Грех бессмертия Маккаммон Роберт

1

У Черного моря, 1965

Женская тень, упавшая на план, а с него на складной металлический стол, заставила мужчину поднять взгляд.

Воздух был полон густого запаха жары, пыли, пота и сладкого турецкого табака. Солнце припекало. Его лучи падали на тощих, изредка лающих собак, забредших к укрепленному бревнами котловану, и мух, которые кружили над людьми, норовя укусить незащищенные места. И если бы над котлованом не было поддерживаемой большими бревнами крыши из гофрированной жести, солнце уже давным-давно свело бы людей с ума.

От главного котлована, прямоугольника с понижением от пяти до двадцати футов, огибая здания и груды битых камней, во все стороны расходились траншеи.

Слышался шум работ: удары камнедробилок, скрежет лопат, отбрасывающих щебень и землю. Вдруг ветер, пересекая впадину, принес соленый запах Черного моря. И это было как дыхание другого мира. Стоял жаркий июль, и солнце напоминало сияющий глаз на лазоревом лице циклопа.

— Доброе утро, — слегка наклонив голову сказал доктор Водантис, приветствуя женщину. От жары на мешках под его темными глазами выступили капельки пота. С виду ему было лет тридцать шесть. Так как в отеле «Империал», расположенном в четырех милях отсюда, в Караминьи, было очень жарко, то ничего не оставалось другого, как убежать от небесного пекла сюда, на природу, в холмы.

Его шляпа выгорела и покрылась пылью, хотя костюм цвета хаки, по сравнению с одеждой остальных, и отличался чистотой.

Женщина кивнула в ответ. Она была крепкая и высокая, со смугловатым лицом, обрамленным хорошо ухоженными, слегка вьющимися и абсолютно черными волосами. На ней были старые джинсы, коричневые рабочие ботинки, хлопчатобумажная блузка и простенькая золотая цепочка на шее. За плечами виднелся рюкзак цвета зеленых оливок.

— Посмотрите, это то, что я хотел вам показать, — сказал доктор Водантис, наклонившись к своей молодой ассистентке, и протянул ей один из планов. — Траншеи и центральный котлован отмечены непрерывными линиями, а прямоугольники и круги — пунктиром. — Он провел пальцем вдоль одной из траншей. — Здесь. — Палец указал налево и коснулся квадрата, изображенного прерывистой линией со знаком вопроса в центре.

— Это, возможно… несколько сот ярдов от амфитеатра. Один из турецких рабочих обнаружил его вчера утром.

Еще один мужчина пристально наблюдал за ней. Ее глаза ошеломляли, сияя загадочными сапфирами на смуглом сужающемся лице. Вдалеке громыхал бульдозер.

— Я вижу, — сказала наконец женщина. — Вход? Но куда?

— Как далеко он простирается в гору, мы пока еще не знаем, — сказал доктор Водантис. — Ассистент доктора Маркоса вползал в него вчера. — Он бросил взгляд на доктора Маркоса, сухопарого мужчину с копной белых волос и щетинящейся бородой.

— Но только на четыре метра, — сказал доктор Маркос, обращаясь к женщине. — Я велел ему вернуться, поскольку мне кажется, что туннель еще слишком опасен для исследований. Потолок неустойчив. Необходимо установить гидравлическую опору, прежде чем мы пошлем кого-либо туда… Что он нашел? Там идет постепенный спуск, и туннель сужается. — Доктор посмотрел на женщину. Он старался не отводить взгляд, но это было трудно, поскольку в этих женских глазах была такая пронизывающая… энергия. Он хорошо ее знал. Он работал с ней три года на раскопках на Крите, и хотя ему не нравилось, как она работает, он уважал ее интеллект. Он видел уже такое огненное отражение в ее глазах однажды ночью, когда звезды висели на небе, как на огромном гобелене, и голоса призраков слышались в коридорах разрушенного замка. Тогда на ее лице, оттеняя все его особенности, застыла какая-то таинственность и пугающая решимость. И он подумал в тот момент, что паучья рука жреца легла на ее плечи.

— Прежде чем я пошлю кого-либо из моих людей туда, — сказал он ей, я должен обеспечить безопасность. Любое неосторожное движение — и камни погребут под собой этот туннель. В конце концов, — он слегка улыбнулся, в то время как лицо женщины оставалось безразличным, — все, что находится там с 1200 года до нашей эры, может еще немного подождать. — Он оглянулся, ища поддержки.

— Приблизительная дата, — сказала спокойно женщина. — Мне, как археологу, представляется, что вы могли бы — при желании — взять на себя необходимый риск.

— Необходимый. О, это ключевое слово, — доктор Маркос вытащил поцарапанную вересковую трубку из нагрудного кармана, чиркнул спичкой и зажег уже приготовленный в ней табак. — А если выяснится, что это просто естественная пещера, не имеющая вовсе никакого отношения к этим руинам? Кроме того, там запросто можно заблудится. Стены из твердоскальных пород, запутанные проходы сквозных лабиринтов. Оттуда ни один человек не найдет обратной дороги. Я вообще не нахожу здесь ничего особенного, что бы заслуживало столь поспешного и опасного исследования. — Он коснулся другого квадрата на плане. — А теперь здесь, где было найдено оружие.

— Я не согласна, — спокойно сказала женщина. — Я утверждаю, что город был выстроен в виде семи кругов вокруг горы по двум причинам: в стратегических целях, на случай атаки и…

Доктор Маркос поднял брови, табачные кольца вились вокруг его головы.

— …как защита того, что лежит внутри туннеля, — сказала она.

— Чистейшее предположение, — сказал доктор Маркос, слегка улыбаясь.

— Очень сожалею, но я вынужден присоединится, — добавил доктор Водантис.

— Вы можете не соглашаться со мной, — сказала она, — но я имею право верить в то, в чем предчувствую истину. Доктор Водантис, я бы хотела увидеть все прямо сейчас. — Не дожидаясь ответа, она повернулась и начала спускаться вниз к котловану по направлению к траншеям. И каждый ее шаг был как бы шагом назад во времени.

Вокруг толпились группы турецких и греческих рабочих, старательно раскрывая выщербленную временем кирпичную кладку. Видны были столы с кусками известняка и фрагментами камней, каждый из которых представлял собой часть загадки этого древнего места. На дальней стороне котлована из земли выходила каменная лестница. Доктор Водантис уже вышагивал перед ней.

— Сюда, пожалуйста, — сказал он, входя в траншею, которая спускалась вниз под углом примерно тридцать градусов. По такой земле нужно двигаться очень осторожно, подумала женщина, следуя вниз за доктором Водантисом. Земля заставляла сжимать плечи, прерывать дыхание и уклоняться от резких соприкосновений — будь то порода или человек. Вдоль каждой из сторон шла кирпичная кладка, выступавшая все отчетливее сквозь желтую пыль по мере спуска. Можно было различить окна и дверные проемы, придавленные камнями и древними осколками. На одной из стен была огромная черная отметина, признак того, что здесь когда-то горел костер. Женщина остановилась и дотронулась до нее, ее глаза заблестели. А потом вновь она последовала за мужчиной в утробу времени. Кровь приливала к голове. Прямо над ней вместо потолка простиралось открытое пространство, и она могла видеть ослепляющее голубое небо и впереди зловещую цепь пурпурно-черных гор. Что-то темное показалось в поле ее зрения. Оно двигалось по направлению к ближайшему утесу. Это был орел, он летел к своему гнезду, осматривал изумрудную гладь моря.

— Смотрите под ноги, пожалуйста, — сказал доктор Водантис. — Стены здесь только что откопали.

Они обошли черный панцирь большого камня и продолжили спуск.

Кто бродил здесь до меня? — спросила она себя. Чья плоть и кровь проходила узкими коридорами этих развалившихся крепостей? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо прочитать отчеты о раскопках, изучить планы и фотографии.

Огромные крепостные стены опирались одной стороной на горы, а своим суровым лицом смотрели на Черное море. Кем построены? Этот город так и остался бы неизвестным, если бы не землетрясение в декабре, толчки которого превратили большую часть домов в Караминьи в груды камней и убили более тридцати человек. Теперь улицы Караминьи выглядели призрачными и безмолвными, так же, как и это древнее место. Расщелина в земле открыла одну из древних кирпичных стен, закопченную огнем, что уже говорило о потрясающей душу древней трагедии. Женщине это все было известно.

Только не надо надеяться, нет. Надежда содержит элемент боязни, страха, а она, как ей казалось была женщиной бесстрашной.

Внезапно она почувствовала, что горы клонятся к ней, подобно огромному дому из твердых скал. Туча мух жадно парила над ее головой так, как будто их коллективная генетическая память подсказала им о грудах гнили, высохших на солнце, разрубленных на куски воинах, когда-то павших в этих коридорах.

Слабый ветерок, наполненный дыханием смерти, подул на нее, но вскоре утих. Ей казалось, она слышит лязг оружия и резкий смех воинов, но это был только шум лопат, сгребающих камни, и шутливый разговор и смех двух студентов-добровольцев.

— Здесь, — сказал доктор Водантис. Там, где кончалась траншея, лежала куча больших острых камней. Она была отмечена мелом и накрыта листом чистого пластика. Двое молодых рабочих в джинсах и футболках были заняты расчисткой стен от земли. Они посмотрели вверх и приветливо кивнули доктору Водантису. Он продолжил путь по направлению к камнерезу. — Теперь вы можете увидеть, где было открыто отверстие, — сказал он женщине.

Женщина подошла к нему поближе. Это была темная треугольная дыра между двумя большими плитами. Протянув в нее руку, она ощутила каменные зазубрины, сходящиеся клином к потолку, и почувствовала нечто роковое. Она сняла рюкзак, развязала карман и вытащила пластмассовый фонарь. Включив свет, внимательно рассмотрела туннель. Он тянулся вдаль, за пределы света фонаря, как пустая глазная впадина, ведущая в черную глубь разрушенного временем черепа. Блестели острые зубцы скал. Она увидела, что высота туннеля приблизительно два фута, ширина чуть больше ширины ее плеч.

— Я должна попасть внутрь, — сказала она через мгновение.

— Пожалуйста, не надо, — сказал мужчина, подходя к ней. — Я не могу позволить вам это. Подождите, по крайней мере, может быть, всего три дня. — Но она не могла этого услышать, поскольку уже пошла вперед. Еще до того, как доктор Водантис смог бы ее остановить, она, работая плечами, проскользнула в отверстие и затем оттолкнулась ногами. В следующее мгновение ребристая подметка ее ботинок исчезла в темноте.

— О, Господи! — забормотал доктор Водантис, покачивая головой из стороны в сторону. Он почувствовал на себе взгляды студентов-добровольцев и, повернувшись к ним, в отчаянии развел руками.

Внутри тесного туннеля женщина ползла за тонким лучом света. «Доктор Водантис дурак, — подумала она, — хуже, он такая же свинья, как и Маркос. Археологи?! И это на пороге открытия, способного потрясти мир. Это глупость — не взять на себя необходимый риск для познания истины, ибо если это истина, люди должны ее искать».

Она все углублялась. Стены и потолок были сложены из неровной скальной породы. Что-то зацепило ее за рукав, и в следующее мгновение она услышала, как рвется одежда. Дальше туннель поворачивал направо, и она почувствовала спуск по крайней мере в несколько футов. Над ней, подобно мифическому богу Вишну, нависала гора, всей своей сотней тонн, и она почувствовала холод и сухой крепкий запах самой скалы. Туннель постепенно сжимался, скала обхватывала ее плечи все теснее, пока не стала царапать кожу. Вдалеке она услышала голос и остановилась. Отражаемые, размытые эхом звуки достигали ее подобно океанским волнам. Это доктор Водантис, звал ее у входа в туннель.

Чтобы пробираться дальше, ей пришлось свести плечи. Перед ней, похороненное в тоннах камней, в обмане и лжи, перекрученное временем, лежало прошлое.

Через несколько метров ей пришлось остановиться, поскольку ее плечи стали скрестись обо что-то странное. Она осветила стену слева от себя и провела по ней рукой. Стена была сооружена человеческими руками. За тысячи лет до сдвига скал и землетрясения здесь был проход в сердце горы. Тайна покрывала это место. Карабкаясь вперед, она подумала, что может услышать могучий голос Ясона, отдающего приказы своим аргонавтам, громыхающую поступь Геракла, шагающего на битву, гром и лязг оружия воинов, сражающихся лицом к лицу в морской битве. В ее крови зазвучали древние песни. Даже холодок пробежал по ее спине, но не отвлекаясь, медленно работая, она продолжала свой путь. Впереди, в холодном свете фонаря, вырисовывалась другая дыра.

Воздух со свистом проходил сквозь зубы. Царапины на плечах кровоточили, но она проталкивала себя дальше. Вновь началось сужение туннеля. Проход был таким маленьким, что она не могла одновременно светить и смотреть в него. Но она почувствовала, как заплесневелый, сухой запах времени манит ее костлявым пальцем. Поняв, что из-за плотности воздуха ей трудно будет дышать, она решила двигаться быстрее. Она положила ладони на один из небольших камней, закрывавших путь, и попыталась его отодвинуть. Но он не пошевельнулся. Она повторила попытку. Это, должно быть, камень, отколовшийся от той тверди, в которой все это было высечено.

Поэтому она должна пройти в?.. Ее сердце застучало. Она сжала плечи и оттолкнулась. От усилия на лице выступил пот. Тяжело. Тяжело и очень жестко — нет пути. Ее плечи и спина болели. Она уперлась ногами в стену туннеля. Что-то сдвинулось. Она вздохнула, перевела дыхание и оттолкнулась вновь. Послышался шум камня, скребущего скалу. И когда она уже проложила дорогу, внезапно, как если бы кто-то с другой стороны неожиданно отбросил камни прочь, она упала вперед, не сумев удержать равновесие. Камни, большие и малые, со страшным шумом устремились вниз вместе с ней. Завеса из каменной пыли оседала на ней желтоватым туманом. Она уронила фонарь, открыла рот для крика, но камень ударил ее по локтю, и рука онемела. Подбородком она задела скалу, и зубы клацнули, поранив верхнюю губу. Она упала на ровную поверхность и в течение некоторого времени лежала неподвижно. Эхо падающих камней гремело вокруг нее, как марширующая армия. Пыль побелила ее волосы и тело, и сама она пахла потом и кровью. Прямо перед ней на каменном полу светился луч фонаря. Придя в себя, она подползла к фонарю, схватила его белой костлявой рукой и осветила ноги. Медленно посветила во всех направлениях. Ее глаза засверкали. Длинный зал с гладкими стенами. Паутина и пыль вокруг затемненных фигур. Она покинула тот мир. Мир автомобилей, небоскребов и огромных океанских лайнеров. И вступила в мир древностей — такой непохожий и ошеломляющий, что кровь стыла в жилах. И такая тишина. Такая полная, полная тишина. Она пошла вдоль зала, вздымая волнами пыль. На противоположной от нее стороне выступали какие-то фигуры. Статуи в рост человека, изображающие борьбу, бросания копья и удары мечом. Безразличные лица с пустыми глазницами смотрели на свет. «Прекрасно», — услышала она свой собственный голос. И голос эха: «прекрасно, прекрасно, прекрасно», и еще сотню раз и каждый раз слабее и слабее. Эти статуи были сделаны из светлого мрамора. И как только она подошла поближе к одной из них, играя светом по поверхности ее боевой одежды, она увидела, что они были…

Кровь закипела в ее жилах. Да. Да. Они. Они.

Фонарь задрожал в ее руке, заставляя танцевать сумрачные тени.

Через несколько шагов она увидела на стенах остатки фресок, изображавших батальные сцены, потрескавшиеся от времени, но все еще сохраняющие кое-что от оригинала, в том числе и цвета, красные, зеленые и синие. Воины поднимали свои мечи над павшими, огромные боевые кони растаптывали ряды закованных в броню врагов, лучники выпускали стрелы по направлению к солнцу. Свидетельствами кровавой резни были сломанные конечности; головы, снесенные с плеч; шеи, разодранные в клочья; рабы, закованные в цепи, увлекаемые следом за золотистыми конями. Удары ее сердца тяжело отдавались в голове, воздух был насыщен древними, тайными и страшными вещами, но она не могла себя заставить покинуть этот зал с его необычайной красотой и ужасом.

Ей показалось, что она слышит, как доктор Водантис снова и снова зовет ее по имени, снова и снова, но скоро его голос растворился в стенах, и она осталась одна. Она ступила вперед, в темноту, звук ее шагов отдавался эхом, словно кто-то следовал за ней совсем рядом, по пятам. Кто-то или что-то, избегающее света.

В дальнем конце зала свет фонаря упал на что-то тускло блестящее. Это была огромная, грубо отесанная каменная плита высотой до пояса. Женщина двинулась вперед, поднимая подошвами густо лежащую пыль, затем остановилась и направила свет вниз на пол. Вокруг нее были разбросаны груды металлических предметов, грубо обработанных, усеянных хлопьями ржавчины и распадающихся на куски, узнаваемые только наметанным глазом: рукоятка меча; что-то вроде наконечника копья; несколько поврежденных шлемов, один почти полностью сплющенный; остатки брони, покрытые рубцами, ржавчиной, валяющиеся горой в белой пыли. Луч фонаря выхватил зазубренные остатки лезвий боевых топоров, тускло отражающие свет. Затем луч упал на что-то, лежащее на полу. Это была кость. Далее среди оружия и пыли она увидела и другие кости — россыпь костей. Проломленный череп ощерился на нее. Она осветила фонарем пространство над костями и увидела, что стены и потолок густо покрыты черной копотью. Спотыкаясь, она отступила на шаг назад, вдыхая воздух с тяжелым и громким сопением.

Там, над черным камнем, выступал пьедестал, и на нем стояла фигура, руки которой были простерты к ней. Застывшая, чтобы вечно наблюдать за мертвыми. Глаза идола уставились на нее. Статуя была такая жизненная и такой тонкой работы, что женщина подумала на мгновение, что эти незрячие глазницы шевельнулись. Тени убежали от счета. И она теперь была уверена, что слышит, как ее окликают по имени. Доктор Водантис зовет ее из другого места и другого времени. Нет. Не доктор Водантис.

Совсем другой.

Шелест теней, обретающих форму, набирающих силу. Она набрала полные легкие воздуха, почувствовав его сладостную незнакомую горечь. Повернувшись, направила свет на почетного стража статуй. Они передвинулись? Они подвинулись ближе к ней? Не повернулись ли слегка эти головы на своих мраморных шеях? Одна из них — фигура, вооруженная луком, казалось, наблюдала за ней. Слепой белый взгляд прожег ее душу и опалил огнем.

Шепот. Ее имя, произнесенное где-то вдалеке.

Установленный над черным камнем — алтарем? — идол-хранитель, казалось, выжидал, и вокруг него пыль вращалась и кружилась, словно нечто живое. Голос теперь донесся до нее яснее, с холодным ветром, который выложил пыль в узоры. Эти узоры возникали, исчезали и снова возникали, как в калейдоскопе, создавая странные тени на пути распространения света фонаря. Язык был незнакомый, хотя нет, это был какой-то вариант искаженного греческого. Древний греческий диалект, наполненный нарастающей необходимостью и дикой грубой силой. Она не осмеливалась позволить лучу света попасть на пол, но удерживать его так, казалось, стоило огромных усилий. Она могла разобрать только отдельные фрагменты послания за этим оглушающим шумом в ее голове, подобным грохоту войсковых барабанов. Отступив назад от черного камня, от идола, установленного наверху, она покачала фонарем из стороны в сторону. Звук голоса усиливался, разделялся на множество голосов, мощных, беспощадных, раздававшихся эхом со всех сторон. Она направила свет на эти заколдованные лица, и тогда голос вернулся к ней снова, он нес в себе силу, которая заставила ее пошатнуться, упасть на колени, умоляя идола о помиловании. В этот момент ей показалось, что голова идола чуть-чуть повернулась, совсем чуть-чуть, и над его мраморными глазницами замерцало синеватое пламя и тут же исчезло.

В густых дымчатых складках пыли что-то двигалось, медленно выбираясь из огня. Силуэт, созданный из света и тени, пыли и камня, приблизился к женщине туманной походкой и остановился перед ней, расплываясь. На месте лица у него просматривались лишь темные очертания. Глазницы существа, ослепительно сияющие синим светом, словно горящие бриллианты, вспыхнули с такой силой, что голова женщины качнулась назад. Она почувствовала, как та же самая ужасная, устрашающая сила сжимает ее сердце, оставляя незащищенными кровяные сосуды, мускулы и кости. В сознании ее промелькнули века, и когда она попыталась крикнуть, то не узнала свой собственный голос. Фигура колыхалась, и призрачные очертания подобия руки скользнули по ее лицу, оставляя запахи пыли и сухой хрупкой древности. Затем пыль снова поднялась столбом, целый океан пыли, скрывшей от взгляда ужасные картины. У нее еще нашлись силы подняться на ноги и начать отступать прочь. Все ее чувства обнажились до предела. Голос — нет, много голосов, слившихся в один, — сейчас отступал, постепенно удаляясь за стену, через которую он проникал, и наконец совсем исчез.

Достигнув туннеля, она вползла в него и жадно пила свежий воздух до тех пор, пока ее легкие не были наполнены. Она ощущала какую-то странность в своем теле: ее нервы вибрировали, а мускулы сокращались, словно она потеряла контроль над ними. Ей захотелось заглянуть назад в пещеру, чтобы еще на одно мгновение увидеть внушительные фрески, черный камень и идола-хранителя, но проход был таким узким, что не позволил повернуть голову, и она начала отползать назад — туда, где доктор Водантис дожидался ее, по направлению к миру безумия и загрязнения, преступления и жестокости.

Голоса исчезли, но в глубине души еще отдавалось эхо, снова и снова, снова и снова.

Электрическое пламя синего цвета мелькнуло на короткий момент перед глазами женщины, и она начала возвращаться по туннелю обратно, туда, где ее ждали мужчины.

2

Вьетнам, 1970

Он был привязан за запястья и лодыжки грубой проволокой к койке. Обнаженный и распростертый, он лежал на жестком покрывале и ждал.

Пот сочился каплями и стекал струйками по всему его телу, и от этого койка под ним была такой же сырой, как та нора, заполненная дождевой водой, в которой он укрывался, пока мортиры не разорвали все джунгли вокруг него в черные клочья. Но это было хуже, потому что не было способа узнать, когда упадет следующий снаряд и какую цель он поразит. Одного за другим их извлекали из бамбуковых клеток: Эндикотта, Литтла, безымянного капрала, у которого была дизентерия и который все время плакал, Винзанта, Дикерсона и теперь его. Он не хотел быть последним. Он хотел бы, чтобы с этим было покончено, потому что он слушал их крики, когда их кидали обратно в клетки, словно кули, заставляя их стонать и плакать или содрогаться всем телом, словно зародыши, чтобы избежать невыносимой реальности пытки.

Он молился Богу, чтобы он не был последним. Но услышав его молитвы, Господь, должно быть, рассмеялся и отвернулся от него.

Потому что настало время одиночества и ожидания.

Он попытался привести в порядок свои воспоминания, снова пережить их, чтобы увести свое сознание прочь из этой темной хижины, построенной из досок, окрашенных в черный цвет, и замаскированной зеленой сетью так, что она сливалась с джунглями. Он увидел лица матери и отца, сидящих в передней комнате их маленького домика в Огайо; снег, медленно падающий за окнами, рождественскую елку, только что срубленную и блистающую в углу украшениями. Его брат… нет, Эрик был мертв в том году, но все равно введи его в воспоминание, сделай все правильно, так, как это должно было быть. Как они пытают тебя? Побои? Введи Эрика в комнату, пусть он сядет у огня, он любил это делать, пусть хлопья снега, приставшие к его волосам и свитеру, медленно стаивают. Пусть огонь бросает свой отсвет на его лицо и на лица отца и матери. Нет, не побои. Других ведь не били, не так ли? По крайней мере не там, где проступали раны и шрамы. Воспоминание о рождественской елке расшевелило более свежие воспоминания. В том году его мать вязала зеленый свитер ему в подарок. Хотя он и знал, каким будет подарок, она завернула его в коробку с золотыми трубами на оберточной бумаге. Теперь пересчитай все трубы. Один. Два. Три. Но если они не били тебя, тогда как это было сделано? Он не видел пальцы у других; загоняли ли бамбуковые колючки под ногти или это было только в черно-белых военных кинофильмах? Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь труб. Отсвет огня лижет стены. В то утро далеко в лесу он и Эрик помогали своему отцу рубить дрова. Отец опустился на колени в снегу и показал ему тропу, которую выбрал олень, она вела под защиту холмов. «Прогресс заставляет их бежать», — сказал отец. — «Они знают, что города пожирают землю лесов и что это неправильно». Как же они тогда делают это? Зачем же они забрали его одежду? Почему они заставляют его ждать?

В свете огня Эрик — мертвый Эрик — очень медленно поворачивает голову. Его глаза белые и наполненные жидкостью, как светлые глаза той оленихи, которую отец однажды застрелил по ошибке в золотые дни осени. Его глаза невидящие, но они все же просверливают души как шрапнель и открывают секреты, таящиеся там.

«Ты сделал это», — говорит Эрик шепотом. Огонь потрескивает сзади него, словно звук, который издается при захлопывании стальной ловушки или колючая проволока, когда она лопается и вы понимаете: Пресвятой Боже, я попался. «Вы убили меня, потому что вы знали. Вы убили меня, и я не позволяю вам когда-либо забыть это». Это мертвое, знакомое и в то же время ужасное лицо ухмыляется. Зубы испачканы могильной землей.

«Хватит, Эрик, — тихо говорит мать, поглощенная своим вязанием. Прекрати этот разговор. Давай хорошо встретим Рождество».

Человек на койке задрожал, плотно закрыв глаза, потому что его усилия избежать пытки превратились в более глубокую, более ужасающую пытку, которую они могли когда-либо выдумать. Он потряс головой из стороны в сторону, пытаясь избавиться от заслонивших реальность образов. И они, словно картины, нарисованные исчезающими чернилами, начали растворятся в тумане.

— Лейтенант Рейд?

Эван сразу узнал этот мужской голос, принадлежавший вьетконговскому офицеру, высокому и гибкому, носившему всегда чистую форму, у которого вызывало отвращение даже подходить близко к пленникам, покрытым грязью. Он улыбался колючей улыбкой и глазами мог просверливать сталь: Улыбающийся Джентльмен, прозвал его Дикерсон.

Теперь этот человек появился в поле зрения Эвана. В свете единственной лампы его лысая голова блестела бисеринками пота. Он вытер свою голову белым носовым платком и слегка улыбнулся, глядя Эвану прямо в глаза. Скулы выступили на его лице, оставляя темные провалы. — Лейтенант Рейд, — сказал он, кивнув. — Наконец мы встречаемся без этих клеток между нами.

Эван ничего не сказал. Он закрыл глаза, чтобы не видеть это лицо, обведенное кружочком света. Не потому ли у него забрали одежду, что она была испачкана грязью и испражнениями, и Джентльмен мог бы быть оскорблен?

— Почему американцы находят силу в молчании? — мягко спросил Джентльмен. — Это недружелюбно. Ты же знаешь, что для тебя война закончилась. Зачем настаивать?.. Ну, хорошо. Я ожидаю, что ты будешь таким же, как и все сначала. Кроме молодого капрала, к сожалению, он слишком болен.

Эван заскрипел зубами.

— Мне бы хотелось кое о чем спросить у тебя, — сказал человек, изо всех сил стараясь правильно произносить слова. — Мне бы хотелось узнать тебя лучше. Хорошо?

Не говори, предупредил себя Эван. Не позволяй ему, не…

— Мне бы хотелось знать, откуда ты родом, где ты родился, — сказал Джентльмен. — Ты можешь сказать мне это? Ну, хорошо, где бы это не было, я уверен, что ты очень скучаешь по родным местам. У меня есть жена и две девочки. Прекрасная семья. А у тебя тоже есть семья? Лейтенант Рейд, мне не очень-то нужны монологи.

Эван открыл свои глаза и внимательно вгляделся в лицо человека, который стоял над ним. Еще глубже. Его взгляд пронизывал мускулы лица, вплоть до самых костей. Джентльмен улыбался как давно утраченный друг или брат. Собираясь с мыслями, Эван наблюдал за его лицом. Оно неожиданно начало изменяться и расправляться, как лицо восковой фигуры. Зубы удлинились и стали похожи на клыки. Глаза наполнились пронизывающей, горячей докрасна ненавистью, которая, казалось, хватала Эвана за сердце. Да. Это была настоящая суть человека, скрытая за фасадом улыбок.

— Видишь? — сказал Джентльмен. — Я твой друг. Я не желаю тебе зла.

— Иди к черту, — сказал Эван, тут же пожалев о сказанном.

Джентльмен засмеялся.

— Ага. Ответ. Нехороший, но ответ. Как вы поступили на военную службу, лейтенант? Были вы, как это называется, призваны? Или поступили на службу добровольно, из ложно понятого патриотизма? Это не имеет большого значения сейчас, не так ли? Я уверен, что это не много значит для молодого капрала. Боюсь, что он может умереть.

— Тогда почему же вы не пригласите врача? — спросил Эван.

— У вас у всех будут врачи для лечения ваших ран, — ровным голосом сказал человек. — У вас у всех будут хорошая пища, питье и настоящие кровати. Если вы покажете, что достойны. Мы не будем тратить время и усилия на тех, которые… бесполезны. Я надеялся, что вы покажете, что вы достойны лучшей участи, лейтенант, потому что вы мне нравитесь, и я…

— Лжец, — сказал Эван. — Я вижу тебя насквозь. Я знаю, что ты такое. — Он представил, как он, потрясенный и растерянный, стоит перед жужжащей камерой и отрекается от злобного милитаристического империализма Соединенных Штатов. Или они проведут его парадом по улицам Ханоя с веревкой на шее и позволят маленьким детям забрасывать его грязью?

Джентльмен подошел поближе.

— В этом нет смысла. Я могу сделать так, чтобы дела для тебя обстояли лучше или хуже. У нас есть к тебе некоторые предложения. Это действительно твой выбор. Я вижу, что ты боишься, потому что не знаешь, что тебя ждет впереди. Я этого тоже не знаю, потому что скоро дело будет не в моих руках. Здесь есть другой, кто желает причинить тебе вред. — Его глаза заблестели тигриным блеском. — Некто, владеющий искусством внушать страх. Теперь, лейтенант Рейд, почему бы нам не поговорить как цивилизованным людям?

Капля пота скатилась в глаз Эвана и заблестела словно фонарь. Он продолжал молчать.

— Ты так сильно ненавидишь себя? — мягко спросил Джентльмен. — Ну что же, мне очень жаль тебя. — Он еще секунду постоял над койкой и затем исчез в темноте, словно призрак.

И на долгое время — час? два часа? — все замерло.

Когда появилась следующая тень, она пришла тихо и остановилась в круге света над койкой Эвана, и он ее не сразу увидел.

— Лейтенант Рейд, — сказала фигура, голосом мягким, словно шелк, от которого по спине пробежал озноб. — Я хочу ознакомить вас с женской особью вида.

Эван моргнул. Проволока словно докрасна раскалилась на его запястьях и лодыжках, и он больше не чувствовал ни своих рук, ни своих ног.

Над ним стояла женщина-вьетконговка, одетая в аккуратную форму, с черным шарфом, обернутым вокруг шеи. Ее волосы были собраны в гладкий черный пучок, а глаза через миндалевидные щели светились холодным презрением. Она скользнула взглядом по его телу.

— Женская особь самая опасная, — мягко сказала она, — потому что наносит удар без предупреждения. Она кажется мягкой, слабой и лишенной целеустремленности, но это и есть основа ее власти. Когда приходит время, — она провела ногтем поперек его живота, и красный рубец медленно вспух, женщина не знает сомнения.

Она умолкла на некоторое время. Ее глаза оставались неподвижны, одна рука отошла от туловища и двинулась за пределы круга света.

— Способность женщины к мести и ненависти является легендарной, лейтенант, иначе зачем же мужчины пытаются контролировать и унижать их? Потому, что они боятся. — Рука вернулась назад, что-то свисало с пальцев. — Укус женщины может быть пыткой. И смертельным тоже. Например, вот этой. — Женщина покачивала над животом Эвана маленькую бамбуковую клетку. Здесь женская особь. Ты видишь? — В другой руке она держала заостренную бамбуковую палку. Она потыкала палкой в клетку несколько раз и заулыбалась. Что-то зашелестело внутри клетки. — Сейчас она получила ранение, которое зажжет в ней чувство мести. — Она ткнула палкой в клетку еще раз. Эвану показалось, что он слышит резкий крик, и струйка черной жидкости просочилась со дна клетки на пол. Не кровь, нет, но…

Яд.

— Если ты не хочешь говорить, — сказала женщина, — может быть, ты хочешь кричать… — Она щелкнула замком и, удерживая клетку в вытянутой руке, потрясла ею над телом Эвана, скорчившимся, покрытым пленкой пота.

То, что выпало на его бедро, выдавило из него вопль дикого ужаса.

Паук из джунглей, размером с половину его руки, покрытый гладкими зеленовато-коричневыми волосками. Черные глазки размером с острие карандаша искали источник своего мучения. Тварь заковыляла вперед, по пузырькам пота, поднявшимся вдоль по его бедру. Он приподнял голову, и глаза его наполнились диким ужасом, когда он увидел красную чашечку пасти паучихи в центре между черными щупальцами. Он хотел закричать и забиться, но последними остатками своей силы воли поборол это желание. Женщина отступила назад, свет переливался по ее плечам, он мог слышать шум ее прерывистого возбужденного дыхания.

Паучиха переползла на его яички и замешкалась там, ее глаза подергивались. — Слезай с меня, ты, сволочь, — выдохнул Эван, чувствуя, что его нервы начинают сдавать. — Слезай, слезай, слезай… — Паучиха поползла вперед через яички на живот сквозь лес светло-коричневых волос.

— Ты все еще желаешь молчать? — спросила женщина.

Паучиха начала вползать на грудь Эвана, ее черные глазки вращались во всех направлениях; на минуту она задержалась на его грудной клетке, попробовав на вкус его пот. Эван чувствовал, как колотится его пульс, и он мысленно закричал тем криком, который опустошил его сознание и поставил на границу черного безумия. Паучиха поползла вперед, наверх. По направлению к вене, которая билась у него на горле.

— Молчание убьет тебя, — прошептала женщина, завернутая в темноту, как в плащ; двигался только ее рот — такая же красная чашечка, как у паучихи.

Паучиха передвинулась к основанию его горла и остановилась. Капля жидкости просочилась на тело человека. Он почувствовал болезненно-сладковатый аромат яда, и его тело задрожало, вне его контроля.

Паучиха выжидала.

В следующее мгновение женщина шагнула вперед. Ее тень упала на мужчину на койке. И он почувствовал удушье. Она подняла руку — ту самую, с бамбуковой палкой, и ткнула ею паучиху. Раздался короткий вопль, и пополз густой кислый запах, паучиха зацепилась за горло Эвана. Он почувствовал подобное бритве прикосновение леденящей боли, затем липкую теплоту струящегося яда. Паучиха тряслась, изливая свою жидкость в белое животное под ней. Человек закричал в животном страхе и яростно забился в проволоке, паучиха засеменила по его шее, оставляя тонкий, коричневатый след, упала на пол и заспешила в темноту. Но женщина обрушила на нее свою туфлю и превратила в окровавленную массу.

Человек все еще вопил и дергался, кровь запятнала его запястья и лодыжки. В круге света появился Джентльмен. Он глядел на Эвана прищуренными глазами, выражающими любопытство. Его сопровождали два вооруженных солдата. Один из них осклабился.

Женщина была зачарована реакцией Эвана на боль. Ее язык высунулся и лизнул нижнюю губу. Эван приподнял голову, жилы на его шее напряглись, небольшая красная точечка отмечала место укуса паучихи. Затем его голова откинулась назад, а дыхание стало хриплым и прерывистым. Его зрачки закатились, и из-под полузакрытых век выглядывали два белых пятна, словно мраморные шары. Джентльмен сделал знак, чтобы проволоку ослабили.

— У одного, которого зовут Эн-ди-котт, есть возможности, — сказала ему женщина. — Также у другого, которого зовут Винзант. Они будут сотрудничать. Другие бесполезны. — Она коротко кивнула Джентльмену, наблюдая как двое других отвязывали американца, затем повернулась и исчезла в темноте.

Когда она ушла, вьетконговский офицер с отвращением поглядел вниз на раздавленного паука и содрогнулся. Использовать пауков было ее идеей. С тошнотворным отвращением он увидел, что пятно яда попало на его ботинок, и поспешил к себе, чтобы очистить его, пока не разъело французскую кожу.

3

В темноте, 1980

В темноте он прислушивался к отдаленному глухому звуку собачьего лая и недоумевал, почему этот звук вызвал мурашки на его теле.

Не потому ли, подумал он, что пес лает на кого-то? Или на что-то? Что-то, что крадется по полуночным улицам селения Вифаниин Грех словно воплощение божества мщения. Он слегка повернул голову, чтобы взглянуть на циферблат часов на ночном столике. Двадцать минут четвертого. Большая часть ночи еще впереди, самая тихая, когда кошмары дрожат на границе реальности. Он выжидал, не желая возвращаться в сумрачный сон, потому что сейчас его терзал страх, и в желудке нарастал плотный комок напряжения, словно узел из переплетенных мускулов и внутренностей.

Он знал: если они придут за ним, то обязательно ночью.

Собачий лай резко оборвался, словно его поглотила земля. Человек лежал неподвижно под бледно-голубыми простынями, полосы лунного света, словно ленты мягко светящегося неона, натянулись по постели, проникая через раскрытые занавеси. Следующие несколько дней и в первый уик-энд в июне будет ясное небо, сказали в прогнозе погоды, однако ко вторнику вероятны ливневые дожди. Он увидел силуэт дерева в лунном свете, многоголовый силуэт, словно некая Гидра, раскачивался, шипел и поджидал его прямо под окнами. При следующем порыве ветерка он почти мог слушать, как эта тварь шепчет: «Выходи наружу, Пол, где ярко светят звезды и луна, где ночь глуха и где никто не увидит, как я разрываю тебя на кусочки».

Боже мой, подумал он неожиданно. Они идут за мной.

Нет, нет, прекрати это! Здесь ничего нет, кроме темноты, деревьев, лая псов и знакомых улиц деревни. Почему я не уехал сегодня? — спросил он сам себя. Почему я не сел в свою машину и не поехал в Джонстаун, взял бы номер в «Холидей-Инн», читал, смотрел телевизор, чувствовал себя в безопасности? Потому что ты не можешь быть уверенным, сказал внутренний голос. Твой дом здесь. Твоя работа здесь. Твоя ответственность. На прошлой неделе он отправился к доктору Мабри для лечения. Он откладывал это так долго, как только мог. Со времени смерти Илэйн три года назад он впал в летаргическое состояние и испытывал желудочные боли. Он был вынужден раскрыться, выплеснуть кое-что из накопленного внутри, дикого и запутанного. Доктор молча слушал, кивая там, где необходимо, глядя на него внимательно и озабоченно.

Я слышал щелчки в телефонной трубке, сказал он доктору Мабри. Как будто кто-то следит за моими разговорами. Я слышал их несколько раз, но очень слабо. И потом еще за мной кто-то крадется…

— Кто-то крадется? — Доктор Мабри приподнял бровь.

— Не каждую ночь, но я знаю, когда они там. У меня иногда бессонница, поэтому я не сплю, когда слышу шум.

— Вы когда-нибудь видели кого-нибудь, кто болтается вокруг вашего дома по ночам?

— Нет. Но угловым зрением я видел тени, когда выглядывал в окно. И еще. В конце Мак-Клейн-террас лает пес. Я знаю, что вам покажется забавным, что пес меня беспокоит, но это похоже на… раннее предупреждение. Пес видит и чувствует что-то… ужасное.

— Ну что же, — сказал доктор, — почему бы мне не прописать вам кое-какие таблетки, которые помогут вам уснуть? Наверное, вы слишком много работаете в банке и не получаете достаточно физической нагрузки; это может вызывать бессонницу. Вы уже знаете, что у вас за проблемы с вашей язвой. Не думаете ли вы снова заняться гольфом?

Слишком многое обосновалось внутри него, слишком много шумов и скелетообразных теней. Дождевые капли подозрения и беспокойства превратились в лужи, потоки, реки, океаны, волнующиеся под слабеющей дамбой. Давление, казалось, выворотит его желудок. Конечно, он поехал к Вайсингеру, но от него было мало помощи или совсем никакой. Вайсингер пообещал два раза в день курсировать на патрульной машине вниз по Мак-Клейн-террас.

— Мой номер есть в телефонной книге, и вы можете связаться со мной ночью, если что-нибудь произойдет. Вы согласны?

— Пожалуйста, — попросил Пол, — сделайте то, что в ваших силах.

Но он знал, что Вайсингер не найдет их. Нет, нет. Они слишком аккуратны и хитры, чтобы попасть в ловушку.

В его сознании крутилось одно слово: параноик, параноик, параноик, словно странный детский стишок, считалочка для прыгания через веревочку. «Ты позволяешь незначительным вещам слишком тревожить себя, Пол, — всегда говорила ему Илэйн, даже тогда, когда они жили в Филадельфии. — Научись расслабляться. Научись принимать вещи такими, как они есть».

Да. А теперь, они идут за мной.

Неожиданно ему страшно захотелось света. Резко щелкнув выключателем он зажег лампу на ночном столике и зажмурил глаза от яркого освещения. Мое зрение уходит от меня, подумал он, чувствуя новый приступ паники. Оно было ослаблено многолетним чтением мелкого шрифта в обращениях о займах. Он взял с ночного столика свои очки с толстыми линзами, надел их, отбросил покрывала и встал на пол. Он пересек комнату и выглянул в окно; на зеленой лужайке лежал прямоугольник желтого света из его собственной спальни. Изогнув шею, он поглядел направо и налево вдоль Мак-Клейн-террас. Темно, пусто, безмолвно, как в могиле. Темнее всего перед рассветом, подумал он, оглянувшись на циферблат часов. Переведя взгляд вновь за окно, он увидел мерцание света в доме далеко вверх по улице, но вместо того, чтобы успокоиться при виде этого света, почувствовал, как новое семя страха вновь расцветает внутри буйным цветом. Но это не был свет. В следующее мгновение он понял, что это было всего лишь мерцающее белое отражение луны в оконном стекле. Все спали.

Кроме него. И того, что растревожило пса в конце улицы.

Хватит! — приказал он себе. Ты неправ! Не теряю ли я разум, не схожу ли с ума в расцвете лет? Параноик, параноик, параноик, это слово используют для чокнутых, не так ли? Он вышел в коридор босиком, включил верхний свет, прошел к лестнице, спустился в нижний холл, остановился и включил цветной телевизор. Конечно же, на экране ничего не было, кроме метели из многоцветных снежных хлопьев, но все-таки шум телевизора успокоил его, точно так же, как в детстве, когда родители оставляли его одного в доме под наблюдением мерцающего черно-белого опекуна. Он прошел на кухню.

Купаясь в резком белом свете от холодильника, он обшарил все, что там осталось. Это было единственным недостатком одиночества, причинявшим ему беспокойство: приготовление пищи, использование того, что было под рукой. Холодильник был заполнен маленькими таппервейровскими бутылочками, содержащими остатки пищи, жестянками с пивом; там стоял графин с охлажденным льдом, чай двухдневной давности, синее блюдечко с ломтиками жаренного бифштекса, завернутое в алюминиевую фольгу. Он намазал на два кусочка хлеба горчицу для сэндвича с бифштексом.

Когда он один раз откусил от сэндвича, погас свет. Сначала он померк до коричневого, словно темнота снаружи просачивалась сквозь трещины в окнах и двери. Он уставился на лампочку в холодильнике, но в это время весь свет в доме погас и двигатель холодильника заглох с долгим стоном, похожим на человеческий. Он, окруженный безмолвием, словно после ружейного выстрела или как в промежутках между тиканьем часов, стоял в темноте.

Господи, подумал он, оглушенный на секунду, его сердце бешено колотилось в груди. Он услышал, как что-то шлепнулось на кухонный пол, и этот звук напугал его, пока он не осознал, что уронил сэндвич. Что теперь? — недоумевал он, застыв в ожидании, что свет снова вспыхнет. Проклятые предохранители перегружены или это срыв в подаче энергии, подумал он. Он читал статью в газете, в которой говорилось, что энергостанция Пенсильвании на этой неделе и на следующей собирается проводить какую-то работу на линиях. Он повернулся и нащупал на полке фонарик, но батарейки были слабыми и давали только тусклый коричневый луч. Странно, подумал он, как выглядят знакомые предметы в полумраке: мебель в холле, казалось, ползет, расплывается в чудовищные формы, ожидая его подхода. Если перегорел предохранитель, нужно заменить его до того, как испортится пища в холодильнике. Он добрался до двери под лестницей, ведущей вниз в подвал, и остановился. Не следует ли ему сначала вызвать аварийную службу для проверки? Он положил руку на ручку двери и почувствовал, как ее холод добирается по его венам до самого сердца. Позвать аварийную службу. Нет, они подумают, что ты глупец! Они подумают, что ты параноик, и если ты будешь так себя вести, то рано или поздно люди в банке начнут шептаться о тебе.

Он повернул ручку двери, пронизал светом фонарика темноту, пахнущую сыростью, и начал спускаться по пролетам деревянных ступенек. Здесь, внизу, было прохладнее и тихо, как в могиле. Его босые ноги чувствовали холод каменного пола подвала. Он редко спускался сюда. Подвал он использовал как кладовую, складывая туда старые вещи: чемоданы, заполненные плохо подходящей одеждой; кресло со сломанной ручкой; треснувшую лампу с керамическим основанием; несколько картонных коробок, содержащих кое-что из старой одежды Илэйн; заплесневевшие книги и журналы «Лайф» и «Нэшнл Джиогрэфик». Две стены он покрыл сосновыми панелями, две другие были голыми кирпичными стенами. Круглые бетонные колонны поддерживали потолок, иссеченный трубами и медным кабелем. На дальнем конце была дверь с четырьмя стеклянными панелями, и по каждую сторону от нее были окошки, выглядывающие в маленький задний дворик. Черная масса печи стояла безмолвно, отражая металлический свет. Он направил луч фонаря на коробку с предохранителями, расположенную на стене прямо за лестничной клеткой; свет пронесся мимо дверного проема кладовки, заполненной банками с краской и грязным брезентом. Он разглядел оголенную лампочку, свисающую на шнуре, словно голова, отделенная от тела.

Коробка с предохранителями была тугой и не хотела поддаваться; заржавевшие шарниры заскрипели. По обе стороны от луча фонарика темнота начала подползать ближе, словно медленно накатывающиеся волны черного океана. Он резко дернул коробку, стряхивая с себя холодную руку, которая, казалось, замешкалась на его шее сзади.

В этот момент он увидел, что предохранители вырваны напрочь.

Он скорей почувствовал, чем услышал движение сзади него, и когда поворачивался кругом, чтобы разглядеть это, его рука с фонариком в защитном жесте взлетела вверх, и он услышал, как что-то пронзительно вопит из темноты — из дверного проема хозяйственной комнаты. На долю секунды он увидел что-то, светящееся резким электрическим синим светом, переворачивающееся и переворачивающееся. Оно пока рассекало воздух, но у него уже не было времени ни отступить назад, ни вздохнуть, ни закричать.

Потому что в следующее мгновение мерцающий, светящийся неоновым электрическим синим светом топор с двумя лезвиями поразил его прямо между глаз. Разлетевшиеся вдребезги от нечеловеческой силы удара стекла его очков соскочили с носовой дужки и упали по обе стороны от головы, пока лезвие топора прорубалось сквозь плоть, кости и мозг. Его тело отскочило к стене, голова при этом отдернулась назад так быстро, что раздалось резкое «крак», когда ломались шейные позвонки. Кровь струилась из ноздрей и через расширенные, пораженные ужасом глазные впадины. Труп тяжело осел на пол, словно масса тряпья, испачканного запекшейся кровью. Он спазматически дернулся в смертельном танце мускулов и нервов. Сквозь высунувшийся язык зубы постукивали словно кости, брошенные древними оракулами.

Труп лежал неподвижно в краснеющей луже, фонарь все еще был зажат в постепенно белеющей руке. Но до рассвета батарейки сядут.

И по всему подвалу, заставляя дребезжать оконные стекла, раздаваясь эхом по всему дому и по Мак-Клейн-террас, раздался дикий выкрик кровожадного победоносного орла.

Когда спустя минуты его последние отзвуки стихли, где-то начала лаять собака, бешено, словно сам Цербер у врат Аида.

4

Деревня

«Вифаниин Грех» — было написано на дорожном знаке, белыми буквами на зеленом фоне. И ниже этого:

«Нас.: 811».

Знак блестел на утреннем солнце безупречной чистотой. Эван Рейд припомнил совсем другой по виду знак, который обозначал городские границы Ла-Грейнджа, пробитый пулями, с осыпающейся ржавчиной, бесформенно изогнутый случайно наехавшим автомобилем.

Чертовски хорошо и спокойно в этом местечке, горько подумал он, пока темно-синий микроавтобус мчался по темному покрытию автострады, затененной раскинувшимися зелеными ветвями вязов, по направлению к той жизни, которая ждала впереди, по направлению к деревне Вифаниин Грех.

— Мы здесь! — сказала Лори с заднего сиденья, подтягиваясь вперед, чтобы увидеть дорогу между мужчиной и женщиной, сидящими впереди. Ее лицо выражало искреннее возбуждение, характерное для шестилетней девочки, впервые увидевшей, как солнце освещает лучами из-за разбухших грозовых облаков; наконец, после долгой и ужасной морозной зимы, наступило лето; ее выжидающие глаза были такими же мягкими и синими, как небо Пенсильвании. Большую часть утра она была поглощена книжкой для раскрашивания, но когда они достигли округлых зеленых холмов, затененных лесов, наполненных белобородыми эльфами из сказок, рассказываемых на ночь, Лори отложила цветные карандаши и дала волю своему воображению. Рядом с ней на сиденье сидела тряпичная кукла, «Мисс Присси», и молчаливо кивала в такт движению машины.

Что было особенно хорошо, подумала она, наблюдая, как ворона лениво кружит в небе, это то, что мама и папа в течение долгого времени не ссорятся друг с другом.

— Еще не совсем здесь, — сказала Кэй Рейд, повернув голову, чтобы посмотреть назад и улыбнуться своей малютке. У нее были такие же голубые глаза, как и у Лори, расположенные на привлекательном овальном лице, обрамленном пшеничного цвета волосами, мягко спадавшими на плечи. — Тебе лучше отложить эти карандаши, мы скоро приедем.

— Хорошо, — Лори начала складывать их в зелено-желтую коробку, ее золотистые волосы развевались на воздухе, циркулировавшем сквозь открытые окна.

Кэй посмотрела на своего мужа; она знала, что он устал от езды и был озабочен следами износа, проявившимися в двух местах на левой передней шине. — Почти дома, — сказала она, и он слегка улыбнулся. Дома. Слово казалось странным, после частого повторения в течение долгого времени в различных местах оно потеряло смысл. Не было постоянства в тех других местах, которые она называла домом: ни в тесной квартирке на самом верхнем этаже, с ее громыхающими трубами отопления; ни в том доме, покрытом дранкой, в котором всегда, казалось, стояла густая вонь от стальных мельниц. Это были удушливые жилища, полные пыли и песка, независимо от того, как часто Кэй убиралась и пылесосила. Плохие места, для чтобы расти маленькой девочке; безнадежные места, чтобы пытаться лечить напряженные нервы и раны. Нет. Не думай об этом. Ее сознание отклонилось от мрачных воспоминаний. Она наблюдала за ним, следила за тем, как его глаза следуют за белой линией центра дороги. Что я вижу здесь? — недоумевала она. Надежду? Или страх? Она вдруг подумала, насколько старше своих тридцати двух лет он выглядит: линии морщин расположились вокруг его глубоко посаженных серых глаз и вокруг рта; мимолетные следы седины преждевременно запятнали виски его непокорных рыжевато-каштановых волос. Это было словно укол напряжения и боли, пришедший из прошлого, когда мир с его темными распахнутыми челюстями, казалось, хватал их и пытался проглотить.

Он почувствовал на себе ее взгляд.

— Что это? — спросил он.

— Просто нервы, — сказала она и улыбнулась.

— Не нужно. Все будет прекрасно.

Из-за деревьев с обеих сторон дороги теперь виднелись были белые изгороди, почтовые ящики и проезды, ведущие к невидимым домам. На следующем повороте стояла окрашенная в белый цвет кирпичная стена с черными видавшими виды воротами, на которых была написана замысловатая буква «Д». Над деревьями на заднем плане выступали крыши домов. Пока они ехали мимо этого дома, Кэй могла видеть черных, белых и в яблоках лошадей, щипавших траву на отдаленном пастбище; некоторые их них приподняли свои головы, чтобы посмотреть, как мимо проносится микроавтобус.

Они добрались до перекрестка с мигающим желтым остерегающим светом, там была станция техобслуживания. Надпись на флажке гласила:

 «ПРОДАЖА ШИН»

— нужно запомнить, подумал Эван, останавливаясь на перекрестке. Через улицу от него стоял большой знак с рядом медальонов с надписями:

«ЛЬВИНЫЙ КЛУБ»,

«КЛУБ „СИВИТАН“»,

«КЛУБ ДЕЛОВЫХ ЛЮДЕЙ»,

«Добро пожаловать в „Вифаниин грех“».

Затем они ехали по улице, обрамленной дубами и вязами; вокруг были просторные, хорошо ухоженные зеленые лужайки и достойно выглядевшие кирпичные и каменные дома. Еще изгороди, ворота и проезды, тихие улочки. Легкий ветерок ворошил листья над головой. По улице шел почтальон в шортах, с наплечной сумкой. Молодая белокурая женщина в джинсах катила детскую прогулочную коляску. По-летнему загорелый подросток косил лужайку, пот блестел на его обнаженных плечах. Желтый «Фольксваген», заново отполированный, проехал мимо них в противоположном направлении. Через квартал впереди темно-коричневый «Бьюик» заворачивал в проезд. Эвану неожиданно стало стыдно за свой микроавтобус, ему хотелось, чтобы он выглядел получше. После пяти лет интенсивного использования он был испещрен выемками и царапинами и в этом уютном провинциальном местечке выглядел словно средство передвижения из другого мира. Если бы в этом другом мире существовал дорожный указатель, на нем можно было бы прочитать следующее:

«ПРОСТО ПРОЕЗЖАЕМ МИМО. НАС.: 3».

Они проехали «Макдональдс», расположенный на правой стороне улицы Фредония, и оказались в центральной части деревни. По окружности на улице под названием «Круг» расположились странные маленькие магазинчики. Это чудесным образом спланированное поселение, подумала Кэй, прочитав надписи:

«Цветочный магазин Евы»,

«Подарки и инструменты Брайзона»,

ресторан Лэмплайтера,

аптека Тальмиджа Рексэла,

кофейня «Веселый Чайник».

Но приятнее всего для нее было то, что наполняло воздух, благоухая сладким запахом летних цветов — пионов, ноготков, маргариток, трех разновидностей роз, фиалок, напоенных солнечным светом и посаженных ровными рядами в центре деревни. Ошеломляющий диапазон красок, от бледного белого до пламенеющего красного и темно-пурпурного, отражался в оконном стекле магазина. Улицы расходились от круга во всех направлениях, словно спицы из центра огромного колеса.

— Это та-а-ак чудесно, — сказала Лори, поднося Мисс Присси вверх к окну, чтобы кукла тоже видела. — И так хорошо пахнет! Мы уже около нашего нового дома?

— Почти, — сказал Эван, следуя по дуге Круга мимо сине-зеленого полосатого полотнища «Экономных деревенских деликатесов» и книжного магазина под названием «Глава первая». Он свернул на Парагон-стрит и поехал от центра деревни мимо конторы шерифа — строения из красного кирпича с аккуратно покрашенными окнами и дверями, затем мимо модернистской публичной библиотеки Уоллеса Перкинса. Эван и Кэй наведывались в Вифаниин Грех трижды: первый раз в апреле, когда она получила работу в юношеском колледже Джорджа Росса; второй раз в мае, чтобы поискать подходящий дом; третий раз в первую неделю июня, чтобы сделать окончательные приготовления. Хотя Вифаниин Грех был много меньше, чем все окружающие деревни на шоссе 219 — Спэнглер, Барнсборо, Сент-Бенедикт и Кэрролтаун — у Вифаниина Греха был свой колорит, который и Эван, и Кэй оба нашли располагающим. Лужайки были зелены, словно бы изумруды, улицы свободны от мусора, дома уютны и гостеприимны. В границах деревни располагались небольшие участки леса, так что квартал домов располагался прямо на краю леса, улицы разделяли рощицы из сосен и дикой жимолости. Окаймляя улицы, словно часовые лета, повсюду стояли деревья, высоко возвышаясь над крышами деревни Вифаниин Грех и отбрасывая калейдоскопические тени.

По дороге Эван сверился с картой, которую Марсия Джайлз сделала для него во время их последнего визита. Вифаниин Грех протянулся едва ли на две мили с севера на юг, но здесь было много поворотов и узких извилистых улочек, в которых Эван еще не выучился лавировать. Они проехали старый указатель

«Начальная школа Дугласа»

на Ноллвуд-стрит, повернули направо на Блэр-стрит, затем надо повернуть налево на Диэр-Кросс-Лэйн и проехать вверх по небольшому холму на Мак-Клейн-террас. Постепенно для него все станет знакомо, но сейчас это был лабиринт домов и зелени. За Диэр-Кросс-Лэйн Кэй увидела пару затененных теннисных кортов и крытую яму для жарения. Был также бетонный трек для спортивной ходьбы, на котором вдалеке маячила одинокая фигура в красных спортивных шортах.

Они добрались до Мак-Клейн-террас, такой же безупречной и свежо выглядевшей, как и вся деревня. Возможно, дома здесь были несколько поновее и поменьше, и в этом была вся разница, но Кэй не имела ничего против, они собирались жить в одном из них. Она мысленно сверила имена на почтовых ящиках: Хаверсхейм, Кинкейд, Райс, Демарджон. И на одном ящике имени пока не было.

Эван повернул в проезд.

— Вот мы и здесь, армия, — сказал он.

Дом был двухэтажный, белый с темно-зеленой отделкой и такого же цвета парадной дверью. В палисаднике росли вязы, а к двери вела прогулочная дорожка, окаймленная шелковистой травой. Хотя задний двор и не был виден с улицы, Эван знал, что он имеет небольшой наклон вниз — туда, где забор из цепи обозначал конец владений. За забором была бетонная дренажная канава, а за ней — дикая зеленая лесная чаща, простирающаяся почти до самого Марстеллера — ближайшего города, расположенного более чем в двух милях к западу. Останавливая машину, Эван вспомнил слова миссис Джайлз: «Это очень тихое местечко, мистер Рейд, и, зная вашу работу, мне кажется, вы должны хорошо ценить мир и покой. В наше время это исчезающая вещь». Он заглушил мотор, вытащил ключи зажигания, цепочка от которых сделалась в два раза тяжелей после заключения договора с миссис Джайлз — там, в ее конторе по недвижимости на Киндердайн-стрит.

— Здесь есть олени? — спросила его Лори, когда он выгружал два тяжелых чемодана из задней части машины.

— Миссис Джайлз говорит, их видели пару раз, — сказала ей Кэй. — Эй! Почему бы тебе не положить Мисс Присси в эту коробку и не принести ее мне, хорошо? Будь осторожна, в ней стекло.

— Как насчет волков? — она взяла картонную коробку. — Здесь есть эти звери?

— Сомневаюсь, — сказал Эван. — Мы недостаточно далеко на севере.

Кэй взяла ключи у Эвана и пронесла ящик, наполненный кухонными принадлежностями, на три ступеньки вверх к парадной двери; латунная дверная ручка отражала золотистый солнечный свет. Она подождала Лори и своего мужа, затем скользящим движением вставила ключ в замок и повернула его налево. Раздалось тихое «щелк», и она улыбнулась, потом открыла дверь и придержала ее для них.

Эван стоял в дверном проеме с чемоданами в руках; дальше была передняя с паркетным полом, а налево большая гостиная с высоким потолком и паркетом бежевого цвета. Она все еще выглядела пустоватой, даже с новой софой, кофейным столиком и стульями, которые они перевезли из Ла-Грейнджа. На стенах еще не было картин, на столе безделушек, но всему свое время, сказал он себе. Сейчас это выглядело так хорошо, как в журналах по украшению дома, которые Кэй начала покупать, лихорадочно считая дни до переезда. Господи, неожиданно осознал он, этот холл при входе и эта жилая комната вместе примерно того же размера, как весь прежний дом в Ла-Грейндже, под возвышающимися дымовыми трубами, где обшивка была цвета ржавчины, а дождь стучал по крыше, словно ружейные выстрелы.

— Ну что ж, — сказал Эван, его голос оживил комнату, поднимаясь вверх по лестнице с белыми перилами и возвращаясь вниз в виде эха. — Я думаю, что мы дома. — Он повернулся, одарил Лори и Кэй полуулыбкой, потому что улыбки все еще не получались легко, и затем перенес чемоданы через порог. Он оставил их в жилой комнате и выглянул из окна на Мак-Клейн-террас. До возвращения Кэй и Лори обратно на кухню он уже выучил план дома наизусть. После обсуждения этих лестниц с лампами, расположения матрасов и картонных коробок, содержащих мелочи, накопившиеся за период десятилетней семейной жизни, он осмотрел все помещение: небольшой кабинет, отделанный панелями, небольшую столовую и кухню в задней части дома, крыльцо, лестницы, ведущие на задний двор и наверх, две спальни, ванную и туалет. В доме было много места для устройства чулана, а также подвал под лестницей внизу. Эван поглядел на дома на другой стороне улицы, думая о том, кто в них живет. Он услышал, как Кэй говорит на кухне, а Лори хихикает над тем, что она сказала. Позже еще будет время встретиться с соседями. Можно сделать это прямо сейчас, однако в машине были еще два чемодана. Он вышел наружу, слыша, как отдаленный ветерок лениво прокладывает себе дорогу через переплетение ветвей. Солнечный луч, чуть заслоненный тенью, упал на него, согревая плечи, пока он добирался до задней части машины и вытаскивал потрепанные чемоданы. В них были остатки их прежней жизни, подумал он, упакованные в чемоданы и картонные коробки, завернутые в толстый слой газет, чтобы не дребезжали. Это была длинная трудная дорога от Ла-Грейнджа; память об этом ужасном месте ледяной сосулькой колола его под сердце. Отпусти эту часть жизни, говорил он себе, отпусти ее, потому что она наконец завершилась. Теперь все будет хорошо. Здесь, в деревне Вифаниин Грех, все будет так, как должно быть. Я постараюсь. Он взглянул через лужайку на свой дом и впервые за очень долгое время ощутил гордость. Эван увидел, как занавески в заднем окне, там, где была кухня, откинулись в сторону, и Кэй выглянула и помахала ему. Он показал ей небольшую пантомиму, изображавшую сломанную спину, и зашаркал с чемоданами по направлению к двери. Она улыбнулась и опустила занавески. Он услышал, как где-то выше, возможно через две улицы, начала работать газонокосилка, и насекомые гудели ей в такт.

Неожиданно он почувствовал, как кожа на его шее сзади покрылась мурашками. Это бывало всегда, когда он ощущал присутствие чего-то, не имеющего формы и имени, и он повернул голову, чтобы взглянуть через улицу. Дома представляли собой облитые солнцем оболочки из дерева и камня. Каждый из них несколько отличался от другого: темно-коричневый, синий, белый, зеленый, жженый коричневый, однако все они были похожи друг на друга своим безмолвием. Он слегка сузил глаза. Не была ли откинута в сторону занавеска на окне в бело-коричневом доме, что через два строения вверх по улице? Нет, там ничего не шевелилось. Но когда он снова повернулся к дому, то краем глаза увидел фигуру человека.