Дом на хвосте паровоза. Путеводитель по Европе в сказках Андерсена Горбунов Николай

Если верить Андерсену, Мария проскочила свой первый брак чуть ли не на одном дыхании: подумаешь, четыре месяца, легко пришло — легко ушло, по всем канонам сказочного жанра. История со сватовством тоже выглядит волшебной: королевская охота, сводный брат короля, пощечина на пиру, пять лет ожидания… В реальности (в том числе якобсеновской) все было куда менее сказочно — но именно поэтому и куда более интересно.

«Сводный брат молодого короля» в качестве первого жениха — это, конечно, анахронизм. За сводного брата короля Мария Груббе не выходила замуж — наоборот, она с ним разводилась. Дело в том, что Ульрик Фредерик Гюльденлёве был внебрачным сыном[114] правившего на момент первой свадьбы Марии короля Фредерика III. Соответственно, сводным братом он приходился его сыну, наследному принцу Кристиану, который после смерти отца в 1670 году стал королем Кристианом V, — он-то и подписал Ульрику Фредерику и Марии развод. Иными словами, Мария вышла замуж за королевского бастарда, а вот развелась уже действительно со сводным братом молодого короля.

Самое смешное, что, по Якобсену, первый муж Марии был в ее жизни не единственным Ульриком Гюльденлёве. Начнем с того, что Мария оказалась в Копенгагене не в год своей свадьбы, а тремя годами ранее: в 1657 году Эрик отослал скучавшую в провинции дочь в столицу к троюродной тетке. Вскоре разразилась очередная серия датско-шведских войн; датчанам тогда пришлось несладко, и дело закончилось осадой Копенгагена. В обороне города геройски себя проявил еще один сводный брат короля (на этот раз действующего), незаконнорожденный сын Кристиана IV, дядя и почти полный тезка Ульрика Фредерика — внимание, не перепутайте — Ульрик Кристиан Гюльденлёве. Когда шведы отступили, «сатанинского полковника» боготворила вся столица; а поскольку тетка Марии была вдовой его брата, то Ульрик Кристиан периодически наведывался к ней в гости, что давало Марии шанс познакомиться с героем лично и в приватной обстановке. Знакомство неизбежно вылилось в серьезное романтическое увлечение, но продолжалось оно недолго: Ульрик Кристиан вскоре тяжело заболел и умер, причем, если верить Якобсену, перед смертью вел себя совершенно не по-геройски, чем вызвал у Марии первое глубокое разочарование по части сильного пола.

Когда Марии стукнуло семнадцать, тетка вознамерилась вывести ее в высший свет — и тут-то как раз и подвернулся Ульрик Фредерик. Он и раньше бывал в теткином доме и знал Марию, когда она еще была подростком, — в этом смысле андерсеновский сюжет перекликается с реальностью, разве что между их знакомством и свадьбой прошло не пять лет, а три, да и ездить на охоту в Ютландию за невестой не пришлось. Брак представлялся всем вовлеченным сторонам выгодной сделкой: Ульрик Фредерик становился для Марии пропуском ко двору, а Мария мало того что была богатой наследницей (что приходилось очень кстати, учитывая склонность жениха к мотовству), так еще и расцвела, как писал классик, прелестно, неподражаемо. Иными словами, на бумаге все выглядело хорошо, и в 1660 году в Копенгагене сыграли свадьбу.

Илл. 3

Здание Копенгагенской биржи

Чтобы окунуться в атмосферу Копенгагена тех времен, достаточно просто прогуляться по его историческому центру. Большинство самых известных архитектурных памятников датской столицы — ровесники Марии Груббе: Круглая башня (см. «Огниво») была построена в 1642 году, здание биржиИлл. 3— в 1640-м, Новая Слободка (см. «Калоши счастья») — около 1641-го; примерно к тому же периоду относятся районы Новой и Христиановой гавани (оттуда же), оформившиеся в 1660-х, и крепость Кастеллет, возведенная в 1662 году. Видела Мария и Розенборг (см. «Иб и Христиночка»), в котором, по Якобсену, как раз квартировался до женитьбы Ульрик Фредерик: окончательная версия дворца, сохранившаяся до наших дней, появилась в 1624 году. Пожалуй, единственное заметное исключение в этом смысле — королевский дворец Кристиансборг: на его месте что только ни стояло, начиная с замка епископа Абсалона (1167–1369), из которого вырос Копенгаген, продолжая современным Марии Груббе Копенгагенским замком (138?-1731) и заканчивая тремя инкарнациями самого Кристиансборга, последнюю из которых мы можем видеть сейчас. Впрочем, на момент событий «Предков птичницы Греты» и «Фру Марии Груббе» королевская резиденция все равно располагалась не в Копенгагене, а в Хиллерёде (Hillered), в тридцати километрах к северо-западу от столицы, — поэтому Якобсен и пишет, что путь туда был долгим. Кстати, хиллерёдский дворец Фредериксборг обрел свой нынешний облик тоже как раз в начале XVII века (работы над ним были завершены примерно в 1620 году), так что если хотите посмотреть, в какой обстановке Ульрик Фредерик Гюльденлёве и Мария Груббе общались с королем, то стоитзапланировать вылазку и туда. Единственное, что не сохранилось, — это дом тетки Марии, фру Ригитце. Якобсен пишет, что он располагался на углу Восточной улицы (stergade) и Вербного переулка (Pilestrade), то есть всего в паре кварталов от того места, где началась история андерсеновских «Калош счастья». Впрочем, попади кто-нибудь из современников Марии Груббе в Копенгаген наших дней, он вообще не узнал бы Восточной улицы — назовем это синдромом советника Кнапа.

Поначалу жизнь молодых почти ничем не омрачалась. Вскоре после свадьбы, в 1661 году, Ульрик Фредерик отправился в Испанию, где дослужился до генерала и был удостоен титула испанского гранда. Вернувшись домой, он получил пост датского наместника в Норвегии и переехал с Марией в Осло, где они жили в замке Акерсхус (Akershus). (Замок, кстати, стоит до сих пор; будете в Осло — сравните с Копенгагеном, может быть, картинка дорисуется.) Казалось бы, жить этим двоим да не тужить — но однажды, как водится, что-то пошло не так, и Марию снова постигло разочарование. Разные авторы, преследуя свои художественные цели, по-разному преподносят этот эпизод, но преимущественно все-таки выгораживают Марию — а уж особенно преуспел в этом Андерсен с его «слишком честна и чиста душою и телом». Между тем нехудожественные источники указывают на то, что Мария в пылу разочарования пустилась во все тяжкие. Ульрик Фредерик, в свою очередь, этого не потерпел, хотя и своими законными правами, предусматривавшими в те времена даже смертную казнь за некоторые из «тяжких», тоже не воспользовался, — возможно потому, что у самого рыльце было в пуху. В конце концов наша героиня — то ли волевым решением мужа, то ли действительно по собственной инициативе — в чем была уехала из Осло домой, к отцу. Произошло это, однако, в 1667 году, то есть через семь лет после свадьбы, а вовсе не через четыре месяца, как утверждает Андерсен.

По мере развития сюжета путаница нарастает. Андерсен пишет, что Мария прибыла на корабле из Копенгагена в Вайле (Vejle), откуда уже добралась до Орхуса и вскоре «въехала в обнесенный каменной оградой двор замка господина Груббе». Звучит странно: от Вайле до Орхуса добрых километров пятьдесят — проще было плыть напрямую в Орхус. Впрочем, здесь можно при желании найти скрытый психологизм: когда очень хочешь домой, на оптимизацию логистики может попросту не хватить терпения. А вот с «замком господина Груббе» полная неразбериха. Отец Марии владел шестью поместьями, пять из которых находились в Ютландии неподалеку от Орхуса, но ни в одном из них никогда не было замка. Единственное, что могло бы хоть как-то сойти за него, — это вышеупомянутая усадьба Хауребаллегор, где Эрик Груббе служил до переезда в Тьеле: ее изображений не сохранилось, но пишут, что она была фортифицированной; однако на момент описываемых событий Эрик оттуда уже восемнадцать лет как съехал, да и само поместье давно перешло из королевской собственности в частные руки[115]. Впрочем, этот вопрос снимается довольно просто — путем обращения к оригинальному тексту: собственно слово «замок» присутствует только в переводе А. и П. Ганзен, остальные переводы говорят «усадьба», а у Андерсена на самом деле «gard», то есть «ферма». По всему выходит, что Эрик принял Марию все же в Тьеле, но, не ужившись с нею под одной кровлей, отослал в их старую усадьбу, где она родилась и где умерла ее мать, — а это как раз Хауребаллегор. Однако тут картинка разъезжается в другом месте: по Андерсену, Мария встретила своего будущего второго мужа, Палле Дюре из Нёрребека, на охоте, но от Нёрребека до Хауребаллегора ни много ни мало полсотни километров (в то время как до Тьеле — всего дюжина). Внимание, вопрос: каковы шансы «частенько встречаться в поле», если вы живете в пятидесяти километрах друг от друга и на дворе XVII век?

На поверку выясняется, что выдвинутая версия соответствует действительности лишь наполовину. Мария действительно вернулась к отцу в Тьеле, и он действительно отослал ее — но не в Хауребаллегор, а в Калё (Kal), что в двадцати километрах к северо-востоку от Орхуса. Там, кстати, действительно был замок, правда, Марии от этого было не легче: являясь изначально оборонительным сооружением, Калё подходил для проживания придворных дам еще меньше, чем усадьба Тьеле. Сейчас от замка мало что осталось, но и по руинам можно догадаться, какое впечатление он производил — кирпичный квадрат семьдесят на семьдесят метров (даже норвежский Акерсхус был в несколько раз больше) на продуваемом всеми ветрами полуострове в полкилометра шириной. Однако переселение Марии именно в Калё было сделано с дальним прицелом. На тот момент замок принадлежал Ульрику Фредерику, и старик Груббе надеялся таким образом, во-первых, избежать содержания дочери за свой счет, во-вторых, как бы невзначай подтолкнуть супругов к примирению, ну а в-третьих, просунуть ногу в дверь на случай вероятного развода — приданое ведь могли и не вернуть, а так появлялся хотя бы шанс заполучить Калё в порядке компенсации. Ульрик Фредерик ответил симметрично: наказал управляющему кормить и всячески лелеять жену (насколько это было возможно в тамошних условиях), но денег ей не выдавать. На этом ситуация стабилизировалась и перешла в хроническую форму, в которой просуществовала до 1670 года, то есть пока не умер король Фредерик III.

Со смертью Фредерика III и восшествием на престол его сына Кристиана V придворный политический ландшафт претерпел серьезные изменения. Из любимого сына короля Ульрик Фредерик превратился в любимого брата короля, а это не совсем одно и то же: поблажки кончились, и зарабатывать очки в высшем свете теперь приходилось собственным трудом. Расстроенный брак не очень этому способствовал, и для начала имело смысл развестись и жениться поудачнее — так, чтобы заодно скомпенсировать издержки развода. Додумайся Ульрик Фредерик до этого чуть раньше, еще при жизни отца, у него был бы шанс воспользоваться его протекцией, чтобы вообще избежать компенсационных выплат. Но увы: надежды на примирение (не столько с Марией, сколько с ее наследством) владели им слишком долго, и момент был безвозвратно упущен.

Почуяв ветер перемен, хитрый Эрик Груббе вовремя поймал его в свои паруса и выбрал иную тактику. Если раньше он заваливал Ульрика Фредерика письмами с различной модальности призывами забрать жену обратно, то теперь обратился прямо к королю со слезным ходатайством, подробнейше описав в нем то бедственное и унизительное положение, в котором оказалась его несчастная дочь по милости ее благородного супруга, которому она, между прочим, принесла двенадцать тысяч риксдалеров приданого, не считая земельных владений, а самой ей теперь не то что не хватает на еду, так даже на люди не в чем показаться. (Последнее, к слову, было правдой: Мария настолько спешно покинула Акерсхус, что весь ее гардероб остался там.) Заканчивалось ходатайство нижайшей просьбой либо повлиять на Ульрика Фредерика в деле воссоединения супругов, либо дать ход бракоразводному процессу с возвратом причитающегося пострадавшей стороне. Воссоединяться супруги, естественно, не пожелали, дело о разводе было передано в Консисторский, а затем и в Верховный суд, который постановил: брак расторгнуть, повторно сочетаться браком обоим супругам разрешить, приданое вернуть в полном объеме. Эрику Груббе были отданы назад принадлежавшие ему земли, Мария получила те самые двенадцать тысяч риксдалеров (около трехсот тысяч долларов на современные деньги) и переехала обратно в Тьеле, а замок Калё разобрали на кирпичи, которые отправили морем в Копенгаген, чтобы там построить из них нынешний дворец Шарлоттенборг (Charlottenborg). Ульрик Фредерик остался на посту датского наместника в Норвегии, женился на дочери герцога Ольденбургского, провел немало толковых реформ, командовал победоносными норвежскими войсками в датско-шведской войне за Сконе (за что ее прозвали «войной Гюльденлёве»), а после смерти Кристиана V уехал в Гамбург, где и умер в 1704 году.

Тут, казалось бы, и сказочке конец и можно смело переходить к истории второго брака Марии, но картина была бы неполной без еще одной детали ее биографии, о которой Андерсен тоже предпоел скромно умолчать. Дело в том, что сидеть в Тьеле с двенадцатью тысячами риксдалеров в кармане — это все равно что, имея три шелковых вечерних платья, ехать в отпуск в Простоквашино. Мария, очевидно, рассудила точно так же и, получив деньги, мало того что почти сразу же отправилась в заграничное путешествие, так еще и прихватила с собой влюбленного в нее мужа собственной сестры. Пишут, что ему в процессе даже удалось на какое-то время добиться от нее взаимности, но вскоре взаимность предсказуемо сменилась очередным разочарованием, и горе-любовники расстались прямо посередине вояжа.

Через два года деньги вышли, и Марии пришлось снова вернуться в Тьеле к отцу, причем практически в том же виде, в каком она приехала из Акерсхуса, — скорее всего, андерсеновское «неласково встретил отец дочку» относится именно к этому эпизоду. Произошло это в 1673 году; Марии на тот момент было уже тридцать, но отец не оставлял попыток повторно выдать ее замуж — и вот теперь самое время перейти к истории с подсвечниками.

Триннеруп и Нёрребек: Палле Дюре и воображаемый охотничий рог

История знакомства Марии со вторым мужем у Андерсена тоже смотрится сказочно: отправилась, мол, красна девица перед утренней зарею серых уток пострелять, а заодно и сарацина в поле спешила. На самом деле, несмотря на относительную близость Тьеле и Нёрребека (N0rb®k), шанс встретить Палле Дюре в окрестных полях был, мягко выражаясь, невелик, поскольку тот был родом вовсе не из Нёрребека, а из Хольстебро (Holstebro) — это за шестьдесят километров от Тьеле в прямо противоположном направлении. Дюре и помещиком-то не был: Якобсен пишет, что он занимал пост королевского советника юстиции. Впрочем, после свадьбы они с Марией действительно вступили во владение Нёрребеком, потому что хозяином это поместья был… отец невесты. Эрик купил Нёрребек еще в 1657 году, когда отправлял четырнадцатилетнюю Марию за счастьем в Копенгаген; счастье, однако, не срослось, а вот поместье пригодилось двадцать с лишним лет спустя в качестве подарка на ее вторую свадьбу. В дополнение к Нёрребеку молодые также получили расположенное неподалеку поместье Триннеруп (Trinderup), куда вскоре и переехали, — к этому периоду как раз и относится упомянутая Андерсеном история с подсвечниками, преподнесенными в дар Нёрребекской церкви. От старой усадьбы Нёрребек до наших дней не сохранилось ничего — ни зданий, ни ворот, ни цепи с охотничьим рогом — да и были ли они. Но церковьИлл. 4 все еще стоит, подсвечники до сих пор там, и даже гравировка на месте: «Палле Дюре, Мария Груббе, 1678 год». Большую часть времени церковь закрыта, но если захотите прикоснуться к сказочному реквизиту, то на калитке есть табличка с сотовым номером местного пастора (прямо как у Андерсена — без пономаря в этой истории никак).

Илл. 4

Нёрребекская церковь

Когда именно она приехала к нему, из старинных записей не видно, но на подсвечниках в Нёрребекской церкви можно прочесть, что они принесены церкви в дар господином Палле Дюре и Марией Груббе, владельцами Нёрребека.

Со временем стало понятно, что управлять распределенным фамильным хозяйством лучше централизованно, и в 1685 году вся семья собралась под одной крышей в Тьеле. А поскольку Эрик Груббе выбирал не столько мужа для дочери, сколько зятя для себя (этот брак вообще был всецело его рук делом), они с Палле Дюре быстро спелись: согласно Якобсену, оба были отпетыми выжигами и стоили друг друга. У Андерсена Дюре скорее напоминает чеховского поручика Смирнова из «Медведя», но с таким-то как раз не соскучишься, а вот с чванливым занудой и скупердяем — запросто. Так в конечном итоге и произошло. Андерсен, правда, детали произошедшего особо не раскрывает, у него все просто: дескать, заскучала с ним Мария, да и с глаз долой, — зачем сказочному персонажу в голову влезать? Якобсен же, напротив, влез, и вот как развивались события по его версии.

В 1688 году в Тьеле взяли на работу нового кучера, и почти сразу же ему выпал прекрасный шанс проявить себя. Однажды ночью в приусадебных конюшнях случился серьезный пожар, и лошадей нужно было спешно эвакуировать из горящего здания. Задача не из легких: чтобы укротить обезумевшую от страха лошадь, нужно оказаться в ее глазах авторитетнее огненной стихии. Молодой кучер справляется блестяще, Мария же, разбуженная суматохой, становится свидетельницей этой сцены. А теперь представьте себе: вы в юности были жемчужиной королевского двора, да и вообще давали всем прикурить, но теперь вам уже сорок пять лет, и последний десяток из них вы провели на захолустной ютландской ферме замужем за толстым самодовольным скрягой, которому до вас есть дело только с точки зрения наследства. И тут вам является эпичная картина в черно-оранжевых тонах, на которой излучающий спокойствие двадцатидвухлетний богатырь выводит из горящей избы беснующихся коней по двое кряду. Сразу видно — гармоничный человек.

Пожар в конюшне тушат, но пламя успевает перекинуться на истосковавшуюся душу барыни, и между ней и кучером вспыхивает неукротимая страсть. Первые пару лет все идет гладко, да только куда денешься с ютландской фермы? Интрижка неминуемо вскрывается, Палле Дюре, опасаясь за свою репутацию и имущество, делает вид, что ничего не произошло, но тут, как назло, взбеленяется старый Эрик. Слово за слово, разгорается яростный семейный скандал, в результате чего Мария оказывается под замком, а Эрик Груббе пишет очередную челобитную королю, в которой покорнейше просит беспутную дочь свою, дрянь такую, за все ее непотребства, описание коих прилагается, сослать на остров Борнхольм (Bornholm) и лишить наследства — «во спасение души ее, а прочим в назидание». Король, однако, снова вступается за Марию и отказывает Эрику в столь жестких мерах, но изъявляет желание выслушать комментарии собственно оскорбленного супруга. Припертый к стенке Дюре, наконец смирившись с тем, что плакали теперь его денежки, со вздохом признает, что поведение жены и правда подобающим не назовешь и надо бы, конечно, развестись.

Супругов разводят по суду в 1691 году. Вскоре после этого Эрик, все еще пребывая в бешенстве от слишком мягкого, по его мнению, королевского вердикта, переоформляет бумаги на имущество так, чтобы Марии после его смерти перепало как можно меньше. Палле Дюре возвращается в родной Хольстебро, повторно женится, но в 1707 году умудряется повздорить в местной пивной с каким-то капитаном (в генеалогической справке его фамилия указана как «Sluccow» — русский, что ли?), напроситься на дуэль и бесславно погибнуть прямо посреди городской площади, оставив сиротами двух малолетних дочерей. Мария же сразу по завершении судебного разбирательства покидает Тьеле, — как обычно, налегке — и отправляется на юг, в Германию, в компании своего возлюбленного.

Имя ему, как вы уже, наверное, догадались, было Сёрен Сёренсен Мёллер.

Острова Фальстер и Мён: Сёрен Мёллер и воображаемый матрос

…Стоп, скажете вы, но ведь Сёрен же был матросом, об этом даже Хольберг писал! Может быть, он служил матросом до того, как нанялся кучером в Тьеле? Но почему тогда Хольберг и Андерсен говорят о нем именно как о матросе? Чтобы ответить на этот вопрос — а точнее, высказать правдоподобное предположение, не перерывая весь список источников, которыми руководствовался Якобсен, — нужно сначала добраться вместе с Сёреном и Марией до их последнего (точнее, предпоследнего) пристанища на острове Фальстер (Falster). Скоро, однако, только сказка сказывается — в действительности же у них ушло на это пятнадцать лет.

По Андерсену, Мария покинула Тьеле одна и направилась сначала «на юг, в Германию», потом «на восток, потом опять повернула на запад». Сёрен-матрос подобрал ее, обессилевшую, у цепочки прибрежных дюн и отнес на корабль. Зная о рифах, тянущихся вдоль всего западного побережья Ютландии (см. главу про «На дюнах»), приходим к мысли, что это могло быть только неподалеку от оборудованной гавани — например, в районе Эсбьерга (Esbjerg) или южнее, где-нибудь в Хольштейне (Holstein). Согласно Якобсену, именно в немецком Хольштейне[116] Мария с Сёреном и поженились: по условиям второго развода, повторно выходить замуж в Дании Марии было запрещено, и чтобы обойти этот запрет, влюбленным пришлось отправиться в небольшое предсвадебное путешествие. По возвращении в Данию новоиспеченные супруги некоторое время мыкались по Ютландии, перебиваясь подножным кормом и скоморошествуя на ярмарках, пока в 1694 году не умер старый Эрик Груббе. Здесь Марии довелось пожать плоды отцовского злопамятства: после всех его манипуляций с бумагами ей отошла настолько маленькая доля наследства, что на нее супругам едва удалось купить хибарку на острове Мён (Mon) и худо-бедно обзавестись хозяйством.

Еще через пять лет умер король Кристиан V, и вдовствующая королева Шарлотта Амалия решила по старой памяти помочь своей бывшей невестке. В перечень земель, отошедших королеве на правах вдовьего наследства, входил соседний с Мёном остров Фальстер, и в 1706 году она распорядилась построить на одной из тамошних паромных переправ небольшую гостиницу с пабом, названную «Буррехюс» (Borrehuset). Сёрен с Марией были назначены смотрителями этой переправы, а также получили соответствующее содержание — так они и оказались на Фальстере[117].

Кроме управления хозяйством при переправе, у Сёрена и Марии была еще одна обязанность, которая впоследствии сыграла для них роковую роль (см. ниже про инцидент со шкипером). Дело в том, что вдовствующая королева выкупила у знакомого нам Ульрика Фредерика Гюльденлёве тот самый дворец в Копенгагене, построенный из кирпичей замка Калё (см. выше), и сделала его своей резиденцией — с тех пор он и называется Шарлоттенборгом. В холодное время года дворец отапливался при помощи дровяных печей, топливо для которых заготавливалось как раз на Фальстере и доставлялось в столицу морем. Погрузка была организована на той же паромной переправе у Буррехюса, и этот процесс также контролировали знакомые нам смотрители.

И здесь начинается очередная топографическая чехарда, поскольку где именно находился Буррехюс, ни из андерсеновского, ни из якобсеновского текстов не очень понятно, а история с дровами только путает все карты. Переводы «Предков птичницы Греты» тоже добавляют остроты: например, у Л. Брауде название «Буррехюс» относится к самой переправе («перевоз Буррехюс»), а в переводе супругов Ганзен отсутствует вообще. Суммируя описания Андерсена и Якобсена, однако, можно понять, что, во-первых, речь шла о переправе через пролив Грёнсунн (Grnsund), а во-вторых, от Буррехюса было видно остров Мён. Из этого следует, что Буррехюс мог располагаться только в двух местах: либо в Стуббекёбинге (Stubbekbing), либо в нескольких километрах восточнее, в районе Нэса (Ns). В первом случае паром соединял бы острова Фальстер и Богё (Bog), во втором — Фальстер и Мён. Обе эти переправы на тот момент реально существовали, а та из них, что в Стуббекёбинге, даже работает до сих пор. Но которая из них?

Илл. 5

Остров Фальстер. Порт Стуббекёбинг

Уже на третье утро судно встало на якорь у Фальстера. — Не знаете ли вы, у кого бы мне найти здесь пристанище за небольшую плату? — спросил Хольберг у капитана. — Думаю, что лучше всего вам обратиться к перевозчице! — ответил тот.

С точки зрения погрузки дров Буррехюс, конечно, должен был располагаться в Стуббекёбинге. Для таких работ необходима инфраструктура: груз нужно сначала как-то подвезти к берегу, а затем поднять на корабль, которому для этого надо где-то пришвартоваться. Стуббекёбингский портИлл. 5 предоставлял все это в готовом виде, в то время как в районе Нэса никаких признаков логистической инфраструктуры не прослеживается (да и зачем держать два порта в пяти километрах друг от друга?). Однако все прочие аргументы, наоборот, свидетельствуют в пользу Нэса. Во-первых, Андерсен пишет, что в Буррехюс «заглядывал из соседнего городка» местный таможенник; сам таможенник, конечно, — фигура вымышленная (см. ниже), но таможня обычно располагается там же, где и порт, а значит, порт был «в соседнем городке». Во-вторых, ширина Грёнсунна в районе Стуббекёбинга — порядка двух с половиной километров, что многовато для весельного парома, особенно учитывая, что Марии случалось грести самой (а ей на тот момент было уже за шестьдесят). В районе же Нэса ширина пролива не превышает метров девятисот, что, конечно, тоже не сахар, но, с другой стороны, на то и «лапищи у нее здоровенные». В-третьих, из описаний Андерсена и Якобсена складывается впечатление, что Буррехюс был тихим уединенным местом, а переправа при таком бойком портовом городке как Стуббекёбинг никак не могла бы похвастаться ни тишиной, ни уединением.

Все окончательно встает на свои места, когда находишь статью про Буррехюс в «Датском историческом атласе»[118]. Буррехюс действительно относился к переправе Фальстер — Мён и располагался на мысу напротив Хорбёлля (Hrblle; там была пристань со стороны Мёна). Сейчас об этом напоминает только название дороги, опоясывающей мыс (Gamle Frgevej — «Старая паромная улица»), неприметный памятный камень у обочины да полусгнившие остатки свай старой пристани, кое-где торчащие из воды.Илл. 6 Место, как и раньше, на отшибе — даже, может быть, в большей степени, чем когда переправа еще работала. До проезжей дороги два километра, до ближайшего населенного пункта — пять. Добираться приходится в три приема: сначала на поезде по Нюкёбинг-Фальстерской (Nykbing Falster) ветке до станции Нёрре Альслев (Nrre Alslev), затем автобусом[119] до гавани Стуббекёбинга, а оттуда уже пешком. (Баранку автобуса лихо крутит крепкая старушка лет шестидесяти с небольшим — что называется, вот так начнешь изучать фамильные портреты и уверуешь в переселение душ.) Пешего ходу примерно час — как раз чтобы успеть вжиться в роль Людвига Хольберга (см. ниже). По Андерсену, он примерно так и ходил: от церкви на центральной площади по Мёллегеде (M0llegade), мимо воображаемого дома Сиверта-таможенника, и далее на восток по Уревай (Orevej)Илл. 7 Пройти весь путь до Буррехюса по берегу Грёнсунна при всем желании не получится — там нет сквозной дороги, но можно срезать путь, свернув с Уревай на Уре Страндвай (Ore Strandvej), а затем с нее на Сёборгвай (Sborgvej), выходящую как раз к побережью. Берег местами заболочен, и тропу отделяет от воды широкая полоса разноцветного — то золотисто-соломенного, то сочно-зеленого — топляка, в котором прорублены «тропинки» для лодок.Илл. 8 Особенно колоритно это смотрится в пасмурную погоду, на сплошном сером фоне, когда небо настолько сливается с проливом, что можно было бы потерять горизонт, если бы не береговая линия Мёна вдали.

Илл. 6

Остров Фальстер. Старая пристань при паромной переправе у Буррехюса

Ни в этой, ни в соседней комнате не было ни души, кроме грудного ребенка в колыбельке.

Но вот показалась лодка, отплывшая от противоположного берега; в ней кто-то сидел, но кто именно — мужчина или женщина — решить было мудрено: сидевший был закутан в широкий плащ с капюшоном, покрывавшим голову Лодка пристала к берегу.

Илл. 7

Одна из центральных улиц Стуббекёбинга

Студент пошел в церковь; на пути туда и обратно ему пришлось проходить мимо дома Сиверта Обозревателя мешков. Когда студент проходил во второй раз, его зазвали выпить кружку теплого пива с сиропом и имбирем. Речь зашла о матушке Сёрен, но хозяин немного мог сообщить о ней — знал только, что она нездешняя, что у нее когда-то водились деньжонки и что муж ее, простой матрос, убил сгоряча одного драгерского шкипера.

Старая ристань у Буррехюса вряд ли была большой: при тамошней глубине серьезное грузовое судно с глубокой осадкой просто не смогло бы подойти к берегу. То ли Шарлоттенборг скромно обходился небольшим количеством дров, то ли малый объем перевозок компенсировался частотой рейсов, то ли весь проект вообще был изначально фиктивным и задумывался только для того, чтобы оправдать выделение супругам Мёллер казенного жалованья, — как бы там ни было, ощутимый грузопоток на переправе отсутствовал.

Илл. 8

Окрестности Стуббекёбинга

Впрочем, моряки есть моряки, независимо от размеров судна, на котором они ходят, так что паб при Буррехюсе пришелся очень кстати. Сёрен охотно участвовал в возлияниях, а порой и в сопряженных с ними потасовках — и все бы ничего, не случись ему однажды в 1711 году при очередной погрузке дров повздорить со шкипером. Тот оказался вооружен пистолетом, который — привет Антону Павловичу — при невыясненных обстоятельствах выстрелил, уложив самого шкипера наповал. Убийство было признано непреднамеренным, и Сёрен получил три года каторги — сначала на верфях Бремерхольма (Bremerholm) в Копенгагене[120], а затем на так никому и не пригодившихся работах по усилению фортификаций замка Кронборг (эту историю см. в главе про «Хольгера Датчанина»). С этого момента Мария осталась в Буррехюсе одна.

И тут настало время перейти к истории Людвига Хольберга, а заодно выяснить, почему все-таки Андерсен и Хольберг считали Сёрена матросом.

Копенгаген, Стуббекёбинг и Уледиге: Людвиг Хольберг и воображаемые сотрапезники

Как вы помните из главы про «Обрывок жемчужной нити», в 1708 году Людвиг Хольберг вернулся из своих заграничных путешествий и пустил корни в Копенгагене. Однако к концу 1710 года до Зеландии докатилась эпидемия чумы, прибывшая из Польши дорогами Северной войны. Зацепившись в Хельсингёре, болезнь быстро перекинулась на столицу, и многие люди со здоровой системой ценностей и минимумом недвижимого имущества предпочли спешно покинуть город. Среди них был и Людвиг Хольберг.

Андерсен пишет о Хольберге как о молодом студенте, хотя он на тот момент уже не был ни тем, ни другим: в 1711 году ему исполнилось двадцать семь лет, а университет он закончил семью годами ранее, еще до отъезда за границу. Якобсен подходит к описанию Хольберга более аккуратно, называя его «человечком необычайно моложавого вида, на первый взгляд лет восемнадцать-девятнадцать» и сразу же оговариваясь, что по ряду других признаков «нетрудно было догадаться, что он гораздо старше». Более точен Якобсен и в отношении званий и степеней: у него Хольберг представляется Марии Груббе алумнусом (то есть выпускником) в степени магистра, что соответствует исторической действительности. В чем Андерсен и Якобсен сходятся, так это в вопросе Борховской коллегии: Хольберг действительно жил там с 1709 по 1714 год, и именно там его застала эпидемия чумы, так что маршрут его бегства из Копенгагена, описанный у Андерсена, очень похож на правду.

Борховская коллегия (Borchs Kollegium) в Копенгагене представляла собой нечто вроде привилегированного университетского общежития, предназначенного, по словам основавшего ее профессора Олуфа Борха, «для шестнадцати наиболее прилежных и богобоязненных студентов». Располагалась она (да и сейчас располагается) на той самой улице Каннике, прямо напротив театра, куда ходил смотреть пьесу студент-медик из «Калош счастья» (см. соответствующую главу), между Круглой башней и Копенгагенским университетом. Современное здание, правда, Людвига Хольберга уже не помнит, потому что это уже третья его инкарнация: первая сгорела во время Копенгагенского пожара 1728 года (вместе с соседней коллегией Регенсен[121]), а вторая — в результате бомбардировки Копенгагена англичанами в 1807 году (см. главу про «Хольгера Датчанина»). Реконструкция, которую мы можем видеть сейчас, относится к середине XIX века, но так как исторический облик здания был полностью сохранен, немножко повоображать не грех.

Самый простой способ добраться от Борховской коллегии до городской гавани — это пройти один квартал на северо-восток до Круглой башни, а затем свернуть на юго-восток по улице Кёбмагергеде (Kbmagergade)Илл.9 — она выходит к площади Высокого моста, а там до гавани рукой подать. У Андерсена Хольберг вместо этого идет в сторону Слотсхольмена по какой-то другой улице с подозрительно похожим названием — Кёдмангергеде (Kjdmangergade). Такой улицы на современной карте Копенгагена нет, но небольшой экскурс в историю столичной топонимики расставляет все точки над i: оказывается, это просто разные вариации одного и того же наименования. В XVI веке на этой улице располагались лавки мясников; слово «мясник» в стародатском звучало как «kjdmanger», то есть «Кёдмангергеде» дословно означало «Мясницкая улица». Впоследствии мясные лавки переместили на Скиндергеде (Skindergade), но название улицы настолько прикипело к ней, что его решили не менять, ограничившись небольшой корректировкой написания и произношения, чтобы не мучить иноземных резидентов (коих в Копенгагене было пруд пруди) зубодробительной местной фонетикой. Так улица и превратилась в Кёбмагергеде (Kjbmagergade, затем Kbmagergade).

Илл. 9

Копенгаген. Улица Кёбмагергеде

Над городом навис густой тягучий туман, на улицах не было видно ни души. Кругом почти на всех дверях и воротах стояли кресты — в тех домах были больные чумой или все уже вымерли. Не было видно людей и в более широкой извилистой Кёдмангергеде, как называлась тогда улица от Круглой башни до королевского дворца.

Выйдя к Слотсхольмену, андерсеновский Хольберг направляется к причалам у Дворцового моста (Slotsbroen), чтобы там сесть на корабль. Дворцовым во времена Андерсена назывался один из мостов через Фредериксхольмский канал (Frederiksholms Kanal) — теперь он носит название Мраморного (Marmorbroen).Илл. 10 Вроде бы понятно, что к чему, однако здесь выплывает хронологическая нестыковка: Дворцовый мост появился только в 1745 году, через тридцать с лишним лет после описываемых событий, в качестве парадного въезда в только что построенный дворец Кристиансборг — отсюда и его название. Эту же ремарку можно отнести и к самому «королевскому дворцу», мимо которого в «Предках птичницы Греты» проплывало судно: в 1711 году на Слотсхольмене еще не было никакого дворца, а был Копенгагенский замок[122] (его снесли в 1731 году, чтобы расчистить площадку для Кристиансборга). Теоретически за свидетелей отплытия Хольберга могли сойти соседние с Дворцовым Штормовой (Stormbroen) и Принцев (Prinsens Bro) мосты, построенные еще в XVI веке, но их арки настолько низкие, что под ними вряд ли бы прошло парусное судно — разве что небольшая лодка со складной мачтой. Впрочем, когда речь идет о спасении от чумы, корабли не выбирают.

Илл. 10

Копенгаген. Дворцовый(он же Мраморный) мост

Студент направился к Дворцовому мосту; у набережной стояла пара небольших судов; одно уже готовилось отплыть из зараженного города.

Как бы там ни было, свежий ветер Балтики быстро развеял столичную топографическую неразбериху, и вскоре судно, миновав Кёгский залив и обогнув восточную оконечность острова Мён (ту самую, где находятся знаменитые меловые скалы), причалило у берегов Фальстера — скорее всего, в вышеупомянутом Стуббекёбинге. С деньгами у Хольберга в то время было не очень, и на роскошные условия рассчитывать не приходилось, так что единственным выбором для него оставался Буррехюс. Дальше все было почти как у Андерсена, за исключением разве что заезжих сотрапезников. Андерсен, дружески подтрунивая над Хольбергом, сажает к нему за стол его же собственных персонажей из комедии «Жестянщик-политк»[123], то есть мыслителей от сохи, которых хлебом не корми, а дай обсудить за пивом мировые проблемы и выработать какую-нибудь резолюцию космического масштаба и космической же, естественно, глупости. Одному из них, Сиверту-таможеннику, андерсеновский Хольберг впоследствии наносит ответный визит на обратном пути в Буррехюс из Стуббекёбингской церкви (см. выше), и их диалог смотрится как еще один остроумный реверанс Андерсена Хольбергу[124].

Когда чума отступила, Хольберг вернулся в столицу и написал свою «Эпистолу № 89», в которой ссылался на историю жизни Марии Груббе, услышанную им в Буррехюсе. Там-то Сёрен и фигурирует впервые как матрос — вероятно, на основании того, что отправился на каторгу за убийство шкипера (в самом деле, кто еще мог убить шкипера — не кучер же). Андерсен использовал «Эпистолу № 89» в качестве источника, и за Сёреном прочно закрепилась морская репутация, пока за дело не взялся скрупулезный Якобсен и не раскрутил всю историю до того, с чего она началась.

В 1714 году вышел срок каторги Сёрена, и все могло бы уже наконец закончиться хорошо, но в том же году умерла королева Шарлотта Амалия, а вместе с ней иссяк и источник казенного содержания смотрителей переправы. Мария не намного пережила королеву. Долгое время считалось, что она умерла то ли в 1716, то ли в 1718 году и похоронена где-то неподалеку от Буррехюса — эту версию и преподносит, ссылаясь на Хольберга, Андерсен, хотя документами она не подтверждена. И только в 2008 году в Аллерслевском (Allerslev) приходе неподалеку от Престё была обнаружена запись в церковной книге от 24 января 1717 года, фиксирующая захоронение в Уледиге (Ugledige) жены некоего Сёрена Сёренсена, урожденной Груббе. Судя по всему, вернувшись с каторжных работ, Сёрен поселился в Уледиге, а затем туда перебралась и Мария, чтобы провести остаток жизни со своим третьим, самым любимым мужем. Выходит, что начал рассказывать эту историю один пономарь[125], а закончил уже другой — просто Андерсен об этом не знал.

После смерти Марии Буррехюс простоял еще четырнадцать лет — в 1731 году он полностью сгорел, и восстанавливать его не стали. Еще двести с лишним лет спустя, в 1943 году, был введен в эксплуатацию мост Королевы Александрины (Dronning Alexandrines Bro), соединяющий Зеландию и Мён, и паромную переправу Фальстер — Мён упразднили за ненадобностью. Тогда же на месте Буррехюса был установлен памятный камень, который стоит там до сих пор, вызывая желание остановиться, присесть на берегу с кружкой чего-нибудь горячего и молча, как Мария Груббе с Людвигом Хольбергом, смотреть «на блестящую водную гладь до самого Мёна, дремлющего в голубоватой смутно-сумеречной дымке».

Ну а насмотревшись, отправиться дальше — по следам очередной книги. Но это уже совсем-совсем другая история.

Послесловие, но далеко не заключение

«Очередной книги»?.. Да-да, именно так.

Практика показала, что неспроста твердили миру и путешествовать с историями действительно на порядок увлекательнее, чем просто так. Поэтому после серии пробных экспедиций, в которых собирался материал для этой книги, остановиться было уже невозможно — благо список литературных произведений, активно использующих географическую привязку как выразительный прием, не ограничивается одними лишь сказками Андерсена.

Так зародился литературно-географический проект «Педаль сцепления с реальностью»[126], объединивший поначалу небольшую компанию путешествующих книгочеев. Мы зажигали маяки на островах Южной Финляндии вместе с Муми-папой, прыгали с викингами через замерзшие реки в исландском Хлидаренди, выслеживали Голема в ночной Праге, скрывались от ищеек Мюллера на улицах Берлина, проказничали с Карлсоном на крышах Стокгольма… За первые четыре года существования проекта число «объезженных» нами книг достигло десятка, а список потенциальных кандидатов в путеводители разросся до семисот с лишним наименований.

Росло со временем и количество участников проекта. В процессе, естественно, выяснилось, что всем нам нравятся совершенно разные книги и каждый по-своему представляет свой дом на хвосте паровоза. У кого-то это каюта «Наутилуса», у кого-то — ходячий замок Хаула, у кого-то — хижина на острове Робинзона Крузо. Кто-то мечтает пуститься в Будейовицкий анабасис с бравым солдатом Швейком, кто-то намеревается взять штурмом Картахену в приятном обществе капитана Блада, кто-то грезит бесконечными дорогами американских битников. А кое-кто, скажу по секрету, прямо сейчас собирает свой собственный гидросамолет, чтобы повторить маршрут Нильса Хольгерссона в небе Швеции и разложить шезлонг в потайной бухте Порко Россо на островах Адриатики. Так благодаря индивидуальным вкусам и мечтам каждого из участников наш список путеводных историй не только непрерывно расширяется, но и становится все более разноплановым и интересным.

По мере знакомства с единомышленниками и дружественными проектами по всему миру стало очевидно, что за маленькими радостями энтузиастов скрывается глобальный тренд. Концепция литературного туризма в последние годы стала все больше сдвигаться от классического подглядывания за жизнью и бытом авторов в сторону погружения в их художественные миры. (Звучит разумно: в конце концов, любовь к автору начинается с любви к его произведениям.) По официальной статистике последних лет, более половины русских туристов приезжают в Данию специально ради того, чтобы прикоснуться к творчеству Андерсена. В Барселоне популярны экскурсии по готическим романам Сафона, в Стокгольме — по «северному нуару» Ларссона, а литературному Лондону уже посвящены целые туристические хрестоматии[127]. На Бернском нагорье в Швейцарии можно заказать тур по Мглистым горам из «Властелина колец», а в английском Глостершире — по Запретному лесу из «Гарри Поттера».

Развитию литературного (да и вообще культурного) туризма во многом способствуют и современные технологии. Например, маршрут по местам детства Андерсена в датском Оденсе теперь можно пройти с помощью мобильного аудиогида, который проведет вас по GPS-треку, а в музее Вордингборгского замка вам предложат скачать приложение, реконструирующее исторические постройки в формате дополненной реальности. Не исключено, что при нынешних темпах технического прогресса уже в следующий визит в Копенгаген можно будет, забравшись на смотровую площадку Круглой башни, навести камеру смартфона на окрестные крыши и увидеть бегущую по ним огромную пучеглазую собаку со спящей принцессой на спине. Окружающий мир снова становится населен сказочными персонажами и удивительными историями — согласитесь, что этого очень не хватало.

Хорошим дополнением к литературному туризму служит также активно развивающийся в последнее время туризм кинематографический, или, как его еще называют в англоязычной прессе, «экранный» (screen tourism). Большая часть активности в этой сфере создается поклонниками конкретных фильмов или сериалов (как, например, в случае с нашумевшей «Игрой престолов»[128]), но есть и «геоспецифичные» проекты (скажем, российский «Петербург как кино»[129]), и универсальные (наподобие финского «Fangirl Quest»[130]) — тут, что называется, дело вкуса. А в ряде стран уже вовсю воплощаются проекты национального масштаба по постановке кинематографического туризма на коммерческие рельсы — отсюда, например, обилие британских пейзажей в голливудских (и болливудских) фильмах последних лет.

В общем, если вы всегда мечтали съездить в любимую книжку (или фильм), то сейчас для этого очень подходящее время. А если не знаете, с чего начать, присоединяйтесь к нам в ВК или Facebook[131] — возможно, вам захочется повторить чей-нибудь маршрут, возможно — дополнить его, а может быть, и построить свой собственный дом на хвосте паровоза.

До новых встреч в загадочной и сказочной стране!

Благодарности

Эта книга — во многом «сын полка». Она никогда бы не появилась, если бы не вклад множества прекрасных людей, каждый из которых чем-то поделился, помог, повлиял или поддержал — и все это настолько важно, что я периодически путаю, что здесь цель, а что — средство. Низкий вам всем поклон, друзья, и большое спасибо каждому из вас:

Марии Могилевич за чуть более чем все, потому что это правда;

Алексею Розову, без которого многое могло бы не состояться вообще;

Надежде Шошиной за хорошее начало;

Борису Сергеевичу Жарову и Андрею Викторовичу Коровину за бодрящую обратную связь и тайные знания;

Галине Симоновой за поддержку тяжелой артиллерии;

Елене Дорофеевой и Екатерине Шуваловой за информационную поддержку и ценные контакты;

Василию Семёнову за проект «Небесное искусство»;

Юлии Медяниковой, без которой не удалось бы прочитать добрую половину источников;

Марии Теркельсен, Наталии Братовой, Ольге Болошиной и Полине Качуриной за переводы со скандинавских языков и ценные экскурсы в скандинавскую историю и культуру;

Ксении Тур, Дмитрию Расторгуеву, Кириллу Кузюкову и Наталье Новиковой за фотографии и панорамы Google Street View для электронных карт;

Ирине и Элеоноре Кекелидзе за тайны Флоренции и ее музейные архивы;

Борису Иосифовичу Асварищу за знакомство с искусствоведческой кухней;

Елене Дмитриевой за историю искусств;

Сергею Кормилицыну за исторический процесс в лицах и трезвый взгляд со стороны;

Екатерине Владимировне Потёмкиной за то, что помогает троечникам;

Наталии Артёменко за навигацию в академических мирах;

Кире Силаевой за переводы с немецкого;

Ксении Ермолаевой за переводы с французского;

Алёне Конах за строительную механику;

Яне Моргуновой за комментарии по истории Дании;

Тимофею Ермолаеву за генеалогические изыскания;

Дине Лазарчук за историческую достоверность и причинно-следственные связи;

Алексею Гергелю за экскурсы в военную историю Швейцарии;

Федору Дружинину и Никите Гавришу за советы морехода;

Дмитрию Решетову за консультации по альпинизму;

Алексею Сотникову за астрономию и модели мира;

Алексею Пятницких за тонкости Нюрнберга;

Дмитрию Шульге за нордические комментарии по эпохе викингов;

Татьяне Ляпиной за секреты сурового швейцарского виноделия;

Тимофею Иванову за загадки подземелий Шильонского замка;

Наталии Гусевой за вересковые пустоши Силькеборга;

Александру Храмову и Анастасии Полетаевой за неизведанный Мадрид;

Марии Терёшиной за ценные наводки и полезные источники;

Алексею Лаврову за вдумчивое ревью;

Александре Кабановой за чудо взаимопонимания;

кроме того:

«Додо Спейс» и лично Анне Синяткиной и Яну Фишеру, КЦ «ЗИЛ» и лично Марии Крупник и Софье Горизонтовой, «Циферблату» и лично Веронике Дмитриевой, «Скандинавскому клубу» и лично Елене Ильиной, «ЧипТрипу» и лично Екатерине Фалдиной, Анастасии Майборода и Петру Литвинцеву, а также Красноярской ярмарке книжной культуры (КРЯКК) и лично Полине Васильевой, Ольге Синицыной и Ксении Голубович, благодаря которым «Дом на хвосте паровоза» собрал вокруг себя такую теплую компанию;

и наконец,

Шаши Мартыновой, Яне Кучиной и Александру Гузману,

без которых мир книгоиздания казался бы сумрачным лесом;

Екатерине Лаптевой за точку опоры в Москве;

Вячеславу Лозовому, Алексею Колтанюку, Юлии Богдановой и Марии Браунс за исправную матчасть;

Сергею Никифорову за помощь в подготовке рукописи;

Андрею Дятлову и Софье Овчаровой за своевременные знамения;

Яне Романовой и Марии Гиндесс за показательный пример;

Евгении Буровой за полезный краудсорсинг;

Ирине Гопкало, помогшей перестать беспокоиться и полюбить Альпы;

Василине Русановой, Андрею Николаеву, Игорю Голышеву, Роману Рядинских, Анне Тургеневой, Евгении Вовк, Вадиму Денщикову, Ксении Метелевой, Александре Богачёвой, Олегу Швецу, Михаилу Штейнгаузу и всем тем, кто был рядом, потому что это важно;

дружным экипажам «Чердака» на Старопетергофском, «Kriek» на Невском и «Top Hops» на Сапёрном за целительные передышки между главами.

Отдельное спасибо:

SAS-Планета, SAS4Android и Lenovo за то, что освещали путь;

Lowa, RedFox и Sivera за то, что было тепло и сухо, даже когда холодно и мокро;

Deuter за то, что было легко и удобно, даже когда тяжело и неловко;

Canon и Nikon (и здесь они, возможно, наконец помирятся) за то, что теперь есть не только что вспомнить, но и чем поделиться.

Страницы: «« 1234567

Читать бесплатно другие книги:

Практические указания махатм, советы и знаки Великих Учителей, изложенные Еленой Рерих на основе ее ...
Практические указания махатм, советы и знаки Великих Учителей, изложенные Еленой Рерих на основе ее ...
Фантастический детектив Рона Гуларта о гражданской войне на одной из загрязнённых человеческой деяте...
В сказках Майкла Каннингема речь идет о том, что во всем нам известных сказках забыли упомянуть или ...
В учебном пособии рассмотрены теоретические основы организации педагогической и учебно-исследователь...