Наказать и дать умереть Ульссон Матс
– Ты будешь стыдиться меня.
– Ничего подобного.
– Но я не умею читать, как ты, и не знаю, как вести себя с городскими девушками и парнями. И потом, получится ли у меня приехать?
– Все можно устроить, – заверил ее я. – Давай спишемся.
– Но я такая безграмотная…
– Тогда звони мне из «тиволи».
– Но я не знаю твоего номера.
– Я тебе его напишу.
До станции было совсем недалеко, но она вызвалась меня проводить.
По мере приближения рельсового автобуса она вцеплялась в меня все крепче. Усаживаясь на заднюю скамейку возле окна, я видел, как по ее щекам текут слезы.
Рельсовый автобус тронулся, поначалу Анн-Луиз стояла тихо, но потом сорвалась с места и пошла, ускоряя шаг, почти побежала, и наконец замерла на краю перрона. Я смотрел на нее, пока она не превратилась в расплывчатую черную точку.
Точку – потому что была далеко.
Расплывчатую – потому что я сам плакал.
Она не позвонила мне.
Быть может, потому, что я так и не сообщил ей номер, а пойти к бабушке и спросить она стеснялась.
Сам я тоже никогда ей не писал, даже не знаю почему.
Я любил ее.
Впрочем, как-то раз на Рождество я получил от нее открытку, на которой был изображен Дед Мороз с мешком. Текст помню наизусть. До сих пор стоят перед глазами выведенные карандашом корявые буквы:
Привет! Как ты? Надеюсь, хорошо. Здесь тоскливо.
Анн-Луиз
А потом бабушка с дедушкой переселились в поселок под названием Фру-Альстад, и я перестал сюда приезжать.
Мне всегда казалось, что Мальмё и парк развлечений «тиволи» находятся по разные стороны земного шара. Вероятно, так оно и есть. Во всяком случае, сегодня мне понадобилось целых двадцать минут, чтобы преодолеть разделяющее их расстояние. Неудивительно, ведь я ехал по трассе, ведущей в Стуруп, то есть в аэропорт близ Мальмё.
Я был так погружен в свои мысли, что не заметил жужжащих вокруг огромных мух, привлеченных запахом пота. Что-то неестественное происходило в природе. Не люблю в этом признаваться, но я часто чувствую себя неуютно в просторных пустых помещениях, крупных портах и в темных чащах. Когда я слышу, как скрипят в лесу деревья и воркуют птицы, мне чудится чье-то тяжелое дыхание за стволами, и к сердцу подступает страх. Так случилось и в тот день, и я, пытаясь уйти от воспоминаний, побрел к дороге. Но все напрасно, за мною словно кто-то шел, пыхтел за деревьями, преследовал меня. Вот захрустели ветки, с криком забила крыльями огромная птица. Не выдержав, я побежал, быстрее, чем рассчитывал, поскольку дорога пошла под гору. Не помню, как это получилось, но я едва не шмякнулся головой о камни.
Я замер на некоторое время, полуприсев и сжав руками колени. Потом отдышался, выпрямился и вытер ладонью лоб.
Coll, Harry, keep cool[43].
Я оглянулся, но никого не увидел ни в лесу, ни возле близлежащих домов. Правый сапог был весь в глине, я счистил ее пучком травы, прежде чем повернуть к поселку.
Пожилой мужчина, который пару часов назад разглядывал меня из-за ограды бабушкиного сада, поджидал за железнодорожной насыпью. Он пошел мне навстречу, обеими руками опираясь на палки, как будто занимался спортивной ходьбой.
Передвигался он медленно, и возле машины мы оказались одновременно.
– Здравствуйте, – сказал я.
– Добрый день, – ответил он с почтительным поклоном.
На вид ему перевалило за восемьдесят. Редкие седые волосы были неаккуратно обкромсаны, как это часто бывает у пожилых людей, под носом торчал куст седых волос. Рубашка на круглом маленьком животе была расстегнула. И не только Шерлок Холмс мог бы определить по пятнам на рукавах, что старик ел сегодня на завтрак, а может, и в последние несколько дней и даже недель.
– Когда-то я часто бывал в вашем доме, – начал я.
– Да, я узнал вас, – ответил он.
– Кто не знает обезьяну? – рассмеялся я. – Действительно, я Харри Свенссон.
– Именно, – закряхтел он. – А меня зовут Конрад Перссон. Через «C».
– Через «С»?
– Да, Конрад через «С». Мама решила, что так будет лучше. Изящнее, чем через «К». Хотя на слух нет никакой разницы. Не думаю, что господин Свенссон заметил ее, когда я ему представился. Тем не менее мама решила, что через «С» будет лучше.
– Называйте меня просто Харри, – разрешил я.
– Спасибо. – Старик опять слегка поклонился.
На окне комнаты, где у бабушки стоял телевизор и кресло, зашевелилась гардина, за ней мелькнула седая голова, вероятно жены Конрада. Женщина поняла, что я за ней наблюдаю, и быстро задернула гардину.
– Мне восемьдесят четыре, – сказал Конрад.
– Отлично! – восхитился я. – Стало быть, вы много знаете.
– Мы видели тебя по телевизору, я и Хильма, – продолжал он. – Да, точно тебя…
– И как я вам? – усмехнулся я.
– Ты был похож на американца, в таких же сапогах и с такой же прической.
Я решил сменить тему:
– Вы, случайно, не помните Анн-Луиз? Она жила здесь давно.
– Анн-Луиз Бергкрантц, – кивнул Конрад.
– Бергкрантц? – переспросил я. – Ее фамилия вроде была короче.
– До замужества, – вздохнул старик. – Тогда она звалась Герндт. И ее брат Свен-Йоран тоже. И родители, разумеется. – Он улыбнулся.
– И еще был Пелле.
– Пелле, да, – закивал Конрад.
Он огляделся, словно желая убедиться, что за ним никто не подсматривает, потом выпустил одну палку и покрутил пальцем у виска.
– Одно время он жил неплохо. Сейчас, как я слышал, он в закрытом заведении в Эстерлене… А может, в Истаде или Симрисхамне…
– А Анн-Луиз?
– Работала кассиршей в Мальмё. Пока не ослепла.
– Ослепла?
– Сахар, – кивнул Конрад. – Сахар забрал у нее зрение. Может, она и не совсем слепая, но ходит, как говорят, в темных очках и с собакой. Я слышал, она переехала в Треллеборг, когда дети выросли.
– У нее есть дети?
– Двое, дочь и сын. Очень толковый мальчик, возит грузы на судне между Истадом и Треллеборгом.
– А брат? Как, говорите, его зовут?
– Его звали Свен-Йоран.
– Звали?
– Он был фотографом. Его снимки печатались в газетах, устраивались даже выставки. Увеличенные фотографии – ведь это не настоящие картины. Всего лишь фотографии.
– И что с ним случилось?
– Да все то же.
– То есть? – не понял я.
Конрад снова огляделся, прислонил вторую палку к стене и сделал движение рукой, как будто наливает рюмку.
– Он пил. – Старик доверительно понизил голос.
– Пил?
– Да, потерял работу и все остальное… Потом вылечился, но снимать больше не мог. Нашел место в Треллеборге. Его там видели с метлой.
Я рассеянно кивнул, не понимая.
– Он сгорел, – снова кивнул Конрад.
– Кто?
– Свен-Йоран.
Я силился представить себе, как выглядел Свен-Йоран, и вдруг вспомнил, что в последнее лето он носил с собой фотоаппарат. Быть может, он и сделал тот черно-белый снимок, который я обнаружил в ящике.
– Как это случилось? – спросил я.
– Курил в постели. Так говорят.
Я не нашелся что ответить, поэтому сменил тему:
– А кто теперь живет в бывшем магазине?
– Юханссоны, они здесь уже давно. Девочка занимается футболом, одно время играла в «Мальмё ФФ».
– А мужчина, что косит траву на дороге возле магазина, – я показал рукой, – он живет в том новом доме?
– Тому дому больше десяти лет, – ответил старик. – Это Бьёрклунд, он работает в Мальмё. Жена тоже, но она редко показывается – сильно устает, пока добирается сюда из Мальмё.
Гардина снова зашевелилась, и в окне опять мелькнула голова Хильмы.
– Что ж, мне пора, – сказал я. – Приятно было пообщаться.
– Всего хорошего, – приветливо кивнул старик.
Я сделал несколько шагов к машине, но тут же оглянулся:
– А кто живет там, возле дороги?
– Ты имеешь в виду Бенгтссонов? – переспросил старик.
– Наверное. Чем они занимаются?
– Да, собственно, ничем. Старик на пенсии, а сын живет на пособие. Кажется, его зовут Билл, но у старика есть еще один сын, который любит автомобили.
– Булл? – пошутил я.
– Что?
– Да нет, ничего.
– Его зовут Джонни.
– Джонни? И чем он занимается?
– Всем помаленьку. Чинит машины и всякие механизмы.
Распрощавшись с Конрадом-через-С, я проехал мимо еще одного двора, заваленного шезлонгами, грилями, надувными матрасами и прочими принадлежностями для летнего отдыха, которые, несмотря на сезон, были никому не нужны.
После Северо-Западного Сконе это выглядело по меньшей мере странно.
Я скучал по морю, чистому воздуху и непринужденному общению, какое бывает лишь на пляжах.
Я устал от этой затхлости.
За годы жизни в столице я привык считать нормой открытость и дружелюбие в отношениях между людьми, и деревенская подозрительность казалась диковатой.
Я присел на скамейку на площади в Андерслёве и задумался об Анн-Луиз, разрушенном парке аттракционов и непроходимом лесе. Стало грустно. Где оно, наше последнее лето? Я огляделся. Киоска с поштучными сигаретами больше не было. Зато я увидел супермаркет, кажется «Иса». Попытался вспомнить имя пенсионера, который писал мне из «Треллеборгс аллеханды». Как бишь его, Агне? Густав? Альфред? А фамилия? Какая-то простая, едва ли не Свенссон… Нет, такую я бы не забыл. Ульссон, Перссон? Похоже, он окончательно выветрился у меня из головы, но это было поправимо. Достаточно достать мобильник, позвонить в «Треллеборгс аллеханду» и спросить фамилию и имя бывшего редактора.
Позвонить оказалось легче, чем получить ответ.
Молодая женщина взяла трубку и сказала, что она понятия не имеет, о ком я говорю, после соединила меня с человеком, который всю жизнь проработал в газете. Тот не сомневался, что я имею в виду Арне Йонссона – живую легенду журналистики Сёдерслэтта.
И продиктовал номер.
Арне долго не отвечал, и я хотел уже отменить вызов, когда услышал громкий голос:
– Йонссон.
– Свенссон, – представился я. – Меня зовут Харри Свенссон и…
– Это было давно…
– Простите? – не понял я.
– Я писал вам много недель назад.
– Да, но вы же знаете, как сейчас работает почта.
– Все верно… – прокряхтел он. – Где вы?
– В Андерслёве.
– Прекрасно, я как раз приготовил красные бобы, а сейчас поджарю колбасу и свинину. Хотите? Тогда вам придется поторопиться.
Я сел в машину и включил первую скорость.
В конце концов, речь шла о красных бобах с колбасой и свининой.
Глава 23
Андерслёв, июнь
Арне Йонссон жил на окраине Андерслёва, в просторном одноэтажном доме из красного кирпича. Я припарковался и направился к двери через ухоженный сад, в нем не было ни цветов, ни грядок, зато посредине, на зеленой лужайке, высился флагшток со спущенным сине-желтым вымпелом. В стороне тянулась живая изгородь, кажется самшит.
Анре Йонссон оказался низеньким и толстым.
Толстым – прежде всего.
У него были волнистые каштановые волосы, запах лосьона после бритья напомнил мне о временах детства.
У него был редкий для наших мест тип ожирения. Если большинство толстяков Сконе имеют гигантский живот, иногда свисающий до колен, то Арне выглядел более, я бы сказал, компактно. Носил он темные брюки, белую рубашку и передник с надписью «Le Chef» и смешным французским поваром с усиками и в высоком колпаке.
– Подарок жены, Свеи, – объяснил Арне. – По-французски это значит просто «повар», а не «шеф». Она хотела, чтобы и я стал таким, когда мне придется самому о себе заботиться. Она умерла, видите ли… Весь дом держался на ней. Когда Свея почувствовала, что час ее близок, написала мне самые нужные рецепты и научила готовить. И купила этот передник. С тех пор я и кручусь один как могу.
Арне провел меня на кухню, через чисто убранную и со вкусом меблированную гостиную с громоздким «ящиком»-телевизором в углу. В чугунном котелке дымились ароматные бобы, на сковородке шипело мясо. Он накрыл на двоих – полотняные салфетки, бокалы под пиво и рюмки под водку. Раскладной столик застелил скатертью в цветочек, такой же чистой и тщательно выглаженной, как и рубаха Арне.
– За садом тоже ухаживала Свея. Сейчас им занимается семья литовцев, которая недавно здесь поселилась. Чуть ниже по улице. Стригут кустарники и траву… Конечно, можно купить готовые бобы, но это совсем не то. – Он открыл чугунок. – Бобы нужно замочить в воде на ночь, а потом сварить. Тогда к мясу получится прекрасный соус, особенно если его как следует посолить. У вас в городе с бобами готовят фрикадельки, но здесь такого нет. Мясо, колбаски – вот все, что можно достать. Проблема в том, что, съев много бобов, начинаешь пердеть. – Он внимательно посмотрел на меня. – Перекусим для начала, а разговоры потом?
На самом деле он болтал без умолку. Как одинокий человек, которому посчастливилось заполучить собеседника. Словно старался рассказать как можно больше, потому что не знал, на сколько я у него задержусь. А может, был разговорчив от природы.
Анре достал две банки пива и бутылку водки «Ренат».
– Воды, если можно, – попросил я. – Я за рулем.
– Это проблема молодого поколения, – кивнул Арне. – Здесь, в деревне, мы всегда гоняли свободно, тогда еще не было ни камер слежения, ни лазеров, ни прочих штучек. Но вода у нас в Андерслёве хорошая.
Он отрезал два ломтя черного хлеба и положил на сковородку, а потом принялся за мясо. Я вспомнил, что бабушка делала то же самое, чтобы хлеб пропитался соусом. Дедушка ел его с удовольствием, чего не могу сказать о себе. Поэтому я отказался от предложенного Арне ломтя. Сам он уплетал за обе щеки. По его подбородку стекал жир, который Арне подтирал бумажным полотенцем.
– Свея всегда использовала тряпичные салфетки с узорами, но я считаю, что бумага ничуть не хуже. Сейчас продаются разные полотенца: с бабочками, рожами и всем прочим. Они совсем как настоящие салфетки.
Я с завистью наблюдал, как он налил себе пива и опрокинул рюмку водки. Сам я пил только воду, тем не менее это был королевский обед. Когда Арне убирал со стола, я тайком от него расстегнул верхнюю пуговицу на брюках.
– Расстегивай, не стесняйся! – рассмеялся старик. – Я мигом – только помою посуду. Свея так и не купила посудомоечную машину.
Он быстро выполоскал стаканы, тарелки, вилки и отправил все в сушилку. Сковородку протер бумажным полотенцем, но чугунок с бобами оставил на плите.
– Она была против всего этого. – Он кивнул на сушилку. – Свея все вытирала вручную, это я потом позволил себе небольшую модернизацию. А с красными бобами так же, как и с остальной едой: на следующий день они еще вкуснее. Кофе?
– С удовольствием.
– Ты тоже ненавидишь кофеварки? – спросил он и поставил на огонь эмалированный кувшин с водой.
Он процедил кофе через бумажный фильтр, который положил на кружку, красную и старомодную. Потом поставил на поднос две кофейные чашки с блюдцами, сливочник, миску с сахаром и понес в свой кабинет. То есть в комнату, где он, судя по всему, работал.
Компьютера в кабинете я так и не увидел. Зато обнаружил кучу антиквариата, включая пишущую машинку марки «Хальда» посередине письменного стола, в хорошем состоянии и готовую к работе, рядом со стопками бумаги для писем, кучей конвертов, газетных вырезок, а также ножницами, скотчем, стаканом с авторучками и коробкой скрепок. Там же стояла подставка с семью курительными трубками разных размеров и форм.
– Нет, я давно не курю, – улыбнулся Арне Йонссон, словно прочитав мои мысли. – Уже двенадцать лет. Бросить оказалось легче, чем я думал. Но когда курил, в ходу были все семь. Каждый день, пока доктора не обнаружили, что у меня в легких свистит. Теперь с ними все в порядке. С легкими, я имею в виду, не с докторами.
На стенах висели фотографии в рамках, маленькие и большие, представляющие Арне Йонссона в компании как самых знаменитых людей Швеции, так и звезд местного значения и просто никому не известных людей, о которых ему приходилось делать репортажи. Вот король Швеции, совсем молодой, в строительной каске и с лопатой на заднем плане, благословляет какой-то объект, в то время как тогдашний премьер-министр Турбьёрн Фельдин пожимает руку юному и уже слегка полноватому Арне Йонссону. У обоих в зубах трубки. Я остановился перед портретом Лилль-Бабс, подписанным ею персонально для Анре. Он, конечно же, тут же возник рядом:
– Очень милая дама. Она и сейчас ничего, но тогда зажигала сердца. Не будь у меня Свеи, неизвестно, чем бы все закончилось. Сахара? Сливок?
– Черный, если можно, – ответил я.
– Хочешь кукушку?
– Простите? – не понял я.
– Стопочку к кофе. Или ты все еще за рулем?
Я рассмеялся:
– Не нужно кукушки, я все еще за рулем.
– Узнаешь того, справа? – Он показал на фотографию. – Это Свин-Улле. Ты ведь его помнишь? Тот самый, что хотел остановить эмиграцию, по крайней мере в Шёбо. Я никогда не любил таких поросят. Мне нравятся те, из которых делают ветчину. А тебе?
Он подлил в свою чашку коньяка и плюхнул четыре кусочка сахара.
– Ох уж этот Шёбо! – Арне покачал головой. – Каждый раз, когда мы поднимали проблему бездомных животных, Шёбо обязательно всплывал. Такая уж, видно, у него судьба.
С этими словами Арне подошел к стене, на которой сверху донизу висели полки, задернутые занавеской с вышитым драконом. Там оказался его архив – десятки или даже сотни папок с матерчатыми корешками, выставленные в длинные, ровные ряды. Арне Йонссон провел по корешкам указательным пальцем:
– Взгляни сюда, Свенссон. Сейчас мы отыщем нужную папочку. А если ты спросишь меня, где я взял такую штору, отвечу, что получил ее в подарок от танцевального коллектива из Китая, который когда-то выступал в Народном доме. Танцы были так себе, зато какой занавес! Свея сразу нашла ему применение. Иди сюда, я тебе кое-что покажу.
Я сел на стул. Арне положил папку на стол и принялся листать. Похоже, он вырезал все свои публикации. Здесь была стенограмма доклада депутата совета местной коммуны, репортаж об односельчанине, который работает в США, криминальная хроника, разоблачительная статья о политике, который что-то себе построил, и, конечно, проблемные материалы о бездомных животных в Шёбо. Наконец Арне выпрямился и ткнул пальцем в заметку, приклеенную под репортажем с воскресного футбольного матча.
– Это случилось в субботу. Вокресенье я провел с полицейскими, и вот что вышло в газете в понедельник.
Я увидел три колонки сразу под футбольным репортажем.
«Семнадцатилетняя девушка получила розог по мягкому месту» – гласил заголовок.
Для семнадцатилетней девушки праздник в Фальстербу закончился неожиданно. Расставшись с приятелями после дискотеки, она отправилась домой и неподалеку от Фальстербу остановила машину. Водитель автофургона согласился подвезти ее до Треллеборга.
Однако неподалеку от Альбексстугана он свернул на боковую дорогу. Там остановился, вытащил перепуганную пассажирку из машины и, перегнув ее через свое колено, всыпал по первое число березовой розгой. После чего напомнил девушке, что садиться в машину с незнакомым мужчиной опасно, и уехал, предоставив ей самой добираться до города. Дома пострадавшая обо всем рассказала матери, которая в воскресенье утром связалась с полицией Треллеборга.
– Она не запомнила, как выглядел незнакомец, и не записала номер его машины, – сообщил начальник дежурной команды Торстен Рам из полиции Треллеборга.
Семнадцатилетняя пострадавшая быстро уснула, и злоумышленник вытаскивал ее из кабины заспанной. Никаких сексуальных домогательств с его стороны не было.
– Похоже, он просто хотел наказать ее, – полагает Торстен Рам.
Девушка утверждает, что преступник сидел за рулем автофургона белого цвета. О самом мужчине может сказать только, что он был «крупный и крепкий». Это все, что она запомнила, будучи в состоянии шока.
Тех, кто располагает какими-либо сведениями о происшедшем, просим немедленно связаться с полицией Треллеборга.
– Но никто так и не пришел в полицию, – вздохнул Арне. – Дело не прояснилось. Полагаю, девчонка все же выпила, хотя и не призналась. Потому и уснула так быстро, что была в стельку. – Он пролистал еще несколько страниц. – Я провел свое расследование. Я не стал звонить. Ты знаешь, что человеку труднее отказать, если он стоит под дверью.
Арне ткнул пальцем в другую статью, в пять колонок. Заголовок гласил: «Не садитесь в машину к незнакомцам».
Здесь был снимок. Бодиль Нильссон, с волосами как после химической завивки, стояла с матерью на пороге своего дома. Она выглядела угрюмой. Мама прикрыла рот ладонью не то потому, что до сих пор была обескуражена случившимся с ее дочерью, не то потому, что плохо следила за зубами. Автором снимка был Арне Йонссон.
Ниже Бодиль своими словами пыталась рассказать о том, что произошло после дискотеки. Арне Йонссон спросил ее, почему она не записала номер автофургона, и Бодиль ответила, что номер был чем-то заклеен. Впрочем, в этом она не уверена, поскольку пребывала в шоке и у нее сильно болела задница.
– Этим не закончилось. – Арне Йонссон пролистал папку, пока не дошел до приклеенного к внутренней стороне обложки пластикового конвертика. – В «Кристианстадсбладет» у меня был коллега, Йоран Польссон. Мы помогали друг другу, обменивались новостями. После двух этих материалов он позвонил мне. Потому что у них тоже случалось нечто подобное. Причем два раза.
Арне достал из конверта листок и развернул. В нем оказались копии газетных статей. В каждом случае девушки, путешествуя автостопом, останавливали белый автофургон, водитель которого вывозил их, как и Бодиль Нильссон, на безлюдную лесную дорогу. Одна получила березовых розог, другую злоумышленник отшлепал рукой. Первой недавно исполнилось двадцать лет, второй – восемнадцать. Никто толком не помнил, как выглядел преступник. По мнению одной жертвы, он носил длинные волосы и усы. Другой показалось, что он был коротко острижен или даже лысый. Обе сходились на том, что имели дело с высоким и крепким мужчиной.
Девушки пострадали сильно, как утверждал комиссар Бьёрн Вернер.
В отличие от Арне, Йоран Польссон не стал утруждать себя интервью с ними, но комиссар Бьёрн Вернер фигурировал в обеих статьях.
– Понимаешь, на что я намекаю? – посмотрел на меня Арне Йонссон.
– Я согласен, что в тех случаях действовал один и тот же человек, – ответил я. – Но какое отношение он имеет к моему «экзекутору»?
– Понятия не имею, – признался Йоран. – Но было бы резонно задаться этим вопросом, уж слишком велико сходство.
– И что он, по-вашему, делал все эти годы?
Арне пожал плечами:
– Вероятно, не имел потребности кого-либо наказывать.
– Допустим, – согласился я.
– Не исключено, что он продолжал свои делишки, просто мы об этом не знали. Двадцатилетняя заявила в полицию только после того, как прочитала в газете о восемнадцатилетней. Она стеснялась. Как, вероятно, и многие другие. То же бывает в случаях изнасилования. Женщины винят себя: не нужно было так одеваться и все такое.
– Хорошо, – кивнул я. – А что происходило потом? Вы следили за событиями? Полиция кого-нибудь подозревала?
– Нет, думаю, они не придали этому большого значения.
– А этот… как вы говорили… Торстен Рам? Он еще жив?
– Он в Треллеборге, – ответил Арне. – Очень стар и, как я слышал, не совсем дружит с головой. Но тогда расследование вел не Торстен, он лишь беседовал со мной по телефону. Того звали Йоте Сандстедт, но он палец о палец не ударил, чтобы найти злоумышленника. Считал, что Бодиль розги пошли на пользу. «Между нами, Арне, – говорил он мне, – хорошая трепка – то, чего многим из них так не хватает». Он был человеком старой закваски.
– Он жив?
– Жив, насколько мне известно. Содержится в доме престарелых, но жив. А почему ты спрашиваешь, хочешь поговорить с ним?
– Пока не решил.
– Ты ведь согласен, что это может быть один и тот же человек?
– Вряд ли.
– Тогда зачем тебе Йоте?
– Не могу сказать… Сам еще не понял.
– Люди, подобные ему, просто так не останавливаются. Я думал, этим заинтересуется центральная пресса, но увидел лишь небольшую заметку о Бодиль в «Квелльпостен» – собственно, переписанную мою. Я ничего не получил за нее, это не принято. Зато за фотографию Бодиль и ее матери мне заплатили девяносто пять крон.
Арне вопросительно смотрел на меня.
Я не верил, что мой «экзекутор» и его крепыш – одно и то же лицо. Но если Арне прав, то перед нами лишь верхушка айсберга.
Он заинтриговал меня. Кроме того, вывел на нужного человека.
– Йоте… как его там?
– Сандстедт.
Читать бесплатно другие книги:
