Дом на хвосте паровоза. Путеводитель по Европе в сказках Андерсена Горбунов Николай

Остатки крепостных валов вокруг замка в Северном Восборге

Все эти места давно были знакомы Юргену по рассказам, услаждавшим для него долгие зимние вечера, и вот теперь он сам увидел и двор, окруженный двойными рвами, деревьями и кустами, и вал, поросший папоротником. Но лучше всего были здесь высокие липы, достававшие вершинами до крыши и наполнявшие воздух сладким ароматом. В северозападном углу сада рос большой куст, осыпанный цветами, что снегом. Это была бузина, первая цветущая бузина, которую видел Юрген.

Рингкёбинг: фьорд или не фьорд?

У тех, кто видел, скажем, норвежские фьорды собственными глазами или хотя бы читал толковый словарь Ушакова, история замка Осборг, стоявшего на берегу Ниссум-фьорда и смытого наводнением, может вызвать здоровый скепсис. Фьорд по определению — «узкий, извилистый и глубоко врезающийся в сушу морской залив со скалистыми берегами». Высота берегов фьорда может достигать километра — наводнения, способные смыть замок с такого берега, бывают разве что в «Интерстелларе». Или нет?

Так, да не так. Датские фьорды — не норвежские и даже не исландские. Ни высоких скал, ни узких заливов в Дании попросту нет, так что датчане называют фьордами что ни попадя — хоть бухту (как Калундборг-фьорд), хоть пролив (как Лим-фьорд), хоть лагуну. Ниссум-фьорд (Nissum Fjord), а также расположенный чуть южнее Рингкёбинг-фьорд (Ringkbing Fjord) — как раз последний случай: фактически это неглубокие заливы, отделенные от моря узкой — несколько сотен метров — песчаной пересыпью. Пересыпь эта не цельная: она состоит из двух встречных кос, похожих на рычаги в пинбольном автомате, а между ними есть узкая щель, которая служит входом в лагуну и делает ее удобной естественной гаванью. Поскольку коса — образование живое, то раньше эта щель время от времени то смещалась, то зарастала совсем, то снова открывалась. Это создавало проблемы для судоходства, и в конце концов края кос закрепили, пробили между ними фарватеры и построили шлюзы (а заодно и мосты). Произошло это, правда, только в начале XX века, то есть уже после Андерсена; до этого же момента кораблям, идущим в Рингкёбинг или из него, приходилось в буквальном смысле протискиваться в щелочку. (О Ниссум-фьорде речи не идет, так как там никогда не было полноценной гавани из-за недостаточной глубины.)

Про Рингкёбинг (Ringkbing)Илл.5 у Андерсена почти ничего не говорится, но побывать там надо: многое понимаешь сразу и без слов. Ветроустойчивый монолит некрашеных (из-за влажности, что ли?) кирпичных домиков-крепышей в два этажа, промозглый туман, лес мачт, деревянные пирсы, волноломы из крупного битого камня… Кое-где дорожное покрытие напоминает конкурс детского рисунка — немного ярких красок не помешает. От гавани до косы всего километров десять, но ее не видно даже в штиль: слишком приземистая. Сидишь на скамеечке у идущей вдоль берега прогулочной тропы, и создается впечатление, что ты уже у моря и оно совсем не страшное. И тут самое время выбраться на побережье.

Мы специально запланировали одну из ночевок неподалеку от шлюзов Ниссум-фьорда,Илл. 6 в Торсминне (Thorsminde), — очень уж хотелось самим прочувствовать ту самую штормовую ночь. Кемпинг расположен прямо на косе, отделяющей фьорд от открытого моря, и оттуда до места кораблекрушения, в котором погибли родители Юргена, всего километров десять. Официально Торсминне считается курортом, там даже свои рекламные буклеты есть: счастливые детишки традиционно играют с песочком на берегу. в свитерах. Сразу вспоминаешь эпизод мультфильма «Ветер вдоль берега»[64], когда девочка поднимает ведерко — и куличик тут же сдувает. Впрочем, побывав в Скагене (см. ниже), уже мало чему удивляешься: датские курорты настолько суровы, что купание там запрещено под страхом смерти (я не шучу: будете в тех краях — прогуляйтесь по берегу до мыса Гренен, посмотрите сами).

Илл. 5

Рингкёбинг

Один из рыбаков встретил вчера Юргена поздно вечером на пути к жилищу Мортена, Юрген уже не раз угрожал последнему ножом — значит, он и убийца! Следовало крепко стеречь его; в Рингкёбинге — самое верное место, да не скоро туда доберешься.

Илл. 6

Пролив между Северным морем и Ниссум-фьордом

Солнце стояло уже высоко, когда он подошел к узкому проливу, соединявшему западное море с Ниссум-фьордом. Оглянувшись назад, он увидел вдали двух верховых, а на некотором расстоянии за ними еще нескольких пеших людей; все они, видимо, спешили.

Ну да ему-то что за дело?

Все наши планы в тот день полетели вверх тормашками: нас почти буквально засосали скагенские бродячие пески, и мы добрались до Торсминне только к сумеркам. Стойка регистрации в кемпинге уже закрылась, так что к перспективе остаться без горячей еды добавлялась еще и перспектива ночевать в машине. Как нельзя вовремя надвигался шторм: ветер крепчал, небо затягивалось, начал накрапывать дождь. В тот самый момент, когда фантазия уже прорисовала наихудший исход во всех деталях, нам вдруг удалось достучаться до хозяйки кемпинга — и это, конечно, произвело эффект джекпота. Мы заселились, обустроились, протопили домик, приготовили горячий ужин, выпили по бокалу вина, разомлели… В общем, когда я предложил моим спутникам сходить посмотреть на море, идея, мягко говоря, понимания не встретила. Мне и самому-то, если честно, не очень хотелось — но нельзя же отказываться в пользу комфорта от того, что не сможешь повторить, особенно если ради этого и приехал?

До той самой, андерсеновской, ночи погода, конечно, не дотягивала, но общее представление для офисных крыс давала очень хорошо. Закутавшись от ветра и жмурясь от летящей в лицо колючей мороси вперемешку с песком, мы какими-то темными огородами добрались до полосы дюн, затем, чертыхаясь и увязая в песке, вскарабкались на гребень. Открывшийся пейзаж был такой силы, что я невольно подался корпусом вперед и наклонил голову. Через мгновение перевел взгляд на своих спутников, чтобы «сверить часы», — признаюсь честно, мы дружим десять с гаком лет и наблюдали друг друга в разных состояниях, но такого выражения глаз у них на моей памяти не бывало. Это было то самое море, которое разбило корабль родителей Юргена:

Луна светила довольно ярко, но бушующий песочный вихрь слепил глаза.

Ветер дул такой, что хоть ложись на него; только с бльшим трудом, чуть не ползком, пользуясь паузами между порывами урагана, можно было перебраться через дюны. На берег, словно лебяжий пух, летела с моря соленая пена; море с шумом и ревом катило кипящие волны.

Оказывается, я никогда раньше не видел морской пены. То есть думал, что видел — но ее никогда не было так много, и она никогда не была цвета мартовского снега и консистенции молочного суфле — такой, что не рвется от ветра в клочья, а упруго дрожит под ним и ходит волнами. Поначалу не разобрав в сумерках, что перед тобой, включаешь фонарь — и тут же рефлекторно отпрыгиваешь: примерно так же выглядела биомасса из фильма «Через тернии к звездам». (И тут же ловишь себя на мысли: подождите, так Афродита, она вообще кто?)

Илл. 7

На западном побережье Ютландии

Муж с женой вошли в свою избушку и, живо поснимав с себя праздничные платья, поспешили опять на дюны, возвышавшиеся на берегу, словно чудовищные, внезапно остановившиеся на пути, песочные волны. Некоторое разнообразие красок вносили росшие на белом песке голубовато-зеленые острые стебельки песочного овса и песчанки.

Мы провели на побережье, наверное, с полчаса — просто стояли, как вкопанные, и смотрели; это был один из лучших «сеансов погружения» за всю экспедицию. Но особенно обострял ощущение контраст между беснующимся морем по одну сторону дюн и домиками местных жителей по другую. Многие из них частично заглублены прямо в песчаный склонИлл. 7 (это защищает от ветра), так что, спускаясь с дюн, рискуешь с разбегу влететь в чью-нибудь веранду. Снаружи черт знает что творится, а внутри — дизайнерский интерьер в теплых тонах, хозяева в креслах осторожно прихлебывают горячий пунш… Какие кораблекрушения?..

Рамме: Амлет, принц датский

Продав дом и отправившись искать счастья в Скаген, Юрген, очевидно, собирался повторить в обратном направлении путь епископа Бёрглумского (см. соответствующую главу). Если переправиться через Лим-фьорд в районе Тюборёна (Thyboren) или Оддесунна (Oddesund), то до Скагена через округ Тю (Thy) пешком порядка двухсот пятидесяти километров — считай, две недели пути. Можно, конечно, идти и через Виборг (Viborg) с переправой в Ольборге (lborg), но тогда не зайдешь в гости к дяде во Фьяльтринг (Fjaltring) или придется делать крюк. Так или иначе, Юрген отправился на север по прибрежной полосе (да, ракушки хрустят под ногами — все правда) и должен был перебираться через протоку между косами Ниссум-фьорда как раз в районе Торсминне. Шлюзов в те времена еще не было, да и моста тоже — переправа была лодочной. Ее-то Юрген и не успел преодолеть.

А жаль, потому что тогда он увидел бы собственными глазами то, о чем ему впоследствии рассказывал скагенский купец Бренне, — «курган Амлета» близ Рамме (Ramme), всего в паре километров на северо-восток от Фьяльтринга. Когда-то чуть западнее Рамме с севера на юг проходила оборонительная насыпь, призванная, согласно легенде, защищать дорогу вглубь страны от возможного морского десанта, — некое подобие Даневирке. Это место так и называется — Раммедиге (Rammedige),Илл. 8 дословно что-то вроде «несущего вала», и фрагменты этого вала сохранились до сих пор.

Илл. 8

Раммедиге близ Бовбьерга

Зато в доме купца было тепло и уютно; весело трещали в очаге торф и корабельные обломки, а сам купец громко читал из старинной хроники сказание о датском принце Амлете, вернувшемся из Англии и давшем битву у Бовбьерга. Могила его находится близ Рамме, всего милях в двух от того места, где жил старый торговец угрями; в необозримой степи возвышались сотни курганов; степь являлась огромным кладбищем. Купец Бренне сам бывал на могиле Амлета.

В той же легенде говорится, что однажды на берег якобы высадились англичане во главе с принцем Айнлетом (или Англем, или Ангелом, или Амлундом — а возможно, и Амледом), но были остановлены в тяжелом бою защитниками укреплений и сброшены обратно в море. Многие, включая самого английского принца, полегли в той битве и были похоронены в степи — отсюда и большое число могильных курганов в этих краях. Если же здесь вспомнить события «Саги об Амлете» из III книги «Деяний данов» Саксона Грамматика, на сюжете которой был впоследствии основан «Гамлет», то параллель напрашивается сама собой. Судите сами: в отличие от героя шекспировского ремейка, принц Амлет после успешно свершенной мести остался жив и снова отправился в Англию, за женой; по возвращении домой в Ютландию у него случился конфликт с королем Виглетом, вылившийся в вооруженную стычку — в ней принц Амлет и погиб и был похоронен на ютландской пустоши. Все сходится — и датский принц, и имя, и высадка с английской стороны, и битва, и пустошь с могильными курганами… Как тут не поверить? Андерсен и поверил — даже зарисовал в дневнике россыпь курганов и приписал к ней короткий стишок про могилу принца Амлета. А потом вложил эту историю в уста своего персонажа.

Последовавшие через полтора века раскопки, однако, показали, что курганы в Раммедиге относятся к бронзовому веку и старше оборонительного вала примерно на полторы тысячи лет. С самим валом тоже вышло неловко: современные историки склоняются к тому, что он был предназначен не для защиты от внешней агрессии, а для сбора таможенных пошлин с грузопотока через порт в районе Рингкёбинга. Так что как ни красива история, которую рассказывал у камина купец Бренне, на самом деле принц Амлет там не пришей кобыле хвост — не более чем «сказка в сказке».

Вы спросите — ну хорошо, раз уж об этом зашел разговор, то где же тогда на самом деле похоронен прототип Гамлета? Не в Хельсингёре же? Шутки шутками, но как раз в этом-то рассаднике шекспировской бутафории могила Гамлета просто не могла не появиться. Она и появилась — причем еще при Андерсене, в середине XIX века, — в парке расположенного неподалеку от Кронборга дворца Мариенлюст (Marienlyst). Поначалу это был каменный обелиск, но после того как он дважды повторил судьбу «Чижика-Пыжика»[65], его заменили символической пирамидой из камней: такая конструкция позволяла подкладывать камни по мере их растаскивания туристами, и никто ничего не замечал. Дворец Мариенлюст в те времена работал как гостиница, и монумент, хоть и был активно раскритикован, исправно служил ее рекламой. В 1926 году, к 500-летию Кронборга, пирамиду заменили гранитным валуном, вытесанным в форме саркофага, — он стоит там и сейчас.

Если же говорить о версиях, претендующих на правдоподобие, то самая, пожалуй, громкая история на эту тему произошла в 1932 году, когда один аптекарь из Раннерса (Randers) вдруг заявил, что знает, где находится настоящая могила принца Амлета. В десятке километров на юго-восток от Раннерса есть местечко, называемое Аммельхеде (Ammelhede), и там находится большой могильный курган, известный как «Королевский холм» (Kongshj). Так вот, версия любознательного аптекаря основывалась на том, что, согласно Саксону Грамматику, принца Амлета похоронили не просто «на пустоши», а «на пустоши, впоследствии названной в его честь». Название же «Ammelhede» можно интерпретировать как видоизмененное «Amledshede», что как раз означало бы «Амлетова пустошь». Пресса ответила на эту гипотезу сдавленным хихиканьем, предложив поставить на Королевском холме соответствующий монумент, дабы отвадить наконец туристов от бутафорского саркофага в Хельсингёре. Никто не ожидал, что местное туристическое бюро с жаром ухватится за эту идею, — но именно так и произошло: могильный камень с высеченным на нем памятным стихотворением был водружен на Королевском холме при поддержке Датского музея фольклора уже на следующий год. А еще через двадцать лет на этом месте были произведены раскопки, показавшие, что захоронение в Королевском холме, как и в курганах в Раммедиге, относится к бронзовому веку.

Мораль: все могилы хороши — выбирай на вкус.

Скаген: разлука в песках и встреча двух морей

Скаген (Skagen), расположившийся на самой «верхушке» Ютландского полуострова, в самой северной материковой точке страны, — несомненная кульминация вояжа по Ютландии. Уже одно размещение финала истории в Скагене работает как мощный выразительный прием: более подходящие декорации — и с эстетической точки зрения, и со смысловой — трудно и вообразить. Впервые оказавшись там, поначалу не очень понимаешь, как люди вообще умудряются жить постоянно в этом городе, естественное предназначение которого — огорошить, впечататься и застыть. Такое место хочется поскорее запихать целиком за щеку, а потом крепко зажмуриться и рвануть рукоятку катапультирования, чтобы ни одна деталь не успела улетучиться.

В Скагене удивительно все. Аккуратные ярко-желто-белые домаИлл. 9 с красными черепичными крышами посреди десятков четвертьтонов серо-желто-буро-зеленого. Редкие синие точки песчаных фиалок посреди бесконечной осоки и вереска. Полярная ива, раскрывающая свои почки в форме «скагенской розы». Корявые сосны в три человеческих роста на замшелых песчаных холмах. Яркое солнце и тяжелый морской ветер, от которого мгновенно набрякает одежда. И целых два настоящих и совершенно разных моря, которые встречаются, но не смешиваются[66], — с водой разного цвета и даже разными ракушками на берегу.

Илл. 9

Скаген

Наконец, они достигли и Вендиль-Скага, как называется Скаген в старинных норвежских и исландских рукописях. Уже и в те времена тянулась здесь по отмели, вплоть до маяка, необозримая цепь дюн, прерываемая обработанными полями, и находились города:

Старый Скаген, Вестербю и Эстербю. Дома и усадьбы и тогда были рассыпаны между наносными, подвижными песчаными холмами, и тогда взметал буйный ветер ничем не укрепленный песок, и тогда оглушительно кричали здесь чайки, морские ласточки и дикие лебеди.

Скаген расположен на узкой — с тридцать километров в длину и около четырех в ширину — песчаной косе, зажатой между Северным и Балтийским морями. Она и вправду имеет форму лезвия косы, загибаясь и сужаясь к северо-востоку; скагенский порт расположен со стороны «заточки», недалеко от «острия». Благодаря своему расположению, коса в буквальном смысле открыта всем ветрам и течениям — и это вносит в местный быт элемент пикантности. Например, течения, создавшие саму косу, постоянно намывают вокруг нее дрейфующие песчаные отмели, которые долгое время были настоящим проклятием для судоходства (в чем мы и убеждаемся на примере андерсеновских героев). По милости тех же течений купаться у «острия» косы категорически запрещено — унесет, пикнуть не успеешь.

Из-за неприветливого климата и скудности почвы (там, где она вообще есть) на косе очень неохотно приживается какая-либо флора, поэтому пески ничто не сдерживает, и их постоянно носит ветром туда-сюда. Одно время кочующие пески были для местных жителей сущей напастью: Андерсен не слишком преувеличивает, говоря, что к утру входную дверь могло замести песком так, что вылезать наружу приходилось через печную трубу. Самое массированное наступление дюн отмечалось в XVII–XVIII веках — тогда-то и занесло песком церковь Святого Лаврентия, в которой нашел себе могилу Юрген (правда, у Андерсена это произошло чуть ли не за одну ночь, а в реальности растянулось на сотню-другую лет). Сейчас этот процесс не столь разрушителен, но тоже дает о себе знать: обочины прибрежных дорог занесены песком, а на самом побережье песок не лежит, а струится под ветром, как поземка.Илл. 10 Если направление ветра долго остается неизменным, то начинает казаться, что небольшие камушки даже в отсутствии солнца отбрасывают тень: ветер обдувает их, выметая песок вокруг, но оставляя позади узкую песчаную полоску.

Церковь для стихии — такой же камешек, только побольше. Поэтому, когда дюны начали наступать, местным жителям в какой-то момент не осталось ничего, кроме как признать свое поражение и подыскать для городского храма другое место. В 1795 году старую церковь закрыли (и это можно рассматривать как предположительный год смерти Юргена), а новую возвели там, где она стоит и сейчас, юго-восточнее, ближе к гавани, — ее открытие состоялось в 1841 году. На старом церковном кладбище продолжали хоронить еще примерно пятнадцать лет, затем оно было окончательно занесено песком и заброшено, а вскоре под песчаной толщей оказалось полностью погребено и само здание церкви — наружу осталась торчать только верхушка колокольни.

Илл. 10 Побережье

Балтийского моря и дюны в окрестностях Скагена

Бури разбивали о смертоносные рифы корабль за кораблем. Начались снежные и песочные метели; песок заносил дома, и обывателям приходилось зачастую вылезать из них через дымовые трубы, но им это было не в диковинку.

Поверить во все это непросто, особенно услышав эту историю из уст сказочника, — уж больно смахивает на одну из баек барона Мюнхгаузена[67]. Поэтому, оказавшись в том самом месте, чудес особенно не ожидаешь: ну песок, ну осока, ну сосны на дюнах — Комарово, да и только. Когда же из-за очередного холма показывается щипец колокольни, смотришь поначалу как бы сквозь: ой какой милый домик! Будто бы нарочито пропорциональные формы, стены аккуратно выбелены, крыша из яркой черепицы — одним словом, пряничная избушка.Илл. 11 Но уже через несколько секунд догоняет: эй, погодите-ка… Подходишь вплотную, соизмеряешь масштаб и тут только осознаешь, что над песком торчит всего метров двадцать, а под тобой, в чреве дюны, еще два этажа. И Клара с Юргеном. И в этот момент реальности совмещаются, смешиваются и перестают восприниматься по отдельности. Андерсен неспроста сравнивал песчаные дюны Скагена с пепельными холмами Помпеи — хотя издалека может показаться, что сравнение пусть и красивое, но слишком громкое. Нужно подняться на эти холмы самому, чтобы у истории вдруг «схватился» фундамент, — и с этого момента веришь безоговорочно. Неудивительно, что еще при жизни Андерсена сюжет «На дюнах» перекочевал в разряд городских легенд, и местные жители говорили туристам, приезжавшим посмотреть на занесенную песком церковь: «Здесь погребен Юрген!»

Илл. 11

Скаген. Погребенная церковь

Пески покрыли величественные своды храма, и над ним растут теперь терн и дикие розы. Из песков выглядывает лишь одна колокольня — величественный памятник над могилой Юргена, видный издали за несколько миль. Ни один король не удостаивался более великолепного памятника!

От колокольни отходят несколько пешеходных троп. Те из них, которые направляются на север, восток или северо-восток, приведут в город — это не самое интересное. Правильнее всего пойти на юг или юго-восток и добраться до побережья Балтики. Весь путь — не больше километра, а увлекателен он прежде всего тем, как стремительно, буквально с каждой сотней метров, меняется окружающая природа: и без того кряжистые сосны съеживаются в стланик, шишек на песке становится все меньше и меньше, вереск сменяется мхом, потом и вовсе остаются только редкие пучки осоки на песке… А потом из-за очередной дюны вдруг поднимается море. И это не привычная нам Маркизова лужа[68], где нужно еще пройти с километр, чтобы стало по колено, а взрослое море, с характером, с укрепленной береговой полосой (подумаешь, курорт — стихия за себя не в ответе) и грузовыми судами на горизонте.

Современные навигационные технологии сделали из морских окрестностей Скагена проходной двор, но в былые времена мореплаватели шарахались от мыса Гренен, как от чумы. Деваться, конечно, было некуда — другого морского пути между Северным морем и Балтикой все равно не существует, — но постоянные кораблекрушения заставляли задуматься. Раздумья привели к тому, что в 1560 году датский король Фредерик II под давлением международной общественности распорядился-таки поставить на мысу маяк[69]. (До этого единственным навигационным ориентиром была колокольня той самой церкви Святого Лаврентия, но ее было видно только днем и в ясную погоду.) В результате на одной из дюн к северо-востоку от Эстербю (sterby) появился первый маяк так называемого «попугайного» типа[70] (papegjefyr) — деревянная башня, увенчанная корзиной с горящим торфом. Толку от такого сооружения, однако, было немного: во-первых, света оно давало с гулькин нос, а во-вторых, ветер раздувал огонь до такой температуры, что от него нередко загоралась сама постройка. В результате в 1627 году (небыстро что-то в Датском королевстве) маяк модернизировали, заменив рычажной конструкцией (vippefyr) — деревянным «журавлем», который поднимал на цепи железную корзину с топливом. Это упростило обслуживание и снизило пожароопасность, но навигационных качеств маяку, конечно, не прибавило — поэтому еще век спустя, в 1747 году, ему на замену был построен так называемый Белый маяк (Hvide Fyr), работавший уже на угле и первым в Дании имевший кирпичную башню. Именно на него и шла «Карен Бренне» с Юргеном и Кларой на борту, перед тем как напороться на риф. Андерсен пишет, что маяк и колокольня казались Юргену «цаплей и лебедем на голубой воде», и это дает соблазн думать, что речь идет не о Белом скагенском маяке, а о Сером (Gra Fyr).Илл.12 Но Серый маяк был построен позже, в 1858 году, всего за год до визита Андерсена, а события истории, как мы уже знаем, происходили не позже 1795. Впрочем, какой бы маяк ни имел в виду Андерсен, картина все равно не рассыпается: цапли ведь тоже бывают не только серые, но и белые.

Догуляв по берегу от колокольни до гавани и пройдя весь город насквозь (не забудьте про отель «Брёндум» (Brendums Hotel) — Андерсен останавливался именно там, а впоследствии его же облюбовали и Скагенские художники[71]), неизбежно выходишь к Белому маяку — он стоит как раз на северо-восточной окраине Скагена. Сейчас маяк используется как летний выставочный зал, так что если захотите попасть внутрь, придется смотреть какую-нибудь выставку. Но смысла в этом особого нет: башня очень небольшая, всего двадцать метров высотой, да и до мыса далековато — ничего не разглядеть. Сразу за Белым маяком будет крохотный круговой перекресток, от которого вдоль побережья идет прямая, как аршин, дорога на северо-восток — вот туда нам и надо. До Серого маяка оттуда примерно полтора километра пути; если успеть до четырех часов дня, то можно даже подняться наверх — и это того стоит. Серый скагенский маяк всего шесть метров не дотягивает до самого высокого маяка в Скандинавии — Бенгтшерского, что в Финляндии, неподалеку от полуострова Ханко[72], так что если с вертолетной экскурсией у вас не сложилось, то лучшего способа увидеть мыс Гренен с высоты не найти.

Илл. 12

Скаген. Серый маяк

Рано утром купец Бренне отправился на маяк, что возвышается далеко в море, близ самой крайней точки мыса Скагена. Когда он поднялся на вышку, огонь был уже давно потушен, солнце стояло высоко. На целую милю от берега тянулись в море песчаные мели. На горизонте показалось в этот день много кораблей, и купец надеялся с помощью подзорной трубы отыскать между ними и свою «Карен Бренне».

В самом деле, она приближалась; на ней были и Клара с Юргеном.

Вот они уже увидели вдали Скагенский маяк и церковную колокольню, казавшиеся издали цаплей и лебедем на голубой воде.

Дальше можно выбрать одно из двух: либо перебраться через дюны и пилить еще два километра пешком по песку (много людей идет босиком, но в шапках — ветер там такой, что мозги выдувает через уши), либо дождаться местного сказочного транспорта. В этой роли выступает Песчаный трактор, красивый, как игрушка, ярко-синий, с прицепленным сзади красным вагончиком, — ни дать ни взять Паровозик из Ромашково. Стартует он от парковки, что метрах в трехстах от Серого маяка, и постоянно курсирует до оконечности мыса и обратно (если сильно увеличить спутниковый снимок мыса Гренен в Google Maps, то можно даже увидеть, как он высаживает там пассажиров). Хороший аттракцион — туда пройти пешком, а обратно прокатиться в вагончике: пешая тропа на мыс идет по побережью Балтийского моря, а трактор ходит вдоль побережья Северного.

Разувшись и стоя одной ногой в Северном море, а другой — в Балтийском, о цвете воды как-то не задумываешься. Когда вера есть, доказательства не нужны, а когда их невозможно разглядеть — тем более: ракурс там, что греха таить, действительно не тот, чтобы различать оттенки. Единственное, что бросается в глаза, — это направление волн: Северное море «волнуется» в сторону Балтийского, Балтийское — наоборот. Встречаясь у кончика мыса, волны образуют красивый бурун — это и принято называть встречей двух морей. Очень романтично, хотя капюшон снимать все-таки не хочется.

Возвращаясь же к Юргену и вопросу вечной жизни, с которого началась и эта история, и данная глава, — неизвестно, обрел ли герой после смерти заслуженное райское блаженство, но по крайней мере ему спалось спокойнее, чем принцу Амлету: раскопки церкви Святого Лаврентия, в отличие от курганов в Раммедиге и Аммельхеде, так никогда и не проводились. Развернутого ответа Андерсена на свои сомнения по поводу вечной жизни Эленшлегер так и не дождался, за девять лет до выхода «На дюнах» отправившись в мир иной изучать вопрос самостоятельно. Впрочем, Андерсен, должно быть, тоже в накладе не остался: как писал Горин, сегодня наш крик не для других, а для себя.

Уезжая из Скагена, хочется взять с собой «закладочку» — живые вещи освежают память куда лучше, чем альбомы с фотографиями. Для девочек, наверное, идеальным вариантом был бы серебряный кулон в виде «скагенской розы», а я влюбился с первого взгляда в часы местной марки — и ношу их до сих пор. Часов в мире много, какие-то выбираешь, потому что их носил Джеймс Бонд, какие-то — чтобы завидовал Жюль Верн, какие-то — чтобы почувствовать себя командиром лунной базы. Но эти — с секретом: кто не был в Скагене, тот может и не заметить, но кто был, тот знает: их придумал человек оттуда. Они для меня как маленький персональный телепорт: взглянул на часы — и одной ногой на дюнах.

Ветер рассказывает о Вальдемаре До и его дочерях

Дания: Борребю — Виборг

Уроки «Маленького Тука» не проходят даром: после него во всех андерсеновских персонажах начинают мерещиться исторические лица. В случае с героем по фамилии До это поначалу кажется нелепым[73], но для порядку все-таки суешь нос в словарь — и опять проваливаешься с головой. Мало того что рассказанная Андерсеном история Вальдемара До оказывается подлинной — в ней обнаруживается еще одна. Тут в который раз убеждаешься, что по сказкам Андерсена можно изучать принцип Парето[74]: чем более небрежно у него прописана второстепенная деталь, тем толще связанный с ней пласт информации и тем больше времени уходит на то, чтобы в ней разобраться. Такое уже было с Антворсковским монастырем в «Обрывке жемчужной нити», с Круглой башней в «Огниве», да и много где еще. Здесь же одного упоминания камней, из которых сложены стены усадьбы Борребю (Borreby), оказывается достаточно, чтобы перенести нас в XIII век и напомнить историю Марска Стига.

https://goo.gl/WpKzep

Отсканируйте QR-код, чтобы открыть электронную карту

Марск Стиг был при короле Эрике V Клиппинге кем-то вроде нашего воеводы — действующим военачальником и министром обороны в одном лице. Звали ег на самом деле Стигом Андерсеном, а приставка «марск» указывала должность: датское «marsk» — аналог английского «marshal» (а не «marsh», как предлагает Google Переводчик); таким образом, «Марск Стиг» можно считать чем-то вроде «товарища Серго».

Что именно произошло между Эриком V и Марском Стигом, теперь уже доподлинно не выяснить. То ли король соблазнил жену Стига, пока тот был в походе, то ли некую группу дворян не устраивала политика Эрика V в отношении знати, то ли еще что — как бы там ни было, однажды утром короля нашли в опочивальне мертвым с полусотней ран на теле. Поспешность, с которой последовавший суд установил виновных и объявил их вне закона, дает основания подозревать, что вся партия была разыграна некой третьей стороной, а Марска Стига и других удобно попавших под руку дворян просто назначили козлами отпущения. Случилось это в 1286 году — и тут мы начинаем приближаться к истории Борребю, которую у Андерсена рассказывает ветер.

В изгнании Марск Стиг не успокоился и, заручившись поддержкой норвежского короля Эрика Магнуссона, начал мстить. Месть вышла основательной: получив в распоряжение несколько наземных укреплений в приграничных районах и подкрепление в живой силе и кораблях, Стиг и его сторонники смогли организовать распределенную сеть пиратских баз (в том числе на островах Датского архипелага), откуда в течение десятка лет совершали регулярные набеги на ненавистную датскую государственность. В качестве своей основной базы пираты выбрали остров Йельм (Hjelm), расположенный в проливе Каттегат у восточного побережья Ютландии, — для этого, правда, пришлось предварительно взять штурмом и уничтожить принадлежавший королю Браттингсборгский замок (Brattingsborg Slot) на соседнем острове Самс (Sams0). Избавившись от королевского форпоста под носом, пираты развернулись не на шутку: впоследствии археологические раскопки показали, что на Йельме чего только не было, включая полномасштабный фальшивомонетный двор. До примирения дело так и не дошло, и Марск Стиг провел всю оставшуюся жизнь в своем пиратском замке на острове, где и умер в 1293 году; после его смерти Йельм еще тринадцать лет оставался в руках пиратов, и только при Эрике VI Менведе его удалось отбить.

Естественно, после всей этой истории первое, что приходит в голову при упоминании «замка Марска Стига», — это его замок на острове Йельм. Но оттуда до Борребю морем более ста километров — неужели нельзя было раздобыть стройматериалы где-нибудь поближе? И где же, если не на Йельме, стоял тот замок, из камней которого построили усадьбу Борребю? Ответ дает оригинальный андерсеновский текст в сочетании… с расписанием автобусов от железнодорожной станции Корсёр. Большинство переводов опускают одну важную деталь: в оригинале Андерсена фраза «замок Марска Стига» звучит как «замок Марска Стига на полуострове». Полуостров (а также перешеек или мыс) в датском языке обозначается существительным «ns», а если внимательно посмотреть на расписание автобусов от Корсёра до Борребю, то замечаешь, что конечная остановка автобуса № 460 называется Стигснес (Stigsns), то есть дословно «полуостров Стига». До Борребю оттуда километра три — и это, согласитесь, куда больше похоже на правду с точки зрения удобства доставки кирпичей (еще бы только автобусы ходили почаще — см. главу про «Обрывок жемчужной нити»).

Средневековый замок на полуострове Стигснес действительно существовал, и его руины (хотя правильнее было бы сказать «следы») можно видеть до сих пор, примерно в восьмистах метрах к юго-востоку от паромного причала — там даже есть табличка. Правда, насчет того, был ли его основателем Марск Стиг или какой-то другой Стиг, мнения исследователей расходятся: предание ссылается на абстрактного «рыцаря Стига», и несмотря на то, что постройки датируют концом XIII века, то есть как раз временем после убийства Эрика V, документальных подтверждений причастности к ним Марска Стига не обнаружено.

Однако больший интерес, конечно, представляет история владельцев Борребю. Название это начинает фигурировать в записях с 1345 года; что происходило в тех краях с момента основания замка Стига до середины XVI века, не совсем понятно, но, очевидно, ничего хорошего. Известно, что канцлер Йохан Фриис, получивший Борребю от короля Кристиана III после Реформации, предпочел ничего не реставрировать и построить новую усадьбу — ту самую, которая стоит там и сейчас.Илл. Действительно ли ее построили из камней «замка Стига» (пишут, что незадолго до этого он сильно пострадал от гражданской войны), неизвестно, хотя эта версия выглядит логично: что стройматериалам пропадать. Семейство Фриис владело Борребю чуть менее века, пока Дортея Фриис не вышла замуж за дедушку Вальдемара До — от этой-то пары имение и перешло по наследству к их внукам Вальдемару и Олафу. Братья поделили усадьбу не хуже Шарика с Матроскиным: младшему Вальдемару досталось центральное здание, старшему Олафу — южное крыло. Первые восемь лет они владели Борребю сообща, но потом старший брат по невыясненным причинам самоустранился (не исключено, что после сноса в его отсутствие башенки со шпилем в принадлежавшей ему части усадьбы) и передал все права на имение младшему — так в 1666 году единоличным владельцем Борребю стал Вальдемар До. Что было дальше — описано у Андерсена.

Илл. 1

Усадьба Борребю

— На берегу Большого Бельта стоит старый замок с толстыми красными стенами, — начал ветер. — Я знаю там каждый камень, я видел их все, еще когда они сидели в стенах замка Марска Стига. Замок снесли, а камни опять пошли в дело, из них сложили новые стены, новый замок, в другом месте — в усадьбе Борребю, он стоит там и поныне.

То, что Андерсен поручает рассказывать эту историю именно ветру, — отнюдь не просто выразительный прием; правда, чтобы оценить его в полной мере, необходимо побывать в Борребю самому. Дело даже не столько в самом ветре — уж чего-чего, а этого добра в Дании навалом (пишут, что чуть ли не треть датской электроэнергии вырабатывается ветряками). Дело в том, что ветер в Борребю не просто осязаемый и слышимый, но и вполне зримый. К югу и юго-востоку от усадьбы расстилается огромная заболоченная низина, густо заросшая осокой;Илл. 2 с каждым порывом ветра по этому «травяному морю» пробегает волна, причем еще и цветная: стебли осоки плоские и с разных сторон имеют разный оттенок — когда ветер переворачивает их, волна, прокатываясь, меняет свой цвет. От усадьбы до побережья Большого Бельта всего несколько километров, поэтому ветер не утихает здесь ни на минуту, завывая во всех неровностях пространства. В этом смысле Борребю для него — готовый музыкальный инструмент, одни декоративные машикули[75] (новое слово на букву «м»!) чего стоят. Результирующая звуковая дорожка настолько гармонирует с внешним обликом усадьбы, что невольно вспоминаешь дом Ашеров из Эдгара По: потемневший кирпич, ров с мутной цветущей водой, вместо ворот — подъемная решетка… Территория усадьбы и прилегающий сад открыты для посетителей, так что можно самим убедиться в том, насколько идеально подходит это место для полоумного алхимика.

Илл. 2

Окрестности усадьбы Борребю

Пронесется ветер над травой, и по ней пробежит зыбь, как по воде; пронесется над нивою, и она взволнуется, как море. Так танцует ветер. А послушай его рассказы! Он поет их, и голос его звучит по-разному: в лесу — так, в слуховых окнах, щелях и трещинах стен — иначе.

Видишь, как он гонит по небу облака, точно стада овец?

Алхимией Вальдемар До увлекся фанатично — пишут даже, что когда ему стало нечем топить печь, он грел теплолюбивые реактивы в собственной постели. Андерсен утверждает, что именно алхимия и разорила его, хотя бытует также мнение, что он просто оказался неважным помещиком и вынужден был прибегнуть к алхимии как к единственному призрачному шансу вылезти из долгов. Как бы там ни было, все долги Вальдемара До выкупл упомянутый в сказке Ове Рамель — его Андерсен почему-то называет недругом, хотя будь он таковым, то вряд ли не воспользовался бы своим правом незамедлительно забрать себе все имение в счет долга, вместо того чтобы предлагать Вальдемару До жить там до конца своих дней. Андерсен пишет о нем как об «Ове Рамеле из Баснеса», но документальные источники показывают, что Ове Рамель вступил в права владения и Баснесом, и Борребю в 1681 году, то есть просто скупил одновременно несколько поместий, граничащих друг с другом. Ему самому они, правда, не особо пригодились (он умер через четыре года после этого), а вот Андерсену — очень даже: он гостил в тех местах несколько десятков раз и именно в Баснесе во время рождественских каникул 1858 года написал историю Вальдемара До и его дочерей. И, кстати, не ее одну нашептал сказочнику местный ветер: там же, в Борребю, происходит действие «Блуждающих огоньков в городе», да и Хольстейнский замок и остров Глен, описанные в истории «Вен и Глен» (см. соответствующую главу), оттуда всего в семи километрах.

С кем Андерсен в этой истории намудрил, так это с дочерьми. На самом деле у Вальдемара До было двенадцать детей — шесть сыновей и шесть дочерей, из которых до выкупа Борребю Ове Рамелем дожили всего пятеро, и дочерей в их числе было четыре. Звали их тоже не совсем так, как у Андерсена: Ида Дортея, Ингеборга, Йоханна Катрина и Лисбетта Дортея. Пережила всю семью Ида Дортея, старшая из сестер, — вероятно, ее и имеет в виду Андерсен, рассказывая о хижине на вересковой пустоши близ Виборга, хотя о местоположении ее могилы датский генеалогический реестр, к сожалению, сведений не дает. Впрочем, Виборг (Viborg), при всей своей подозрительной удаленности от места основных событий, упомянут в истории как раз не случайно: именно там, в кафедральном соборе,Илл. 3 в крипте под алтарем, находится могила самого Вальдемара До — об это позаботился его последний сын, Грегерс. Там же похоронены король Эрик V, с убийства которого началась вся эта история, и сам Грегерс, погибший в 1712 году в Северной войне, в битве при Гадебуше. О том, как разорившийся Вальдемар До после дешевой мазанки в Смидструпе (Smidstrup) (это совсем рядом с Борребю, в районе Скельскёра) попал в ютландский Виборг, за двести с лишним километров от дома, история также умалчивает.

Илл. 3

Кафедральный собор Виборга

«О-ох!» — Да, и люди вздыхают, как ветер в тростнике и осоке. — О-ох! Не звонили колокола над твоею могилой, Вальдемар До! Не пели бедные школьники, когда бездомного владельца Борребю опускали в землю!.. Да, всему, всему наступает конец, даже несчастью!..»

Грегерс был последним представителем фамилии, и с его гибелью род До окончательно угас — но даже на этом преследовавшие его несчастья не прекратились. Виборгский кафедральный собор, в котором похоронены отец с сыном, неоднократно горел, причем пожар 1726 года уничтожил его полностью — остались стоять только стены. Полвека спустя он был восстановлен, но неудачно и не до конца, и в начале XIX века то, что получилось, лет пятнадцать проработало зернохранилищем, а потом и вовсе начало разваливаться. В 1863 году собор-инвалид наконец снесли и за следующие тринадцать лет перестроили в кирпиче, облицевав гранитом, что оказалось проще и дешевле, чем строить цельногранитную конструкцию. Этот собор стоит и сейчас и, несмотря на то, как мрачновато он смотрится в опрятном виборгском пейзаже, хочется думать, что в нем Вальдемар До наконец-то обрел покой.

Хотя покой, как известно, только снится. Сказка — ложь, да в ней намек, и хоть может показаться, что андерсеновский намек однозначен и «дилемма Вальдемара До» показательно решена раз и навсегда, но это не так. Когда авторы научных, да и просто объемистых трудов посвящают их своим близким, мне кажется, что это своего рода извинение за то, сколько времени, потраченного на создание этого труда, было украдено у них. Как разделить свое время между близкими и воплощением мечты? Как сделать это разделение справедливым (и можно ли вообще)? Каждый искатель философского камня решает это для себя самостоятельно. И ветер ему в свидетели — быть может, его историю тоже когда-нибудь расскажут, но конец ее, надеемся, будет счастливее, чем у истории Вальдемара До.

Епископ Бёрглумский и его родич

Дания: Бёрглум — Видберг — Лёккен

Жанр топографического детектива — настоящий рай для путешествующего аналитика. Авторы часто добавляют интриги, шифруя географическую привязку своих произведений, и у каждого — свой особенный код, так что и методику «взлома» приходится для каждого изобретать свою. Скажем, в «Преступлении и наказании» Достоевского географические наименования сокращены до первых букв, и, чтобы восстановить события на местности, нужно неплохо ориентироваться в петербургской топонимике. В «Зеленых берегах» Алексеева городские объекты вообще описываются «грубыми мазками» — выхваченными из общей картины характерными деталями («задний плоский, будто срезанный пилой, фасад театра»), так что догадаться, о чем идет речь, можно только хорошо зная Петербург визуально. И так далее.

Подход Андерсена в этом смысле предельно прост. Ему даже никаких усилий прикладывать не приходится — время и особенности развития национальной культуры делают все за него. Он просто ничего не объясняет — очевидные же все вещи; а потом всего за каких-то пару веков топонимика, ландшафт, список общедоступных источников, а то и орфография языка меняются настолько, что мама родная не узнает — и ищи потом свищи, если ты в этой среде годами не варился. С исландскими сагами, например, такой номер не прошел бы: там мало того что топонимы за тысячу лет не претерпели изменений, так даже забор, отделяющий Хёскульдов двор от Хрутова двора, до сих пор стоит на том же самом месте. В Дании же все куда быстротечнее. Было Дикое болото — и нет Дикого болота. Была буква «j» в названии города Кёге (Андерсен пишет «Kjge» — отсюда и «Кьёге» в некоторых переводах) — и упразднили ее. Называлась улица «Kjdmangergade», а теперь она «Kbmagergade». Расследуй не хочу.

https://goo.gl/pLXwWV

Отсканируйте QR-код, чтобы открыть электронную карту

В истории епископа Бёрглумского[76] таких загогулин целых три; к счастью, все они завязаны друг на друга, и одна помогает вытянуть другую. Существенно упрощает жизнь и то, что история эта не просто подлинная, но и хорошо в тех местах известная и даже зафиксированная в исторических документах — как раз с одного из них Андерсен и списал ее во время своего ютландского вояжа 1859 года (того самого, во время которого была написана «На дюнах»). Добрые бёрглумские хозяева поселили Андерсена в комнате самого епископа и наутро вежливо поинтересовались, не беспокоили ли его ночью привидения (слухи о том, что там нечисто, ходили по всей Северной Ютландии). Андерсен признался, что спал превосходно, однако заподозрил-таки неладное и параноидально обследовал всю комнату и прилегающий двор на предмет реквизита для мистических фокусов, даже приставил к стене снаружи лестницу и влез по ней к своему окну — но так ничего и не нашел. Пришлось отыгрываться в тексте: «Мало ли что рассказывают, мало ли что видят, когда боятся сами или хотят напугать других!»

К моменту визита Андерсена от прежнего богатства и величия Бёрглумского монастыря («Brglum Kloster) не осталось и следа — после Реформации он быстро съежился до обычной фермы. Историки до сих пор недоумевают, как Бёрглум мог стать единственной резиденцией епископа в Дании, вокруг которой не вырос крупный город (как это было, например, с Виборгом или Орхусом), но история, как известно, не терпит сослагательного наклонения. Впрочем, с точки зрения погружения в тогдашнюю реальность это, наверное, даже лучше: проще вообразить себе несохранившиеся здания, чем «развидеть» окружающие тебя городские кварталы. Бёрглумский монастырь дожил до нашх дней в том самом виде, каким его увидел Андерсен: кучка белых строенийИлл. 1 на вершине холма (хотя его и холмом-то не особо назовешь) жмутся друг к другу, как робкие овечки, и диву даешься — что, прямо, что ли, здесь? Среди вот этого вот канареечного рапса?Илл. 2 Обещанного Андерсеном воя моря тоже не слыхать: до побережья далековато, километров семь, хотя кое-где фрагменты синей полоски все-таки просматриваются вдали между прибрежными дюнами. Где-то там же прячется и Лёккен ф0ккеп)Илл. 3 — та самая рыбацкая деревушка, жители которой спасли пассажиров разбившегося корабля в самом конце истории. Но ее тоже от монастыря не видно: она окопалась среди дюн от ветра, как и многие ей подобные в Западной Ютландии. В общем, если не подготовиться заранее, то почти все первичные ощущения — мимо. Единственный способ избежать естественного вопроса «Ну и за каким лешим нас занесло в такую даль?» — упредить его и предварительно заглянуть в учебник. И там внезапно находишь две детали: одну просто интересную, а вторую — ключевую для понимания сюжета.

Илл. 1

Бёрглумский монастырь

На холме возвышается большое старинное здание; это бывший Бёрглумский монастырь; в самом большом флигеле его до сих пор — церковь.

Илл. 2

Рапсовые поля близ Бёрглумского монастыря

…Погода стоит ясная, ночи светлые, так что можно ясно видеть на много много миль кругом; с холма открывается вид на поля и болота вплоть до Ольборгского фиорда, на степи и луга вплоть до темно-синего моря.

Илл. 3

Лёккен

Ночью у Лёккена, маленькой рыбачьей слободки, застроенной домиками с красными черепичными крышами, — ее видно отсюда из окон — разбился корабль.

Он сел на мель далеко от берега, но спасительная ракета перебросила мост между тонущим судном и твердой землей. Все спаслись, вышли на берег и нашли себе приют и ночлег у рыбаков.

Интересная деталь заключается в том, что события «Епископа Бёрглумского» фактически начались с рассказанного в «Колокольном омуте» (см. соответствующую главу). Именно здесь, на Бёрглумском холме, в XI веке находилась королевская резиденция, откуда бежал из Ютландии, спасаясь от бунта, король Кнуд IV Святой. Бунтовщики настигли короля в Оденсе, но резиденцию в Бёрглуме на всякий случай тоже сожгли. Когда она была отстроена заново, там обосновались сначала католические монахи-августинцы, затем премонстранты (они же норбертины, они же белые каноники), а затем, в начале XIII века, туда была перемещена резиденция епископа Венсюссельского. Пользуясь активной поддержкой короля, Бёрглумский монастырь быстро набрал силу и стал одной из самых влиятельных религиозных организаций страны: в семинарии при нем учились отпрыски многих знатных датских семей, епископ являлся по совместительству членом Государственного совета, а земельные владения монастыря были самыми крупными во всей Северной Ютландии. И вот тут всплывает вторая, ключевая, деталь: в число подведомственных Бёрглумскому епископату земель входила вся территория Ютландии севернее Лим-фьорда, а именно регионы Венсюссель (Vendsyssel) и Тю (Thy) — то есть в том числе и земли, которые должна была по закону унаследовать безутешная вдова епископского родича.

Теперь становится не то чтобы совсем понятно, но уже понятнее, что именно епископ Олаф Глоб «написал на гладком пергаменте, запечатал восковой печатью и перевязал шнурком» и почему. На андерсеновский аргумент из разряда «что может смыслить в хозяйстве баба?» папа римский вряд ли бы отреагировал, а вот на возможность присоединить к монастырским владениям приличный кусок земель, и так уже находящийся в ведении епископата, — почему бы и нет. Являясь родственником умершего, епископ Олаф Глоб вполне мог претендовать на наследование его недвижимого имущества — но у ближайших родственников, конечно, был приоритет, и, чтобы получить желанное наследство, от них нужно было избавиться. Ближайшими родственниками являлись вдова покойного, его сын Йенс и дочь (про последнюю в тексте ни слова, но, как мы знаем, у Йенса Глоба был зять, Олаф Хасе, а значит, должна была быть и сестра). Однако на момент тяжбы сын находился на службе за границей, а дочь жила с мужем по ту сторону Лим-фьорда (подробнее об этом чуть ниже), так что оставалось управиться лишь со вдовой — и дело в шляпе. Или подождите…

Вдова, как мы знаем из сюжета, тоже не лыком шита и просто так сдаваться не собирается. В ганзеновском переводе читаем, что она оказывается во Франции (возможно, переводчики сделали такой вывод из-за упоминания винограда), но в оригинале у Андерсена написано «Franken», то есть Франкония, что на юго-востоке Германии, — и это наводит на мысль, что вдова на самом деле направлялась в Рим, чтобы оспорить решение папы. Как она умудрилась случайно встретить сына, пересекая Европу с севера на юг, — одному богу известно, хотя и не исключено, что их встреча на самом деле случайной не была. Также не совсем понятно, почему мать с сыном не доехали вместе до Рима (если они вообще туда собирались) и повернули назад с полдороги — здесь история не оставляет никаких зацепок, и можно только фантазировать. Как вариант — сын смог убедить мать в утопичности ее затеи с апелляцией, поскольку тягаться по закону с епископом, входящим в Государственный совет, прикрытым папской буллой, да еще и за земли его же собственного епископата — дохлый номер. А раз так, то остаются только чуть менее честные пути с привлечением лояльных родственников — но для этого нужно сначала вернуться домой. И вот тут-то как раз и начинается самый топографический детектив.

Место, где Йенс Глоб планировал прищучить епископа, везде упоминается как «Видбергская церковь». В оригинале «Видберг» пишется «Hvidbjerg», и тут сталкиваешься с первой загвоздкой: мест с таким названием в одной только Ютландии четыре штуки; два из них, правда, находятся слишком уж далеко, на широте Фредерисии (Fredericia), а вот остальные два расположены в округе Тю. Вроде бы все сходится: согласно Андерсену, епископ направлялся из Бёрглума как раз «на юг, в Тю», да и вдова тоже жила именно там. Однако от Бёрглумского монастыря до ближайшего из этих Видбергов полторы сотни километров — что могло заставить епископа проехать пол-Ютландии посреди зимы? Не рождественская же месса в каком-то захолустном городишке? (Тем более что есть мнение, что на самом деле события происходили вообще в августе, а Рождество было приплетено уже потом, для пущего драматизма.)

В поисках ответов начинаешь раскручивать вторую линию — маршрут Олафа Хасе, зятя Йенса Глоба, призванного им на помощь. В том же ганзеновском переводе он значится как «Олаф Хасе Саллингский», и это немножко сбивает с толку, потому что за излишком поэтики не сразу распознаешь подсказку. В оригинальном же тексте Андерсена написано просто «Олаф Хасе из Саллинга», а Саллинг (Salling) — это полуостров в Лим-фьорде, как раз напротив Тю. Мало того, на самом юге Тю, у полуострова Тюхольм (Thyholm), как раз есть достаточно узкий пролив, через который вполне реально перебраться вплавь. Казалось бы, бинго — но тут всплывает вторая загвоздка: к административной единице Саллингсюссель (Sallingsyssel), кроме самого Саллингского полуострова, в те времена относился еще и остров Морс (Mors0), который тоже граничит с Тю и с которого теоретически тоже можно переправиться туда вплавь через пролив (правда, он более широкий: тысяча метров против четырехсот). Таким образом, получается не только два Видберга, но еще и два Саллинга и две возможных переправы.

Предчувствуя перспективу увязнуть в изучении датской топонимики и родовых хроник семьи Хасе, на всякий случай перечитываешь текст Андерсена — и, к счастью, находишь еще две подсказки: Олаф Хасе перед переправой «останавливается у Оттезунда», а после переправы ему «остается еще четыре мили пути». Вторая часть слова «Оттезунд» — а точнее «Оттесунн», конечно, — говорит о том, что это название пролива, но (внимание, третья загвоздка) конкретно такого пролива в Лим-фьорде не существует! В попытках проследить этимологию названия закапываешься еще на три века назад — и выясняется, что топоним «Оттесунн» (Ottesund) действительно существовал. Своим происхождением он был обязан императору Священной Римской империи Оттону I Великому: в его честь Оттесунном был назван пролив, через который его войска переправлялись через Лим-фьорд в 947 году во время ютландского похода. А располагался этот пролив… правильно, к югу от полуострова Тюхольм, который после тех событий даже некоторое время носил название «Оттония» (Ottonia). Увеличив карту южной части полуострова Тюхольм до масштаба «стометровки», получаешь последнее подтверждение: пролив между полуостровом и материком, через который сейчас перекинут железнодорожный и автомобильный мост, и оба соединяемых этим мостом встречных мыса носят имя Оддесунн (Oddesund). «Odde» в переводе с датского означает «перешеек» — не исключено, что таким образом из исторического топонима выкинули имя императора-завоевателя, сохранив при этом сходство звучания и физико-географическую достоверность. В любом случае второй пролив — тот, через который Олаф Хасе переправлялся бы с острова Морс, — называется Нессунн (Nessund), а это на «Оттесунн» похоже еще меньше. И окончательно расставляет все на свои места андерсеновская подсказка про «четыре мили пути»: даже если бы Олаф Хасе переправлялся через Нессунн, до ближайшего из двух Видбергов ему оставалось бы еще семнадцать километров, то есть почти одиннадцать миль, а никак не четыре. От Оддесунна же до того Видберга, что расположен на полуострове Тюхольм, всего девять километров, то есть пять с половиной миль. Тоже, конечно, не совсем джекпот, но ближе к четырем, чем десять. Попался, который кусался?

Все эти выкладки были сделаны еще «на берегу» и требовали проверки на месте — да и в этом же, в конце концов, вся суть. К тому же зачастую один беглый взгляд и пара минут болтовни с местными дают больше, чем неделя теоретизирования над десятком источников[77], — вот только тут у топографического детектива есть немалый шанс стать топографическим анекдотом, потому что разница между теорией и практикой, как известно, в теории гораздо меньше, чем на практике. Так вышло и в этот раз.

До тюхольмского Видберга я добирался из Ольборга — та еще, к слову сказать, морока. Зональная карта датских автобусных маршрутов напоминает груду разноцветных леденцов, а карта Королевских железных дорог показывает только факт наличия рельсов в указанных местах, так что до появления онлайн-планировщика маршрутов DSB[78] расчет оптимальных стыковок требовал чуть ли не аэрокосмической квалификации. Как ни крути, до Видберга со всеми перекладными выходит три с лишним часа — если не вставать чуть свет, добираешься уже за полдень. Ощущение удаленности от цивилизации и так преследует здесь неотступно, но когда выходишь на станции, появляется смутная ассоциация с Сайлент Хиллом. Узкая одноколейка, маленькое аккуратное здание станции из темного кирпича — все как будто от детской железной дороги. Велопарковка забита под завязку, свободных мест нет: все жители города утром встали, выпили кофе при свечах, докатили на своих велосипедах до станции и уехали на работу в другой город, побольше. Ни машин, ни прохожих, ни мороженщиков, ни газетчиков. На двери здания местной христианской общины — висячий замок. Посреди всей этой картины довольно странно смотрится городское туристического бюро, но когда заходишь, понимаешь: нет, все нормально. Единственная комната кубической формы, вдоль безупречно белых стен — полки с листовками и буклетами на датском и немецком. И вокруг — ни души.

ЦерковьИлл. 4 находишь почти сразу — от станции до нее метров триста по прямой. Солидная, строгая, большая.

Илл. 4

Видбергская церковь в Тю

Труби в свой медный рог, трубач в лисьей шубе!

Звуки гулко разнесутся в морозном, ясном воздухе.

Поезд продвигается вперед по степям и болотам, где летом расстилаются луга Фаты-Морганы; направляется он к югу, к Видбергской церкви.

За булыжной оградой — ухоженное кладбище: вокруг могил — живые изгороди, дорожки посыпаны галькой правильной округлой формы и однотонной расцветки (чувствуешь себя как на доске для игры го), кругом цветущие деревья, кипарисы, разноцветные клумбы. Подходишь к церкви, тянешь на себя дверь, заходишь внутрь. В притворе слева — старинный памятный камень с надписью, справа — информационный стенд с множеством приколотых листков; все, естественно, на датском. Кое-где читается «Jens Glob», но ведь не знаешь же — вдруг там написано, что «по одной из версий, именно здесь, но на самом деле…»? Заглядываешь в храмИлл. 5 — никого. Ощущение дурацкое: животом уже готов поверить, что вот эту-то дверь меч Олафа Хасе и расщепил, а вон там, у алтаря, «плавает в крови епископ с раздробленным черепом», но голова осаживает: погоди, может, это вообще не тот город. Вот так отпустишь воображение, дашь слабину — попробуй потом все это забудь.

Илл. 5

Внутри Видбергской церкви

Фитили восковых свечей горят красными языками; еще краснее свет разливается по полу. Тут плавает в крови епископ с раздробленным черепом; убиты и все его спутники. Тихо, безмолвно в Видбергской церкви в ночь под Рождество.

Отправившись за катарсисом за тридевять земель и получив вместо него сдавливаемое предвкушение и нечитаемый информационный стенд, конечно, огорчаешься. Но делать нечего — да и есть же, в конце концов, фотоаппарат, а на свете наверняка найдутся люди, умеющие читать по-датски. Тщательно сфотографировав все, что на стенде и памятном камне, выходишь их церкви с ощущением «мда, работать еще и работать» — и вдруг краем глаза замечаешь человеческий силуэт: женщина-садовник подстригает кусты. Спецовка со светоотражателями, резиновые сапоги, секатор. И первая мысль: чем черт не шутит? Подходишь и говоришь: здравствуйте, скажите, пожалуйста, есть ли здесь кто-нибудь, кому можно было бы задать один, как бы это поточнее выразиться, сомнительной адекватности исторический вопрос? Женщина пожимает плечами и на чистом английском отвечает: ну, давайте начнем с меня, а там будет видно. Хорошо, говорю, тут такое дело… в общем, вот эта церковь, перед которой мы с вами стоим, — это, случайно, не та ли самая церковь, в которой в 1260 году Йенс Глоб грохнул епископа Бёрглумского? Прекрасная садовница снова пожимает плечами и не моргнув глазом выдает: не, ну а что вы хотите, епископ же зажрался совсем. Занавес.

Уезжаешь из Видберга настолько довольный, что даже притупляется желание для полноты ощущений переправиться вплавь через Оддесунн. Хотя теоретически это возможно: метрах в трехстах от моста есть съезд с шоссе, выводящий прямо на побережье, — там даже парковка есть, почти у самой воды. Я ехал поездом и поэтому увидел Оддесунн только мельком из окна — и направился себе дальше в сторону Рингкёбинга в счастливом неведении, что через два с половиной года найду статью одного датского историка, в подробностях разъясняющую, почему Андерсен был неправ относительно места переправы Олафа Хасе[79]. Впрочем, сказки тем и хороши, что впечатления в них важнее правоты. А пролив Нессунн и остров Морс от нас никуда не денутся.

Дева льдов

Швейцария: Майринген — Гриндельвальд — Лаутербруннен — Бриг — Сьон — Сен-Морис — Бе — Интерлакен — Вевэ — Монтрё — Шильон — Вильнёв

Идею сказки про отважного альпийского охотника Андерсен вынашивал довольно долго. Всего в Швейцарии он был двенадцать раз, но только к своему седьмому визиту в 1861 году наконец дорос до того, чтобы слегка замедлить бег и присмотреться к окрестностям с толком, с чувством — тогда-то и была написана «Дева льдов». Рабочим названием сказки изначально было «Орлиное гнездо»: Андерсен отталкивался от народных «орлиных» сюжетов, пересказанных ему баварским профессором-минералогом, фотографом и поэтом Францем фон Кобеллем. Однако потом сюжет оброс деталями, география расползлась от Женевского озера до Майрингена, и тут уже грех было не пригласить на женскую роль второго плана свою старую знакомую. C Девой льдов у Андерсена были особые счеты — он знал ее еще с детства. Его отец как-то зимой разглядел в узоре на заиндевевшем окне силуэт женщины с распростертыми объятьями и пошутил: за мной, что ли, пришла? Когда отец умер, эта шутка аукнулась еще раз в устах матери — мол, прибрала, так и есть. Много лет спустя знакомство возобновилось: на этот раз Дева льдов обварила холодом уже самого Андерсена, воплотившись в Йенни Линд (см. «Под ивой»), — считается, что именно она вдохновила его на «Снежную королеву». В итоге к моменту осознания того, что представление швейцарских горцев о злых силах во многом совпадает с родным скандинавским, портрет героини у Андерсена был уже вполне готов — осталось лишь перерисовать афишу.

https://goo.gl/Z5A0wZ

Отсканируйте QR-код, чтобы открыть электронную карту

И сюжет, и география «Девы льдов» — сплошной калейдоскоп: при всей цельности узора он на самом деле создается множеством кувыркающихся осколков. По количеству привлеченных источников эта история если и не является у Андерсена абсолютным чемпионом, то определенно входит в пятерку лидеров: кроме вышеупомянутого фольклора, в ней есть отсылы и к истории Симплонского перевала, и к описанию местной альпинистской практики, и к легенде о Вильгельме Телле, и к «Шильонскому узнику» Байрона, и даже к истории становления швейцарской туристической индустрии. В сочетании с одновременно широким и плотным географическим охватом — действие происходит в десятке с лишним населенных пунктов и покрывает примерно одну восьмую часть территории страны — это делает «Деву льдов» готовым тематическим путеводителем по Швейцарии. Только на то, чтобы просто объехать и посмотреть все упомянутые в тексте места, уйдет не меньше двух недель, и то если выкинуть все горные маршруты персонажей — а это просто преступление: лучшего способа влезть в их шкуру не найдешь. Ради некоторых переходов — например, из Гриндельвальда в Бриг (см. ниже) — не грех даже пройти курс альпинистской подготовки; сам Андерсен, конечно, этого не делал, но картинку нарисовал настолько вкусную, что так и ерзаешь в кресле, проезжая поездом там, где мог бы идти пешком, как нормальный человек.

Вообще в какой-то момент в голову приходит еретическая мысль, что изучение географии сказок Андерсена надо начинать не с Дании, а именно со Швейцарии. Дело в том, что на примере «Девы льдов» наиболее отчетливо видна прямая связь географии сказок Андерсена со стилем его путешествий (если вы по привычке пропустили предисловие, самое время наверстать). Своевременное понимание андерсеновского подхода к путешествиям не только помогает разобраться, почему вся его сказочная география выстроена именно так, а не иначе, но и здорово экономит время в процессе поиска ответов и расшифровки сомнительных мест. Правда, вывести Андерсена на чистую воду, не раскурочив весь калейдоскоп, практически невозможно — мешает наросший вокруг его личности сказочный антураж. Не может же сказочник оказаться обычным туристом: туризм — это индустрия, а в индустрии чудесам не место. Даже воспоминания Эдварда Коллина, в которых открытым текстом говорится, что все свои маршруты Андерсен педантично планировал заранее, а затем столь же педантично следовал установленному плану, не в состоянии поколебать мираж: куда сухим чиновничьим мемуарам тягаться с мифом о странствующем сказочнике? В результате ты, как дурак, гоняешься за этим мифом по всей Европе — а он все время ускользает. И только добравшись до «Девы льдов», уже на вылете из Цюриха, когда за неимением карамельки (куда им!) просто закрываешь глаза и принимаешься наводить порядок в набитой альпийскими пейзажами голове, вдруг наступает прозрение: стоп, да ведь это же все картинки из туристического каталога. На самом-то деле Андерсен никогда не был странствующим сказочником, он путешествовал как самый что ни на есть завзятый турист, коллекционируя популярные достопримечательности, — и потому неудивительно, что он поселил своего героя в Гриндельвальде, а затем утопил его на Швейцарской Ривьере. И именно благодаря этому «Дева льдов» производит настолько альбомное впечатление, которое ей, впрочем, только в плюс: сказочной истории к лицу архетипичные декорации, а с окрестностями Гриндельвальда и Монтрё в этом смысле мало что сравнится.

Единственное, что вносит в альбомность «Девы льдов» легкий раздрай, — это нетривиальная связь между географией и сюжетом. Герои постоянно болтаются туда-сюда, в результате одни и те же места возникают по ходу действия не только по нескольку раз, но еще и в разных контекстах, так что непонятно, как упорядочивать иллюстрации: привяжешься к истории — замучаешься с географией, привяжешься к маршруту — запутаешься в сюжете. Впрочем, это тоже вполне в духе сказки: взялся тягаться со стихией — умей импровизировать. Главное — начать, и вы будете смеяться, но начинает Андерсен как раз как самый заурядный турист — даже не просто с Бернского нагорья, а именно с популярной Гриндельвальдской долины. Что ж, подыграем ему — хотя там тоже не так все просто, как кажется на первый взгляд.

Гриндельвальд и Майринген

Гриндельвальд (Grindelwald)Илл. 1 пал жертвой массового туристического паломничества только во второй половине XIX века — маршруты популярных в XVII и XVIII веке европейских гран-туров обходили его стороной, а к началу XIX на континенте начались Наполеоновские войны, и всем временно стало не до туризма. Орудия, однако, отгремели, и к тому времени как раз вернулось эхо от прозвучавшей ранее песни муз: в конце XVIII века Альпам было посвящено столько произведений литературы и искусства, что оставалось только проложить туда дорогу, — и попробуй-ка не съезди на Бернское нагорье после пейзажей Франца Кёнига и Каспара Вольфа. Дорогу, правда, закончили только к 1872 году; к этому моменту все, кому было больше всех надо, включая Андерсена, успели сделать свое дело — окрестные вершины уже были покорены, «Дева льдов» написана, и можно было остепениться и спокойно запускать любителей комфорта. Однако финальный грибной дождь на поляне местного туризма прошел еще восемь лет спустя, когда до Гриндельвальда дотянули железнодорожную ветку — тогда-то и грянул «большой взрыв», не утихающий до сих пор: до 1888 года гостиниц в Гриндельвальде не было вообще, к 1913-му их стало более тридцати, а сейчас их там около трех сотен.

Илл. 1

Гриндельвальд

Заглянем-ка в Швейцарию, в эту дивную горную страну где по отвесным, как стены, скалам растут темные сосновые леса. Взберемся на ослепительные снежные склоны, опять спустимся в зеленые равнины, по которым торопливо протекают шумные речки и ручьи, словно боясь опоздать слиться с морем и исчезнуть.

Когда Андерсен в 1861 году писал о «массе иностранцев со всего света», он, конечно, и представить себе не мог, до чего все это дойдет. Теперь, когда к живописи и литературе присоединились фотография и кинематограф, а к железным дорогам — автомобили и авиация, мечта об Альпах стала куда более осязаемой и доступной практически всем и отовсюду. Окрестности Гриндельвальда неоднократно позировали Голливуду, да и не только ему. Хозяйка одного отеля в Майрингене (Meiringen), например, рассказывала мне историю о том, как к ним занесло съемочную группу из Индии: уж больно местный пейзаж подходил для идиллической сцены свадьбы главных героев после победы над злодеями. Фильм вскоре вышел на широкие индийские экраны и произвел в местном прокате настоящий фурор. «И где, как ты думаешь, все тамошние молодожены теперь проводят медовый месяц?!» — почти кричала хозяйка в конце истории, стуча кулаком по столу. Да, Гриндельвальд — тот самый случай, когда рай для визуала в туристический сезон становится настоящим адом для социофоба. Не говорите потом, что я не предупреждал.

Все путешественники, прибывающие в Гриндельвальд, делают это одним из трех способов (если они, конечно, не альпинисты): либо из Интерлакена (Interlaken) по долине реки Лючине (Ltschental) (это наиболее простой и массовый путь — там есть и автомобильная дорога, и железная), либо из Майрингена через перевал Гроссе Шайдегг (Grosse Scheidegg) (на автобусе или пешком), либо из Лаутербруннена (Lauterbrunnen) через перевал Кляйне Шайдегг (Kleine Scheidegg) (по горной железной дороге). На момент визита Андерсена железных дорог в той местности не было никаких, поэтому в «Деве льдов» упоминаются только первые два способа: те, кто «переходит высокие, покрытые снегом горы»,Илл. 2 очевидно, идут пешком из Майрингена, а те, кто «является снизу, из глубоких долин», приезжают из Интерлакена. Сам Андерсен ехал через Интерлакен, этим же путем впоследствии ходил его герой, и им же до сих пор пользуется большинство людей. В этом варианте, кстати, несмотря на заезженность, тоже есть своя изюминка, особенно если добираться поездом. Дело в том, что из окон поезда можно смотреть только по сторонам, поэтому самого впечатляющего пейзажа не видно — он расположен впереди. А потом ты выходишь на перрон и буквально упираешься лбом в склон Эйгера. Без преувеличений — рот раскрывается сам.

Илл. 2

Вид на Веттерхорн со стороны Гриндельвальда

…В летнее время сюда наезжает масса иностранцев со всех концов света. Они переходят высокие, покрытые снегом горы, или являются снизу из глубоких долин, и тогда им приходится взбираться ввысь в продолжение нескольких часов.

Но самый правильный, на мой взгляд, способ попасть в Гриндельвальд — это все-таки через Майринген, то есть повторив путь дедушки главного героя. Андерсен опускает этот эпизод, но мельком оговаривается, что дед Руди по материнской линии, живший в Гриндельвальде, был родом из Майрингена, а самый короткий путь между этими двумя городами — через перевал Гроссе Шайдегг. Сейчас там проложена маркированная туристическая тропа, параллельно которой идет асфальтовая дорога; по ней ходят рейсовые автобусы, так что можно выбирать, какую часть маршрута пройти по-взрослому, а где сачкануть. Общая протяженность пути — примерно двадцать пять километров, то есть вроде бы в пределах дневного перехода, но есть один подвох: Майринген расположен на высоте примерно шестисот метров над уровнем моря, а высота перевала Гроссе Шайдегг — около двух тысяч, так что в первых пятнадцати километрах кроется почти полуторакилометровый подъем. Местные туристические ассоциации оценивают сложность маршрута как «выше среднего» и отводят на его прохождение около девяти часов, но поскольку дедушка — персонаж второстепенный, а первая половина пути нужна только для того, чтобы увидеть вторую, напрашивается небольшая оптимизация, совмещающая приятное с полезным.

Дело в том, что по удачному совпадению близ Майрингена находится еще и знаменитый Рейхенбахский водопад (Reichenbachflle), в котором добрый сэр Артур Конан Дойл через тридцать с лишним лет после написания Андерсеном «Девы льдов» решил утилизировать своего поднадоевшего героя. Затея, как мы знаем, не удалась, но осадочек остался, так что, отправляясь в Швейцарию, не грех заодно прочитать и «Последнее дело Холмса», благо маршруты героев Дойла и Андерсена во многом совпадают (Дойл тоже вел себя как форменный турист). К водопаду ходит фуникулер; его открывают 4 мая, в день ежегодного Фестиваля Шерлока Холмса[80], так что не вздумайте приехать раньше — и аттракцион пропустите, и до водопада придется карабкаться на своих двоих. Впрочем, приезжать раньше вторых майских праздников и сама Дева льдов не посоветует: снег на перевале Гроссе Шайдегг может лежать до июня, а мокрая лавина — это точно не то, о чем мечтаешь в самом начале сказочного пути. Поэтому перед поездкой обязательно проверьте состояние перевалов — открыт ли Гроссе Шайдегг, и работает ли там одноименная гостиница. Если да, то можно смело ехать, не рискуя упереться где-нибудь на полутора тысячах в табличку с черепом и костями и надписью: «Лавинное предупреждение». Обычно на момент открытия перевала на дворе уже далеко не май месяц, поэтому фуникулер до Рейхенбахского водопада работает вовсю. Поднимитесь на нем до водопада, найдите тот самый уступ (он помечен на склоне белой звездочкой), ужаснитесь литературному вымыслу (как можно выжить, упав в каменную мясорубку со ста двадцати метров?), а после этого догуляйте до Цвирги (Zwirgi) и сядьте там на автобус № 210[81]. Когда сойти, решайте по настроению, главное — не сделать это слишком поздно, а то все впечатление смажете: прекрасное не должно даваться чересчур легко. Хорошим компромиссом будет, например, Шварцвальдальп (Schwarzwaldalp) — оттуда до перевала километров пять.

Вид Гриндельвальдской долины с перевала Гроссе Шайдегг способен на некоторое время превратить впечатлительного человека в соляной столб. Специально для таких случаев при гостинице на перевале есть ресторанчик с открытой террасой, где можно с пользой для тела перевести дух и примириться с нереальностью пейзажа, перед тем как шагнуть ему навстречу. А шагнув, нужно обязательно иметь наготове андерсеновский текст — иначе рискуешь недооценить, насколько Андерсен все-таки правдив и точен в описаниях. Все как в аптеке: и заснеженные вершины, и темные сосновые леса на склонах, и ярко-зеленые, почти до прозрачности высвеченные солнцем луга, и даже картофельные огородики перед бурыми от времени деревянными шале.Илл. 3

Единственное, что отличает пейзаж от сказочного, — это отсутствие двух ледников, описанных Андерсеном и являющихся кроме того важной сюжетообразующей деталью. Чтобы восстановить картину, приходится лезть в справочники — и тут выясняется интересное. К Гриндельвальдской долине действительно выходят два одноименных ледника — Верхний (Oberer Grindelwaldgletscher)Илл. 4 и Нижний (Unterer Grindelwaldgletscher). Сейчас их языки спрятаны высоко в горах (их хорошо видно со спутника), но так было не всегда: длина языков менялась — они то высовывались из ущелий в долину, то втягивались обратно. Так вот, максимальной длины, когда язык Нижнего ледника чуть не «слизнул» Гриндельвальд, они достигли в третьей, самой холодной фазе так называемого Малого ледникового периода, которая как раз захватывает первую половину XIX века, то есть времена Андерсена. Иными словами, хотите верьте, хотите нет, а «Дева льдов» появилась на свет вскоре после того, как был зафиксирован минимум среднегодовой температуры за последние две тысячи лет.

Илл. 3

Гриндельвальдская долина

В вышине над ними, на горных выступах виснут тяжелыми, плотными, дымчатыми занавесями облака, а внизу в долине, где разбросаны бесчисленные темные деревянные домики, еще светит солнце, и залитый его лучами зеленый клочок земли выделяется так ярко, что кажется почти прозрачным.

Как выглядели Гриндельвальдские ледники на момент написания «Девы льдов», хорошо видно на пейзажах вышеупомянутого Каспара Вольфа: язык Верхнего ледника тогда доходил до места, где сейчас стоит отель «Веттерхорн» (Hotel Wetterhorn), а язык Нижнего спускался до самого города. И тут мы подошли к еще одному способу попасть в Гриндельвальд — с южной стороны хребта, из долины Роны (Rhonental), но этот вариант уже не для изнеженных туристов. Сейчас сообщение между Гриндельвальдской долиной и долиной Роны осуществляется главным образом через Лёчбергский тоннель (Ltschberg-Basistunnel), который начинается в десятке километров южнее Шпица (Spietz) и ыходит по ту сторону гор к Бригу (Brig); правда, до самого Шпица от Гриндельвальда еще добрых тридцать километров, но по нынешним временам это не проблема. При Андерсене, однако, этого тоннеля еще не было, и местные жители передвигались между долинами дедовским способом — пешком через горы. Ледники в этом деле были большим подспорьем: свешивавшийся до земли язык играл роль пандуса, по которому можно было подняться на ледник и идти по нему, как по дороге, до самого хребта; по ту сторону хребта простирался другой ледник, по которому можно было аналогичным образом спуститься вниз. Не самый безопасный способ (мать Руди погибла именно так — в каких-то десяти километрах от цели своего пути), но другого не было — оставалось уповать на сомнительную милость Девы льдов.

Илл. 4

Верхний Гриндельвальдский ледник

Солнце палит и внизу, в глубокой долине, и в вышине, где нагромождены тяжелые снежные массы; с годами они подтаивают и сплавляются в блестящие ледяные скалы или катящиеся лавины и громоздкие глетчеры. Два таких глетчера возвышаются в широком ущелье под Шрекхорном и Веттерхорном, близ горного городка Гриндельвальда.

Теоретически со стороны Гриндельвальдской долины «путеводную» роль мог играть любой из вышеупомянутых ледников, но на практике для перехода лучше всего годится Нижний: через него и путь выходит короче, и высотный профиль там более простой. Именно этот ледник Андерсен и называет «большим»: он действительно в два раза превосходит по площади своего собрата. Со стороны долины Роны формальных кандидатов тоже два: Алечский (Aletschgletscher) и Фишерский (Fieschergletcher) ледники, но путь через Алеч, во-первых, сложнее с точки зрения того же самого высотного профиля, а во-вторых, не подходит под андерсеновское описание. В тексте говорится, что отец Руди был почтальоном и неоднократно пересекал Симплонский перевал (Simplonpass) — это подсказывает, что он жил где-то в окрестностях Брига, ведь именно оттуда начинается Симплонская дорога, по которой доставлялась почта (к ее истории мы еще вернемся). Казалось бы, Алечский ледник нам и нужен, ведь он как раз выходит к Бригу — но тогда восьмилетний Руди, перебираясь с проводниками из Гриндельвальда к дяде в долину Роны, оказался бы в своем новом доме, едва спустившись с гор. Андерсен же утверждает, что когда они вступили в кантон Вале, к которому относится долина Роны, до дома Рудиного дяди было еще далеко, и это дает основания полагать, что спускались они все-таки по Фишерскому леднику и вышли в долину в районе Фиша (Fiesch), примерно в пятнадцати километрах северо-восточнее Брига. Итого получается порядка пятидесяти километров с подъемом до трех с половиной тысяч — воистину «большой переход для такого малыша». Сейчас по этому маршруту водят туристические группы, так что настоящие приключенцы могут в полной мере почувствовать себя на месте Руди, что, правда, требует подготовки, снаряжения, времени и доли здорового авантюризма. Если какого-то из этих компонентов вам недостает, можно просто «помочить ноги», взобравшись по одному из склонов ущелья Нижнего ледника до «того места, где глетчер уже отделился от каменистой почвы горы» или даже выше — скажем, до бывшего Мраморного карьера (Marmorbruch). Оттуда открывается отличный вид, во-первых, на Гриндельвальд, каким его видели андерсеновские герои во время своих горных переходов, а во-вторых, и на само «черное ущелье Гриндельвальдского глетчера», поскольку в примыкающей к городу части ущелья льда сейчас нет.

Ну а пока наши герои шагают вниз по течению Роны в сторону Брига, давайте-ка вернемся чуть назад и вспомним еще одно путешествие маленького Руди. Андерсен, как это часто бывает, упоминает его только вскользь, и совершенно напрасно — там впечатлений тоже на целую главу.

Лаутербруннен

Рассказать обо всем на свете, конечно, тяжело даже такому титану, как Андерсен, — но не втиснуть в «Деву льдов» Штауббахский водопад (Staubbachflle) было просто нельзя. Оказавшись в Швейцарии, поначалу к каждому встречному водопаду относишься с трепетом, но это быстро проходит: к концу первого дня просто устаешь считать — в одной только долине Лаутербруннен (Lauterbrunnental, дословно — «долина светлых источников») их семьдесят два. Однако Штауббах действительно особенный. Сохранилось множество его портретов, современных Андерсену, включая работы вышеупомянутого Каспара Вольфа, а также Александра Калама, Отто Фарни, Фердинанда Зоммера и кого только не.

Там и вправду есть на что посмотреть, так что Андерсен неспроста отправил к нему маленького Руди. Событий в «Деве льдов», правда, и без того хватало, поэтому пришлось отвести Штауббаху всего лишь эпизодическую декоративную роль — но он и с ней отлично справился: талант есть талант.

Малыш Руди ходил из Гриндельвальда к Штауббахскому водопаду пешком — то есть на запад по долине Лючине, а затем на юг по долине Лаутербруннен, всего около пятнадцати километров. Так можно сделать и сейчас, но у этого способа есть два недостатка: во-первых, долина Лючине — слишком тривиальное зрелище, чтобы шагать по ней десять километров, а во-вторых, входить и выходить из долины Лаутербруннен придется одним и тем же путем, а это скучно. У Руди и его автора, правда, не было выбора, но теперь он есть и совершенно очевиден: из Гриндельвальда в Лаутербруннен через перевал Кляйне Шайдегг проходит живописнейшая горная железная дорога — Венгернальпбан (Wengernalpbahn). Она открылась через какие-то тридцать лет после написания «Девы льдов», когда Андерсена уже не было в живых. А жаль: беру на себя смелость утверждать, что, учитывая благоговение маэстро перед чудесами научно-технического прогресса вообще и железными дорогами в частности, он бы влюбился в нее бесповоротно.

Дело в том, что швейцарские горные железные дороги — это мир, в котором инженерия где-то граничит со стимпанком, а кое-где и с волшебством. Например, чтобы преодолеть крутые склоны, горные локомотивы в буквальном смысле ездят на шестеренках: на участках, где уклон превышает допустимый предел, к двум рельсам добавляется третий, похожий на пилу, а локомотив выпускает дополнительное зубчатое «пятое колесо» и спокойно карабкается себе дальше по склону на реечной передаче. Добавляет шарма и вздорный характер Девы льдов, зная который современной технике здесь предпочитают проверенную годами[82]. На практике это выражается в том, что по Венгернальпской ветке до сих пор ходят старые добрые маленькие вагончики с круглыми фарами на лампах накаливания, никелированными номерными табличками и отделанными деревом салонами. В сочетании с гудящими шестеренками и альпийскими пейзажами за окном все это создает очень близкое подобие эстетики мультфильмов Хаяо Миядзаки.

Венгернальпбан состоит из двух сегментов, сходящихся на перевале Кляйне Шайдегг — там нужно делать обязательную пересадку. Скорее всего, это продиктовано соображениями безопасности, исходя из которых локомотив должен всегда находиться в «нижней» части состава. Однако ожидание стыковки с видом на заснеженные Альпы имеет серьезный побочный эффект: чем дольше ждешь, тем сильнее риск поддаться искушению взглянуть на Бернское нагорье глазами Руди, не тратя время на школу альпинизма. Дело в том, что оттуда же, с перевала Кляйне Шайдегг, отходит еще одна горная железнодорожная ветка — Юнгфраубан (Jungfraubahn). Ведет она, как можно догадаться из названия, на Юнгфрауйох (Jungfraujoch) — самую высокую железнодорожную станцию в Европе, с которой открывается потрясающий вид на окрестные вершины и упомянутый Алечский ледник. Билет стоит кучу денег, но это не тот случай, когда имеет смысл крохоборствовать: цена впечатлению вполне пропорциональна.

Венгернальпская же ветка после перевала Кляйне Шайдегг опоясывает склон горы Тшугген (Tchuggen) и постепенно спускается в долину Лаутербруннен. Один из лучших видов на долину, к слову, открывается в районе Венгена (Wengen), так что имеет смысл выкроить время между поездами, чтобы прогуляться — скажем, от Вегена до Венгвальда (Wengwald), это чуть меньше километра. Штауббахский водопад видно уже оттуда, но издали он не производит должного впечатления: подумаешь, еще одна «серебряная лента». Ситуация в корне меняется, когда выходишь из поезда в Лаутербруннене, — однако здесь надо помнить, что находишься в царстве стихии, так что важен не столько удачный ракурс, сколько правильно выбранный момент. Поговорка «приехать не в то время — это все равно что приехать не в то место» в Лаутербруннене работает с поистине швейцарской точностью: Штауббах сухим летом и Штауббах во время сезонного таяния ледников или после обильного дождя — это два совершенно разных водопада. Очевидно, что траектория падения водяной струи зависит от ее напора. Поскольку скала, с которой низвергается Штауббахский водопад, не совсем отвесная, то при маленьком напоре струя просто не долетает до земли, разбиваясь о склон примерно на половине его высотыИлл. 5 — в результате водопад получается вдвое короче, чем мог бы быть. Но стоит напору увеличиться, как струя отрывается от скалы и образует каскад в триста метров высотой. Она, правда, и в этот раз не долетает до земли, но уже по другой причине: высота каскада слишком велика, и его поначалу плотная струя, пока летит вниз, успевает «разлохматиться» до состояния мельчайшей водяной пыли. Облако этой пыли носит ветром туда-сюда, и оно оседает, как морось, на всем вокруг — без дождевика не суйтесь. Именно таким Штауббахский водопад и предстал перед Руди — «серебряной вуалью перед лицом вечно снежной, ослепительно белой Юнгфрау».

Илл. 5

Водопад Штауббах в долине Лаутербруннен

Как ни мал он был, ему уже доводилось путешествовать на своем веку, и неблизко для такого малыша. Родился он в кантоне Вале, по ту сторону гор, и был перенесен сюда еще годовалым ребенком. А недавно он ходил пешком к водопаду Штауббаху который развевается в воздухе серебряной вуалью перед лицом вечно снежной, ослепительно белой Юнгфрау.

Андерсеновские отсылы к долине Лаутербруннен на этом заканчиваются, хотя там есть еще один удивительный водопад, который вполне вписался бы в эстетику «Девы льдов», — просто ни Руди, ни Андерсен не застали его, как и Венгернальпскую железную дорогу. Звучит странно: как можно не застать водопад? Но для начала — небольшая история.

За несколько дней до Лаутербруннена, вылетая из Пулково в Цюрих, я подумал, что недурно было бы захватить с собой какой-нибудь гостинец. Чего нет у них в горах такого, что есть у нас в болоте? Так я оказался в Майрингене с бутылкой финского морошкового ликера в рюкзаке, не подумав, что на следующий день мне предстоит переход в Гриндельвальд (см. выше), а тащить в горы лишний килограмм не очень улыбается. На помощь пришла хозяйка отеля, предложив мне вечером чашку кофе и согласившись на встречное предложение выпить по рюмочке. Мы разговорились, и когда беседа дошла до того, какого Шерлока Холмса я делаю в Майрингене один в такое время года (туристический сезон еще не начался, и я был в отеле единственным постояльцем), то я ответил развернуто — и в том числе обмолвился о ближайших планах на Гриндельвальд и Лаутербруннен. При упоминании Лаутербруннена хозяйка заговорщически улыбнулась и сказала: «Я знаю, что тебе там надо посмотреть. Я отработала в турбизнесе двадцать пять лет, и водопадом меня удивить сложно — но это, я тебе скажу, впечатление из редких». Разрекламированный водопад назывался Трюммельбахским (Trmmelbachflle); я открыл карту, и хозяйка показала мне, где его искать, — оказалось, что он всего в трех километрах от станции, и Штауббах как раз по пути.

Прогуляться пару лишних километров по долине Лаутербруннен — даже и без водопадов-то сплошное удовольствие, хотя там от них при всем желании никуда не деться: они везде. Долина представляет собой узкое, почти прямое ущелье, сплюснутое по бокам скальными стенами высотой в несколько сотен метров, — этакий альпийский двор-колодец. Вдоль дороги — автобусные остановки в форме толстых бетонных карманов обтекаемой формы: мало ли что с такой стены сойдет. Наверху, под облаками, маячат парапланы: сигануть, как орел, откуда-нибудь с Шильтхорна (Schilthorn) и снайперски приземлиться в долине — разновидность местного серфинга. Идешь тут, ищешь глазами удивительный водопад — а водопада нет. То есть, конечно, есть, и не один, но все какие-то неудивительные. Пройдя километра четыре, плюешь и поворачиваешь обратно — не иначе что-то напутал, нельзя же водопада с трехсот метров не заметить. По привычке переходишь на другую сторону ущелья, чтобы не возвращаться тем же путем, — и через некоторое время вдруг упираешься в табличку «Трюммельбахский водопад». Оглядываешься по сторонам — водопада нет. Есть, правда, какой-то довольно широкий ручей, вытекающий из кустов у подножия скалы, а в направлении кустов ведет подозрительная грунтовая дорожка; идешь по ней — натыкаешься на кассу с турникетом. Водопада, опять же, нет. Покупаешь билет, проходишь дальше до скалы. Дорожка заканчивается солидной железной дверью, аккуратно врубленной в каменный массив. В двери — запотевшее стеклянное окошко. Щуришься туда в попытках что-то разглядеть, но видишь только цепочку тусклых лампочек, уходящих куда-то вдаль и вверх. А потом оттуда приезжает лифт.

Когда-то Трюммельбах был обычным водопадом — но капля, как известно, камень точит. Нащупав у горы слабину в виде прослойки из мягкого известняка, поток воды за тысячи лет буквально зарылся в склон — выточил в нем причудливую штопорообразную шахту в полторы сотни метров высотой и исчез внутри. Снаружи это выглядит просто как маленькая речушка, вытекающая из расщелины в скале; о том, что в расщелине творится что-то необычное, можно догадаться только по исходящему оттуда характерному низкому гулу, как от барабана. Именно благодаря своей аудиальной характеристике ручей и получил свое название: «Trmmelbach» происходит от «Trommelbach», дословно — «барабанный ручей». Про скрытый внутри скалы многокаскадный водопад стало известно только в конце XIX века. Нижние каскады открыли для туристов только в 1877 году, то есть спустя тридцать два года после визита Андерсена в Лаутербруннен и почти на двадцать лет позже написания «Девы льдов» — поэтому Руди этого водопада и не увидел.

Всего каскадов у Трюммельбахского водопада целых десять штук, и все они сейчас доступны для посетителей: к каждому из них выведены смотровые площадки,Илл. 6 соединенные системой тоннелей, лестниц и галерей. Лифт поднимается до седьмого каскада — дальше можно взойти по лестнице на самый верх, а затем уже постепенно, виток за витком, спускаться по «каменному штопору». Гул вокруг стоит такой, что чувствуешь себя оказавшимся внутри басового саксофона: поток воды, пробивая камень, высекает из него низкий звук, от которого непривычно щекочет внутренности. Наверное, схожее ощущение испытывает человек, стоящий в железнодорожном тоннеле, по которому не спеша проезжает грузовой состав. (Впоследствии эта ассоциация не давала мне покоя, и пришлось заняться арифметикой — чутье не подвело: по официальным данным, водопад выдает до 20 тонн воды в секунду, что соответствует составу из железнодорожных цистерн, движущемуся со скоростью 14 км/ч.) Слуховые и тактильные ощущения дополнительно обостряются за счет нарочито скудного освещения: к верхним каскадам дневной свет не проникает, и по тоннелям плывет мокрый полумрак, точечно разбавленный огоньками лампочек во влагозащитных плафонах — их хватает ровно настолько, чтобы не ударяться о низкие своды головой. Остальное, как у Хичкока, зрителю предлагается дорисовать самостоятельно, и в результате по сумме (синергии?) ощущений получается впечатление такой силы, что наружу выходишь с выпученными глазами, в состоянии странной смеси эйфории и гипнотического транса.

Илл. 6

Смотровая площадка у одного из открытых каскадов Трюммельбахского водопада

Соображать в таком состоянии не очень получается, но это, по счастью, и не нужно: заблудиться в долине невозможно (куд ты денешься с подводной лодки). Доходишь обратно до города, и уже хочется немного передохнуть; душевно, хоть и с нарушением общей концепции, это можно сделать, например, подкрепившись раклетом в «Трех Теллях» («The 3 Tells»; согласно вывеске, «лучший паб в городе, потому что единственный»). Хозяйка — настоящая ирландка и слушает Deep Purple; в ответ на мой вопрос, как ее сюда занесло, сказала: «А мне тут с первого раза так понравилось, что я решила остаться и открыла бар». Ну да, действительно.

Если отдых помог не особенно или, наоборот, слишком, на этом можно спокойно завершить маршрут и сесть на поезд до Интерлакена. Однако, если силы остались и хочется еще немножко побыть маленьким Руди, имеет смысл прогуляться вверх по долине до следующей станции — это еще четыре километра. Дорожка идет вдоль берега горной реки, в которую впадают все ручьи, стекающие в долину Лаутербруннен, включая Трюммельбах и Штауббах. Река эта тоже называется Лючине (Ltschine), как та, что течет из Гриндельвальдской долины, только там была Черная Лючине, а эта — Белая (привет коллегам из Уфы). Точка их слияния находится как раз у самого входа в долину Лаутербруннен, это место так и называется — Цвайлючинен (Zweiltschinen, буквально — «Двухлючинье»). Именно там, кстати, расположен «мост, переброшенный через слившиеся вместе два рукава Лючины», по которому уже взрослый Руди проходил по пути в Интерлакен на состязание стрелков, — но об этом чуть позже, потому что всему свое время и это тоже целая история.

Бриг и Симплонский перевал

Отец Руди был почтальоном; большая собака Айола постоянно сопровождала его в переходах через Симплон к Женевскому озеру. В долине Роны, в Валлийском кантоне, и теперь еще жили родственники Руди по отцу.

Прочитав это и сверившись с картой, приходишь в недоумение. К Женевскому озеру? Через Симплон? Из долины Роны? Женевское озеро находится от долины Роны на западе, а Симплонский перевал — на юго-востоке. Через Симплонский перевал из долины Роны можно попасть только в Италию, и Андерсен не мог этого не знать, потому что сам неоднократно пользовался этой дорогой. У капитана солнечный удар? И только углубившись в историю Брига — а именно там, как мы предполагаем, жило семейство Рудиного отца, — убеждаешься, что Андерсен не просто традиционно точен, но еще и прикопал для любопытных небольшой сюрприз.

Симплонский перевал (Simplonpass) издавна служил транспортным коридором между Швейцарией и Италией. Это и обусловило становление Брига как города: начиная с середины XIII века он стал важным перевалочным пунктом на торговом пути, совмещая складские и таможенные функции. Но первый реальный всплеск — если не сказать взрыв — логистической активности в Бриге произошел только в XVII веке, когда местный предприниматель Каспар Йодок фон Штокальпер оценил перспективы развития торговли через Симплон и вложил часть своих средств в реконструкцию и расширение существующей дороги. Обновленная дорога получила название «тропы Штокальпера»[83], и по ней тут же двинулся поток самых разнообразных товаров. На торговлю многими из них Штокальперу удалось закрепить за собой монопольное право; наибольшую известность ему принесла монополия на торговлю солью, полученная в 1648 году[84]. Симплонские предприятия Штокальпера принесли ему бешеный доход: за ним даже закрепилось прозвище «король Симплона». Его конторы были разбросаны повсюду от Милана до Лиона (и это отчасти объясняет упоминание о Лионе в рассказах Рудиного дядюшки), на деньги магната было отстроено полгорода, а его персональный замок с тремя башнями, который является сейчас одной из главных достопримечательностей Брига, был в те времена самой большой частной резиденцией в Швейцарии.

Однако торговлей круг интересов Штокальпера не ограничивался. В частности, одним из его логистических проектов, использовавших «тропу Штокальпера», была… организация регулярного почтового сообщения между Миланом и Женевой. Оно функционировало почти в неизменном виде вплоть до Наполеона, при котором была построена новая Симплонская дорога, призванная заменить «тропу Штокальпера» и пригодная для колесного транспорта[85]. Тогда же произошла реорганизация почтового ведомства, и верховые курьеры ушли в прошлое, а по новой дороге двинулись почтовые дилижансы. И тут наконец становится понятно, что имел в виду Андерсен под «переходами отца Руди через Симплон к Женевскому озеру», — правда, с небольшой поправкой. На момент гибели главному герою вряд ли было больше двадцати пяти лет, а погиб он, согласно цитируемому Андерсеном путеводителю по Швейцарской Ривьере, в 1856 году. Из этого можно сделать вывод, что родился Руди не раньше 1830 года, а на тот момент его отец уже работал почтальоном. С учетом же того, что новая дорога через Симплон была построена в 1805 году, получается, что почтовая карьера Рудиного отца в любом случае пришлась на времена, когда Симплон уже не «переходили», как написано в переводе супругов Ганзен, а «переезжали» в дилижансе. Об этом же чуть ниже пишет и сам Андерсен, рассказывая, как собака Айола «бежала за почтовой каретой». Этот путь, кстати, можно повторить и сейчас: наследники тех самых дилижансов — швейцарские рейсовые автобусы PostBus — ходят теми же маршрутами.

Переместившись вслед за восьмилетним Руди из Гриндельвальда в долину Роны,Илл. 7 отчетливо ощущаешь резкую смену декораций, особенно если срезал путь через Лёчбергский тоннель (см. выше). «Здесь совсем юг, словно попал в Италию», — пишет Андерсен о городе Бе, расположенном всего в сотне километров к западу от Брига, но именно в Бриге близость Италии ощущается сильнее всего, и даже не столько климатически, сколько стилистически: каменные львы, башни, арочные галереи, клуатры (вот и слово пригодилось)… Замок ШтокальпераИлл. 8 виден отовсюду — и это словно намек: перед тем как отправиться «дегустировать» нелегкую судьбу Рудиного отца, имеет смысл наведаться в тамошний музей за историей «Штокальперовской почты». Неподалеку от замка протекает река Сальтина (Saltina), один из притоков Роны; к югу от города она скрывается в ущелье между горами Шалльберг (Schallberg) и Глисхорн (Glishorn) — там и начинается «тропа Штокальпера». Правда, поскольку ущелье Сальтины, строго говоря, является не ущельем, а каньоном, то пройти по нему непосредственно вдоль реки невозможно, и тропа проложена чуть выше, траверсом по склону Шалльберга. Миновав каньон, путники спускались в долину Таферны (Taferna) и продолжали двигаться на юг — оттуда до Симплонского перевала оставалось примерно пять километров, а до итальянской Домодоссолы (Domodossola) — около сорока.

Илл. 7

Долина Роны

От Ронского глетчера до подножия Симплонской горы, между многочисленными и разнообразными горными высотами, тянется широкая Валлийская долина; по ней несется могучая река Рона, которая часто выходит из берегов и катит свои волны по полям и дорогам, разрушая на своем пути все.

Илл. 8

Замок Штокальпера в Бриге

В долине Роны, в Валлийском кантоне, и теперь еще жили родственники Руди по отцу.

Естественно, проходить пешком всю «тропу Штокальпера» только ради погружения в профессию Рудиного отца было бы не меньшим перебором, чем полный переход из Майрингена в Гриндельвальд по следам его дедушки, поэтому здесь напрашивается компромиссный вариант в формате легкой прогулки. Начать ее можно прямо от замка Штокальпера: улица Альте Симплонштрассе (Alte Simplonstrasse), идущая от замка на юго-восток, выведет вас к трассе E62, сразу за которой начнется Лингвурмштрассе (Lingwurmstrasse) — по ней вы выйдете к подножию Шалльберга, а там уже заблудиться невозможно. Будьте готовы к подъему метров на пятьсот — но, к счастью, в почи курортном режиме: тропа заходит в гору размашистыми зигзагами, сквозь густой мех из совсем южных, приземистых и корявых, но очень ароматных сосен, прямо как в Кисловодском парке. Колоритнее всего участок тропы над каньоном: склон горы там наиболее крутой и в самом узком месте каньона переходит в каменистую осыпь, между уступами которой проложены солидные с виду, но «дышащие» от шагов деревянные мостки.Илл. 9 Где-то внизу сходятся клином почти голые, усыпанные битым камнем склоны Шалльберга и Глисхорна, защемленная между ними Сальтина с трехсотметровой высоты кажется пересыхающим ручейком. Впечатляет.

Обогнув гору, тропа выходит к Шалльбергскому тоннелю — тому самому «проходу, который пробили в скалах французы». С этого места уже открывается прекрасный вид на долину Таферны в сторону Симплона, и тут можно поступить по-разному. Если есть желание повторить путь торговцев времен Штокальпера, то можно спуститься вниз по склону Шалльберга до слияния Сальтины с Таферной, перейти Сальтину и направиться на юг по восточному берегу Таферны хоть до самого Симплона — там заканчивается первый сегмент исторической тропы. Если же хочется почувствовать себя коллегой отца Руди, не отказываясь при этом от комфорта, то примерно в полукилометре от въезда в тоннель есть автобусная остановка, где можно сесть на автобус № 631[86], частично повторяющий маршрут почтового дилижанса. Хотите посмотреть новую Симплонскую дорогу — езжайте в сторону перевала, устали — садитесь в обратном направлении, и автобус привезет вас в Бриг.

Илл. 9

Тропа Штокальпера близ Брига

Отец Руди был почтальоном; большая собака Айола постоянно сопровождала его в переходах через Симплон к Женевскому озеру.

Впрочем, все это иллюстрирует только жизнь Рудиного отца. О жизни самого Руди в Бриге не известно ровным счетом ничего, — возможно, потому что там, кроме истории с почтой, совершенно не за что зацепиться. Охотничьим историям окрестные горные пейзажи понимания тоже не добавляют — Андерсен не приводит никаких характерных деталей, так что приходится абстрактно фантазировать. Завеса мрака простирается до самого Бе, но с ним другая проблема: непонятно, что Руди там могло понадобиться. Андерсен об этом тактично умалчивает, и закрадывается подозрение, что просто «куда дым, туда и ветер». Начинаешь разбираться — и точно: согласно дневниковым записям Андерсена, он начал писать «Деву льдов» именно в Бе. Однако, перед тем как отправиться туда, имеет смысл заглянуть еще в два места: Андерсен упоминает их только мельком, но это не значит, что Руди их не видел, — хотя бы потому, что, направляясь из Брига в Бе или обратно, миновать их невозможно.

Сьон

Одно из самых, пожалуй, удивительных свойств Швейцарии — это ее способность совмещать в себе эстетику нескольких стран одновременно. Особенно эффектно это смотрится на фоне ее относительно небольшой площади (как иногда шутят, главная проблема Швейцарских ВВС — не вылететь за пределы своего воздушного пространства в процессе выполнения какого-нибудь типового маневра). Пересекая на поезде страну таких масштабов, не очень ожидаешь резкой смены культурного ландшафта за окном — но что за жизнь без сюрпризов?

С первым таким сюрпризом сталкиваешься, попав из Гриндельвальда в Бриг, когда за какие-то пятьдесят километров царство Девы льдов внезапно сменяется солнечной Италией. Но пока этот случай — единичный, значения ему не придаешь: очевидно же — Симплон под боком, культурный обмен, взаимное влияние, все дела. А потом отъезжаешь еще полсотни километров на запад, вглубь кантона, — и тут снаружи словно говорят: «Следующий слайд, пожалуйста». Выходишь в Сьоне (Sion),Илл.10 ошарашенно смотришь по сторонам и думаешь: «Эй, подождите-ка… это что, Франция?»

Сьонский пейзаж и вправду отрисован в лучших традициях Лангедока. Прямо посреди города, как верблюжьи горбы, возвышаются два огромных скалистых холма, и на вершине каждого — по средневековому замку. Андерсен был в Лангедоке за пятнадцать лет до написания «Девы льдов» и теоретически мог бы усмотреть параллель, но даже если так, в сюжете ей места все равно бы не нашлось — откуда охотнику за сернами знать про катарские укрепления? Сьонские замки — ровесники (XIII–XIV век), но сохранились не одинаково: тот, который на холме повыше, Турбийон (Chateau de Tourbillon),Илл.11 в конце XVIII века настолько основательно сгорел, что его даже не стали восстанавливать. В результате теперь в Сьоне есть средневековые достопримечательности на любой вкус: хочешь — замок в полной сохранности, с шестисотлетним органом в восьмисотлетней церкви, хочешь — замок в руинах, все с прекрасным видом друг на друга и на расстоянии нескольких минут ходьбы.

Ощущение Франции дополнительно усиливают виноградные террасы, которыми расчерчены подножия холмов и окрестные горные склоны. Само понятие швейцарского виноделия не укладывается ни в какие стереотипы и для непосвященных звучит как оксюморон — а между тем Швейцария производит более миллиона гектолитров вина в год (то есть примерно столько же, сколько французский Эльзас), и львиная доля этого объема приходится как раз на кантон Вале. Знают об этом, правда, только специалисты да любопытные вроде нас с вами, потому что девяносто восемь процентов швейцарской винной продукции потребляется локально. И тут понимаешь, каким могло быть впечатление от Сьона у проезжавшего мимо Руди (и его автора): от столицы винодельческого кантона в памяти должны остаться панорама и вкус. Их, кстати, можно совместить.

Страницы: «« 1234567 »»

Читать бесплатно другие книги:

Практические указания махатм, советы и знаки Великих Учителей, изложенные Еленой Рерих на основе ее ...
Практические указания махатм, советы и знаки Великих Учителей, изложенные Еленой Рерих на основе ее ...
Фантастический детектив Рона Гуларта о гражданской войне на одной из загрязнённых человеческой деяте...
В сказках Майкла Каннингема речь идет о том, что во всем нам известных сказках забыли упомянуть или ...
В учебном пособии рассмотрены теоретические основы организации педагогической и учебно-исследователь...