Вне правил Гришэм Джон

1

Отбор присяжных для суда над Тадео Запатой начинается в понедельник. Это будет настоящий цирк — пресса уже дрожит от нетерпения, а здание суда гудит от волнения. Видео, размещенное на «Ютубе», о том, как Тадео расправляется с рефери Шоном Кингом, уже набрало более шестидесяти миллионов просмотров. Наш бесстрашный канал «Экшн ньюс» постоянно прокручивает его в утренних и вечерних новостях. Одно и то же видео, одни и те же сетования, одно и то же недоумение, как такое вообще возможно. Впечатление такое, что все уже давно определились с вердиктом, и он явно не в пользу моего клиента. Я трижды просил суд перенести слушания в другой город, но все три ходатайства были моментально отклонены. На понедельник вызвано две сотни кандидатов в присяжные, и будет интересно посмотреть, сколько из них заявят, что ничего не знают об этом деле.

Но сегодня только пятница, около полуночи, и я лежу голый под простыней рядом с миссис Наоми Тэррант. Она спит, отрешившись от всего земного, дышит глубоко и ровно. Наш второй заход начался около десяти после пиццы и пива и, хотя длился менее получаса, был потрясающим и отнял все силы. Мы оба признались, что в последнее время вели сдержанный образ жизни и теперь с удовольствием наверстываем упущенное. Я не знаю, как наши отношения будут развиваться дальше, поскольку после разрушительной связи с Джудит теперь дую на воду, но сейчас я обожаю эту женщину и хочу видеться с ней как можно чаще, причем не важно, будет секс или нет.

Мне жаль, что я не могу спать так же, как она. Она совершенно расслабилась и отключилась, а я лежу с широко открытыми глазами, не испытывая никакого возбуждения — хотя тут удивляться нечему, — и думаю о самых разных вещах, не имеющих отношения к сексу. О судебных слушаниях в понедельник; о Свэнгере с его сказками о Джилиане Кемп; о залитых кровью телах Крепыша и Стилета, завернутых в ковер и выброшенных на свалку — не исключено, что Мигелем Запатой и его бандой наркоторговцев. Я думаю о детективе Риардоне и невольно содрогаюсь при мысли, что он или кто-то другой в полицейском департаменте заподозрят мою связь с убийством подручных Линка. Интересно, оставит ли Линк меня в покое, поняв, что стоит мне щелкнуть пальцами, как его люди отправятся на тот свет.

Чувствуя, что проблем наваливается слишком много, я решаю потихоньку вылезти из постели и поискать чего-нибудь выпить, но потом вспоминаю, что Наоми не держит дома спиртного. Она мало пьет, разборчива в еде и занимается йогой четыре раза в неделю, чтобы держать себя в отличной форме. Мне не хочется ее будить, и я лежу не шевелясь и смотрю на ее спину, на чудесную гладкую кожу, на нежную линию лопаток и самые восхитительные ягодицы, которые мне только доводилось видеть. Ей тридцать три года, она недавно развелась с мерзким типом, на которого потратила семь лет жизни, детей у нее нет, и, судя по всему, это ее не особенно тревожит. О прошлом она старается не рассказывать, но я знаю, что страданий в нем хватало. Ее первой любовью был сокурсник, которого насмерть сбил пьяный водитель за месяц до свадьбы. Она говорила, что никогда не сможет полюбить другого мужчину так же сильно, и в глазах у нее стояли слезы.

Но я и не ищу любви.

Я не могу выкинуть из головы мысли о Джилиане Кемп. Она была такой же красивой, как и женщина, лежащая рядом со мной, и есть шанс, что она по-прежнему жива, но жизнь ее чудовищна. Арч Свэнгер, конечно, псих, возможно, социопат и скорее соврет, чем скажет правду о чем бы то ни было. Но насчет Хизер Феррис, двадцатилетней жительницы городка Ламонт, штат Миссури, все подтвердилось. Она работала в ночную смену в круглосуточном магазине и пропала, причем никаких зацепок так и не нашли. До сих пор там с собаками прочесывают леса, предлагают награду, но все безрезультатно. Откуда Свэнгер мог про нее узнать? Не исключено, что он случайно прочел самые первые сообщения о ее исчезновении, но это маловероятно. Вернувшись домой, я сразу вошел в Интернет, нашел статью и просмотрел все сообщения о девушке в местной газете. Ламонт расположен в пятистах милях от нашего города, и Хизер — просто еще одна пропавшая девушка из маленького городка. Федеральные СМИ ничего о ней не написали.

А что, если Свэнгер не врет? И Джилиана Кемп вместе с Хизер Феррис действительно входят в группу девушек, которых похитила банда секс-торговцев и заставляет не только работать стриптизершами, проститутками, но и рожать? Сам факт, что мне это известно, или, во всяком случае, что я это подозреваю, заставляет меня чувствовать себя сообщником. Я не являюсь адвокатом Свэнгера и заявил об этом более чем определенно. Я помню, какой прилив адреналина ощутил, сжимая в руке пистолет и желая положить конец его жалкой жизни. Никакие этические соображения не заставят меня хранить молчание и соблюдать конфиденциальность по отношению к этому мерзавцу. Но даже если бы было иначе, я, наверное, решился бы их нарушить ради спасения хоть кого-то из девушек.

Я уже давно перестал переживать по поводу этики. Враги в моем мире беспощадны и не имеют жалости. Стоит мне дать слабину, и со мной тут же разделаются.

Уже час ночи, а сна нет ни в одном глазу. Наоми переворачивается и пододвигает ко мне ногу. Я нежно провожу рукой по ее бедру — удивительно, какой гладкой может быть кожа! — и она реагирует тихим возгласом, как будто где-то в глубинах сна ей понравилось мое прикосновение. Я замираю и закрываю глаза.

Моя последняя мысль — о Джилиане Кемп, живущей в кошмаре рабства.

2

Почти всю субботу мы с Напарником проводим в подвальном помещении конторы двух Гарри, изучая анкеты кандидатов в присяжные и объемные отчеты, сведенные воедино Клиффом, консультантом по жюри присяжных, который за свои услуги выставил мне счет в тридцать тысяч долларов. Пока расходы на защиту Тадео составляют почти семьдесят тысяч долларов, и все это из моего кармана, и сумма, конечно, будет расти и дальше. Мы с Тадео, понятно, не обсуждали вопросы гонорара, поскольку это пустая трата времени. Денег у него нет, а Мигель, как и остальные члены банды, не считают нужным об этом задумываться. Они уверены, что, несмотря на скоротечность карьеры Тадео, я сумел достаточно на нем заработать. К тому же я не исключаю, что, по их мнению, устранение Крепыша и Стилета стоит немало. Око за око. Так что мы в расчете.

Клифф придерживается мнения, что защита Тадео Запаты — дело непростое. Он со своей фирмой проделал обычную работу: 1) опросил тысячу зарегистрированных избирателей в этом административном округе, задав им гипотетические вопросы; 2) быстро собрал данные на всех двухсот потенциальных присяжных заседателей; 3) изучил все сообщения в СМИ об инциденте с избиением Шона Кинга. Тридцать один процент опрошенных знают об этом случае, и подавляющее большинство из них за то, чтобы признать Тадео виновным. Восемнадцать процентов смотрели видео. Обычно процент людей, которым известно о предстоящем деле об убийстве, даже если оно сенсационное, не превышает десяти.

В отличие от других консультантов, Клифф славится прямотой суждений, за что я его и ценю. Его выводы сводятся к следующему: шансы на оправдание Тадео Запаты призрачны. Шансы на признание его виновным велики. Лучший вариант — сделка с признанием вины в наименее тяжком из вменяемых преступлений, чтобы избежать суда.

Прочитав отчет, я тут же ему звоню:

— Послушай, Клифф, я плачу тебе такую кучу денег, а за это получаю совет сдаться?

За словом в карман он никогда не лез и тут же отвечает:

— Вообще-то я бы так и сделал не раздумывая. Твой клиент по уши в дерьме, и жюри впаяет ему по полной.

В понедельник Клифф будет находиться в зале суда — наблюдать за происходящим и делать пометки. При всей моей любви к камерам и всеобщему вниманию, на этот раз я бы с удовольствием обошелся без них.

3

В четыре часа мы с Напарником отправляемся в университет в моем новеньком, доведенном до ума фургоне «форд». В нем есть все, что только может быть в шикарном мобильном офисе. По просьбе Напарника я согласился поменять цвет кузова с вызывающе черного на мягкий бронзовый. С двух сторон небольшими печатными буквами выведена надпись «Подрядчики Смит» — еще одна деталь, на которой настаивал Напарник. Он убежден, что теперь нам станет легче сливаться с потоком, а выследить нас будет сложнее — и полиции, и Линку, и моим клиентам, и всем другим плохим парням, которым это взбредет в голову.

Он высаживает меня перед университетским аквацентром и едет искать место на стоянке. Я захожу внутрь, слышу разносящиеся эхом голоса, нахожу бассейн и посылаю эсэмэску Моссу Коргану. Толпы маленьких худеньких детишек азартно соревнуются в плавании. Трибуны наполовину заполнены активно болеющими родителями. Сейчас идет заплыв брассом, и на восьми дорожках пятидесятиметрового бассейна, поднимая фонтаны брызг, торопятся к финишу маленькие девочки.

Мосс отвечает: «Правая сторона, третий сектор, верхний ряд». Я поднимаю глаза, но никого не вижу, хотя уверен, что он за мной наблюдает. На мне кожаная куртка, джинсы и белая с оранжевым бейсболка, длинные волосы убраны под воротник. Бассейн, конечно, необычное для встреч место, и я не думаю, что меня узнают, но на всякий случай лучше подстраховаться. Как раз на прошлой неделе мы с Напарником перекусывали в кафе, когда к нам подошел какой-то придурок и сообщил, что, по его мнению, мой маленький боец должен гнить в тюрьме до конца своей жизни. Я поблагодарил его и попросил оставить нас в покое. Он назвал меня проходимцем. Напарник поднялся с места, и тот исчез.

Я поднимаюсь по ступенькам и чувствую сильный запах хлора. Старчер однажды сказал, что ему нравится плавание, но одна из его матерей ответила, что этот вид спорта слишком опасен из-за химических веществ, которые добавляют в воду. Меня удивляет, что они до сих пор не заставили его ходить в скафандре.

Какое-то время я сижу на трибуне в одиночестве и наблюдаю за заплывом. Родители кричат все громче и громче, и вдруг крик стихает. Дети вылезают из воды, к ним подскакивают мамаши с полотенцами и советами. Девочкам на вид, насколько я могу судить со своего места, лет десять.

С трибуны, расположенной напротив, поднимается Мосс и медленно обходит бассейн. Он взбирается по ступенькам передо мной и наконец садится неподалеку. Всем своим видом он показывает, что ему очень не нравится здесь находиться и он предпочел бы общение с серийным убийцей.

— Надеюсь, это важно, Радд, — говорит он, не глядя на меня.

— И я рад тебя видеть, Мосс. И кто твоя дочь?

Глупый вопрос: вокруг бассейна крутятся не менее тысячи детей.

— Вон она, — отвечает он, кивая в их сторону.

Тоже мне умник, правда, я сам напросился.

— Двенадцать лет, плавает вольным стилем. До следующего заплыва где-то полчаса. Может, перейдем к делу?

— У меня есть предложение по сделке, но оно будет посложнее даже предыдущего.

— Ты уже это говорил. Я собирался повесить трубку, Радд, но ты упомянул Джилиану Кемп. Я слушаю.

— Свэнгер снова на меня вышел. Мы встретились. Он утверждает, что знает, где она, что она выносила и родила ребенка, которого продали работорговцы, а ее держат на героине, заставляя заниматься проституцией.

— Свэнгер законченный лжец.

— Согласен, но кое-что из его слов правда.

— Зачем он с тобой связался?

— Он говорит, ему нужна помощь и, естественно, деньги. Не исключено, что он снова на меня выйдет, и тогда я, возможно, сумею направить полицию по его следу. Этот след может привести к Джилиане Кемп, а может и не привести. Знать заранее невозможно, но у полиции все равно ничего нет.

— Значит, ты опять злоупотребляешь доверием своего клиента.

— Он не мой клиент. Я заявил ему об этом прямо и недвусмысленно. Он может считать меня своим адвокатом, но разбираться в том, что и почему считает Арч Свэнгер, — пустая трата времени.

Раздается громкий звонок, и восемь мальчиков прыгают в воду. Родители тут же начинают подбадривать их криками, как будто те могут услышать. А что можно крикнуть плывущему изо всех сил мальчишке, кроме как «Давай, быстрей!»? Мы смотрим на них, пока они не начинают поворачивать.

— И что ты хочешь от нас? — спрашивает Мосс.

— В понедельник начинается суд над моим бойцом. Я хочу для него лучшей сделки. Он признает вину и получает пять лет, которые отбудет на окружной тюремной ферме. Там мягче режим и есть хороший спортивный зал. Парень сможет поддерживать форму, отсидеть восемнадцать месяцев, выйти по УДО в возрасте, скажем, двадцати четырех лет и все еще иметь шанс продолжить спортивную карьеру. Иначе он отсидит пятнадцать лет и выйдет законченным бандитом, у которого на уме будут только новые преступления.

Мосс закатывает глаза. Он недоверчиво выдыхает, будто все сказанное мной неудачная шутка. И качает головой: я, видно, просто спятил.

Наконец он произносит:

— Мы не можем повлиять на прокурора. И ты это знаешь.

— Мансини был назначен мэром и одобрен городским советом так же, как и ты. Наш исполняющий обязанности начальник полиции был назначен мэром и одобрен городским советом. То же самое относится и к Рою Кемпу, который сейчас в административном отпуске. Неужели мы не можем найти возможность действовать сообща?

— Мансини не станет слушать Вуди. Он его ненавидит.

— Все ненавидят Вуди, и он тоже ненавидит всех. Однако это не помешало ему избираться три срока подряд. Вот как это можно провернуть. Ты меня слушаешь?

Он по-прежнему не смотрит на меня, но голову в мою сторону повернул. Потом снова устремил взгляд на бассейн и скрестил руки на груди, давая понять, что слушает.

— Ладно, Мосс, помоги мне решить это дело. Предположим, я вывожу копов на Свэнгера, а Свэнгер выводит их на Джилиану Кемп. Это где-то в районе Чикаго, кстати. Предположим, они освобождают девушку, и что тогда? Только представь, Мосс. Наш любимый мэр, достопочтенный Вудро Салливан-третий, собирает первую пресс-конференцию. Ты знаешь, как Вуди обожает пресс-конференции. Это будет его минута славы. Вуди в темном костюме, на лице улыбка, позади ряд полицейских, у всех суровые, но радостные лица, потому что девушка спасена. Вуди делает заявление, как будто лично он нашел ее и сотворил настоящее чудо. Через час мы получаем первые снимки счастливого момента воссоединения семьи Кемп, и на них, конечно, Вуди — он обязательно окажется на первом плане, ибо в этом ему нет равных. Потрясающая перспектива!

Мосс представляет картину и немного смягчается. Она встает у него перед глазами. Ему хочется отмахнуться от нее и послать меня к черту, но перспектива уж больно заманчива. Креативность никогда не была его сильной стороной, поэтому он просто произносит:

— Ты сумасшедший, Радд.

Неудивительно, что я тут же стараюсь развить успех:

— Поскольку все мы ищем правды и делаем смелые предположения, допустим, что Свэнгер не лжет. Если так, то Джилиана — одна из многих девушек, похищенных и проданных в рабство. Почти все они белые американки. Если накрыть эту банду и поймать участников, то история прогремит на всю страну от побережья до побережья. Вуди получит свою долю славы, которой с лихвой хватит, чтобы оставить всех конкурентов в нашем Городе далеко позади.

— Мансини ни за что не согласится.

— Так увольте Мансини. Немедленно. Вызовите на ковер и добейтесь отставки. При нашей версии демократии у мэра есть такая возможность. Замените его каким-нибудь послушным помощником прокурора. Их там пруд пруди.

— Кажется, пятнадцать, — уточняет Мосс.

— Извини. Я уверен, что среди пятнадцати помощников прокурора вам удастся найти такого или такую, кто обладает амбициями и сделает все, что вы попросите, в обмен на высокий пост. Ну же, Мосс, все не так сложно.

Он подается вперед, опирается локтями на колени и погружается в размышления. Шум стихает. Заплыв окончен, родители успокаиваются и ждут начала нового. Я никогда не был на подобных мероприятиях, но впечатление такое, что это мучение растягивается на долгие часы. Я мысленно благодарю матерей Старчера и тот страх, который внушает им хлорка.

Мосса явно одолевают сомнения, и я усиливаю натиск:

— У Вуди достаточно для этого власти, Мосс. Это в его власти.

— Но при чем тут сделка? Почему бы тебе не поступить как полагается и не начать сотрудничать с полицией? Если ты веришь Свэнгеру и он не является твоим клиентом, то помоги полиции. Черт, ведь речь идет о ни в чем не повинных молодых девушках!

— Потому что я так не работаю, — отвечаю я, хотя и потерял сон, пытаясь найти ответ на этот вопрос. — У меня есть клиент, которого я защищаю, он, безусловно, виновен, как большинство моих других клиентов, и я отчаянно ищу возможность облегчить их участь. У меня нет клиентов, в принципе способных заработать кучу денег законным способом, но тут другой случай. Этот парень может пробиться наверх и вытащить свою большую и постоянно растущую семью из трущоб.

— Трущобы здесь куда лучше тех мест, откуда они приезжают, — вырывается у него, и он тут же жалеет о сказанном.

Я разумно пропускаю фразу мимо ушей, что для меня не характерно.

Мы смотрим, как у дорожек выстраиваются взволнованные мальчики повыше ростом и разминаются.

— Это еще не все, — говорю я.

— О, сложносоставная сделка. Надо же!

— Примерно месяц назад копы нашли на свалке пару тел. Двух головорезов, работавших на Линка. По каким-то причинам меня подозревают. Я не знаю, как далеко там все зашло, но не хочу иметь с этим ничего общего.

— Я думал, Линк был твоим клиентом.

— Действительно, был, но после своего побега он решил, что оказанные мной услуги его не удовлетворяют. Он послал двух своих подручных выбить из меня деньги.

— И кто их прикончил?

— Понятия не имею, знаю только, что не я. Ты же не думаешь всерьез, что я пойду на такой риск?

— Не исключаю.

Я делано смеюсь.

— Нет. Эти парни профессиональные бандиты, нажившие кучу врагов. Кто бы с ними ни разобрался, наверняка входит в длинный список желающих.

— Позволь мне подытожить. Первое: ты хочешь, чтобы мэр заставил Мансини смягчить приговор твоему бойцу и он получил небольшой срок и смог продолжить спортивную карьеру. Второе: ты хочешь, чтобы мэр надавил на департамент полиции и те искали убийц парней Линка подальше от тебя. А третье — что было третьим?

— Самый сладкий кусок, Свэнгер.

— Да, верно. А в благодарность за то, что мэр будет так подставляться, ты поможешь полиции выйти на Свэнгера, который, возможно, говорит правду и, не исключено, знает, где девушка. Все так, Радд?

— Именно.

— Ты в своем уме?

Он поднимается, и я провожаю его взглядом. Спустившись по ступенькам, он обходит бассейн с дальнего края, поднимается на четвертый ряд противоположной трибуны и садится рядом с женой. Я долго не спускаю с него глаз, он не смотрит в мою сторону.

4

«Р» — это рыбная забегаловка. Она расположена на грязной окраине в нескольких милях к востоку от Города, спальном районе из типовых домов, построенных шестьдесят лет назад из материалов, рассчитанных на пятьдесят лет. В заведении предлагаются дешевые блюда из рыбы и овощей без ограничения ассортимента и количества, но зато весьма непрезентабельные на вид и сильно пережаренные, а до этого хранившиеся замороженными несколько месяцев, а то и лет. Всего за десять баксов клиенты могут тут пастись часами. Они накладывают полные тарелки, будто долго голодали, и запивают еду галлонами приторного чая. По непонятной причине тут продается даже спиртное, но посетители приходят сюда не ради выпивки. Барная стойка ютится в темном и безлюдном углу, и именно тут мы иногда встречаемся с Нейтом Спурио.

В последний раз мы виделись в кондитерской «К», а до этого в «З» — закусочной, специализирующейся на мясных блюдах. Пика своей карьеры Нейт достиг десять лет назад. Уволить его нельзя, и повысить, по понятным причинам, тоже. Если кто-то случайно прознает о его встречах со мной в нерабочее время, то он отправится регулировать движение перед начальной школой. Для полицейской работы в нашем Городе он слишком честен.

Его начальником является капитан Труитт, вполне приличный офицер полиции, который очень близок с Роем Кемпом. Если мне надо довести что-то до сведения Кемпа, то путь к нему начинается отсюда. Я рассказываю все как есть. Нейта удивляет мое допущение, что Джилиана Кемп может быть жива. Я отвечаю, что не знаю, чему можно верить, а верить всему сказанному Свэнгером, конечно же, нельзя. С другой стороны, что мы теряем? Он точно знает куда больше наших следователей.

Чем больше мы разговариваем и пьем, тем больше Нейт проникается уверенностью, что полицейскому департаменту и профсоюзу следует оказать давление на мэра и Макса Мансини. Наш прежний шеф полиции был болваном, который довел департамент до нынешнего плачевного состояния, но Роя Кемпа копы по-прежнему уважают и ценят. Спасение его дочери точно стоит сделки о признании вины с любым из обвиняемых, которые дожидаются суда, сидя в тюрьме.

Я постоянно напоминаю Нейту, что шансы найти Джилиану крайне малы. Во-первых, я не уверен, что смогу отыскать Свэнгера или что он захочет со мной общаться. На нашей последней встрече я едва его не пристрелил. У меня есть его телефон, но с тех пор я им не пользовался. Если звонок не пройдет или он не захочет на него отвечать, то мы в пролете. А если я с ним встречусь и полицейские смогут за ним проследить, то каковы шансы, что он приведет их в тот стрип-клуб возле Чикаго? Полагаю, мизерные.

Вообще-то Нейт подвержен эмоциям не больше монаха-отшельника, но не может скрыть волнения. При выходе из закусочной он говорит, что направляется домой к Труитту. Там они поговорят по душам, и он рассчитывает, что Труитт сразу свяжется с Роем Кемпом и сообщит о возможной сделке. Тут есть определенный риск, но когда речь идет о твоей дочери, все средства хороши. Я прошу Нейта поторопиться — суд начинается завтра.

5

В воскресенье вечером мы с Напарником едем в городскую тюрьму для последней встречи с клиентом перед судом. После получаса препирательств с надзирателями мне наконец разрешают увидеться с Тадео.

Парень меня пугает. За время пребывания в тюрьме он наслушался советов сокамерников и убедил себя, что стал знаменитостью. Благодаря ролику в Интернете он получает много писем по электронной почте, в основном от поклонников. Он не сомневается, что выйдет из зала суда свободным человеком и всеобщим любимцем и продолжит блестящую карьеру. Я пытаюсь вразумить его, вернуть с облаков на землю и объясняю, что люди, которые пишут ему письма, вовсе не обязательно похожи на тех, кто окажется в жюри присяжных. Письма ему пишут маргиналы, некоторые даже предлагают заключить брак. А в жюри окажутся самые обычные добропорядочные граждане, многие из которых вообще осуждают проведение боев без правил.

Как и прежде, я передаю ему предложение обвинения признать себя виновным в совершении убийства второй степени, чтобы получить пятнадцать лет. Как и прежде, в ответ он только ухмыляется. Он не спрашивает моего совета, и я его не предлагаю. Он столько раз отвергал это предложение, что обсуждать просто нечего. Но он поступил мудро, последовав моему совету побриться и подровнять волосы. Я привез с собой поношенный синий костюм, белую рубашку и галстук, которые мать купила ему в секонд-хенде. На шее под левым ухом у него татуировка с непонятным рисунком, который воротник не сможет скрыть. Наколки есть у большинства моих клиентов, так что мне приходится иметь с этим дело постоянно. Лучше всего, если они не будут маячить перед глазами присяжных. Но в случае с Тадео это не имеет значения, поскольку на видео жюри будет лицезреть его во всей красе. Ведь если парень решает стать бойцом смешанных единоборств, то на пути в спортзал он обязательно заглянет в салон татуировок.

В последнее время между нами нет взаимопонимания. Он считает, что выйдет на свободу. Я полагаю, что он отправится в тюрьму. Он расценивает мои сомнения в удачном исходе как отсутствие веры не только в него, но и в свои способности адвоката. Особую тревогу у меня вызывает его настойчивое стремление дать показания. Он искренне верит, что может встать и убедить жюри, что: 1) Шон Кинг украл у него победу; 2) у него замкнуло в голове, он напал, а потом просто ничего не соображал и был временно невменяемым и 3) теперь очень сожалеет о случившемся. Объяснив, как все вышло, присяжным, он красочно и эмоционально принесет извинения осиротевшей семье Шона Кинга. После этого все встанет на свои места и жюри быстренько вынесет нужное решение.

Я пытался объяснить, какое жестокое испытание его ждет на перекрестном допросе, когда слово получит Макс Мансини. Но его мало волнует, что будет происходить на процессе. Черт, я и сам не всегда могу предугадать, как развернутся события.

Все мои доводы для Тадео пустой звук. Он уже успел почувствовать вкус славы на ринге. Деньги, известность, лесть, женщины, большой дом для матери и всей семьи. И все это скоро у него будет.

6

В ночь перед судом уснуть невозможно. Мой воспаленный мозг работает, пытаясь запомнить и систематизировать детали, факты и выстроенную стратегию. От нервного напряжения я чувствую резь в желудке и никак не могу взять себя в руки. Знаю, как важно отдохнуть и предстать перед присяжными свежим и уверенным в себе, но наверняка буду выглядеть так же, как всегда: усталым, издерганным и с красными от недосыпания глазами. Незадолго до рассвета я потягиваю кофе и, как обычно, задаюсь вопросом, зачем мне все это нужно. Почему я подвергаю себя стрессам? У меня есть дальний родственник, он знаменитый нейрохирург в Бостоне, и в такие моменты я часто о нем вспоминаю. Мне кажется, что, вторгаясь в чужой мозг, когда на карту поставлено так много, он наверняка испытывает невероятный стресс. Как это проявляется физически? Раздражительностью, а может, и поносом с тошнотой? Мы редко общаемся, и я никогда его об этом не спрашивал. Я напоминаю себе, что свою работу он выполняет не на глазах у публики, а все свои ошибки просто отправляет в небытие. И стараюсь не вспоминать, что он зарабатывает миллион долларов в год.

Защитник в суде во многом похож на актера на сцене. Его реплики не всегда прописаны в сценарии, что значительно усложняет ему работу. Он должен уметь быстро реагировать — как физически, вскакивая с места, чтобы заявить протест, так и вербально; чувствовать, когда следует пойти в наступление, а когда лучше промолчать, когда взять инициативу в свои руки, а когда ее выпустить, когда дать волю гневу, а когда проявить сдержанность. И при этом ему надо убедить в своей правоте присяжных, потому что в конечном итоге важно только то, как они проголосуют.

Я окончательно забываю про сон и иду к бильярдному столу. Расставляю шары и наношу по ним несильный удар кием. Затем обхожу стол и кладу «восьмерку» в боковую лузу.

У меня есть несколько коричневых костюмов, и я тщательно осматриваю их, решая, в каком лучше отправиться на первый день слушаний. Я выбрал коричневый цвет не потому, что он мне нравится, а чтобы отличаться от всех остальных. Адвокаты, подобно банкирам, начальникам и политикам, предпочитают носить темно-синие или черные костюмы. Рубашки либо белые, либо светло-голубые; галстуки в красных тонах. Я никогда не следую их примеру. Вместо черных ботинок надеваю светлые ковбойские сапоги. Они не очень-то подходят к коричневому костюму, но разве это важно? Разложив все вещи на кровати, я долго принимаю душ. Потом, накинув халат, расхаживаю по квартире, негромко проговаривая вариант вступительной речи. Затем снова устанавливаю шары, мажу три раза подряд и убираю кий.

7

К девяти часам — времени, назначенному для отбора кандидатов в присяжные, — зал суда забит до отказа. А поскольку он вмещает как раз двести человек, то пришедшие зрители и дюжина репортеров, стремясь отвоевать себе место, образуют настоящую пробку.

Макс Мансини щеголяет в своем лучшем темно-синем костюме и сверкающих туфлях с металлическими накладками, раздавая улыбки служащим и помощникам. Поскольку на него устремлено так много глаз, он держится любезно даже со мной. Мы с важным видом перекидываемся парой слов, пока судебные приставы пытаются справиться с толпой.

— По-прежнему пятнадцать лет? — спрашиваю я.

— Именно так, — подтверждает с улыбкой он, оглядывая толпу. Судя по всему, о моем разговоре с Моссом и Спурио ему еще ничего не известно. А может, и известно. Не исключено, что Максу порекомендовали заключить сделку и согласиться на уменьшение срока, если обвиняемый признает вину в совершении менее тяжкого из вменяемых ему преступлений, но он поступил так, как я и ожидал: послал Вуди и Кемпа к черту. Это его шоу, настоящий звездный час в карьере. Чего только стоит толпа, восхищенно взирающая на него со всех сторон. Да еще репортеры!

Председательствует на суде достопочтенная Джанет Фэбиноу, которую адвокаты за глаза называют Черепахой Фэбиноу. Эта молодая судья еще не очень уверена в себе, но быстро набирается опыта. Она боится совершить ошибку и потому крайне осторожна. И даже медлительна. Она медленно говорит, медленно думает, медленно выносит определение и настаивает на том, чтобы адвокаты и свидетели всегда говорили четко и ясно. Она выдает это за заботу о секретаре суда, который должен зафиксировать каждое слово, но у нас есть подозрение, что истинной причиной является другое: на самом деле до нее все доходит… крайне медленно.

Появляется помощник судьи и сообщает, что ее честь хочет видеть адвокатов у себя в кабинете. Мы направляемся туда и занимаем места за видавшим виды столом: я — с одной стороны, а Мансини со своей шестеркой — с другой. Джанет сидит в торце и угощается ломтиками яблока из пластикового контейнера. Говорят, что ее излюбленные темы разговора — диета и последний инструктор по фитнесу, в магию которых она искренне верит, но какого-либо подтверждения эффекта этой магии в ее внешнем виде я не замечал. Хорошо хоть, что она не предлагает нам угоститься.

— Имеются ли еще какие-нибудь досудебные ходатайства? — спрашивает она, глядя на меня. Хрум, хрум.

Мансини отрицательно качает головой. Я следую его примеру и добавляю исключительно из вредности:

— Нет смысла их подавать.

Я уже подал с десяток исков, и все были отклонены.

Она оставляет без внимания этот дешевый выпад, делает глоток какой-то жидкости, похожей на утреннюю мочу, и задает новый вопрос:

— Есть ли шанс на заключение сделки о признании вины?

— Мы по-прежнему предлагаем пятнадцать лет за убийство второй степени, — отвечает Мансини.

— И мой клиент по-прежнему отказывается. Увы, — поясняю я.

— Не такое плохое предложение, — наносит она мне ответный укол. — И какова позиция вашего подзащитного?

— Не знаю, ваша честь. На данный момент я не уверен, что он готов признать себя виновным хоть в чем-то. Ситуация может измениться через день-два после начала слушаний, но сейчас он ждет возможности выступить перед присяжными.

— Очень хорошо. Такую возможность мы ему обязательно предоставим.

Мы болтаем о разных пустяках, чтобы убить время, пока приставы регистрируют кандидатов в присяжные и наводят порядок в зале. Наконец в половине одиннадцатого нам сообщают, что все готово. Адвокаты уходят и занимают места. Я сажусь рядом с Тадео, которому явно не по себе в костюме с галстуком. Мы перешептываемся, и я заверяю его, что все идет нормально, так, как и следовало ожидать. Позади нас кандидаты в присяжные разглядывают его затылок и задаются вопросом, как можно было совершить столь чудовищное преступление.

По команде все встают в знак уважения к суду, и появляется судья Фэбиноу в длинной черной мантии, удачно скрывающей ее грузную фигуру. Поскольку основную часть своей неблагодарной работы судьи проделывают без зрителей, они обожают переполненные залы суда. Здесь они становятся повелителями всего, что только попадает в их поле зрения, и им очень нравится ощущать свою значимость. Многие любят рисоваться, и мне интересно, как поведет себя Джанет под взглядами сотен людей. Она рассказывает о процедуре, объясняет причину, по которой все собрались, немного затягивает свое выступление и, наконец, просит Тадео подняться и повернуться лицом к присутствующим. Он послушно встает и, как я и просил, улыбнувшись зрителям, садится. Джанет представляет публике Мансини и меня. Я, поднявшись, просто киваю. Он же стоит, раздаривая всем улыбки и широко разводя руки, будто гостеприимный хозяин, зазывающий в свой дом желанных гостей. Его кривляние просто бесит.

Каждый кандидат в присяжные получил свой номер, и Фэбиноу просит обладателей номеров от 101 до 198 покинуть зал, а в час дня позвонить и узнать, нужно ли им являться. Примерно половина из них уходит, причем кое-кто весьма поспешно, явно радуясь неожиданной удаче. На одной стороне зала приставы рассаживают оставшихся кандидатов по десять в каждом ряду, и мы впервые получаем возможность посмотреть на потенциальных присяжных. Все это продолжается не меньше часа, и Тадео шепчет, что ему становится скучно. Я интересуюсь, не хочет ли он обратно в тюрьму. Нет, не хочет.

После исключения из списка тех, кто старше шестидесяти пяти лет и кто не может исполнять обязанности присяжного по медицинским показаниям, подтвержденным справкой от врача, из первой сотни остаются девяносто два кандидата. Фэбиноу объявляет перерыв на обед до двух часов дня. Тадео спрашивает, есть ли возможность нормально поесть в приличном ресторане. Я улыбаюсь и говорю, что нет. Его отвозят обратно в тюрьму.

Мы с Клиффом, консультантом жюри присяжных, обмениваемся в сторонке мнениями по утреннему заседанию, когда ко мне подходит судебный исполнитель в форме и спрашивает:

— Мистер Радд — это вы?

Я киваю, и он протягивает мне какие-то бумаги. Суд по семейным делам. Вызов на экстренное слушание по вопросу прекращения всех родительских прав. Чертыхаясь, я подхожу к скамье присяжных и сажусь. Эта стерва Джудит специально дождалась самого неподходящего момента, чтобы еще больше усложнить мне жизнь. Я читаю, и мои плечи опускаются. Согласно нашей с Джудит устной договоренности, вчера, в воскресенье, с восьми утра до восьми вечера я должен был провести день со Старчером. Поскольку все мои мысли были полностью заняты судом, у меня это совершенно вылетело из головы. В искаженном восприятии Джудит это является бесспорным доказательством моей никчемности как отца и необходимости лишения меня всех родительских прав. Она требует экстренного слушания, как будто Старчер находится в смертельной опасности, и если ее ходатайство удовлетворят, оно станет четвертым за последние три года. Три предыдущих суда она проиграла. Но она готова проиграть и в четвертый раз, лишь бы мне что-то доказать. Что именно, я никак не могу понять.

Я покупаю в торговом автомате «свежий сандвич», который до этого был замороженным, и направляюсь в суд по семейным делам. Пользу от пищи, которую продают через торговые автоматы, зачастую недооценивают. Помощница секретаря суда Карла, к которой я в свое время подбивал клинья, вытаскивает папку, и мы вместе заглядываем в нее, почти соприкасаясь головами. Когда я подкатывал к ней около двух лет назад, она сослалась на то, что у нее уже «имелись отношения». Но означало это только одно: никакого интереса ко мне с ее стороны не наблюдалось. Я воспринял это спокойно. Мне столько раз отказывали, что, услышав от женщины «может быть», я всегда искренне удивлялся. Судя по всему, у Карлы уже нет «отношений», поскольку она сама любезность и все время улыбается, что не такая уж и редкость среди целой армии помощниц секретарей суда и секретарш, заполняющих кабинеты и коридоры здания. Адвокат мужского пола с традиционной ориентацией, при деньгах и в хорошем костюме, становится объектом пристального внимания не только незамужних, но иногда и замужних дам. Если бы я играл в эти игры, имел время и желание, то запросто мог затащить их в свою постель. Но Карла в последние месяцы явно набрала лишний вес и совсем не так привлекательна, как раньше.

— Судья Стэнли Лиф, — говорит она.

— Тот же, что и раньше, — отзываюсь я. — Меня удивляет, что он все еще жив.

— Похоже, твоя бывшая непростая штучка.

— Это очень мягко сказано.

— Она тут бывает время от времени. Не очень приветливая.

Я благодарю ее и уже в дверях слышу:

— Позвони мне как-нибудь.

Мне хочется сказать что-нибудь вроде: «Походи с полгода в спортивный зал, а потом я посмотрю и решу», но, будучи настоящим джентльменом, я отвечаю:

— Обязательно.

Судья Стэнли Лиф благополучно отказал Джудит в предыдущей попытке лишить меня родительских прав. Он не стал вступать с ней в дискуссии и сразу вынес решение в мою пользу. Тот факт, что она решила снова испытать судьбу с ходатайством и опять попала на Лифа, отлично демонстрирует ее наивность и приверженность принятой процедуре. В моем мире, если речь идет о чем-то принципиально важном — а что может быть важнее лишения добропорядочного отца законных родительских прав? — нужно сделать все, чтобы обеспечить справедливое слушание подходящим судьей. Для этого, возможно, придется подать ходатайство об отстранении от рассмотрения дела нежелательного судьи или даже подать жалобу в Управление штата по судебной этике. Но лично я предпочитаю просто дать взятку нужному клерку.

Джудит на такое никогда не пойдет. И поэтому снова попала на Лифа. Я напоминаю себе, что речь идет не о выигрыше или проигрыше судебного дела, не об этом конкретном или каком-то другом судье. Вопрос упирается в злоупотребление судебной системой с целью преследования бывшего супруга. Ее не волнуют судебные издержки. И она не боится расплаты. В этом крыле Старого суда она появляется каждый день, тут она как рыба в воде.

Я нахожу свободную скамейку и читаю ходатайство, дожевывая сандвич.

8

Перед дневным заседанием мы переставляем стулья на другую сторону стола и разглядываем присяжных заседателей. А они разглядывают нас, будто мы инопланетяне. По решению Фэбиноу, а каждому судье дается большая свобода в определении порядка выбора присяжных, кандидаты с номерами от одного до сорока сидят в первых четырех рядах, и отобрать двенадцать нам предстоит, скорее всего, именно из них. Вот почему мы их пристально разглядываем, пока ее честь пространно рассуждает об общественной значимости института присяжных.

Среди первых сорока двадцать пять белых, восемь черных, пять латиноамериканцев, одна молодая леди из Вьетнама и одна из Индии. Двадцать две женщины, восемнадцать мужчин. Благодаря Клиффу и его команде мне известны их имена, адреса, профессии, семейное положение, конфессиональная принадлежность, история участия в других судебных процессах, неоплаченные долги и судимости, если таковые имеются. У меня также есть фотографии домов или квартир большинства из них.

Выбрать нужных присяжных будет сложно. Считается, что для уголовного процесса наилучшим вариантом являются чернокожие присяжные, поскольку они априори испытывают к обвиняемому больше симпатий и меньше доверяют полиции и прокуратуре. Но сегодня не тот случай. Жертвой преступления стал Шон Кинг, молодой чернокожий, имевший приличную работу, жену и троих благополучных детей. Чтобы подработать, он выступал в качестве рефери на поединках по боксу и смешанным единоборствам.

Фэбиноу наконец-то переходит к вопросам по существу и спрашивает, кто из собравшихся знаком с фактами по делу смерти Шона Кинга. Примерно четверть из девяноста двух человек поднимают руки — огромный процент. Судья просит их подняться, чтобы мы могли записать их имена. Я смотрю на Мансини и качаю головой. Такая осведомленность просто неслыханна и, на мой взгляд, прямо доказывает необходимость перенести суд в другой город. Но Мансини просто продолжает улыбаться. Я записываю двадцать две фамилии.

Чтобы не допустить обсуждения еще до начала разбирательства, судья Фэбиноу решает поговорить с каждым из этих двадцати двух по отдельности. Мы возвращаемся в ее кабинет и усаживаемся за одним столом. Приводят кандидата в присяжные номер три. Ее зовут Лайза Парнелл, она работает продавцом билетов на рейсы региональной авиакомпании. Ей тридцать четыре года, она замужем, имеет двоих детей, муж торгует цементом. Мы с Мансини используем все свое очарование, чтобы заручиться симпатией этой потенциальной присяжной. Ее честь берет инициативу в свои руки и начинает задавать вопросы. Ни Лайза, ни ее муж не являются поклонниками смешанных единоборств, более того, она называет этот вид спорта отвратительным, но слышала про потасовку болельщиков на арене в тот день. Это было во всех новостях, и она видела, как Тадео избивал рефери. Они с мужем обсуждали случившееся. Они даже молились в церкви о выздоровлении Шона Кинга и были опечалены его кончиной. Ей будет трудно оценивать обстоятельства дела беспристрастно. Чем больше ее расспрашивают, тем яснее становится даже ей самой, насколько сильно она убеждена в виновности Тадео.

— Он убил его, — говорит она.

Мансини задает несколько наводящих вопросов. Я тоже, но только для проформы. Лайза не годится для жюри присяжных. Но сейчас ее просят вернуться на свое место в зале и ничего никому не рассказывать.

Присяжная номер одиннадцать — мать двух подростков, которые обожают бои без правил и часами обсуждали инцидент с Тадео и Шоном Кингом. Сама она ролик с избиением не видела, хотя сыновья умоляли ее посмотреть. Однако она много знает о боях без правил и признается в своей предвзятости. Мы с Мансини из вежливости тоже задаем вопросы, но и тут все ясно. Она тоже не может быть присяжной.

Всю вторую половину дня мы тратим на общение с двадцатью двумя кандидатами, каждый из которых, как выяснилось, знает о деле гораздо больше, чем следует. Два кандидата заявили, что, несмотря на уже сложившееся у них мнение, могут от него отказаться и судить непредвзято. Я в этом сомневаюсь, но я же адвокат защиты. После того как мы поговорили со всеми двадцатью двумя, я вновь подаю ходатайство о переносе слушаний в другой город. Опираясь на полученные свежие и неоспоримые данные, я утверждаю, что в нашем Городе слишком много людей в курсе произошедшего в тот злополучный вечер и их мнение о случившемся уже сложилось.

Черепаха понимающе меня выслушивает, и мне кажется, что она разделяет мои опасения.

— В данный момент я отклоняю ваше ходатайство, мистер Радд. Давайте продолжим и посмотрим, что покажет завтрашний день.

9

После суда Напарник отвозит меня на склад, где ведут свои дела два Гарри. Я встречаюсь с Гарри Гроссом, и мы вместе изучаем последнее обращение Джудит в суд. Он подготовит ответ по образу и подобию трех предыдущих, а я его завтра подпишу и официально зарегистрирую.

Мы с Напарником спускаемся в подвал, где Клифф со своей командой уже трудятся не покладая рук. Из сорока кандидатов в первых четырех рядах восемь сегодня уже были опрошены в кабинете судьи. Полагаю, что всем восьми дадут отвод с указанием мотивов или по обоснованной причине. Каждая сторона суда имеет право отвести четырех кандидатов без какого бы то ни было обоснования. Всего получается восемь. При наличии обоснованной причины количество отводов не ограничено. Умение правильно оценить кандидатов и выявить тех, кого ни в коем случае нельзя включать в состав жюри, — настоящее искусство. Сделать это, не объясняя причин, я могу только четыре раза. Обвинение тоже. Любая ошибка может оказаться роковой. Причем решать, кого оставить, а кого отвести, предстоит не только мне, но и Мансини, с которым мы разыгрываем эту партию. Кого он постарается не допустить? Конечно, латиноамериканцев.

На оправдание рассчитывать не приходится, поэтому все надежды я возлагаю на то, что коллегия присяжных не придет к единому мнению. Мне нужно найти одного-двух человек, которые проявят сострадание.

Мы долгие часы разбираем по косточкам всех потенциальных членов жюри, подкрепляясь невкусными суши навынос и запивая их холодным зеленым чаем в бутылках.

10

Ночью мне никто не звонит, нет никаких вестей ни от Арча Свэнгера, ни от Нейта Спурио. И от Мосса Коргана тоже. Судя по всему, мое блестящее предложение о сделке, увы, не прошло. Рассвет застает меня за компьютером — я отвечаю на электронные письма. Потом решаю написать и Джудит. Текст такой: «Неужели ты не можешь успокоиться? Ты столько раз проигрывала, проиграешь и сейчас. И только продемонстрируешь свою смехотворную упертость. Подумай лучше не о себе, а о Старчере». Ответ, конечно, будет резким и достойным.

Напарник высаживает меня на длинной торговой улице с одноэтажными зданиями. Работает только кондитерская, в которой разрешают курить, хотя это и запрещено законом. Принадлежит она старому греку, умирающему от рака. Его племянник не последний человек в мэрии, и санинспекторы сюда не заглядывают. Тут подают крепкий кофе, настоящий йогурт, приличную выпечку, и в воздухе висит густое облако сизого табачного дыма, что сразу возвращает в не столь уж и далекие времена, когда в ресторанах сплошь и рядом ели, вдыхая дым курильщиков, находящихся за соседними столиками. Сегодня даже трудно поверить, что мы это терпели. Нейт Спурио выкуривает две пачки в день и обожает это место. Перед тем как войти, я делаю глубокий вдох, заполняя легкие чистым воздухом, и толкаю дверь. Нейт сидит за столиком, перед ним кофе и газета, в углу рта торчит сигарета. Он показывает рукой на соседний стул и отодвигает газету.

— Кофе будешь? — спрашивает он.

— Нет, спасибо. Больше не лезет.

— Как дела?

— Ты имеешь в виду вообще или суд над Запатой?

Он хмыкает, и на его лице появляется подобие улыбки:

— Когда это мы разговаривали о жизни вообще?

— И то верно. От Мансини ничего. Если он и участвует в сделке, то никак это не показывает. По-прежнему предлагает пятнадцать лет.

— С ним работают, но ты же сам знаешь, какой он козел и как лезет наверх. Сейчас он на первых ролях, а для него это все.

— Значит, Рой Кемп подключился?

— Можно и так сказать. Он использует все свои связи. К тому же он доведен до ручки, и я его понимаю. А тебя он ненавидит, поскольку считает, что ты утаиваешь информацию.

— Мне жаль, но передай ему, что я его тоже ненавижу за похищение сына, но ничего личного. Если он надавит на мэра, а тот, в свою очередь, на Мансини, то все может срастись.

— Работа ведется, и меры принимаются.

— Хотелось бы ускорить. Мы сейчас отбираем присяжных, и, судя по тому, что я видел и слышал, дела у моего парня хуже некуда.

— Я в курсе.

— Спасибо. Не исключено, что уже завтра мы начнем заслушивать свидетелей, а их не так много. К пятнице с ними будет покончено. Сделку надо заключить быстро. Пять лет, тюремная ферма штата, выход по УДО. Это ясно, Нейт? В нашей цепочке все понимают условия сделки?

— Само собой. Чего тут сложного.

— Тогда скажи им, чтобы поторопились. Это жюри наверняка закроет моего парня надолго.

Он вытаскивает сигарету, закуривает и спрашивает:

— Ты сегодня будешь в Городе?

— Думаешь, я уезжаю?

— Может, нам потребуется переговорить.

— Конечно, а сейчас мне надо бежать. Сегодня у меня суд, и мы из сил выбились, пытаясь найти присяжных, которых можно подкупить.

— Я этого не слышал, но точно не удивлен.

— Увидимся, Нейт.

— Буду рад.

— И тебе надо бросить курить.

— Побеспокойся лучше о себе. Проблем у тебя хватает.

11

Черепаха опаздывает, что, с одной стороны, не должно удивлять, поскольку она судья и шоу без нее все равно не начнется. С другой стороны, это знаковое дело в ее карьере, и, казалось бы, она должна приехать даже раньше, чтобы насладиться моментом. Но я уже давно оставил попытки понять, чем руководствуются судьи в своих поступках.

После часа ожидания, без всяких пояснений, чем вызвана задержка, в зале суда появляется помощник судьи и призывает всех к порядку. Ее честь опускается на свое место с таким видом, будто ужасно отягощена серьезнейшими проблемами, и разрешает всем сесть. Ни извинений, ни объяснений. Она отпускает несколько вводных замечаний, ни одно из которых даже отдаленно не содержит ничего оригинального, а потом, иссякнув, обращается к прокурору:

— Мистер Мансини, вы можете приступить к опросу присяжных со стороны штата.

Макс тут же вскакивает с места и важно направляется к перилам из красного дерева, отделяющим нас от зрителей. В зале сидят девяносто два кандидата в присяжные с одной стороны и никак не меньше журналистов и зрителей с другой, отчего он снова оказывается забит до отказа. Даже у задней стены толпятся люди, которым не хватило места. Такая аудитория для Макса редкость. Он разражается жуткой напыщенной речью о том, что просто находиться в зале суда, где собралось так много замечательных жителей нашего Города, для него огромная честь. Он чувствует, какая ответственность на нем лежит. Осознает свой долг перед обществом и должен оправдать доверие, которое ему оказали. Он много чего чувствует, и после долгого перечисления я замечаю, что кандидаты в присяжные начинают хмуриться и поглядывать на него с сомнением.

Дав ему достаточно времени, чтобы утомить публику, я медленно поднимаюсь, поворачиваюсь к судье и спрашиваю:

— Ваша честь, мы можем перейти к делу?

— Мистер Мансини, у вас есть вопросы к кандидатам в присяжные?

— Разумеется, ваша честь. Я просто не знал, что мы куда-то торопимся.

— Мы никуда не торопимся, но я не хочу терять время попусту.

И это говорит судья, опоздавшая на час.