Однажды в замке Джеймс Элоиза
– Нет.
– Что же тогда?
– Нельзя охарактеризовать человека одним-единственным качеством.
Нужно быть справедливой: Гауэйн держал себя в руках куда лучше ее отца.
– Ты можешь быть музыкантом, но это еще не определяет тебя как человека.
Эди была уверена в обратном, но рано или поздно он все равно обнаружит ограниченность ее ума.
– Какие же качества характеризуют тебя помимо твоих родителей или твоего титула? – спросила она выпрямляясь.
– Не думаю, что этот разговор следует вести в присутствии слуг, – сухо процедил он.
Эди вскинула брови.
– Гауэйн, слуги окружают нас за каждым обедом. Неужели мы никогда не сможем вести интересную беседу за едой?
Теперь он по-настоящему рассердился, что показалось ей интересным. Эди улыбнулась ему, потому что дразнить тигра – очень забавно. Ей действительно нравился муж. Мало того, она постыдно подвергалась сильнейшим эмоциям, которые, если не держать себя в руках, так испортят ее жизнь, что все несчастья Лилы будут казаться чем-то вроде супружеской гармонии.
Стантон не ответил на вопрос жены и, возможно, посчитал, что она просто проглотила упрек. Но ничего подобного!
– Когда мы сможем поговорить? – повторила она. – Когда ты не работаешь, мы сидим за столом. Или лежим в постели.
Его губы были плотно сжаты. За годы жизни со вспыльчивым отцом, Эдит заметила, что графу часто требуется день-другой, чтобы принять ее замечание или предложение. Возможно, с Гауэйном происходит то же самое.
Она ослепительно улыбнулась.
– А пока ты, может быть, немного расскажешь про угрей?
Уголок губ Гауэйна дернулся.
– Должен ли я понять это как альтернативу: отпустить лакеев или обсуждать угрей?
– Я могу пуститься в подробную лекцию об очаровательных прелюдиях Доменико Габриелли, написанных с целью подчеркнуть мелодические возможности виолончели.
Улыбка стала чуть шире, и Эди подумала, что сумела доказать свою правоту.
– Мы можем приберечь Габриелли на завтра.
Она взглянула на лакея, который выступил вперед, чтобы выдвинуть ее стул.
Гауэйн поднялся и подошел к жене.
– Ты, должно быть, устала.
По правде говоря, она действительно устала, но не играла ни вчера, ни сегодня, и пальцы начинали подергиваться.
– Я должна поупражняться, – пояснила Эдит.
Гауэйн взял ее под руку, и жар прострелил ее тело. Даже голова немного закружилась.
– Ты будешь репетировать час? – спросил он, когда они выходили из комнаты. В лице не было и тени чувственного тепла, от которого ее ноги слабели.
– Два часа, – ответила она, решив, что не станет пренебрегать инструментом только потому, что так сильно наслаждается поцелуями мужа.
Стантон кивнул Бардолфу, маячившему в коридоре.
– По-моему, у нас есть время пересмотреть планы относительно рудничного концерна. Я присоединюсь к вам в гостиной. Дживз тоже там будет.
Бардолф исчез в гостиной, и они на минуту остались одни.
– Ты придешь ко мне в комнату ночью? – прошептала она.
– Да.
По телу снова разлился приятный жар. Эди увидела тигра в его темных глазах. И хотя она немного боялась, в ней снова расцветала надежда.
Гауэйн словно прочитал ее мысли.
– Ты больше не девственна, – напомнил он, целуя ее руки. – Сегодня ночью все будет по-другому.
В его голосе звучало обещание, и она задохнулась от восторга. Он, должно быть, прав. Эди чувствовала себя так, словно стоит ей встретиться с ним глазами, как странное ощущение пустоты внутри становится сильнее.
– Не смотри на меня так, – прорычал он. – Черт возьми, Эди! Ты сама хотела играть на виолончели.
Эдит надулась, наслаждаясь блаженным женским удовольствием, – чрезвычайно приятно наблюдать, как его глаза не в силах оторваться от ее нижней губы.
– Я действительно хочу поупражняться, но…
Она подступила на шаг, и Гауэйн прижал ее к себе. Эди уткнулась носом в его камзол.
– Мне нравится, как ты пахнешь.
Может лучше поупражняться на рассвете? Виолончель подождет.
Гауэйн приподнял ее подбородок, коснулся губами губ и оставил огненный след, как звездную пыль.
– А от тебя пахнет полевыми цветами.
Но он отступил, а у Эди не хватило мужества взять его руку и увести в свою комнату. Вместо этого она вошла, подняла виолончель и села, подняв юбки до бедер.
Как только она заиграла, эмоции выразились в музыке, и она совершенно по-иному поняла «Времена года» Вивальди. Весной эмоции только расцветают. Но «Лето»? Все эти радостные ноты под ее смычком символизировали буйное плодородие.
Эди остановилась, только поняв, что прошло больше двух часов и сил уже не осталось. Пришла Мэри помочь госпоже раздеться и добродушно приняла ее извинения.
– Это расписание – настоящий бред, – заметила она. – Абсолютная глупость. Мистер Бардолф, по-моему, совсем как армейский генерал. Слава небу, что я горничная ваша и должна одевать и раздевать вас, миледи. Иначе пришлось бы встать в три ночи и в четыре быть уже в экипаже.
– Это ужасно! – воскликнула Эди. – Никакого сна!
– О нет, беда не в этом. Его светлость вполне справедлив. У большинства людей есть возможность спать днем, прежде чем экипажи герцога доберутся до гостиницы.
– Все же мне не хотелось бы подниматься так рано.
– Это напоминает о времени, когда мне была поручена уборка комнат, – сказала Мэри, натягивая на Эди ночную сорочку и протягивая ей зубную щетку. – Мы поднимались на рассвете и принимались чистить каминные решетки. Я была так благодарна, когда меня повысили до горничной нижнего этажа, представить не можете.
– Что ж, мне очень жаль, что из-за меня ты до сих пор не спишь, – вздохнула Эди, прыгнув в постель. – Завтра вечером я надену ночную сорочку перед тем, как начать игру, чтобы ты легла пораньше.
Мэри, стоявшая у двери, повернулась.
– Мы все говорим, что вы и герцог прекрасная пара, – объявила она.
– В самом деле? – растерялась Эди. Сама она не думала, что у нее с мужем много общего. Ее мало волновало, что он думает об угрях, их интересы не пересекались.
– У вас обоих прекрасные манеры, – продолжала Мэри. – Те, кто давно работают на его светлость, даже не возражают против дурацкого расписания. Потому что говорят, что он всегда справедлив и никогда не заставляет человека почувствовать себя идиотом. И считают его кем-то вроде гения.
Эди очень широко распахнула глаза.
– И здесь кроется огромная разница между нами, – улыбнулась Эди. – Но спасибо, Мэри. Надеюсь, вы правы.
Как странно, лежа в постели ждать мужчину. Недаром части тела Эди, на которые она обычно не обращала внимания, покалывает как иголками.
Прошлой ночью Гауэйн шепнул ей на ухо, что обожает ее ягодицы. Очень приятно, что хоть кто-то сказал, какие они красивые, особенно учитывая то обстоятельство, что Эди никогда не думала о своей пятой точке. Все равно что получить наследство по завещанию совершенно забытого родственника.
Теперь, лежа в темноте и ожидая, Эдит чувствовала, как снова просыпается ее тело, потому что она не могла перестать вспоминать, как большие руки скользили по ее бедрам и откосам ягодиц. И о том, как Гауэйн сосал и покусывал ее грудь.
Ее соски напряглись и встали, натянув спереди сорочку.
Муж все еще не приходил, но воображение Эди услужливо подсовывало ей видения вчерашней ночи. Гауэйн бешено целовал ее, а единственное, что она могла слышать, – грохот его сердца, а возможно, и своего собственного. Теперь она видела… по-настоящему видела…
Через несколько минут Эди решила проверить, саднит ли у нее внизу, как вчера. Оказалось, что нет. И это удивительно.
А потом она стала бездумно касаться себя, как касался он. Ее потаенные части тела казались мягкими и сложно устроенными. Ее ласки посылали крохотные клубочки жара по бедрам. То место, которое она деловито мыла раз в день все девятнадцать лет… казалось каким-то… другим.
За безопасной тьмой сомкнутых век Эди воскрешала в памяти, как Гауэйн снял одежду и медленно развернул килт. Сверкающее, жаркое ощущение того, что она испытала, когда он отбросил рубашку, и она увидела все напряженные мышцы его живота и то, что было ниже…
И все это время движения ее пальцев заставляли жар собираться в ногах, все тело пульсировало. Эди словно попала в теплый кокон темной комнаты, под грудой одеял.
И тут дверь открылась.
Глава 21
Когда дверь распахнулась, Эди замерла, инстинктивно сжав колени. На пороге стоял Гауэйн и, обернувшись, что-то говорил кому-то невидимому.
Она села в постели.
– Гауэйн!
– Да?
Он повернулся, и на секунду жар снова запульсировал в ней. Потому что он был прекрасен: непокорный локон падал ему на лоб, а скулы придавали вид испанского конкистадора.
– Я сплю, вернее, спала.
Его брови сошлись, и она буквально увидела, как он формулирует новое правило: «Не будить свою жену».
– Я не возражаю, если ты войдешь в комнату, но предпочитаю, чтобы ты сначала закончил все разговоры.
Стантон кивнул с обычной решительностью. Эди скользнула обратно под одеяла, а он вышел в коридор, чтобы закончить беседу. Она снова испытывала это жгучее, беспокойное ощущение, хуже, чем в предыдущую ночь.
Гауэйн снова вошел, закрыл за собой дверь.
– Мне очень жаль, что я тебя разбудил.
– Дело не в этом… с кем ты говорил?
– С Бардолфом. Он хотел…
– Так Бардолф знает, что ты пошел не в свою комнату, а в мою?
– Да.
– Мне это не нравится, – призналась Эди.
Гауэйн бросил халат на стул, и этот жест прогнал из ее головы следующее предложение. Он был обнажен. Мускулистые ноги поблескивали, как темный мед.
Он навис над женой, опираясь ладонями о подушку по обе стороны ее плеч.
– Что именно, жена?
– Вряд ли слугам следует знать, что мы делаем, – заметила она, встревоженная тем, как слабо звучит ее голос.
– Они ничего не узнают, – заверил он, целуя ее в лоб. – Они не узнают, что я намерен целовать тебя, пока ты окончательно не лишишься сил. – На этот раз поцелуй пришелся в нос. – Они не узнают, что я намерен любить тебя, пока ты не задохнешься. – Поцелуй в губы, долгий, многообещающий… – Бардолф считает, что я весь день его слушал.
– Ты и слушал, – подтвердила Эди, с трудом вдыхая воздух. – И я слушала. По крайней мере часть его речи.
Эди улыбнулась мужу.
– Ты принимал ванну? – спросила она, проводя руками по его плечам. Он был обнажен и благоухал миндальным мылом. А она была одета. И в этом было нечто заманчивое.
– Конечно, – кивнул он, ложась на нее.
Эди больше нравился его прежний запах: мужской пот и кожа.
– Я бы не стала возражать… – пробормотала она.
– Я бы никогда не пришел к своей жене немытым, – поклялся Гауэйн.
Эди вдруг обнаружила, что в основании спины он так же мускулист, как и в остальных частях тела.
– Мои ягодицы намного мягче твоих, – удивилась она.
– Я вообще сильное животное.
Он лег на бок, сжав ее грудь.
– Если ты животное, кто в таком случае я? – поинтересовалась Эди, наслаждаясь каждой секундой разговора.
– Само совершенство.
Их поцелуй стал водоворотом. Голова Эди закружилась. Она прильнула к нему, тяжело дыша.
Конечно, она немного смущалась, оттого что их языки постоянно соприкасались. Но вместе со смущением она испытывала нечто вроде торжества. Гауэйн по-прежнему ласкал ее грудь и грубо, и нежно одновременно, а она продолжала душить тихие вскрики, которых стыдилась.
Но тут муж начал целовать ее шею. Скользнул ниже. Его губы нашли ее сосок, и стали сосать прямо сквозь тонкий батист. Пальцы Эди впились в его плечи, и она всхлипнула – как же ей было приятно! Она даже пыталась подтянуть его наверх, чтобы его плоть терлась о то заветное место и ее колени могли обхватить его…
В мозгу не осталось ни единой связной мысли. Когда Гауэйн стал ласкать вторую грудь, в голове Эди немного прояснилось. Странно сознавать, что ночная рубашка мокрая. Она не захотела бы сосать батист, пусть и очень чистый.
– Хочешь, я сниму рубашку? – спросила она, глядя на его голову и чувствуя очередной прилив жара, такой сильный, что она едва не застонала.
Гауэйн посмотрел на нее. Глаза были темными, как вороново крыло.
Эди мгновенно разделась и отшвырнула рубашку туда, где лежал халат. Щекам стало жарко. В прошлую ночь оба были обнажены. Так что, наверное, не стоило испытывать неловкости потому, что рядом лежал голый мужчина. Но ей все равно было неловко. И тут он снова принялся ее целовать.
– Я, по правде сказать… – начала Эди, наслаждаясь блеском его глаз.
Но закончить предложение не смогла, потому что сама не знала, что имеет в виду. Она любила его? Или он оскорбится, услышав, что он ей нравится? А он ей нравился. Похоже, он никогда не думал о себе, не оценивал себя. Но так или иначе, он хорош, хорош во всем.
– Я хочу тебя, – выдохнула она.
В глазах Гауэйна бушевало пламя. Он уложил жену на спину, провел ладонями по ее телу, изучая его так внимательно, что она видела только густые опущенные ресницы.
– Я хорошо выгляжу? – прошептала она.
– Я думаю, ты похожа на виолончель. Видишь изгибы здесь и там?
Он обвел ее груди, талию, красивые бедра.
– Я никогда об этом не думала, – удивилась Эди, чувствуя, что никогда еще не была так довольна своим телом.
– Ты занимаешься любовью с виолончелью, а я – с тобой.
Она все еще улыбалась этой фразе, когда его пальцы проникли между ее ног, и она поняла, что повлажнела и разбухла еще больше, чем с той минуты, когда касалась себя там сама. Но когда он касался ее, все было по-другому. Ее пальцы были мягкими и нерешительными. В то же время в его движениях не было ничего нерешительного. Его прикосновения были требовательными. Почти болезненными. Словно его вот-вот ошпарят кипятком.
Эди стала извиваться, когда ее тело превратилось в жидкий огонь.
– Это так хорошо, – ахнула она и снова выгнулась, пытаясь уловить мимолетное ощущение, от которого ослабели ноги.
– А будет еще лучше, – хрипло заверил Гауэйн, ложась на нее.
Увы, его предсказание не оправдалось.
К тому времени, как Гауэйн проник в нее, Эди оцепенела от шока. Опять было чертовски больно! Может, даже хуже, чем вчера, потому что она ощущала, что внутри – сплошная рана, словно…
Она не знала, с чем это сравнить. Поэтому уткнулась лицом в его плечо и прерывисто вздохнула, а потом и застонала, когда он вонзился в нее…
– Вот оно, Эди, – прошептал он тихо, неистово. – Не сдерживайся. Пусть это придет.
К тому времени, как она поняла, что он принял ее стон за знак удовольствия, было слишком поздно. Он двигался все быстрее, упорно входя и входя в нее…
– Ты можешь сделать это, Эди, – прошептал он. – Если нужно, я способен продолжать всю ночь.
Эди не сообразила, что это нечто вроде состязания. Хотя это неверное слово: состязаться было не с кем. Все же от нее ждали взрыва наслаждения, le petit mort. Но вероятность этого была так же реальна, как то, что на них в любую минуту могла обрушиться крыша гостиницы.
Все же Эди попыталась. Ей была противна сама мысль о том, чтобы разочаровать Гауэйна. Поэтому она попробовала согнуть колени. Выгнуть спину. Она посчитала, что если скользнет немного вниз, это немного ослабит давление, но правда заключалась в том, что плоть мужа в ней не помещалась.
Ее тело потеряло последнюю унцию сладостного жара, который она ощущала раньше. Мало того, ей хотелось разрыдаться, что было совсем уж плохо.
Дыхание Гауэйна становилось все более хриплым. Капля пота упала ей на руку. Эди сжалась.
Он ласкал ее грудь и иногда целовал, но все, что она испытывала – лихорадочную потребность сбросить Гауэйна. Все, что угодно, лишь бы прекратить эту боль и ужасное ощущение того, что ее душат. Когда он стал двигаться еще быстрее, с ее губ сорвался крик.
– Вот оно, – выдохнул Гауэйн, и это заставило его ощутить себя идиотом, который только что произнес свое первое слово и получил за это поздравление.
Больше Эди не выдержать. Даже минуты.
Если это состязание, она готова проиграть. Пусть Гауэйн останется победителем. Нужно сбросить его, сейчас, немедленно. В его глазах светится неукротимость, обещающая, что он будет продолжать всю ночь. Пока не ублажит ее.
Эди скорее умрет.
Лила сказала, что соитие может быть громким и шумным, но только не с ее стороны, разве что она начнет вопить во всю глотку.
– О! – вскричала она, но тон был далек от чувственного и, скорее, похож на озабоченный, словно у матроны, которая увидела на полу разбитую цветочную вазу.
Нужно сменить интонации.
– Ооо… – простонала Эди немного громче. Она в жизни не чувствовала себя так абсурдно.
Гауэйн опустил голову и целовал ее шею, так что она не могла сказать, поверил ли он ей. Его рука все еще сжимала ее грудь. Палец тер ее сосок, что было бы приятно… за исключением того, что ничего приятного Эди не чувствовала.
Его сердце колотилось так, что было ясно: он испытывает наслаждение, в отличие от нее. Это заставляло чувствовать себя немного лучше. Она снова выгнулась, потому что такая позиция действительно снимала давление, и становилось не так больно.
Наконец, она откинула голову в точности, как это делала Лила, и громко закричала.
Эди всегда считала, что у нее отсутствуют актерские способности. Но, очевидно, она сыграла достаточно хорошо.
Гауэйн пробормотал что-то вроде благодарственного проклятия, глубоко вздохнул и стал двигаться еще быстрее.
Прошел еще один век, и Эдит ощутила, как тело мужа сотрясла долгожданная дрожь. С губ сорвался стон и поток неразборчивых слов.
Ей эта часть понравилась больше всего.
Как замечательно, что такой сдержанный, сильный человек рассыпается в ее объятиях. Его лицо исказилось, с него исчезли всякие признаки цивилизованности. Она была единственной женщиной в мире, которая это видела.
Остальные видели только герцога, в то время как перед ней был первобытный человек, потерявшийся в ее теле. Да, он был все еще там. В ней.
И при мысли об этом лице внутренние мышцы Эди непроизвольно сжались. Боль на мгновение исчезла, и она испытала восхитительное чувство наполненности.
Гауэйн снова приподнялся на руках.
– Боже. Как это хорошо, Эди. Только дай мне минуту, – пропыхтел он.
Осознав его слова, Эди запаниковала. Она с таким трудом вытерпела эту пытку!
Она мягко оттолкнула его. Он откатился и лег на бок. И точно, его орудие уже было готово к бою.
Эдит нерешительно глянула вниз. Похоже, крови больше не было и уже это одно – чудо.
Гауэйн прижал ее к своему потному телу.
– Мне не нужно спрашивать, было ли хорошо тебе. Ты такая тесная и горячая…
– Мне по-прежнему немного больно, – прошептала она.
Гауэйн обтер ее. Так нежно, что она едва не заплакала снова.
Она ненавидела ложь. А так и не случившийся le petit mort был огромной ложью.
Эди сказала себе, что это только вопрос времени. Завтра будет новый день. И ей станет легче.
Гауэйн осторожно обтирал ее прохладной водой, снова вызывая этот пульсирующий жар.
– Довольно, – сказала она садясь, на случай если он примет за ободрение тот факт, что ее бедра судорожно дергаются под его прикосновениями.
Он поцеловал ее.
– Ты не против, если я буду спать здесь?
Краска бросилась ей в лицо. Как глупо она себя ведет!
– Не против, конечно.
Было очень трудно не испытывать неприязни наутро. Глаза Гауэйна полыхали, когда он сказал ей, что ночь была лучше его самых безумных фантазий. Эди ненавидела себя за ложь. Ненавидела.
Она глубоко вздохнула, готовая исповедаться, когда в дверь поскреблись.
– Войдите! – крикнул Гауэйн.
В комнату деловито вошла Мэри в сопровождении камердинера, отчего Эди пришла в ужас. За ними последовали горничные с подносами, на которых стоял их завтрак.
Возможность снова упущена.
Эдит прикусила тост, пока Трандл выложил халат Гауэйна, а Мэри стала готовить Эди к утреннему туалету.
Закончив завтрак, Гауэйн встал и пошел в свою комнату, где, пока он одевается, предстояло выслушать очередной отчет насчет ограды загона.
Эди сказала себе, что брак обязательно требует компромиссов.
Если бы только она не солгала…
Сердце замирало каждый раз, когда она думала об этом. Но если она признается, Гауэйн может подумать, что она ни на что не способна.
На память пришло ужасное слово: «фригидность».
Это звучало приговором. Женщина, похожая на ледник. Что, если и Эди такая? Что, если она никогда не достигнет того состояния, которое описывала Лила?
Обычно она не была слишком уж громогласной…
Но если она скажет правду сейчас, вдруг Гауэйн заставит ее проконсультироваться с доктором насчет боли? Невозможно представить беседу об этом с совершенно чужим человеком. Ну… Эди могла бы поговорить с Лилой, останься она в Лондоне.
Все это сущий кошмар.
Глава 22
Еще одно бесконечное утро прошло в экипаже, совершенно такое же, как вчера. Эди продолжала жаться в углу, игнорируя отупляющий разговор Гауэйна с помощником агента. Ей уж точно нечего было вставить. Вместо этого она мрачно размышляла над тем, что случилось вчера ночью. Вернее, над тем, что не случилось.
Дело не в том, что она так и не испытала «маленькой смерти»: похоже, этому вообще не суждено случиться. Но она лгала мужу. Притворялась…
Эди мысленно оборвала себя. Все это неправильно. Нехорошо. И кроме того, Гауэйн действительно начинает ей нравиться. Прекрасно, что жена испытывает такие чувства к своему мужу! Но отвращение к брачным играм? Это очень плохо.
Она должна сказать ему правду.
После того как экипаж остановился на ленч (поданный и съеденный с головокружительной скоростью), Эдит положила ладонь на руку Гауэйна.
– Я бы хотела поговорить с тобой.
Она сказала это в присутствии Бардолфа и лакея, потому что если не станет говорить в присутствии слуг, значит обречена молчать.
– Разумеется.
Гауэйн, уже хотевший проводить ее из столовой, выжидающе помедлил.
– В экипаже, – пояснила она.
– Да, это гораздо удобнее.
Он повернулся, чтобы идти. Слуги готовы были последовать за герцогом. Полнейшая глухота к намекам и оттенкам, типичная, по мнению Эди, для противоположного пола.
Читать бесплатно другие книги:
