Без единого свидетеля Джордж Элизабет
– Зачем?
– Давайте назовем это любопытством.
– По-моему, я не обязан показывать его вам. Во всяком случае, без ордера на обыск.
– Вы правы. Но если мы пойдем таким путем – что, разумеется, решать только вам, – то мне будет страшно интересно, что же такое находится в вашем фургоне, если вы не хотите мне его показывать.
– Я должен проконсультироваться со своим адвокатом.
– Конечно-конечно, консультируйтесь. Я даже дам вам свой мобильник, Барри, минутку.
Она сунула руку в объемистую сумку и принялась энергично там рыться.
– Не надо, у меня есть свой, – сказал Миншолл. – Послушайте, я не могу бросить киоск. Приходите попозже.
– Да зачем же бросать киоск, приятель, – сказала Барбара. – Дайте мне ключи, я сама посмотрю все, что мне нужно.
Он задумался, спрятавшись под темными очками и колпаком из романа Диккенса. Барбара представила, как лихорадочно вертятся колесики в его голове. Миншолл решал, каким путем пойти. Требование ордера на обыск и присутствия адвоката было грамотным и мудрым. Но люди редко поступают в соответствии с доводами разума, если им есть что скрывать и когда копы неожиданно начинают задавать неприятные вопросы и требовать ответы на них. В таких случаях человек чаще всего принимает идиотское решение действовать самостоятельно, на свой страх и риск, надеясь, что ему удастся пережить несколько трудных минут. Он ошибочно полагает, будто бы напротив него стоит инспектор Тупица, обхитрить которого не составит труда. Он думает, что если сразу начнет звать адвоката – как это часто делают в американских полицейских сериалах, – то тем самым навесит на себя табличку с красной буквой «В», что означает «виновен». На самом деле на табличке горела бы буква «У» в смысле «умный». Но под давлением опытного полицейского у человека нет времени все продумать, на что и рассчитывала в данном случае Барбара.
Миншолл принял решение.
– Вы напрасно тратите свое время, – сказал он. – И мое, что еще хуже. Но раз вы считаете, что по каким-то причинам это необходимо…
– Поверьте мне, – улыбнулась Барбара. – Ведь из нас двоих именно я присягала служить, защищать и не причинять вреда.
– Ладно. Уговорили. Но вам придется немного подождать, пока я закрываю киоск, на это уйдет несколько минут. А потом я провожу вас к фургону. Надеюсь, вы не спешите.
– Мистер Миншолл, – сказала Барбара, – вам крупно повезло. Потому что как раз сегодня я никуда не спешу.
Когда Линли вернулся в Скотленд-Ярд, он увидел, что пресса уже разбивает лагерь в маленьком парке на углу Виктория-стрит и Бродвея. Там две команды телевизионщиков – различимые по ярким логотипам на машинах и оборудовании – активно сооружали нечто вроде переносного пресс-центра, а под мокрыми деревьями прохаживались журналисты. От своих собратьев по отрасли они заметно отличались манерой одеваться.
Линли с тяжелым сердцем наблюдал за ними. Он не тешил себя надеждой, что пресса прибыла сюда не в связи с убийством шестого подростка. Очередное убийство не могло не вызвать всплеска активности со стороны средств массовой информации. Не оставалось надежд и на то, будто на этот раз они согласятся воспринять и описать события в соответствии с пожеланиями отдела по связям с общественностью.
Он преодолел транспортный затор, вызванный деятельностью телевизионщиков, и затормозил у въезда на подземную парковку. Однако охранник в будке не поднял приветственно руку, как обычно, и не поднял шлагбаум для Линли. Вместо этого он приблизился к «бентли» и подождал, пока Линли опустит водительское окно.
– У меня для вас сообщение, – произнес охранник, наклонившись. – Вам следует незамедлительно пройти в кабинет помощника комиссара. Никуда не заходить, ни с кем не говорить и все такое. Помощник комиссара позвонил лично, дабы не возникло никакого недопонимания. И я должен позвонить ему, как только вы прибудете. Вопрос в следующем: сколько времени вы хотите? Можем назвать какое угодно, только не забудьте, что он просил вас не останавливаться в оперативном штабе и не разговаривать с вашими людьми.
– О боже, – помолвил Линли. Подумав секунду, он решил: – Подождите десять минут.
– Договорились.
Охранник отступил, и Линли въехал на территорию Скотленд-Ярда.
Припарковавшись, он не вышел из машины, а потратил полученные десять минут на то, чтобы посидеть с закрытыми глазами, откинувшись на подголовник, в полумраке и тишине подземной стоянки.
Это всегда трудно, думал он. Ты видел уже столько ужасных происшествий и разыгрывающихся после них драм, что в какой-то момент начинаешь верить: они перестали тебя затрагивать, у тебя выработался иммунитет на чужие страдания. И вдруг снова происходит то, что напоминает: ты всего лишь человек, что бы ты о себе ни думал.
Так и случилось, когда он стоял рядом с Максом Бентоном, которому предстояло опознать тело старшего сына. Бентон наотрез отказался от предложенных компромиссов: посмотреть на фотоснимки тела или взглянуть на тело через стеклянную перегородку, с безопасного расстояния, которое скрыло бы отдельные подробности наступления смерти мальчика. Нет, он настоял на том, чтобы увидеть тело, и не сказал определенно, это его сын или нет, до тех пор, пока ему не показали все, через что пришлось пройти Дейви перед смертью.
Только тогда он произнес:
– Значит, он сопротивлялся. Как и должен был. Как я его и учил. Он боролся с этим подонком.
– Это ваш сын, мистер Бентон? – спросил Линли.
Его вопрос был не только обязательной формальностью, но и попыткой избежать взрыва сдерживаемых эмоций (а сдержать их выше человеческих сил), приближение которого он ощущал в человеке, который был рядом.
– Говорил с самого его рождения, что людям нельзя доверять, – ответил Бентон. – Говорил ему с самого рождения, что мир – жестокое место. Но он никогда не хотел слушать меня, нет. И вот что случилось. Вот что. Я хочу, чтобы они пришли сюда, остальные.
Я хочу, чтобы они увидели. – Его голос дрожал, но он продолжал: – Мужчина старается изо всех сил, чтобы научить детей, что есть что за порогом дома. Мужчина живет ради того, чтобы внушить им: нужно быть внимательным, нужно быть осторожным, нужно знать, что может произойти… Вот что я говорил ему, нашему Дейви. И никаких нежностей со стороны Бев, потому что они должны быть крепкими, все они. С такой-то внешностью ты должен быть сильным, ты должен знать, должен понимать… Ты должен понимать… Слушай же меня, негодник. Разве ты не видел, что это для твоего же собственного блага… – И он разрыдался, уткнувшись лицом в стену, ударил по стене кулаком и сказал еле слышно, по одному выталкивая слова через сдавливаемое судорожными всхлипами горло: – Будь же ты проклят.
Утешения для него не было ни в чем. И Линли проявил уважение к скорби Бентона, не пытаясь утешить его.
– Искренне сочувствую вам, – лишь сказал он и увел убитого горем отца из смотровой.
Поэтому Линли и остался сидеть в машине – ему нужно было время, чтобы прийти в себя. Сцена, которой он стал свидетелем, потрясла с особой силой – ведь скоро он тоже пополнит ряды отцов. Скоро у него тоже появится сын, а порой отцы возлагают на сыновей слишком много надежд. Бентон был прав, и Линли понимал это. Обязанность мужчины – защищать своих детей. И когда он не справляется с этой обязанностью, тогда происходит катастрофа, потому что убитый ребенок – не что иное, как катастрофа; тогда чувство вины родителя может сравниться только с его горем по своей силе. В результате распадаются браки. Любящие семьи рушатся. И все, что у человека было дорогого и родного, рассыпается под ударом зла, от которого каждый отец стремится уберечь свое дитя, но приближение которого невозможно предугадать.
После такого нельзя оправиться. Никогда не наступит такое утро, когда солнце засияет как прежде. Ни одна ночь не принесет блаженного погружения в Лету. Такого не случается – никогда – с родителями ребенка, чью жизнь отобрал убийца.
Теперь их шестеро, думал Линли. Шестеро детей, шесть пар родителей, шесть семей. Шестеро, и каждый читатель газет в стране загибает пальцы, считая.
В соответствии с распоряжением Хильера он отправился прямо к нему в кабинет. К этому моменту Робсон уже наверняка сообщил помощнику комиссара, что Линли не позволил ему, психологу, осмотреть тело и место, где оно было найдено, и Хильер, несомненно, в ярости.
Помощник комиссара был занят беседой с главой пресс-бюро. Это сообщила Линли секретарь Хильера. Тем не менее он должен немедленно пройти в кабинет, как следовало из указаний помощника комиссара, оставленных на тот случай, если исполняющий обязанности суперинтенданта Линли появится во время совещания.
– Он испытывает… – Джуди Макинтош сделала паузу. Казалось, пауза потребовалась скорее для произведения пущего эффекта, чем для поиска нужного слова. – Он испытывает по отношению к вам некоторую враждебность, суперинтендант. Надеюсь, теперь вы предупреждены и так далее?
Линли лишь вежливо кивнул в ответ. Он часто удивлялся, как это Хильер умудрился подобрать себе секретаря, настолько полно соответствующего его стилю руководства.
На встречу с Хильером Стивенсон Дикон привел двух молодых помощников, как заметил Линли, входя в кабинет. Юношу и девушку. И оба они выглядели так, будто только вчера встали со студенческой скамьи: до блеска намытые, азартные, самоуверенные. Ни Хильер, ни сумрачный Дикон (который прибыл в кабинет помощника комиссара почему-то с литровой бутылкой газировки) не представили Линли незнакомых сотрудников.
– Вы уже видели этот цирк, полагаю? – начал Хильер без каких-либо вступлений. – Предложенные нами брифинги их больше не удовлетворяют. Мы сейчас продумываем способы, как их отвлечь.
Молодой помощник Дикона с религиозным рвением записывал каждое слово Хильера. А девушка, напротив, не отрывала от Линли пристального взгляда. Так, наверное, хищник выслеживает добычу, думал Линли, несколько озадаченный таким вниманием.
– Я думал, что в этих целях вы решили дать информацию в «Краймуотч», сэр, – сказал он.
– То решение было принято до того, как все тут встали на уши. Теперь будет недостаточно одного только сюжета в «Краймуотч».
– Тогда что? – Линли еще не сообщил помощнику комиссара о кадрах, обнаруженных среди записей видеонаблюдения, и не собирался делать это сейчас. Он хотел дождаться отчета Хейверс о поездке в Стейблз-маркет. – Надеюсь, мы не будем использовать ложную информацию.
Хильер недовольно поморщился, и Линли понял, что поспешил.
– У меня нет такой привычки, суперинтендант, – сказал помощник комиссара. И бросил главе пресс-бюро: – Скажите ему, мистер Дикон.
– Внедрение. – Дикон открутил крышку с бутылки газировки и сделал глоток. – И тогда этим паршивцам не на что будет жаловаться. Прошу прощения, мисс Клапп, – обернулся он к девушке, которая смутилась от своеобразного проявления светских манер.
Линли понял, о чем идет речь, но не хотел верить.
– Извините? – произнес он вопросительно.
– Внедрение, – повторил Дикон с раздражением в голосе. – Мы допустим журналиста в следственную группу. И он станет очевидцем работы полиции над преступлением такого масштаба. Такие вещи иногда делаются в военное время.
– Неужели вы не слышали об этом, суперинтендант? – спросил Хильер.
Разумеется, Линли слышал. Он просто не в силах был поверить, что пресс-бюро считает возможным повторять эту глупость.
– Мы не может так поступить, сэр, – обратился он к Хильеру. Линли старался говорить вежливо, что стоило ему больших усилий. – Это неслыханно и…
– Да, в полиции такого раньше не делали, суперинтендант, – сказал Дикон с неискренней улыбкой. – Но это не значит, что мы не можем так поступить. В конце концов, мы уже не раз приглашали прессу на запланированные аресты. А теперь просто сделаем следующий шаг. Допуск проверенного, тщательно отобранного журналиста из приличной – обратите внимание, мы не говорим о таблоидах! – газеты к материалам следствия остановит со стороны населения растущее недовольство полицией. И от этого выиграет не только данное расследование, но и вся столичная полиция в целом. Надеюсь, не нужно объяснять, сколь взволнована публика этими убийствами. Первая полоса сегодняшней «Дейли мейл», к примеру…
– Завтра попадет в чье-то мусорное ведро, – перебил Линли. Следующие слова он адресовал Хильеру и попытался быть столь же рассудительным, как Дикон. – Сэр, такой шаг создаст невообразимые трудности. Разве сможет команда свободно обсуждать детали дела, скажем, на утреннем совещании, при постороннем, который любое их слово может поместить в ближайший номер «Гардиан»? И как нам быть с положениями Закона о неуважении к суду?
– Это, – отчеканил Хильер, глядя прямо в глаза Линли, – проблема журналистов, а не наша.
– Вы хотя бы представляете, сколько имен мы называем по ходу дела? – Линли осознавал, что понемногу теряет контроль над эмоциями, но счел, что сейчас главное – донести суть возражений до Хильера, а не сохранить бесстрастность Шерлока Холмса. – Какой, по-вашему, будет реакция человека, который прочитает о себе в газете что-то вроде «сотрудничает с полицией»?
– И с этим будет разбираться газета, а не мы, – самодовольно вставил Дикон.
– А если упомянутым человеком окажется убийца, которого мы ищем? Если он после этого затаится?
– Вы же не хотите сказать, будто предпочли бы, чтобы он продолжал убивать, – сказал Дикон.
– Я хочу сказать, что это не игрушки. Я только что разговаривал с отцом тринадцатилетнего ребенка, чье тело…
– Об этом мы еще поговорим, – перебил Хильер. Он впервые за все время разговора оторвал взгляд от Линли и посмотрел на Дикона. – Подготовьте мне список имен, Стивенсон. С краткой биографией каждого. И с образцами статей. Мое решение я буду готов сообщить вам… – Он взглянул на наручные часы и сверился с ежедневником на столе. – Думаю, через сорок восемь часов.
– Не стоит ли пустить слушок там, где следует? – Это предложение поступило от молодого помощника Дикона, который на мгновение прекратил строчить. Девушка же хранила молчание и смотрела исключительно на Линли.
– Не сейчас, – сказал Хильер. – Я буду на связи.
– Тогда все, – поднялся с места Дикон.
Линли наблюдал, как трое сотрудников отдела по связям с общественностью собирают блокноты, папки, портфели и сумки. Они вышли из кабинета колонной, возглавляемые Диконом. Линли не ушел вслед за ними, а воспользовался затянувшимися сборами и уходом, чтобы успокоиться.
– Малькольм Уэбберли был кудесником, – сказал он наконец.
Хильер сел за стол и, уперев подбородок в сплетенные пальцы, посмотрел на Линли.
– Давайте не будем сейчас обсуждать моих родственников, – сказал он.
– А по-моему, это необходимо, – возразил Линли. – Я только сейчас начинаю понимать, каких усилий ему стоило удерживать вас в рамках.
– Вы забываетесь.
– Нет, я слишком долго молчал, и, боюсь, ни одному из нас это не пошло на пользу.
– Вас могут снять с должности в любой момент.
– Чего вы не могли сделать с Уэбберли, верно? Потому что он ваш родственник и потому что ваша жена не стала бы молча смотреть, как вы увольняете мужа ее сестры. Ведь она понимает, что муж сестры – это единственное, что стоит между вами и концом вашей карьеры.
– Это переходит всякие границы.
– В этом расследовании вы все делали неправильно. Вероятно, так было всегда, но Уэбберли оберегал вас от…
Хильер подскочил со стула:
– Я сказал, хватит!
– Но теперь его здесь нет, и вы оказались на виду. И у меня остается выбор: наблюдать, как вы губите всех нас – или только себя самого. И что, по-вашему, я должен делать в такой ситуации?
– По-моему, вы должны выполнять приказы. Выполнять немедленно и беспрекословно.
– Бессмысленные приказы я выполнять не буду. – Линли постарался взять себя в руки и сумел сказать более сдержанно: – Сэр, я больше не могу допустить, чтобы вы продолжали вмешиваться. Я вынужден потребовать, чтобы вы раз и навсегда прекратили всякие попытки управлять следствием, или мне придется…
И тут Линли замолчал. На полуслове его оборвала торжествующая усмешка, промелькнувшая на лице Хильера. Он вдруг осознал, что близорукость вновь завела его в ловушку, расставленную помощником комиссара. И в следующий миг ему стало ясно, почему суперинтендант Уэбберли всегда давал понять своему родственнику, кто из офицеров должен заменить его, даже если эта замена будет временной. Линли мог в любой момент все бросить и уйти из полиции. И никак от этого не пострадать. Другие не могли. Только у Линли имелся доход, независимый от работы. Остальным инспекторам работа давала кров и пищу. И это обстоятельство раз за разом заставляло бы их подчиняться директивам Хильера без возражений, поскольку ни один не мог рисковать рабочим местом. Уэбберли видел Линли как единственного сотрудника, который мог хоть как-то противостоять помощнику комиссара.
Бог свидетель, он не может подвести суперинтенданта, думал Линли. Сколько раз Уэбберли с готовностью шел ему на помощь? Настал черед Линли ответить тем же.
– Или?
Голос Хильера был холоден.
Линли пришлось искать другой путь.
– Сэр, сейчас нам нужно бросить все силы на новое убийство. Мы просто не имеем возможности возиться еще и с журналистами.
– Да, – сказал Хильер. – Кстати, о новом убийстве. Вы действовали вопреки моему приказу, суперинтендант, и вам придется постараться, чтобы найти убедительное оправдание.
Наконец-то добрались, подумал Линли. До его отказа пропустить Робсона к телу. Он не стал делать вид, будто не понимает, о чем говорит Хильер.
– Я оставил соответствующие указания заграждению. Чтобы на сцену преступления пропускали только тех, кто предъявил удостоверение полиции. У Робсона такого удостоверения не было, и констебль из заграждения не имел ни малейшего представления, кто это такой. А это мог быть кто угодно, в частности – журналист.
– А потом, когда вы встретились? Когда вы поговорили? Когда он попросил посмотреть фотографии, видеозапись, то, что осталось, когда тело унесли?
– Я отказал ему, – ответил Линли, – но вам это уже известно, иначе вы не упомянули бы все эти детали.
– Да, мне это уже известно. И теперь вам предстоит выслушать, что думает Робсон о шестом убийстве.
– Сэр, прошу меня извинить, но люди ждут, нам нужно работать. Это куда более важно, чем…
– Моя власть выше вашей, – заявил Хильер, – и сейчас был дан прямой приказ.
– Я понимаю, – сказал Линли, – но если он не видел материалы, то нам придется впустую потратить время, пока…
– Он уже посмотрел видеозапись. Прочитал предварительные отчеты. – Хильер тонко улыбнулся, заметив удивление Линли. – Как я уже говорил, моя власть выше вашей, суперинтендант. Так что садитесь. Вам еще придется побыть здесь некоторое время.
Хеймишу Робсону достало совести выглядеть виноватым. И смущенным, как постарался бы выглядеть в данной ситуации всякий человек, обладающий интуицией. Он вошел в кабинет с желтым блокнотом и тонкой пачкой бумаг. Пачку он отдал Хильеру, а после улучил момент и бросил быстрый застенчивый взгляд на Линли, сообщающий: «Это не я».
Линли кивнул в ответ. Он не испытывал к психологу вражды. Если уж на то пошло, они оба всего лишь выполняют свою работу, будучи поставлены в исключительно трудные условия.
Хильер явно хотел подчеркнуть свое доминирующее положение: он не пересел из-за своего стола за круглый стол для совещаний, за которым проводил встречу с главой пресс-бюро и его помощниками; жестом предложив Робсону сесть рядом с Линли, он добился того, что они стали напоминать двух просителей перед троном фараона. Оставалось только упасть ниц.
– Что вы можете сказать нам, Хеймиш? – спросил Хильер, не сочтя нужным делать вежливое вступление.
Робсон пристроил блокнот на колено. Его лицо горело, и Линли на мгновение почувствовал сочувствие к психологу. Тот оказывается между молотом и наковальней в который уже раз.
– В предыдущих преступлениях… – начал Робсон неуверенно, по-видимому не зная, как вести себя в атмосфере неприязни, существующей между двумя офицерами полиции. – В предыдущих преступлениях убийца получал ощущение всемогущества, которого и добивался посредством различных действий по ходу убийства. Я имею в виду похищение жертвы, приведение ее в беспомощное состояние, связывание, ритуалы сжигания и надрезания. Но в последнем случае, в Куинс-вуде, этих действий стало уже недостаточно. Того, что ему давали прежние убийства – будем по-прежнему считать, что это власть, – на этот раз не удалось достичь. И это вызвало в нем ярость, ранее им не испытываемую. Я могу предположить, что эта ярость удивила его, поскольку он наверняка выстроил сложную философию, которая объясняет и оправдывает убийства мальчиков и в которой нет места ярости. Но он чувствует ярость, ведь ему посмели помешать в стремлении к власти, и поэтому он не справляется с внезапной потребностью наказать жертву за неповиновение. Шестая жертва видится им ответственной: из-за нее он не получил того, что получал от всех остальных жертв.
Робсон говорил, не поднимая взгляда от записей, но теперь поднял голову, словно нуждаясь в поощрении. Линли ничего не сказал. Хильер коротко кивнул.
– И поэтому он обращается к физическому насилию над мальчиком, – продолжил Робсон, – и делает это перед убийством. После этого он не испытывает сочувствия к жертве: тело не уложено в особую позу, напротив, оно брошено как попало. И брошено там, где его могли найти только случайно, то есть не сразу. Из этого мы можем сделать вывод, что убийца следит за ходом следствия и прикладывает усилия, чтобы, во-первых, не оставить улик, а во-вторых, не попасться никому на глаза, пока избавляется от тела. Возможно, вы уже с ним разговаривали. Он знает, что вы стягиваете кольцо, и не намерен больше давать ничего, что могло бы связать его с преступлениями.
– Именно поэтому конечности подростка в данном случае не были зафиксированы? – спросил Линли.
– Пожалуй, нет. Скорее тут дело в том, что раньше, до этого убийства, преступник решил, будто достиг уже того всемогущества, к которому стремился почти всю жизнь. Это ложное ощущение власти убедило его, что больше не нужно обездвиживать следующую жертву. Но оказалось, что несвязанный мальчик сопротивляется, а это потребовало особых мер по его умерщвлению. Вот почему вместо удавки убийца на этот раз душит голыми руками. Только через телесный контакт он может вернуть ощущение власти, потребность в которой и толкает его на убийства.
– И каково же будет ваше заключение? – поинтересовался Хильер.
– Это человек с неадекватной психикой. Он или находится в подчинении у кого-то, или думает, будто дело обстоит так. Он не представляет, как вести себя в ситуации, когда он себя ощущает более слабым, чем люди вокруг него. В частности, он не понимает, как вести себя в обстоятельствах, в которых он сейчас оказался.
– Вы имеете в виду шестое убийство? – уточнил Хильер.
– О нет! – возразил Робсон. – Он чувствует себя вполне способным водить полицию за нос еще сколь угодно долго. Но в его личной жизни что-то идет не так. И он не знает, что сделать, чтобы это исправить. Возможно, это работа, или неудачный брак, или такие отношения с родителями, где он вынужден нести больше ответственности, чем ему по душе, или такие отношения с родителями, где он постоянно находится на вторых и третьих ролях, или же финансовые проблемы, которые он скрывает от жены или другого близкого человека. Что-то в этом роде.
– Но вы говорите, будто он знает о том, что мы к нему приближаемся, – сказал Хильер. – То есть мы говорили с ним? Каким-то образом общались?
Робсон кивнул.
– Это в высшей степени вероятно, – подтвердил он. – И что касается последнего тела, суперинтендант, – обратился он к Линли, – все говорит о том, что вы подошли к убийце ближе, чем думаете.
Глава 18
Барбара Хейверс наблюдала, как Барри Миншолл, также известный под именем мистер Фокус, закрывает свой ларек в аллее. А он не спешил. Каждым движением он показывал, что эти легавые причиняют ему массу хлопот. Вытянув с оборудованных под крышей антресолей разобранные картонные коробки, он начал демонстративно бережно складывать товар. Один за другим в коробках исчезали наборы для розыгрышей, а вслед за ними и наборы юных фокусников. Каждая единица товара имела у Миншолла свое место, и он внимательно следил, чтобы все они были упакованы в определенной последовательности, известной ему одному. Но Барбара не испытывала ни малейшего нетерпения. Она готова была предоставить фокуснику столько времени, сколько тому захочется потратить на демонстрацию недовольства. И если он, может статься, использовал это время для того, чтобы состряпать правдоподобную историю о Дейви Бентоне и наручниках, она тоже не стояла без толку. Она изучала местность, готовясь к серьезному разговору с мистером Фокусом. А то, что такой разговор состоится, она не сомневалась. Этот парень, судя по всему, не будет молча смотреть, как она обыскивает фургон.
И поэтому, пока Миншолл возился с коробками, Барбара приметила то, что в дальнейшем может оказаться полезным, если понадобится надавить на фокусника: камеры наружного наблюдения, установленные в начале аллеи у прилавка с китайской едой, и продавца солей для ванны, который с расстояния в шесть ярдов с огромным интересом следил за происходящим в ларьке фокусника. Этот торговец, увлеченный наблюдением, одновременно ел самосу[5] и не замечал, что жир с пирожка стекает по запястью на манжету рубашки. Такие типы, подумала Барбара, всегда готовы рассказать пару-тройку историй про своих соседей.
Торговец в некоторой степени оправдал ожидания Барбары, когда несколькими минутами позже она вместе с Миншоллом выходила из аллеи. Он окликнул Барри:
– Никак ты завел себе дамочку, Бар? Что это с тобой? Я-то думал, ты мальчиками увлекаешься.
– Да иди ты знаешь куда, Миллер, – спокойно парировал Миншолл.
И двинулся дальше, не останавливаясь.
А вот Барбара не стала спешить.
– Погодите-ка, – сказала она фокуснику и показала продавцу солей полицейское удостоверение. – Не могли бы вы взглянуть на несколько фотоснимков? Может, узнаете кого-нибудь из тех подростков, что останавливались у ларька фокусов в последнее время?
Миллер тут же насторожился.
– Каких таких подростков?
– Тех, которых убивают по всему Лондону.
Он бросил взгляд на Миншолла.
– Мне не нужны неприятности. Я не знал, что вы коп, когда сказал…
– А что это меняет?
– Ничего я не видел. – Он отвернулся и занялся товаром. – Здесь вообще темно. Я и не отличаю одного от другого.
– Еще как отличаешь, Миллер, – сказал Миншолл. – Ты же часами пялишься на них. Вы, кажется, хотели осмотреть мой фургон? – обратился он к Хейверс и зашагал дальше.
Барбара взяла на заметку фамилию продавца. Она понимала, что замечание относительно пристрастий Барри Миншолла могло быть пустой болтовней – точно так же, как пустой болтовней могли оказаться и слова Миншолла о Миллере. Все это могло объясняться враждой, которая иногда возникает между двумя мужчинами. А может, дело в причудливой внешности Миншолла и мальчишеской реакции Миллера на это. Но в любом случае приглядеться стоило к ним обоим.
Барри Миншолл вел ее по направлению к главному входу Стейблз-маркета. Под звуки электрички, прогромыхавшей по виадуку над головами, они вышли на Чок-Фарм-роуд. В надвигающихся сумерках на мокром асфальте отражались огни фонарей, и дизельный грузовик, едущий мимо, изрыгнул в воздух букет тяжелых запахов – квинтэссенцию зимнего Лондона.
Из-за холода и сырости завсегдатаи местных тротуаров – готы в черном с головы до пят да старики пенсионеры, сетующие, что нынче вот какие времена-то настали, не то что раньше, – все они сидели по домам. Постепенно набирал мощь поток людей, возвращающихся с работы; торговцы начинали заносить товары с улицы в магазины. Барбара отметила, что Барри Миншолл вызывает у прохожих удивленные взгляды. Даже в районе, известном чудаковатостью своих обитателей, фокусник выделялся – то ли из-за солнцезащитных очков посреди зимы, то ли из-за длинного пальто и колпака на голове, то ли из-за эманаций недоброжелательности, формирующих вокруг него негативную ауру. Барбара решила для себя этот вопрос. Лишенный ореола невинности, создаваемого наивными фокусами, Барри Миншолл являлся не самым приятным человеком.
– Скажите мне, мистер Миншолл, в каких местах вы обычно даете представления? – спросила она. – Я имею в виду ваши фокусы. Вряд ли вы прибегаете к ним только лишь с целью развлечь детишек возле вашего ларька. Так ведь и квалификацию потерять недолго, пальцы заржавеют без настоящей практики, я полагаю.
Миншолл глянул на нее искоса. Она поняла, что он оценивает не только сам вопрос, но и то, как она воспринимает его реакцию.
Она предложила варианты:
– Может, выступаете на вечеринках? Или в женских клубах? В частных организациях?
Он ничего не говорил.
– На днях рождения? Вот где, наверное, вы пользуетесь большим спросом. А как насчет школ – вас не приглашают на различные детские праздники? Или вот еще – церковные мероприятия? Бойскауты?
Он молча шел вперед.
– А приглашают ли вас на южный берег реки, мистер Миншолл? Вы там когда-нибудь выступали? Где-нибудь в районе Элефант-энд-Касл? В какой-нибудь молодежной организации? Случайно, не заглядывали в приюты или даже колонии для малолетних преступников?
Миншолл никак не реагировал. Он не стал обращаться к адвокату из-за требования осмотреть фургон, зато принял решение не говорить ни слова, дабы себе не навредить. Так что он был глупцом лишь наполовину, решила Барбара. Нет проблем. Половины вполне достаточно.
Фургон был припаркован на Джеймстаун-роуд, одним колесом на тротуаре. Барбара посчитала большой удачей, что Миншолл поставил фургон прямо под фонарем, и сейчас автомобиль оказался в круге желтого света. К тому же возле стоящего в пятнадцати футах дома зажглась лампа охранного освещения, и двух этих источников света вполне хватало, чтобы приступить к осмотру фургона.
– Ну что ж, давайте поглядим, что тут у вас, – сказала Барбара, кивая на задние двери машины. – Вы откроете или мне самой?
Она полезла в сумку и достала оттуда пару латексных перчаток.
Это действие побудило Миншолла нарушить молчание.
– Надеюсь, вы правильно трактуете оказываемое мною содействие, констебль.
– А как его следует трактовать?
– Как верный признак, что я хочу помочь. Я никому ничего плохого не сделал.
– Мистер Миншолл, я страшно рада это слышать, – ответила Барбара. – Открывайте же.
Миншолл достал ключи из кармана пальто. Отомкнул замок и отошел в сторону, позволив Барбаре подойти. Она так и сделала. Внутри фургона находились коробки. И еще коробки. И еще много-много коробок. Должно быть, на фокусника работала вся картонно-бумажная индустрия страны. Каждая коробка (которых было не менее трех дюжин, как сумела прикинуть Барбара) подписана фломастером. Надписи относились, скорее всего, к содержимому коробок: «Карты и монеты», «Стаканы, кости, шарфы и веревки», «Видео», «Книги и журналы», «Для взрослых», «Розыгрыши». В просветы между коробками было видно, что пол фургона застелен ковровым покрытием. Ковер был потертый, и из-под коробки с картами и монетами выглядывало странное темное пятно, очертаниями напоминающее оленьи рога. Это наводило на мысль, что, во-первых, большую часть пятна не видно, а во-вторых, его пытались заставить коробками.
Барбара отошла и захлопнула дверцы.
– Ну что, удовлетворены? – спросил Миншолл.
В голосе его прозвучало облегчение – так, по крайней мере, показалось Барбаре.
– Не совсем, – ответила она. – Давайте посмотрим еще и кабину.
Миншолл, похоже, хотел возразить, однако передумал. С недовольным ворчанием он отомкнул водительскую дверь и распахнул ее. Барбара же показала на пассажирскую дверь:
– Вот эту откройте.
Кабина, в отличие от кузова, была похожа не на склад, а на помойку. Барбара перебирала обертки, банки из-под лимонада, старые билеты, штрафы за неправильную парковку, рекламные листовки из тех, что всегда появляются под «дворниками» после стоянки на торговой улице. В общем и целом это был целый клад улик. Если Дейви Бентон – или кто-то другой из убитых подростков – бывал в этом фургоне, то здесь наверняка имелось тому с дюжину свидетельств.
Барбара сунула руку под пассажирское сиденье – проверить, какие сокровища там спрятаны, – но извлекла на свет лишь пластиковый номерок – из тех, что выдают в гардеробах, – карандаш, две шариковые ручки и пустую коробку из-под видеокассеты. Она перешла на другую сторону кабины, где возле водительской дверцы стоял Миншолл. Вероятно, он надеялся, что Барбара позволит ему сесть за руль и уехать куда глаза глядят. Напрасно. Она мотнула головой, и ему пришлось открыть дверь. Барбара сразу сунула руку под кресло водителя.
Ее пальцы и здесь нащупали несколько предметов. Она выудила ручной фонарик (действующий) и ножницы (такие тупые, что ими только масло резать). Последней находкой оказалась черно-белая фотография.
Она посмотрела на нее и перевела взгляд на Барри Миншолла. Развернув к нему снимок лицом, она спросила ласково:
– Не хотите рассказать, откуда у вас эта милая картинка, а, Бар? Или мне попробовать угадать?
Ответ последовал мгновенно, и она заранее знала, каким он будет:
– Я не знаю, как эта…
– Барри, приберегите это на потом. Вам понадобится.
Она велела Миншоллу отдать ключи от машины, после чего нашла в сумке мобильник. Набрав несколько цифр, она стала ждать, когда Линли ответит на звонок.
– Пока мы не найдем тот фургон с видеозаписи, – говорил Линли, – и пока не узнаем, зачем он приехал к парку Сент-Джордж-гарденс посреди ночи, я не хочу выпускать информацию о нем в эфир.
Уинстон Нката оторвался от пометок, которые делал в своей аккуратной записной книжке в кожаном переплете.
– Хильер придет в ярость… – сказал он.
– Нам придется пойти на риск, – прервал его возражения Линли. – Иначе, если новость о фургоне будет обнародована преждевременно, риск увеличится вдвойне. С одной стороны, мы открываем карты преступнику, а с другой, если фургон находился там в силу самых невинных причин, мы настроим зрителей на поиск красного фургона, тогда как в действительности это могла быть совсем другая машина.
– Но то вещество на трупах, – сказал Нката, – оно же однозначно указывало на «форд транзит».
– Но цвет остается под вопросом. Поэтому пока я предпочел бы вообще ничего не говорить об этом.
Нкату эти доводы, похоже, убедили не до конца. Он пришел в кабинет Линли, чтобы окончательно утвердить перечень, что будет показано в выпуске «Краймуотч». Это задание он получил от помощника комиссара Хильера, который на время перестал вмешиваться в каждое движение подчиненных, занятый, по-видимому, вопросом, что же надеть на съемки телепрограммы через несколько часов. И теперь Нката смотрел на короткий список, который составил вместе с Линли, и раздумывал, как доложить о списке начальнику, не вызывая гнева.
Линли решил, что это не должно его беспокоить. Они уже предоставили Хильеру массу сведений для использования в «Краймуотч», и, кроме того, он был уверен, что Хильер, желающий выглядеть либеральным в расовых вопросах, воздержится от излияний на Нкату своего раздражения, если таковое появится. Тем не менее Линли произнес:
– Не волнуйтесь, я постараюсь взять огонь на себя, – и после этого добавил, словно желая укрепить позицию сержанта: – Пока мы не услышим, что скажет Барбара о встрече с фокусником, которого она видела возле рынка, про фургон будем молчать. Так что мы даем фоторобот человека, заходившего в «Сквер фор Джим», и инсценировку похищения Киммо Торна. Думаю, этого будет достаточно, чтобы надеяться на какой-то результат.
Резкий стук в дверь, и в кабинет Линли заглянул инспектор Стюарт.
– Томми, могу я зайти на пару слов? – Он приветственно кивнул Нкате, добавив: – Ну что, припудрились перед съемками? Говорят, ваши поклонницы пишут вам письма пачками.
Нката уже давно устал от поддразниваний коллег.
– Я переправляю всю почту вам, – ответил он Стюарту. – Жена от вас сбежала, так что вам не помешает. Кстати, тут пришло одно письмо – от дамочки из Лидса. Пишет, что в ней двадцать стоунов[6], но вам такая женщина будет в самый раз.
Стюарт не улыбнулся.
– А не пошел бы ты…
– Взаимно.
Нката вскочил на ноги и вышел из кабинета. Стюарт сел на его место, на стул перед столом Линли, и принялся барабанить пальцами по бедру, как делал всегда, когда ему нечем было занять руки. Линли знал на собственном опыте, что над другими инспектор любит подшутить, но юмор в свой адрес абсолютно не воспринимает.
– Это была шуточка ниже пояса, – сказал Стюарт мрачно.
– Мы все теряем чувство юмора, Джон.
– Мне не нравится, когда моя личная жизнь…
– Это никому не нравится. Что вы хотели мне сказать?
Стюарт еще не был готов забыть обиду. Он посидел, пощипывая складку на брюках и снимая несуществующие пылинки с колена, но потом все же перешел к делу.
– У меня две новости, – сказал он. – Мы опознали тело с Квакер-стрит, и тут спасибо нужно сказать Ульрике Эллис. Она составила список ребят, бросивших занятия в «Колоссе». Звали его Деннис Батчер. Четырнадцать лет. Из Бромли.
– Он был в списке детей, находящихся в розыске?
Стюарт потряс головой.
– Родители в разводе. Папаша думал, что Деннис с матерью и ее любовником. Мамаша думала, что он с отцом, подружкой отца, двумя ее детьми и их общим ребенком. И поэтому в полицию никто не заявлял. По крайней мере, так они мне сказали.
– А на самом деле?
– На самом деле мне кажется, что они только рады были. Нам пришлось попотеть, чтобы хотя бы одного из них заставить опознать тело.
Линли отвернулся от Стюарта и посмотрел в окно, за которым горели огни вечернего Лондона.
– Я бы очень хотел, чтобы мне объяснили природу человека. Четырнадцать лет. – Он вздохнул. – За что направили в «Колосс»?
– Нападение с пружинным ножом. Поначалу им занимался отдел малолетних правонарушителей.
Читать бесплатно другие книги:
