Час волка Маккаммон Роберт
Кто-то говорил… кто-то в дальнем конце туннеля. Чей это голос?
— Барон, вы меня слышите?
Мрак во мраке. Не отвечай! — подумал он. Если не будешь отвечать, тот, кто бы это ни говорил, уйдет и даст тебе отдохнуть!
Включили свет. Свет был очень ярким, Майкл видел его сквозь веки.
— Он очнулся, — услышал он голос, обращавшийся к кому-то другому в помещении. — Видите, как поднялся его пульс? Ну, он знает, что мы здесь, так что — порядок. — Это был голос Блока, узнал он. Чья-то рука взяла его за подбородок и потрясла его лицо. — Давайте, давайте. Открывайте глаза, барон.
Он не открыл. — Дайте ему воды, — сказал Блок, и тут же ведро холодной воды вылилось Майклу в лицо.
Он отплевывался, его тело невольно вздрогнуло от холода, глаза открылись. Свет — лампа с отражателем, нестерпимой яркости, поднесенная к его лицу вплотную — заставил его опять крепко зажмурить веки.
— Барон? — сказал Блок. — Если вы откажетесь открыть глаза, мы просто отрежем вам веки.
Вне всякого сомнения, они бы это сделали. Он подчинился, сощурившись от яркого света.
— Хорошо! Теперь можно наконец заняться делами! — Блок подкатил кресло на колесиках к пленному и уселся. Майкл смог рассмотреть других, находившихся в этом помещении: высокого человека, державшего ведро, с которого капало, еще одну фигуру, толстую и мясистую, в черной эсэсовской форме, лопавшейся по швам. Конечно, майор Кролль. — Прежде чем начать, — спокойно сказал майор Блок, — я скажу вам, что теперь вы — человек, которому следует оставить всякую надежду. Из этой комнаты убежать нельзя. За этими стенами есть другие стены. — Он наклонился вперед, к свету, и его серебряные зубы сверкнули. — У вас тут нет друзей, и никто не спешит спасать вас. Мы собираемся вас уничтожить, либо быстро, либо медленно, и это — единственный выбор, который у вас есть. Вы понимаете? Если да, то кивните, пожалуйста.
Майкла попытался понять, как именно он лишен подвижности. Он лежал, абсолютно голый, на металлическом столе крестообразной формы, руки распялены над головой, ноги раздвинуты. Кожаные ремни туго связывали его в запястьях и лодыжках. Стол был наклонен вверх и вперед, так что Майкл был почти в стоячем положении. Он попробовал ремни, но не смог пошевелиться ни на четверть дюйма.
— Бауман? — сказал Блок. — Принесите еще немного воды, пожалуйста. — Человек с ведром — адъютант майора Кролля, решил Майкл, — ответил: — Да, господин полковник, — и прошел через комнату. Металлическая задвижка загремела и в комнату проскользнул быстрый лучик серого света, когда открылась и закрылась тяжелая дверь. Блок снова обратил свое внимание к пленному. — Ваше имя и национальность.
Майкл молчал. Сердце его тревожно билось, и он был уверен, что Блок может видеть это. Плечо адски болело, хотя, скорее всего, не было сломано. Свою кожу он ощущал словно бы оболочкой из синяков, обернутой вокруг скелета из колючей проволоки. Блок ждал ответа; Майкл решил на этот раз хоть что-то сказать.
— Ричард Гамлет. Британец.
— О, вы — британец, правда? «Томми», говорящий на чистейшем русском? Позвольте не поверить. Если вы такой уж британец, скажите мне что-нибудь по-английски.
Он не отозвался.
Блок глубоко вздохнул и покачал головой.
— Я, пожалуй, все же предпочту называть вас бароном. Хорошо, давайте говорить, исходя из предположения, что вы — агент Красной Армии. Возможно, заброшенный в Германию с заданием убить или устроить саботаж. Вашим связным была Чесна ван Дорн. Как и где вы с ней встречались?
Взял ли он Чесну? — думал Майкл. Ответа на этот вопрос в глазах инквизитора не было.
— В чем заключается ваше задание? — спросил Блок.
Майкл уставился прямо перед собой, в висках у него стучало.
— Зачем Чесна привезла вас в «Рейхкронен»?
Опять нет ответа.
— Как вы собирались выбраться из страны после того, как ваше задание окажется выполнено?
Ответа не было. Блок наклонился чуть ниже.
— Вы слышали когда-нибудь про человека по имени Тео фон Франкевиц?
Майкл сохранил безучастное лицо.
— Фон Франкевиц кажется знает вас, — продолжал Блок. — Ну, вначале он пытался вас выгораживать, но мы дали ему немного одного интересного лекарства. Прежде чем умереть, он дал нам описание человека, который посетил его в его квартире. Он рассказал нам, что показал этому человеку рисунок. Человек, которого он описал, — вы, барон. Теперь скажите мне, пожалуйста: какой интерес для русского тайного агента мог представлять потрепанный уличный художник вроде Франкевица. — Он ткнул пальцем в почерневшее плечо Майкла. — Не думайте, что вы — храбрец, барон. Вы очень глупы. Мы можем напичкать вас лекарствами, чтобы развязать вам язык, но, к несчастью, они не действуют хорошо, пока вы… скажем так… не находитесь в ослабленном состоянии. Так что нам придется выполнить это условие. Это на ваш выбор, барон: как мы будем действовать?
Майкл не ответил. Он знал, что последует дальше, и готовил себя к этому.
— Понимаю, — сказал Блок. Он встал и отошел от пленного. — Майор Кроль? Он в вашем распоряжении. Пожалуйста.
Кроль прошествовал вперед, поднял резиновую дубинку и принялся за работу. Спустя некоторое время на лицо Майкла опять хлынула холодная вода, и он снова очнулся в царстве дьявола. Он кашлял и отплевывался, ноздри его были забиты кровью. Правый глаз распух и не открывался, вся правая сторона лица отяжелела от опухолей. Нижняя губа была рассечена, из нее розовая струйка стекала по подбородку на грудь.
— Это и в самом деле бессмысленно, барон.
Полковник Блок снова сидел в своем кресле рядом с Майклом. На подносе перед ним было блюдо с колбасой и соусом и хрустальный бокал с белым вином. За воротник Блока была подоткнута салфетка, он обедал, пользуясь серебряными вилкой и ножом.
— Вы знаете, что я могу убить вас в любое время, когда захочу.
Майкл резко выдохнул через нос, очищая ноздри от крови. Нос у него, наверное, сломан. Языком он нащупал шатавшийся коренной зуб.
— Майор Кролль хочет убить вас прямо сейчас и покончить со всем этим, — продолжал Блок. Он прожевал кусок колбасы и промокнул губы салфеткой. — Но я надеюсь, что вы образумитесь раньше, чем пройдет слишком много времени. Откуда вы, барон? Из Москвы? Ленинграда? Какого военного округа?
— Я… — Голос его сбился. Он начал второй раз. — Я британский подданный.
— Ну, не надо опять про это, — предостерег Блок. Он отпил вина. — Барон, кто направил вас к Тео фон Франкевицу? Чесна?
Майкл не ответил. Его зрение то туманилось, то прояснялось, голова гудела от побоев.
— Этому я могу поверить, — сказал Блок. — Тому, что Чесна занималась продажей немецких военных секретов. Я не знаю, как она узнала про Франкевица, но могу предположить, что она — одна из целой сети предателей. Она помогала вам в вашем задании — каким бы оно ни было — и решила заинтересовать вас некой информацией, которую, как она думала, вы сможете передать вашим русским хозяевам. Ведь у собаки имеются именно хозяева, ведь так? Вероятно, Чесна думала, что вы сможете заплатить за эту информацию. Верно?
Ответа не было. Майкл уставился мимо слепившей лампы.
— Чесна привезла вас в «Рейхкронен», чтобы кого-то убить, да? — Блок разрезал колбасу, из нее закапал жир. — Все, кто там бывают — офицеры… вероятно, вы собирались взорвать весь «Рейхкронен». Но, скажите мне: зачем вы попали в номера Сэндлера? Ведь это вы убили сокола, так?
Когда Майкл не ответил, Блок слабо улыбнулся.
— Никакого вреда вы этим не причинили. Я эту проклятую птицу презирал. Но когда я нашел эти перья и обнаружил весь тот бардак в номерах Сэндлера, я понял, что это было делом ваших рук — особенно после той маленькой драмы на берегу реки. Я понял, что вы, должно быть, прошли диверсионную подготовку, иначе вы не смогли бы исчезнуть из поезда Сэндлера. Он в этом поезде охотился не на одну дюжину человек, и некоторые из тех людей были бывшими офицерами СС, не оправдавшими доверие; итак, вы должны понимать, что мне было ясно, что никакой выращивающий тюльпаны «барон» не мог победить в нем Сэндлера. Но он вас там здорово погонял, да? — Он ткнул ножом в рану от пули на бедре Майкла. — Теперь о Франкевице: кто еще знает про рисунок, который он вам показывал?
— Об этом вам следовало бы спросить у Чесны, — сказал Майкл, проверяя, была ли она схвачена.
— Да, спрошу обязательно. Возьму это на заметку. Но сейчас я расспрашиваю вас. Кто еще знает про рисунок?
Они не взяли ее, — подумал Майкл. Или может, это — всего лишь слабая надежда. Секретность этого рисунка, оказывается, важна для Блока в высшей степени. Блок закончил есть колбасу, выпил вино и ожидал, когда же русский тайный агент ответит. Наконец он встал и оттолкнул свое кресло.
— Майор Кролль? — сказал он и показал ему выйти вперед.
Кролль выступил из темноты. Резиновая дубинка взвилась, истерзанные мышцы Майкла напряглись. Он еще не был готов к очередному избиению; ему нужно было получить отсрочку. Он сказал:
— Я знаю про Стальной Кулак все.
Дубинка начала падать, метя в лицо Майкла.
Прежде чем она успела ударить, запястье Кролля схватила рука и остановила ее падение.
— Один момент, — сказал ему Блок. Полковник неподвижно уставился на Майкла. — Это фраза, — сказал он. — Два слова, которые вы узнали от Франкевица. Они ничего не означали для него и ничего не означают для вас.
Наступила пора пойти ва-банк.
— Союзники могут иметь по этому поводу другое мнение.
В комнате наступила тишина, как будто простое упоминание о союзниках имело силу, достаточную, чтобы от него стыла плоть и кровь. Блок продолжал всматриваться в Майкла, лицо его не выдавало никакой реакции. Но затем Блок сказал:
— Майор Кролль, пожалуйста, не могли бы вы выйти на время из комнаты? Бауман, вы тоже.
Он дождался, чтобы майор с адъютантом вышли, затем стал расхаживать взад и вперед по каменному полу, заложив руки за спину и слегка нагнувшись вперед. Неожиданно он остановился.
— Вы блефуете. Ни черта вы не знаете про Стальной Кулак.
— Я знаю, что вы отвечаете за безопасность этой операции, — сказал Майкл, тщательно подбирая слова. — Я полагаю, что вы не сдали меня в гестапо в Берлине именно потому, что не хотите, чтобы ваше начальство узнало об имевшей место утечке информации.
— Утечки не было. А кроме того, я не знаю, о какой операции вы говорите.
— Ну да, как же. Знаете. Боюсь, что это больше не является тайной.
Блок приблизился к Майклу и нагнулся над ним.
— Правда? Тогда, барон, скажите: что такое Стальной Кулак? — Его дыхание отдавало колбасой и соусом.
Настал момент истины. Майкл хорошо понимал, что одно неправильное высказывание может вынести ему приговор. Он сказал:
— Доктор Гильдебранд создал нечто заметно более сильнодействующее, чем аэрозоль от вшей, не правда ли?
Мышца на костлявой челюсти Блока дернулась. Кроме нее, ничто человеческое в нем не шевельнулось.
— Да, я залезал в номера Сэндлера, — продолжал Майкл. — Но прежде я попал в ваши номера. И нашел ваш портфель и те фотоснимки подопытных Гильдебранда. Думаю, что военнопленных. Откуда вы их доставляете? Отсюда? Из других лагерей?
Глаза Блока сузились.
— Давайте повысказываем догадки, а? — спросил Майкл. — Вы поставляете военнопленных из ряда лагерей. Они попадают на фабрику Гильдебранда на острове Скарпа. — Лицо Блока стало чуточку сереть. — О… думаю, мне бы хотелось немного вина. Пожалуйста, — сказал он. — Промочить горло.
— Я порежу твое горло, ты, славянский сукин сын! — прошипел Блок.
— Не думаю. Глоток вина, пожалуйста?
Блок не тронулся с места. Наконец его губы тронула холодная улыбка.
— Как вам будет угодно, барон. — Он взял с подноса бокал белого вина и поднес его ко рту Майкла, дав ему сделать один глоток, прежде чем убрал его. — Продолжайте ваше фантастическое умозаключение.
Майкл облизал свою рассеченную нижнюю губу, вино ее раздражало.
— Пленные используются для опытов Гильдебранда. Их было уже около трехсот, как мне помнится. Полагаю, вы регулярно встречаетесь с Гильдебрандом. Вероятно, вы использовали эти фотоснимки, чтобы показать вашему начальству, как продвигается подготовка плана. Я прав?
— Знаете, это очень интересная комната. — Блок огляделся. — Иногда в ней удается заставить заговорить даже мертвого.
— Вы, может, и желаете убить меня, но не убьете. И вы, и я знаем, как важен Стальной Кулак. — Еще один ход ва-банк попал в цель. Блок снова уставился на него. — Мои друзья в Москве были бы страшно рады передать такую информацию союзникам.
Намек Майкла попал на нужную почву. Блок сказал:
— И кто еще знает про это? — Голос его стал слегка визгливым, в нем появилась тень дрожи.
— Чесна не единственная, — он решил дальше вести Блока, схватившего наживку. — Она-то ведь была с вами, пока я осматривал ваши номера.
Это подействовало. Выражение лица Блока на секунду показалось ошеломленным, поскольку он понял, что кто-то из персонала «Рейхкронена» тоже должен быть предателем.
— Кто дал вам ключи?
— Я этого знать не могу. Ключи были отнесены в номера Чесны во время собрания Бримстонского клуба. Я возвратил их, опустив в цветочный горшок на втором этаже.
Чем дальше, тем лучше, — подумал он. Блоку никогда бы не пришло в голову, что Майкл спустился по стене замка. Он наклонил голову вбок. Сердце его бешено колотилось, и он знал, что играет в опаснейшую игру, но ему нужно было выиграть время.
— Знаете, я думаю, что насчет комнаты вы почти правы. Здесь действительно можно слышать голос в скором времени мертвого полковника.
— Насмехайтесь надо мной, сколько хотите, барон, — Блок через силу улыбнулся, на щеках у него выступили красные пятна. — Но после нескольких инъекций сыворотки правды вы мне расскажете все.
— Думаю, что я покажусь вам немного покрепче, чем Франкевиц. А кроме того, я не могу сказать вам того, чего не знаю. Ключи я просто взял в моих номерах, а вернул их в пакете вместе с фотопленкой.
— С фотопленкой? Какой фотопленкой? — Волнение стало более заметным.
— Ну, разве я полез бы в ваши номера, не имея с собой ничего, так? Конечно, у меня был фотоаппарат. Тоже предоставленный кем-то из друзей Чесны. Я сделал фотографии со снимков из вашего портфеля. Плюс кое-каких других бумаг, тех, которые похожи на страницы из бухгалтерской книги.
Блок молчал, но Майкл мог сказать, о чем он думал: тайны, сохранность которых лежала на его ответственности, вышли наружу и, вероятно, находятся в пути с курьером в Советский Союз, а «Рейхкронен» — гнездо предателей.
— Вы обманываете, — сказал Блок. — Если бы все это было правдой, вы не раскрыли бы ее так свободно.
— Я просто не хочу умереть. И не горю желанием попасть под пытки. Тем более, что информация уже передана. Теперь вы сделать уже ничего не сможете.
— О, я с вами, пожалуй, не согласен. Могу, и даже очень многое. — Рука его дотянулась до подноса, пальцы ухватили вилку. Он встал рядом с Майклом, лицо его пошло пятнами. — Я сровняю «Рейхкронен» с землей и казню всех от слесаря до управляющего, если это понадобится. Вы, барон, скажете мне все про то, как и где вы встретились с Чесной, маршрут, по которому вы собирались бежать, и все тому подобное. Вы правы: я вас действительно не убью. — Он вонзил зубцы вилки в мякоть левой руки Майкла и выдернул их. — В вас, однако, действительно есть нечто, представляющее для меня интерес. — Вилка опять вонзилась, проткнув плечо Майкла. Майкл дернулся, лицо его покрылось потом. Вилка выдернулась. — А именно: я намерен вас съесть, — сказал Блок и вонзил зубцы в грудь Майкла, пониже горла, — просто как кусок мяса. Я прожую вас, переварю то, что мне понравится, а остаток выплюну. — Он выдернул вилку, зубцы которой окрасились кровью. — Вы можете знать про Стальной Кулак — но вы не знаете, как предполагается его использовать. Никто не знает, где эта крепость, кроме меня, доктора Гильдебранда и нескольких других, чья преданность не подлежит сомнению. И потому ваши русские хозяева тоже об этом не знают, и, значит, не могут передать информацию британцам и американцам, не так ли? — Он воткнул вилку в левую щеку Майкла, потом вытащил ее и попробовал кровь Майкла на вкус. — Это, — сказал Блок, — только первое блюдо. — И выключил лампу.
Майкл слышал, как он прошел по комнате. Тяжелая дверь отворилась.
— Бауман, — сказал полковник, — уберите это дерьмо в камеру.
Он сдерживал дыхание, а теперь выпустил его, шипя, сквозь зубы. По крайней мере, некоторое время не будет пыток. Вошел Бауман, с ним три солдата. Они развязали ремни на запястьях и лодыжках Майкла, сдернули его с крестообразного стола и под дулом пистолета повели по каменному полу коридора.
— Ну, иди же, свинья, не останавливайся! — прорычал Бауман, тощий молодой мужчина в круглых очках и с длинным худым лицом, подталкивая Майкла. По обе стороны коридора шли деревянные двери в три фута высотой со стальными запорами на уровне пола. В дверях были маленькие квадратные глазки с задвижками, которые можно было отодвигать, чтобы, как предположил Майкл, дать воздух или передать внутрь воду или еду. В этом месте пахло сыростью и древностью, с примесью запаха сырой соломы, человеческих испражнений, пота и немытого тела. Конура для бродячих собак, подумал Майкл. Он услышал звериные стоны и ругань своих товарищей по плену.
— Стой, — скомандовал Бауман. Он держался прямо, не сгибая спины, и смотрел на Майкла без всякого интереса. — Стань на колени.
Майкл замешкался. В спину ему уперлись два винтовочных дула. Он наклонился, и один из солдат отодвинул с ржавым скрипом железный засов. За дверью кто-то торопливо отскочил.
Бауман открыл ее. В лицо Майклу повеяло душным, тошнотворным спертым воздухом. В прокисшей темноте конуры он рассмотрел пять или шесть исхудалых человеческих тел, другие вероятно скрючились возле стен. Пол был устлан гнилым сеном, а потолок был лишь в пяти футах от пола.
— Забирайся, — сказал Бауман.
— Милости Божьей! Милости Божьей! — выкрикивал истощенный, с бритой головой и выпученными глазами мужчина и, пошатываясь, пополз на коленях к двери, воздевая руки, его впалая грудь была сплошь в истекающих гноем язвах. Он остановился, дрожа и с надеждой глядя на Баумана, глаза его блестели во тьме.
— Я сказал — забирайся, — повторил нацист.
Через две секунды после того, как он сказал это, один из солдат ударил Майкла под ребра ногой в сапоге, а другие затолкали его в адскую конуру и с треском захлопнули дверцу. Железная задвижка со скрипом встала на место.
— Милости Божьей! Милости Божьей! — продолжал выкрикивать пленный, пока грубый голос из дальнего угла камеры не остановил его, сказав:
— Заткнись, Метцер! Тебя все равно никто не слушает.
Глава 7
Лежа на гнилом сене в вонючей тьме, где другие пленные бормотали и стонали во сне, Майкл почувствовал, как на него надвигалась тоска, подобно шелковистому покрову.
Жизнь — драгоценная вещь; чем она является для людей, так ее ненавидящих? Он подумал про черный дым, изрыгаемый трубами и оскверняющий воздух запахом горелой плоти. Он подумал про ящики из сосновых досок, полные волос, и что когда-то кто-то — мать, отец — в более добром мире расчесывал эти волосы, гладил их и целовал лоб, на который они ниспадали. Теперь они отправлялись к изготовителям париков, а тела — наверх с дымом. Здесь уничтожалось нечто большее, чем люди; целые миры превращались в белый пепел. И для чего? «Лебенштраум», хваленое «жизненное пространство» Гитлера, и Железные Кресты? Он подумал о Мышонке, лежавшем мертвым в кустах, шея маленького человечка сломана быстрым и милосердным поворотом. Сердце у него заныло: может быть, убийство — в его натуре, но ему оно само по себе вовсе не доставляло удовольствия. Мышонок был хорошим другом. Какая эпитафия может быть лучше этой? Оплакивать одну человеческую жизнь в этой терзаемой смертями стране — ве равно что находиться в горящем доме и погасить одну свечку. Он отвел свои мысли прочь от воспоминания о Бутце, раздавившем руку мертвого и вынувшем из нее медаль. Глаза его увлажнились и он понял, что может потерять контроль над своими чувствами в этой адской дыре.
Что там говорил Блок? О чем были его слова? — пытался сосредоточиться Майкл, отключаясь от кровавой сцены. Блок говорил что-то про крепость. Да, именно так. Слова Блока: «Никто не знает, где эта крепость, кроме меня самого, Гильдебранда и еще нескольких…»
Крепость. Какую крепость подразумевал он? На острове Скарпа? Майкл так не думал; для Чесны не составило труда узнать, что у Гильдебранда на Скарпе дом и мастерская. Этот факт не был так строго оберегаемой тайной. Тогда какую другую крепость имел в виду Блок и что она могла иметь общего с тем, как планировалось применить Стальной Кулак?
Пулевые отверстия в стекле и на выкрашенном в зеленое металле, думал Майкл. Выкрашенный в оливково-зеленый цвет металл. Почему именно такой оттенок?
Он размышлял над этим, когда лица его коснулись чьи-то пальцы. Он подскочил от неожиданности и схватил узкое запястье сгорбившейся фигуры, силуэт которой слабо светился голубым. Послышалось приглушенное сдавленное дыхание; фигура забилась, пытаясь освободиться, но Майкл держал крепко.
Еще одна фигура, крупнее, также светившаяся голубым силуэтом в ночном видении Майкла, появилась из тьмы справа от него. Ударила рука. Кулак треснул Майкла по голове, и в ушах у него зазвенело. Второй удар достался ему в лоб, когда он пытался поднырнуть под него, прижимаясь к коленям. Они пытаются меня убить, подумалось ему. Внутри него вспух шаром страх. Неужели они настолько оголодали, что хотят сырого человеческого мяса? Он выпустил первую фигуру, которая торопливо убралась в безопасный дальний угол, и сосредоточился на большей и более сильной. Сбоку наметился третий удар, Майкл рубанул в развернутый локоть и с удовлетворением услышал рычание от боли. Он разглядел очертание головы и нечеткие контуры лица. Кулаком он нанес удар по этому лицу, попал в нос большого размера.
— Охрана! — закричал человек по-французски. — На помощь!
— Милости Божьей! Милости Божьей! — опять начал вопить человек во всю силу легких.
— Да прекрати ты, кретин! — Язык, на котором это было произнесено, был немецкий, но с сильным датским акцентом. — Весь воздух израсходуешь!
Пара жилистых рук обхватила Майкла за грудь. Он откинул голову назад и затылком врезался в лицо человека. Руки ослабли. Но большая фигура с разбитым носом все еще жаждала драки. В раненое плечо Майкла ударил кулак, что вызвало у него крик боли. На горле его оказались пальцы, и его придавило чье-то тело. Ребром ладони Майкл нанес короткий резкий удар по кончику подбородка, покрытого бородой, и услышал хруст зубов, лязгнувших друг о друга, возможно, прикусивших кончик языка. Человек зарычал, но продолжал сжимать горло Майкла, пальцы нащупывали гортань.
Пронзительный визг перекрыл все другие звуки. Визжала молодая девушка, ее визг поднялся до истерического крещендо.
Маленькая задвижка на глазке в камеру сдвинулась. Внутрь просунулся бронзовый наконечник пожарного шланга.
— Осторожно! — предупредил датчанин. — Они сейчас…
Из брандспойта по пленным ударила под давлением струя воды, ее сила отбросила Майкла и его противника друг от друга. Майкла прижало к стене, вода с силой била по его телу. Визг молодой девушки перешел в захлебывавшийся кашель. Вопиющий смолк, по его хрупкому телу бил мощный поток. Еще через несколько секунд вода остановилась, пожарный шланг убрали, а дверная задвижка на глазке встала на место. Все прекратилось, слышались только стоны.
— Эй, бл*ь, ты, новенький! — Это был тот же самый грубый голос, который говорил Метцеру заткнуться, за исключением того, что теперь язык у этого человека был опухшим от прикуса. Он говорил на вульгарном русском. — Еще раз полезешь эту девчушку лапать — шею сверну. Понял?
— Да не собирался я никого лапать, — ответил Майкл на родном языке. — Я решил, что на меня нападают.
Какое-то время этот другой мужчина не отвечал. Метцер всхлипывал, кто-то еще пытался его успокоить. Вода стекала по стенам и собиралась на полу в лужу, а воздух был пропитан потом и испарениями.
— Она не в своем уме, — сказал русский Майклу. — Ей, как мне кажется, около четырнадцати. Трудно сказать, сколько раз ее насиловали. А с самого начала кто-то раскаленным железом выжег ей глаза.
— Мне ее жаль.
— За что ты меня? — спросил русский. — Какого х** ты это сделал? — Он высморкал кровь из ноздрей сломанного носа. — Уе**л ты мне здорово, сукин сын. Как тебя звать-то?
— Галатинов, — ответил он.
— А меня — Лазарев. Сволочи взяли меня под Кировом. Я был летчиком-истребителем. А ты кто?
— Я — просто солдат, — сказал Майкл. — Меня взяли в Берлине.
— В Берлине, — Лазарев рассмеялся и высморкал еще кровь. — Ха! Молодчина! Ну, наши очень скоро будут маршировать по Берлину. Они сожгут весь этот бл**ский город и выпьют за кости Гитлера. Надеюсь, этого выродка поймают. Ты можешь представить его болтающимся на крючке для туш на Красной площади?
— Вполне.
— Жаль, что так не получится. Гитлера живым не возьмут, это уж точно. Ты голодный?
— Да. — Он подумал о еде первый раз с тех пор, как его бросили в эту дыру.
— На. Протяни руку — получишь угощение.
Майкл так и сделал. Лазарев нащупал его руку, уцепился за нее своими железными пальцами и положил что-то в ладонь. Майкл обнюхал это: небольшой ломоть черствого хлеба, горько пахнущий плесенью. В месте, подобном этому, быть разборчивым не приходилось. Он стал есть хлеб, медленно разжевывая.
— Откуда ты, Галатинов?
— Из Ленинграда. — Он съел хлеб и языком выискивал крошки в зубах.
— Я — уроженец Ростова. Но жил в России повсюду.
Это было началом изложения истории жизни Лазарева. Ему было тридцать один год, отец его был «техником-мастером» в Советской авиации — что по сути означало, что отец его был бригадиром механиков. Лазарев рассказал про свою жену и трех сыновей — все они в безопасности в Москве — и как он совершил больше сорока вылетов на своем истребителе «Як-1» и сбил двенадцать самолетов «Люфтваффе».
— Я как раз вел бой против тринадцатого, — с тоской сказал Лазарев, — когда из облаков вынырнули еще два, прямо надо мной. Они раздолбали беднягу «Задиру» на куски, а я выбросился с парашютом. Приземлился всего лишь в ста метрах от вражеских позиций. — В темноте Майкл не мог разглядеть лицо человека, но увидел, как светящееся очертание его фигуры пожало плечами. — В небе я храбр. Но не на земле. И вот я тут.
— Задира, — повторил Майкл. — Это был твой самолет?
— Да, я так его называл. И даже написал это название у него на фюзеляже. И еще по звездочке за каждый сбитый самолет. А он был хороший, красавец-зверь. — Он вздохнул. — Знаешь, я так и не видел, как он падал. Может, это и к лучшему. Иногда мне хочется верить, что он все еще летает там, делая круги над Россией. Все летчики в моей эскадрилье давали своим самолетам названия. Думаешь, это ребячество?
— Все, что помогает человеку оставаться живым — не ребячество.
— Точно, мыслишь прям как я. И американцы так же поступают. О, видел бы ты их самолеты! Разукрашенные, как волжские шлюхи, — особенно бомбардировщики дальнего действия, — но воюют как казаки. Вот нашим бы орлам подобные машины — так бы надрали фашистам задницы!
Лазарева переводили из лагеря в лагерь, рассказал он Майклу, и в Фалькенхаузене он провел, как ему кажется, около шести или семи месяцев. В эту конуру его бросили недавно, может быть, недели две назад, по его мнению, хотя трудно уследить за течением времени в месте, вроде этого. Почему он оказался в конуре, можно только гадать, но самое худшее здесь — что он не может видеть небо.
— То здание, с трубами, — отважился спросить Майкл. — Что в нем?
Лазарев не ответил. Майкл слышал только поскребывание его пальцев в бороде.
— Я и в самом деле мечтаю о небе, — сказал спустя некоторое время Лазарев. — Облака, голубой простор. Если бы я увидел хоть одну птицу, я был бы целый день счастлив. Но над Фалькенхаузеном птицы летают редко. — Он погрузился в молчание. Метцер опять принялся всхлипывать — ужасные, хватающие за душу звуки. — Кто-нибудь, спойте ему, — сказал Лазарев на ломаном, но понятном немецком. — Он любит, когда ему поют.
Никто не запел. Майкл уселся на вонючем сене, подтянув колени к груди. Кто-то тихо стонал, стоны сопровождались булькающими звуками поноса. От противоположной стены камеры, которая была от него не далее чем в восьми футах, до Майкла доносилось хныканье слепой девушки. Он видел шесть фигур — бледно-голубых силуэтов. Он поднял руку и коснулся потолка. Ни лучика света не попадало в эту конуру. У него было такое ощущение, что потолок опускается, а стены приближаются друг к другу, вся камера сжимается, чтобы раздавить их, превратить в кровавое месиво. Конечно, это была иллюзия, но никогда в жизни он не желал так сильно глотка чистого воздуха и увидеть лес. Спокойнее, сказал он себе. Спокойнее. Он знал, что может перенести более сильную боль, чем обычное человеческое существо, потому что такая вещь как боль была неотъемлемой частью его жизни. Но теперешнее заключение было для него мукой душевной, и он знал, что в подобном месте он может сломаться. Спокойнее. Никому не ведомо, когда он еще увидит солнце, и ему следует держать себя в узде. Волк не должен терять самообладания. Без него волку не выжить. Ему ни в коем случае нельзя терять надежду, даже здесь, в этом логове безнадежности. Ему удалось переключить внимание Блока на вымышленное гнездо изменников в «Рейхкронене», но сколько это продлится? Рано или поздно пытки начнутся опять, и когда они начнутся…
Спокойнее, подумал он. Не думай об этом. Это произойдет тогда, когда произойдет, не раньше.
Ему захотелось пить. Он полизал влажную стену позади себя и набрал на язык достаточно влаги для одного глотка.
— Лазарев? — спросил Майкл немного погодя.
— Аюшки?
— Если бы ты затеял отсюда побег, есть ли тут, в лагере, какоенибудь уязвимое место? Такое, где можно было бы перебраться через стену?
Лазарев заворчал:
— Да ты что, смеешься что ли?
— Нет. Наверняка ведь охрана меняется, ворота открываются для въезда и выезда, или можно прокопать туннель. Здесь что, никто не ведет подготовку к побегу? Разве никто отсюда не пытался вырваться?
— Нет, — сказал Лазарев. — Люди здесь счастливы, если могут просто ходить, а не только бегать или только ползать. Здесь никто не ведет подготовку к побегу, потому что побег невозможен. Теперь: выкинь все это из головы, пока совсем не рехнулся.
— Должен быть способ вырваться, — настаивал Майкл. В голосе Лазарева он слышал только безнадежность. — Сколько здесь пленных?
— Точно не знаю. В мужском лагере, должно быть, тысяч сорок. Еще тысяч двадцать в женском. Конечно, люди все время прибывают и убывают. Каждый день прибывает поезд с новым пополнением.
Майкл был поражен. По самым осторожным оценкам — около шестидесяти тысяч.
— А сколько охранников?
— Трудно сказать. Семьсот или восемьсот, а может — тысяча.
— Охраны меньше, чем один к шестидесяти? И никто не пытался убежать?
— Галатинов, — устало сказал русский, как будто говорил с непоседливым ребенком, — я не встречал еще такого человека, кто мог бы обогнать пулю из пулемета. Или такого, кто бы рискнул попытаться сделать это. И еще у охраны есть собаки: доберманы. Я видел, что их зубы делают с человеческой плотью, и скажу тебе, выглядит это очень неприятно. И если, благодаря сверхъестественному чуду, пленному все-таки удастся вырваться из Фалькенхаузена, куда бежать этому бедолаге? Мы — в сердце Германии. Здесь все дороги ведут в Берлин. — Он отполз на несколько футов и пристроился спиной к стене. — Для тебя и меня война уже закончилась, — спокойно сказал он. — Так что пусть она идет без нас.
— Да будь я проклят, если она для меня закончилась, — сказал ему Майкл, внутри него все кричало.
О течении времени судить было трудно. Прошел еще один или два часа, и Майкл заметил, что пленные забеспокоились. Вскоре после этого он услышал звуки открывавшейся ближней к их конуре двери. Пленные поднялись на колени, дрожа от возбуждения. Потом отперли дверь в их конуру, она распахнулась, чтобы впустить лучики света.
К ним была брошена маленькая буханка черного хлеба с прожилками зеленой плесени. Пленные кинулись за ней, стали отрывать от нее куски.
— Несите ваш бачок, — сказал один из солдат, стоявших в коридоре.
Лазарев прополз вперед, держа в руке серый бачок. Когда-то он был дюжим мужчиной, но теперь плоть обтянула его крупные кости. Темно-бурые волосы спадали ему на плечи, в бороду набилось сено и грязь. Ткани лица плотно обтягивали выступающие вперед скулы, а глаза превратились в мрачные впадины на бледной коже. Его нос, крупный носище, который мог заставить Сирано снять перед ним шляпу, был в крови, запекшейся вокруг ноздрей, благодаря удару Майкла. Он глянул на Майкла, когда проползал мимо него, и Майкл отшатнулся. У Лазарева были глаза мертвого человека.
Русский погрузил бачок в ведро с грязной водой. Потом вытащил его, наполненным до краев. Ведро убрали, дверь конуры с треском захлопнулась — звук показался Майклу крайне неприятным — и железная задвижка вернулась на место. Открылась следующая по коридору конура.
— Время жратвы, — сказал Лазарев, когда опять проползал мимо Майкла. — Каждый получает порцию пойла из бачка. Эй, вы, сволочи! Оставьте что-нибудь моему другу! — Раздался шум быстрой и решительной борьбы, а затем Лазарев коснулся руки Майкла. — Вот. — Он положил кусочек мокрого хлеба ему в руку. — Этот чертов француз старается всегда заграбастать больше, чем ему полагается. Здесь тебе нужно всегда поспешать, если хочешь получить что-нибудь получше, чем корки.
Майкл устроился спиной на грубых камнях и стал жевать хлеб. Он уставился в пустоту. Глаза у него щипало. Из них текли слезы и ползли по щекам, но по кому они были, он не знал.
Глава 8
Опять взвизгнула железная задвижка.
Майкл тут же сел на четвереньки, вырванный из кошмара с трубами, черный дым из которых заволакивал землю. Открылась дверь.
— Выставьте девушку! — скомандовал один из трех солдат, стоявших там.
— Пожалуйста, — сказал Лазарев хриплым спросонья голосом. — Пожалуйста, оставьте ее в покое. Разве она не страдала…
— Выставьте девушку! — повторил солдат.
Девушка проснулась и дрожала в своем углу. Она издавала тихие хныкающие звуки, как попавший в ловушку заяц.
Майкл дошел до того предела унижения, который мог выносить. Он скорчился перед дверью, сверкая зелеными глазами над отросшей черной бородой.
— Если вы так сильно ее хотите, — сказал он по-немецки, — тогда войдите и заберите ее.
Был взведен затвор винтовки. Ствол уперся в него.
— Пошел прочь, ты, сброд.
— Галатинов, — налетел на него Лазарев. — Ты что, с ума сошел?
Майкл остался на месте.
— Входите, сучьи дети. Трое на одного. Чего ждете? — Он заорал: — Давайте!
Ни один из немцев приглашение не принял. Они не станут стрелять в него, понял Майкл, потому что Блок и Кролль с ним еще не окончательно разобрались. Один из солдат набрал слюны и плюнул в Майкла, а затем дверь с треском захлопнулась и опять была заперта.
— Х**вое дело ты затеял, — нахмурился Лазарев. — Теперь лишь черт знает, чего ты разбередил.
Майкл повернулся и ухватил его за бороду.
— Слушай меня, — сказал он. — Если хочешь забыть, что ты человек, это твое личное дело, но я не буду валяться здесь и стонать всю оставшуюся мне жизнь! Ты защищал эту девушку, когда думал, что я пристал к ней, так почему бы тебе не защитить ее от этих подонков?
— Потому, — Лазарев отцепил руку Майкла от своей бороды, — что я — один, а их — до х**.
Дверь снова отперли.
— Милости Божьей! — завизжал Метцер.
Дверь раскрылась. В коридоре стояли уже шесть нацистов.
— Ты! — Луч карманного фонарика нашарил лицо Майкла. — Выходи оттуда! — Это был голос Баумана.
Майкл не двинулся.
Читать бесплатно другие книги:
