Шахта Туомайнен Антти
Слепко выложил свой солидный документ, с удовлетворением отметив, что он чудесным образом не пострадал при купании в шахте. Вся троица, тесно сдвинув головы, склонилась над необычайными корочками с огромной гербовой печатью и подписью самого Маленкова.
– А я что говорила? – закричала женщина в кофте. – Вот, извиняйтесь теперь! Все знают, что ночью приехал замминистра из самой Москвы и ходит по шахте!
– Все равно, как-то это странно, – упорствовала в недоверии женщина в робе.
– Странно? А ты вот его спроси! – ткнула женщина в кофте длинным остроконечным пальцем в живот Евгению Семеновичу.
– Давайте планы! – приказал тот, не без труда отобрав свое удивительное удостоверение. Потоп у вас, а вы тут и ухом не ведете!
– Какой еще потоп? Нету там никакого потопа! Я только из шахты.
– Вроде бы у Сапрыкина главный насос полетел, – пояснил дамам белобрысый, – Васильич с Мишкой ходили, исправляли.
– Знаем мы, куда они ходили, – со значением сообщила та, что в робе.
– Подать немедленно планы! – заорал окончательно вышедший из себя Слепко.
– А может, вам вначале с Жулебиным пого… – начал было главный маркшейдер, но, глянув в грозное небритое лицо посетителя, вскочил и распахнул шкаф. – Сию минуточку, – жалобно пискнул он. На пол посыпались рулоны.
– Вначале второй.
Схема второго горизонта оказалась замечательно интересной. Самым интересным в ней было то, что Слепко уже видел, оказывается, почти все действующие выработки. Главный квершлаг помечен был косым крестом примерно посередине, и последующая его часть – небрежно заштрихована.
– Как давно не используется главный квершлаг?
– Завалило его. Давно уже. А потом он не нужен оказался.
– Так. Это что? – ноготь замминистра отчеркнул пунктир, пересекавший штрек.
– Как вам сказать?
– Да так и скажи!
– Это, мы тут… в общем, уровень воды пометили, – пробормотал с несчастным видом главный маркшейдер.
– Уровень воды-ы? Выходит, у вас как бы узаконено это дело?
– Я недавно тут, вы бы лучше с Жу…
– Уж позволь мне, молодой человек, самому решать, с кем разговаривать! Значит, если главный насос откажет, горизонт затопит?
– Я-то тут при чем? Там еще два насоса стоят, дополнительные…
– И что, они все время работают?
– Не знаю, я недавно…
– Года два уже, – тихо, но отчетливо произнесла женщина в робе.
– Позвольте, а откуда там вообще вода взялась? Я сам эту шахту строил, не было там никакой воды!
Повисло многозначительное молчание.
– Прошу отвечать! В чем дело? Главный насос и два дополнительных, это, выходит, они целую реку перекачивают?
– Выходит! – радостно воскликнула дама в робе и засмеялась. Белобрысый осуждающе зыркнул в ее сторону.
– Отвечайте, в чем дело! Иначе я…
– Ну да, реку, значит, прорвало.
– Ре-еку?
– Реку. Ту, что наверху.
– Река наверху прорвалась в шахту? – не верил своим ушам Слепко. – И давно?
– Два года уже… Вначале второй горизонт совсем затопило, но потом они, значит, дополнительные насосы поставили, и вот…
– Не может такого быть! Это ж… У тебя есть план местности над шахтой?
Парень развернул еще один рулон. Речка Быстрица была перечеркнута. Под чертой изображен был синий кружок, с волнистой стрелкой наружу. Выше черты – другой кружок, с жирной точкой посередине.
– Вот тут, значит, прорыв и произошел, – пояснял белобрысый – а тут, видите, выход откачиваемых вод.
Слепко выскочил в коридор, пробежал до его торца, с разгону ударил ногой в дверь с табличкой «Начальник шахты». Распахнул. Обомлевшая очкастая секретарша окаменела в углу. Не обращая на нее внимания, Евгений Семенович одним прыжком преодолел захламленную приемную и принялся ломиться в запертую дверь кабинета. Та оказалась прочной. Пнув ее для порядка еще разок, он закричал страшным голосом:
– Где этот, … Пищиков?
– Не знаю, он не говорил, может, на совещании? – залепетала женщина. В приемную вошел лысоватый курносый тип с грубым кирпичным лицом.
– Товарищ замминистра? Здравствуйте, я Жулебин, главный инженер шахты.
– А-а! Ты-то мне и нужен! Я приехал разбираться, почему ты план провалил, а тут – просто уму непостижимо, чего творится! Это же… черт знает что такое! – присутствие секретарши помешало Евгению Семеновичу яснее выразить свою мысль.
– Позвольте объяснить!
– Не позволю! Где Пищиков?
– Не знаю, вот он где у меня сидит, ваш Пищиков, – показал Жулебин на свою бурую шею.
– Поехали на реку!
– Может, сперва…
– Поехали! И маркшейдера своего прихвати, партизана этого. Я жду!
Видавший виды открытый «козлик» весело подпрыгивал на ухабах. Чтобы удержаться от безобразной ругани, Слепко принужден был отвернуться от сидевшего рядом Жулебина и обозревать пейзажи. Они, впрочем, были милы его сердцу. Он даже не подозревал, как соскучился по всем этим зарослям полыни и конопли, проступавшим из тающего утреннего тумана, по пологим увалам, желевшим пшеничными колосьями. «Черт бы подрал эту вонючую Москву! Брошу все и вернусь сюда! Впрочем, дачка в Серебряном Бору – тоже неплохо, на худой конец. Правильно Наташка говорит, раз предлагают – надо брать, а там видно будет». Вспомнив о жене, Евгений Семенович помрачнел, и желание сейчас же стереть Жулебина в порошок немного остыло в нем. Машина, натужно урча, свернула к древним дуплистым ветлам, поползла под уклон, переехала вброд речку – мелкую, заросшую шевелящимися космами тины, и завиляла по вязкой глинистой колее вдоль сверкающих зарослей осоки, вниз по течению. Рыжая собачонка выскочила из кустов и принялась злобно лаять, норовя попасть под колеса. Миновали стайку мальчишек, тащивших плетеную из ивняка «морду».
– Ну чё, браконьеры, много ельцов наловили? – паскудным голосом крикнул им шофер. Пацаны мигом исчезли из виду. Машина остановилась.
– Вроде здеся, – объявил водила. – Происходившее казалось ему интересным аттракционом. Белобрысый и Жулебин нехотя сошли. За ними последовал и Слепко. Перспектива лезть в самую топь в костюме и многострадальных чехословацких полуботинках не слишком радовала его. Ни на кого не глядя, он присел на подножку и начал развязывать шнурки.
– Может, это, сапоги дать? – предложил белобрысый, со значением посмотрев на шофера. Тот принял непонимающий вид и отошел на всякий случай подальше.
– Ничего, я так, – буркнул Евгений Семенович, оставшись в одних трусах, нейлоновой рубашке с галстуком и в шляпе. Травка у дороги показалась ему замечательно мягкой, но дальше начиналась осока. Белобрысый предупредительно прокладывал путь, старательно топая сапогами и показывая высокому начальнику, куда ступить голой пяткой. Они остановились над черной ямой, на дне которой среди бурлящей воды серели плиты известняка. Речка обрывалась туда восхитительным водопадом и уходила в щели. Смотрели молча. Теоретически Слепко представлял, конечно, что за зрелище его ожидало, но реальность превзошла все фантазии. Нутро скрутило от приступа ненависти к пыхтевшим за спиной остолопам. В голове завывало: «Саботаж! Как бешеных собак!» – и многое тому подобное.
– Сливные трубы желаете поглядеть? – любезно спросил шофер. – Это вон там, за плотиной.
Слепко попер напрямик, игнорируя острые, как бритва, перья осоки. Из двух широких труб вырывались желтые водяные потоки и валились в омут, мило поросший по краям розовыми водяными цветочками. Река как ни в чем не бывало петляла дальше меж камышовых стен, только вода в ней была уже не чистая.
– Рыбы тут гибнет пропасть, – разглагольствовал шофер, – так мальцы моду взяли корзины подставлять. А чего? Я завсегда говорю: все лучше, чем без толку ей пропадать.
– Значит, Жулебин, ты уже два годика речку в шахту спускаешь, а потом, с риском затопить ее к такой-то матери героически откачиваешь? Насосы дополнительные поставил, а электроэнергию, если не секрет, откуда берешь?
Норовисто игравший желваками главный инженер разжал зубы.
– Мы, когда реконструкцию начали, ну, ЛЭП-10 подвели, вот и…
– ЛЭП-10? Богато живешь, Жулебин. Ты мне одно только скажи: это ты просто развлекаешься так за государственный счет или что? Скажи, не стесняйся.
Но Жулебин, похоже, все-таки застеснялся и ни слова не ответил.
– Маркшейдер! – проскрежетал замминистра.
– Здесь!
– Немедленно начать прокладку обводного русла. Людей, технику бери, где знаешь. Провал забетонировать, яму закопать, работы закончить завтра до полуночи. Всё. Приступай! И Слепко зашагал через высокие, в рост человека, заросли к машине. Его голые икры покрылись густой сеточкой кровоточащих царапин.
– Я понимаю, – тоном христианского мученика зашептал за его спиной Жулебин, – вы столкнулись сегодня с поломкой главного насоса и, конечно, подумали…
– Пищиков где?
– Это был единичный случай, и потом, мощности дополнительных насосов вполне хватает, мы же тут не полные идиоты…
– Не полные, говоришь? Где Пищиков?
– Не знаю, дался вам этот…
– Вам что, Пищиков нужон, товарищ начальник? – охотно встрял опять шофер. – Так вы меня лучше спросите. Дома он у себя, Пищиков-то, день рождения у них. Вторую неделю празднуют.
– Едем! А ты, Жулебин, собирай манатки и сегодня же… нет, завтра сдашь дела. Парень ты крепкий, поработаешь еще… на проходке где-нибудь. Думаю, ничего сложнее лопаты доверить тебе нельзя. Но учти, не покончишь с этим … к завтрашнему вечеру – сядешь! Это я тебе обещаю.
«Ага, размечтался!» – усмехнулся про себя Жулебин.
Они забрались в «козла» и поехали, но, не доезжая шахты, свернули в город. Жулебин почему-то тоже остался. Слепко не стал возникать по этому мелкому поводу, но держался так, словно того не было.
– Разве Пищиков не в поселке живет?
– Не, ему в городе удобнее, опять же, к начальству ближе, – продолжал стучать подлец-шофер, – он ведь, это самое, как говорит? «Васька, – говорит, это меня Василием Григорьичем кличут, – вы тут все у меня под ногами мешаетесь, а я, промежду прочим, птица высокого полету». Вот как он мне говорил. Да.
Въехали под арку нового четырехэтажного дома и остановились у первого подъезда.
– Квартира какая?
– Шестая. На втором этаже.
Евгений Семенович рывком миновал крыльцо и два лестничных пролета. На темноватой площадке курили несколько измученных жизнью граждан. Из приоткрытой двери доносились приглушенная музыка и чадный дух. Он сделал над собой усилие и вошел. В длинном полутемном коридоре медленно покачивались танцующие пары. Дамы выглядели особенно непрезентабельно. Стараясь ни на кого не смотреть, замминистра протиснулся между распаренными телами, вонявшими перегаром, духами и куревом. Под ногами катались пустые бутылки. Пахнуло блевотиной. Он очутился в зашторенной, едва освещенной комнате. Почти всю ее занимали столы, заставленные в несколько ярусов грязными тарелками, салатниками, полными объедков, захватанными фужерами и тому подобным. Вокруг сидело несколько плотных мужчин, некоторые из них медленно, как коровы, что-то жевали, другие, похоже, спали, уронив голову на скатерть. В углу светился зеленый глазок радиолы, наигрывавшей нечто латиноамериканское. Полная дама с миловидным, но очень пьяным лицом кружилась на месте, широко разведя пухлые руки. Блузка на ней была расстегнута, открывая мощный атласный бюстгальтер.
– Кто здесь Пищиков? – вопросил Слепко. – Повторяю, Пищиков здесь?
Брюнет с нервически перекошенным ртом медленно поднялся со стула.
– А к-кто его, с-собственно, спрашивает? А? Вы к-кто такой? О, ч-черт! Това-арищ за-ам-министра? Доб-брый вечер. Нет, не мож-жет этого быть! Вы меня пом-мните? Я – Пищ-щиков. Присаживайтесь. Мурочка, принеси товарищу зам-м… А они гов-ворили, что вы куда-то пропали, а в-вот же вы…
– Что за бардак у тебя, Пищиков? Ты знаешь, что творится на твоей шахте? Что этот твой … Жулебин там вытворяет, пока ты тут пьянствуешь?
– Жулеб-бин? Точно, выт-творяет! А я ч-что говорил! Доп-прыгался, значит? Теперь-то он у меня поп-пля-шет!
– Правильно, товарищ замминистра, гнать надо этого Жулебина! Поганой метлой! Под суд его! – загомонили со всех сторон нетрезвые голоса. Слепко узнал среди гостей тех самых чиновников, которые встречали его ночью. Ситуация стремительно усугублялась. Пищиков, между прочим, просто-таки сиял от счастья.
– Пищиков, немедленно приведи себя в порядок и спускайся! Я в машине! Жду пять минут, потом можешь пенять на себя!
– Есть, пять минут! Айн момент! – восторженно вскричал начальник шахты и ринулся в глубь квартиры. Оттуда раздался женский визг. Слепко пробкой вылетел на улицу, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул влажный утренний воздух, плюхнулся на неостывшее еще сиденье заляпанного грязью «козла» и нахохлился. «Все они тут – дерьмо, на дерьме сидят и дерьмом погоняют», – решил он.
Минут через десять из подъезда выпорхнул начальник шахты в свежей рубашке, приличном костюме, низко нахлобученной шляпе и с пухлым портфелем под мышкой. Предупредительно извернувшись, он уселся между Слепко и белобрысым маркшейдером. Последний неохотно кивнул, а Жулебин, сидевший теперь спереди, даже не обернулся.
– Куда ехать? – спросил шофер.
– На шахту, куда? – буркнул Слепко.
– Гони, Васька, на шахту, – продублировал Пищиков.
Ехали молча. Пищиков пытался завязать светскую беседу, но после бессонной ночи и всех треволнений Евгений Семенович не мог вынести запаха водочного перегара. Брезгливо отвернувшись, он прикрыл глаза и размечтался о хорошей кружке крепкого кофе. Нестерпимо горячего, черного, как смола, с пеночкой, а кружка чтобы – простая, фаянсовая. Да, город изменился мало, а за городом нового было еще меньше. Только решетчатые конструкции высоковольтки победно выстроились вдоль шоссе. «Небось та самая ЛЭП-10, черт бы ее подрал».
Приехали. По-прежнему ни на кого не глядя, он, стараясь не запачкаться, вылез из машины и поднялся на второй этаж административного корпуса.
– Э-э, товарищ зам-меститель м-мин-нистра, поп-прошу ко мне в к-кабинет. У меня все м-материальчики подготовлены нас-счет жулебинских безоб-бразий, – заикаясь зачастил, завертелся угрем Пищиков. – Наруш-шение всех инструк-кций! Карьер какой-то из шахты сделал! Изурод-довал! Перер-расход электроэн-нергии такой, ч-что…
– Что ты несешь, Пищиков, какой еще карьер?
– Я вам сам все объясню… – забубнил сзади неугомонный Жулебин.
– Отвечай, Пищиков.
– Ну, т-то есть как, прич-чем? Зас-сунул в к-квер шлаг вместо норм-мальной от-ткатки карьерные т-транспор-теры! И в ствол эт-тот, фаш-шистский! Они же, гады, труд наших сов-ветских граждан исп-пользовали, наст-тоящий концлагерь т-тут был, а эт-тот, с позволения с-сказать, инженер, при попустит-тельстве бывшего уп-правляющ-щего т-трестом Мельника…
– Стой! Ничего не понимаю! Мельник, выходит, в курсе был? Поддерживал?
– Какое это т-теперь имеет знач-чение? Может, нав-врал ему Жулеб-бин с три короб-ба…
– Заткни хайло, мразь! – заорал главный инженер и слепо двинулся на начальника шахты.
– Вот! Сами видите, что вытворяет! При вас прямо! Я ж т-теперь в шахту спускаться боюсь, как бы бандиты эти не прист-тукнули! Нет, вы только поглядите на него! – верещал высоким надтреснутым голосом Пищиков, спрятавшись за спину Слепко. Он даже заикаться почти перестал.
– Товарищ Жулебин! Возьми себя в руки! Так ты никому ничего не докажешь! – что-то такое зазвучало вдруг в голосе замминистра, что озверевший мужик, обмяк и уронил руки.
– Ну т-так, ко м-мне в кабинет прош-шу…
– Нет, Пищиков, чем пьянствовать да матерьяльчики собирать, ты должен был сам решить все проблемы. Ответственность за положение дел на шахте лежит лично на тебе, с тебя, значит, и спросим. А сейчас, мой тебе совет, прими холодный душ, чайку крепкого попей. Разит от тебя до невозможности, так, что разговаривать с тобой я не в состоянии.
Начальник шахты, опав, как проколотый пузырь, удалился. Между тем многое еще требовало прояснения.
– Товарищ замминистра, делайте со мной что хотите, но я должен…
– Ну ладно, раз должен – давай. Во-первых, про наклонный ствол. Я так понял, ты тут хозяйственным способом капитальную реконструкцию затеял? Мельник, значит, поддерживал?
– Умер Мельник.
– Ну показывай, чего там у тебя.
В кабинетике теснилось около десятка взъерошенных молодых людей. Тут явно шла бурная дискуссия. Пахло кофе.
Оказалось, Жулебин долго ломал голову, зачем фрицам понадобилось строить тот ствол, а когда догадался, догадка эта перевернула всю его жизнь. При поддержке прежнего управляющего трестом он, несмотря на ожесточенное сопротивление Пищикова, здорово усовершенствовал, а вместе с тем и упростил схему подземных работ. Сделать удалось немало. Откаточный квершлаг на первом горизонте расширили, вместо четырех лав оставили пока две, но поставили туда самые современные комбайны, причем сразу по два на каждую лаву. На шахте постоянно дежурили представители харьковского завода, наблюдавшие за работой своих изделий. Для них это были эксплуатационные испытания. Пришлось, правда, резко увеличить количество крепильщиков.
– Можно хоть четыре комбайна в лаву засунуть! – прозвучал чей-то басок из-под локтя Евгения Семеновича. – Только крепеж мешает.
С приходом нового управляющего враги Жулебина получили полную поддержку. Но возвращать все на круги своя было уже поздно. Пока у Жулебина шло перевыполнение, ему гадить – гадили, но особо не трогали. Зато срыв квартального плана из-за временной остановки реконструируемой лавы был представлен министерству как полный развал работы.
– Ты где транспортеры-то такие достал? Про комбайны я уже сам догадался, – почти тепло спросил Евгений Семенович.
– Мир не без добрых людей.
– Это все, конечно, здорово, но – как же река?
– Зажали они нас, настоящую блокаду устроили. Уже два года болта ржавого не дают, воровать приходится. Бывает, кто-то из соседей и добром помогает. Это уж как получится.
– У нас рабочих – половина от потребного количества!
– Учти, Жулебин, если что всплывет, я тебя отмазывать не буду. Кстати, товарищи, у вас тут так вкусно кофеем пахнет, не могли бы вы и мне чашечку соорудить? Покрепче. А то голова уже не варит.
– Сейчас! Минуточку! – одна из девушек выскочила за дверь.
– Давай теперь про второй горизонт.
– Там мы повязаны пока пропускной способностью скипового ствола, пришлось законсервировать одну из лав. Новаторы планировали углубить наклонный ствол до второго горизонта и довести выработку на нем до уровня первого. Для этой цели в свое время и подтянута была ЛЭП.
– С помощью которой вы теперь речку туда-сюда гоняете?
– Тут ведь как вышло… – проникновенно начал Жулебин, явное изменение настроения московского гостя окрылило его, – тогда наводнение случилось во всей округе, у нас тоже второй горизонт затопило. Тресту пришлось срочно выделить дополнительные насосы. Мы на это временно задействовали ЛЭП…
– Вы обязаны были немедленно устранить!
– А как? Техники-то они нам не дали. Погнать туда всех с лопатами? План бы сорвали, Пищиков только того и ждал! К тому же, на бумаге авария была оперативно ликвидирована…
– А ты ее требовал, технику-то?
– И не раз. Копии документов имеются.
– Это хорошо, что имеются.
– Тут еще такой момент, – продолжил главный инженер, – ну забетонировали бы мы свищ, так они сразу же линию нам и обрубили бы. А старой уже не хватит.
– Понял! – хлопнул себя ладонью по лбу Слепко и разом осушил полкружки. – Они тебе техники не дали, но подписали липовый акт и после этого вынуждены были закрывать глаза на твои кренделя с речкой! А ты продолжал их творить, потому что боялся остаться без электричества для своих конвейеров. Так?
– Так.
Евгений Семенович допил кофе, сходил еще раз посмотреть на наклонный ствол, приказал подготовить сводку неудовлетворенных заявок за два последних года и под конец завернул к Пищикову. Там его ожидало жалкое зрелище. Начальник шахты лежал, раскинувшись, на полу и густо храпел. Рядом стояла ополовиненная поллитровка. Не слушая всхлипываний секретарши, Слепко просто вышел. Он уже собрался было проинспектировать шахтную столовую, когда в ворота лихо вкатила кавалькада бежевых «Побед». Все руководство треста во главе с управляющим Гуровым, свинообразным товарищем в низко надвинутой шляпе, разом повылазило из машин и, гостеприимно улыбаясь, направилось к Евгению Семеновичу, как бы захватывая его в клещи. Подчиненные Гурова, все как один, носили шляпы на тот же манер, что и горячо любимый начальник, отчего сильно смахивали на иностранных шпионов. Оборвав на первых же словах гуровский доклад, Слепко распорядился немедленно направить всю имевшуюся в тресте технику на ликвидацию прорыва. Затем, напомнив Жулебину, что до окончания отпущенного ему срока, осталось тридцать часов, он уселся в первую подвернувшуюся трестовскую машину и приказал шоферу ехать в гостиницу.
Там его поджидал Бражников, тоже только недавно вернувшийся с двадцать третьей шахты.
– Ну, и как там оно? – спросил Слепко.
– В общем, ничего особенного не обнаружилось. Начальник шахты, э-э, Смирнов, – нормальный парень. Вот главный инженер у него – форменная тетеря. Этакий вьюнош, гонору много, а уверенности в себе ни на грош. Жаловались они мне, что трестовские держат их на голодном пайке. Якобы новый управляющий всех поделил на «своих» и «чужих». Смирнов как бы чужим оказался.
– Очень даже может быть. Зайдем куда-нибудь, подзакусим? Со мной сейчас голодный обморок приключиться может.
– Я тут неподалеку столовку заприметил.
– Отлично.
В пункте общепита им, несмотря на крайнюю скудость меню, удалось вполне прилично пообедать. Пока медлительная официантка меняла тарелки, Слепко, катая по скатерти хлебные шарики и тут же машинально их поедая, поведал о своих удивительных приключениях.
– Всё одно к одному, – подытожил Бражников, – мы куда теперь?
– Я бы, пожалуй, съездил опять на речку. Понимаешь, пообещал сгоряча в порошок парня стереть. Боюсь, как бы Гуров не додумался придержать технику.
– На такси опять?
– Не боись, жмот, гляди, нас уже дожидаются.
Действительно, кортеж трестовских машин дежурил теперь у дверей гостиницы. При приближении Слепко и Бражникова товарищи в надвинутых шляпах сомкнули ряды.
– Товарищ заместитель министра, с нетерпением ждем ваших указаний! – широко улыбаясь, пошел в атаку Гуров. – С вашего позволения, мы назначили совещание на шестнадцать ноль-ноль, так что, если вы не против, давайте сейчас и проедемте. Пока подготовлена только легкая закусочка, а уж вечерком, после совещания, мы надеемся вам продемонстрировать, как умеем принимать дорогих гостей!
– Мы как раз – против. Так что совещание вы без нас как-нибудь проведите. А вечерком мы рассчитываем быть уже в поезде. Там и поужинаем. Впрочем, благодарю за заботу. Кстати, Гуров, ты технику на реку послал?
– Так точно, уже распорядился! Не сомневайтесь, товарищ Слепко, все ваши указания будут незамедлительно исполнены, я лично прослежу. Вот так оно у нас и выходит: один паршивец нагадил, а теперь всем, даже самому заместителю министра, разгребать приходится. Ну ничего! Теперь-то уж… – мелко сыпал словами управляющий, ощупывая колючими глазками хмурое лицо начальника, – а может быть, все-таки, товарищ Слепко? Люди уж больно старались, горят, можно сказать, желанием лично вам угодить!
– Ничего, небось не пропадут ваши яства. А теперь я хочу лично проверить, как идут работы на реке.
На краткий миг Гуров погас, но сразу же переориентировался и предложил собственную «Победу», куда уселся и сам, за компанию с сановными москвичами. Тем пришлось всю дорогу держать язык за зубами, зато уж управляющий трестом разливался, как соловей. Мол, бывал-то он в Москве много раз, и все-то там у него друзья, и у самого министра он на даче был, и по особому охотничьему рецепту шашлык там жарил, а министр якобы объявил, что отродясь такого не едал, а супруга министра с гуровской половиной – наипервейшие подруги, но и другие не менее замечательные знакомства у него в столице имеются. Тут они, по счастью, приехали, а то Евгений Семенович уже готов был лопнуть со злости. Вечером, уже в поезде, Бражников популярно объяснил, что это все не пустая болтовня была. Гуров силу свою демонстрировал, на всякий случай, как это принято в определенных кругах.
Работы на реке шли. Два экскаватора копали обводное русло, пара самосвалов и бульдозер валили вынутый грунт в воду, отсекая прорву. Слепко, Бражников и все трестовские церемонно поздоровались за руку с каким-то бездельно стоявшим рабочим и торжественно дождались момента перекрытия. Последние мутные ручейки исчезли в яме. Не успели оглянуться, а малолетняя шпана со своими корзинами уже копошилась там, собирая в тине рыбу и раков. Оказалось, что забыли пригнать бетономешалку. Кто-то с кем-то начал выяснять отношения, а Слепко с Бражниковым тихонько слиняли, что, конечно, для людей их положения выглядело не слишком солидно, но иначе от гуровцев было не отвязаться.
Они шли по едва заметной тропке к недалеким копрам. Тимофей Васильевич обратил внимание Евгения Семеновича на особенности пейзажа. Ровная прежде степь превратилась в скопище обрывистых холмов. На их вершинах еще трепыхались чахлые кустики бузины, но на склонах и понизу ничего уже не росло, а желтел один только раскаленный солнцем каменистый песок.
– Вот, извольте видеть, процесс опустынивания во всей, так сказать, красе! – с апломбом изрек Бражников.
Слепко принялся спорить, доказывая, что это всего лишь несколько гектаров над выработанным пространством первого горизонта, потому никакая это не пустыня, а – так. И получил резонный ответ, что вскоре, видимо, то же произойдет над всеми шахтами бассейна, рудничные поля постепенно сойдутся и тогда…
– В общем, – заключил Бражников, – сие печальное зрелище – естественное следствие применения интенсивных методов.
– Ну конечно! – обрадовался Слепко. – Это ты замечательно сформулировал. Жулебин, он хоть и дурак, а молодец! Его награждать надо! Немедленно выгнать всех этих, в шляпах которые, начиная с Гурова. Опять же, развал трудовой дисциплины, пьянки, понимаешь, среди бела дня!
– Нельзя выгонять всех, кто шляпу надел, мы с вами тоже в шляпах.
Посмеялись. На подходе к шахте они удачно повстречали шофера Васю. Пока тот бегал в гараж за путевкой, зашли на минутку в контору. Жулебина на месте не оказалось, в его кабинете сидел сгорбленный человечек, представившийся Платоном Васильевичем Кучиным, главным электриком. Платон Васильевич долго жал руку Евгению Семеновичу и лепетал дрожащим пропитым голосом, какая это для него честь.
Через час они уже взяли из брони билеты на ближайший скорый и, весьма довольные собой, вдумчиво обсуждали выводы, которые собирались представить министру.
Но по приезде в Москву выяснилось, что Гуров успел уже прислать по телетайпу упреждающую депешу, насквозь лживую, но, к сожалению, очень неглупую. Как Евгений Семенович ни бился, сместить этого типа ему не удалось, уволен был лишь один из его замов. Всему руководству треста объявили, конечно, выговоры, а Смирнову с Жулебиным – «строгачи». Пищикова перевели все-таки на другую работу, но с повышением, а на его место поставили того самого бывшего гуровского зама. Так что полная ерунда получилась. Зато Наташа никуда, оказывается, не уезжала, они быстро помирились и улетели в Крым на «Ту-104», к вящему удовольствию Евгения Семеновича, очень любившего все новое, передовое.
Примерно через год после описанных событий Слепко, ставший к тому времени первым замом, как всегда, без четверти девять утра вынул из почтового ящика свежую «Правду» и, развернув ее в бархатных сумерках своего служебного ЗИМа, узнал, что их министерство расформировано.
Глава 26. Шубин играет
В просторном школьном коридоре творилась обыкновенная для большой перемены свистопляска. Малышня как угорелая носилась с дикими воплями друг за другом. Ученики постарше большею частью кучковались по углам и простенкам. Самых же старших, то есть восьмиклассников, вообще видно не было. Все они неторопливо перекуривали на крыльце и в уборных. Школа, помещавшаяся в двухэтажном деревянном очень уже неновом здании, содержалась в должном порядке. Полы, свежеокрашенные прошедшим летом, блистали чистотой, сильно отдавая хлоркой, а на подоконниках в разномастных, обернутых цветной бумагой горшках и банках красовалась цветущая герань и другие комнатные растения. Можно сказать, там было даже по-своему уютно, особенно в такой непогожий ноябрьский денек, когда за запотевшими окнами моросил промозглый ледяной дождичек и качались на ветру неживые голые ветки.
Пронзительно задребезжал звонок, и хаос достиг высочайшей степени. Мальчишки, пихаясь и толкаясь, протискивались в двери своих классов. Многие были в предпраздничном настроении: как-никак начинался последний урок в четверти. У шестого «Б» это был не урок даже, а классный час, посвященный предстоящему юбилею Великого Октября. Некоторые «хорошисты» по такому случаю причесались, а медные пряжки ремней, начищенные зубным порошком, ярко сияли у всех без исключения. Дежурный старательно вывел мелом на доске соответствующую здравицу. Классики отечественной литературы смотрели со стен иронично, но доброжелательно, поскольку четвертные по русскому и литературе были уже выставлены. «Дедушка» Ленин лукаво щурился со своего портрета над доской, мол, все о вас знаем, голубчики, небось не обманете. Позади него заметен был след от портрета побольше, находившегося пока за шкафом в директорской. Тот, прежний, тоже прищуривался, но по-другому – мудро, всепрощающе улыбаясь в густые усы. Рассевшись по партам, пацаны опять зашумели, но не слишком, с оглядкой на дверь. Ждали завуча.
Внизу, в вестибюле школы открылась малозаметная дверка у самой раздевалки, вызывавшая у многих поколений учеников не меньший трепет, чем дверь директорского кабинета. Оттуда вышли двое. Завуч Александра Михайловна – высокая худая старуха, одетая во что-то фиолетовое с белой крахмальной пеной под острым подбородком. (Родители учеников, сами учившиеся у нее еще до войны, в один голос утверждали, что за последние двадцать лет она совсем не изменилась.) Всею своей сутью, даже запахом, она походила на засушенный цветок, какой находишь иногда между пожелтевшими страницами. С нею был тип совершенно иного рода. Тоже старик, но сгорбленный, с обвислыми губами, неопрятной бородой и давно не мытыми сивыми патлами. Впрочем, и он тоже постарался принарядиться. Под ветхим пиджачком виднелась новая ситцевая косоворотка, кирзовые сапоги были старательно начищены, а на груди среди разнообразных «почетных знаков» и простых значков торжественно посверкивали пара медалек и орден Трудового Красного Знамени.
– Егор Егорыч! – выговаривала ему завуч. – Ведь мы с вами договаривались! Я настоятельно вас предупреждала, и – вот! Что мне прикажете теперь делать? Не могли уж потерпеть немного для такого случая. Не знаю даже, имею ли я моральное право выпустить вас к детям в таком виде.
– Не дрейфь, Михайловна, – успокоительно бурчал старый хрыч, – нам, пролетариату то есть, без этого дела нельзя. Опять же, боязно стало – а ну как архаровцы твои на кусочки меня раздеребанят? Ничего, все будет на ять, ты ж меня знаешь.
– Только учтите, Егор Егорыч, если что, я вынуждена буду немедленно вмешаться!
Они вошли в класс. Шестой «Б» вскочил, грохоча крышками парт, и замер. Александру Михайловну ужасно боялись и любили, хотя она никогда никому ничего особенно плохого не делала, как, впрочем, и хорошего.
– Можете садиться, – властно прозвучал ее голос. Мальчики, с новым грохотом крышек, сели.
– Сегодня на классном часе, посвященном сороковой годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, мы с вами встречаемся с нашим знатным земляком, старейшим шахтером, человеком всем вам хорошо известным, недавно, как вы знаете, награжденным за свой трудовой подвиг орденом. Товарищи пионеры, поприветствуем Егора Егорыча Федорчука!
Завуч аккуратно захлопала костистыми ладошками. Класс бурно присоединился. Егор Егорыч с непривычки прослезился. Понужденный Александрой Михайловной, он неловко присел за учительский стол, налил себе дрожащей рукой полный стакан воды из графина и шумно, как лошадь, выпил. Дождавшись, когда он закончил, завуч продолжила:
– Егор Егорыч прожил долгую интересную трудовую жизнь. Он начал свою шахтерскую биографию еще при гнилом царском режиме, и было ему тогда столько же, сколько вам сейчас. Верно я говорю, Егор Егорыч?
– А, ну да, ну да. Верно. Только не на шахте это было, а в деревне, – развел руками старик, – совестно теперь и вспоминать…
– Это совершенно неважно где. В те годы Егор Егорыч сполна хлебнул подневольной доли.
– А он и сейчас, между прочим, тоже… – явственно донеслось с задней парты.
– Куроедов, дневник на стол!
– За что, Александра Михайловна?
– Не беспокойся, я напишу, за что.
– Я его, это, забыл, – промямлил паренек, старательно роясь в бесформенном портфеле.
– В таком случае придется мне самой сегодня зайти к вам в гости. Отец-то, как, дома будет? Садись, Куроедов. Егор Егорыч героически воевал в Гражданскую, партизанил…
– И в империалистическую…
– Что вы говорите?
– Говорю, в империалистическую тоже воевал. Потом уже и в партизанах. Точно. Было дело. Кротов такой у нас в отряде командовал, боевой атаман был. Орел! Да, было дело… – Федорчук бубнил все тише и тише, похоже, намереваясь уснуть.
– Кто хочет задать вопрос? Кто еще? Ты, Дебров.
Встал толстощекий мальчик, перед тем долго тянувший руку.
– Товарищ Федорчук, а за что вас орденом наградили? – буравя старика маленькими глазками, спросил он.
– Так, это самое, полагался он мне. Стаж – тридцать лет, да ежели две войны еще приплюсовать… Опять же, «Шахтерскую славу» имею второй степени. Партия и правительство… Всю свою жизнь положил. Могли бы, между прочим, и «Ленина» дать, но говорят, подземный стаж маловат. Оно конечно, последние девять лет я при бане состою. Ведь мне, это самое, восемьдесят годков надысь стукнуло.
Федорчук сильно шепелявил, проглатывал концы слов, разобрать его речь было нелегко.
– Кто еще хочет спросить? – скучно поинтересовалась Александра Михайловна. Может быть, все-таки, проявите активность? Ты, Малинкин.
Малинкин, золотушный очкарик, едва заметный над партой, стеснительно отвел глаза и пробормотал:
– Дядь Егор, а про Шубина расскажите, пожалуйста.
– Что-что? – изумилась завуч. – Ты откуда взял эту чепуху?
– Бабка рассказывала…
– А про серенького козлика она тебе не рассказывала? – выкрикнул неуемный Куроедов.
– И вовсе не «про серенького козлика», а серьезно! – вступился за Малинкина его лучший друг Толя Буряк.
– Тихо! – прикрикнула завуч. – Мы с вами не за тем побеспокоили Егора Егорыча, чтобы обсуждать тут разные нелепые суеверия. Егор Егорыч расскажет нам сейчас совсем про…
– Про Шубина? – встрепенулся вдруг Федорчук. – А что? Могу и про Шубина. Только, ребятки, не суеверие это нелепое, а действительно, был тут один такой. Загубили его проклятые буржуи. Сам-то я с ним знаком не был, а вот дружок мой, Кутепов Фрол Петрович, тот хорошо его знавал, потому как из одной деревни они. Так что я этот вопрос до тонкости изучил, и вам теперь все могу разъяснить. Ну чего, рассказывать, что ль?
Читать бесплатно другие книги:
