Ирландия Резерфорд Эдвард

– Ты не должен доверять жене Дойла. Она двулична и опасна.

Собственные же ее чувства к коварной олдерменше превратились теперь в тайную ледяную ярость. Эта женщина насмехалась над ней и обманывала ее всю жизнь, а теперь еще вздумала украсть мужа! Пока Маргарет еще не решила, как ей следует защищаться, но если Джоан Дойл полагала, что ей все сойдет с рук, то она узнает, что такое месть.

Быть может, из-за событий в ее собственной жизни, но весной 1534 года Маргарет стало казаться, что мир вокруг меняется. В воздухе витало ощущение какой-то неустойчивости.

Вскоре после Рождества начался сильный снегопад, и зимняя погода продержала Уолша дома бльшую часть января. В феврале он несколько раз съездил в Дублин, но возвращался не слишком поздно. И говорил, что слухи в городе ходят тревожные.

– Килдэр, без сомнения, болен. Он наконец поехал в Лондон, но, говорят, только для того, чтобы убедить короля Генриха отдать место лорда-наместника его сыну Томасу.

Через неделю после отъезда Килдэра Уолш задержался в Дублине на три дня, и Маргарет постоянно спрашивала себя, видится ли он там с Джоан Дойл, но когда он вернулся, то его мрачное настроение и тем более привезенные им новости сразу вытеснили из ее головы все эти мысли.

– Ты ведь помнишь, – начал он, – что мы должны были продлить в этом году аренду церковной земли. Мне только что стали известны условия архиепископа Алена. – Уолш покачал головой. – Похоже, он даже не собирается как-то договариваться. Рента увеличится более чем вдвое. И хуже всего то, – пояснил Уолш, – что, как юрист и управляющий, я на его месте поступил бы так же. Земля стоит того, что он требует. – Уолш вздохнул. – Но он отберет почти все мои доходы.

Два дня Уолш рассматривал проблему под разными углами. Потом наконец объявил:

– Поеду в Лондон, повидаю Ричарда.

В начале марта он уехал.

Уолши были далеко не единственными, кого затронули новые правила. В следующие недели Маргарет услышала о нескольких семьях, которые были вынуждены оставить арендованные ими церковные земли, среди них нашлись даже родственники самого Килдэра. При нормальных обстоятельствах сам архиепископ Дублинский поостерегся бы оскорблять Фицджеральдов, и Маргарет терялась в догадках, что все это могло значить. А тем временем приходившие из Англии новости заставляли предполагать приближение некоего перелома.

Папа отлучил Генриха от Церкви. Самому Лондону ничто не грозило, но в других местах могли возникнуть беспорядки, особенно на севере и на западе, где традиции были очень сильны. Еще говорили, что император Габсбург может начать вторжение из Испании. И Тюдор, при всем своем шумном высокомерии, вполне мог потерять в таком случае трон. А потом, в конце месяца, вернулся Уильям Уолш. Маргарет навсегда запомнила тот вечер, когда он появился в дверях и сообщил:

– Я тут кое-кого привез!

Ричард. Ее Ричард. Все тот же, с рыжими волосами, веселыми глазами и улыбающимся лицом, но ставший выше, сильнее, даже красивее, чем прежде. Ричард, крепкий молодой человек, сжавший ее в объятиях. Если он и был расстроен тем, что ему пришлось оставить Лондон и вернуться домой, то скрывал это ради матери. Но Уолш рассказал жене вечером, что они с сыном все как следует обсудили в Лондоне.

– Мы больше не можем себе позволить содержать его в Лондоне. Какое-то время он поживет с нами. И я, конечно, помогу ему устроиться в Дублине.

Значит, он вернулся домой насовсем. Так что у всего есть оборотная сторона. Но что же им теперь делать с церковной землей?

– Я ее верну, – сказал Уолш. – И пока, – он слегка поморщился, – придется обойтись без новых платьев для тебя или плащей для меня.

Весь апрель был посвящен прежде всего Ричарду. Уолш вовсе не позволял сыну бездельничать, сидя дома. Сначала он увез его на несколько дней в Фингал. Потом они на десять дней отправились в Манстер. Уолш брал сына с собой в Дублин и потом с радостью сообщал:

– Он очаровывает всех, с кем знакомится.

Маргарет восхищалась активностью мужа. В начале мая Ричард, похоже, знал уже всех.

– И кто в Дублине больше всех тебя заинтересовал? – спросила она как-то вечером сына, когда они сидели вместе у очага.

– Пожалуй, купец Дойл, – ответил Ричард после краткого раздумья. – Я никогда не встречал человека, который лучше бы знал свое дело. И конечно, его жена, – весело добавил он. – Просто чудесная!

Если сыном Уолш был вполне доволен, то новости, услышанные им в Дублине, тревожили его. Когда граф Килдэр прибыл в Лондон, его приняли при дворе наилучшим образом. Но в середине мая несколько человек из его свиты вернулись в Дублин с новостью, что здоровье графа ухудшается и что король Генрих внезапно лишил его должности и отказался передать ее сыну графа. И даже хуже того.

– Вы можете в такое поверить? – говорили эти люди. – Он снова посылает сюда Канонира!

Еще поговаривали, что несколько человек из клана Батлер вот-вот получат ключевые посты в новой администрации. Но, пожалуй, самым зловещим был слух о том, что Батлеры пообещали королю Генриху, что не станут поддерживать в Ирландии никакие требования папы римского.

– А это может означать только одно, – заявил Уолш, – Генрих уверен, что Испания начнет войну.

Что собирались предпринять Фицджеральды? Все налюдали за Шелковым Томасом и его пятью дядьями. Они уже успели яростно поскандалить с архиепископом Аленом из-за церковных земель. Еще до конца мая молодой наследник Фицджеральдов отправился в Ульстер, чтобы переговорить с О’Нейлами, а потом и в Манстер. Канонир пока не появлялся. Собирались Фицджеральды выжидать или уже готовы были начать будоражить провинции? Для Маргарет знаком опасности стал тот день в конце мая, когда ее муж вернулся домой с аркебузой, порохом и зарядами.

– Купил у одного капитана в порту, – пояснил он. – Просто на всякий случай.

И как бы в такой тревожной неизвестности Уильям Уолш мог найти время и силы, чтобы продолжать свою связь с Джоан Дойл? Маргарет просто не могла в такое поверить, хотя все указывало на это.

После возвращения Ричарда было несколько случаев, когда Маргарет подозревала, что ее муж мог встретиться с женой олдермена. В начале мая он поехал в Дублин с Ричардом, а потом – Маргарет узнала об этом гораздо позже – вдруг отправил сына на два дня в Фингал с каким-то поручением. То же самое повторилось через неделю, когда Уолш посылал Ричарда в Мейнут и в один ближний монастырь. Как он мог использовать сына для прикрытия своих похождений! – возмущалась Маргарет. Наверняка это предложила жена Дойла, с отвращением думала она. И если у нее еще оставались какие-то сомнения, то в начале июня они развеялись.

В Дублин пришел корабль, принесший весть о том, что больной и смещенный с должности граф Килдэр казнен в Лондоне. Фицджеральды были вне себя.

– Может, это и неправда, – предположил Уолш.

Но все равно отправился в Дублин, разузнать побольше, и взял с собой Ричарда. Через два дня Ричард вернулся домой один.

– Шелкового Томаса только что вызвали в Лондон. А мы так и не знаем, что случилось с Килдэром, – сказал он матери. – Отец говорит, ты должна спрятать все ценности и быть готовой к неприятностям. Может, даже аркебуза понадобится.

Никто в Дублине не представлял, что будет дальше. Даже королевские чиновники в Дублинском замке пребывали в неведении, сказал Ричард.

– Я предложил отцу посоветоваться с Дойлом, – продолжил Ричард. – Он лучше всех во всем разбирается. Но мы не смогли, – с сожалением добавил он, – потому что Дойл на всю неделю уехал в Уотерфорд.

– На всю неделю?

Маргарет, сама того не желая, позволила голосу почти сорваться на крик.

Сын с удивлением посмотрел на нее:

– Да. А что такое?

– Ничего, – быстро ответила Маргарет. – Ничего.

Так вот оно что. Теперь ей все стало ясно. Жена Дойла знала, что муж должен уехать. Джоан Дойл снова одурачила Маргарет и отправила к ней с известием ее ничего не подозревавшего сына. И что теперь? Отослать Ричарда обратно? Рискнуть тем, что он может узнать правду? В злобное коварство этой женщины просто невозможно было поверить. Но даже это не подготовило Маргарет к тому, что она услышала следом.

– Кстати, расскажу тебе об одном странном совпадении, – сказал Ричард. – Мы с отцом сегодня утром узнали. – Он чуть грустно улыбнулся. – Знаешь, кто только что взял в аренду землю, от которой мы отказались? Олдермен Дойл. Ну, – философски заметил он, – полагаю, он в состоянии себе это позволить.

Дойл? Маргарет понадобилось несколько мгновений, чтобы осознать все до конца. Наконец ей показалось, что она поняла. Разве это не то же самое, что Джоан Дойл делала прежде? Сначала она убаюкала Маргарет ложью, внушив ей чувство безопасности в ту грозовую ночь, а потом воспользовалась тем, что узнала, чтобы нанести удар по семье. А теперь она намеренно соблазнила Уильяма, в то время как ее муж, без сомнения близко знакомый с архиепископом Аленом, присвоил земли Уолша. Есть ли предел тому, что готова сделать эта женщина, чтобы уничтожить их? Бедный Уильям. Маргарет теперь даже жалела мужа. В конце концов, что мог сделать любой мужчина, попав в лапы столь решительной и безнравственной женщины? Джоан Дойл совратила и обманула его так же коварно, как до этого обманула саму Маргарет. В это мгновение Маргарет ненавидела Джоан Дойл так, как не смогла бы ненавидеть никого и никогда за всю свою жизнь.

Теперь-то она видела все. Уильям, каким бы умным он ни был, до сих пор не понимал, что его предали. У жены Дойла наверняка находились для всего объяснения. И возможно, как раз в этот момент он занимается с ней любовью, бедный дурачок.

Именно тогда Маргарет поняла, что убьет эту женщину.

Макгоуэн стоял с Уолшем и Дойлом перед входом в толсел, когда это началось. Накануне Уолш отправил сына домой, а Дойл этим утром приехал из Уотерфорда. Они как раз заговорили о ситуации в политике, когда поднялся шум.

Все произошло слишком быстро. Именно это больше всего потрясло его. Не успели затихнуть первые крики у ворот, к которым подошла какая-то группа людей, как раздался звон металла и стук конских копыт, и едва трое мужчин нырнули в двери толсела, мимо здания в ту же секунду пронеслась огромная кавалькада всадников, по трое в ряд; их было так много, что это заняло несколько минут, и за ними проследовали три колонны обычной и тяжеловооруженной пехоты. Макгоуэн насчитал больше тысячи человек. В центре, в сопровождении многих десятков всадников в кольчугах, скакал молодой лорд Томас – не в кольчуге, а в великолепной зеленой с золотом шелковой котте и шляпе с плюмажем. Вид у него был беспечный, словно он отправлялся на пикник. Но Фицджеральды всегда так держались, с их-то высокомерием.

Возможно, лорд Томас и был высокомерен, однако он был также и весьма расчетлив. Промчавшись через весь город и по мосту ко дворцу, где собирался королевский совет, Шелковый Томас преспокойно протянул членам совета церемониальный меч, переданный его отцу в знак назначения его лордом-наместником короля, и заявил об отказе в преданности королю Генриху. Жест был вполне средневековым: вельможа забирал назад клятву верности, данную сюзерену.

Таким образом, не только король Англии терял своего вассала, но и Фицджеральды теперь вольны были заявить о своей верности другому королю, например императору Священной Римской империи или даже папе римскому. Ничего подобного не случалось с тех самых пор, когда почти пятьдесят лет назад дед лорда Томаса короновал юного Ламберта Симнела и послал армию в Англию.

Понадобился всего час, чтобы об этом узнал весь Дублин.

Остаток дня Макгоуэн провел с Уолшем и Дойлом. Несмотря на свою осведомленность, оба они явно были застигнуты врасплох неожиданной эскападой Шелкового Томаса и выглядели потрясенными. Видеть их рядом было довольно забавно. Седовласый юрист с благородной внешностью и смуглый властный купец; один связан с Фицджеральдами, другой – с Батлерами, оба противники в политике, да еще к тому же Дойл только что забрал лучшую землю Уолша. Что до дел Уолша с женой Дойла, Макгоуэн до сих пор не был уверен, знает ли Дойл об этом хоть что-то. Но сколько бы ни нашлось причин к их ссоре за последние годы, они по-прежнему были так же почтительны и даже сердечны друг с другом. Так продолжалось до сегодняшнего дня, когда Шелковый Томас, которого они едва знали, спровоцировал кризис настолько серьезный, что это вполне могло привести к гражданской войне. Будут они теперь вместе или встанут на разные стороны? Наверное, та же самая мысль заставила Дойла вздохнуть, когда они расставались:

– Один Бог знает, что теперь с нами будет.

Но самым удивительным в два последующих месяца было то, что как будто почти ничего и не происходило. Шелковый Томас, заявив о своем решении, не задержался в Дублине. Сначала он вместе со своим войском отправился на другую сторону реки, а потом разослал вооруженные отряды по всему Пейлу. Через десять дней ему доложили, что никто не оказал сопротивления. В округе было спокойно.

Но не в Дублине.

– Понять не могу, почему Фицджеральд это допустил, – признался Дойл Макгоуэну. – Может быть, просто решил, что мы не посмеем.

Но пока отряды Фицджеральда занимались предместьями, отцы города тихонько заперли все ворота Дублина.

– Это некая игра, – решил Дойл, – но нам в ней лучше поставить на короля Англии.

Были ли они правы? Довольно скоро стало известно, что граф Килдэр жив. Его не казнили, хотя, как только король Генрих услышал о бунте, он тут же приказал бросить графа в Тауэр. Макгоуэн подозревал, что граф мог и одобрять действия сына. Сам Килдэр все равно находился при смерти, а вот король Генрих был основательно напуган. Его придворные чиновники просто отрицали, что в Ирландии что-то происходит. Что касается Канонира, который вроде должен был отправиться на остров с войском и артиллерией, так он не выказывал ни малейшего желания занимать этот пост. А в Ирландию тем временем прибыл испанский посланник, привезший лорду Томасу немалые запасы пороха и пуль, и сообщил, что за ним могут прийти испанские войска. Да, новости были по-настоящему пугающими. Если сначала все считали выходку лорда Томаса в Дублине всего лишь блефом, обычным бузотерством Фицджеральдов, затеянным с целью заставить короля Генриха вернуть им прежнее положение, то новости из Испании освещали эту историю уже в совершенно ином свете.

– С помощью испанцев, – говорил молодой лорд Томас своим друзьям, – я могу силой отобрать Ирландию у короля Генриха.

А уже вскоре он издал ошеломляющий манифест: «Англичан более не желают видеть в Ирландии. Они должны уехать». Но кого считать англичанами?

– Те, кто родился не здесь! – заявил Фицджеральд.

А значит, все слуги короля Генриха.

С этим все могли согласиться. Архиепископ Дублинский Ален и прочие королевские служащие поспешили запереться в Дублинском замке. А Шелковый Томас сделал красивый жест и отказался от молодой жены-англичанки, отослав ее обратно в Англию.

И если очень многие сначала просто симпатизировали лорду Томасу, то в течение лета их чувства только укрепились благодаря событиям в Англии. Весь христианский мир знал, что король Генрих отлучен от Церкви. Испания поговаривала о вторжении, даже весьма циничный французский король считал Генриха дураком. Но теперь, летом 1534 года, Генрих Тюдор пошел еще дальше. Храбрецы вроде Томаса Мора отказывались поддержать его желание сделать себя, в сущности, папой английским, а когда и английский орден бродячих монахов также отказался поддерживать Генриха, он начал бросать их в тюрьмы. Святые монахи всегда были самыми почитаемыми людьми в Ирландии – и в Пейле, и за его пределами. Это было уже чересчур. И неудивительно, что после такого Шелковый Томас заявил ирландскому народу, что его бунт был предпринят также и ради защиты истинной Церкви. С этим сообщением были отправлены посланцы к императору Габсбургу и к папе римскому.

– Мои предки пришли в Ирландию, чтобы защитить истинную веру на службе английскому королю, – заявил Фицджеральд. – Но теперь мы должны сражаться против короля Англии, чтобы сохранить ее.

В конце июля архиепископ Ален вздумал бежать и попытался сесть на корабль, уходивший из Ирландии. Но кто-то из людей Фицджеральда его заметил, случилась перестрелка, и архиепископа убили. Однако никого это не потрясло. Архиепископ был всего лишь слугой короля, надевшим епископскую митру. А вот бродячие монахи были святыми людьми.

Когда наступил август, Макгоуэну начало казаться, что Шелковому Томасу все может сойти с рук. В городе царило странное настроение. Ворота были заперты по приказу городского совета, но, поскольку сам Фицджеральд находился в Мейнуте, а его отряды рассеялись по всем окрестностям, двери в стенах рядом с воротами оставались открытыми, чтобы люди могли входить и выходить, и жизнь шла почти как обычно. Макгоуэн как раз собрался навестить Тайди в его доме-башне, когда случайно встретился на улице с олдерменом Дойлом. Он остановился, чтобы поговорить, и выразил свое мнение на тот счет, что Дублину вскоре придется приветствовать лорда Томаса с его испанской армией в качестве нового правителя. Но Дойл покачал головой:

– Испанцы могут пообещать армию, но она никогда здесь не появится. Император рад возможности напугать Генриха Тюдора, но открытая война с Англией обошлась бы ему слишком дорого. Лорду Томасу придется справляться в одиночку. И его положение ослабляется также тем, что Батлеры уже воспользовались случаем и стараются добиться расположения Генриха. Возможно, Фицджеральд и сильнее Батлеров, но они вполне могут подкопаться под него.

– Но у короля Генриха и своих трудностей достаточно, – напомнил Макгоуэн. – Похоже, он не может себе позволить сейчас разбираться с лордом Томасом. Во всяком случае, до сих пор он ничего не предпринял.

– На это нужно время, – ответил Дойл. – Но в конце концов Генрих его раздавит. В этом я не сомневаюсь. Он будет сражаться, и он никогда не отступит. И тому есть две причины. Первая – лорд Томас выставил его дураком в глазах всего мира. А Генрих более чем тщеславен. И не успокоится до тех пор, пока не уничтожит лорда Томаса. Вторая причина лежит глубже. Генрих Тюдор сейчас столкнулся с такими же трудностями, с какими столкнулся Генрих Плантагенет почти четыре века назад, когда Стронгбоу пришел в Ирландию. Один из вассалов короля угрожает создать собственное королевство совсем рядом, через пролив. Хуже того, это могло бы стать поддержкой для тех, кто желает противостоять Генриху, вроде Франции или Испании. Нет, он не может этого допустить.

Ева понимала, что Шелковый Томас дал ее мужу новый интерес к жизни. В последние год-два Шон О’Бирн слегка сдал. Но как только начался бунт, он словно помолодел на десять лет. Стал почти мальчишкой. Возможность действовать, сражаться, волнение и даже опасность – все это было частью его натуры, как полагала Ева, точно так же, как частью ее натуры была потребность иметь детей. Это было волнение охотника, преследующего добычу. Большинство мужчин были такими, думала она. Ну, по крайней мере, лучшие из них.

Шон О’Бирн был не одинок. События взбудоражили все общины, живущие в горах Уиклоу, и с каждым днем все больше крепла уверенность, что вот-вот произойдут какие-то очень важные перемены. Конечно, какие именно, никто сказать не мог. Правление Фицджеральдов не было таким уж легким. О’Бирны и другие подобные им кланы не надеялись, что им удастся ворваться в Пейл и вышибить Уолшей и прочих сквайров со своих древних земель. Но если английского короля устранят с ирландской сцены, неизбежно родится некая новая свобода. И если Фицджеральды и Уолши до сих пор были английскими ирландцами, то теперь им придется стать просто ирландцами.

Шон с наслаждением принялся за дело. А дел хватало. Он участвовал в нескольких патрулях, которые отправлялись в Южный Пейл, чтобы удостовериться, что там все поддерживают Фицджеральда. Что до самого О’Бирна, то Шон, имея в доме приемного сына из рода Фицджеральдов, стал весьма доверенным лицом, и это доставляло ему огромное удовольствие. Он брал с собой и сыновей, и юного Мориса. Когда они уезжали, Ева слегка нервничала, но, похоже, беды ничто не предвещало. Шон верил, что вскоре они совершат большой налет на земли Батлеров.

– Просто для того, чтобы заставить их помалкивать, – бодро объяснял он.

Ева не знала, что и думать. Неужели Шон возьмет с собой ее мальчиков?

Ее мальчиков… Нет, Шеймуса она мальчиком уже не считала. Шеймус был женатым человеком, имел собственных детей. Он расширил дом, в котором жили Бреннаны, обзавелся стадом в половину отцовского. А вот Финтан и Морис все еще были ее мальчиками.

Бывает иногда, что ребенок в первые годы жизни похож на одного из родителей, а потом становится похож на другого. Но только не Финтан. Он по-прежнему так походил на Еву, что это было даже странно.

– Ты не могла хотя бы из уважения позволить ему в чем-нибудь походить на меня? – как-то раз пошутил Шон. – А то он уж очень твой.

– Он похож на тебя. Он прекрасно управляется с животными, – ответила Ева. – Точно, как ты.

– Но и ты это умеешь, – со смехом напомнил ей муж.

Волосы Финтана были все такими же светлыми, как в детстве, его широкое лицо все с такой же легкостью расплывалось в невинной улыбке. Он был таким же милым. И Морис был таким же, красивым и задумчивым, и его прекрасные глаза иногда казались отстраненными и печальными.

– Поэтический дух, – сказал бы отец Донал.

Иногда Ева чувствовала себя почти виноватой и даже пугалась того, что любила Мориса так же сильно, как собственного сына, но стоило ей заглянуть в голубые глаза Финтана, как ее сердце сразу же охватывала теплая волна нежности, и она вспоминала, что, как бы ни был ей дорог Морис, все равно Финтан – ее собственная кровь и плоть, это ему она подарила жизнь и именно он ее настоящее дитя.

Когда она наблюдала за обоими мальчиками, то невольно улыбалась. Они уже становились мужчинами: были переполнены энергией, очень гордились собой, хотя и оставались еще по-юношески застенчивыми. Ева смотрела, как они гуляют вместе, о чем-то оживленно разговаривая и смеясь: худощавый и темноволосый Морис и белокурый Финтан, чуть пониже его ростом, плотный, похожий на молодого бычка. Вечерами Морис иногда играл на арфе, муж Евы присоединялся к нему со своей скрипкой, а Финтан, обладавший приятным голосом, начинал петь. Это были прекрасные мгновения.

Патрулирование в начале августа было обычной формальностью. Предыдущие патрули объезжали земли в тех местах, где могли начаться какие-то неприятности, а теперь было решено направиться только туда, где жили сторонники Фицджеральда. Лорд Томас захотел услышать новые клятвы верности, и Шону О’Бирну достались довольно большие территории для дозора. Ева восприняла эту новость спокойно. Никаких поводов для беспокойства не было. В патруль отправлялись все мужчины: Шеймус пришел из своего дома, Шон, Морис и Финтан уже ждали его. И когда они собрались выезжать, Ева вдруг окликнула мужа:

– Ты что, забираешь у меня всех мужчин? – И кокетливо посмотрела на него. – Мне придется остаться в доме совсем одной?

Взглянув на нее, Шон, видимо, понял, что она чувствовала. И решил проявить доброту:

– Кого ты хочешь оставить?

– Финтана, – ответила Ева после мгновенного колебания, и тут же пожалела об этом, увидев, как вытянулось лицо сына.

– Но, отец… – начал было он.

– Не спорь! – перебил его Шон. – Останешься с матерью.

Наверное, меня следует порицать, подумала Ева, но она не могла передумать, хотя ее сердце и ныло за сына, подошедшего к ней с вымученной улыбкой. Когда остальные уехали, Ева обняла Финтана:

– Спасибо, что остался со мной.

Маргарет Уолш уже стояла на пороге дома вместе с мужем, когда подъехал патруль. В нем была дюжина всадников. Поместье Уолша было третьим, которое навестили О’Бирн и его люди.

Так, значит, это и есть тот самый Шон О’Бирн, перед которым не могла устоять ни одна женщина, подумала Маргарет. Она присмотрелась к нему. Он был смугл и определенно красив. Это Маргарет заметила сразу. В его темных волосах уже проблескивала седина, но тело было по-юношески подтянутым и стройным. Маргарет сразу отметила его самовлюбленность, но это не оттолкнуло ее, хотя она и не собиралась поддаваться его чарам. Шон с холодной учтивостью поздоровался с Уолшем.

На приглашение Уильяма всем зайти в дом и подкрепиться Шон ответил, что зайдет только он сам и двое его людей для короткого разговора. Когда Уолш, без лишней суеты, впустил их в дом и пригласил к большому дубовому столу в зале, Шон О’Бирн, держась подчеркнуто официально, положил на стол небольшую книгу Евангелий на латыни и попросил Уильяма опустить на нее руку.

– Вы хотите, чтобы я принес клятву? – спросил Уолш.

– Да, – спокойно ответил О’Бирн.

– И какой именно клятвы вы от меня ждете? – уточнил Уолш.

– Клятвы верности лорду Томасу.

– Верности? – Лицо Уолша помрачнело. – Едва ли, – произнес он с чувством, выпрямляясь во весь рост, – лорд Томас хотел принудить меня к такой клятве, если я и так по своей воле все эти годы был предан его отцу. – Он посмотрел на О’Бирна с мягким упреком. – Вы оскорбляете меня, – с достоинством добавил он.

– Это не принуждение.

– Но вы явились сюда с вооруженными людьми.

– Я скажу лорду Томасу, что вы добровольно дали клятву, – ровным голосом сказал О’Бирн, – если вас это удовлетворит.

Но это явно не удовлетворило Уолша, потому что выглядел он очень недовольным. Подойдя к двери, он попросил жену немедленно позвать всех в дом и стоял в дверях, пока все не собрались. А потом, бросив на О’Бирна яростный взгляд, он быстро подошел к столу, положил руку на Евангелие и громко произнес:

– Я клянусь на святом Евангелии в той же любви, уважении и преданности лорду Томасу Фицджеральду, которые я всегда испытывал и продолжаю испытывать к его отцу графу Килдэру. – Он взял Евангелие и решительно протянул его О’Бирну. – Я поклялся, следуя лишь своему сердцу, и никто меня к этому не принуждал. И все же я рад, что дал эту клятву. А теперь, – холодно добавил он, – позвольте откланяться. – И он коротким кивком дал понять, что гостям пора уходить.

– Этого недостаточно, – сказал Шон О’Бирн.

– Недостаточно?

Уильям Уолш не часто выходил из себя, но на этот раз он разъярился не на шутку. Спутники О’Бирна выглядели смущенными.

– Вы явились, чтобы оскорбить меня?! – воскликнул Уолш. – Я дал клятву. И ничего добавлять не стану. Если лорд Томас сомневается в моей верности, чего просто не может быть, то пусть сам придет сюда и скажет мне это в лицо. А я все сказал. – И он решительно направился к двери.

Но О’Бирн преградил ему дорогу.

– Вы должны принести клятву верности не только лорду Томасу, – без всякого выражения произнес он, – но также его святейшеству и императору Священной Римской империи Карлу Испанскому.

Эта триада была подобрана весьма тщательно. Стоило произнести такую клятву, и пути назад к королю Англии уже не было. А поскольку для Генриха VIII она означала, что человек поклялся в предательстве, за этим неминуемо следовали виселица, дыба и четвертование. И для тех, кто понимал все эти последствия, такая клятва была устрашающей в своей необратимости.

Но Уолш уже так разгорячился, что почти не слушал.

– Я ни в чем больше клясться не стану! – закричал он. – Пусть лорд Томас приходит сюда хоть с тысячей солдат и пусть прикажет отрубить мне голову, если сомневается во мне! Но тебе, О’Бирн, я не позволю обращаться со мной как с каким-то злодеем! – Он презрительно посмотрел на человека с гор Уиклоу, наливаясь кровью. – Тебе я ни в чем не клялся. Так что убирайся из моего дома! – в бешенстве закричал он.

Но Шон О’Бирн не тронулся с места. И достал из ножен меч.

– Я убивал людей и получше тебя, Уолш, – угрожающе сказал он, – и дома сжигал побольше твоего, – добавил он, бросив взгляд на Маргарет. – Так что, – мягко закончил он, – у тебя пока есть выбор.

Все замерли. Уолш не трогался с места. Маргарет с тревогой смотрела на него. Никто не произносил ни слова.

– Я делаю это, – наконец с отвращением произнес Уолш, – под угрозой оружия. Вы все свидетели того, – он окинул взглядом всех, стоявших вокруг, – как обращается со мной этот человек.

Сразу после этого О’Бирн снова подошел к столу и продиктовал слова клятвы, а Уолш, гордо выпрямив спину и надев на лицо презрительное выражение, повторил их тусклым голосом, положив ладонь на Евангелие. После этого патруль уехал. Но лишь когда всадники скрылись из вида, Уолш заговорил:

– Я рад, что Ричард сегодня в Дублине. Надеюсь, ему не придется давать такую же клятву.

– Я боялась, что ты не станешь этого делать, – призналась Маргарет.

– Я пытался, – ответил ей муж. – Клятва верности лорду Томасу, как и его отцу, вполне безобидна, ее я дал добровольно. Но я уже слышал об этих их новых клятвах и знаю, как это опасно. Самое ужасное, что в ней упоминается император. А это означает явную государственную измену. – Уолш покачал головой. – Если меня никто от нее не освободит, мне придется заявить, что клятву из меня вырвали угрозами, чему есть свидетели. Поэтому я и попросил всех войти в дом. Это, конечно, не слишком надежная защита, но если для лорда Томаса дела повернутся в дурную сторону, это может спасти мою голову.

Маргарет с восхищением посмотрела на мужа:

– А я и не поняла, для чего все это. Ты поступил очень разумно.

– Не забывай, – с улыбкой ответил Уолш, – я ведь адвокат.

– Но ты действительно думаешь, что лорд Томас проиграет? – спросила Маргарет.

– Одно дело, когда Фицджеральды бодаются с Батлерами, – сказал он. – Но когда они объявляют войну королю Англии – это уже совсем другое. Скоро мы увидим, как все повернется.

Той же ночью Маргарет сначала приснился Шон О’Бирн с мечом в руке, угрожавший ее мужу, а потом возлюбленный погибший брат – такой, каким она представляла его в своем воображении, он тоже сжимал в руке меч, как в тот день, когда отправлялся на битву с английским королем Тюдором. После этого Маргарет проснулась и долго не могла заснуть.

Если сначала Тайди надеялся, что новый дом-башня принесет мир и гармонию в его семью, то уже к августу он решил, что это была самая большая ошибка в его жизни.

В начале августа Шелковый Томас вернулся в Дублин и нашел ворота запертыми. Он тут же потребовал, чтобы его впустили. Но мэр города и олдермены отказали ему. Тогда лорд Томас пригрозил атакой, но их это не испугало. И Шелковый Томас был вынужден остаться снаружи городских стен.

Осада Дублина, которая последовала за этим, была беспорядочной и бестолковой. У Фицджеральда не хватало сил на то, чтобы взять стены штурмом. И если даже он мог прервать снабжение города, городской совет предвидел это и заранее подготовил достаточный запас провизии, которого хватило бы на несколько месяцев. Молодой лорд Томас мог лишь время от времени демонстрировать свою силу в надежде напугать дублинцев и заставить их передумать. Именно этим он и занимался одним августовским утром, когда олдермен Дойл пришел проверить защиту западных ворот.

Указания стражам ворот давались самые простые. Сами ворота были заперты на двойные засовы. Стражам не разрешалось дразнить Фицджеральда и его солдат и вступать с ними в перепалку, но в случае атаки они должны были начать стрелять с укреплений из луков и аркебуз. Перед самым приходом Дойла Тайди увидел в окно своей башни, как лорд Томас и около сотни всадников приближаются к воротам, и поспешил спуститься, чтобы предупредить караульных. У ворот он оказался одновременно с олдерменом, лорд Томас к тому времени тоже подошел к стене с другой стороны. Тайди услышал, как он отчетливо прокричал, что, если его не впустят в город, он будет вынужден подкатить к стенам пушки.

– Даже при всех боеприпасах, которыми его снабдили испанцы, – спокойно сказал Дойл людям, стоявшим вокруг него, – я точно знаю, что пороха и снарядов у него недостаточно для того, чтобы взять город. Это лишь пустые угрозы.

По всему выходило, что это действительно так. И вдруг все услышали женский голос. Он раздавался из верхнего окна башни.

– Это что, сам лорд Томас? – крикнула женщина.

На секунду повисла гнетущая тишина, потом послышался топот копыт. Солдаты Фицджеральда, наверное, решили, что в него кто-то целится. Но Тайди знал, кто это. И застыл на месте. Это был голос Сесили. Однако через мгновение, к его изумлению, аристократ ответил сам:

– Да, это так.

А правда ли, снова закричала Сесили, что он готов защищать Святую Церковь от еретика Генриха? Да, правда. И он не отвергает мессу? Разумеется, нет. Тайди вдруг показалось, что в голосе Фицджеральда сквозит сдержанное веселье. Не та ли это женщина, спросил лорд Томас, которая прокляла короля Генриха на последнем празднике Тела Христова. Да, это она, ответила Сесили, и она проклянет и лорда Томаса вместе с его дружками, если они отвергают мессу.

– Клянусь, никто из моих друзей в этом не повинен! – крикнул лорд Томас.

А почему его не пускают в Дублин, вежливо спросил он. Его что, не хотят видеть?

– Вас все будут рады видеть, кроме нескольких еретиков-олдерменов, – прокричала в ответ Сесили. – А им следует преподать урок!

До этого момента Тайди был настолько ошеломлен, что не мог двинуться с места. Конечно, он понимал чувства Сесили. Когда начались все эти события, жена уже говорила ему о том, что она думает об отлучении от Церкви короля Англии. Но он умолял ее держать свои мысли при себе, и хотя в последнее время Сесили стала довольно угрюмой, ему и в голову не приходило, что она способна на такой дикий поступок. Он посмотрел на Дойла, своего главного покровителя, которого только что назвали еретиком. Олдермен был мрачнее тучи.

Тайди побежал к башне и помчался вверх по винтовой лестнице. Задыхаясь, он ворвался в верхнюю комнату, откуда Сесили переговаривалась с лордом Томасом и как раз кричала его солдатам, что их встретит теплый прием, если они разобьют ворота, и оттащил ее от окна. Сесили сопротивлялась, и он ударил жену – один раз, в гневе, и еще раз от страха, потому что боялся, что она опять примется за свое. Удар был такой сильный, что Сесили упала на пол с разбитым в кровь лицом. Но Тайди, не обращая на это внимания, потащил ее вниз по лестнице в комнату первого этажа, где не было окон, выходивших на стену. Там он ее запер и вернулся к воротам, чтобы извиниться перед Дойлом. Но олдермен уже исчез.

После той истории Сесили долго не разговаривала с мужем. Оба понимали, что произошло, и не было никакого смысла возвращаться к этому снова. При детях и подмастерье они держались друг с другом со сдержанной вежливостью, наедине же просто молчали. Если кто-нибудь из них и ожидал от другого извинений, то ожидания оказались тщетными. И со временем лучше не становилось.

Немного позже в том же августе Шелковый Томас решил отправить отряд для налета на фермы Фингала. Для этой цели он выбрал людей с гор Уиклоу во главе с О’Тулами. Когда этим ирландским скотоводам развязали руки и они начали жечь и грабить богатые поместья Фингала, огромный отряд дублинцев, многие из которых имели там собственность, выступил из города и помчался на север на помощь фермерам.

Сесили из окон своей башни видела, как они возвращались. По тому, как они спешили, можно было догадаться, что это бегство, а когда отряд наконец пересек мост, она разглядела, что многие ранены. Через час домой вернулся Тайди с ужасными новостями.

– Восемьдесят человек убито! – Лицо Тайди было бледным, он мрачно взглянул на жену. – Восемьдесят!

Сесили молча смотрела на него. Она понимала, что должна что-то сказать, выразить сочувствие, которое, возможно, сломало бы барьер между ними. Она знала это, но поняла, что не сможет этого сделать.

– Мне не жаль, – сказала она.

Молчание, повисшее между ними после этих слов, своей безнадежностью было похоже на безбрежную ледяную пустыню.

В течение следующих дней город пребывал в потрясении. Почти не было семьи, которая не потеряла бы родственника или друга. Все больше дублинцев начинали спрашивать, что же будет дальше. Неужели войска Фицджеральда примутся убивать людей в Оксмантауне? Или явятся О’Бирны и начнут грабить южные фермы? Дойл и его друзья хотели продолжать сопротивление, но даже некоторые из олдерменов уже подумывали, не разумнее ли как-то договориться с Фицджеральдом?

– Давайте, по крайней мере, начнем переговоры, – предлагали они.

И как только им удалось убедить городской совет, соглашение было достигнуто очень быстро. Лорду Томасу разрешалось войти в город в ответ на обещание не причинять вреда его жителям. Он мог распоряжаться всем, кроме Дублинского замка. Королевские чиновники и часть олдерменов решили укрыться там и дождаться исхода событий. Это было не то, чего хотел лорд Томас, но это было лучше того, что он имел. И сделка состоялась.

– Я отправляюсь в замок с Дойлом. Он забирает туда всю семью. – Было одиннадцать утра, когда Тайди пришел к Сесили с этим известием. – Думаю, нам всем тоже следует пойти с ним, – добавил он. – Нужно поскорее собраться.

– Я останусь здесь, – ответила Сесили.

– А дети?

– Им будет безопаснее со мной. Фицджеральд не станет обижать меня и детей. Это тебе грозит опасность, если он нападет на замок.

– Стены очень толстые. И припасов мы собрали достаточно. Можно продержаться не один год.

Сесили холодно глянула на мужа:

– Ты боишься оскорбить Дойла. А я боюсь оскорбить Бога. Полагаю, в этом и разница между нами.

– Ну, как знаешь, – ответил Тайди.

К полудню он уже покинул дом.

Было дело в религии или она лишь послужила предлогом к окончательному разрыву, которого ей теперь хотелось, Сесили не могла сказать с уверенностью.

Безуспешная осада Дублинского замка продолжалась весь сентябрь. Однако за этот месяц из Англии пришли новости, которые должны были подстегнуть лорда Томаса к более решительным действиям.

Англичане наконец-то пришли. Войска были собраны, пушки привезены в порт, корабль подыскан. Даже сам Канонир там появился. По всему выходило, что англичане действительно решили сражаться.

Стоя на Касл-стрит и глядя на древние серые стены замка, Макгоуэн чувствовал растерянность. День был прекрасным, яркий солнечный свет отражался от замшелых сланцевых крыш и возвращался в синее сентябрьское небо зеленоватыми лучами. В нескольких ярдах от Макгоуэна солдаты Фицджеральда лениво пускали стрелы через стену, иными словами, занимались явно бессмысленным делом. Вряд ли кто-нибудь в замке был настолько глуп, чтобы нарочно подставлять себя под огонь. Но Макгоуэна тревожило совсем не это. Сейчас он думал только о том, как помочь жене олдермена Дойла. Он не хотел оставлять ее в беде.

За прошедшие месяцы ему удалось оказать кое-какие услуги олдермену. Дойл нуждался в новом нанимателе на той земле, которую получил после отказа Уолша, и Макгоуэн подумал о семье Бреннан, которая прежде арендовала землю у Шона О’Бирна, а теперь оказалась в бедственном положении, имея во вторичной аренде крохотный надел.

– Вы всегда все знаете, – с восхищением сказал ему Дойл.

Это польстило Макгоуэну. Переезд Бреннанов завершился как раз вовремя, чтобы они успели собрать урожай, а поскольку в семье теперь было несколько крепких ребятишек, Дойл от этой сделки только выиграл. Правда, сам Макгоуэн с комиссионными не так преуспел.

Осада Дублинского замка велась ни шатко ни валко. Вялые попытки проникнуть за его стены уже стали привычной картиной на улице перед ним. Но даже в лучшие дни, когда сюда привозили пушки, осадные лестницы и сгоняли множество солдат, сделать ничего не удалось. Потому что внушительную громаду замка было не так-то легко взять. Его внешняя высокая стена уходила в древнюю заводь Дуб-Линн, теперь почти заполненную илом. Другие стены, хотя и лежали уже внутри города, были слишком высокими и крепкими, и их всегда зорко охраняли с другой стороны. Если бы у Фицджеральда нашлось больше боеприпасов, он, наверное, смог бы разбить ворота или разрушить часть стены, но поскольку пушечных снарядов у него не хватало, то и в своих попытках взять замок он далеко не продвинулся. Да и людей для массовой атаки у него было слишком мало. Почти все свои силы ему пришлось разослать на земли Батлеров, чтобы вынудить тех к подчинению, но они все равно были готовы напасть на него в любой момент, поэтому вооруженные отряды до сих пор оставались там. Что до жителей Дублина, то они подчинялись его приказам, но, когда речь заходила о штурме замка, не слишком спешили, потому что у многих в крепости остались друзья.

Макгоуэн без труда отправлял письма олдермену Дойлу. Он просто привязывал записку к стреле без острия и пускал ее через стену. В записках он спрашивал, нужно ли что-нибудь олдермену. Такая почта между городом и крепостью работала каждый день. Ответы привязывали к камням и бросали вниз со стены у ворот. Накануне и Макгоуэн получил записку. Дойла беспокоили две вещи, писал он. Первое: если англичане на самом деле направляются на остров, не начнет ли лорд Томас действовать более решительно, чтобы сохранить крепость для себя. И второе: его жена плохо себя чувствовала. Дойлу хотелось как-то вывести ее из замка, чтобы Макгоуэн переправил ее в их дом в Долки, где было более безопасно. За получение такого разрешения олдермен готов был немало заплатить. Как раз это и пытался теперь устроить Макгоуэн.

Трудность заключалась в том, что Дойл не первый начал тайные переговоры такого рода. Когда Макгоуэна привели к Шелковому Томасу, он, к своему удивлению, услышал от молодого аристократа очень вежливое предложение:

– Я уже дал довольно много таких разрешений. Вот если олдермен готов заплатить мне пушечными снарядами, которые я столь недальновидно оставил в начале лета в крепости…

Макгоуэн как раз размышлял, что ему делать дальше, когда увидел идущих по улице Уильяма Уолша с женой. Обрадовавшись такой несказанной удаче, он едва дождался, когда они подойдут поближе, и тут же отвел адвоката в сторонку для короткого разговора.

К счастью, Уолш сразу понял, в чем дело. Они с женой приехали в тот день в Дублин, чтобы самим увидеть, как продвигается осада замка. Несмотря на вынужденную клятву, Уолш все-таки оставался сторонником Фицджеральда и теперь, когда вот-вот могли появиться англичане, с тревогой наблюдал за событиями. Если окажется, что Канонир слишком силен для Шелкового Томаса, то никакого вреда не будет в том, если он поможет олдермену Дойлу, подчеркнул Макгоуэн.

– Мне кажется, – осторожно добавил он, – вы были бы рады оказать услугу и госпоже Дойл.

Макгоуэн предположил, что Уолш, как давний сторонник Фицджеральдов, сумеет быстрее договориться с молодым лордом Томасом, чем он сам. Адвокат с готовностью согласился помочь.

– И в самом деле, надо пойти и узнать, станет ли он говорить со мной, – решил Уолш. – Прямо сейчас.

И, попросив Макгоуэна позаботиться о его жене, быстро ушел.

Макгоуэн провел с Маргарет Уолш почти час. Солдаты прекратили пускать стрелы через стены, и можно было, не опасаясь, прогуляться по улице вдоль замка. На ходу они обсуждали то, что было сейчас на устах у всех, а потом Маргарет подробно рассказала, как Шон О’Бирн заставил ее мужа дать клятву. По ее словам, Макгоуэн понял, что она разделяет опасения мужа.

– Мы всегда были преданы Килдэру, – заметила она, – но давать такую глупую клятву – это уж слишком.

Когда она спросила, по какой надобности так срочно отлучился ее муж, Макгоуэн замялся. Он не знал в точности, как Маргарет относится к Дойлам и насколько она осведомлена о делах ее мужа с Джоан. Поэтому он лишь уклончиво сказал:

– Уолш любезно согласился оказать мне услугу, чтобы помочь одним людям там. – Он показал на замок. – Но вам лучше спросить у него.

Маргарет казалась задумчивой, хотя ответ ее, видимо, вполне удовлетворил. Немного помолчав, она вдруг весело посмотрела на Макгоуэна:

– Надеюсь, вы говорите об олдермене Дойле. Знаете, мужу он очень нравится, а его жена – моя хорошая приятельница.

– Вот как?

Макгоуэна не часто удавалось обмануть, но на этот раз удалось. После такого признания его молчание выглядело бы по меньшей мере странно, поэтому он вкратце рассказал Маргарет, в чем суть дела. Она как будто даже обрадовалась.

Вскоре после полудня вернулся Уолш, вид у него был довольный.

– Я рассказал вашей жене, чем вы занимались, – быстро сказал Макгоуэн. – Так что можете говорить открыто.

– А-а… – Не смутился ли Уолш на мгновение? Но если и так, то сразу взял себя в руки. – Я сумел его убедить, – с улыбкой сообщил он.

– Как вам это удалось? – с нескрываемым восхищением спросил Макгоуэн.

– Недаром мой муж – адвокат, – сказала Маргарет, нежно беря Уолша под руку. – И когда она сможет выйти из замка? – спросила она.

– Завтра вечером, в сумерках. Не раньше. Вы должны незаметно вывести ее из города через восточные ворота, – сказал Уолш Макгоуэну.

После этого адвокат с женой отправились в свое поместье, а Макгоуэн, отослав олдермену записку с подробным отчетом, спокойно вернулся домой, уверенный, что само Провидение послало ему этого уважаемого адвоката именно в ту минуту, когда он так нуждался в помощи.

Но если все так замечательно складывалось, он никак не мог понять, почему в тот же вечер, когда он подумал о госпоже Дойл, его вдруг охватило странное беспокойство. Он и сам не смог бы объяснить, что ему не нравилось. Просто чутье. Ощущение смутной тревоги. Времена-то опасные.

Ладно, сказал он себе, пусть это опасно, но он должен проводить ее в Долки, потому что дал слово Дойлу, а Дойл не просто его друг, но и очень могущественный человек. Однако дополнительные меры предосторожности Макгоуэн для верности все же принял.

На рассвете следующего дня, оставив спящему мужу записку о том, что она уехала в Дублин и вернется днем, Маргарет Уолш вышла из дому. Но она лишь отъехала на небольшое расстояние и сразу развернула лошадь, чтобы вместо города направиться на юг, к горам Уиклоу.

Возможно, угроза появления Канонира и английского войска и тревожила жителей Дублина, но для Евы О’Бирн это едва ли имело какое-то значение. Тех, кто жил в горах, подчиняясь неторопливому, мерному движению стада, уходящего вверх по склонам в тихие укромные уголки, мало интересовала смена правящих кланов и их бесконечная борьба за власть, разве что в тех случаях, когда из-за этого в их отдаленных краях совершались набеги и угоняли скот. Так или иначе, но Еве казалось, что, сколько бы ни менялось правительство Пейла, исконная основа ирландской жизни всегда останется прежней.