Без единого свидетеля Джордж Элизабет

Глава 15

Он мысленно нарисовал перед Собою тело, лежащее на полу, распятое ремнями. Оно было беззвучно, но не безжизненно, и, когда чувства вернулись к нему, вместе с ними пришло и понимание: оно во власти силы, от которой не убежать. И тогда страх снизошел на тело под видом гнева, и в присутствии его страха сердце Фу выросло. Кровь наполнила Его мускулы, и Он вознесся над Собой. То был экстаз, который приходит только от знания, что Ты есть бог.

Испытав такой экстаз один раз, Он хотел повторить его. Однажды осознав, кем Он на самом деле является, и вырвавшись из своего кокона, Фу не мог существовать как прежде. Это осталось с Ним и в Нем навсегда.

После того как умер первый мальчик, Он пытался удержать испытанные ощущения как можно дольше. Снова и снова Он помещал Себя в темноту и там медленно проживал заново каждый миг, который вел Его от выбора к приговору, от приговора – к признанию, затем к наказанию и наконец к освобождению. Но все же невыразимая экзальтация реального эпизода потускнела, как тускнеет все в этом мире. Чтобы вернуть ее, у Него была лишь единственная возможность – сделать новый выбор, совершить все сначала.

Он говорил Себе, что не таков, как другие до Него – свиньи вроде Брейди, Сатклиффа и Уэста. Все они – искатели дешевого кайфа, хладнокровные убийцы, которые набрасывались на беззащитных, на тех, кто попадется под руку, лишь бы получить удовольствие. Они на весь мир заявляли о своей незначительности поступками, которые мир вряд ли забудет.

Но в случае с Фу все иначе. Не для Него все эти невинные дети, пешеходы, наугад схваченные с тротуара, девицы, путешествующие автостопом и принявшие роковое решение сесть в машину к мужчине и его жене…

Для тех убийц все сводилось к обладанию, внушению ужаса и лишению жизни. Но Фу шел иным путем, и именно поэтому Ему так трудно справиться с нынешним состоянием. Будь Он таким же, как те свиньи, то сейчас был бы почти спокоен: нужно лишь выйти на улицу, и через несколько часов… снова экстаз. Поскольку Он таким не был, Фу искал темноты как средства получить облегчение.

Однако, оказавшись там, Он почуял вторжение. Он сделал вдох и задержал дыхание, все органы Его чувств напряглись, внимая. Он слушал. Он думал о невозможном. Но нельзя было не понять, что говорит Ему Его тело.

Он разогнал тьму. Он искал свидетельства. Свет был приглушенным, как Ему нравится, но достаточно сильным, чтобы показать Ему: здесь нет явных признаков вторжения. И все-таки Он знал. Он научился доверять кончикам нервов у Себя на затылке, а они нашептывали Ему: «Осторожно!»

Под стулом на полу – брошенная книга. Журнал с мятой обложкой. Небрежно сложенная стопка газет. Слова. Слова. Слова на словах. И каждое из них говорит, каждое обвиняет. Червь, хором внушают они Ему. Здесь, здесь.

Ковчежец, вдруг дошло до Него. Вот что он искал. Потому что только через ковчежец червь сможет снова с Ним заговорить. И то, что он скажет…

«Только попробуй сказать, что ты забыла купить соус, корова старая. О чем тебе еще думать целый день?»

«Дорогой, пожалуйста. Мальчик…»

«Ты смеешь мне указывать, что делать? А ну выметай отсюда свою задницу, пошла в магазин за соусом! И оставь мальчишку. Я сказал, оставь его! У тебя что, не только мозга нет, но и ушей?»

«Прошу тебя, дорогой…»

Как будто интонации и слова могли что-то изменить для того, кто ходит как тень и перепуган до тошноты. А все это еще может вернуться, если Он утратит урну и ее содержимое.

Но нет: Он увидел, что ковчежец стоит там, где Он его оставил, – в тайном месте, которое на самом деле вовсе не было тайным. И когда Он трепетно снял крышку, то обнаружил, что содержимое кажется непотревоженным. И даже содержимое внутри содержимого – тщательно захороненное, оберегаемое, сокровенное – лежит как было. По крайней мере, так кажется.

Он подошел к стопке газет. Нагнулся над ними, но они говорили Ему только о том, что и так было доступно Его взгляду: человек в африканском костюме, заголовок, оповещающий о «горе приемного отца», и статья под ним, раскрывающая это горе в деталях. И дальше: все тела найдены, между ними определена связь, наконец-то до них дошло, что это работа серийного убийцы.

Фу почувствовал, как Его тело расслабляется. Фу почувствовал тепло в ладонях, а тошнота внутри стала отступать, когда Он перебирал листы таблоидов. Возможно, Он сможет обойтись ими.

Он сел. Подтянул всю стопку к Себе, как Санта-Клаус, обнимающий дитя. Как странно, думал Он, что только с последним мальчиком – лживым, отрицающим и обвиняющим Шоном, который утратил право на искупление и освобождение, так как упрямо отказывался признать вину, – только с ним полицейским удалось понять, что они имеют дело с кем-то превосходящим всех и вся, с кем они когда-либо сталкивались. Он оставлял для них подсказки с самого начала, но они закрывали глаза. Но теперь они знают. Знают не Его цель, разумеется, но сам факт Его существования как единственной и единичной силы возмездия. Всегда на шаг впереди тех, кто Его преследует. Верховный и всевышний.

Он вытащил последний номер «Ивнинг стандард» и отложил его в сторону. Потом Он перебрал всю стопку, пока не нашел «Миррор», где был напечатан снимок туннеля – того самого, где Он оставил последнее тело. Он опустил ладони на фотографию и перевел взгляд на другие снимки на той же странице. Копы. Кто, как не они. И один из них назван по имени, так что теперь Он знает, кто желает помешать Его планам, кто направляет все силы – бесплодно – на то, чтобы остановить Его движение по выбранному пути. Линли, суперинтендант полиции. Запомнить это имя будет нетрудно.

Фу закрыл глаза и вызвал в уме образ самого Себя и этого Линли в противостоянии. Но не в том противостоянии, когда Он остается с копом наедине. Нет, в Его воображении возникла сцена искупления, а полицейский был зрителем, беспомощным, не в силах ничего сделать, не в силах остановить цикл наказания и спасения, который разворачивался перед его глазами. Вот это было бы действительно нечто, думал Фу. Это стало бы актом такой декларативной силы, который не смог бы совершить никто – ни Брейди, ни Сатклифф, ни Уэст. Никто, кроме Него.

Мысль принесла Фу удовлетворение и надежду, что она подведет Его ближе к тому опьяняющему ощущению, которое Он называл воспарением. Оно наступало в финале акта искупления. Он желал, чтобы Его захватило чувство успеха, желал, чтобы Его наполнило осознание полноценного бытия, желал, желал, желал, чтобы эмоции и чувства взорвались в миг превращения задуманного в свершение… Пожалуйста.

Но ничего не произошло.

Он открыл глаза. Каждый нерв в Его теле трепетал. Червь все-таки был здесь, загрязнил Его жилище своим присутствием, и вот поэтому Он не смог пережить снова ни одно из тех мгновений, когда чувствовал Себя по-настоящему живым.

Он не мог допустить, чтобы подступающее отчаяние победило, поэтому обратил его в злость, и саму злость Он направил на червя. Держись подальше отсюда, ничтожество. Убирайся и больше не появляйся здесь.

Но Его нервы била дрожь, они пели, что таким способом Он никогда не достигнет покоя. Покой станет возможен только через акт приведения другой души к освобождению.

Мальчик и само деяние, думал Он.

Вот что Ему необходимо. А что Ему необходимо, то и свершится.

Следующие пять дней лил дождь – тяжелый зимний дождь из тех, что заставляют поверить, будто солнце уже не покажется никогда. На шестое утро осадки прекратились, однако нахмурившееся небо предвещало скорое прибытие очередного циклона.

Утром Линли не поехал в Скотленд-Ярд, как обычно поступал. Вместо этого он двинулся в обратном направлении, выискивая относительно свободные проезды к трассе А-4, по которой он выехал бы из Центрального Лондона. Совершить это путешествие предложила ему Хелен. За завтраком она посмотрела на него поверх стакана с апельсиновым соком и спросила:

– Томми, может, тебе съездить в Остерли? Ты не думал об этом?

– Что, моя неуверенность в себе так бросается в глаза? – спросил он в ответ.

– Я бы не назвала это неуверенностью. И если ты сам это так называешь, то напрасно. Ты слишком к себе строг.

– А как бы ты назвала это?

Хелен задумалась над вопросом, склонив голову набок и не сводя с мужа глаз. Она еще не оделась, даже не успела причесать волосы, и Линли понял в этот момент, что она нравится ему и в таком, неприбранном виде. Она выглядела… выглядела как жена, подобрал он слово, хотя скорее он отрежет себе язык, чем скажет это Хелен. Она тем временем задумчиво проговорила:

– Я бы назвала это морщинкой на поверхности твоего обычно спокойного состояния духа, и за эту морщинку надо благодарить таблоиды и помощника комиссара полиции. Дэвид Хильер желает твоей неудачи, Томми. Ты должен был уже понять это. Даже когда он с пеной у рта требует результата, меньше всего ему хочется, чтобы результата добился ты.

Линли понимал, что она права, но тем не менее заметил:

– Остается только гадать, зачем он тогда меня повысил.

– Ты имеешь в виду обязанности суперинтенданта? Или то, что ты ведешь это дело?

– И то и другое.

– Это все из-за Малькольма Уэбберли, разумеется. Хильер же сам тебе говорил: он знает, как поступил бы в этой ситуации Малькольм, потому-то и назначил тебя на эти позиции. Так он проявляет уважение к Уэбберли. Или желание как-то ему помочь. Но его собственная воля – воля Хильера, я имею в виду, – встает поперек его лучших намерений. И поэтому наряду с повышением на должность исполняющего обязанности суперинтенданта и заданием возглавить следствие ты получил в придачу самые черные пожелания Хильера.

Линли взвесил слова жены: они многое объясняли. Но такова была Хелен. Надо только уметь разглядеть под свойственной ей беззаботной манерой ясный ум и редкую интуицию.

– Я и понятия не имел, что ты так наловчилась в мгновенном психоанализе, – сказал он.

– Ты оценил? Спасибо! – Она отсалютовала ему стаканом с остатками сока. – Все дело в ток-шоу, дорогой.

– Правда? Вот уж не думал, что ты смотришь ток-шоу.

– Ты льстишь мне. Я пристрастилась к ним в последнее время, особенно к американским. Это такие передачи, где на диване сидит один человек и изливает душу перед ведущим и полумиллиардом зрителей, после чего ему дают советы и отправляют на бой с драконами. То есть мы получаем признание, решение и обновление – в аккуратной пятидесятиминутной упаковке. Обожаю, как просто решаются жизненные проблемы на американском телевидении, Томми. Американцы вообще склонны все упрощать, правда? Эта их логика вооруженного человека: достал пистолет, нажал на курок – и проблемы нет. Предположительно.

– Уж не советуешь ли ты мне пристрелить Хильера?

– Только в качестве крайней меры. А пока можно просто съездить в Остерли.

Он последовал ее совету. Час для посещения реабилитационного санатория был неприлично ранним, но Линли понадеялся, что с помощью полицейского удостоверения ему удастся проникнуть внутрь. И не ошибся.

Большинство пациентов еще не закончили завтрак, однако постель Малькольма Уэбберли была пуста. Улыбчивая санитарка подсказала Линли заглянуть в кабинет физиотерапии. Там он и обнаружил суперинтенданта полиции Уэбберли, преодолевающего три ярда с помощью двух параллельных брусьев.

Линли остановился в дверях. Тот факт, что суперинтендант был в числе живых, можно было считать чудом. Он выжил после того, как его сбил автомобиль, нанеся бесконечный список травм. Он выжил после того, как у него удалили селезенку и большую часть печени, после того, как из его мозга извлекли осколки черепа и кровяной сгусток, после шестинедельной комы. У него было сломано бедро, рука, пять ребер, и помимо прочего он перенес еще и сердечный приступ. В битве за возвращение к жизни он вел себя как настоящий борец. А еще он был единственным человеком во всем Скотленд-Ярде, с которым Линли не боялся говорить откровенно.

Дюйм за дюймом Уэбберли двигался между брусьями, подбадриваемый медсестрой, которая называла его «милок» – невзирая на яростные взгляды, какие бросал в ее сторону Уэбберли. Размером она была примерно с канарейку, и Линли удивлялся, как она собирается поддержать крупного суперинтенданта, если тот вдруг начнет падать. К счастью, такого намерения Уэбберли не обнаруживал; все его устремления были очевидно направлены на то, чтобы добраться до конца тренажера. Когда ему это удалось, он, не глядя в сторону дверей, где стоял Линли, произнес:

– Ты думаешь, они хоть раз позволили мне выкурить сигару, Томми? Здесь они в качестве поощрения сопровождают клизму музыкой Моцарта.

– Как вы себя чувствуете, сэр? – спросил Линли, входя в комнату. – Кажется, вы похудели?

– Уж не хочешь ли ты сказать, что я был слишком толст? – бросил тот грозный взгляд на Линли.

Суперинтендант был бледен, небрит и с большой неуверенностью опирался на бедро, которое теперь наполовину состояло из титана. Вместо больничного халата на нем был спортивный костюм. Куртку украшала надпись «Лучший в мире коп».

– Просто бросилось в глаза, – ответил Линли. – Для меня вы неизменно являетесь образцом для подражания.

– Каков нахал, – буркнул Уэбберли. В этот момент он разворачивался между брусьями, для того чтобы сесть в поджидавшее его кресло-коляску. – Никогда не доверял льстецам.

– Чашку чая, милок? – спросила медсестра у суперинтенданта, когда он уселся в кресло. – Имбирный пряничек? Сегодня вы славно потрудились.

– Она думает, что я цирковая лошадь, – сообщил он Линли, а женщине сказал: – Несите сюда всю пачку.

Она безмятежно улыбнулась и похлопала его по плечу:

– Значит, чашку чая и пряничек. А для вас?

Этот вопрос был задан Линли, который вежливо отказался. Медсестра исчезла в соседней комнате.

Уэбберли откатил кресло к окну, где поднял жалюзи и выглянул на улицу.

– Чертова погода, – проворчал он. – Я уже готов к Испании, Линли. Одна мысль о ней… Только это и удерживает меня на плаву.

– Собираетесь уйти в отставку, сэр?

Линли постарался задать этот вопрос беззаботным тоном, чтобы не выдать, что почувствовал при одной только мысли о том времени, когда суперинтендант навсегда покинет ряды полиции.

Но, несмотря на его старания, Уэбберли было не обмануть. Суперинтендант бросил на него короткий взгляд, оторвавшись ради этого от созерцания пейзажа за окном.

– Что, Дэвид плохо себя ведет? Тебе нужно продумать стратегию, как справляться с ним. Это все, что я могу посоветовать.

Линли подошел к окну и встал рядом с креслом Уэбберли. Теперь они вместе воззрились на обрамленный оконным переплетом зимний пейзаж: на заднем плане – голые ветви деревьев в парке Остерли, на переднем – парковка во дворе санатория.

– Что касается лично меня, то я справляюсь, – сказал Линли.

– Но ведь только это от тебя и требуется.

– Я волнуюсь об остальных. В основном – о Барбаре и Уинстоне. Заняв вашу должность, я не помог ни одному из них. И вообще это было безумием – думать, будто мне это удастся.

Уэбберли молчал. Линли не сомневался: суперинтендант понимает, о чем идет речь. До тех пор пока Хейверс будет работать под его началом, она может оставить всякие надежды на карьерный рост. Что касается Нкаты… Линли знал, что любой другой офицер, возведенный в ранг исполняющего обязанности суперинтенданта, сумел бы уберечь Уинстона от когтей Хильера. Однако при Линли положение Хейверс в Скотленд-Ярде с каждым днем только ухудшается, а Нката, который понимает, что его используют, может в конце концов преисполниться горьких чувств. А это не позволит ему полноценно заниматься работой. То есть с какой стороны ни взгляни, только он, Линли, был виноват, что Хейверс и Нката оказались в нынешнем своем положении.

– Томми, это не в твоих силах, – сказал Уэбберли, как будто Линли произнес все это вслух.

– Разве? Но вы же могли. И можете. Мне тоже следовало бы…

– Подожди. Я говорю сейчас не о том, можешь ты или нет быть буфером между Хильером и твоими подчиненными. Я говорю о том, можешь ли ты его изменить. А ведь именно этого ты хочешь, признайся. Однако он, как и ты, живет со своими демонами в душе. И никакая сила в мире не заставит его расстаться с ними.

– Так как же у вас получалось работать с ним?

Уэбберли поставил локти на подоконник. Линли обратил внимание, что за последнее время суперинтендант постарел. Его редкие волосы, еще недавно песочного цвета – на пути от рыжих к седым, – теперь окончательно побелели. Кожа под глазами и подбородком висела мешком. Линли вспомнились размышления Теннисона в «Улиссе»: «Имеет старость свой почет», – и он захотел процитировать эту строчку Уэбберли. Что угодно, лишь бы отсрочить неизбежное.

– Тут многое объясняется рыцарством, по-моему, – продолжал Уэбберли. – Ты думаешь, Хильер с легкостью носит титул. А я считаю, что это для него как латные доспехи, которые, как нам известно, носить совсем не легко. Он хотел титула и не хотел его. Он плел интриги, чтобы добиться рыцарства, и теперь ему с этим приходится жить.

– С интригами? Да это его любимое занятие.

– Вот то-то и оно. Подумай, каково будет получить такую надпись на надгробии. Томми, тебе все это известно. И если б ты мог действовать в соответствии с этим знанием, а не идти на поводу у своего отвратительного характера, то сумел бы найти подход к Хильеру.

Вот она, подумал Линли. Вот она, основополагающая истина всей его жизни. В его ушах звучал голос отца, хотя тот умер почти двадцать лет назад: «Ну что за характер, Томми! Ты позволяешь страсти не только ослепить себя, но и руководить собой».

Чем было вызвано то замечание отца? Яростным спором с судьей по ходу футбольного матча? Счетом в регби, с которым он не согласился? Ссорой с сестрой из-за настольной игры? В общем-то, какое это сейчас имеет значение.

Отец оценивал его характер так же, как Уэбберли. Черная страсть минуты теряла смысл после того, как минута миновала. Он просто не понимал этого, раз за разом, и в результате за его роковую слабость расплачивались и до сих пор расплачиваются другие люди. Он – Отелло без оправдания в лице Яго, он Гамлет без привидения. Хелен права. Хильер расставляет ловушки, а он шагает в них с открытыми глазами.

Он едва не застонал вслух. Уэбберли посмотрел на него.

– В нашей работе есть чему учиться, – сказал суперинтендант уже мягче. – А ты всегда казался мне способным учеником.

– Легче сказать, чем сделать, ведь вместо учителя напротив меня стоит человек с боевым топором.

Уэбберли пожал плечами.

– Дэвида не переделаешь – он всегда будет вооружаться. Зато ты можешь измениться сам – стать человеком, который умеет отражать удары.

Крошечная медсестра вернулась к ним с чашкой чая в одной руке и салфеткой в другой. На салфетке лежал одинокий пряник, награда суперинтенданту за упражнения на брусьях.

– Кушайте, милок, – сказала медсестра, обращаясь к Уэбберли. – Вот вам чаек, с молоком и сахаром… как вы любите.

– Я ненавижу чай, – сообщил ей Уэбберли, принимая чашку и пряник.

– Вот шалун, – ответила она. – Что-то расшумелись вы сегодня утром. Это все из-за вашего гостя? – Она похлопала своего подопечного по плечу. – Что ж, хорошо, что жизнь к вам понемногу возвращается. Но только не морочьте мне голову, милок, а то мне придется объяснить вам, что к чему.

– Вы – главная причина, по которой я хочу выбраться отсюда как можно скорее, – сказал ей Уэбберли.

– Ради этого я здесь, – спокойно ответила медсестра. Она погрозила своенравному пациенту пальцем и вышла из комнаты, забрав по пути медицинскую карту.

– У тебя Хильер, у меня – она, – буркнул Уэбберли, надкусывая пряник.

– По крайней мере, она угощает чаем, – улыбнулся Линли.

Визит в Остерли, по сути, ничего не решил, но прописанная Хелен поездка все же оказалась полезной, как она и предполагала. Когда Линли прощался в палате с суперинтендантом, он чувствовал себя готовым к следующему раунду своей профессиональной жизни.

А этот раунд принес новую информацию из целого ряда источников. Команду Линли нашел в оперативном штабе, где звонили телефоны, а констебли вводили данные в компьютеры. Стюарт принимал отчет от одной из своих групп, и – чудеса случаются, оказывается! – Хейверс в его отсутствие сумела выслушать распоряжения инспектора, не устроив сцены. Когда началось совещание, первым делом Линли сообщили, что Хейверс, действуя в соответствии с заданием, вновь съездила на южный берег реки в «Колосс» для новой встречи с Ульрикой Эллис.

– Уму непостижимо, как быстро она разыскала всю информацию по Джареду Сальваторе! А всего-то и требовалось, что стащить из приемной журнал посещений, – докладывала в своей манере Хейверс. – И еще она накопала целую кучу полезных сведений об Антоне Райде. Теперь она лучший помощник полиции, сэр. Она выдала мне имена всех подростков, которые внезапно перестали посещать «Колосс» за последние двенадцать месяцев. Я как раз проверяю, не совпадут ли имена с какими-нибудь из неопознанных тел.

– С кем мальчики теснее всего общались в «Колоссе»?

– Джаред и Антон? Их адаптационную группу вел – угадайте-ка кто? – Гриффин Стронг. А Антон Райд некоторое время посещал компьютерный класс Гринэма.

– Что насчет Килфойла и Винесса? Существовали ли какие-то отношения между ними и мальчиками?

Хейверс заглянула в свой отчет, который – вероятно, чтобы еще раз показать, что отныне и навсегда она намерена быть образцовым копом, – был напечатан, а не нацарапан от руки.

– Они оба знали Джареда Сальваторе. Получается, что Джаред был мастер готовить. Читать он не умел, поэтому рецепты из кулинарных книг были ему не знакомы, но он умудрялся выдумывать что-то свое и потом угощал весь «Колосс». И поэтому его знали практически все. Раньше я допустила ошибку… – она обвела взглядом помещение, словно предупреждая нежелательную реакцию на признание, – когда спросила про Джареда только Ульрику Эллис и Гриффа Стронга. Они сказали, что это не их клиент, я поверила им, потому что о Киммо Торне они рассказали сразу. Извиняюсь.

– Тогда что говорят Килфойл и Винесс про Антона Райда?

– Килфойл говорит, что вообще не помнит Антона. Винесс мнется. Говорит, может, и знал, а может, и нет. Зато Нейл Гринэм его хорошо запомнил.

– Что касается Гринэма, Томми, – подхватил тему Стюарт, – то он тот еще огурчик, судя по словам директора школы в Килбурне, где он раньше работал. Несколько раз он срывался во время уроков, а однажды даже толкнул ребенка. Родители ему потом устроили, и он извинился, но кто знает, насколько искренне он раскаивался.

– А ведь так рассуждал о дисциплине, – вставила Хейверс.

– Мы установили наблюдение за этими ребятами? – поинтересовался Линли.

– У нас и так не хватает людей, Томми. Хильер отказался выделять новых, пока мы не выдадим ему конкретный результат.

– Проклятье…

– Но мы и без слежки сумели кое-что разузнать, так что об их вечернем времяпрепровождении представление получили.

– Ну и?

Стюарт кивнул констеблям из третьей группы. Пока, доложили они, подозрительного мало. После рабочего дня в «Колоссе» Джек Винесс почти ежедневно ходит в паб в Бермондси, рядом с домом, там же по выходным он подрабатывает барменом. В пабе он пьет, курит, иногда звонит из телефонной будки у входа…

– А вот это интересно, – заметил кто-то.

– Но на этом все. Потом он идет домой или заходит поужинать в кафе около Бермондси-сквер. Зато Гриффин Стронг делит свободное от «Колосса» время между своей мастерской на Квакер-стрит и домом. И по-видимому, ему нравится захаживать в один индийский ресторан на Брик-лейн – всегда в одиночку.

Что касается Килфойла и Гринэма: группа номер три раздобыла информацию, что Килфойл почти все вечера проводит в баре «Отелло» при гостинице «Лондон Райан», расположившейся в непосредственной близости от Гранвиль-сквер. А в остальные дни сидит дома, то есть все на той же Гранвиль-сквер.

– С кем он живет? – спросил Линли. – Это нам известно?

– По документам дом записан на Виктора Килфойла. Должно быть, это его отец.

– Что насчет Гринэма?

– Единственное, что он сделал за последнее время, так это сводил мамочку в оперу. Еще у него есть подружка, с которой он встречается вне дома. Мы знаем, что они посетили дешевый китайский ресторан на Лайл-стрит и сходили на открытие галереи на Аппер-бук-стрит. А так он обычно сидит дома с мамочкой. – Стюарт улыбнулся. – В Ганнерсбери, между прочим.

– Похоже, это уже никого не удивляет, – прокомментировал Линли.

Он глянул в сторону Хейверс. Судя по всему, она изо всех сил старалась не закричать: «Я была права!» – что заслуживало высокой оценки. Ведь это именно она первой обнаружила связь между адресами работников «Колосса» и точками, где преступник бросал трупы жертв.

Чуть позже в комнату вошел Нката, только что отсидевший рядом с Хильером очередную пресс-конференцию. Решено, что по материалам следствия будет сниматься серия программы «Краймуотч», поведал он, и это сообщение вызвало град насмешек в его адрес: в наших рядах взошла новая звезда и тому подобное. Не обращая внимания на юмористов, Нката продолжил, что в серии будет использован фоторобот замеченного в спортзале «Сквер фор Джим» мужчины, который составили в соответствии с показаниями бодибилдера, имевшего беседу с потенциальным подозреваемым. Фоторобот дополнят портреты всех опознанных жертв, а также инсценировка того, как – предположительно – Киммо Торн встретил своего убийцу: красный «форд-транзит» останавливает велосипедиста, имеющего при себе мешок с украденными вещами, водитель фургона помогает мальчику загрузить велосипед и вещи, мальчик садится в «форд», и они уезжают.

– К этому мы можем еще кое-что добавить, – заявил Стюарт, когда Нката закончил. В голосе инспектора звучало удовлетворение. – Кадры из записи, сделанной камерой скрытого видеонаблюдения. Не скажу, что это прорыв, но все же считаю, что нам повезло: на одной из видеокамер, установленных напротив Сент-Джордж-гарденс, запечатлен фургон, едущий по улице.

– Время и дата?

– Совпадают со временем и датой, когда погиб Киммо Торн.

– Господи, Джон, почему об этом стало известно только сейчас?

– Об этих кадрах мы знали и раньше, – сказал Стюарт, – но они были низкого качества. Нужно было поработать с пленкой, на это и ушло время. Однако ожидание стоило того. Надо бы вам взглянуть на запись и решить, как ее можно использовать. Возможно, что-то подойдет для «Краймуотч».

– Сразу после совещания посмотрю, – сказал Линли. – А что с наблюдением за местами, где были обнаружены тела? Есть хоть что-нибудь?

Как оказалось, ничего. Если их убийца и подумывал о ночном визите к алтарю его криминального действа (как предполагалось в заключении Хеймиша Робсона), то пока он не осуществил этих намерений. Продолжая тему психологического портрета убийцы, Барбара Хейверс сказала, что она еще раз перечитала заключение Робсона и хотела бы обратить внимание на одну деталь: по мнению психолога, убийца живет с властным родителем. На данный момент у них имеется два подозреваемых, которые соответствуют этому параметру: Килфойл и Гринэм. Один при папочке, другой при мамочке. И не странно ли, что Гринэм ведет маму в оперу, а подружка удостаивается лишь посещения дешевого ресторана и бесплатного открытия галереи? Что бы это могло значить?

На это стоит взглянуть повнимательнее, согласился Линли.

– У кого-нибудь есть сведения о том, с кем живет Винесс? – спросил он.

– Там всего лишь квартирная хозяйка, – ответил Джон Стюарт. – Мэри Элис Аткинс-Уорд. Дальняя родственница.

– Значит, нам надо сосредоточиться на Килфойле и Гринэме? – спросил один из констеблей с карандашом наготове.

– Давайте я сначала взгляну на видеозапись с фургоном.

Линли попросил всех вернуться к выполнению заданий, а сам проследовал за Джоном Стюартом к видеомагнитофону. По дороге он жестом пригласил Нкату присоединиться. Хейверс, заметив это, помрачнела, но Линли решил проигнорировать пока ее недовольство.

Он возлагал большие надежды на запись камеры видеонаблюдения. Фоторобот оказался малоинформативным. По мнению Линли, получившееся лицо могло принадлежать любому и никому. Подозреваемый носил кепку – но сейчас все ходят в кепках. Барбара Хейверс, взглянув на фоторобот, сразу же напомнила, самодовольно сияя, что Робби Килфойл не расстается со своей кепкой с логотипом «Евродисней», но считать это уликой нельзя. Так что Линли считал фоторобот практически бесполезным и предполагал, что «Краймуотч» подтвердит это.

Стюарт взял пульт от видеомагнитофона и нажал на кнопку. В углу экрана появились цифры – дата и время съемки; камера была направлена на небольшие строения, за которыми изгибалась ограда Сент-Джордж-гарденс. В кадре между строениями показалась передняя часть фургона, примерно в тридцати ярдах от того места, где была укреплена видеокамера. Фургон остановился, фары погасли, из кабины вышел мужчина. С каким-то инструментом в руках он исчез за поворотом ограды, вероятно, чтобы употребить инструмент для чего-то, но дальнейшее находилось вне кадра. Линли предположил, что целью мужчины является навесной замок на цепи, которой обматывают ворота парка на ночь.

Через некоторое время фигура мужчины вновь возникла в кадре, но слишком далеко, чтобы различить хоть какие-то детали. Не помогла даже обработка пленки. Мужчина забрался в фургон, и автомобиль покатился вперед. Прежде чем он исчез из виду, Стюарт остановил запись и сказал, преисполненный гордости:

– Взгляните-ка вот на это, Томми.

И ему есть чем гордиться, признал Линли. Потому что на боку фургона удалось различить буквы. Если бы надпись читалась вся целиком, то это было бы чудом. Чуда не случилось, однако компьютерщики потрудились на славу, вытягивая из расплывчатой записи все возможное. Линли прочитал обрывки трех строк:

виж

ня

ваф

Под ними видны были цифры: 873-61.

– Нижняя строчка – это, скорее всего, часть телефонного номера, – заключил Нката.

– А все остальное – название фирмы, – добавил Стюарт. – Вопрос в следующем: показываем ли мы это в «Краймуотч»?

– Кто у нас сейчас работает с фургоном? – спросил Линли. – И что именно делается?

– Сейчас мы пытаемся получить что-то от телефонной компании по части номера, проверяем названия всем фирм на предмет совпадения с буквами, которые видны на записи, и еще раз прогоняем наши данные через Агентство регистрации транспорта.

– На это уйдет сто лет, – заметил Нката. – А если мы покажем запись по телевизору, ее увидят миллионы людей.

Линли обдумывал возможные последствия демонстрации этих кадров в программе «Краймуотч». Да, этот сериал смотрят миллионы, и в нескольких случаях отклики зрителей ускорили ход следствия. Но показ пленки по всей Британии связан и с определенными рисками. В частности, тогда Скотленд-Ярд раскроет преступнику свои карты, ведь он тоже может оказаться среди тех миллионов, что смотрят «Краймуотч». И в этом случае он так вычистит и выскоблит свой автомобиль, что любые свидетельства нахождения там убитых подростков будут уничтожены навсегда. Или он может отогнать фургон подальше от Лондона и бросить в таком месте, где его еще лет десять не найдут. Или поставит под замок в каком-нибудь гараже, и эффект будет примерно тот же.

Все ждали, что скажет Линли. Он решил пока придержать пленку, но вслух произнес лишь:

– Я еще подумаю. Уинстон, скажи людям из «Краймуотч», что у нас может быть дополнительный материал для них, но пока мы не закончили с ним работать.

Нката без особой охоты направился к телефону. Стюарт же вернулся к столу, сохраняя довольное выражение лица.

Линли кивнул Хейверс, словно говоря: «Теперь займемся вами». Она взяла новенький блокнот и вышла вслед за ним из оперативного штаба.

– Хорошая работа, – похвалил он ее.

Он заметил, что она сегодня даже оделась почти как положено: в твидовый костюм и полуботинки. На юбке, правда, сидело жирное пятно, а обувь не чистили с рождения, но в целом это была разительная перемена для женщины, которая предпочитает носить мятые штаны и футболки с сомнительными надписями.

– Сэр, я в состоянии уловить намек, особенно когда меня стукнут им по голове, – ответила Барбара, пожав плечами.

– Рад слышать это. Одевайтесь, вы поедете со мной.

Ее лицо просияло таким счастьем, что Линли растрогался. Он хотел посоветовать ей держать свои чувства при себе, дабы они не мешали профессиональной деятельности, но промолчал. Хейверс – это Хейверс, и ничего с этим не поделаешь.

Она не спрашивала о цели поездки до тех пор, пока они не сели в «бентли» и не отъехали в сторону Воксхолл-Бридж-роуд. Только тогда она поинтересовалась:

– Мы совершаем побег, сэр?

– Поверьте, я уже не раз об этом думал, – ответил он. – Но Уэбберли говорит, что с Хильером можно справиться. Только я пока не понял как.

– Наверное, задачка почище поисков чаши Грааля.

Барбара опустила взгляд на свои полуботинки и, по-видимому, обратила внимание на их плачевное состояние. Она послюнявила пальцы и потерла ими кожзаменитель – безрезультатно.

– Как он вообще? – спросила он, имея в виду состояние суперинтенданта.

– Уэбберли? Медленный прогресс, но все же прогресс.

– Значит, дела идут на поправку?

– В общем, да, только, повторюсь, медленно. А нам нужно, чтобы он вернулся до того, как Хильер достигнет стадии саморазрушения и заберет всех нас с собой.

– Вы думаете, дело идет к тому?

– Иногда, – сказал Линли, – я не знаю, что и думать.

В конечном пункте их путешествия найти место для машины, как всегда, было неосуществимо. Линли втиснул «бентли» перед входом в бар, прямо под табличкой «Машины не ставить», к которой кто-то приписал: «А то умрешь!» Приподняв вопросительно бровь, Хейверс взглянула на Линли.

– Что за жизнь без риска? – отшутился он.

Но тем не менее выложил на видное место полицейский пропуск.

– Так вот что, по-вашему, значит рисковать, – заметила Хейверс.

Они прошли несколько ярдов вдоль Чейни-роу до углового дома на Лордшипс-плейс. Там они поднялись на верхний этаж и в лаборатории нашли Сент-Джеймса в обществе Деборы и Хелен, которые листали журналы и обсуждали некое «идеальное решение всех проблем».

– Саймон, твоя жена – гений! – воскликнула Хелен.

– Логика, – ответила Дебора. – Логика и ничего больше. – Она обернулась на звук шагов и увидела возникших в дверях Линли и Барбару. – Вы как раз вовремя, – сказала она. – Хелен, смотри, кто пришел. Тебе даже не придется ехать домой, чтобы его уговорить.

– Уговорить меня на что? – Линли подошел к жене, вгляделся в ее бледное лицо. – Ты выглядишь усталой.

– Не будь такой наседкой, – пожурила его жена. – У тебя уже морщинки на лбу появились оттого, что ты постоянно беспокоишься.