Пока телефон не зазвонил Обухова Оксана

Михайлович вскинул руку, истово перекрестился и, подаваясь вперед, нажал ладонью на грудь:

— Матерью клянусь, нет у Феди больше ничего!

И это показалось Гущину правдой. Маму Львов любил.

— Ну хорошо. — Стас исподлобья поглядел на Дмитрия. — А что-то вообще, есть рассказать?

Рука Львова слабо трепыхнулась, но креститься и клясться мамой, он так и не решился. Пробормотав на выдохе «черт», Дима как-то сдулся, съежился… Свесив руки вниз, почти уткнулся лбом в столешницу.

— Давай, Дима, давай, — мягко, но строго выговорил Гущин. — Начал хорошо, теперь продолжить надо.

Львов, не разгибая спины, поднял к сыщику лицо.

— Я не могу, — просипел. И тут же почти выкрикнул: — Не могу, понимаешь ты! — Дима выругался матом, обтер вялой дрожащей рукой лицо, собранное в брезгливо кислую гримасу. И признался: — Язык не ворочается.

Но лед уже тронулся. Львов признал, что есть что-то еще. Судя по перекошенному лицу и мату, это «что-то» задевало за живое, личное, нескромное. И тут признаться было тяжелее, чем в старом, даже не проступке, а недоразумении — два бестолковых недоросля подобрали не ту компанию и оказались не в том месте, в не то время.

— Дима, Янине угрожает опасность. Говори.

Львов выпрямился, задрал голову вверх и, закрыв глаза, выдавил тяжелый скрипучий выдох «а-а-а-ах». Начал говорить:

— В тот вечер… когда погибла Лара… я пошел на реку ставить на ночь ловушку на раков… Утром хотел «урожай» собрать.

Любимым местом Львова было устье высохшей речушки с обрывистым каменистым дном. Неторопливо прогуливаясь вдоль реки и почти дойдя до русла, Дмитрий услышал какую-то возню в овраге, ему почудился даже слабый девичий писк.

Оставив раколовку у камышей, Львов двинулся к «шалашу»…

— Все, — мрачно, не глядя на Гущина, произнес свидетель. — Дальше я ничего не помню. Очнулся я уже у самой воды…

О том, каким он себя обнаружил, Львову было признаваться тяжелее всего. Мужик очнулся лежащим на животе со спущенными до колен штанами, правая рука Дмитрия была до запястью вымазана в крови. На затылке раздувалась агромадная шишка, но кровь была не Львова, так как кожа от удара на черепушке не лопнула.

— Я ничего не видел, — каялся свидетель, — я ничего не помню. Последнее что помню — ветки над руслом висят, я к ним иду… Дальше — бац! И все. Темнота.

— Почему ты об этом никому не рассказал?

— О чем?! — провыл Дмитрий. — О том, что очнулся голой жопой кверху на речном бережку?! Да?!

— А следы… мгм, проникновения, ты ощущал?

Львов задышал так тяжело, словно полчаса бежал вровень с лошадью.

— Хочешь спросить, не трахнули ли меня в задницу? — По лицу депутатского мужа прошла волна штормового бешенства. С трудом удерживая речь в приделах приличий, он мотнул головой: — Нет. Но задница болела, там — синяк. — Львов подался вперед: — Понимаешь ты — синяк! Просто синяк, как будто ногой по копчику вдарили! Я в зеркало поглядел. Первым делом. Хочешь, — злобно оскалился на сыщика, — и тебе покажу. Синячище будь-здоров. Еще остался.

Дмитрий с трудом выталкивал короткие предложения, давая эти показания он облегчения уже совсем не испытывал. Каждое слово ему приходилось проталкивать сквозь сомкнутые зубы, раздвигать сведенные судорогой челюсти:

— Я отмыл руки от крови. Пришел домой. Немного выпил. Лег спать.

— А когда узнал, что той ночью убили Ларису, почему не признался, что что-то видел?

— А что я видел?! — взъярился Львов. — Что?! Я очнулся с рукой, измазанной кровью, и ничего не помнил!

Майор увел взгляд от красного потного лица напротив, посмотрел на противоположную стену. Продолжил в никуда:

— А о том, что твои показания могут помочь в расследовании, ты совсем не думал?

Дмитрий, как будто защищаясь, выставил перед собой раскрытые ладони:

— Понимаю. Можешь считать меня слабаком. Можешь. Но лучше слабаком… чем драной задницей!

Гущин покривился. Он прекрасно знал, как щепетильно в определенной среде относятся к такого рода подозрениям, но Львов?… Он-то каким боком к уркам?!

Или… как говориться, от сумы и от тюрьмы не зарекался, берег честь смолоду?

Нет, навряд ли, Дима так далеко в свою судьбу заглядывал. Скорее всего, он попросту гомофоб. Львов, по-сути, в чем-то так остался деревенским рубахой-парнем, для такого подозрения, что отымели его в укромном месте ночью — сродни вселенскому позору! Дима был готов врать, изворачиваться, возможно даже попасть под подозрение в убийстве… Тут все получалось в точности, как с шантажом Федула: недоразумение-то разъяснится, но душок останется. Очнувшись со спущенными штанами, Дмитрий думал лишь о том, что на мужских посиделках ему до конца жизни придется ждать подковырок: «Ну чо, Димон, как оно? Приятно?» Львов представлял, как за его спиной «нормальные» мужики ржать будут!

Глупец.

Если б Стас не заявил, что за Яниной охотится серийный убийца, он так бы и продолжил молчать. Сломался Дима только на страхе за приемную дочь.

— Проехали, — пожалел его майор. — А теперь к делу. Постарайся вспомнить, очнувшись и возвращаясь обратно, не видел ли ты кого на бере…

— Да я только и делаю, что день и ночь об этом думаю! — перебил Дмитрий и, взявшись двумя пальцами за футболку, поерзав, отлепил взмокшую от пота одежду от спины. — День и ночь, день и ночь…

— И как?

— А никак! Говорю же — ничего не видел.

— А давай-ка представим, что убийца Лары этого не знает. Не знает, что после удара по голове у тебя наступила краткосрочная амнезия. — Гущин намеренно разжевывал Дмитрию нюансы, дабы задать главный из вопросов: — Постарайся вспомнить, что было утром. Кто-нибудь утром прошлой субботы, не показался тебе странным? Может быть, кто-то настороженно на тебя поглядывал, как будто ждал чего-то, был, так сказать, с напружиненными ногами, готовый отпрыгнуть и убежать… — Стас старался говорить медленно, как будто гипнотизируя Львова и погружая его в транс.

Но Львов после нелегко давшегося признания все еще пребывал на взводе. Он постоянно ерзал, облизывал губы и утирал испарину со лба.

— Нет, — сказал свидетель в результате. — Все было, как обычно. Суббота. Я проснулся с тяжелой головой, мне было плохо…

— Да, — размеренно проговорил Стас. — Тебя ударили по голове и сказывалось сотрясение. Кто-нибудь интересовался твоим самочувствием?

— Женя. И Анфиса.

— Что ты им ответил?

Львов пожал плечами:

— Выпил. Лишнего. Сказал, что голова болит и весь день пролежал в постели.

— Понятно. Но на следующий день в воскресенье утром к вам пришли полицейские и сказали, что ниже по реке обнаружили тело Ларисы. Кто-нибудь проявлял лишнее любопытство?

До Львова наконец дошло.

— Ты чо, майор? — свидетель недоуменно выставился на сыщика. — Ты почему меня о наших спрашиваешь?…

— Дима, на Ларисе было платье твоей дочери, — напомнил Стас. — Ты вот, едва его вспомнил, а кто-то… кто видел это платье на Янине — запомнил и отреагировал.

Майор не стал говорить Дмитрию о том, что убийца впервые отрезал кусок одежды. То есть, платье оказалось особо значимым и серийщик производил над ним манипуляцию, а не взял, к примеру, поясок на память.

Водяной впервые резал — ткань, а не живую плоть. И именно потому Стас сделал вывод, приведший к старшей дочери Евгении.

— Янина часто носила здесь это платье? — спросил майор.

Львов нахмурился, припоминая…

— Да нет, — сказал в итоге. — Пару раз надевала, не больше. Кажется.

— Во-о-т, — протянул Гущин. — Теперь ты понимаешь, почему я задаю тебе вопросы о людях, что живут здесь? Кто-то следит за твоей дочерью, помнит всю ее одежду лучше отца.

Дмитрий потер лоб, как бы сгоняя стянувшие его морщины, болезненно и широко растянул губы уголками вниз. Скривился:

— Черт, если бы я знал…

— Теперь ты знаешь. И не должен удивляться, почему разговор касается Янины. Вот например… Янина мне сказала, что у нее была здесь первая любовь? Кого она имела в виду?

— Первая любовь? — переспросил свидетель, переквалифицированный из подозреваемых. Реакция Львова на платье совершенно убедила Гущина в непричастности Дмитрия к убийствам. Свидетель ни разу не произвел жестов «запирания», не скрестил рук перед грудью, а наоборот широко их расставлял, как бы раскрываясь. — Ах это… — Димитрий поморщился: — Да какая это к черту любовь. Так, увлечение.

— И все же? С кем у Янины был роман?

— С Мишкой, — почти не удивив Гущина, отрапортовал родной отец Михаила. — Им по шестнадцать было, Глеб, помню, их застал, ну ты понимаешь в каком виде… и выдал. На орехи.

Вспоминая давнее событие, Дима смущенно хмыкнул, покачивая головой. И Гущину пришлось попросить уточнения:

— Глеб застал их в постели и сильно рассердился?

— Ну. Психанул. Я тогда даже его успокаивал, помню. Чего, говорю, ты взбеленился? Ну застукал, ну по шее надавал… Давай разберемся спокойно, без синяков.

— А Глеб?

— А что Глеб? Дело известное, он за Мишку в ответе, парень девку испортил, отвечать — ему.

— А ты? Ты же родной отец.

Дима почесал в затылке:

— Да тут ведь заковыка-то какая… Я и за Янинку отвечаю, типа, она моя дочь, воспитываю с пяти лет… Глеб когда их застукал, Мишку за шкирку и тумаков. А Янинка из их дома сбежала и ко мне: «Папа, ты только не вмешивайся, папа, я все поняла…» Испугалась она за Мишку очень. Говорит, я все поняла, мы сестра и брат… Нельзя нам это, типа.

— Почему? — удивился Стас. — Они же не родные. Но если полюбили, то что здесь плохого?

— Да, думаю, это все Глебка. Он на Мишку орал: «Как ты можешь, она ж твоя сестра!» Орал при Янинке, вот ее и переклинило.

— А ты не возражал бы, если бы Янина и Миша встречались и дальше?

— Нет, — Дмитрий помотал головой. — Я Глебке до сих пор говорю: «Эх, не породнились мы!»

— Глеб сейчас тоже жалеет?

— Жалеет. Но сделанного-то не воротишь. Янинку тогда, как отрезало. Она мне сказала, что сама с Мишкой поговорит. Мол, она сама понимает, что не сможет с ним… того. Она Мишку родным считает. Они там что-то обсудили между собой и больше — ничего. Остались братом и сестрой.

— Михаил переживал?

— Синяки лечил, — хмыкнул Львов. — Глеб его тогда здорово отметелил. Но… что поделать, в деревне завсегда такой порядок — попался с девкой, быть тебе битым.

— Потом Михаил простил отчима?

— Ну так я ж говорю — Мишка с Янинкой сами все порешали. Дочка, правда, плакала потом… Но переступить через родство, так и не смогла.

В мысленном списке подозреваемых Михаил Львов встал у сыщика под первым номером. Детская влюбленность, психическая травма в пубертатном возрасте, Янина, как раздражитель и напоминание, долгие годы была перед глазами.

Вот только постоянные отсутствия Михаила… Влюбленные себя так не ведут. Влюбленные мужчины за девушек сражаются. А Михаил позволил павиану Владику возле Янины отираться.

— А что ты думаешь о Владе, Дима? Мне кажется, что он неровно дышит к Яне.

— О, — откидываясь на спинку стула, произнес хозяин дома, — Владик креатура Евгении Сергеевны. Любимчик и выдвиженец.

— То есть, Евгения с одобрением отнеслась, когда ее помощник увлекся старшей дочерью?

— Здесь, Стас, последовательность была другая. Вначале Владик — увлекся, а уже потом стал помощником.

Сыщик поднял брови, ответ Львова стал неожиданность.

— Объясни.

— А что тут объяснять? Женька с мамашей Влада старые приятельницы. Они как-то всей семьей приехали к нам в Игнатово… Владик тогда, помню, в Лондоне еще учился и собирался там остаться, даже невеста уже была. Англичанка. Но встретил Янку и — запал. Уговорил Женю взять его в помощники, типа, хочет остаться в российской политике.

— Евгения одобряет его увлечение? — повторил вопрос майор.

— Конечно. — Не взирая на убежденность, в тоне Дмитрия сыщику послышался сарказм. И Львов его развил: — Чего же не одобрять-то, — хмыкнул. — У парня, будущее. Женька в него верит, считает, что он отличная партия для Янины. Приваживает Владика.

«А воспитанная дочь с трудом выдерживает ухаживания креатуры», — про себя воткнул майор. Знать он это знал, но решил проверить на сколько близорук и приемный отец:

— Как думаешь, Янина отвечает Владу взаимностью?

— А черт ее поймет. Янинка может и мурыжить парня, не подпускать, типа, поигрывать. Я к ней с вопросами больше не лезу. Сама большая.

— Ну хорошо. — Гущину очень хотелось побольше расспросить Дмитрия о Михаиле. Узнать, почему парень до сих пор не женился. Но останавливала мысль: проявлять интерес придется к родному сыну. И Стас решил пока на нем не сосредотачивать внимание. — Скажи, а кто-то еще из местных ухаживал за Яниной?

Дмитрий поднял глаза вверх, раздул щеки.

— Кто? — спросил себя и ответил: — Лешка Смирнов, помню, из-за Янинки с Витькой Корноуховым подрался…

— Смирнов, это ваш участковый?

— Ну. Но он теперь женатый. А вот Витька, сын Тимохи, до сих пор по девкам бегает…

Дочь Евгении Сергеевны оказалась местной звездой. Перечисляя ее воздыхателей, Львов упомянул половину дееспособных мужиков Игнатово, Заборья и Афанасово.

— Хорошо, что Мишка у нас крепкий, — улыбаясь говорил отец, — ходил с сестрой на дискотеки и отбивал от ухажеров. Янина мягкая, не могла как следует послать…

Гущин мысленно присвистнул. В списке из подчеркнутых Мартыновым фамилий каждый засветился ярким светом. К примеру, Виктор Корноухов, когда строил дом даже говорил односельчанам, что хозяйкой в него войдет только Янина.

— Это потом, когда Янка подросла и перестала каждые каникулы в деревне проводить, все как-то утихомирилось. А раньше бывало ухажеры ночь напролет под окнами фланировали. Дискотеки же не каждый день, где еще с зазнобой повидаться.

— Дим, а кто из ухажеров Янины бывал у вас дома и мог быть знаком с системой видеонаблюдения?

— При нас — никто, — отрезал Львов. — Но, правда, мы на зиму оставляем ключи от дома Глебу и Анфисе, мы приезжаем сюда не только летом, и ребята дом подтапливают. И вот они признались, что пару раз Мишка ключи брал и тут, того — с девушками кувыркался…

— У Миши были девушки? — Стас уже так сосредоточился на сыне Львова, что не смог скрыть удивления.

— А что ты думаешь? — в свою очередь удивился Дима. — Мой сын никому не нужен, что ли?

— Ну… — майор с неловкостью повел плечом. — Он не женат…

— И что? Девчонок у Мишки — пруд пруди. Это сейчас он дом в рыбхозе обустраивает, а раньше — где встречаться? Только здесь, в доме у родного папы. И я был не против, это Анфиса все переживала — хозяев нет, вдруг Мишка что сломает и набедокурит.

— Действительно, — пробормотал майор.

— Я Мишке даже ключи сам оставил, да он отказался. Гордый. Весь в меня.

— Я обратил внимание, — бросил ожидаемый комплимент майор. — Но вот скажи, Дима… Прости, конечно, за вопрос… А Миша не обвинял тебя в разводе с Анфисой? Как у вас тогда складывались отношения?

Львов помрачнел и признался:

— Плохо.

Когда-то сын и впрямь считал отца предателем. Глеб и Анфиса к тому же жили в то время довольно туго, денег не на все хватало. Машина была плохонькой и постоянно ломалась, никто не мог возить Михаила каждый день в школу за семнадцать верст и мальчику пришлось оставаться в интернате на пятидневку.

Брать же у Львова денег гордецы Капитоновы отказались, хотя он, к тому времени раскрутился (благодаря второй жене) и предлагал им помощь. Дмитрий даже попросил Анфису позволить Мише переехать к ним в Чистопрудный переулок, где отличная школа в двух шагах. Но Анфиса запротестовала: «Не отнимай у меня ребенка!»

Короче, через пару лет Глеб встал на ноги (не без помощи старинного приятеля), и Михаил проникся уважением к приемному отцу. Какое-то время Львову даже казалось, что сын отдалится от него совсем, полностью переключится на отчима.

Но парень вырос и постепенно все устаканилось, пришло к нынешнему состоянию вещей.

— Знаешь, — рассказывал майору Львов, — позапрошлой осенью мы с Мишкой из Москвы ехали и я нарвался на автомобильную подставу. Ну ты понимаешь… «Задели» представительский «мерс», из него выскочили два бритоголовых и один цивильный дяденька, начали стращать… Так я даже не успел адвокату позвонить, как Мишка выпрыгнул: «Только троньте, уроды! — говорит. — Я за батю всех вас прямо здесь положу!» Камень с обочины схватил и на амбалов.

— И те что? Ретировались?

— А ты бы Мишку видел, — горделиво хмыкнул Львов. — Потолковали, конечно, сразу не уехали. Но я ведь о другом, Стас. Я о том, что Мишка готов был за меня один против троих… даже четверых, включая шофера, выступить. Понимаешь?

— Да.

— А знаешь, что он сказал, когда мы уже в машину сели? Сказал: «Запомни, батя, пока я жив, никто тебя не тронет. Я за всех вас жизнь положу». Вот, посмотри, — Дмитрий протянул вперед руки, — у меня мурашки до сих пор бегают, когда я это вспоминаю. Мишка за меня — в огонь и в воду!

Гущин поглядел на вздыбленные волоски на руках рассказчика. И подозрения в адрес Михаила слегка подредактировал. Убийца оставил Дмитрия в своеобразной позе со спущенными штанами. Так мог ли родной сын раздеть отца, да еще смачно пнуть его по копчику?

Притянуть за уши мотив — возможно. Но подобный поступок попахивает изощренным издевательством, граничащим с моральным садизмом. Львова явно хотели унизить. Способен ли Михаил так поступить с отцом, за которого полез в драку один против четверых?

Н-да, штаны и пинок, похоже, несколько выбиваются из предполагаемой картины. Зарисовка отдает дикой ненавистью к Львову. А Дмитрий, судя по рассказу, всегда за сына заступался: ключи от дома предлагал, приглашал жить к себе в столицу… Здесь Миша, скорее, мог сердиться на Анфису. Как ни обидно это звучит, но его мать значительно проигрывала второй жене отца: Львов перерос Анфису, та же не захотела за ним тянуться, и муж нашел соответствующую возросшим запросам женщину. Михаил уже довольно взрослый, чтобы это понимать — Евгения статусная жена. Такой мачехой гордиться нужно.

— Ну хорошо, — сказал майор. — А теперь, давай-ка, Дима, вспомни прошлую пятницу… Твоя рука была в крови, так? А ссадины на костяшках были? Может быть, ты дрался с убийцей и это была его кровь?

Львов покачал головой:

— Нет. Меня ударили сзади, я никого не видел.

— Или не помнишь… — пробормотал следователь. — А на одежде остались следы крови?

— Не знаю, — поморщился свидетель, — темно было. Я когда домой пришел рубашку и джинсы в стиральную машину засунул… они ж все грязные были, я у самой воды на мокром песке лежал.

— Понятно, — огорчился сыщик. Одежду Евгения наверняка выстирала еще в прошлую субботу. — А ремень на джинсах был?

— Да.

— Тогда вспомни. Ты ж, наверное, вначале оделся, привел себя в порядок, а уже потом стал отмывать руку от крови? Так?

— Так, — кивнул свидетель. — Точно. Я вначале штаны на себя натянул…

— … и брючный ремень застегнул, — воодушевляясь, продолжил Гущин. — То есть… на ремне должны остаться следы крови. И его, Дима, нужно срочно передать экспертам. Как и постиранную одежду, кстати. Ремень, надеюсь, ты не мыл со скипидаром?

— Нет.

Сыщик пытливо поглядел на Дмитрия, и тот немного засмущался, взгляд отвел. Вероятно, когда в воскресенье утром к Львовым пришел Мартынов и начал задавать вопросы, Дима чуть не чокнулся от ужаса. Плюс ко всем переживаниям, так сказать, интимного характера, Львов перепугался, что его могут обвинить в смерти горничной. Дима понимал, что скорее всего, находился поблизости от места преступления, очнулся полураздетым, с рукой, измазанной кровью, и потом никому ничего не рассказал о происшествии, все скрыл, избавил одежду от следов.

«Да, — думал сыщик, — Львова вполне могли обвинить в убийстве Ларисы. Даша Селезнева рассказывала бы, что подруга-фантазерка считала, будто хозяин как-то по особенному на нее поглядывает…» И влип бы Дима не по-детски!

Стас стиснул руки, поглядел на отвернувшегося Львова с пылающим лицом… Диме еще придется отбиваться, вопросов к нему будет множество. И если б он сейчас не был выпившим, то Гущин предложил бы ему взять ремень, постиранную одежду и ехать к Мартынову — давать правдивые показания, а после возвращаться.

Обязательно возвращаться! Львов был крайне нужен Стасу здесь. Перед сыщиком возникла проблема: женщин из семейства Львовых нужно срочно вывозить из Игнатово, но сделать это нужно тихо, состряпав хоть какую-то легенду. Водяного нельзя насторожить возникшей суетой и спешкой! У Стаса сердце шло вразнос, когда он думал об опасности, грозившей Яне, но как профессионал майор прекрасно понимал: едва убийца ощутит, что следствие приблизилось вплотную, то затаится или скроется. Что в равной степени не избавит Янину от угрозы и, не исключено, заставит жить в страхе многие годы.

А маньяк продолжит убивать, убивать и убивать… Каждое лето.

И потому, сегодня, по-любому, придется ночевать в Игнатово (Аню без оглушительного скандала с дня рождения Макса не вытащить). Каждая лишняя пара глаз будет на счету.

Гущин собрался уже обсудить с Львовым предстоящий разговор с его женой, попросить совета, как ловчее выстроить беседу. Но не успел. В прихожую вошла Евгения.

— Ого! — сказала от порога, сбрасывая уличную обувь. — Гляжу, вы выпиваете… — Львов перевел на супругу мрачный взгляд исподлобья, и депутатка осеклась: — А что такое? Чего такие кислые? Что-то случилось?

Град вопросов бил по нервам Дмитрия. Покосившись на майора и, вроде бы, как попросив того не посвящать жену в суть проблемы, он переориентировал Евгению вопросом:

— Как там Анфиса, все еще температурит?

Депутатка быстро прошлепала босыми ногами до кухни и, неодобрительно покосившись на натюрморт с коньяком, отмахнулась:

— Да ну ее, честное слово… Ты ж Анфису знаешь: «У меня все в порядке, все хворобы баня вылечит!» — Евгения ловко цапнула со стола бутылку, убрала ее в навесной шкафчик, и продолжила: — Сегодня, говорит, попарюсь, завтра буду как новенькая. — Львова внимательно оглядела мужчин и повторила последний из вопросов: — Что-то случилось?

Ее супруг молчал, и Стас решил свалить вопрос отъезда на отсутствующее руководство:

— Есть мнение, Евгения, что вам с дочками лучше все-таки уехать из Игнатово. Понимаю, что сегодня вы не соберетесь, — как о решенном говорил майор, — но завтра вы — уедете.

— Как это? — растерялась Львова и села, поправляя пластинки сыра, разметанные закусывающим мужем. — Почему? Что случилось, вы мне можете сказать?!

Гущин поджал нижнюю губу, печально посмотрел на взволнованную женщину и подумал о том, что не исключено, он много на себя взял. Мартынов просил не ускорять события, дать фору для незаметных следственных мероприятий. Решимость рассказать Евгении о том, что убийца, не исключено, отреагировал на платье ее старшей дочери, — немножечко померкла. Настойчивость, с которой Гущин собирался разговаривать с Евгенией, остыла.

— Евгения, ничего особенного не произошло, — вкрадчиво заговорил майор. — Но я — прошу, лично прошу вас уехать. Тихо. Обосновать отъезд перед соседями… Может быть, даже сказать, что где-то в провинции скончался близкий родственник. Вы с девочками уезжаете, а Дмитрий остается, у него важные дела на работе…

Говоря все это Гущин думал: «Черт! Мартынов прав, отъезд Янины и родственниц насторожит убийцу!» Но переживания за смешливую художницу, заставляло майора оставить сухой прагматизм и выступить в разрез с оперативной необходимостью. Представить Яну в качестве наживки для убийцы майор никак не мог!

— Я не понимаю, я не понимаю, — бормотала Львова. — Дима, ты-то что молчишь?! Ты можешь мне объяснить?! Вы… что-то от меня скрываете, да?

Муж потерянно разглядывал полупустой стакан, жена все больше горячилась. Стас, по сути, ожидал подобного всплеска эмоций, но разговор с Дмитрием дал столько новой информации, что не поговорив с Мартыновым, майор не мог самостоятельно принять окончательное решение. Все как-то уж больно лихо закручивалось, появились новые данные и осмыслить их Станислав не успевал.

— Так, хорошо. — Майор прервал пылкие восклицания хозяйки дома легким хлопком ладони по столешнице. — Евгения, вы услышали мою просьбу. Обдумайте ее как следует и…

— Это все из-за Редькина?! — выпалила женщина.

— Да, — слукавил Гущин. — В окрестностях разыскивают опасного вооруженного преступника…

— Да какой он, к лешему, «опасный»! — перебила Львова. — Натворил дел по пьянке и сидит сейчас где-то в мокрых штанах…

— Евгения! — неожиданно прикрикнул на супругу Дмитрий. — Цыц. Тебе сказали — надо уезжать, значит завтра вы уедете и все!

Львова плаксиво сморщилась:

— А что я скажу девочкам? Что скажу Анфисе? Янина, кстати, сейчас там, бульон и кашу варит…

— А Владислав где?

— Он пошел провожать Нюру на день рождения и еще не вернулся. — Львова пожала плечами: — Наверное его уговорили остаться и посидеть со старшими гостями.

Стас поднялся из-за стола:

— Ну, будем считать, что мы договорились.

Гущину еще предстояло как-то оправдать свое решение перед Мартыновым, но майор почти не сомневался, что коллега все-таки его поддержит и согласится на отъезд Янины и родственниц. Ведь если Львовой станет известно, что ее дочь служила приманкой для серийного убийцы и Янину преднамеренно не удалили из деревни, так как осторожничали и боялись спугнуть маньяка, то нагорит в первую очередь — Окуню.

Стас вышел на веранду, опоясывающую дом, проковылял до лавки с видом на реку. Сев на скамейку, поработал с телефоном и отправил Игорю запись разговора с Львовым.

Только после этого набрал вызов его номера и приступил без экивоков:

— Игорь, даже если ты сейчас очень занят, то вставь наушник в ухо и прослушай разговор, который я сейчас тебе отправил. Это важно. Как только прослушаешь, перезвони, я жду.

Стас не захотел оправдываться перед Игорем, объяснять, почему ослушался приказа и вошел в прямой контакт с одним из подозреваемых. Мартынов профессионал, как только он прослушает беседу со Львовым и вникнет, все лишние вопросы отпадут сами собой без надобности.

Майор убрал мобильник в нагрудный карман рубашки с коротким рукавом, поглядел на реку и прибрежные кусты, откуда его обстреляли позапрошлой ночью… И внезапно мысль ошпарила: «А что если стреляли не по мне, а по Владиславу?! Что если убийца думал, будто в окне спальни гостевого дома появился помощник Жени?!» Стас вспомнил: в тот вечер он был одет в белую футболку, а за день до этого Влад, прежде ночующий на первом этаже, доставал из прикроватной тумбочки комплект белья для сна — белую майку и шорты… Из темноты был виден только поясной силуэт мужчины в белом…

Черт! Гущин машинально забросил руку вверх, провел над своей макушкой: «Влад выше меня сантиметров на пятнадцать. Если бы к окну подошел он, то получил бы… заряд дроби в лицо! — Мысль, что стрелять могли по сыну замминистра, заставила следователя заерзать. — Докладывать Мартынову о новой версии или нет? Нам, ко всем прочим прелестям, только версии о покушении на министерского сына не хватало!»

Пару минут назад Стас не знал, как пережить томительное ожидание ответа Игоря. Время, как известно, в подобном состоянии влачится с черепашьей скоростью. Со всеми погружениями в прошлое разговор со Львовым занял чуть более получаса, но капитану еще понадобится время, чтоб все обмозговать…

Но сейчас Стас уже молил время задержаться! Ему самому необходимо все обдумать, обглодать до косточки возможный поворот в расследовании. Требовалось прикинуть, что меняется в связи с его предположением о покушении на Владислава.

Все меняется? Или же вещественные доказательства, добытые в доме Редькина, продолжают вести следствие к убийствам девушек? Ведь буклет, как ни крути, никуда не делся.

«А что — буклет? Рекламка, пустячок… Стерилизатор вообще обычный для дома медика предмет… — Стас просунул руку под рубашку, потер вздымающуюся грудь. День сегодня выдался насыщенным, сплошь состоящим из кульбитов-перевертышей. — Что если присутствие в деревне Водяного мы, в принципе, за уши притянули?! Приняли желаемое за действительное, вцепились и подогнали факты?!»

Нет, Стас, опомнись, сказал себе майор. Ларису убил — местный. Тот, кто знает о пересыхающей летом речке и укромном шалаше. На девушке было платье Янины. Предположение о выстреле по Владу — фантазия, не больше. Отталкиваться нужно от убийства Лары, а не от покушения на Иванцова. Иначе… все запутается.

Стас постарался унять волнение: «Версий можно накидать до крыши! Думать нужно по существу вопроса».

Но версии не отпускали. Майор сидел на лавочке, глаза его сосредоточились на речном пейзаже, а на самом деле вглядывались в мысленный калейдоскоп из мужских образов. Стас как будто тасовал воображаемую карточную колоду из валетов, королей и одного неизменного туза — Федула Редькина. Майор меняя подозреваемых местами, временами подбирал Федору пару, стараясь представить, как мог бы работать тандем из двух убийц… Что могло связать, к примеру, сына замминистра и деревенского пьяницу?! Почему в последствии у Редькина возникло желание застрелить подельника?!

Или… загодя убрав Федула из деревни, по Владиславу стрелял кто-то из тех, кто не имеет близкого отношения к семейству Львовых? Поскольку стрелявший не знал, что Влад перебрался на второй этаж в мансарду…

Но нет. Стрелявший встал ровно так, чтоб не попасть под обзор камеры видеонаблюдения, а значит, он отлично знаком с семейством…

Или же… он — профи? Способный на глазок определить ракурс объектива и точно выверить позицию.

Но таких мужиков в деревне нет. Все местные к установке охранных систем не имеют отношения, Мартынов это проверял. Все дачники имеют мирные профессии.

Гущин понимал, что связав выстрел с покушением на Влада, он грозит еще больше запутать следствие. Но ничего не мог поделать — сортировал колоду лиц, вращал калейдоскоп, доводя себя до головокружения.

Звонок от Игоря прозвучал спасением от круговерти. Стас стремительно выхватил телефон из кармана, ответил:

— Да, Игорь, слушаю!

— Ну что… — прозвучал в трубке задумчивый голос капитана. — Я все прослушал и вот что хочу тебе сказать, дружище… Я всегда знал, Стасище, что ты сыскарь от Бога.

Гущину не надо было расшифровывать, к чему в первую очередь относится комплимент. Окунь снял шляпу перед сыщицкой интуицией майора, позволившей ему наплевать на приказ и таки раскрутить подозреваемого на откровенность. Тут, как знал любой сыскарь, нужно почувствовать особенный момент и — вдарить! Пробить насквозь глухую оборону.

И посему, на непослушание коллеге Мартынов не пенял. А, похвалив, перешел к сути вопроса:

— Я уже направил к вам Валеру, он заберет вещественные доказательства, так как Львов, как я понимаю, пьян. Да?

— Не слишком. Держится.

— Это неплохо. Что думаешь, Стасище? Почему у Димы рука была в крови измазана?

— Понятия не имею, — признался Гущин.

— Водяной ничего не делает просто так, — полувопросительно произнес капитан. — Зачем он испачкал свидетеля? В чем подвох? Он собирался сделать что-то еще, но не успел? — Окунь накидывал вероятностей, как всегда поставив во главу угла — убийцу. Старался думать, как преступник, надевал на себя чужую отвратительную шкуру.

— Гарик, у меня еще одна версия появилась, — перебил майор. Скрывать от руководителя следственной группы ничего нельзя, в процессе разработки приветствуются самые бредовые предположение. Гущин быстро посвятил Мартынова в свои размышления и поинтересовался: — Как думаешь, выстрел мог предназначаться Владу?

— Ох, ну ты заворачиваешь, — выдохнул руководитель. — Могли стрелять по Владу в белой майке, говоришь?