Однажды в замке Джеймс Элоиза

Глава 12

Эди готовилась ко сну в дремотно-мечтательном состоянии. Она приняла ванну, надела ночную сорочку и пеньюар, села на табурет, и Мэри стала вытаскивать из волос шпильки и орудовать щеткой.

Гауэйн представлял собой такую странную смесь: серьезный и энергичный, с легким оттенком язвительного юмора. У него верное сердце. Но он – человек сложный, который, по ее мнению, никому ничего не доверял.

– Желаете прилечь, миледи? – спросила Мэри.

– Не сейчас, – улыбнулась Эди. – Сначала я должна поупражняться. Спасибо, это все.

Когда Мэри ушла, Эди взяла стоявшую у стены виолончель и принялась подкручивать колки. Как бы она ни устала, все же должна играть не меньше часа. Завтра, в день свадьбы, будет не до этого.

Несколько лет назад, когда она впервые отказалась путешествовать без виолончели, отец велел сделать специальный футляр, с мягкой подкладкой и обтянутый бархатом, почти такой же, как у него самого. Теперь их инструменты возили в отдельном экипаже. Футляры были так тяжелы, что из дома в экипаж и обратно их несли два грума.

Эдит начала с Вивальди. Часть «Зима» никак ей не давалась. Полчаса спустя она повторяла две фразы снова и снова, пока не достигла нужного результата.

После этого леди вернулась к началу, намереваясь сыграть всю пьесу, прежде чем наконец позволить себе лечь. Она так сосредоточилась на музыке, что вздрогнула от внезапного порыва ветра, донесшегося из стеклянной балконной двери. Ветер взметнул ноты, и несколько листочков упало на пол. Пальцы Эдит соскользнули со струн, и она с тихим проклятием и начала снова.

Теперь ей уже не нужны были ноты: она знала пьесу наизусть. Мелодия, подобно воде, плыла с ее смычка.

Ветерок снова потревожил страницы. Но на этот раз Эди даже не моргнула глазом. Она почти закончила пьесу, когда дверь из коридора вдруг открылась. Эди злобно дернула головой. Мэри знала, как она ненавидит, когда ее перебивают.

Но это была не Мэри. Порог переступил отец. Он нес виолончель. Лицо осунулось, глаза потемнели.

Эдит подняла смычок и кивнула на стул, по другую сторону от камина, рядом с окном. Пока отец шел к ней, она поспешно одернула пеньюар, чтобы прикрыть ноги. Поскольку она часто играла перед сном, все ночные одеяния были сшиты с очень высоким разрезом, что освобождало ноги, одновременно позволяя делать подобающую уступку скромности.

Отец понимал, что играть, сидя боком, крайне неудобно. Ни один серьезный виолончелист не позволит ограничить движения руки.

Теперь он сел и провел смычком по струнам, настраивая инструмент.

– Новая аранжировка Итальянского концерта Баха? – предложила Эдит. Исполнение подобных дуэтов было основой их отношений. С самого детства она высоко ценила вечерние визиты отца в детскую. И начала серьезно работать, только чтобы заслужить его улыбку… но теперь Эди знала, что игра у нее в крови.

Граф никогда не умел проявлять свои чувства. Но приходил в детскую каждый вечер и научил дочь играть. Пришло время, когда ему нечему стало ее учить, но они по-прежнему упражнялись вместе.

Теперь он молча кивнул, соглашаясь на Баха. Они одновременно подняли смычки. Отец и дочь играли вместе так долго, что следовали друг за другом не задумываясь.

Эдит вела вторую партию. Ее ноты танцевали вокруг нот графа, подхватывая суровую басовую партию, растворяя ее в мелодии, вплетая прядь солнечного света в полночь. Отец сидел лицом к ней. Лицо выражало радость и одновременно полную сосредоточенность.

На половине пьесы по комнате снова пронесся порыв ветра, и оба подняли головы. Эди едва не запнулась, когда по комнате разлетелись ноты. Хорошо, что отец был так поглощен музыкой, потому что, к полному изумлению девушки, за открытой стеклянной дверью стоял Гауэйн.

Ее левая рука автоматически скользила по грифу, но глаза были устремлены на герцога Кинросса.

Тут отец резко остановился, а Эдит несколько секунд еще продолжала играть, хотя ноты казались слабым подобием того, какой должна быть мелодия.

Неужели граф что-то услышал?

Она тоже подняла смычок, хотя едва дышала.

– Еще раз? – спросил он.

К облегчению Эди, в голосе отца не было подозрений, просто констатация того, что она потеряла настрой. Неудивительно: невозможно сохранять сосредоточенность, необходимую для такой пьесы, когда жених материализуется, подобно шотландскому призраку, на крошечном балконе, в двадцати футах над землей, у двери в спальню. Как, спрашивается, он сюда попал?

Если отец обернется…

Тщеславная сторона Эди хотела, чтобы Гауэйн посчитал ее чувственной женщиной, чьи алые губы возвещают о ее внутренней сущности. Она поддернула сорочку, обнажив левую ногу. Отец ни за что не заметит: ни один музыкант не смотрит на другого во время игры. Мало того, граф часто закрывал глаза.

– Да, – ответила Эдит. – Вернее, нет. Давай, сыграем Ларго из концерта Вивальди соль-мажор. Перед этим я работала над аранжировкой Мелчетта для виолончели.

– Тебе нужны ноты?

– Нет. Я работала над этой мелодией целый месяц до того, как заболела. Я играла вторую партию. Если возьмешь первую, все получится идеально.

Отец кивнул:

– Помни лиричность музыки, Эди. В прошлый раз ты так сосредоточилась на постановке пальцев, что не слушала язык музыки.

Усталости в его голосе больше не ощущалось.

Удостоверившись, что отец не подозревает о присутствии Гауэйна на балконе, Эди немного расслабилась и позволила себе снова взглянуть на герцога. Он по-прежнему был там. Молчаливый, темный силуэт на фоне неба. Чувства, которые она питала к нему, были такими странными…

Заметив дьявольский блеск его глаз, она ощутила, как сжалось сердце. Как в тот момент, когда она впервые услышала виолончель.

Отец нагнул голову и коснулся смычком струн. Вскоре музыка увлекла Эди.

Она хотела, чтобы Гауэйн понял эту ее страсть, увидел, что это не пустое времяпрепровождение. Поэтому она выкинула его из головы и позволила музыке подхватить себя и понести. Теперь Эдит вторила отцу, вплетая в его мелодию свою. Музыка постепенно нарастала, захватывая воздух и превращая его в звуки такие сладостные, что они казались ощутимыми эмоциями. Ее тело покачивалось в такт игре. Они приближались к самой сложной части пьесы.

Эди нагнула голову, стараясь сделать все, чтобы ее пальцы беспрепятственно перелетали от ноты к ноте. Она ни разу не запнулась. И никогда прежде не играла лучше. Отец не смотрел на нее. Но с проницательностью музыканта Эдит понимала, что по его телу распространяется глубокая радость. Напряженное отчаяние исчезло, когда он дышал музыкой, создавал музыку. Последние такты были медленными вздохами, музыка и воздух сплелись в единое целое.

Когда финальные ноты проплыли в вечернем полумраке, отец, наконец, поднял голову. Эди прикрыла ногу, стараясь не смотреть в сторону балкона.

– Ты была права, – заметил он, поднимаясь. – Хорошо поработала над пьесой.

Это было его наивысшей похвалой.

Эди улыбнулась отцу. Они часто ссорились, но она глубоко его любила. И несмотря на вечную строгость и суровость, знала, что он тоже ее любит.

– Спасибо, – тихо сказала она. – Спокойной ночи, отец.

Он наклонил голову: один музыкант выражает уважение другому.

– Дочь. Спокойной ночи.

Граф взял инструмент, пересек комнату и молча вышел. Эди закрыла за ним дверь и обернулась. Гауэйн растаял в темноте, но Эдит по-прежнему видела его силуэт на фоне звездного неба. Вместо того чтобы шагнуть к нему, она прислонилась к двери и, как распутная женщина, просунула ногу в разрез.

– Ваша светлость! Я поражена! Визит в столь поздний час?

Гауэйн вошел в комнату.

– Я тоже удивлен.

– Что же так вас удивило?

Эдит оставалась на месте, ожидая, пока он подойдет к ней. Музыка окрыляла ее: она всегда это знала. Но никогда не понимала, что музыка может вызвать более глубинное опьянение: петь в ее венах.

Новое глубокое чувство заставляло ее хотеть играть на этом человеке, как на инструменте. Или позволить ему играть на ней… она не была уверена, что правильнее. Это было совершенно незнакомым родом безумия. Но таким же всепоглощающим.

Как кровь в теле. Как музыка в душе.

Безумие!

– Ваш отец утверждает, что вы можете соперничать с лучшим виолончелистом в Англии.

– Он мой отец, и поэтому преувеличивает.

– Судя по тому, что я слышал сегодня, он тоже великий музыкант.

Герцог вдвое сократил расстояние между собой и невестой.

– Это верно.

Волнующее ощущение силы бурлило в венах Эди. Это было сознание женской силы, той, которой она не видела раньше. Неудивительно, что Лила флиртовала с другими мужчинами…

Гауэйн нахмурился.

– Думаю, что в Шотландии никто не играет на виолончели.

– Хммм, – промычала Эди. Ей было все равно. Она наслаждалась игрой вместе с отцом, но любила играть соло и с радостью занималась музыкой по нескольку часов в день.

– Как вы пробрались на балкон?

– Поднялся по лестнице. Хотел сыграть Ромео и окликнуть вас, стоя под балконом. Но меня привлекла ваша игра, словно музыка, доносившаяся с холма фей.

– Холм фей? Что это?

– В Шотландии музыка иногда доносится с земли фей, которая расположена под поросшим травой холмом.

Герцог сделал еще несколько шагов.

Эди улыбнулась ему, но так и не шевельнулась.

– Так я заманила вас, словно всему виной магия, исходящая от моих струн?

– Да.

– Мы играли концерт Вивальди.

Стантон немного помолчал.

– Я плохо разбираюсь в музыке, миледи.

– Я так и поняла. Если вы никогда не слышали о виолончели…

– По правде говоря, до этого я никогда не слышал и о женщинах-музыкантах. Певицах – да. И леди, конечно, играют на фортепьяно.

Эди кивнула, вполне удовлетворенная ответом. Она никогда не мечтала давать концерты.

– Я не хочу играть для публики. Хотя мне понравился сегодняшний слушатель.

– Вы сыграете мне еще раз?

– Конечно.

Гауэйн подошел ближе настолько, что от его дыхания Эдит ощутила, как затрепетали крошечные локоны на лбу.

– Я пришел до того, как ваш отец появился в комнате.

Это выражение в его глазах…

Жаркий румянец окрасил щеки Эди.

– Вы, играющая на виолончели… самое эротичное зрелище, которое мне когда-нибудь довелось наблюдать, – прошептал герцог, прежде чем завладеть ее губами.

Ее первый поцелуй.

Губы Гауэйна оказались сладкими и нежными, хотя Эдит почти не знала его. Но возможно, он знал ее лучше всех остальных.

Его первый поцелуй.

Губы Эди были сладостью в сердце цветка жимолости. На секунду Гауэйн не мог поверить, что действительно целует ее. Их губы соприкоснулись… раз… другой… а потом его язык окунулся в ее рот.

Издав тихий удивленный звук, Эди приоткрыла губы. Стантон наклонился ниже, оперся ладонями о дверь. Их языки на мгновение сплелись, а потом Гауэйн стал целовать ее глаза и щеки и, не в силах устоять, вернулся к губам.

Они целовались, пока голова Гауэйна не наполнилась образами белых ног Эди, обвившихся вокруг его ног, ее тела, выгнувшегося на кровати, крика, вырвавшегося из горла.

Нет.

Он не обесчестит будущую жену, несмотря на то, что она обвила руками его шею и лихорадочно отвечала на поцелуи, а язык был таким же дерзким и чувственным, как у него самого. Несмотря на то, что ее тонкие пальцы играли с его волосами. Несмотря на то, что их сердца бились часто и гулко.

Герцог чувствовал стук ее сердца сквозь тонкую ткань ночной сорочки так же отчетливо, как ощущал ее груди: мягкие и нежные.

Он отвернулся, слыша собственное свистящее дыхание. Эдит что-то пробормотала, и ее губы скользнули по его шее. Коснулись уха.

Он застонал.

– Этого делать нельзя, – прошептал Гауэйн, прислонившись лбом к прохладному дереву двери. – Мы не должны.

– Гауэйн, – выдохнула Эди, и, боже, помоги ему, его руки упали с ее шеи и скользнули по груди.

– Эди! Я не обесчещу вас. Мою невесту. Мою герцогиню.

Ее глаза были слегка затуманены, губы распухли от его поцелуев, но она склонила голову и почти сразу обрела присутствие духа и взяла себя в руки.

– Как благородно с вашей стороны.

Они смотрели друг на друга. Легкая кривая улыбка после ее первого поцелуя – вот что притянуло его сердце и заставило застонать.

– Я должен спуститься по лестнице, – хрипло пробормотал он.

Улыбка Эди стала шире.

– Я осознала, что очень рада нашей свадьбе, герцог.

– Счастлив это слышать, миледи. Учитывая обстоятельства…

Гауэйн не устоял против желания притянуть ее к себе и поцеловать снова.

– Не верю, что так принято среди… среди аристократов, – ахнула она чуть позже.

Стантон покачал головой. Он не мог представить другую пару, чьи чувства возгорелись бы столь же ярко.

– Мы должны быть уверены, что это не тот случай, когда так быстро исчезает то, что ярко[2].

Рука Эди легла поверх его ладони.

– Чувствую, что должна нанять гувернантку и привезти ее с собой в Шотландию. Это снова Шекспир?

Гауэйн кивнул.

– Я никогда особенно не любила поэзию, – призналась она, целуя его ладонь. – Хотя вы вполне способны заставить меня передумать.

– Я люблю стихи.

– Любая женщина может сказать, что вы буквально излучаете соблазн.

Герцог отступил и рассмеялся.

– Излучаю? Излучаю?

Розовые щеки Эди покраснели еще гуще.

– Вы… вы знаете все, а я нет.

Не следует ли ему быть честным?

Она уперлась руками в бедра, в эти роскошные бедра, идеальные бедра, натянувшие рубашку на столь же идеальных грудях. Взгляд Эдит был таким искренним и прямым, что Гауэйн признался:

– Я тоже ничего об этом не знаю, Эди.

– Я не о браке, – немедленно ответила она. Щеки полыхали огнем.

– О чем же тогда? – спросил он, наслаждаясь каждой минутой.

– О постели! – вскричала она. – Вот о чем! Вы все знаете. А я нет!

Эди прищурилась.

– Хотя, если вы снова посмеетесь надо мной, я подумаю, не приобрести ли немного опыта в следующие несколько месяцев до нашей свадьбы.

Стантон мгновенно прижал Эди к двери. Поймал ее руки, поднял над головой и прильнул к ней всем телом.

– Ни в коем случае!

Смех сиял в глазах Эдит, но она кокетливо похлопала ресницами.

– Уверена, вы будете благодарны, узнав, что в брачную ночь в вашей постели окажется не невежественная девчонка, вроде меня.

– Нет!

Он нагнул голову и стал пить мед с ее губ.

А когда снова отстранился, она пробормотала прерывистым голосом:

– У вас есть любимые стихи и цитаты из Шекспира и все остальное. У меня нет ничего этого. Я не могу прочитать пьесу даже ради спасения собственной жизни. Я пыталась и не смогла ничего разобрать.

– Мне все равно. Позволь научить тебя любить поэзию.

Гауэйн провел пальцем по изгибу ее нижней губы.

– Ты моя, Эди.

– Не в этом дело, – погрустнела она. – Я… а ты…

– Так же нетронут, как ты, – договорил он, очарованный ее длинными ресницами, обрамлявшими глаза.

Эдит нахмурилась.

– Девственник, – прорычал он, потому что мужчине не полагается быть девственником. Вообще.

Герцог отпустил руки невесты и схватил ее в объятия. От ощущения ее мягкого соблазнительного тела пламя мгновенно загорелось в нем. Но Гауэйн заставил себя подойти к стулу, вместо того чтобы бросить Эди на постель.

– ТЫ?! – потрясенно ахнула она.

– Да.

Он сел, усадил Эдит себе на колени, наслаждаясь ощущением ее бедер.

– Я был обручен едва ли не с детства, поэтому не мог спать с женщиной, мечтающей или ожидающей стать герцогиней. Платить деньги за продажную любовь, по-моему, отвратительно. Я опозорил бы и невесту, и себя.