Час волка Маккаммон Роберт
— Ну, это он тебе так говорит. — Никита хмыкнул. — А почему же тогда он не хочет учить меня, или Франко, или Олесю? Или кого-нибудь другого? Он что, думает, что у нас головы каменные? — И сам ответил: — Нет. Он тратит время, обучая тебя, потому что считает, что ты стоишь его усилий. А почему так? Потому, что ты хочешь учиться. — Он кивнул, когда Михаил усмехнулся. — Это правда! Я слышал, как Виктор сам признался: он верит в то, что у тебя есть будущее.
— Будущее? Будущее есть у всех нас, разве не так?
— Я не это имел в виду. Будущее вне этого. — Он сделал широкий жест, охватив лес. — Не там, где мы сейчас.
— Ты имеешь в виду… — Михаил нагнулся. — Бросить это?
— Именно так. Или, во всяком случае, в это верит Виктор. Он думает, что однажды ты бросишь лес и сможешь начать жизнь в другом месте.
— Один? Без стаи?
Никита кивнул.
— Да. Один.
Об этом было трудно даже подумать. Как кто-то из стаи может выжить в одиночку? Нет, нет, это было невозможно! Михаил, конечно же, останется навсегда здесь, со стаей. Стая нужна всегда. Разве не так?
— Если я покину лес, то кто будет заботиться об Олесе и Петре?
— Этого я не знаю. Но у Олеси есть то, ради чего она жила: новорожденный. По тому, как она улыбается… ну, она даже вовсе не похожа на прежнюю. Там она точно не выживет. — Он показал пальцем на запад. — И Виктор это знает. Олеся тоже знает это. Она проживет остаток своей жизни здесь. И я тоже, и Виктор, и Франко, и Рената. Мы — старые пережитки из шерсти, разве не так? — Он широко улыбнулся, но в его улыбке была печаль. Улыбка исчезла. — Кто знает, что будет с Петром? Кто знает, проживет ли он хотя бы еще неделю и что у него будет с головой, когда он повзрослеет? Он может оказаться как та женщина, которая целыми днями напролет плакала. Или… — Он взглянул на Михаила. — Или он будет похожим на тебя. Кто знает?
Никита опять поднял голову, прислушиваясь. Глаза его сощурились. Он приложил палец к рельсу, и Михаил увидел, как он слабо улыбнулся.
— Идет поезд. Быстро идет. Он запаздывает!
Михаил притронулся к рельсу и почувствовал отдаленную мощь поезда, гулко отдававшуюся в нем. Начали падать капельки дождя, выбивая маленькие пыльные ямочки между рельсами. Никита встал и двинулся под кроны деревьев, стоявших около выезда из туннеля. Михаил подошел и встал рядом, и они присели, пригнувшись, как спринтеры, готовые мгновеннно развить скорость. Дождь пошел сильнее. Через некоторое время он уже сек листву, пути намокли. Земля тоже быстро превратилась в грязь. Михаилу это не понравилось: бежать будет скользко. Он откинул с глаз намокшие волосы. Теперь он уже слышал грохот быстро приближавшегося поезда. Михаил сказал:
— Думал, нам сегодня не стоило приходить.
— Почему? Из-за маленького дождика?
Никита помотал головой, тело его напряглось, готовое к гонке.
— Я бегал в дождь и похуже, чем этот!
— Земля… Слишком грязно.
— Я не боюсь, — отрезал Никита. — Мне прошлой ночью опять снился тот красный фонарь на последнем вагоне! Подмигивал мне, как сатанинский глаз! Сегодня я собираюсь перегнать поезд! Я чувствую, что могу сделать это, Михаил! Я это сделаю, если буду бежать чуть скорее! Только чуточку скорее!
Из туннеля вырвался свет фар, длинный черный паровоз и за ним купейные вагоны. Новый машинист не боялся мокрых рельсов. Ветер с дождем ударили Михаилу в лицо, и он закричал:
— Нет! — и потянулся к Никите, но Никиты уже не было, вдоль рельсов неслось расплывчатое белое пятно. Михаил рванулся за ним, пытаясь остановить; дождь и ветер были сильнее; поезд шел слишком быстро. Поскользнувшись в грязи, он чуть не упал под колеса ускорившего ход поезда. Он слышал, как дождь, попадая на горячий двигатель паровоза, шипел словно клубок змей. Он все бежал, пытаясь догнать Никиту, и увидел, что человечьи следы Никиты в грязи сменились на следы волчьих лап.
Никита пригнулся вперед, бежал почти на четырех лапах. Тело его уже не было белым. Дождь вихрем закручивался вокруг него — и тут Михаил потерял равновесие, упал и проехался по грязи. Дождь хлестал его по плечам, грязь забила глаза. Он попытался встать, но опять свалился и остался лежать, а поезд прогремел по рельсам и влетел в восточный туннель. Он скрылся, оставив за собой пятно красного света на каменных стенах туннеля; потом и оно пропало.
Михаил под проливным дождем сел, по лицу его текли потоки воды.
— Никита! — закричал он. Не ответил ни человек, ни волк. Михаил встал и пошел по грязи в сторону восточного туннеля. — Никита! Ты где?
Никиты видно не было. Дождь по-прежнему лил как из ведра. Кружившие в воздухе хлопья сажи шипели перед тем как упасть на землю. В воздухе пахло каленым железом и паром.
— Никита?
На этой стороне путей его не было. Он обогнал его! — подумал Михаил и ощутил взрыв радости. Он его обогнал! Он обогнал…
На другой стороне путей что-то лежало. Бесформенная шевелящаяся фигура.
От рельсов шел пар. На земле в туннеле все еще мерцали кусочки золы. А почти в восьми аршинах от въезда в туннель, растянувшись на траве, лежал Никита.
Волк все же прыгнул перед поездом, но поезд победил. Буфером Никите оторвало задние ноги. Они совершенно исчезли, а то, что осталось от Никиты, заставило Михаила раскрыть рот и упасть на колени. Он ничего не мог с собой сделать; его вырвало, и рвота его смешалась с кровью, которую дождь смывал с рельсов.
Никита издал звук: тихий, страшный стон.
Михаил поднял лицо к небу, чтобы дождь помог ему взять себя в руки. Он опять услышал стон Никиты, переходящий в жалобное скуление, заставил себя посмотреть на друга и увидел глаза Никиты, уставившиеся на него, его величественная голова свесилась, как хрупкий цветок на пожухшем стебле. Глаза были затуманены, они смотрели на Михаила неподвижно, и он прочел в них просьбу.
— Убей меня. — Тело Никиты вздрагивало от мучения. Передние лапы пытались оттолкнуть остаток изуродованного тела от рельсов, но сил в них не осталось. Голова бессильно упала в грязь. Страшным усилием Никита поднял голову и еще раз умоляюще глянул на мальчика, сидевшего на коленях под проливным дождем. Никита, без сомнения, умирал. Но недостаточно быстро. Умирал слишком медленно.
Михаил опустил голову и уставился в грязь. Вокруг Никиты лежали куски его тела, с волчьей шерстью и человеческой кожей, похожие на разломанную головоломку. Михаил услышал стон Никиты и закрыл глаза; внутренним взором он увидел умиравшего на рельсах олененка и руки Никиты, державшие голову животного. Он вспомнил резкий рывок, которым Никита свернул голову олененка и при котором послышался звук ломающихся костей. Это был акт милосердия, простой, без капли жестокости. И именно об этом без слов просил сейчас Никита.
Михаил встал, пошатнулся, чуть было опять не упал. Он ощущал себя будто во сне, словно бы плыл в этом безбрежном море дождя. Никита задрожал и посмотрел на него; он ждал. Наконец Михаил шевельнулся. Нога застряла в грязи, но он вытащил ее и опустился на колено возле друга.
Никита поднял голову, подставляя шею.
Михаил обхватил волчью голову ладонями. Глаза Никиты закрылись, и его из горла вышел продолжительный низкий стон.
Мы можем вылечить его, подумал Михаил. Мне нельзя его убивать. Мы сможем его вылечить. Виктор должен уметь это. Мы же вылечили Франко, разве не так?
Но в душе он сознавал, что все это было много хуже, чем искалеченная нога Франко. Никита был при смерти, и он всего лишь просил избавить его от муки. Все произошло так быстро: ливень, поезд, дымившиеся рельсы… так быстро, так быстро…
Руки Михаила сжались крепче. Его трясло, так же, как Никиту. Ему приходилось оказывать такую услугу первый раз в жизни. Темная пелена застилала ему взор, глаза его наполнялись дождем. Это нужно сделать, это милосердно. Михаил взял себя в руки. Одна из передних ног Никиты поднялась, лапа легла на руку Михаила.
— Прости, — прошептал Михаил и, затаив дыхание, как можно резче повернул. Он услышал хруст, и тело Никиты дернулось. Потом Михаил, ничего не осознавая, пополз по дождю и грязи. Он зарылся в высокую траву и свернулся в ней калачиком, и дождь продолжал лить на него. Когда он собрался с силами снова посмотреть на Никиту, он увидел неподвижный обезноженный торс волка, с одной человечьей рукой и кистью. Михаил сел на землю, обнял колени, уткнулся в них подбородком, пытаясь успокоить себя. Он уставился на труп с одной рукой, покрытой белой кожей. Его нужно было убрать с путей прежде, чем утром его обнаружат стервятники. Его нужно похоронить поглубже.
Никита ушел. Куда? — думал Михаил. И пришел к нему на ум вопрос Виктора: что есть ликантроп в глазах Божьих?
Он почувствовал, как что-то от него отпало. Наверное, это был последний цвет юности. То, что осталось, что ранее лежало, скрытое под ним, ощущалось сырым, с жесткими краями, словно кровоточащая рана. Чтобы прожить полноценную жизнь, подумал он, человеку нужно иметь такое сердце, которое обложено листами стали и извергает горячий пепел. И оно будет у него таким, если ему суждено выжить.
Он оставался возле тела Никиты, пока не перестал дождь. Ветер стих, лес присмирел. Лишь тогда Михаил побежал домой сквозь сгущавшуюся тьму, чтобы сообщить Виктору эту новость.
Глава 3
Петр зашелся плачем. Была самая суровая пора зимы; за стенами белого дворца завывал ветер, Виктор сгорбился над ребенком, лежавшим на подстилке из сена, которому было уже семь месяцев и он. Рядом поблескивал маленький костер, ребенок был укутан в оленью шкуру и в одеяло, которое Рената сшила из одежды путешественников. Петр не просто плакал, он пронзительно ревел, но не холод был тому причиной. Виктор, в бороде которого появились белые прядки, щупал лоб у Петра. Лоб горел. Виктор посмотрел на остальных.
— Началось, — сказал он. Голос у него был мрачен. Олеся тоже заплакала. Виктор рявкнул: — Замолкни! — И Олеся отползла, чтобы успокоиться.
— Что мы сможем поделать? — спросил Михаил, но он уже знал ответ: ничего.
Петр вот-вот должен был ступить на путь мучительных испытаний, и никто не мог помочь ребенку преодолеть этот путь. Михаил нагнулся над Петром; пальцами поправил одеяло, подтыкая его плотнее, просто потому, что испытывал потребность хоть что-то для него сделать. Лицо Петра горело, его льдисто-голубые глазки были окаймлены красным. На голове ребенка местами пробивались темные волоски. Глаза Олеси, подумал Михаил. Волосы мои. А внутри этого хрупкого тельца начиналась первая битва долгой войны.
— Он крепкий, — сказал Франко. — Он справится. — Но в голосе его не было уверенности. Как может дитя выжить после таких мук?
Франко поднялся на свою единственную ногу и с помощью соснового костыля доковылял до своей подстилки.
Виктор, Рената и Михаил спали кружком около ребенка. Олеся, свернувшись, спала, держась за Михаила. Плач Петра то усиливался, то сникал, становился хриплым, но не прекращался. Так же, как и вой ветра за стенами.
С каждым днем мучения Петра усиливались. Это было видно по тому, как он дрожал и корчился, как сжимал кулачки и, казалось, пытался бить ими по воздуху. Стая часто собиралась вокруг него; Петр горел огнем. Иногда он беззвучно кричал, разевая рот и крепко зажмуриваясь. Иногда плач наполнял помещение, и сердце у Михаила от него обливалось кровью, а Олеся плакала. Иногда, когда боли, казалось, стихали, Олеся пыталась накормить Петра сырым мясом, разжеванным ею в мягкую пасту; он большей частью поглощал ее, но становился все слабее, ссыхаясь у них на глазах, как старик. И все же Петр цеплялся за жизнь. Иногда плач ребенка становился столь ужасным, что Михаил думал о том, почему Бог вообще продолжает эти страдания. Иногда боль прекращалась на тричетыре часа, но потом она снова возвращалась, и плач возобновлялся. Михаил чувствовал, что и сама Олеся тоже была близка к кризису; глаза ее ввалились, а руки тряслись так, что она сама едва могла класть еду себе в рот. Она тоже старилась с каждым днем.
Как-то после долгой и изнурительной охоты ночью Михаила разбудили страшные хрипящие звуки. Он сел, потом было потянулся к Петру, но Виктор отстранил его, сам поспешил к ребенку. Рената сказала:
— Что это? Что случилось?
Франко проковылял на свет со своим костылем. Олеся только просто смотрела, глаза у нее были пустыми. Виктор сел на колени рядом с ребенком, лицо его было серым. Ребенок молчал.
— Он проглотил язык, — сказал Виктор. — Михаил, подержи его, чтобы он не бился.
Михаил сжал тельце Петра, и было похоже, что он держал раскаленный уголь.
— Держи его так, чтобы он не дернулся! — крикнул Виктор, пытаясь раскрыть рот ребенка и вынуть пальцами ему язык.
Это не удавалось. Лицо Петра посинело, он явно задыхался. Маленькие ручонки били по воздуху. Палец Виктора раскрыл рот ребенка, нашел язык и с помощью второго пальца подцепил его. Он выправил его; язык снова запал Петру в горло.
— Вытащи его! — завопила Рената. — Виктор, вытащи его!
Виктор потянул опять. Послышался хлюпающий звук, когда язык высвободился, но лицо Петра по-прежнему оставалось синим. Легкие трепетали, не в силах сделать вдох. На лице Виктора заблестел пот, хотя дыхание его в холодном воздухе выходило клубами пара. Он поднял Петра, держа ребенка за ножки, и шлепнул его ладонью по спинке. Михаил от звука шлепка слегка вздрогнул. Петр по-прежнему молчал. Виктор еще раз шлепнул его по спинке, посильнее. И в третий раз. Послышался шум выходящего воздуха, и изо рта ребенка вырвался клуб пара. За этим последовал вой боли и ярости, после которого шум бури показался слабее. Олеся протянула руки, чтобы взять ребенка. Виктор отдал его ей. Она баюкала малыша, слезы благодарности текли у нее по щекам; она подняла маленькую ручонку и прижала ее к своим губам.
И вдруг резко отстранила голову, глаза ее были широко раскрыты.
На белой коже ребенка появилась темная шерсть. Детское тельце у нее на руках корчилось, Петр открыл рот, чтобы слабо захныкать. Олеся подняла глаза на Виктора, потом на Михаила; Виктор сидел на корточках, положив подбородок на сложенные на коленях руки, его янтарные глаза блеснули на свету; он наблюдал.
Лицо Петра изменялось, образовывалась мордочка, глаза западали в покрывшийся темной шерсткой череп. Михаил услыхал, как сидевшая рядом Рената раскрыла рот, издав звук изумления. Уши Петра удлинялись, на кончиках появились мягкие белые волоски. Пальцы обеих ручек и носки обеих ножек втягивались, превращаясь в лапки с маленькими загнутыми коготками. Слабый хруст сопровождал изменения костей и суставов, и Петр затявкал, но затем этот его плач прекратился. Превращение заняло вероятно минуту. Виктор спокойно сказал:
— Отпусти его.
Олеся повиновалась. Синеглазый волчонок, с покрытым тонкой черной шерстью тельцем, пытался подняться на четыре лапки. Петр поднялся, упал, попытался встать и опять упал. Михаил хотел помочь ему, но Виктор сказал:
— Нет. Дай ему сделать это самому.
Петр попробовал лапки и приготовился подняться, тельце его дрожало от напряжения, голубые глазки сверкали от изумления. Хвостик извивался, волчьи ушки прядали. Он сделал шажок, потом другой, задние лапки у него заплелись и он упал еще раз. Петр издал от измождения звук «у-уф», из его ноздрей вился пар. Виктор нагнулся, протянул палец и стал водить им перед мордочкой Петра. Голубые глазки следили за ним — и тут головка Петра дернулась вперед, челюсти раскрылись и сомкнулись на пальце Виктора. Виктор высвободил палец из щенячьих зубов и поднял его кверху. На нем показалась капелька крови.
— Поздравляю, — сказал он Михаилу и Олесе. — У вашего сына появился молочный зуб.
Петр на какое-то время сдался в борьбе с силой тяготения. Он пополз по полу, обнюхивая каменные плиты. Под носом Петра из трещины вылез таракан и стал удирать от смерти, Петр от удивления тявкнул высоким голоском, потом продолжил свои исследования.
— Он превратится обратно, да? — спросила Виктора Олеся. — Правда?
— Увидим, — сказал ей Виктор, и это было все, что он мог предположить.
На половине пути по залу Петр ушиб нос о край плиты. Он начал тявкать от боли и, пока катался по полу, его тело снова начало менять свой облик на человеческий. Нежная черная шерстка ушла в мякоть, мордочка уплощилась в нос — из одной ноздри шла кровь — а лапки превратились в ручки и ножки. Тявканье сменилось ровным, во всю глотку, плачем, и Олеся бросилась к ребенку и схватила его на руки. Она укачивала и убаюкивала его и, наконец, Петр несколько раз всхлипнул и перестал плакать. Он остался человечьим дитятей.
— Ну, — сказал после паузы Виктор, — если наше новое пополнение переживет зиму, за ним будет потом интересно понаблюдать.
— Он выживет, — пообещала Олеся. Сияние жизни вернулось в ее глаза. — Я заставлю его выжить.
Виктор восхищался укушенным пальцем.
— Дорогая, я сомневаюсь, что ты сможешь заставить его вообще хоть что-либо сделать. — Он взглянул на Михаила и слегка улыбнулся. — А ты славно сработал, сынок, — сказал он и жестом велел Олесе с ребенком опять вернуться к теплу костра.
«Сынок», осознал Михаил, сказал он. Сынок. До этого ни один человек не звал его так, и что-то в этом звучало как музыка. В эту ночь он будет спать, слушая Олесю, убаюкивающую Петра, и будет видеть во сне высокого худого человека в военной форме, стоящего рядом с женщиной, совсем забытой Михаилом, и у этого человека будет лицо Виктора.
Глава 4
К концу зимы Петр был все еще жив. Он ел любую пищу, какую ему давала Олеся, и, хотя у него была привычка превращаться в волчонка без предупреждения и приводить остальную стаю своим постоянным тявканьем в неистовство, он большей частью оставался в человечьем виде. К лету у него прорезались все зубы, и Виктор держал свои пальцы подальше ото рта ребенка.
Иногда по ночам Михаил садился у края оврага и смотрел, как мимо проходил поезд. Он начинал считать секунды от того момента, как тот с грохотом выскакивал из западного туннеля, до того, как втягивался в восточный. В прошлом году он вполсилы бегал за ним вместе с Никитой. По правде говоря, для него не имело особого значения, как быстро он мог превратиться. Он знал, что действительно был в этом скор, но всегда отставал от Никиты. Теперь, однако, кости Никиты лежали в саду, а поезд, огромное существо, дышал черным дымом и сверкал в ночи своим блестящим глазом. Михаил часто думал, о чем же говорила бригада, когда нашла на буфере кровь и куски черной шерсти. Мы сбили зверя, наверное говорили они, если вообще обсуждали это. Зверя. Что-то такое, чему нельзя было быть на нашем пути.
В середине лета Михаил уже и сам скакал рядом с поездом, когда тот выскакивал из туннеля. Он не гнался за ним, просто разминал ноги. Паровоз всегда оставлял его позади, обдав напоследок клубами черного дыма, а горячий пар жег ему шкуру. И в эти ночи, после того, как поезд скрывался в туннеле, Михаил перебегал через пути туда, где умер Никита, и сидел в траве, и думал: я могу сделать это, если захочу. Я могу.
Может быть.
Ему нужно будет взять резкий старт. Самая каверзная задача — не сбиться с темпа, когда руки и ноги будут изменять форму. Именно из-за того, что изменение позвоночника изгибает тело, происходит нарушение равновесия. И нервы, а также суставы визжат при этом от боли, и если споткнуться о собственные лапы, можно налететь сбоку на поезд, и могут случиться еще сотни других, столь же ужасных вещей. Нет, не стоит так рисковать.
Михаил говорил себе, что не станет пытаться победить поезд. Он часто говорил себе так, но знал, что это неправда. Сама идея соревнования в скорости, испытания самого себя против того зверя, который убил Никиту, увлекала его. Он стал бегать вдоль путей, однако не соревнуясь — пока еще. Его равновесие на бегу было недостаточно устойчивым, он падал каждый раз, когда пытался на скорости превратиться из человека в волка. Однако это было вопросом времени, умения сохранять движение, пока передние лапы не опустятся, поддерживая скорость задних лап. Михаил продолжал пробовать и продолжал падать.
Однажды днем Рената вернулась с охоты с ошеломляющей новостью: на северо-западе менее чем в пяти верстах от белого дворца люди начали валить лес. Они уже вырубили просеку и приступили к постройке хижин из бревен. Вдоль просеки корчуют пни для дороги. У людей много телег, пил и топоров. Рената сказала, что она подползла облике подползла посмотреть, что там творится, один из людей увидел ее, сказала она, и показал на нее другим, прежде чем она скрылась в лесу. Что все это может значить? — спросила она Виктора.
Скорее всего, временный поселок лесозаготовителей, подумал он. Ни при каких обстоятельствах, сказал он стае, никто из них не должен приближаться к этому месту ни в человечьем, ни в волчьем виде. Люди, скорее всего, проработают все лето и уйдут. Самое лучшее — оставить их в покое.
Но Михаил заметил, что с того времени Виктор стал молчалив и задумчив. Он запретил кому бы то ни было охотиться; только ночью. Он нервничал и после того, как все ложились отдыхать, долго расхаживал взад и вперед по залу. В скором времени, когда ветер дул в их сторону, Михаил и остальные могли, отдыхая на солнце возле белого дворца, слышать звуки работы топоров и пил, сводящих лес.
Но вот наступил день…
Франко и Рената ушли на охоту, когда в небе висел месяц и лес был полон стрекотания сверчков. Прошло чуть больше часа, когда вдруг звуки далеких ружейных выстрелов заглушили шум насекомых и отдались эхом в переходах белого дворца.
Михаил насчитал четыре выстрела, пока стоял рядом с Олесей. Петр играл на полу заячьей косточкой. Виктор выронил книгу на латыни, которую читал Михаилу, и поднялся на ноги. Раздались еще два выстрела, и Михаил от этих звуков вздрогнул; они ясно напомнили ему те самые выстрелы и что тогда сделали пули.
Когда затих звук последнего выстрела, послышался вой: хриплый голос Франко, напуганный и звавший на помощь.
— Оставайся с Петром, — сказал Виктор Олесе и, идя к лестнице, начал уже изменять облик. Михаил последовал за ним, и два волка покинули белый дворец, мелькая в темноте, и понеслись в сторону, где выл Франко. Они не пробежали и версты, когда почуяли запах пороха и человеческий дух: горький запах пота и страха. В лесу светили фонари и люди окликали друг друга. Франко стал бешено тявкать, давая звуковой сигнал, который привел Виктора и Михаила к нему. Они нашли его, пригнувшегося, стоя у края обрыва, посреди густого подлеска, а перед ним вокруг костра были натянуты в круг палатки. Виктор толкнул Франко плечом под ребра, чтобы тот замолчал, и Франко покорно лег на брюхо, в глазах его светился страх — не перед Виктором, а от того, что происходило на освещенном костром пространстве.
Два человека с ружьями через плечо что-то волокли из леса на свет. Там было еще шесть человек, все вооруженные пистолетами или ружьями и с фонарями в руках. Все они собрались вокруг предмета, распростертого в пыли, и светили над ним фонарями.
Михаил почувствовал, что Виктор вздрогнул. У него у самого легкие будто бы наполнились ледяными иголками. На земле лежало тело волка с русой шерстью, пробитое тремя пулевыми отверстиями. В свете фонарей кровь Ренаты выглядела черной. И, всем на обозрение, у мертвого волка была одна человеческая рука и человеческая нога.
Боже мой, подумал Михаил. Теперь они знают.
Один из лесорубов стал читать молитву — хриплым, высокопарным голосом — и, когда закончил чтение, приставил дуло ружья к голове Ренаты и выстрелом разнес ее в клочья.
— Мы услышали людей, — рассказал Франко, когда они вернулись домой. Он дрожал, на лице его сверкал пот. — Они смеялись и разговаривали у костра, производя столько шума, что нужно было бы быть глухим, чтобы их не услышать.
— Глупо было подходить к ним! — рассвирепел Виктор, брызжа слюной. — Черт побери, они убили Ренату!
— Ей хотелось подобраться поближе, — ошеломленно продолжал Франко. — Я пытался удержать ее, но… она хотела посмотреть на них. Хотела подползти достаточно близко, чтобы расслышать, о чем они говорили. — Он затряс головой, борясь с оцепенением. — Мы стояли на краю просеки… так близко, что можно было слышать стуки их сердец. И мне кажется, что… что в них, с такой близи, было нечто такое, что загипнотизировало ее. Словно бы встреча с существами из иного мира. Даже когда один из людей поднял взгляд и увидел ее, она все еще не могла шевельнуться. Я думаю… — Он медленно сощурился, его мышление было вялым. — Я думаю… что всего лишь на мгновение… она позабыла, что она волк.
— Они теперь уйдут, правда? — с надеждой спросила Олеся, держа извивающегося ребенка. — Они уйдут прочь, назад, туда, откуда пришли. — Никто ей не ответил. — Разве нет?
— Тьфу, — сплюнул Виктор в костер. — Кто знает, что они будут делать? Они же безумные! — Он утер рот тыльной стороной ладони. — Может, они уйдут. Может от вида Ренаты они наложили в штаны и уже собирают вещички. Черт побери, они теперь знают о нас! Нет ничего страшнее, чем испуганный человек с пистолетом! — Он быстро глянул на Михаила и на Олесю с ребенком на руках. — Может, они уйдут, — сказал Виктор. — Но я бы на это не полагался. С этого дня мы будем постоянно следить с башни. Я буду первым. Михаил, ты пойдешь во вторую смену?
Михаил кивнул.
— Нам нужно поделиться на шестичасовые смены, — продолжал Виктор.
Он оглядел Олесю, Петра, Франко и Михаила: выживших членов стаи. Ему не нужно было говорить это вслух; выражение его лица говорило за него, и Михаил смог это прочесть. Стая вымирает. Взгляд Виктора обошел зал, словно бы в поисках потерянных.
— Рената мертва, — прошептал он, и Михаил увидел, как у него на глазах появились слезы. — Я любил ее, — сказал Виктор, ни к кому конкретно не обращаясь. А затем подобрал полы своей одежды из оленьей шкуры, резко отвернулся и пошел к лестнице.
Прошло три дня. Звуки работавших пил и топоров прекратились. На четвертую ночь после смерти Ренаты Виктор и Михаил прокрались к краю обрыва, стоявшего над кругом палаток. Палатки исчезли, костер остыл. Человечья вонь тоже пропала. Виктор с Михаилом пошли к западу, следуя по просеке из пней, чтобы найти основную стоянку лесорубов. Она тоже опустела. Хижины были пусты, телеги уехали. Но дорога, которую они прорубили в лесу, осталась, точно шрам. Следов трупа Ренаты не было; они забрали его с собой; что же случится, когда внешний мир увидит тело волка с человечьей рукой и ногой? Дорога эта была нацелена прямо на белый дворец. Из горла Виктора вышел низкий стон, и Михаил понял, что он означал: Боже, помоги нам.
Лето проходило вереницей знойных дней. Лесорубы не возвращались, на лесной дороге другие телеги не прокладывали колею. Михаил стал опять приходить ночью на край оврага и смотреть, как мимо грохочет поезд. Машинист, казалось, теперь вел состав даже быстрее, чем раньше. Он думал, слышал ли машинист о Ренате и те рассказы, которые наверняка должны были за этим последовать: в здешних лесах обитают чудовища.
Он несколько раз затевал гонку с поездом, каждый раз сбиваясь в тот момент, когда тело начинало превращаться из человеческого в волчье и равновесие у него нарушалось. Стальные колеса шипели на него и оставляли его позади.
Лето заканчивалось, лес одевался в пурпур и золото, лучи солнца косо скользили по земле, а утренний туман становился густым и холодным, когда появились солдаты.
Они пришли вместе с первыми заморозками. Из было двадцать два человека на телегах, запряженных лошадьми, и Виктор с Михаилом, пригнувшись в кустах, наблюдали, как они устраивались в бревенчатых хижинах, оставшихся после лесорубов. У всех солдат были ружья, а у некоторых еще и пистолеты. Одна телега была доверху нагружена провизией, а на другой среди ящиков с надписями «Опасно! Динамит!» был солидно выглядевший пулемет на колесах. Человек — должно быть, старший — сразу же расставил вокруг лагеря охрану, и солдаты начали копать траншеи и на дне их ставить заостренные деревянные колья. Они раскатали сети и развесили их среди деревьев, соединив расходящимися во все стороны натянутыми струнами.
Конечно, на всех ловушках остался их запах, поэтому обходить сети и струны было легко, — но затем половина солдат с двумя телегами направились по дороге лесорубов к месту, где когда-то стояли палатки, и там поставили свои палатки, выкопали еще траншеи и растянули еще сети со струнами. Они сняли ящики со взрывчаткой и спустили с телеги пулемет, и когда для пробы постреляли из пулемета, звучало это умопомрачительно, тонкие ветки падали, срезанные, будто бы работала дюжина топоров.
— Пулемет, — сказал Виктор, когда они возвратились назад в белый дворец. — Они привезли пулемет! Убивать нас! — Он неверяще покачал головой, в бороде его было полно седины. — Боже мой, они, должно быть, думают, что здесь нас сотни!
— Говорю же, нужно убираться отсюда, пока можно, — настаивал Франко. — Прямо сейчас, пока эти сволочи не отправились охотиться за нами.
— Куда идти, когда наступает зима? Может, выкопать норы и жить в них? Нам не выжить без крова.
— Нам не выжить тут. Они собираются прочесывать лес, и рано или поздно они нас найдут!
— Ну, и что же нам делать? — спросил спокойно Виктор, свет от костра окрашивал его лицо в красное. — Пойти к солдатам и сказать им, что нас не испугать? Что мы такие же люди, как и они? — Он горько улыбнулся. — Ты, Франко, пойдешь первым, а мы посмотрим, как они тебя примут.
Франко нахмурился и поковылял прочь на костыле, гораздо более проворный на трех лапах, чем на одной ноге. Виктор сел на корточки и задумался. Михаил мог сказать, что происходит в мозгу этого человека: с солдатами в лесу и их ловушками охотиться будет значительно труднее; Франко был прав, рано или поздно солдаты их обнаружат, а о том, что солдаты могут сделать с ними, когда поймают, нельзя было и подумать. Михаил глянул на Олесю, прижавшую к себе ребенка. Солдаты либо убьют нас, либо посадят в клетку, подумал Михаил. Но лучше смерть, чем стальная решетка.
— Сволочи выгнали меня из одного дома, — сказал Виктор. — Из второго они меня не выгонят. Я останусь здесь, что бы ни происходило. — Он встал, решение им было принято. — Все вы можете сами поискать что-нибудь другое, если хотите. Можете воспользоваться одной из тех пещер, где мы охотились на берсеркера, но будь я проклят, если буду корчиться и дрожать в пещере, как зверь. Нет. Мой дом здесь.
Наступила долгая тишина. Ее нарушила Олеся, голос ее был слаб и высказывал жалкую надежду:
— Может, они устанут искать нас и уйдут? Они долго здесь не продержатся, зима-то почти наступила. С первым снегом они уйдут.
— Да! — согласился Франко. — Они не останутся, когда погода станет холодной, это уж точно!
Впервые стае захотелось, чтобы скорее пришло ледяное дыхание зимы. Один хороший снегопад очистит лес от солдат. Но хотя воздух становился холодным, небо по-прежнему было ясным. С деревьев падали листья, и Виктор с Михаилом следили из кустов за солдатами, ходившими по лесу тесной группой с винтовками, нацеленными во все стороны. Одна группа прошла в сотне саженей от белого дворца. Они копали еще траншеи, вбивали в их дно заостренные кверху колья и закрывали все это сверху землей и листьями. Волчьи ямы, сказал Виктор Михаилу. Ловушки успеха не имели, но в один ужасный день Виктор и Михаил в страшной тишине наблюдали, как люди наткнулись на сад. В ход пошли руки и штыки, солдаты раскапывали могилы, приведенные в порядок после смерти берсеркера. И когда руки вытащили из земли волчьи и человеческие кости, Михаил опустил голову и пошел прочь, не в силах вынести подобное зрелище.
Снег припорошил лес. Северный ветер обещал зверские холода, но солдаты не уходили.
Заканчивался октябрь. Небеса потемнели, затянутые облаками. Однажды утром Михаил, возвращаясь с охоты с только что убитым зайцем в зубах, обнаружил врагов менее чем в пятидесяти саженях от белого дворца.
Их было двое, оба с ружьями. Михаил скрылся в кустах и затаился, глядя на приближавшихся солдат. Они разговаривали друг с другом, чтото про Москву; голоса у них были неспокойные, пальцы не отпускали курки. Михаил выпустил из пасти зайца. Пожалуйста, остановитесь, говорил он про себя солдатам. Пожалуйста, поверните назад. Пожалуйста…
Они не поворачивали. Их сапоги топтали листву, и каждый шаг подводил их все ближе к Виктору, Франко, Олесе и ребенку. Мышцы Михаила напряглись, сердце колотилось. Пожалуйста, уходите.
Солдаты остановились. Один из них раскурил папиросу, прикрывая спичку от ветра ладонями.
— Мы зашли слишком далеко, — сказал он другому. — Лучше вернуться, а не то Новиков спустит с нас шкуру.
— Да этот гад просто псих, — заключил второй, опираясь на винтовку. — Говорю, нам бы просто поджечь эти проклятые леса и покончить с этим. За каким чертом он хочет разбивать еще один лагерь в этой глухомани?
Он огляделся в лесу с благоговением и страхом, которые сказали Михаилу, что человек этот был горожанином.
— Сжечь все к черту и ехать спокойно домой, вот что я говорю.
Первый солдат пустил из ноздрей струю дыма.
— Вот поэтому мы с тобой и не офицеры, Степан. Мы слишком разумные, чтобы носить звездочки на плечах. Я тебе говорю, что если мне придется рыть еще одну проклятую траншею, я покажу Новикову, где он может воткнуть свой… — Он замолчал и уставился сквозь деревья. Над его головой вился дымок. — Что это? — спросил он осипшим голосом.
— Что такое? — Степан огляделся.
— Там. — Первый солдат сделал два шага вперед и показал. — Прямо впереди. Видишь?
Михаил закрыл глаза.
— Там какие-то здания, — сказал первый солдат. — Видишь? Вон башня.
— Боже мой, ты прав! — согласился Степан. Он тут же схватил ружье и выставил его перед собой.
Следующие слова заставили Михаила снова открыть глаза. Оба солдата стояли в пятнадцати саженях от него.
— Лучше сказать об этом Новикову, — сказал Степан. — Будь я проклят, если подойду ближе.
Он повернул прочь, и торопливо пошел по лесу. Первый солдат бросил окурок в сторону и поспешил за напарником.
Михаил поднялся. Он не мог позволить им вернуться в лагерь. Не мог, не должен был. Он подумал о костях, разбросанных по саду, словно выкопанные корешки, о голове Ренаты, разнесенной на части, о том, что эти люди сделают с Олесей и Петром, когда вернутся сюда с винтовками и взрывчаткой.
В нем билась ярость, и в глотке у него поднялось низкое рычание. Солдаты ломились через лес, чуть не бегом. Во рту Михаила еще была заячья кровь, но тело его летело за солдатами, черная полоса по серому лесу. Он бежал неслышно, с изящной четкостью убийцы. И даже сосредоточившись на двух солдатах и выбирая место, откуда совершать прыжок, сознавал простой факт: волчьи слезы не отличаются от человеческих.
Он стрелой взлетел вверх и вперед, задние лапы были словно пружины, и приземлился на спину любителя курить папиросы прежде, чем этот человек успел что-либо понять.
Михаил сбил его на землю, в палую листву, и сцепил челюсти на его шее. Он яростно мотнул головой вправо и влево, услышал звуки дробившихся костей. Человек забился, но это были предсмертные судороги. Михаил перестал рвать его шею, и тот без крика умер.
Послышался сжимающий сердце звук стесненного дыхания. Михаил поднял взгляд, зеленые глаза его блеснули.
Степан обернулся и поднимал ружье.
Михаил увидел, как палец солдата давит на курок. За миг до того, как пуля покинула ствол, Михаил отскочил в сторону, нырнув в кусты, и русский свинец выбил пятно в русской пыли. Прогремел второй выстрел, пуля прошла над плечом Михаила и выбила щепки из дуба. Михаил метнулся вправо, влево, ускользнул, сразу же остановился в палой листве и услышал, как солдат бежит. Этот человек звал на помощь, и Михаил двинулся за ним, как молчаливое возмездие.
Солдат запнулся о собственный сапог, удержался и побежал дальше.
— Помогите! Помогите! — кричал он и, повернувшись, сделал выстрел в то, что, как он думал, двигалось позади него.
Однако Михаил гнал его так, чтобы отрезать от лагеря. Солдат продолжал бежать и кричать, в волосах его запутались листья, и Михаил выскочил из кустов и хотел было уже прыгнуть, но в следующую секунду тратить усилия оказалось ни к чему.
Земля под ногой солдата провалилась, он свалился на землю и листья. Его крик оборвался на приглушенной ноте. Михаил осторожно встал на краю ямы и посмотрел вниз. Тело солдата дергалось, пробитое семью или восьмью заостренными кольями. Запах крови был очень силен, и от всего этого Михаил яростно закружился, пытаясь поймать собственный хвост.
В следующий момент он услыхал крики: быстро приближались другие солдаты. Михаил повернулся и быстро побежал к тому месту, где лежал мертвым первый. Он ухватил челюстями труп за шею и с трудом потащил в кусты. Тело было тяжелым, ткани его рвались; это была грязная работа. Уголком глаза он увидел мелькнувшее белое; Виктор подскочил рядом и помог ему утащить труп в тень под густыми соснами. Потом Виктор щелкнул клыками перед мордой Михаила — сигнал убегать. Михаил замялся, но Виктор жестко толкнул его плечом, и он подчинился. Виктор пригнулся к земле, прислушиваясь к шуму, производимому солдатами. Их было восемь человек, и пока четверо снимали мертвого с кольев, остальные четверо стали красться по лесу, держа ружья наготове.
Звери пришли. Виктор всегда знал, что они когда-нибудь придут. Звери пришли, и они не откажутся от их кровавой плоти.
Виктор встал, призрак среди деревьев, и побежал назад к белому дворцу, в его ноздрях оставался гнилостный запах этих зверей.
Глава 5
Плечо Михаила сжала рука, прерывая его беспокойный двухчасовой сон, к губам прижался палец.
— Тихо, — сказал Виктор, скорчившись рядом с ним. — Прислушайся.
Он глянул на Олесю, которая уже проснулась и прижимала к себе Петра, потом опять на Михаила.
— Что такое? Что происходит? — Франко с помощью костыля поднимался.
— Идут солдаты, — ответил Виктор, и лицо Франко побледнело. — Я видел их с башни. Их пятнадцать или шестнадцать, а может больше.
Он увидел в темно-синем предрассветном сумраке, как они перебегали от дерева к дереву, думая, что невидимы. Виктор слышал скрип колес; они тащили с собой пулемет.
— Что будем делать? — Голос Франко был на грани паники. — Нужно убираться, пока можно!
Виктор глянул на едва горевший костер и кивнул.
— Хорошо, — сказал он. — Мы уйдем.
— Уйдем? — спросил Михаил. — Куда? Наш дом здесь!
— Забудь про это! — сказал ему Франко. — У нас не будет ни малейшего шанса, если они застанут нас здесь.
— Он прав, — согласился Виктор. — Мы скроемся в лесу. И, может быть, вернемся назад, когда солдаты уйдут. — По тому, как он это сказал, было понятно, что сам он в это не верил; раз солдаты обнаружили волчье логово, они до первого снега могут и сами перебраться туда жить. Виктор встал. — Больше здесь оставаться нельзя.
Франко не стал медлить. Он отбросил костыль, серая шерсть начала покрывать его тело. Через минуту он уже закончил превращение, тело его удерживало равновесие на трех ногах. Нужно было превращаться Михаилу, но Петр был еще в человеческой коже, и потому Олеся тоже не могла превратиться. Он решил остаться человеком. Лицо Виктора и его голова стали изменяться; он сбросил одежду, гладкая белая шерсть вырастала у него на груди, плечах и спине. Франко уже поднимался по лестнице. Михаил схватил Олесю за руку и потянул ее с ребенком за собой.
Полностью превратившись, Виктор возглавил их. Они шли за ним по извилистым переходам, мимо окон с высокими сводами, в которые проросли ветви — и вдруг увидели, как предрассветное небо озарилось. Не солнцем, которое еще только красной прорезью виднелось над горизонтом, а сверканием шипящего бело-огненного шара, который поднимался из леса и дугой падал вниз, омывая все ярким ослепительно-белым светом. Огненный шар упал во дворе дворца, и вслед за ним еще два взлетели над лесом и тоже упали. Третий выбил остатки цветного стекла в одном из окон и влетел во дворец, брызгая и сверкая, как миниатюрное солнце.
Виктор пролаял остальным не останавливаться. Михаил поднял ладонь, защищая глаза от слепящего огня, другая его ладонь стиснула руку Олеси. Франко на трех ногах скакал сразу за Виктором. За окнами темнота превратилась в обманчиво холодный белый дневной свет. Что-то во всем этом для Михаила было похоже на сон, когда он двигался по переходам в ночной дреме на вялых ногах. Ослепительный свет отбрасывал на стены гротесковые искаженные тени, смешивая человеческие и волчьи очертания в новые жизненные формы.
Чувство нереальности происходящего не исчезло у Михаила даже тогда, когда в коридоре перед ними появился солдат — фигура без лица, — поднял ружье и выстрелил.
Виктор уже прыгнул на человека, но Михаил услышал рычанье Виктора и понял, что пуля нашла цель. Виктор своим весом сбил солдата на пол, и, когда солдат вскрикнул, вырвал ему глотку одним мощным рывком.
— Они здесь! Сюда! — закричал другой солдат. — Их тут целая дюжина!
Топот сапог эхом отдавался от камней. Выстрелило второе ружье, от стены над головой Франко отскочили искры. Виктор повернулся, толкая Франко назад, откуда они пришли. Михаил увидел в проходе впереди восемь или девять солдат, прорваться через них было невозможно. Виктор лаял, голос его от боли охрип, солдаты кричали, а на руках Олеси орал Петр. Прогремели еще два выстрела, обе пули рикошетом отскочили от стен. Михаил повернулся и побежал, таща за собой Олесю. И, повернув за угол, остановился, столкнувшись лицом к лицу с тремя солдатами.
Они разинули рты, пораженные тем, что увидели человеческое существо. Но один из них быстро опомнился и поднял ствол ружья, целясь в Михаила.
Михаил услышал собственное рычание. Он метнулся быстрым смазанным пятном, схватился за ствол и вывернул его вверх в тот момент, когда прозвучал выстрел. Он почувствовал горячее дыхание пули, когда она опалила его плечо. Другая его рука метнулась вперед, и только тогда, когда его кривые когти впились в глаза человека, он понял, что рука его превратилась. Это произошло в один миг, волшебство ума, возобладавшего над телом, и когда он вырвал глаза человека, солдат взвыл и отшатнулся назад к своим товарищам. Третий опрометью бросился прочь, крича о помощи, а второй начал беспорядочно, не целясь, стрелять из ружья. Пули отлетали от стен и потолка. Позади Михаила взлетела тень; у нее было три лапы и она врезалась головой в живот солдата. Человек боролся с Франко, однако хоть ноги Франко были слабы, это не касалось его клыков. Он разодрал солдату лицо и вцепился ему в горло. Михаил был на коленях, тело его корчилось, он стряхнул с себя оленью шкуру и отдался превращению.
Сверкнула сталь. Солдат нанес удар вниз, и нож, который он держал в руке, впился в загривок Франко. Франко дернулся, но не отпустил горло солдата. Солдат выдернул нож, ударил еще и еще раз. Франко осел ниже, раздирая гортань солдата. Нож вонзился в шею Франко по самую рукоятку, и из ноздрей его хлынули две кровавые струи.
В клубах порохового дыма появились еще два солдата, их ружья плюнули огнем. В бок Михаила ударило молотом, стиснув его дыхание. Другая пуля окровавила мочку уха. Франко взвыл, когда пуля ударила в него, но тут же извивом метнулся вперед, нож все еще торчал в его шее, и вонзил клыки в ногу одного из солдат. Другой солдат выстрелил в Франко в упор, но тот по-прежнему раздирал в неистовстве когтями и клыками. Из дыма внезапно выпрыгнул Виктор, с его плеча стекала темная кровь, и налетел на второго солдата, сбив его на пол. Михаил теперь полностью превратился в волка, запах крови возбудил его ярость. Он прыгнул на человека, которого атаковал Франко, и вдвоем они быстро с ним разделались. Потом Михаил повернулся и накинулся на противника Виктора, клыки его нашли глотку и разодрали ее.
— Михаил.
Это был слабый стон.
Он обернулся и увидел Олесю, опустившуюся на колени. Петр орал, а она крепко держала его. Ее глаза стекленели. Из уголка рта сочилась тонкая струйка крови. Колени ее окружала красная лужица.
— Михаил, — прошептала она и протянула ему ребенка.
Но он не мог взять Петра. У него были лапы, а не руки.
— Пожалуйста, — молила она.
Но Михаил не мог и ответить. Волчий язык не мог произносить слова человеческой любви, или нужды, или печали.
Льдисто-голубые глаза Олеси закатились. Она начала падать вперед, все еще не отпуская ребенка, и до Михаила дошло, что голова ребенка вот-вот разобьется о камни.
Он перескочил мертвого солдата и скользнул под ребенка, смягчив своим телом падение Петра.
Он услышал, как через дымный коридор стали вбегать новые солдаты. Виктор залаял: сигнал, поторапливающий убегать. Михаил не двигался с места, он оцепенел, суставы и мышцы словно бы заледенели.
Виктор укусил Михаила в раненое ухо и потянул за него. Солдаты были уже почти рядом, Виктор слышал скрип колес: пулемет.
Франко качнулся вперед, вцепился зубами в хвост Михаила потащил, едва не оторвав его. Боль резанула нервы Михаила. Петр все продолжал орать, солдаты вкатывали пулемет, а Олеся недвижно лежала на камнях. Виктор и Франко продолжали тащить Михаила, понуждая его встать. Он ничего не мог сделать ни для Олеси, ни для сына. Михаил поднял голову, щелкнул челюстями на Виктора, отгоняя его назад, а затем он осторожно высвободился из-под Петра, так, чтобы ребенок соскользнул на пол. Он поднялся, в его пасти был солоноватый вкус крови.
В дыму показались фигуры людей. Послышался звук удара металла о металл: откидывали затвор.
Франко поднял голову, неловко из-за ножа в шее, и завыл. Вой эхом отдался в проходе, и палец, потянувшийся к спусковому крючку, замер. И тут Франко пополз в сторону солдат, тело его приготовилось к прыжку. Он кинулся в клубившийся дым, челюсти его широко раскрылись, чтобы рвать все, что ни попадет под его клыки. Заговорил пулемет, пули распороли Франко пополам.
Виктор повернул в другую сторону и метнулся по коридору, перепрыгивая через мертвых солдат. Пулемет продолжал строчить, пули отскакивали от стен, гудя как осы. Михаил увидел, как тряхнуло тело Олеси, когда еще одна пуля попала в нее, и осколок, отскочив от стены, провизжал рядом с Петром. У Михаила выбор был только один: или погибнуть здесь, или попытаться вырваться. Он круто повернул и заспешил за белым волком.
Как только он рванулся прочь, он услышал, что пулемет прекратил стрельбу. Петр все еще орал. Один из людей закричал: — Прекратите стрелять! Там ребенок! — Михаил остановился. Судьба Петра, какова бы она ни была, была не в его власти. Но пулемет не стрелял, и винтовки тоже молчали. Может, в конце концов, в русском сердце было и милосердие. Михаил не оглядывался; он продолжал бежать прямо за Виктором, мозг его уже переключился с настоящего на будущее.
Виктор нашел узкую лестницу, ведущую наверх, и помчался по ней, оставляя на камнях капли крови. К ним прибавлялась и кровь Михаила. Они проскочили в окно без стекла на верхнем этаже, выскользнули на крышу и скатились по ней на заросли внизу. Потом они, следуя бок о бок, ворвались в лес и, отбежав на безопасное расстояние, оба остановились, тяжело дыша в холодном свете восхода; опавшую листву под ними окропили красные капли. Виктор зарылся в листья и лег, наполовину укрытый, тяжело дыша и хрипя от боли. Михаил оцепенело бродил кругами, пока не упал: силы его иссякли. Он стал зализывать свой раненый бок, но язык его не нашел пули; она пробила мякоть и вышла под углом, не задев ребро и внутренние органы. Но, тем не менее, Михаил истекал кровью. Он заполз под прикрытие ели и там впал в беспамятство.
Когда он очнулся, уже поднялся ветер, завывая в вершинах деревьев. День завершался; солнце уже почти скрылось. Михаил увидел Виктора, белого волка, зарывшегося в листья. Он встал, шатаясь, добрался до Виктора и толкнул его. Сначала ему показалось, что Виктор мертв, потому что тот был совсем неподвижен, но затем Виктор застонал и поднял голову, по краям его рта запеклась кровь, а глаза были тусклыми и пустыми.