатской песне, непонятной немецким офицерам, были такие слова: «Меня не пугает белый хлеб, / Намазанный сливочным маслом. / Если враг что-нибудь попробует, / Мы бежим домой в казарму»[338]. Во Франции, Голландии и в Праге грузины иногда перебегали во второй раз и помогали партизанам против нацистов. На голландском острове Тессел 5–6 апреля 1945 года грузины Тамар II и их вождь Эвгени Артемидзе (который прожил до 2010 г.) проявили героизм, перебив четыреста немцев; союзники не подоспели, и немцы в отместку, несмотря на капитуляцию 8 мая, казнили 565 грузин. (Из уцелевших 228, многие погибли в ГУЛаге.) Но не все грузины в вермахте были пацифистами или героями: в Бретани грузины в немецкой форме выкалывали глаза пойманным партизанам, за что французы в августе 1944 года казнили их, а с партизанами в альпийской «свободной республике» Веркор грузинская милиция обращалась со зверской жестокостью[339].

На немецкой стороне было около восьми тысяч грузин, половину из которых американцы и британцы передали советской власти. Грузинскую медсестру Тину Баланчивадзе оторвали от ребенка и немецкого мужа и отправили в ГУЛаг[340]. Смерш расстреливал некоторых перебежчиков на месте, большей частью их стирали в лагерную пыль, кое-какие умудрялись вернуться к гражданской жизни или найти убежище на Западе. 12 ноября 1951 года Кандид Чарквиани доложил Сталину, что 5897 грузинских военнопленных, иногда с семьями, 190 «возвращенных» эмигрантов, 433 родственника и 2644 незаконных иммигранта отправлены в лагеря. Предусмотрительные эмигранты, например Спиридон Кедиа и Григол Робакидзе, опубликовавший Адольфа Гитлера, увиденного иностранным поэтом и Муссолини: Видения на Капри, сбежали в Швейцарию (где в 1952 г. Кедиа погиб от дефенестрации, вряд ли по своей воле).

Сталин считал, что вернуть в СССР надо не только дезертиров и военнопленных, но и музейные и церковные сокровища, увезенные меньшевиками. В июле 1944 года, в медовый месяц франко-советских отношений, генерал де Голль напомнил Сталину, что учился в Сэн-Сире вместе с грузинским генералом «Базоркой» Деметрэ Амилахвари, командовавшим батальоном свободных французов и погибшим в битве при Эль-Аламейне. Де Голль тогда добивался места на Потсдамской конференции, в котором Рузвельт ему отказывал: заискивая перед Сталиным, он договорился, что Франция вернет в СССР все оставшиеся ящики, из которых тридцать лежали в марсельском банке юридически как собственность французского правительства, но под попечением профессора Эквтимэ Такаишвили и бывшего министра иностранных дел Эвгени Гегечкори. Сокровища были спасены от нацистов благодаря католическому священнику Гиорги Перадзе, привезенному немцами из Варшавы, но убедившему их, что никакой ценности, кроме как сентиментальной (для грузин), они не представляют. (В 1942 г. на отца Перадзе, спасавшего евреев, донесли варшавские грузины, и он добровольно пошел в газовые камеры Освенцима умереть со своими еврейскими подопечными.) Такаишвили, овдовев и упав духом, отдал сокровища[341]: в 1944 году советский посол в освобожденной Франции отправил грузовик за сокровищами, но посредник, требовавший 50000 франков, ящиков не передал. В апреле 1945 года Сталин отправил своего учителя марксизма, профессора Петрэ Шариа, через Тегеран и Каир в Париж. Такаишвили вернулся с сокровищами в Тбилиси, где его назначили профессором университета и переиздали его труды. (Но когда Шариа в 1952 г. арестовали в связи с «мингрельским делом» и за религиозную поэму, написанную на смерть сына и тайком напечатанную в 1948 г., Такаишвили также наказали, уволив из университета: он умер в 1953 г.)

Не только советская власть, но и свободные французы наказывали коллаборационистов среди грузинских эмигрантов и перебежчиков: 170 были арестованы, 150 — объявлены в розыск, четверо — расстреляны. Самого Ноэ Жордания задержали на две недели, затем по просьбе Леона Блюма освободили, вслед за чем он был арестован американцами, спутавшими пожилого президента с молодым родственником, Датико Жордания, которого затем приговорили к десяти годам заключения за сотрудничество с «грузинским гестапо» под руководством Шалвы Одишария. (Одишария сообщил о смягчающих обстоятельствах: он скорее шантажировал евреев, чем передавал нацистам, и даже спас двух французских евреев, использовав их в своем «гестапо».) В октябре 1945 года Одишария передали в Смерш, и 1 января 1947 года он был расстрелян в Тбилиси. Во Франции был составлен список из 150 евреев, отправленных правительством Виши в лагерь Дранси: уцелевшие французские евреи хлопотали перед новым правительством за тех грузин, которые спасали евреев от нацистов. Несмотря на опасность со стороны Смерш, почувствовав, что к грузинской эмиграции правительство де Голля относится с подозрением, Ноэ Жордания и Эвгени Гегечкори решили встретиться с Петрэ Шария в Фонтенбло и объявить ему, что они не прочь сотрудничать с Советским Союзом. После встречи Шария создал Союз грузинских патриотов, занимавшийся добровольной репатриацией. Из бывших меньшевистских министров упрямился лишь Акаки Чхенкели, воскликнувший: «Лучше умереть, чем дожить до такого позора!»

Берия с усердием занимался репатриацией, в особенности родственников своей жены. Эвгени Гегечкори был очень дальним родственником, к тому же немощным, но другие Гегечкори вернулись в Грузию и, миновав фильтрационные лагеря, получали доходные места, чаще всего на Черноморской железной дороге. Из бериевских репатриантов самым сомнительным был Тенгиз Шавдия, племянник и приемный брат Нины Гегечкори-Берии: Шавдия перебежал из Красной армии и стал офицером в вермахте; освобожденный из французской тюрьмы, он сопровождал музейные сокровища в СССР; и, хотя в 1952 году получил срок, он открыто гулял по тбилисским улицам[342]. В Грузии видные люди оказались скомпрометированы, например Авксенти Рапава, министр госбезопасности. Шурин Рапавы, Гиви Жордания, племянник Ноэ Рамишвили, в 1930 году сбежал после того, как его обвинили в убийстве, и кончил тем, что сражался на нацистской стороне. Хуже того, брат Авксенти, полковник Капитон Рапава, попав в плен, стал вербовать солдат для немецкой армии и помогал немцам производить химическое оружие.

Закончилась подпольная борьба грузинских эмигрантов: последним агентом оказался Мамиа, брат Шалико Беришвили, тайком пересекавший турецкую границу в 1949 и 1950 годах. В 1949 году он узнал, что Шалико еще жив; в 1950 году — что родителей, братьев и сестер выселили за то, что приютили Шалико, мать повесилась в Казахстане, а одна сестра умерла в тюрьме.

Победа не принесла народам СССР облегчения: кончилось даже крошечное военное послабление, и грузинских студентов, обсуждающих политику, арестовывали. В 1945 году последнего наследника на престол, композитора Петрэ Багратиони, заперли в дом для умалишенных, где он заразился чахоткой. Жизнь в Грузии стала суровой: в полях и на заводах женщинам помогали только старики, мальчики и инвалиды. (В 1945 г. население сократилось до 3232000, став на 10 % меньше, чем в 1939 г., и до 1960 г. не поднимется до уровня 1939 г.) Все, что производили деревня и город, уходило на обеспечение и восстановление европейской части России. За отсутствием товаров и рыночной экономики деньги обесценились. Городские рабочие были так же прикреплены к месту работы, как крестьяне, когда в 1948 году рабочих лишили паспортов и нельзя было искать другой работы. (В 1949 г. Берия предложил вернуть рабочим и крестьянам паспорта и свободу передвижения, но Совет министров отверг предложение под предлогом недостатка рабочих сил.) За неудовлетворительную работу можно было выселить человека в «отдаленные места» на принудительный труд. С 1947 по 1952 год около девяти тысяч крестьянских семейств переселили из горных районов в малонаселенные — либо в Абхазию, либо в только что осушенные мингрельские болота, либо в орошенные самгорские поля, — где их бросили на произвол судьбы. Колхозы сливали в еще более неуправляемые гигантские совхозы. Пятилетний план 1946–1950 годов, установивший недостижимые нормы, оторвал крестьян от полей и рабочих от фабрик на русские промышленные проекты. Лютая зима 1949/50 года погубила расширенные грузинские чайные и цитрусовые плантации. Крестьянские участки обложили крутыми налогами — крестьянин должен был платить государству 500 рублей в год, вчетверо больше, чем до войны, и продавать государству за гроши 40 килограммов мяса, 300 литров молока и сто яиц, которые государство перепродавало гражданам в девять раз дороже. Девальвация рубля в декабре 1947 года уничтожила все сбережения: прекратив инфляцию, она довела крестьян до нищеты. (В любом случае слухи о предстоящей мере заранее опустошили магазины и рестораны, где граждане как можно быстрее потратили все наличные.) Цены на продукты начали падать, а зарплаты — подниматься, но дефицит стал острее, а жизнь — намного дороже, чем в 1940 году.

Когда в 1947 году Сталин и Жданов громили литературу, искусство и науку, в Грузинской ССР дотошно следовали партийной линии. Литературные журналы сменили редакторов и начали печатать только скучную макулатуру; из оперы, балета, театра, кино и галерей изгнали всех и все, что намекало на талант или оригинальность. Ученые всех областей науки были вынуждены отречься от нее и подчиниться новым доктринам: марризму — в лингвистике, шовинизму — в истории, ламаркизму — в биологии.

После войны Сталин начал относиться к Грузии очень своеобразно. Хотя он читал историю и художественную прозу по-грузински и проявлял интерес к языку, заказав подготовку восьмитомного толкового словаря и отредактировав предисловие, он считал себя выше любой национальности. «Наш отец был грузином», — объяснил сестре Василий Джугашвили. Обратившись к группе грузинских историков, Сталин попрекнул их — «вы грузины», а русских историков — «эти русские», как будто сам он не грузин и не русский. К своим грузинским подопечным Сталин теперь относился мнительно: несмотря на то что Берия выполнял функции и Гиммлера, и Алберта Шпеера, Сталин все-таки расколол НКВД, отдав госбезопасность сначала бериевскому подопечному Всеволоду Меркулову, а затем бериевскому врагу, «фокстроттеру» Виктору Абакумову, а террором в Красной армии начал руководить вместо Берии Лев Мехлис. После войны до 1949 года Берия был почти целиком занят созданием советской атомной бомбы, но, пока это задание поглощало его, грузины в номенклатуре, особенно в хозяйстве Сталина, один за другим подвергались чистке. В 1948 году Шария впал в немилость, и Рапава из-за брата-изменника был переведен из МВД Грузии в Министерство юстиции. Новый министр безопасности Николоз Рухадзе по наущению Сталина подвинтил все гайки: в 1948 году 25 студентов-«националистов» приговорили к двадцатипятилетнему сроку, затяжной форме только что «отмененной» смертной казни.

У Сталина теперь открылись независимые от Берии источники информации о Грузии: он подозревал, что Грузия стала протекторатом Берии, куда русских не пускают, под руководством развращенных коррупцией мингрелов. Сван Кандид Чарквиани, назначенный Сталиным на должность первого секретаря, был не в состоянии нейтрализовать мингрельское влияние. В июне 1951 года Сталин сначала арестовал не по чину барственного Абакумова и назначил министром всесоюзной госбезопасности Семена Игнатьева, украинского железнодорожника с крайне репрессивными инстинктами, фанатически ненавидевшего Берию. Таким образом было начато «мингрельское дело». Отдыхая в Цкалтубо, Сталин встретился с Николозом Рухадзе и приказал ему собрать компромат на Берию, его закадычных мингрельских друзей и на родственников жены, вернувшихся из Франции. Министерство госбезопасности ничего не знало об этом договоре, так как Сталин и Рухадзе переписывались по-грузински. Но Павел Судоплатов, опытный разведчик, приехав в Тбилиси, был ошеломлен невежеством Рухадзе: у МГБ остался только один человек, Григол Гегелия, пользующийся доверием эмигрантов, а Рухадзе заточил его как мингрела; вместо Гегелия Рухадзе посылал в Париж свою жену, неопытную в разведочных делах оперную певицу, чтобы заманивать эмигрантов на родину.

По приказу Сталина Рапаву и других мингрелов в грузинской партии арестовали. Грузию разделили на две области, как в царские времена; новая, немингрельская когорта завладела грузинской партией под руководством первого секретаря Акаки Мгеладзе. Несчастных мингрелов допрашивали не только как взяточников, но и как националистов-заговорщиков. Николоз Рухадзе, как министр госбезопасности, подверг мингрелов таким пыткам, что все признались, что они агенты западного империализма. Кандиду Чарквиани повезло: его перевели главным инженером в Ташкент. В апреле 1952 года испуганный Берия прилетел из Москвы на десятый съезд грузинской партии, но ничего не смог поправить. К счастью, идиотизм Рухадзе быстро надоел Сталину, вызвавшему министра в Москву и приказавшему арестовать его, так что забытые следователями мингрелы томились в тюрьме. Уцелел только один мингрел: Лавренти Джанджгава, убийца Соломона Михоэлса, остался на короткое время белорусским министром госбезопасности.

Акаки Мгеладзе обрушил на Грузию шквал «великорусского шовинизма». В Тбилиси подоспели сотрудники центральной госбезопасности и партийного аппарата, чтобы помочь Рухадзе выселить провинившихся и подозрительных лиц. 25 декабря 1951 года поезда из Тбилиси, Кутаиси, Сухума и Батуми вывезли 20000 человек в Казахстан и Среднюю Азию. Среди жертв были бывшие политические заключенные, переселенцы с семьями, бывшие военнопленные (даже те, кто удачно прошел фильтрационный лагерь): половина из выселенных, особенно старики и дети, умирали в пути или по приезде на место переселения: никто не думал, что через два года их простят и вернут на родину. Выдворение мингрелов, турок, мусульман лишило Грузию квалифицированных специалистов и усугубило демографическую катастрофу военных потерь. (До «мингрельского дела» были и другие депортации из Грузии: 30000 греков, беженцы из Анатолии или от русской Гражданской войны, были вывезены из Абхазии вместе с «нежелательными» армянскими дашнаками и русскими духоборами в Среднюю Азию. Случайно замешанных в выселении советских греков через год вернули в Абхазию.)

5 марта 1953 года смерть Сталина осчастливила его ближайших соратников и два миллиона заключенных в ГУЛаге, но ввергла грузинское население, как и население других республик, в тревогу, даже отчаяние.

22

После Сталина

Не прошло и трех недель после смерти Сталина, как Берия, министр внутренних дел, стал главным в коллективном руководстве СССР. Партийные вожди и армейские генералы встревожились. Берия, в отличие от Сталина, был для них сначала грузином, а потом уж советским гражданином; кроме того, в нем видели всезнающего беспощадного интригана, способного подкопаться под любого, не говоря уже о том, что его ненавидели за посягательства на жен и дочерей. Красноармейцы не могли простить Берии убийство маршала Блюхера. Берия обрек себя на смерть, посвятив свои сто суток у власти невероятной программе коренных реформ, противоречивших всему, за что он раньше боролся, и подрывавших основы советской власти. Сфабрикованные Сталиным дела кремлевских врачей и евреев-«националистов» были моментально пересмотрены, и уцелевшие жертвы — освобождены. Сотни тысяч заключенных, кроме политических, были выпущены из ГУЛага; национальным республикам разрешили пользоваться своим языком как государственным; кровожадного венгерского вождя Матьяша Ракоши заставили делиться властью с либеральным бериевским агентом «Володей», Имре Нодем[343]. Берия предложил переговоры с Югославией, воссоединение Германии, окончание корейской войны путем мирного договора; организовал московское первомайское торжество без портретов членов правительства.

Когда в июне 1953 года соратники с помощью маршала Жукова схватили Берию, подвергли шестимесячному допросу (хотя не исключено и то, что его расстреляли сразу и протоколы допросов были сфабрикованы), а затем в декабре расстреляли вместе с самыми близкими сотрудниками МГБ и МВД, его обвиняли не в массовых убийствах (в чем были не меньше виновны и его враги — Хрущев, Молотов и Маленков), а в излишнем либерализме — с апреля по июнь 1953 года в СССР не было сфабрикованных дел, казней, пыток (кроме советского посла в Северной Корее), санкционированных государством убийств врагов, внутренних и внешних, — который считали губительным для безопасности СССР[344].

Когда Берия пришел к власти, вся Грузия почувствовала облегчение. Мингрелов освободили, переселенцев вернули на родину: жертвам заплатили компенсацию и дали работу. Как только посадили Рухадзе, его помощник Нодар Кочлашвили возглавил уже бездеятельное Министерство госбезопасности. Акаки Мгеладзе, ставленник Сталина и Рухадзе, покаялся: «Я не знал ни насчет наручников, ни насчет карцеров» ответил он, когда его допрашивали об 11000 человек, выселенных им в 1951 году: Берия милосердно назначил Мгеладзе лесничим и заменил его только что освобожденным мингрелом, Алешей Мирцхулавой. Авксенти Рапаву тоже освободили, но понизили в статусе, назначив министром госконтроля. Уже весной 1953 года партийные вожди и секретари райкомов в Тбилиси, Сухуме, Кутаиси и Батуми являлись ставленниками Берии, который либо вернул на место старых назначенцев, например Валериана Бакрадзе, председателя Совета министров, либо выдвинул людей из рядовых чекистов и партийцев. Отменив деление на провинции, Берия воссоединил Грузию; в Абхазии он назначил первым секретарем не абхаза, а мингрела Григола Карчаву. Вся бериевская революция свершилась без ареста и казни тех, кого назначили Сталин с Рухадзе.

В июне весна 1953 года внезапно кончилась. Никита Хрущев, свергнув Берию, с помощью Красной армии в Москве восстановил полную власть над республиканскими, особенно грузинской, партиями и министерствами госбезопасности. В сентябре Хрущев назначил товарища по армии генерала Василия Мжаванадзе первым секретарем ЦК КП Грузии, а председателем грузинского КГБ — другого генерала, сына кузнеца Алекси Инаури. Мжаванадзе, рано осиротев, провел детство в семье одесского извозчика, высшее образование получил в Ленинграде, где женился на украинской студентке Виктории Терешкевич, и владел русским лучше, чем грузинским. Грузинам он показался «главноуправляющим» девятнадцатого века. Его скоро обозвали «Кваркварэ» в честь антигероя-жулика из комедии Поликарпэ Какабадзе, а Викторию — «королевой Викторией» за хищность и повелительный тон. Железная рука Мжаванадзе еще двадцать лет будет висеть над Грузией, а Алекси Инаури, смолоду конный фанатик, проведший всю войну с 15-м конным полком в Иране, где поддерживал связи с британскими офицерами, тридцать четыре года будет наводить страх на народ. В Аджарии и Абхазии были назначены на соответствующие посты люди того же закала.

Хрущевский переворот отличался от бериевского тем, что Хрущев начал с того, что созвал съезд партии, чтобы возбудить истерическую ненависть к своему предшественнику, и затем через прокуратуру провел ряд казней в Москве, Ленинграде и Тбилиси. Жертвы, хотя и заслуживали расстрела, были выбраны безо всякой справедливости. Столько же тысяч невинных погибли благодаря росчерку пера Хрущева, Молотова, Маленкова и Микояна, но возмездие коснулось только подопечных Берии и Абакумова. 23 декабря 1953 года вместе с Берией были расстреляны Владимир Деканозов, Серго Гоглидзе, Богдан Кобулов, Всеволод Меркулов, Павел Мешик и Лев Влодзимирский. В Тбилиси бериевцы томились в ожидании расстрела до сентября 1955 года: безграмотного князя Шалву Церетели, заведовавшего тайными убийствами, или Авксенти Рапаву вряд ли кто оплакивал. Бериевцы-разведчики же, например Петрэ Шария и Чичико Папулия (глава абхазского НКВД), сидели в относительной роскоши Владимирской тюрьмы, где тюремщики обращались к ним на «вы»[345]. Водители, сводники и личные палачи Берии, например Сардон Надарая и Рафаэль Саркисян, очутились в тюрьмах куда более страшных. Михеил Гвишиани спасся, женив сына на дочери А.Н. Косыгина, а Лавренти Цанава сначала торговался, предложив открыть Ворошилову одному ему известное местонахождение нефти и угля под Кутаиси, и затем в октябре 1955 года покончил с собой. Агента Берии, резидента КГБ в Сирии и Ираке, отправили на смерть в психиатрическую лечебницу. Последней бериевской жертвой хрущевской мести оказался мятежный премьер-министр Венгрии Имре Нодь, бывший агент «Володя», повешенный в июне 1958 года.

Расстрел Берии взволновал многих грузин: даже до официального объявления чекисты сослали пятнадцать его родственников на Урал, в Казахстан и Сибирь, чтобы не пытались будить в Грузии сочувствия. 25 августа 1953 года Алеша Мирцхулава пожаловался Хрущеву: «его близкие родственники занимаются невыдержанными, злостного характера разговорами, являются источниками распространения разных провокационных слухов. Мать Берии — Марта, глубоко верующая женщина, посещает церкви и молится за своего сына — врага народа. После разоблачения Берии участились подозрительные встречи родственников на ее квартире»[346]. На заседаниях грузинской компартии, в отличие от всесоюзной, тех, кто разоблачал Берию, часто перебивали: «Вы бывший арестованный? Сейчас арестованные выступают и говорят что хотят»[347]. Сотни агитаторов партии и КГБ торопливо провели «беседы» по всей Грузии: их научили, как отвечать на двадцать три «щепетильных вопроса», например: связаны ли бериевские преступления с событиями 1937 года, обвинят ли Берию в участии в смерти Вождя?[348] Улицы и колхоз имени Берии переименовали в честь Маленкова. Тысячи изданий, прославлявших или просто упоминавших Берию, были превращены в макулатуру или исправлены с помощью чернил и ножниц. Составили список всех поэтов, посвящавших Берии стихотворения[349]. Подписчики Большой советской энциклопедии получили инструкции, как изъять лезвием страницу о Берии и вклеить очень подробную статью о Беринговом проливе.

В 1954 году аннулировали решение Берии перевести абхазский и южноосетинские языки на грузинский алфавит. В Южной Осетии в приступе грузинского шовинизма прекратили преподавание на осетинском языке. Осетины на юге теперь писали по-осетински так же, как на севере, а абхазов обеременили такой произвольной и сложной кириллицей, что по-абхазски фактически почти перестали писать, кроме как в официальных целях. Что касается настоящих преступлений Берии, их старались замалчивать: в декабре 1954 года прокуратура попыталась пересмотреть решения XIII конференции Абхазской организации КП(б) Грузии января 1932 года, когда абхазы громко критиковали грузин за присвоение абхазской собственности, а грузины обвиняли абхазов в троцкизме. Оказалось, что стенограммы либо стерты, либо утеряны. Реабилитация репрессированных интеллигентов, например Тициана Табидзе и Михеила Джавахишвили, позволила издательствам цитировать и даже публиковать их, но даты и причины смерти оставались государственной тайной. Однако одного интеллигента, Константинэ Гамсахурдия, все-таки попытались осудить. С августа 1953 года по июнь 1956 КГБ и прокуратура готовили обвинение против Гамсахурдия как друга Берии, служащего меньшевистского правительства, фашиста, ставленника нацистов в случае завоевания ими Грузии[350]. Даже при Берии возник вопрос об измене, но в конце концов партия, решив, что преследование лучшего из живых грузинских прозаиков только повредит престижу грузинской культуры, ограничилась постоянным надзором за его семьей.

Переименовав МГБ в КГБ, Хрущев невольно подверг грузинских чекистов издевательствам, так как акроним КГБ переводится по-грузински СУКИ. Алекси Инаури и его помощник Нодар Маисурадзе сначала сосредоточили внимание «СУК» на эмигрантах. Уже умерли Ноэ Жордания (в 1953 г.) и Эвгени Гегечкори (1954 г.), но остался в живых и в розыске грузинский «фюрер» генерал Маглакелидзе, которого Рапава поймать не смог. Несмотря на недавно опубликованные воспоминания, отношения генерала с советской властью остаются таинственными: в 1945 году он встретился с Берией в Германии и даже обещал предпринять поиск особой краски для него; потом жил с семьей в Пакистане, но вернулся в Германию, чтобы стать советником Аденауэра. 31 августа 1954 года Маглакелидзе остановился в берлинской гостинице вблизи от советского сектора: его «схватили» сотрудники КГБ, уже отправившие его семью из Лейпцига в Москву и Тбилиси. Неизвестно, насколько Маглакелидзе, сотрудничавший с нацистами и до этого лично арестовавший советского посла в Грузии, удивился тому, что его в Тбилиси представили счастливым репатриантом (хотя над ним всю остальную жизнь надзирал КГБ, конфисковавший продиктованные им воспоминания)[351]. Самого видного из оставшихся эмигрантов, Григола Робакидзе, посетил агент КГБ Гиви Джорбенадзе, но не смог выманить его в Тбилиси из уютного швейцарского дома; молодые эмигранты в Париже остались равнодушными к соблазнительной грузинской балерине, работающей на КГБ.

С 1953 года Грузия, как и весь Советский Союз, постепенно оправлялась от крайней нищеты: крестьянам разрешили кормить свои семьи и продавать на рынке овощи и фрукты; были сняты запреты на передвижение, чтобы собрать рабочие силы на такие проекты, как тбилисское метро. Высшее образование развивалось, но московская оттепель 1954 года слабо отражалась на Грузии, где журналы и издательства томились под строгим партийным контролем, в отличие от России, предоставившей Союзу писателей некоторую степень автономии. В правительстве Мжаванадзе грузин больше всего волновала коварная русификация: на новых заводах кадры были русскими, на турецкой границе, укрепленной на случай агрессии со стороны НАТО, служили большей частью русские отделения, презрительно третировавшие товарищей-кавказцев; везде, особенно в Абхазии и в Южной Осетии, распространялись кириллица и русский язык. Видно было, что Мжаванадзе и Инаури подчинялись прямо Москве и не смели или не хотели брать инициативу в свои руки. Народное возмущение вспыхнуло на футбольном матче: 4 апреля 1954 года, когда тбилисское «Динамо» играло против московского «Спартака», антирусскую демонстрацию подавили огнестрельным оружием, унеся двадцать жизней.

«Секретный доклад» Н.С. Хрущева 25 февраля 1956 года на XX съезде КПСС был прочитан почти во всех военных частях, партийных комитетах и колхозах. Вместо тайны получилась взрывчатка. Русские считали, что Хрущев разоблачил убийства и ложь 30-х годов, оправдав себя и своих коллег, обвинив Сталина и тех, кто потворствовал террору, — мертвых или уже не в чести. Грузинам же казалось, что речь была несправедливо нацелена на Лаврентия Берию и на Грузию, как будто только они отвечали за все мучения СССР. Какой исковерканной и наивной ни кажется реакция, грузинские студенты и школьники не могли иначе реагировать на «тайную» речь: все их воспитание было направлено на то, чтобы они научились равно обоготворять и Сталина, и Грузию. Разоблачения в Москве наравне с русификацией принимались как колониальное давление. 5 марта 1956 года, в третью годовщину смерти Сталина, студенты начали класть цветы у его памятника (который уже наметили на слом); на набережной Куры толпа зевак вдруг превратилась в демонстрацию, длившуюся почти пять суток и втянувшую чуть не десять тысяч граждан, и не только тбилисцев. В город въехали кагэбисты и красноармейцы. Вечером 9 марта одна группа попыталась захватить главный телеграф и радиостанцию, чтобы известить весь мир о том, что случилось. Солдаты под командованием генерала Гладкова пулеметами скосили более двадцати демонстрантов, но неусмиренные студенты грозили взять Дом правительства штурмом, начали осквернять портреты таких вождей, как Микоян, и требовать восстановления независимости, даже венчания Вячеслава Молотова на престол. Москва, уже тридцать лет не видавшая такого мятежа, готовила на бакинском и ростовском аэродромах самолеты, чтобы бомбить Тбилиси. Всю ночь напролет солдаты патрулировали улицы, стреляя в подозрительную молодежь, разгоняя толпы на набережной и на главных площадях. Студенты наносили контрудары, набрасываясь на армейских офицеров; одна группа похитила ГАЗ-69 и с тремя кровавыми знаменами в руках поехала в Гори, откуда в ответ приехали в Тбилиси три автобуса с демонстрантами[352]. И в других городах собирались около памятника Сталину: 2000 в Сухуме, 2500 в Кутаиси, 1000 в Батуми; но там начальство решило не вмешиваться, пока ситуация сама по себе не уладится. (Потом тбилисские власти объявили абхазскому обкому и сухумскому горкому выговор за «растерянность и благодушие, [что] не сумели быстро мобилизовать трудящихся на отпор распоясавшимся провокаторам и дезорганизаторам»[353].) Генерал-майор Инаури в панике слал в Москву телеграммы; некоторые офицеры, тоже приученные бороться за Сталина, сочувствовали демонстрантам. Мятежники выдвигали различные требования, например реабилитацию Берии, но все настаивали на том, чтобы Москва перестала оскорблять Грузию. Наконец 24 марта Инаури смог уверить Москву, что в Тбилиси все спокойно. Убито было около 150 человек и сотни — тяжело ранены. Во избежание таких беспорядков в дальнейшем 28 марта Инаури вместе с партийной комиссией приказал удалить из Тбилиси «лиц, не занимающихся общественно-полезным трудом»[354]. Впоследствии Мжаванадзе пытался угодить народу: в Гори отстроили сталинский музей, а в Тбилиси начали строить метро.

Беспорядки 1956 года, породившие среди молодежи тайные общества, крестили огнем грузинское диссидентское движение. Сына Константинэ Гамсахурдия, нервного семнадцатилетнего юношу Звиада, арестовали: вместе с другом Мерабом Коставой он воскресил общество Горгаслиани («Люди царя Вахтанга Горгасали»), основанное им же в 1953 году в защиту репутации Берии против клеветы Хрущева. Семь школьников, включая Гамсахурдия и Коставу, расклеивали по городу прокламации, восхваляющие антисоветские мятежи в Познани и в Венгрии. К концу 1956 года всех забрали, но отпустили с условными приговорами после того, как Мжаванадзе предупредил Хрущева, что смерть Гамсахурдия, потрясенного судьбой единственного сына, катастрофично отразится на общественном мнении. В кахетинском городе Сигнаги возникла еще одна студенческая организация, Симеби («Струны»), и в течение двадцати последующих лет несколько обществ срослись в такое широкое движение, что даже Инаури, преследовавший диссидентов всеми средствами — психиатрией, шантажом, взяточничеством, избиением и тюрьмой, — был не в состоянии подавить его: даже внуки главы КГБ были замешаны в диссидентском движении.

После марта 1956 года грузинская компартия ничего и никого замечательного не выдвигала. На VII пленуме в октябре 1957 года единственным докладчиком, встреченным «громовыми аплодисментами», был молодой 1-й секретарь ЦК ЛКСМ Грузинской ССР Эдуард Шеварднадзе, выступавший с докладом о мире[355].

Иногда сумасбродная политика Хрущева будила в Грузии еще больше ненависти. Его кампания, требовавшая, вопреки советам агрономов, чтобы везде вспахивали целину, лишала грузинский скот пастбищ и отвлекала крестьян и технику на проекты, обреченные на провал. Съездив в США, Хрущев приказал, чтобы, как и там, везде сеяли кукурузу: в Кахетии выкорчевали виноградники, а кукуруза погибла. Когда объявили, что к 1960 году надо перегнать США по производству молока и мяса и поэтому удвоить продуктивность, колхозы начали резать скот как можно раньше, таким образом создав дефицит молочных и мясных продуктов. Гигантские заводы — химические в Рустави, электровозные в Тбилиси — привлекли главным образом русских и азербайджанских рабочих, а от загрязнения цементной пылью жить в таких городах, как Зестапони, стало опасным. Излюбленный Хрущевым проект — Ингурскую ГЭС на абхазско-мингрельской границе — начали строить в 1961 году, но тока она не давала до 1987 года: двадцать шесть лет портилась местная экология от заливания цементом и строительства рабочих поселков. Растрачено было огромное количество государственных денег. Борьба с растратой и кражами, начатая Хрущевым, привела к восстановлению смертной казни, которую применяли, часто задним числом, к ворам, спекулянтам и другим мошенникам, так что число расстрелов достигло сталинских уровней — 3000 в год. Дело в том, что расстреливали особенно часто в Закавказье, где, в понимании партии, экономические преступления стали эпидемией. Внешняя политика Хрущева, напрягавшего отношения с США, тоже возмущала грузин: туннель, ведущий к Ботаническому саду, был превращен в убежище, где партийная элита надеялась пережить ядерную войну. Хрущева возненавидели, несмотря на то что уровень жизни заметно поднялся, Москва разрешила в 1958 году чествование грузинской культуры и 1500-летие Тбилиси и что в Грузии появилось поколение благополучных молодых людей с высшим образованием, но без видимого источника дохода. Группу мужчин осудили за попытку взорвать Хрущева бомбой, встроенной в микрофон, когда он приедет в Тбилиси: Мжаванадзе удалось уговорить Хрущева смягчить расстрельный приговор. Но последними каплями были вынос сталинского тела из мавзолея и изъятие купюр с портретом Сталина. В октябре 1964 года с нескрываемой улыбкой генерал Инаури по приказу Политбюро задержал Хрущева в Пицунде и конвоировал в Кремль, где его лишили всех должностей.

С приходом Леонида Брежнева положение в Грузии не улучшилось; уже в 1964 году Хрущев начал уничтожать диссидентов, художников и писателей, но не пулями, а психиатрическим «лечением». Правительство Мжаванадзе продолжало существовать, потворствуя коррупции, и теневая экономика производила и продавала товары, сфабрикованные из ворованного государственного материала. Из-за всеобъемлющего взяточничества многие грузины — доценты, врачи, чиновники, милиционеры — жили почти как при капитализме. Существовал неписаный закон первенства грузин, согласно которому национальные меньшинства могли работать только в некоторых «черных» отраслях: осетины — гаишниками, курды — мусорщиками, армяне — служащими в магазинах, украинцы — контролерами или прислугой.

Несмотря на хорошие отношения Мжаванадзе с Брежневым, доклады и слухи о грузинских коррупции и кумовстве вызывали все больше раздражения в московских официальных кругах. А очевидная свобода и благополучие Грузии, притом что официальный уровень оплаты и цены на сельскохозяйственные продукты были очень низкими, разжигали в Москве зависть. 22 февраля 1972 года, вслед за XXIV съездом КПСС в марте — апреле 1971 года, Центральный комитет Компартии Грузии принял несколько резолюций, первая из которых осудила «вредные традиции и обычаи» — присутствие на религиозных праздниках, роскошные бракосочетания и похороны — и ввела новые гражданские праздники, например Тбилисоба (Тбилисщина), который впервые отметили в 1979 году. Вторая резолюция была направлена против национализма, а третья — против незаконного присвоения государственной собственности. От резолюций было мало прока: Москву стали еще больше недолюбливать, и антисоциалистические злоупотребления участились. К концу 1970-х годов «частный» сектор грузинской экономики производил не треть, а уже половину валового внутреннего продукта.

Летом 1972 года вся Грузия была ошеломлена сменой власти. В июле Эдуарда Шеварднадзе, уже пятнадцать лет восходящую звезду и теперь министра внутренних дел Грузинской ССР, назначили первым секретарем тбилисского горкома партии, а в сентябре — Первым секретарем ЦК КП Грузии. Мжаванадзе с женой уехали с украденными образами и музейными экспонатами в подмосковный особняк, находящийся вблизи особняка Вячеслава Молотова. Все надеялись, что Шеварднадзе, сын верующей матери и зять репрессированного «врага народа», окажется либералом. Стилем поведения Шеварднадзе не походил на своих предшественников, меньше всего в Грузии: он ходил без предупреждения в общественные места, например в фабричные столовые; арестовывал чиновников у всех на глазах; выступал, хотя чаще по-русски, чем по-грузински, экспромтом; пожимал руку ошарашенным иностранцам. Во время голосования на партийном съезде он якобы сорвал с рук делегатов часы «Ролекс», приобретенные взятками или спекуляцией. Но у Шеварднадзе была и менее лицеприятная сторона: своих подручных он инструктировал «бить своих, чтобы другие боялись»[356].

И партию, и общество волновал разгул преступности: июльский доклад 1973 года сообщает о двадцати девяти убийствах и двадцати семи изнасилованиях за три месяца[357]. Шеварднадзе объявил войну взяточничеству: Петрэ Гелбахиани, ректор медицинского института, будто бы брал с каждого поступающего 50000 рублей: его, вероятно, виновного только в кумовстве, приговорили к расстрелу, замененному пятнадцатилетним сроком. (Через двадцать один год Шеварднадзе приговорит к расстрелу внука ректора, также Петрэ Гелбахиани, попытавшегося взорвать боевика Джабу Иоселиани.) Кахетинских виноделов отдали под суд за то, что они добавляли в вино слишком много сахара, хотя другого способа выполнить приказы Шеварднадзе увеличить производство не было. Несмотря на кампании, коррупция не унималась: например, в 1973 году было трудно достать билет в Москву, так как все рейсы были битком набиты мандаринами, отправляемыми черным рынком на московские рынки.

Самой популярной среди грузин политикой Шеварднадзе был национализм: он добился репатриации сотни ферейданцев, потомков грузин, переселенных в XVII веке Шах-Аббасом. Всех обрадовал тот факт, что ферейданцы сохранили не только язык, но и религию, хотя хозяев смущали мусульманские обычаи, перемешанные гостями с христианством, и некоторые из возвращенцев решили вернуться в Иран[358]. С другой стороны, к концу 1972 года Шеварднадзе вызвал к себе представителей еврейской общины, чтобы объявить новости: и плохие — ожидается разгром черного рынка, и хорошие — грузинским евреям будут выдавать выездные визы в Израиль. В 1970 году в Грузии жили 55400, а в 1979-м — 28300 евреев[359]. Ашдод и Хайфа обросли еврейскими кварталами, а тбилисский рынок, от которого зависели даже официальные учреждения, развалился. До 1973 года машины ползали у тротуара вблизи колхозного рынка, и водители заказывали все, что хотели, — резину для «мерседеса», запчасть для пишущей машинки, чтобы точно через сутки получить требуемое за наличные.

Передавать наличные деньги стало опасным; но рука все-таки руку мыла: ленивый сын инспектора милиции сдавал экзамены, если милиция прекращала дело пьяного профессорского сына, сбившего двух пешеходов. Все знали, что хирурги оперируют только «благодарных» больных; водители привыкли вкладывать в документы трехрублевку, чтобы гаишник вернул права. Тех, кто протестовал, наказывали как раньше: певчая Валентина Паилодзе, пожаловавшаяся на коррумпированных духовных лиц, была отдана под суд. В КГБ ей сказали, что сам Шеварднадзе приказал арестовать ее «под любым предлогом»[360]. В Тбилиси в предварительном заключении арестованных били, пока те не сознавались или не испускали дух. Всего раз, в 1975 году, когда одна жертва умерла не в тюремной больнице, а в камере, и насильственную смерть уже нельзя было скрыть, обвинили мучителей (обыкновенно преступников, зарабатывающих себе сокращение срока): один из этих «колунов», Цирекидзе, удивился, когда ему прибавили шесть лет за убийство по приказу, — ведь Шеварднадзе пожал ему руку и похвалил его за то, что он сломил двести подсудимых[361].

Шеварднадзе, однако, заигрывал с интеллигенцией, назначив творческих людей вместо часто криминальных подручных Мжаванадзе директорами театров и институтов. Как многие партийные вожди, Шеварднадзе больше всех других видов искусства любил кино и грузинским режиссерам разрешал создавать фильмы, которые по жанру и по идеологии не следовали линии партии. Даже в 1967 году Мжаванадзе не помешал Тенгизу Абуладзе снять экспрессионистский и глубоко религиозный фильм Мольба по мотивам трех поэм Важи Пшавелы. В 1980 году при поддержке Шеварднадзе сняли фильм Покаяние, хотя из-за открытой религиозности и гротеска на Берию, фильм нельзя было показывать в кинотеатрах в СССР до начала перестройки, когда публика настроилась на гласность и отречение от прошлого. Но Шеварднадзе счел нужным расстрелять актера Гиорги Кобахидзе, игравшего Торникэ, внука тирана, за то, что тот попытался угнать самолет, и Абуладзе пришлось заново снять фильм. Покаяние много значило для Грузии, так как история героини отражала всем известную судьбу Кетеван Орахелашвили, лишившейся родителей и мужа, композитора Микеладзе, из-за кровавой мстительности Берии. Поведав о страданиях миллионов советских людей при сталинизме, Абуладзе, грузинские художники и сам Шеварднадзе смогли занять моральную высоту и стать подвижниками перестройки.

Чем усерднее Шеварднадзе заигрывал с интеллигенцией, тем быстрее она вставала в оппозицию и беспощаднее проявляла диссидентство. Поводом к диссидентским акциям служила коррумпированность КГБ, неизменно возглавляемого Инаури, несмотря на уход Мжаванадзе. Сочувствующим иностранцам КГБ дарил экспонаты из государственного музея и образа из церквей. Последнее стало возможным при потворстве нового патриарха Давита X, ставленника епископа Гайоза, человека сомнительных моральных качеств. Все улики преступной деятельности КГБ были сожжены, чтобы не вмешался прокурор Давит Коридзе, но в 1973 году Звиад Гамсахурдия и Мераб Костава начали публиковать подпольный журнал Золотое руно, разоблачавший преступления КГБ и рассказывавший о горькой судьбе грузинской интеллигенции в 1920-х годах. К 1975 году Гамсахурдия стал влиятельным: СССР подписал Хельсинкский заключительный акт по безопасности и сотрудничеству в Европе и в обмен на «закрепление политических и территориальных итогов Второй мировой войны» вынужден был принять обязательства по вопросам прав человека. По всему социалистическому миру диссиденты могли теперь искать защиты от карательных мер коммунистической партии. В Грузии Гамсахурдия организовал собственную «Хельсинкскую группу» и связался с московским офисом «Международной амнистии». Он сумел уговорить американского депутата Уаггонера из Луизианы зачитать Конгрессу воззвание грузинского патриарха Амброси, обращенное к Генуэзской конференции 1922 года, и затем убедить депутатов, что США обязаны признать де-юре независимую Грузию, как они уже признали прибалтийские республики.

В 1975 году умер самый значительный из современных грузинских прозаиков, Константинэ Гамсахурдия, написав завещание, в котором отказался от похорон в Пантеоне, потому что «в каждой стране Христа и Иуду упоминают на одном и том же дыхании, и только в Грузии их хоронят рядом». (Выпуск журнала Мнатоби, в котором это завещание собирались напечатать, был превращен в макулатуру.) Звиад унаследовал не только дом отца, но и его мантию и стал гвоздить правительство и партию. В апреле 1976 года Звиад обвинил КГБ в попытках отравить отца, ограбить дом и изъять архив (он обвинил КГБ и в инсценировке самоубийства поэта Галактиона Табидзе, выбросившегося из окна психиатрической лечебницы в 1958 г.). Нападки Гамсахурдия до такой степени взволновали Шеварднадзе, что он все лето встречался с представителями Союза писателей, КГБ и партии[362]. Уже несколько лет Звиад и Мераб Костава сидели у властей в печенках: они печатали не только свои материалы, но и Архипелаг ГУЛаг Солженицына, разоблачали разрушение экологии и уничтожение памятников искусства — например описывали, как Красная армия своей артиллерией громила монастыри Давит-Гаресджа и Гелати. Диссиденты остановили строительство ядерной станции на Черноморском побережье и железной дороги под Крестовым перевалом, хотя им не удалось остановить строительство Рокского туннеля, сегодня соединяющего Южную Осетию с Северной.

Шеварднадзе и Инаури посредством дезинформации старались заставить диссидентов замолчать, уговорив иностранных друзей, в особенности профессора Дэвида Ланга, объявить, что все, что пишут Гамсахурдия и прокурор Давит Коридзе, попытавшийся расследовать грабеж музеев, — выдумки парижских эмигрантов. После вброса дезинформации диссидентов начали травить газом. Когда Звиад опубликовал в Хронике текущих событий статью «О пытках в Грузии», терпение Шеварднадзе лопнуло. В 1976 году в Москве Звиад уже активно контактировал с Андреем Сахаровым, Андреем Амальриком и Юрием Орловым: его не раз задерживал КГБ. Западные друзья (включая автора этой книги) пытались спасти его, пригласив в Великобританию и Швейцарию, но чиновники Союза писателей СССР отказали в выезде. Весной 1977 года грузинский Союз писателей получил инструкцию осудить Звиада. Два поэта, Мурман Лебанидзе и Ана Каландадзе (крестная мать Звиада), осмелились защищать его, но в конце концов и они проголосовали за исключение. Люди, которые печатали и переплетали диссидентские материалы, были уволены с работы. Звиада изгнали из университета и арестовали. Досье КГБ в 56 томов содержит обвинение Звиада и Мераба Коставы в измене родине. В августе Звиада положили в Институт психиатрии им. Сербского, выйти из которого ему помогли Всемирный съезд психиатров в Гонолулу и Союз французских психиатров, открыто заявившие, что использование Советским Союзом пыток является злоупотреблением психиатрией. Но к весне 1977 года Звиада уже сломали и заставили участвовать в телевизионной программе, составленной из допросов, в которых он отрекался от своей деятельности. (Поклонники Звиада были убеждены, что ему вкололи наркотики, и прокуратура в Москве преследовала двух западных журналистов, обличивших программу как фальсификацию.) Тбилисские газеты печатали статьи епископа Гайоза, ругавшего диссидентов; 19 мая 1977 года Звиад и Мераб были приговорены к трем годам лагерей и двум годам ссылки; врача, который лечил Звиада, заключили в психиатрическую лечебницу[363]. Шеварднадзе сразу освободил Звиада «для занятий культурной работой с грузинскими пастухами в ногайских степях»; не раскаявшийся же Мераб проведет десять лет в ГУЛаге[364]. В 1979 году уже старый Инаури вызвал Звиада в Тбилиси и предложил ему отеческую защиту. Несмотря на то что американцы выдвинули Гамсахурдия на Нобелевскую премию, и коммунисты, и диссиденты старались не иметь дело с Звиадом как с парией и подопечным КГБ: первый раунд в двадцатилетней борьбе первого секретаря с будущим президентом выиграл Шеварднадзе. Гамсахурдия попытался оправдать свое покаяние, утверждая, что спас сообщников от преследования, прекратил разгром монастыря Давит-Гаресджа и помог Шеварднадзе сохранить официальный статус грузинского языка. Он написал в газете Правда, что остается патриотическим и гуманитарным подвижником. Погрузив себя в религиозные занятия (они с Мерабом уже давно были приверженцами теософии и розенкрейцерства), он начал страдать болезненным мессианским самолюбием.

Компартия Грузии больше всего боялась повторения волнений марта 1956 года, но демократические высказывания Шеварднадзе поощряли студенческие протесты. Партия сидела сложа руки, когда тбилисцы начали выходить на улицу. Уже в 1975 году их насчитывалось сотни тысяч. Когда в июле 1975 года хоронили Константинэ Гамсахурдия, звонили церковные колокола. В 1977 году появился новый патриарх, Илья II: диссиденты и некоторые верующие считали, что Илья II, как и большая часть православной элиты, был проверенным подопечным КГБ и не раз участвовал в репрессиях против истинно верующих священников, но в отличие от предшественников был образованным богословом и в определенной степени грузинским патриотом. При Илье II освящались новые церкви и молодые люди принимали постриг, пока в 1983 году в Москве не пришел к власти и не начал давить на православие воинствующий атеист Юрий Андропов.

Кое в чем, однако, Шеварднадзе и Звиад Гамсахурдия оказывались единомышленниками: обоих возмутил возродившийся абхазский национализм. В апреле 1957 года, еще при Мжаванадзе, абхазы потребовали, чтобы их республику перевели из состава Грузии в состав РСФСР, в 1961 году по всей Абхазии указатели и объявления на грузинском языке закрашивали или перечеркивали; в 1973-м, когда курортом Гагры начал распоряжаться Тбилиси, абхазы настаивали, что только они должны управлять абхазскими городами, хотя в населении республики преобладали картвелы (большей частью мингрелы) и русские. В 1977 году 130 абхазских интеллигентов попросили Кремль принять Абхазию в РСФСР, и в сухумской аудитории на Шеварднадзе шипели. В мае 1978 года в Сухуми вспыхнули протесты против грузинских иммигрантов и назначенцев. Москва приказала Шеварднадзе пойти на уступки, и в 1978 году Сухумский пединститут стал Абхазским государственным университетом, в нем начали преподавать на абхазском языке. (В Тбилиси грузины в свою очередь протестовали, когда абхазы попытались закрыть в Сухуми грузинский театр.)

Борьба за превосходство грузинского языка ожесточилась, когда новая советская Конституция 1977 года отменила статью, признающую грузинский язык официальным республиканским языком, таким образом намекнув, что национальные меньшинства должны общаться с тбилисскими властями по-русски. Более того, Москва потребовала, чтобы на всех уровнях в системе образования, от детских садов до университетских курсов, по крайней мере один из главных предметов преподавался на русском языке и чтобы докторские диссертации защищались на русском. 14 апреля 1978 года студенты и профессора митинговали около университета; десятки тысяч человек, включая женщин с детьми, осаждали Дом правительства. Армия и КГБ готовились принимать те же беспощадные меры, что и в 1956 году; Шеварднадзе висел на телефоне, пока Кремль не убедился, что надо восстановить статью 75-ю, гарантирующую официальный статус грузинского языка. Но волнения не унялись: в апреле 1981 года предложение сократить преподавание грузинского языка в школах привело к молебнам в Мцхетском соборе.

В начале 1980-х годов общественное мнение не раз одерживало победу: правительство приняло меры, чтобы воскресить жизнь в обезлюдевшей Хевсуретии; уволенных профессоров восстановили в должностях; даже номенклатуре больше не препятствовали креститься, венчаться и отпевать усопших в церкви. Гамсахурдия осыпал Шеварднадзе жалобами[365]. Но в 1983 году Юрий Андропов заставил Шеварднадзе подчиниться партии: грузины были вынуждены с благодарностью отметить двухсотлетие Георгиевского трактата (хотя в это же время в Тбилиси издали полный текст трактата на обоих языках с такими комментариями, что всем стало ясно, что Россию благодарить не за что). События 18 ноября 1983 года лишили, однако, Шеварднадзе общественного доверия: несколько молодых людей и девушка, решив полететь в Турцию и рассказать президенту Рейгану о жизни под тоталитарной властью, угнали самолет, летевший рейсом Тбилиси — Батуми — Ленинград. Пилот посадил самолет в Тбилиси, где родители уже были готовы вывести угонщиков; но спецназовцы, открыв огонь, убили девять человек — членов экипажа и пассажиров. Уцелевшие угонщики вместе с учителем богословия отцом Теодорэ Чихладзе (хотя он уже год не виделся с угонщиками) были отданы под суд.23 августа 1984 года, после потока петиций (за и против), трех угонщиков и священника расстреляли в тюрьме Орточала. Шеварднадзе заверил родителей, что угонщики отсидят срок в Магадане, но когда через год они начали наводить справки, приказал им забрать в ЗАГСе свидетельства о смерти. Слепое подчинение жесткой линии Андропова аннулировало все то положительное, чего достиг Шеварднадзе в либерализации страны и в повышении уровня жизни за последние десять лет.

Когда в 1985 году Михаил Горбачев пришел к власти, пообещав новую эру без вранья, репрессий и международной напряженности, он назначил министром иностранных дел СССР Эдуарда Шеварднадзе. Хотя Шеварднадзе, кроме русского, не знал иностранных языков, своим актерским обаянием он сумел убедить мир, что появился новый, лояльный СССР. В июле 1985 года Шеварднадзе уехал в Москву членом Политбюро, оставив перестройку в Грузии в руках посредственного Джумбера Патиашвили. В Грузии перестройка никого не вдохновляла: грузинский термин гардакмна был любимым словечком Берии в конце 1930-х годов и также означал «вырождение».

Между тем грузинский КГБ боролся не только с противниками войны в Афганистане и государственной лжи и коррупции, но с национальным движением, грезившем о независимости. В мае 1987 года Мераб Костава вернулся из ГУЛага: обняв у всех на глазах Звиада Гамсахурдия, он вновь сделал и его и себя лидерами оппозиции. Появились и другие народные партии, конкуренты Хельсинкской группы, под руководством поэтов Мухрана Мачавариани и Гиа Чантурия, без не для всех приемлемого антропософического мистицизма Звиада и Мераба. Эта неофициальная оппозиция умела защищать окружающую среду, приостановив постройку ГЭС и железных дорог, но против армии, обстреливающей древние памятники, она оказалась бессильной. Инаури ушел в отставку, его сменил Гумбаридзе, но КГБ не переставал арестовывать и избивать диссидентов и их родственников, хотя под давлением общественного мнения арестованных все же освобождали. Невозможно было запретить Гамсахурдия летать в Москву, беседовать с американскими телевизионными журналистами и в мае 1988 года вместе с семьей встретиться с президентом Рейганом. 26 мая 1988 года, впервые с 1922 года, на улицы Тбилиси вышли тысячи людей, отмечавших 70-ю годовщину грузинской независимости (и день рождения Мераба Коставы). Осенью на демонстрациях в Тбилиси и Батуми народ уже требовал независимости.

Требование независимости в Закавказье походило на удар ногой по осиному гнезду. Абхазы боялись в случае грузинской независимости попасть под грузинское ярмо: 18 марта 1989 года в Лыхнах движение Адждгылара («Единство») собрало около тридцати тысяч человек, требующих, чтобы Абхазия стала полноправной республикой Советского Союза. В этот момент Гамсахурдия и Костава, став союзниками коммуниста Джумбера Патиашвили, полетели в Сухум, чтобы взбаламутить мингрелов, проживающих в Абхазии (оба диссидента были по происхождению мингрелами). Забастовки и демонстрации превращались в драки и беспорядки. Картвелы Сухумского университета отделились, основав собственный университет и тем самым очаг будущей гражданской войны. Тем временем в Южной Осетии организация по защите прав человека Аджмон Ныхас («Народное собрание») требовала либо полной автономии, либо объединения с Северной Осетией в пределах РСФСР. Грузины, считавшие, что Южную Осетию искусственно создали из грузинской Самачабло, решили объединить ее с Картли, и в январе 1989 года сотни автобусов и машин выехали из Тбилиси, чтобы занять Цхинвали. В пограничной деревне Эргнети им перекрыли дорогу БТРы Министерства внутренних дел, и Гумбаридзе лично уговорил грузинских нацоналистов вернуться в Тбилиси.

Тбилисские диссиденты освоили новые методы: с осени 1988-го по апрель 1989 года они выводили на улицы не только студентов, но и фабричных рабочих. После футбольного матча 40000 болельщиков наводнили весь город и парализовали КГБ и милицию. С гигантских заводов Рустави в Тбилиси потоком текли рабочие. Забастовщики, объявившие голодовку, разбили лагерь у Дома Правительства. Горбачеву пришлось обратиться к ним по радио из Москвы. Патиашвили и Гумбаридзе воззвали к Политбюро о помощи, и Москва отправила войска МВД, чтобы подкрепить закавказскую армию. 8 апреля 1989 года Шеварднадзе прервал работу и полетел в Тбилиси: после телефонного разговора с Горбачевым (тот находился тогда в Лондоне) он получил неограниченные полномочия. Ночью с 8 на 9 апреля патриарх Илья II, хорошо осведомленный о планах КГБ, умолял демонстрантов больше не кричать «Независимость!», а пойти в церковь молиться. Гамсахурдия предупредили, что надо распустить митинг, но громадная толпа уже стала упрямой и яростной. Войска МВД бросились на демонстрантов с саперными лопатами и газовыми пистолетами. Двадцать один человек был убит на месте — кто от ударов лопат, кто от концентрата хлорацетофена, а может быть, и от нервно-паралитического газа[366]. Мнимых зачинщиков арестовали и избили сотрудники КГБ; в Тбилиси был объявлен комендантский час.

Эта расправа, так же как убийства в Вильнюсе и беспорядки в Праге, обрекла весь советский блок на развал. Напрасно Шеварднадзе освобождал арестованных, отменял комендантский час и объявлял об образовании следственной комиссии, которая якобы объективно расследует причины, по которым демонстрантов, несших только знамена и свечи, убили и искалечили газом и лопатами. Джумбер Патиашвили уступил должность Гиви Гумбаридзе, но компартия и КГБ уже не пользовались влиянием, поскольку власть перешла к толпе. В конце мая, в День независимости, после еще более многочисленного митинга, был объявлен бойкот армии призывниками. Кроме антирусского гнева, появилась зловещая враждебность к местным меньшинствам — абхазам, осетинам, армянам, азербайджанцам, дагестанцам. Речи Гамсахурдия, как и новые брошюры псевдоисториков и псевдоязыковедов, утверждавшие, что единственными гражданами Грузии являются христиане-картвелы и что всех остальных надо считать более или менее желанными «гостями», придавали новой идеологии фашистский оттенок. Даже языковеды, до тех пор пользующиеся заслуженной международной репутацией, например Тамаз Гамкрелидзе, оказались приверженцами нелепых теорий, по которым изначальный «абхаз» относится к исконно грузинским племенам, а сегодняшний абхаз, «апсуа», — это обманщик, только что переселившийся из-за Кавказского хребта.

В октябре 1989 года Костава, возвращавшийся в Тбилиси из Кутаиси, погиб в аварии. Его похороны стали поводом для очередной демонстрации: без вдумчивого и осторожного Коставы Гамсахурдия вышел из-под контроля. Ему помог новый президент Чехословакии Вацлав Гавел, добившись для него иммунитета от ареста и представив его Борису Ельцину. У грузин появилась надежда на «бархатную» революцию чехословацкого типа. В марте 1990 года Национальный форум подготовил план свободных выборов в многопартийный парламент, бескровного роспуска всех коммунистических организаций и народной независимости. Хаотичный распад СССР — инфляция, обесценившая сбережения и пенсии, закрытие заводов, брошенные на произвол стихии пашни — обрек экономику на гибель. Само общество раскололось, исчезли блюстители закона и порядка. Политические и криминальные шайки, которые трудно было отличить друг от друга, разграбливали склады оружия. Джаба Иоселиани, вор в законе, ставший ученым-востоковедом и преподавателем драматургии, основал дружину Мхедриони («Боевики»), которая якобы должна была укрепить независимую, этнически вычищенную Грузию. Мхедриони нервировали Гамсахурдия, который уговорил политические организации — свою Хельсинкскую группу, Общество святого Ильи [Чавчавадзе], Общество Коставы и другие — объединиться вокруг Круглого стола под его председательством. Мхедриони воссоздали эмигрантское фашистское общество Белого Георгия, но пока защищали Национальный форум. Поклонницы Гамсахурдия, фанатичные женщины средних лет, одетые в черное, получившие прозвище Дедриони («Матери-боевички»), внушали страх, преследуя подозрительных «красных интеллигентов», на которых иногда набрасывались с ножницами.

Все это время Шеварднадзе поддерживал контакт с неофициальными вождями, тем самым помогая каждому дискредитировать остальных. Шеварднадзе предупреждал русских диссидентов, что Гамсахурдия — расист: в Праге и в Тбилиси Гамсахурдия осудили как врага национальных меньшинств. Но Круглый стол беспрепятственно шел к власти: блокировал железнодорожный узел в Самтредиа, где пересекались пути между Москвой и Батуми, и на два месяца лишил Тбилиси бензина и сигарет. Наконец 19 августа 1990 года грузинский Верховный совет не без давления со стороны московского министра внутренних дел провел закон, по которому, как того и хотел Гамсахурдия, свободные выборы дадут выигравшей партии неограниченную власть над страной. 28 октября 1990 года впервые за семьдесят лет свободные выборы в Грузии кончились тем, что Гамсахурдия получил более половины голосов и без малого две трети всех мест в Верховном совете, а коммунисты — 30 % голосов и четверть мест. 14 ноября 1990 года Гамсахурдия стал председателем Верховного совета и пообещал восстановить в пересмотренном виде Конституцию 1921 года.

В Грузии настал беспредел. Гамсахурдия, обращавшийся с министрами как с прислугой, не признававший своего невежества в экономических, дипломатических и военных делах, не умел управлять. Вооруженные шайки, не только Мхедриони, грабили дома и пешеходов, угоняли машины, похищали людей. Коммунальные службы перестали функционировать по мере того, как инженеры переставали работать на электро— и компрессорных станциях; инфляция обесценила рубль, и к оплате принимались только доллары. Больницы, школы, магазины, сельское хозяйство пребывали в бездействии. Правительство Гамсахурдия получало международную помощь товарами или деньгами, но большая часть шла в карманы чиновников и министров. Гамсахурдия временно примирился с дружинниками Джабы Иоселиани и Тенгиза Китовани (бывшего преподавателя рисования, а теперь вождя Национальной гвардии) и с самым влиятельным из молодых националистов, Гиа Чантурия. Гамсахурдия даже угодил публике, предоставив Илье II права автокефального патриарха.

Все были озабочены этническими вопросами. Абхазы избрали президентом Владислава Ардзинбу, неожиданно искусного и упрямого политика, который добился для абхазов, пятой части населения Абхазии, ведущей роли в местном парламенте. Абхазией управляли три интеллигента: Ардзинба, специалист по древним языкам Анатолии, археолог Юрий Воронов и историк Станислав Лакоба, один из немногих уцелевших родственников Нестора Лакобы. В Цхинвали осетины избрали председателем Верховного совета РЮО учителя-коммуниста Тореза Кулумбегова, с которым грузины расправились немилосердно. В декабре 1990 года, особенно лютой зимой, в Южной Осетии вырубили газ и электричество, а мхедриони угнали грузовики с продуктами, шедшие из Северной Осетии через Рокский туннель. В январе Кулумбегова пригласили в Тбилиси и посадили; грузинские дружины подожгли 117 осетинских деревень, осетины в отместку подожгли грузинские. Этническая чистка была доведена до кровавого завершения: выселение одного семейства кончилось опустошением целого края. Толпы беженцев шли кто во Владикавказ, кто в Гори. Население Южной Осетии сократилось почти вполовину. Кулумбегов сидел до декабря 1991 года, когда Международная амнистия добилась его освобождения; вернувшись на родину, он провел референдум и стал президентом никем не признанной республики. Такова была родильная горячка современной независимой Грузии.

23

Восстановленная независимость

Мне думалось, что раз грузины — жизнелюбы, раз, обладая чувством юмора, смогли сохранить сердце и старинный образ рыцарства, значит, остались индивидуалистами, скептиками и т. д. Значит, их невозможно поработить окончательно. <…> Вернулся, и оказалось, что это было иллюзией, что процесс ментального, психологического, словесного порабощения зашел слишком далеко.

Мераб Мамардашвили (Новое русское слово, 25 ноября 1995 г.)

31 марта 1991 года плебисцит сделал Грузию независимой. Гамсахурдия сразу начал агрессивно включать Абхазию и Южную Осетию, переименованную в Самачабло («земля Мачабели»), в единое государство, но по крайней мере успокоил Турцию, подтвердив, что никаких претензий на бывшую грузинскую провинцию Самцхе он не имеет. Вся страна была одержима безумным шовинизмом[367]: умеренно настроенных, например философа Мераба Мамардашвили, заглушали, даже умерщвляли. Кремль, озабоченный резней в Нагорном Карабахе, решил послушать Шеварднадзе и не вмешиваться, а остальной мир, озадаченный московской политикой и встревоженный этническим конфликтом, на время отказался признавать независимую Грузию. Правительство Гамсахурдия было парализовано неуправляемыми дружинами: пятитысячной национальной гвардией, приватизированной министром военных дел Тенгизом Китовани, Мхедриони Джабы Иоселиани, Белыми орлами Гиорги Каркарашвили, Белым легионом Зураба Самушиа, Лесными братьями Дато Шенгелаи, из которых последние три были откровенно бандитскими. В августе 1991 года (с 19 по 21), пока Горбачев сидел в плену в Форосе и ГКЧП совершал путч в Москве, Гамсахурдия трусил и пресмыкался перед Кремлем. Поразив путчистов, Ельцин принес Москве мир, а Кавказу хаос. Пригласив всех: «Берите суверенитета столько, сколько сможете проглотить», Ельцин позволил любому осколку империи суверенитетом подавиться. Гамсахурдия отреагировал, присвоив себе диктаторские полномочия, и враждебно настроенные толпы вышли на улицы Тбилиси. Он закрывал газеты, арестовывал бывших сторонников (в частности, Иоселиани)[368], изгонял из парламента коммунистов, бомбил Цхинвали и открывал огонь по демонстрантам: невменяемость президентской власти и криминализация его окружения обрекли Гамсахурдия. Белые орлы захватили телевизионную станцию, национальные гвардейцы начали бороться за президента и против него: боевики грабили и обстреливали город три месяца, до 22 декабря 1991 года, когда Китовани и Иоселиани, сбежавший из горевшей тюрьмы, подогнали танки, обстреляли бункер президента, сожгли архивы КГБ и МВД и 2 января 1992 года захватили власть[369].

В поисках некриминальной «крыши» Иоселиани и Китовани уговорили Илью II благословить их переворот. Затем они освободили осетинского лидера Кулумбегова и назначили премьер-министром Грузии коммуниста Тенгиза Сигуа, надзиравшего за первыми выборами 1990 года. Иоселиани в своих преступлениях не раскаивался: летом 1992 года, когда автор этой книги встретился с ним, у него на столе лежали фотографии 49 осетинских беженцев, расстрелянных из пулеметов. Гамсахурдия признал поражение после смерти 113 своих сторонников и улетел, сначала в Армению, а затем в Грозный, где его грузинское правительство в изгнании приютил генерал Дудаев.

Войскам Китовани пришлось спешить в Мингрелию, чтобы подавить мятеж мингрельских звиадистов. Пока Китовани был в Западной Грузии, он успокоил аджарцев и абхазов, пообещав признать их автономию: таким образом Китовани создал для Аслана Абашидзе, чуть ли не наследственного правителя Аджарии, доходное удельное княжество, которое просуществует еще десять лет. Подоспевшие мхедриони Иоселиани грабили и истребляли мятежных мингрелов. Под руководством, словами самого Иоселиани, «неизвестного художника и всем известного бандита», Грузия становилась парией в мировом сообществе.

Новорожденную республику выручило совпадение ее потребностей с потребностями Шеварднадзе. Несмотря на дружественные отношения с Ельциным, он уже стал лишним в российской политике: его возненавидели военные и КГБ за участие в развале СССР. 7 марта 1992 года Шеварднадзе прилетел в Тбилиси и был принят с радушием, тремя годами раньше немыслимым. Он сразу попросил патриарха Илью II быть его крестным отцом и крестился патриотическим именем Гиорги. Сначала он стал серым кардиналом в тройке Китовани — Иоселиани — Сигуа и за две недели, не сдержав обещания, вернуть Грузию в ельцинское Содружество Независимых Государств, добился для нее международного признания. В Грузии открылись посольства США, Германии, Великобритании и Турции. В почти вымершей экономике появились признаки жизни. Шеварднадзе оправдал прозвище Белого Лиса, слив дружины с национальной гвардией и создав единую постоянную армию: он заигрывал с народом, потребовав, чтобы русские покинули базы в Грузии и перестали контролировать границу с Турцией. Незаметно для тройки Шеварднадзе превратился из серого кардинала во всеми приветствуемого диктатора[370].

Новая грузинская армия, однако, была не в состоянии справляться с партизанами, оттеснявшими ее в Абхазии и Южной Осетии (в которой торговали оружием, наркотиками и поддельными долларами). Как только Шеварднадзе вернулся, Зугдиди захватил звиадистский Комитет нацонального неподчинения, убивший шесть солдат. При поддержке мингрельского ополчения и генерала Дудаева, прилетевшего из Чечни, на целый месяц в Зугдиди восстановилось правительство Звиада. Повстанцы к концу марта уже готовились вторгнуться в Картли: только с помощью тяжелых орудий и танков, переданных русским генералом Беппаевым, к 3 апреля Шеварднадзе и Китовани удалось подавить мингрельских звиадистов. В мае Шеварднадзе заключил мир, но в Тбилиси 13 июня автомобильная бомба, предназначенная Иоселиани, убила пятерых пешеходов. 24 июня телевизионную станцию захватили якобы звиадисты, которых с удивительной ловкостью и, судя по всему, с многочисленными жертвами переловили (инцидент был первым из ряда театральных событий, известных скептической публике как «Эдуард-шоу»). На следующий день толпа подожгла дом Гамсахурдия. Победоносный Шеварднадзе наладил отношения с Россией, уговорил Объединенные Нации принять Грузию и благословить миротворческий батальон из шестисот русских, пятисот осетин и четырехсот грузин, в то время как ОБСЕ отправила в Цхинвали наблюдателей.

К концу лета партизанское сопротивление в Мингрелии ограничилось ограблением поездов, и многие звиадисты отреклись от вооруженной борьбы: 4 августа 1992 года Шеварднадзе ввел в действие Конституцию 1921 года, лишившую абхазов всякой автономии. Возмущенные абхазы объявили, что восстановят советскую Конституцию 1924 года, признавшую Абхазию независимой республикой. После мингрельского восстания Южная Абхазия (район Гали) стала неспокойной. Когда Шеварднадзе отправил в Сухум министра внутренних дел, его вместе с чиновниками взяли в заложники. Шеварднадзе отправил в Абхазию три тысячи солдат под предлогом, что надо защищать железную дорогу, связывающую Россию с Грузией. 14 августа абхазы мобилизовались. Хотя звиадисты еще занимали такие мингрельские города, как Сенаки, абхазов они, к счастью, не поддерживали. Тем не менее вспыхнула кровавая гражданская война: грузинские морские десантники, заняв Гагры, отрезали Абхазию от России и затем осадили сухумский парламент. Когда абхазы освободили грузинских заложников, грузинские войска отступили, но оставили генерала Китовани городским комендантом. Абхазское правительство с президентом Ардзинбой бежало на север, в Гудауту, на русскую базу, откуда Ардзинба воззвал к северокавказским народам о помощи. Ответ оказался неожиданно положительным: приехали чеченцы, чьи прадеды оттеснили абхазов на побережье. В результате этого альянса грузин заставили вернуться из Гагр в Сухум, где Китовани поджег все абхазские культурные достояния — архивы, библиотеки, институты, ботанический сад[371]. На такое кровавое опустошение гражданское правительство не было способно ответить контрударом, и власть в Абхазии перешла к вооруженным людям, которым русские солдаты передавали оружие и давали советы. (В Осетии произошел аналогичный процесс, заменивший Кулумбегова боксером Эдуардом Кокоиты.)

В Абхазии предприняли покушение на жизнь Шеварднадзе, который, потеряв здравомыслие, назначил аджарского правителя Аслана Абашидзе вице-президентом. (Абашидзе, бывший мусульманин, по примеру президента сам обратился в христианство.) После выборов 11 октября грузинское правительство отправило сотни неопытных, но горящих патриотизмом юношей и девушек на смерть в Абхазию. Очередная абхазская атака, очередной клиффхэнгер в «Эдуард-шоу», чуть не убила Шеварднадзе. Пятьдесят беженцев погибли, когда грузины сбили вертолет. Ельцин предложил помочь при условии, неприемлемом для грузинских националистов, что Грузия вернется в Содружество. Секретарь ООН, Бутрос Бутрос-Гали, отправлял не войска, а наблюдателей. Несмотря на то что у них было вдвое больше танков и солдат, грузины вынуждены были покинуть Сухум. 29 апреля 1993 года, выбравшись живым из сбитого вертолета, Шеварднадзе взъярился на генералов: уволив Китовани, он сделал генералом двадцатисемилетнего капитана Гиорги Каркарашвили, который обещал с помощью своих Белых орлов истребить весь абхазский народ[372]. Наконец 20 мая при помощи Ельцина огонь прекратили, Абхазия получила автономию, и грузинские войска ушли. Последствия войны для Грузии оказались губительными: люди голодали, и, несмотря на замену русского рубля «купоном», бушевала инфляция и вымирала экономика.

Ардзинба и абхазы со своей стороны занялись этнической чисткой. В июле, когда грузинских солдат почти не осталось, абхазы осадили Сухуми и очистили картвельские (большей частью мингрельские) деревни на окраине города. Деревня Камани пострадала сильнее других: мужчин, женщин и детей мучили и хладнокровно убивали. Обе стороны предавались зверским безобразиям, расстреливая и обезглавливая даже пленных, которыми они по договору должны были обменяться. Около 220000 человек, бо2льшая часть картвелов, проживавших в Абхазии, сбежали; многие погибли от холода и голода на высоких перевалах. Шеварднадзе остался в Сухуме до 27 сентября, когда он согласился присоединить Грузию к Содружеству, в результате чего Ельцин прислал самолет, на котором Шеварднадзе смог вылететь в Батуми и оттуда вернуться в полностью деморализованный Тбилиси. За полтора года погибли 15000 человек. Около миллиона грузин уехали, большей частью в Украину и Россию, чтобы зарабатывать на хлеб; четверть миллиона беженцев из Абхазии и Осетии устремились главным образом в Тбилиси.

В середине сентября абхазско-грузинская война возобновилась, когда грузинские войска пытались окончательно подавить мингрельских звиадистов. Абхазы сбили два самолета, переправлявших беженцев, и наконец заняли разрушенный Сухум. Русские военные корабли охраняли абхазов от грузинских контрударов. 1 декабря 1993 года наступило новое перемирие, и Грузия лишилась всей Абхазии, кроме Верхней Кодорской долины, населенной сванами. Замечательно, однако, что на протяжении всех конфликтов, абхазы и грузины, работающие на Ингурской ГЭС, мирно сотрудничали: плотина находится в Грузии, а турбины — в Абхазии.

Мингрельские повстанцы, воодушевленные возвратом Звиада Гамсахурдия из Чечни 24 сентября 1993 года, возобновили мятеж: Зугдиди стал «столицей» легитимного правительства. Теперь Гамсахурдия поддерживал мингрельскую независимость, предложив разделить Грузию, как двумястами годами раньше, на две части. С помощью брошенного грузинами оборудования звиадисты захватили Поти и начали наступление на восток с таким успехом, что Шеварднадзе пришлось выпросить у России две тысячи элитных солдат, оружие и амуницию. Шеварднадзе решил не распускать мхедриони, а натравить их на мингрелов. 6 ноября Зугдиди сдался, а 1 января 1994 года правительство объявило, что Гамсахурдия покончил с собой в Джихашкари под Зугдиди. (Расследование, подтвержденное грузинским парламентом 24 февраля 2011 г., не оставляет сомнения, что на самом деле Гамсахурдия застрелили в затылок спецназовцы, судя по всему, русского «Вымпела»; свидетели утверждают, что незадолго до этого «самоубийства», на предложения министра госбезопасности Игоря Гиоргадзе взять Звиада, Шеварднадзе сказал: «Мне живого Гамсахурдия не надо».

Оперевшись на российские Вооруженные силы, Грузия не могла не подчиняться Москве[373]. 3 февраля 1994 года Ельцин отправился в Тбилиси с предложением коммерческой, военной и политической помощи и с готовностью уничтожить запасы русского ядерного и химического оружия, размещенного в Грузии. К этому времени Россия была встревожена собственными сепаратистами, особенно в Чечне, и до такой степени нуждалась в расположении Грузии, что поддерживала реинтеграцию Абхазии и Южной Осетии в состав Грузинского государства. В мае в Москве было заключено более прочное перемирие, и между сепаратистами и остальной грузинской территорией согласовали демилитаризованные зоны под надзором 2500 солдат из Содружества (большей частью из России) и 136 наблюдателей из ООН.

Шеварднадзе уже год двурушничал, потребовав как последний советский министр иностранных дел от США и воссоединенной Германии вознаграждения за услуги. Новый американский президент Билл Клинтон относился к нему не менее благосклонно, чем Джордж Буш и Джеймс Бэкер, но отказался вмешиваться в конфликты с Абхазией и Южной Осетией. Клинтон только подтвердил, что считает Россию ответственной за упрямство сепаратистов. Отношения между американцами и грузинами сплотил тот факт, что во главе командования американскими вооруженными силами стал Джон Шаликашвили, сын полковника грузинской армии в 1918–1921 годах. Россия была готова на любые меры, чтобы отвлечь Грузию от новой западной ориентации. Вечером 7 августа, агент ЦРУ Фред Вудрафф (Woodruff), который ехал вместе с главным телохранителем Шеварднадзе, был убит выстрелом в затылок. Грузинские агенты схватили Анзора Шармаидзе, случайно оказавшегося на обочине солдата, били его, пока он не признался в убийстве, и приговорили к пятнадцатилетнему заключению. (Юристы ФБР и семья Вудраффа без труда установили, что Шармаидзе никого не убивал, но несчастный отсидел свой срок.) За неделю до смерти к Вудраффу приезжал известный агент Олдрич Эймз, которого уже тогда подозревали в шпионаже. Бывший министр безопасности Игорь Гиоргадзе до сих пор не хочет говорить об этом деле[374].

Не только Америка, но и некоторые европейские державы начали — так же осторожно, как в 1918–1921 годах, — оказывать поддержку Грузии. Хельмут Коль давал деньги на восстановление промышленности, британцы посылали специалистов по разминированию, французы модернизировали производство коньяка и табака. Импортом металлолома и разрешением грузинам въезда на машине, чтобы продавать товары на рынках близлежащих городов от Сарпа до Трабзона, Турция выручала многие нищие грузинские семейства. Но грабежи и перестрелки в Тбилиси отбили у иностранных бизнесменов и дипломатов охоту обосновываться в Грузии.

Продолжать двойную игру стало невозможно, когда летом 1994 года 200000 демонстрантов вышли на улицу с громким осуждением прорусских демаршей правительства. Демонстрации превратились в беспорядки. Мхедриони отказались служить в армии. Шеварднадзе пришлось еще раз прибегнуть к помощи российского спецназа, чтобы очистить мингрельские леса от мятежников. Генерал Каркарашвили, «герой» абхазской войны и военный министр, получил серьезные ранения от разрыва бомбы: он сбежал в Москву (в самолете, которым он летел, была обнаружена еще одна — невзорвавшаяся — бомба) и начал работать в военной академии. От бомб и пулеметов погибли многие — и министры, и воры в законе, и 3 декабря тбилисский беспредел кончился убийством последнего популярного оппозиционера Гиа Чантурия, собиравшегося выступить на открытом собрании. (Его вдова Ирина Саришвили выжила и в парламенте с такой яростью обличила Шеварднадзе, что многие министры ушли в отставку.) В январе 1995 года, непонятно, по чьей вине — служб безопасности России или Грузии, мафии или сепаратистов, — погибло несколько высокопоставленных военных. Электростанции были выведены из строя бомбами; дружинники убивали, насиловали, освобождали заключенных грабителей. Шеварднадзе делал все, чтобы положить конец анархии. Он арестовал Китовани, уже замыслившего сумасбродную попытку отвоевания Абхазии; затем посадил Иоселиани и объявил мхедриони вне закона. Наконец Вооруженные силы Грузии подчинились Шеварднадзе, и генерал Грачев попытался втянуть Шеварднадзе в совместную кампанию против чеченцев и оставшихся грузинских мятежников. Отделавшись от Грачева, Шеварднадзе тем не менее в сентябре 1995 года сдался российскому премьер-министру Виктору Черномырдину и разрешил российской армии двадцать пять лет пользоваться грузинскими базами.

Несмотря на благодарность Буша и Бейкера, Шеварднадзе уже разочаровывал западных друзей и наблюдателей. Восстановив Конституцию 1921 года, отменившую смертную казнь, Шеварднадзе в мае 1994 года по приговорам, основанным на признаниях, выбитых пытками, расстрелял шесть человек, в августе — одного и в 1995 году не меньше семи (международные протесты заставили Грузию в конце 1996 года приостановить расстрелы). Основным источником доходов населения были денежные переводы от миллиона грузин, работающих главным образом в России (несмотря на введение визового режима), и от продажи в Турцию заброшенных заводов и металлолома. Когда Шеварднадзе в Тбилиси повесил новые троллейбусные провода, воры за одну ночь сняли их и вывезли в Турцию.

1995 год можно считать годом отчаяния. 29 августа взорвалась заложенная в автомобиль бомба, судя по всему нацеленная на Шеварднадзе. Министр госбезопасности Гиоргадзе вдруг объявил президенту войну и, не скрывая своих связей с российской ФСБ, улетел в Россию. Шеварднадзе понял, что все его противники исчезли и что можно наконец открыто вести прозападную политику. В сентябре 1995-го он заменил Конституцию 1921 года новым режимом, по которому президент решал все, а парламент только комментировал. Появились обнадеживающие министры нового поколения: Зураб Жвания, несмотря на армянскую и еврейскую кровь, энергией и блестящим умом добился главенства в монопольной партии Шеварднадзе Союзе грузинских граждан, а Нино Бурджанадзе принесла правительству семейное богатство и связи с бывшей советской номенклатурой.

С минимальной фальсификацией итогов подсчета команда Шеварднадзе получила 74 % голосов на ноябрьских выборах 1995 года. Грузия стала либеральной, относительно стабильной диктатурой, в которой Жвания играл роль спикера, а Бурджанадзе занималась проверкой законодательства. Страной управляли не вооруженные бандиты, а жулики-белоручки. Введение новой, привязанной к западным валюты лари остановило инфляцию. Но правительство не умело собирать налоги, а население платить не хотело. Государство финансировалось по средневековым обычаям: должности продавали — посольскую за $ 100000, губернаторскую — за $ 50000, инспекторскую в ГАИ — $ 5000. Откупщики быстро возвращали себе капитал, торгуя недвижимостью или контрабандой, освобождая арестованных, вымогая «штрафы». В больших городах электричество, газ и воду подавали с перерывами, деревня жила в темноте и холоде: на починку гидроэлектростанций или на покупку русского газа денег не было. Шеварднадзе ввез из Китая полмиллиона счетчиков, но, вместо того чтобы платить за газ и электричество, население предпочитало давать взятку, чтобы служащий отмотал счетчик назад. Бандиты, устраивая банкет, сначала собирались на подстанции, чтобы предупредить служащих не вырубать электричество.

Коррупция достигла невероятного масштаба. Миллионы долларов от иностранных доноров прикарманивали чиновники, вместо того чтобы купить мазут или муку. Семья Шеварднадзе подавала пример: племянник президента Нугзар, владелец казино, брал 10 % со всех отмытых в казино денег. Монополии и недвижимость продавались бизнесменам, неотличимым от воров в законе. Гаишники похищали бизнесменов по дороге из аэропорта и перепродавали заложников чеченцам в Панкисском ущелье.

Несмотря на явное безначалие, Европа и США расщедрились, так что грузины получали самый высокий в мире уровень помощи на душу населения. Международный валютный фонд и Европейский банк реконструкции и развития давали взаймы сотни миллионов долларов: некоторые проекты, например отстройка порта Поти, нефтепроводы Баку — Супса и Баку — Тбилиси — Джейхан, были успешно доведены до конца. Но мечта о воскресении древнего Шелкового пути, который бы сделал Грузию главной транзитной страной для торговли товарами и энергией с Китаем, была осуществлена только частично: проект служил средством заманивания в ловушку иностранных инвесторов, вкладывающих деньги в несуществующие дороги. Тем не менее было видно, что страна выкарабкивается из болота: по улицам больше не бродили вооруженные мафиози, не так часто уже вырубалось электричество, чуть-чуть уменьшилась безработица (хотя работу находили главным образом переводчики, водители и менеджеры гостиниц, обслуживавших иностранные неправительственные организации). За все это Шеварднадзе если не хвалили, то терпели.

Чтобы иностранцы не переставали поддерживать правительство, пришлось хотя бы сделать вид, что ведется борьба с коррупцией. В парламенте начали открыто обвинять министров в спекуляции бензином или хлебом; правительство или подавало иск за клевету, или объявляло бесполезные кампании. Были отменены некоторые законы (например, связанные с пропиской), позволявшие обогащаться коррумпированным чиновникам. И хотя налогообложение оставалось фиктивным, доноры были удовлетворены. По настоянию Зураба Жвания, были проведены законы, облегчающие работу иностранных неправительственных организаций, приводивших в порядок советами и деньгами судопроизводство, экологию, образование, здравохранение и права человека. Эти организации часто сталкивались с неумолимым упрямством: Нанули, жена Шеварднадзе, объявив, что лучше умереть на родине, чем жить на чужбине, запретила усыновление иностранцами грузинских сирот. Сам Шеварднадзе дотировал православие, которое раньше преследовал: он уговорил олигархов и воров в законе вложить миллионы долларов в постройку в Тбилиси нового Троицкого (самеба) собора. Илья II перешел от марксизма к мракобесию и, несмотря на то что в 1999 году вместе с Шеварднадзе пригласил в Грузию папу Иоанна Павла II, теперь сделался твердым противником экуменизма и толерантности в отношении католичества и протестантства. Грузинские священники руководили толпами, нападавшими на баптистов и свидетелей Иеговы. Тем не менее иностранные проповедники выигрывали, предлагая новообращенным не только спасение, но и муку, и подсолнечное масло.

В начале февраля 1997 года Шеварднадзе поехал с визитом к французскому президенту Жаку Шираку и добился обещания, что НАТО когда-нибудь примет Грузию в полноправые члены. Комитет Российской государственной думы по обороне отправил в Тбилиси генерала Льва Рохлина, утверждавшего, что лучшую гарантию грузинской безопасности дадут русские военные на закавказских базах. Шеварднадзе с лисьей изворотливостью нашел другой путь: вместе с Гейдаром Алиевым, азербайджанским президентом, он в конце года основал ГУАМ, альянс Грузии, Украины, Азербайджана и Молдавии (с кратковременным участием Узбекистана). Как в 1918–1920 годах, непримиримая вражда между Азербайджаном и Арменией делала невозможным объединение Закавказья, которого так желала Европа, но ГУАМ тем не менее пользовался поддержкой Запада.

В 1998 году гражданская война стихла: 9 февраля при ракетном обстреле бронированного «мерседеса» Шеварднадзе, убило двух телохранителей; президент получил легкое ранение. В мае последние лесные братья и партизаны Белого легиона напали на галийский район Абхазии, где жили преимущественно мингрелы. В октябре взбунтовался полковник-звиадист, но его отряд был отбит генералом Тевзадзе, ставшим в результате министром обороны. В Грузии наконец установились мир и стабильность, но страна подвергалась опасности раскола: Аслан Абашидзе, присвоив себе таможенные пошлины Батуми, превратил Аджарию в личное княжество, а армянским населением Джавахети фактически управляли русские военные. Дефолт 1998 года не только мешал России оказывать давление на своих уязвимых соседей, но и помог Грузии добиться серьезных уступок: в результате переговоров Россия в апреле 1999 года эвакуировала две военные базы — Вазиани вблизи Тбилиси и Гудауту вблизи Сухума — и даже отдала Грузии небольшую часть советского Черноморского флота. Шеварднадзе до такой степени приободрился, что стал открыто высказывать прозападные взгляды. Западные спецслужбы забрали советские ядерные запасы, оставленные в Грузии, и представители Клинтона, начав обучать и снабжать грузинскую армию, обсуждали расписание, по которому Грузия сможет присоединиться к НАТО.

Грузия занялась дипломатией. С Израилем ее уже связывали тесные узы, возникшие в результате то ли обманного представления, что Грузия, как Израиль, состоит из людей с высшим образованием, фермеров и военных и, окруженная, как Израиль, враждебными мусульманскими государствами, может так же быстро стать богатой и грозной, то ли потому, что евреи две тысячи лет жили в Грузии без притеснения или преследования, то ли из-за того, что в обеих странах теперь были общины евреев с двойным гражданством. Израильские бизнесмены, продающие оружие, стали чаще летать в Тбилиси. Отличные отношения были у Грузии и с Ираном, опять благодаря историческим связям и общине билингвов в Ферейдане, двадцати тысячам носителей языка, потомкам порабощенных шахом Аббасом в 1620-х годах. Грузия до сих пор остается уникальным посредником в общении Ирана с Западом; вдобавок Иран продавал газ и топливо, когда Россия отключала поставку.

С 1993 года Турция закрыла границу с Арменией не только из солидарности с Азербайджаном, но и потому, что турки не могли признать, что массовые убийства анатолийских армян в 1915 году являлись геноцидом. Единственный путь из Турции в Азербайджан теперь лежал через Грузию. Уговорив или заставив экологов замолчать, Грузия с энтузиазмом согласилась на прокладку нефтепровода Баку — Джейхана через свою территорию, чтобы Европа могла получать каспийскую нефть независимо от России. Потом, закрыв железную дорогу из Армении в Карс, спроектировали новую линию Баку — Тбилиси — Ахалкалаки — Карс. Грузия могла рассчитывать на доходы от транзита нефтепроводом или железной дорогой азербайджанских ископаемых и мечтать о поездках без пересадок прямо в Лондон. Благодаря новым доходам, несмотря на страшную заброшенность сельского хозяйства и промышленности, оживлялась гражданская и коммерческая жизнь. Но вопиющий обман и фальсификация парламентских выборов 1999 года возмутили всех, даже иностранных наблюдателей; очевидно было, что кандидатов интересовали только собственное обогащение и парламентский иммунитет. В следующем году на выборах единственным оппонентом Шеварднадзе оказался коммунистический ставленник Джумбер Патиашвили: на выборы вышло меньше половины населения, но Шеварднадзе объявил, что получил 80 % голосов от 76 % избирателей.

Никто не мог предвидеть, что у Путина, выдвинутого, чтобы заменить больного Ельцина, окажется такая железная воля. В октябре 1999 года Путин обвинил Грузию в том, что она помогает чеченцам сплотиться с земляками в Панкисском ущелье. На самом деле Грузия уже давно потеряла контроль над ущельем, но Путин заставил Организацию по безопасности и сотрудничеству в Европе вместе с грузинами патрулировать границу с Чечней и Дагестаном. Затем Путин ввел более строгий визовый режим с Грузией и, несмотря на официальный нейтралитет, выдал русские паспорта жителям Абхазии и Южной Осетии. Появились серьезные перебои в доставке газа и бензина из России.

Невзирая на враждебность нового русского режима, Шеварднадзе почувствовал себя достаточно неуязвимым, чтобы освободить своих злейших врагов, сначала Тенгиза Китовани, затем Иоселиани. (Иоселиани, сидя в тюрьме, писал воспоминания: в книге Три измерения он достаточно откровенно признается в том, что в Грузии перемешались политика, криминал и академическая среда.) Но дни Шеварднадзе как президента были сочтены: Зураб Жвания пригласил вернуться из США талантливого юриста Михеила Саакашвили, у которого под плотным западным лоском скрывалось элитарное советское образование, полученное в Киеве. Саакашвили, став министром юстиции, искал поддержки неправительственных организаций в борьбе за гласность и правопорядок. К ноябрю 2000 года Шеварднадзе разрешил схватку молодых радикалов со старой гвардией, уволив, а затем большей частью восстановив всех своих министров. Кризис не стихал, и в сентябре 2001 года Шеварднадзе ушел из собственной партии (Союза граждан Грузии), таким образом уничтожив ее. У Саакашвили появился советник Гига Бокерия (сын чемпионки мира по шахматам), который тщательно изучил тактику, позволившую молодежи в Сербии изгнать Милошевича. Организация Институт свободы подражала сербскому движению Отпор, основав студенческую организацию Кмара! («Баста!»), которая проведет революцию без кровопролития.

Когда 11 сентября 2001 года «Аль-Каида» нанесла США страшный удар, Путин напомнил президенту Бушу, что Грузия все еще скрывает в Панкисском ущелье международных террористов. Шеварднадзе понял, что любое совпадение американских и русских интересов может стать угрозой грузинской независимости: он сразу полетел в Вашингтон и предложил грузинское подкрепление для войн «долговечной свободы». Миссию Шеварднадзе подорвали министр госбезопасности Вахтанг Кутателадзе и Каха Таргамадзе, бывший сотрудник КГБ, а теперь министр внутренних дел. Министры вывезли на грузовиках чеченских боевиков из Панкисского ущелья в Верхнюю Кодорскую долину, откуда те напали на Абхазию. (Чеченцы, уже не союзники абхазов, с радостью набрасывались на любых российских подопечных.) Власть в Абхазии застали врасплох: президент Ардзинба страдал тяжелой мотонейронной болезнью, Воронова в сентябре 1995 года убили, скорее всего, грузинские агенты, а Станислав Лакоба ушел из политики и стал ученым-историком.

И Путин, и бывшие боевики, которые в Абхазии принимали решения, с яростью отреагировали на демарш Кутателадзе и Таргамадзе: в Абхазии провели мобилизацию, 8 октября был сбит вертолет ООН. Российские самолеты бомбили Верхнюю Кодорскую долину. Путин не шел ни на какие уступки: чеченцев Таргамадзе выгнали из долины. В ноябре русские самолеты бомбили Панкисское ущелье и спецназовцы совершили не один рейд на Грузию. Президент Буш, опасавшийся за закавказский нефтепровод, предложил увеличить грузинский военный бюджет на 200 %, так что Грузия вдруг стала четвертой из стран по объему американской военной помощи. Тем не менее к августу 2002 года грузинам пришлось очистить Панкисское ущелье от вооруженных чеченцев и даже согласиться (только на словах) восстановить железную дорогу из Сухума в Зугдиди, чтобы Армения могла получать помощь из России.

Владимир Путин, считавший, что распад СССР является самой великой катастрофой XX века, никогда не прощал Шеварднадзе его роли в этом распаде, даже когда в июне 2003 года тот приехал в Петербург отметить трехсотлетие города. Всю зиму и весну 2003 года Россия отрубала, то взрывами, то отказами чинить трубы и провода, поставку в Грузию газа, электричества и нефти. Когда Шеварднадзе начал заискивать перед НАТО, Россия предложила Абхазии зенитные ракеты С-300.

Шеварднадзе уже исполнилось 75, и, хотя он изредка отзывался на события с энергичной суровостью, чаще всего он отвечал на требования реформы и модернизации пожатием плеч и вопросом: «Что мы можем сделать? У нас государство несостоятельное». Коррупция и коммерческие манипуляции заражали всю страну: американская АЭС, уже пять лет старавшаяся навести порядок в поставке электричества, в 2003 году сдалась; доходы от импорта нефти прикарманивал военный министр генерал Тевзадзе. 25 февраля 2002 года Нугзар Саджая, глава президентской службы безопасности, которого подозревали в организации убийства Гамсахурдия, застрелился у себя в кабинете. Таким образом, каждый по своему разумению, Буш и Путин (не говоря уж о «молодых турках» среди грузинских министров) решили, что пора выбросить Шеварднадзе за борт. Выборы ноября 2003 года, когда состояние экономики показывало, что правительство спотыкается, были явно фальсифицированы: с помощью хороших специалистов по информатике даже обитатели тбилисских кладбищ голосовали за президента и его новую партию «За новую Грузию». У оппозиции, «Народного движения» Саакашвили, была более правдоподобная статистика, доказывавшая, что на самом деле Шеварднадзе проиграл. В этом отношении взгляды грузинской публики, Путина и Буша совпадали.

До сих пор успех переворота 23 ноября 2003 года, или Революции роз, совершенной Михеилом Саакашвили, Зурабом Жвания и Нино Бурджанадзе, часто приписывают американскому влиянию. В июле того года в Тбилиси прилетел Джеймс Бейкер, но не смог уговорить Шеварднадзе поменять курс; затем американский посол Ричард Майлз и неправительственная организация «Прозрачность» начали поощрять Михеила Саакашвили. На самом деле американцы довольно прохладно относились к «молодым туркам» среди грузинских политиков: зеленый свет Саакашвили дал Путин. Осенью 2003 года Путин отправил в Тбилиси, Батуми и Ереван своего неофициального представителя, Григория Лучанского, который переговорил со всеми главными действующими лицами. Кремль наверняка разделял скептицизм Бейкера относительно Саакашвили, но предпочитал иметь дело со сговорчивыми новичками.

Революция роз была театральной постановкой, начавшейся с торжественного кортежа автомобилей, следующих из Мингрелии в Тбилиси, и запасшейся гарантиями нейтралитета от армии. Затем толпа взяла штурмом только что «избранный» и благословленный патриархом парламент. В последнем акте Шеварднадзе, оглушенный свистками и шиканьем, ушел с трибуны, а Саакашвили подбежал, поднял оставленный Шеварднадзе стакан чая и выпил до дна. Шеварднадзе, не показывавший, какое почувствовал облегчение, вернулся в свою резиденцию с гарантией иммунитета, а Саакашвили, Жвания и Бурджанадзе, как рок-группа, играли на публику[375], раздавая толпе розы (такие непохожие на зажатый кулак, символ Кмара!).

Россия сразу выразила поддержку, отправив в Тбилиси министра иностранных дел Игоря Иванова, сына грузинки: Иванов выступил по-грузински, жест уникальный для московских властителей. Затем Колин Пауэл позвонил из Вашингтона, и Джордж Сорос пообещал финансировать реформаторов. На последующих выборах января 2004 года Саакашвили получил 96 % голосов, возможно, безо всякой манипуляции. Новый президент со свойственной ему гордыней принес присягу в Гелатском монастыре и сравнил себя с царем Давитом Строителем. Хотя у Саакашвили не было военной гениальности, глубокого ума, присущих средневековому царю, или даже благоприятной политической обстановки, у него оказалось достаточно смелости, чтобы составить кабинет из людей с опытом международной работы. Большей частью новые министры учились или работали юристами в США и в Европе. Саакашвили был женат на голландской переводчице и провел закон, разрешающий назначение иностранных граждан на министерские должности. Русско-грузинский олигарх Каха Бендукидзе ввел в Грузии экономику американского типа. Очаровав президента Ширака, Саакашвили смог назначить министром иностранных дел талантливую француженку грузинского происхождения Саломэ Зурабишвили, занимавшую ранее должность французского посла в Тбилиси[376]. Приватизация, проведенная Бендукидзе («Все продается, кроме совести!»), поощряла иностранных банкиров и чиновников Европейского союза, которые дали Грузии столько денег, что правительство смогло впервые за пятнадцать лет платить вовремя и сполна пенсии и зарплаты. Саломэ Зурабишвили вела с Кремлем переговоры с таким умением, что Россия начала выполнять с небывалой добросовестностью свои обещания. В марте 2004 года Путин приказал генералу Неткачеву, командующему российскими войсками в Батуми, больше не охранять Аслана Абашидзе: в последней попытке отделить Аджарию от Грузии Абашидзе взорвал мосты и железную дорогу, но, поняв, что и аджарский народ увлекся Саакашвили, сбежал на русскую военную базу и оттуда к своему другу Лужкову в Москву. Затем Россия согласилась на вывод из Грузии всех российских войск и даже выдала Грузии союзника Абашидзе генерала Романа Думбадзе. Зурабишвили и Жвания, судя по всему, дали понять, что, как только положение на Северном Кавказе наладится и если Грузия не прибегнет к насилию, Россия позволит ей вернуть себе Южную Осетию (никто в России, особенно ингуши и чеченцы, не хотел, чтобы объединенная в составе Российской Федерации Южная и Северная Осетия преобладала в кавказской политике), но Абхазия останется подконтрольным России государством.

Спектакль продолжался — Саакашвили на авансцене, Бурджанадзе в фойе, Жвания за кулисами. Уволили всю дорожную полицию: вместо крепких осетинских хапуг на «жигулях», появились вежливые девушки в «фольксвагенах». Никто не брал взяток (по крайней мере, наличными). Не только полицию, но и таможню и министерства таким же образом профильтровали: чиновников стало меньше, но им платили достаточно, чтобы они не брали взяток. По телевидению показывали, как арестовывают коррумпированных следователей и прокуроров. Железный министр внутренних дел Вано Мерабишвили ввел закон, по которому своим существованием вор в законе уже нарушает закон. Так как вор в законе должен по своим правилам всегда признаваться в своем титуле, их всех переловили: Мерабишвили хвастался, что главным экспортным товаром из Грузии в Россию были воры в законе. Электростанции починили, счета заставили оплачивать: больше не было перебоев с электроэнергией, и на улицах, хотя бы в Тбилиси, уже не валялся мусор.

26 января 2004 года в церкви Кашуети в Тбилиси Саакашвили официально реабилитировал Звиада Гамсахурдия, чтобы «покончить с разъединением в нашем обществе». Гамсахурдия был объявлен «великим государственным лицом и патриотом»; его тело приказали перезахоронить в Тбилиси, так как «покинуть могилу президента в зоне конфликта значит не уважать ни самого себя, ни своего народа». Улица в Тбилиси получила имя Гамсахурдия, и Саакашвили освободил звиадистов, заключенных Шеварднадзе в тюрьму в 1993–1994 годах.

Вначале Саакашвили поддерживал хорошие отношения с Кремлем и обещал восстановить железную дорогу из Абхазии в Армению. Он пытался склонить на свою сторону Эдуарда Кокоиты, пообещав полу-автономию для Южной Осетии и помощь с экономическим развитием, но Кокоиты, оказавшийся заложником осетинских националистов, не клюнул на приманку. В июле 2004 года осетинские милиционеры похитили пятьдесят грузинских полицейских, заехавших на территорию Южной Осетии. Саакашвили опрометчиво потребовал в ответ, чтобы русские убрали из Южной Осетии бо2льшую часть «миротворцев». Русско-грузинское согласие на этом завершилось: разрыв произошел, когда Саакашвили объявил, что Грузия присоединится к НАТО независимо от мнения России и что он отказывается «финляндизировать» свою страну. 18 августа вспыхнула двухнедельная стычка с осетинами, которую Саакашвили прекратил только после давления дипломатов. Путин уже стал непреклонным личным врагом Саакашвили, и новый лидер абхазов Багапш прервал переговоры с Грузией. Когда в декабре 2004 года Саакашвили недвусмысленно поддержал Оранжевую революцию в Украине, Путин поставил цель избавиться от него.

Вступив в конфронтацию с Россией и с сепаратистами, Саакашвили выигрывал в глазах грузинской публики. Но и с грузинами его медовый месяц заканчивался.

3 февраля 2005 года было объявлено, что премьер-министр Зураб Жвания с заместителем уполномоченного президента Грузии в регионе Квемо-Картли Раулем Юсуповым погибли от отравления угарным газом в наемной квартире, где собрались ночью, якобы чтобы сыграть партию в нарды. Телохранитель давал противоречивые показания, даже фотографии квартиры менялись (без окурков, с простыми окурками, с окурками, скрученными, как их скручивал Жвания) с каждым выпуском газет; тела торопливо предали земле, врачи-патологоанатомы и журналисты подвергались избиению или умирали таинственной смертью. Вызвали экспертов из ЦРУ, но они смогли проверить только иранскую печь и вентиляцию квартиры: в английском заключении ЦРУ говорится, что окиси углерода недостаточно (а в грузинском переводе «больше чем достаточно»), чтобы причинить смерть. До сих пор все, кроме поклонников Саакашвили, задаются вопросом, при каких обстоятельствах погиб Жвания — не в результате ли ссоры или потасовки в президентской резиденции? Но то, что последовало, — убийство Юсупова, установка иранской печи (с даже не просохшей еще штукатурой), нелепая фальсификация вскрытия (в желудке Жвания будто бы нашли остатки продуктов, которых он никогда не ел), неуклюжая попытка инсценировать гомосексуальное свидание, — объективному наблюдателю показалось бы вопиющим государственным преступлением. Известно, что после распада Советского Союза в Тбилиси КГБ оставил достаточно токсикологических материалов, чтобы служба безопасности могла легко симулировать смерть от инфаркта или угарного газа. Почти все министры, уволенные впоследствии Саакашвили, намекали, что Жванию убили.

Саакашвили начал работать больше с группой советников, чем с министрами, которых он увольнял и нанимал слишком часто, чтобы они могли войти в курс дела. Кроме Гига Бокерия, только Вано Мерабишвили, министр внутренних дел и госбезопасности, силовик, который осваивал огромную часть бюджета, оказался незаменимым. Именно Мерабишвили, расспространив часа через два-три после смерти Жвания информацию, что причиной смерти является угарный газ, намекнул, что лучше не вникать в дело, чтобы не опозорить близких фактом гомосексуального свидания. Гиорги Барамидзе, друг Жвания, продолжал пользоваться доверием Саакашвили.

Потеря умного и в отличие от президента толкового премьер-министра все-таки была менее катастрофична для правительства, чем отставка Саломэ Зурабишвили 19 октября 2005 года после ее протеста, направленного на подрыв президентом дипломатии и вмешательство парламента в назначение дипломатов. Те, кто не пользовался доверием Саакашвили, становились статистами в театре грузинского управления.

Каха Бендукидзе оставался у власти дольше других, до февраля 2009 года: благополучие страны зависело от его энергии и предприимчивости. Приватизация проходила очень быстро: всем было все равно, что государственные предприятия продавали нелепо дешево людям, которых разыскивал Интерпол: главное, чтобы Грузия теперь считалась «другом бизнеса», урезав бюрократию. Турецким компаниям отдали наземные пограничные пункты и два международных аэропорта Батуми и Тбилиси. По завершении приватизации Бендукидзе стал ректором экономического университета.

Другие реформы, несмотря на неотложность, воспринимались как нарушения прав. Александрэ Ломая, бывший директор Фонда Сороса в Грузии и министр просвещения до 2007 года, положил конец взяточничеству в университетах, где родители лентяев подкупали нищих доцентов: он ввел единый государственный экзамен и присоединил грузинскую систему образования к болонской — некоторым профессорам пришлось уволиться, пока они не защитили более внушительную докторскую диссертацию. Возмущенные профессора и родители заставили Ломая подать в отставку, но в результате высшее образование в Грузии стало на ноги.

Саакашвили иногда проявлял замечательную находчивость: чтобы заставить торговцев платить НДС, он ввел лотерею, по которой номер любого счета-фактуры и квитанции мог сделать покупателя богатым: люди начали требовать квитанции, что заставило торговцев платить налог. Но чаще всего внешний блеск прикрывал внутреннюю серость. Деревня была заброшена, и то, что осталось от советской промышленности, зависело от казахского или русского капитала, а туристические маршруты вели по асфальтированным бульварам и новым мостам к пятизвездочным гостиницам и средневековым городам, переделанным в диснейленды. Хорошие рестораны с «мерседесами» на парковке, изысканными фонтанами и безвкусными статуями отвлекали взгляд от ветхих домов и непроходимых дорог. Правительство Саакашвили равнодушно смотрело на культуру, но благодаря относительному благополучию появились издательства, писатели и читатели. Гордость Грузии — театр и кино — воскресали не так быстро. Но то, что скрывалось от публики, становилось все хуже. Уголовная и тюремная система, где полиция нередко выбивала признания, прокуроры действовали по наущению министров и судьи почти никогда не оправдывали, а выносили чудовищные приговоры — например, пять лет старику, взявшему валежник из государственного леса, — тюрьмы, битком набитые заключенными, — в 2012 году за решеткой оказалось 22000 человек, 0,7 % населения, — где заболевали неизлечимым туберкулезом: именно такой вопиющий скандал привел в конце концов к поражению Саакашвили на выборах. Нищие на свободе не имели доступа к лечению и, учитывая развал традиционной семейной сплоченности, пенсионеры часто недоедали и мерзли.

Иностранные советники либо не могли, либо не хотели критиковать. Некоторые, например американец Мэтью Брайза, становились платными лоббистами (в Брюсселе и Вашингтоне грузинское правительство наняло дорогостоящий пиар). Но пиар часто просчитывался: в поисках сочувствующих политиков Грузия ухаживала не за Обамой, а за Джоном МакКейном и Миттом Ромни. Однако лоббистам удалось заглушить в Америке голоса армян, пытающихся остановить прокладывание железной дороги Тбилиси — Карс, обходившей Армению (хотя США в конце концов отказались финансировать дорогу).

В мае 2005 года Саломэ Зурабишвили с помощью 250 миллионов долларов, полученных от американцев, удалось уговорить Россию эвакуировать, как было обещано, все войска из Грузии. Но Россия продолжала наказывать Грузию, отказывая грузинам в визах, запрещая ввоз грузинских вин и минеральной воды. (Эффект от запретов был минимальным: грузины летали без визы в Минск и оттуда на ночном поезде доезжали до Москвы; виноделы улучшили качество и начали продавать вино на западном рынке; и Грузия получила предлог, чтобы наложить вето на присоединение России к ВТО.) Россия объявила, что готова ответить на любую агрессию со стороны Грузии, так как 80 % населения Абхазии и Южной Осетии — обладатели российских паспортов (мобильные телефоны в Грузии вблизи границ сепаратистской территории уже сообщали «Добро пожаловать в Россию!»). На Кавказском хребте и Черном море российские Вооруженные силы начали военные маневры. 27 сентября 2006 года, публично депортировав четырех русских шпионов, Грузия усилила напряжение. Все пограничные пункты с Россией закрылись, и газ либо переставали подавать, либо продавали вдвое дороже. Европейские друзья Грузии советовали не реагировать, американские — как можно быстрее перейти под эгиду НАТО. Запад не хотел осуждать опрометчивых шагов Саакашвили даже осенью 2007 года, когда по тогдашнему независимому каналу Имеди уволенный военный министр Иракли Окруашвили сказал, что президент приказал ему организовать убийство олигарха Бадри Патаркацишвили. (Это настоящая «Хроника объявленной смерти», ибо 12 февраля 2008 г. совершенно здоровый 53-летний Патаркацишвили скоропостижно умер в Англии естественной, по мнению незнакомого с Кавказом следователя, смертью.) Окруашвили арестовали, заставили отречься от высказываний и признаться во взяточничестве и выпустили, получив с него в залог 10 миллионов долларов (с тех пор Окруашвили арестовывают и освобождают не только в Грузии). 7 ноября 2007 года была разогнана толпа демонстрантов, а потом телестанция Имеди была взята штурмом и передана в руки друзей президента.

В местных выборах сентября 2006 года и в президентских января 2008 года Саакашвили, хотя бы в глазах иностранных наблюдателей, легко поддававшихся обману, получил мандат на агрессивную политику. В оппозиции участвовали, кроме настоящих идеалистов, разочарованные или уволенные министры и бизнесмены, заинтересованные в торговых отношениях с Россией: согласиться на единого кандидата, способного повлиять на общественное мнение, или просто сочинить толковый манифест, они не могли. Хуже того, после победы Саакашвили никто в парламенте или в СМИ не хотел освещать деятельность тех, кого один бывший министр называл «ночным правительством» Саакашвили.

В августе 2008 года назрел кризис. Благодаря внешней помощи и новому налогообложению Грузия ежегодно тратила на оборону чуть ли не миллиард долларов, на которые купила у Израиля и восточноевропейских стран (Запад предлагал только обучение и ручное огнестрельное оружие) зенитные ракеты и сторожевые корабли. Но воздушные силы Грузии были ничтожны, а новое оборудование — несовместимо со старым советским. С обеих сторон на границах сепаратистских территорий и Грузии собирались вооруженные силы. Весной Саакашвили хвастался, что овладел Верхней Кодорской долиной, которую Абхазия оставила местным сванам. Риторика становилась все громче. В феврале 2008 года западное признание независимости Косово не только возмутило Россию, но и оправдало в ее глазах признание независимости Абхазии и Южной Осетии; в апреле предложения НАТО на Бухарестском съезде принять Грузию в свой состав взвинтили напряжение. В Кремле шовинисты составляли планы раздела или даже полной аннексии Грузии; нешовинисты просто поняли, что, пока США завязли в Ираке и в Афганистане, можно проучить грузинское правительство и свергнуть режим. Быстро отремонтировали железную дорогу от Сочи до грузинской границы; военные корабли пошли вдоль Черноморского побережья в сторону Поти, и на Северном Кавказе в армии отменили отпуска. Пятьдесят русских журналистов поехали в Цхинвали.

Саакашвили также счел момент благоприятным: Путин уехал в Пекин на Олимпийские игры, Джон МакКейн, которого грузины прочили в президенты, уже не раз заявлял о своей любви к Грузии и ее вооруженным силам. На самом деле западня была расставлена, и раздраженный зверек попался. Осетинские милиционеры ранили грузинских полицейских и убили трех солдат. Грузины в ответ открыли огонь. Кондолиза Райс и дипломаты умоляли Саакашвили сдержаться, но 117 американских военных советников, никому не доложив, не помешали грузинской армии, надвигающейся на Цхинвали. (Может быть, им было любопытно узнать степень грузинской и русской боевой готовности.) Южные осетины уже эвакуировали женщин и детей на север. 6 августа грузины обстреляли Цхинвали ракетами «Град». На следующий день 16000 солдат и 150 танков пошли в наступление, главным образом для вторжения в Южную Осетию и для того, чтобы укрепить абхазскую границу. В Цхинвали гибли и русские солдаты, и мирные граждане. Почему-то грузины не перекрыли Рокский туннель, и русские подкрепления без труда проехали с севера. Чеченские дружинники с диким энтузиазмом подоспели «помочь» осетинам, которых они до этого всегда ненавидели, и разграбить грузинские села. 360 русских танков и 320 самолетов смели грузинских солдат. Возмездие благодаря плохим средствам коммуникации русских и хорошим зенитным батареям грузин пришло через несколько дней, но тем временем русские корабли, самолеты и танки систематически разрушали дорогостоящее грузинское оборудование, перекрыли единственные железную и автомобильную дороги, связывающие Западную Грузию с Восточной. (Русские щадили, однако, электрические провода и заводы, в которые был вложен русский капитал.) 20000 грузинских крестьян, изгнанных из Южной Осетии, подверглись насилию, грабежу и убийству от рук осетинских и чеченских дружинников, а осетинские крестьяне в свою очередь натерпелись от рук грузинских солдат. Над Тбилиси летали военные самолеты, но бомбили только старый аэропорт. 10 августа с разрешения русских офицеров абхазы пересекли реку Ингури и заняли Зугдиди и Сенаки; абхазский отряд очистил Верхнюю Кодорскую долину от всех обитателей.

Саакашвили, увидев, что армия сокрушена, морской и воздушный флот истреблен и русские орудия могут обстреливать столицу, на грани нервного срыва вызвал из Ирака 2000 элитных солдат, обученных американцами (президент Буш не прерывал отпуска). Без усилий секретаря ООН Пан Ги Муна, секретаря НАТО Хавьера Соланы и секретаря ОБСЕ Александра Стубба никто не согласился бы прекратить огонь. Эка Ткешелашвили, министр иностранных дел, как и некоторые другие министры, назначенные не за профессионализм, а за внешние данные, не справлялась с заданием; европейцы пререкались — Польша и Прибалтика считали виноватой Россию, Италия и Германия — Грузию. Не будь предприимчивых французов, Николя Саркози и его министра иностранных дел Бернара Кушнера, полетевших в Москву и затем в Тбилиси, август 2008-го мог бы кончиться так же плохо, как февраль 1921 года. Саркози настоял на шести пунктах: все они — отказ от насилия; прекращение военных действий; пропуск гуманитарной помощи; двустороннее отступление на первоначальные позиции; включение в международную повестку дня вопроса Абхазии и Южной Осетии — были неоднозначными, но спасительными. Громкое требование президента Медведева, чтобы Саакашвили ушел в отставку, на самом деле спасло президента в глазах грузинской публики: в Грузии критиковать Саакашвили мог только русский ставленник. Саакашвили вынужден был принять все условия Саркози: единственным возможным протестом оказался запоздалый выход из уже полумертвого Содружества Независимых Государств.

Несмотря на перемирие, границы Южной Осетии постепенно расширялись, включив грузинские районы, раньше подчиненные Тбилиси: Ахалгори получил свое советское название, Ленингори, и грузинские граждане проходили через русские КПП. 26 августа Россия признала Абхазию и Южную Осетию независимыми республиками и добилась их признания Венесуэлой, Науру, Никарагуа и (до 2011 г.) Вануату. Русские коммерческие интересы сразу одержали верх в обеих странах. Неразрывно связав будущее с Россией, не все абхазы приняли новый статус с радостью, а Южной Осетии не давали ни объединиться с Северной Осетией, ни стать частью России, чтобы не вызывать протестов у ингушей. Европа и США за закрытыми дверями упрекали Саакашвили в безответственности и перестали обещать прием в НАТО. Грузии повезло в том, что мировой финансовый кризис только назревал: Европейский союз и США дали Грузии без малого два миллиарда долларов, чтобы восстановить разрушенные заводы, дороги и здания. В СМИ союзники Грузии продолжали притворяться, что Саакашвили просто защищается от коварной русской атаки, но независимые наблюдатели и доклад Тальявини, заказанный через год Европейским союзом, осудили обе воюющие стороны.

С поразительной самоуверенностью Саакашвили отметил победу: Тбилиси почти совсем не бомбили, Путин не выполнил угрозы «повесить его за гениталии». Но Грузия теперь играла уже второстепенную роль в политике Барака Обамы, и Турция со своей беспроблемной иностранной политикой, поддерживающая хорошие отношения с взаимно враждебными государствами, теперь стала идеальным покровителем Закавказья. Война отпугнула инвесторов: работы на железной дороге Баку — Тбилиси — Карс были заморожены на два года.

Грузия искала поддержки у других государств, прежде всего у Израиля, но новая грузинская политика, при которой правительство круто и задним числом штрафовало иностранных бизнесменов, придумав нарушения неизвестных законов, охлаждала энтузиазм иностранных бизнесменов. Неожиданным источником доходов стал Иран: Грузия оказалась страной, куда богатые иранцы могли без визы (по крайней мере, до июля 2013 г.) и без стеснений ездить отдыхать, лечиться или учиться. Занимая и тратя огромные суммы, грузинское правительство построило новые дороги, ведущие к туристическим достопримечательностям, например к пещерному монастырю Вардзия на армяно-турецкой границе, и к Местиа в Сванских горах.

Потерю Абхазии и Южной Осетии можно сравнить с ампутацией гангренозной руки: остальной организм от операции в конце концов здоровеет. Самые смелые журналисты даже намекали, что стоит признать независимость Абхазии, чтобы поддерживать связи и мешать стране полностью слиться с Россией. Граница остается полуоткрытой: крестьяне, проживающие в Мингрелии, ездят, несмотря на вымогательство абхазских дружинников, в Гали, чтобы собирать орехи со своих плантаций и продавать урожай в Зугдиди, где платят вдвое больше, чем в Сухуме. Огромную ингурскую гидроэлектростанцию отремонтировали, так что абхазы и грузины не только снабжают свои страны электричеством, но и делятся доходами от экспорта в Турцию. В 2010 году Россия построила расширенный пограничный пункт в Ларсе, чтобы открыть дорогу в Армению (ни один грузин не осмелится на своей машине ездить из Тбилиси во Владикавказ). Российский капитал все еще инвестировал в грузинскую инфраструктуру, и после 2010 года члены грузинской оппозиции и патриарх Илья II начали ездить в Москву и даже пожимать руку российским власть имущим.

Риторика президента и его озлобленные припадки не прекращались. В марте 2010-го после его выступления по телевидению объявили о якобы грядущем втором российском нашествии: тысячи граждан поверили вещанию, впали в панику, сели в машины и помчались к азербайджанской границе. 26 мая 2011 года полиция набросилась на демонстрантов, избила нескольких до смерти и затем арестовала четверых фотожурналистов за «шпионаж».

На существенные проблемы экономики, особенно в деревне, не обращали внимания: до сих пор Грузия производит меньше 10 % чая и цитрусовых от объема тридцатилетней давности, а повышенные цены на импортные продукты почему-то не стимулируют сельское хозяйство: наоборот, правительство закрыло тбилисские рынки, так что граждане покупают помидоры и салат, выращенные в Турции.

Министры сельского хозяйства придумывали все более нелепые проекты: крокодиловые фермы, чтобы производить сумки; приглашение фермеров из Южной Африки или Панджаба для заселения и обработки оставленных под паром земель картлийских и кахетинских крестьян. Когда европейцы потребовали от полиции большей прозрачности, министр внутренних дел Вано Мерабишвили построил новые участки со стеклянными стенами, выставляющими полицейских на обозрение, как проституток в голландском борделе. Гиорги Угулава, молодой мэр Тбилиси, чинил трубы, пек хлеб, заправлял автомобили, как будто политика — реалити-шоу.

Тем не менее СМИ пользовались достаточной свободой, чтобы показать программу, разоблачавшую нестыковки в официальной версии гибели Жвании. Судя по книгам, продаваемым в книжных лавках, — Майн кампф Гитлера, Государь Макиавелли, — грузинская публика еще склонна к крайним взглядам. Новая проза, однако, показывает, до какой степени молодое поколение становится европейским: в романе Последний звонок Лаша Бугадзе школьники сопротивляются влиянию учителей и родителей, молодые избиратели не хотят слушать дешевой риторики.

Парламентские выборы 2012 года стали значительной вехой в истории Грузии. Впервые старое правительство после справедливых выборов без споров и трюков уступило место новой партии. До выборов вспыхнул громкий скандал, когда все смотрели видеофильм, показывающий, как тюремные надзиратели мучают и насилуют заключенных. Это привело к отставке (а затем аресту) министра внутренних дел и к массовым демонстрациям (в Грузии, как нигде в мире, судьба заключенных вызывала сочувствие у публики, так как почти каждый человек имел арестованных родственников или знакомых). Тем не менее мало кто ожидал, что выборы выиграет олигарх Бидзина Иванишвили и его многопартийная коалиция Грузинская мечта и что Саакашвили великодушно смирится с результатами. По новой Конституции власть перешла от президента к парламенту и выбранному победившей партией премьер-министру. Иванишвили, несмотря на щедрую благотворительность (от реставрации Батумского ботанического сада до поддержки одиноких пенсионеров), внушал многим опасение тем, что якобы представляет интересы Кремля[377]. Волна арестов бывших министров весной 2013 года, часто за незначительные нарушения закона, пахла мстительностью. К тому же многие реформы Саакашвили, и хорошие, и плохие, были отменены; президента без нужды унижали, вырубив электричество в президентском дворце и уволив почти всех им назначенных послов. Осенью 2013 года, когда стало ясно, что с Россией вступили в переговоры, добившись возобновления экспорта вина и минеральной воды, но не примирившись с российскими нарушениями территориальной целостности и не поменяв курса на Европу, оппоненты Иванишвили успокоились. Строится, хотя медленно, железная дорога в Карс, экономическая, экологическая и иностранная политика пусть не улучшилась, но и не стала хуже. Самым положительным достижением нового правительства является то, что амнистией и пересмотром дел смогли освободить половину всех заключенных в грузинских тюрьмах. Президент Гиорги Маргвелашвили, избранный после почти безупречных выборов 27 октября 2013 года, вряд ли повлияет на будущее, а новый премьер-министр, молодой Иракли Гарибашвили, к концу 2015 года уступивший место более представительному и независимому Гиорги Квиркашвили, делал вид, что выполняет задания Иванишвили. Главное достижение последних лет — реализм ожиданий: никто уже не верит, как уверял народ Саакашвили, что Грузия станет похожей на Израиль и еще менее на Сингапур или что грузинская армия, как обещал почти каждый грузинский политик, через год отвоюет Сухум.

Приложения