Власть оружия Ночкин Виктор

Она, сопя, склонилась на сиденье, сендер трясло, патроны никак не входили на место… Беглецы уже покинули окрестности стойбища, теперь летели по пустыне, взлетали на барханы, тогда в фары летели тучи пыли, потом скатывались вниз, сендер буксовал, обрушивая со склона пласты песка… Самоха возился на заднем сиденье, он все никак не мог освободить руки, но не решался позвать Мажугу и попросить, чтобы его развязали. Толстяку хотелось, что его умчали подальше от стойбища.

Игнаш сбавил скорость, сендер покатил осторожнее, теперь они не мчались напролом, а объезжали препятствия. Самоха сел ровнее и оглянулся. Пустыня, серебристая в лунном свете, шевелилась — на барханах возникали и пропадали дергающиеся силуэты.

— Погоня! — крикнул управленец. — На ящерах скачут!

Мажуга оглянулся, тоже заметил движение позади.

— Ах ты ж, некрозное семя…

Йоля вогнала магазин в гнездо и взобралась на сиденье, обернувшись назад.

— Дядька Самоха, ляг, что ли, — деловито потребовала она. — Мешаешь!

Оружейник рухнул и вжался в пыльную обивку. Наездники мчались за удаляющимся светом фар и никак не отставали, но и сближаться, вроде, не спешили. Скорей всего, они просто не хотели терять сендер из виду и выжидали подходящий момент.

— Нож дайте, что ли, — попросил Самоха, снова усаживаясь на сиденье…

Прямо по ходу песок раздался, стал осыпаться куда-то вниз, перед капотом взметнулось толстое щупальце, будто из земли выросшее. Оружейник охнул и снова сполз вниз. Сендер тряхнуло. Йоля, глядящая назад, увидела, как позади почва идет трещинами, пыль и песок ссыпаются в них, а из-под земли одно за другим высовываются щупальца, машут в воздухе. Позади раздались крики, дикари, завидев опасность, осаживали манисов и разворачивались.

— Сейчас, — прохрипел Мажуга, — оторвемся…

И втопил педаль газа.

Когда подземное чудище и погоня остались далеко позади, Ржавый сбавил скорость. За багажником клубилась пыль, серебристая в лунном свете, сендер катил, не спеша… потом встал.

— Развязывайте, что ли, — подал голос с заднего сидения Самоха.

Йоля открыла дверцу, чтобы перейти назад и освободить оружейника. Мажуга придержал ее за локоть, протянул кохар:

— Надень сперва.

— Откуда?

— Караульный был. Потом уже не до того стало, а этого я спокойно сделал, успел кохар с него снять. Вот теперь порядок, теперь ступай. Да, возьми, вот, нож, веревки разрежь.

— Ну, Мажуга, ну, девка, — Самоха потер затекшие онемевшие руки. — Ну, я прям не знаю, что сказать… Я уже думал: все, конец мне. Уголек этот, некроз его возьми… Я уж с жизнью распрощался, а тут вы.

— Мне, Самоха, без тебя возвращаться нельзя, — объяснил Игнаш. — Как бы я после цеховым объяснил? Увел колонну, вернулся сам. Так что тебя я беречь буду.

— Хочешь сказать, из-за этого меня спасал? — пушкарь криво улыбнулся. — Врешь ты.

— Ну и вру, — Игнаш потянулся за кисетом, встряхнул его. — Эх, табак заканчивается…

— Но этот, как его, который Уголек! В засаду же завел, а? Такой смирный, вроде, казалось, все подпрыгивал, подпрыгивал…

— Кто его разберет, что у них с Аршаком промеж себя было, — Ржавый чиркнул зажигалкой, затянулся. — Но старика малец, похоже, сам и прикончил. Башку отхватил.

— Я видел, когда нас в стойбище волокли. — Слушай, а у тебя оружие какое найдется? А то я без ствола как голый прям.

— Дробовик есть. Сейчас докурю, полезу искать. — Мажуга поднял руку с самокруткой — пальцы дрожали. — Сейчас…

А на Самоху накатил приступ болтливости, сказывался пережитый страх. Он стал описывать, как их тащили в стойбище, как они пытались вырваться, как возвратился из погони Уголек, и дикари стали орать, скакать вокруг него.

— …И стволы отобрали, все с собой унесли, и то, что в сендере было в багажнике, тоже забрали. Игнаш, зачем им стволы? Они ж ими не пользуются?

— Может, думали научиться. Щенок-то стрелял в нас, значит, умеет. А еще верней — на продажу. Сменяли бы на что. Самоха, ты как? За руль сядешь?

— Можно. Только куда править?

— Сам не знаю. Солнце взойдет, оглядимся.

Когда взошло солнце, вокруг была пустыня и ни малейших признаков дороги. Песок, черный в тени и серебристый под луной сделался серым, потом розовым, потом, когда солнце поднялось над барханами — снова серым. Прикинув, где восток, Мажуга решил держать путь на север — к Мосту так, может, и не выехать, но берег в той стороне, то есть, край пустыни. За руль сел Самоха, Йоля перебралась назад.

К полудню бак опустел, Мажуга перелил запас из канистры, снова сел за руль, и они поехали дальше. Вокруг расстилались пески, и не было заметно ни малейших признаков жизни. Днем все живое зарывалось поглубже в ил. Сендер катил на север, а пейзаж не менялся, как будто они стояли на месте. Ни примет, ни движения — только серые пески. Потом Мажуга забеспокоился: горючее убывает, и края Донной пустыни не видать. Он остановил сендер и взобрался на капот. Долго крутился, оглядывая горизонт — то так, из-под руки, то в оптический прицел. Йоля с Самохой ждали.

— Вон там, — указал наконец Игнаш рукой. — Далеко, некроз его возьми, но все-таки уже видать.

— Мост? — с надеждой спросил Самоха.

— Берег. От дороги к Мосту мы далеко отклонились, пока бегали то за дикарями, то от дикарей. Я сейчас уже не соображу, в какой он стороне, по правую или по левую руку.

— Дай поглядеть, — Йоля тоже вскарабкалась на капот.

Мажуга дал ей прицел и, взяв за плечи, легонько развернул в нужную сторону. Сперва она ничего не рассмотрела, только однообразные серые пески, уходящие к горизонту. Потом сообразила: берег — это темная полоса, тянущаяся на севере. Смотреть на темную полосу стало неинтересно, она принялась вертеться, грохоча ногами по капоту, глядела в разные стороны… Потом ойкнула и быстренько спрыгнула на песок.

— Что?

— Уголек, Улла-Халгу этот… он прямо на меня глядел.

— Он далеко? Он тебя увидал?

— Не знаю, я повернулась, а он прямо на меня глядит. И еще там не меньше десятка, на ящерах.

— Вот тварь, — в сердцах выругался Игнаш, — другой бы отстал от нас! Мы ж сколько его народу положили, на кой ему еще своих терять? И так племя захудалое… Ладно, погнали отсюда. Самоха, ты там поглядывай назад.

Сендер покатил на север. Темную стену вскоре уже можно было разглядеть и без оптики, но потом сколько ни ехали, она никак не желала приближаться, так и оставалась узкой полоской над серыми песками. Просто полоской, без подробностей, без формы, без различимых деталей. Оптический прицел теперь был у Самохи, тот время от времени смотрел назад. Пару раз жаловался, что серая иловая взвесь мешает разглядеть, но, вроде бы, кто-то пылит следом, не упуская из виду.

Край пустыни возник перед беглецами как-то рывком, сразу. Вмиг превратился из тонкой линии в обрывистый берег, встающий над песками. Может, развеялась дымка, стоящая над пустыней, и вздымающиеся над ней скалы проступили явственней, а может, это был какой-то оптический фокус, игра солнечных лучей в раскаленном воздухе… Беглецы приободрились, всматриваясь в угрюмые скалы. Это не было настоящим берегом. Когда на месте Донной пустыни плескались волны Черного моря, эти почти отвесные стены являлись краем шельфа, узкой полосы мелководья.

Вечером закончилось горючее, последний запас, перелитый из канистры. Мажуга спрыгнул на песок.

— Все! Не будем терять времени, собирайтесь.

Большую часть поклажи пришлось бросить, все равно на кручу с грузом не поднимешься. Взяли только патроны, монеты и остатки вяленого мяса. Последний арбуз выпили на месте, чтобы меньше тащить… и побрели, обливаясь потом и увязая в песке. Преследователи не появлялись, вечернее солнце заливало красным пустыню, пески будто покрылись кровью. Потом беглецы оказались в тени и дружно задрали головы, разглядывая скалистые стены, встающие над краем Донной пустыни. Обрыв только издали казался отвесным, а вообще подняться можно было, правда, не везде. Самоха, совсем обессилевший, присел на камень и закрыл глаза. Йоля с Мажугой разбрелись в разные стороны, присматривая местечко для подъема. Наметили путь и стали карабкаться на скалы. Известняк крошился под пальцами, ворохи обломков срывались из-под ног, вызывая внизу шуршащие осыпи. Толстяк управленец лез последним, камешки и струйки песка валились на него, но Самоха не жаловался и даже почти не отставал. Когда они поднялись на высоту в десяток человеческих ростов, вдалеке показалась полоса пыли — приближались темные точки, иловая взвесь кружилась за ними, вздуваясь пушистым хвостом.

— Погоня! — срывающимся голосом крикнула Йоля. — Дикари!

Они бы и стали карабкаться быстрей, но сил уже не осталось. Дикари достигли подножия скал, когда беглецам оставалось до верха еще порядочно. Преследователи подскакали к обрыву и остановили манисов, ящеры задирали плоские головы и шипели. Дикари визжали, потрясая копьями. Самоха, слегка отставший от Игнаша с Йолей, глянул вниз, выругался и стал карабкаться быстрей. Он даже обогнал девчонку, так ему придал силы страх снова попасть в лапы людоедов. Но дикари не стали карабкаться на скалы. Они кружились в тени под обрывом и выли, манисы под ними пятились, когда к их лапам осыпались камешки и песок со склона.

Уголек спрыгнул с маниса и уставился вверх. Потом потянул из-за плеча длинное ружье, прежде принадлежавшее Арщаку. Ствол пополз вверх, уставился в спины беглецов, карабкающихся из последних сил к краю обрыва. У тех не было ни сил, ни возможности что-то предпринять. Йоля бросила взгляд через плечо, и ей показалось, что черный провал ружейного ствола глядит точно ей в глаза. Она попыталась сместиться из прицела, но из-под пальцев вывернулся булыжник, поскакал вниз, цокая по выступам и порождая новый оползень. Она замерла, тяжело дыша… Мажуга, который уже почти достиг края, глянул на нее, потом на дикарей, вцепился покрепче левой рукой в камень и правой потянул из кобуры кольт. На таком расстоянии он вряд ли смог бы взять верный прицел, да и руки дрожали от напряжения…

Уголек внизу рассмеялся и снова закинул ружье за спину. Ему подвели маниса, парнишка вскарабкался на спину ящера и засмеялся снова. Это был чистый и беззаботный смех. Так хохочут дети, сумасшедшие и люди, чья совесть абсолютно чиста…

Потом Уголек свистнул, его манис послушно развернулся, и дикари поскакали прочь. Обессилевшая Йоля глядела через плечо, как они удаляются, превращаются в черные точки, за которыми волочится пышный пылевой хвост… Ни один из пустынников ни раз не обернулся. Йоля глядела им вслед, потом перед глазами поплыли разноцветные пятна, она зажмурилась и прижалась к скале. Сил пошевелиться не было. Время шло, начали дрожать ноги.

— Осторожно! — донеслось сверху, потом рядом посыпались камешки.

Ее ухватили за шиворот и потянули вверх. Йоля вяло шевелилась, ничего уже не чувствуя и едва перебирая руками и ногами. Потом вдруг под ладонями оказалась пустота, Йоля повалилась на живот, Самоха подхватил ее с другой стороны, помог перевалить гребень, она приоткрыла глаза — и ослепла от яркого света. Подъем закончился, беглецы достигли шельфового плато. Йоля поморгала, чтобы ушли цветные пятна, застившие взор. Перед ней была пустыня — такая же, как и внизу. До места, где давным-давно тянулись пляжи, еще предстояло порядочно шагать по песку и камням, но Донная пустыня со всеми ее ужасами осталась позади — внизу, под скалами. Заночевали они на камнях, так и не дойдя до древнего пляжа. Йоле снилась голова Арашка, серые пески Донной пустыни, оскаленные пасти манисов, оружие и небо.

Утром она проснулась с ощущением, будто Донная пустыня забралась ей в глотку и чудесным образом вся там поместилась. Пошарила на поясе, ухватила флягу, потянула ко рту и с опозданием поняла, что там пусто. Потом услыхала разговор между спутниками.

— …Ничего, как-то объяснишься, — сказал Игнаш.

— Трудней всего будет отговорить наших мстить Кораблю. Цеха давно на торговцев Арсенала зубы точат, а тут еще такое…

— Самоха, не грузи меня своими заботами, мне и тех, что есть, достаточно. А, Йоля, проснулась.

Она покивала, говорить было трудно. Игнаш протянул флягу и предупредил:

— Два глотка, не больше.

— Угу!

Когда Йоля сделала два дозволенных глотка и отняла флягу от растрескавшихся губ, там едва хлюпало на дне.

— Пойдем, — решил Мажуга. — Скоро жара начнется, лучше пораньше выйти.

Йоля поплелась за мужчинами. Сразу же, с первых шагов, навалилась усталость, ноги были как ватные, возвратились и круги перед глазами, и звон в ушах. Она брела, уставившись в землю, верней, в песок, и попыталась сосредоточиться на собственных ступнях, обутых в изодранные на скальном склоне сандалии. Левая, правая, левая… Пути не было конца. Йоля шагала и шагала, пока не уткнулась в спину Мажуге. Только тут сообразила, что песок под сандалиями сменился круглой галькой, обточенной морскими волнами в незапамятные времена. Игнаш посторонился, она подняла голову и увидала перед собой куст. Настоящий, живой, не высохший, как пустынный коралл. Колючек и высохших добела мертвых сучьев на растении наблюдалось куда больше, чем зеленых листьев, но куст был живой. Пустыня осталась позади.

Потом кустарник стал попадаться чаще, появилась чахлая трава… воду удалось отыскать далеко за полдень. Это оказалась грязная лужа в высохшем русле ручья. Топкие берега были усеяны отпечатками звериных лап.

Когда стемнело, они вышли к дороге. Пользовались ею нечасто, но колеи были хорошо заметны, значит, хотя бы изредка здесь ездят. Дальше пошли по колеям и вот вдалеке мелькнул свет фар. Что это был за самоход, разглядеть не смогли — уехал слишком быстро, но, по крайней мере, здесь бывали люди. В этот раз Йоле ничего не снилось, едва Игнаш решил сделать привал, она провалилась в черное глухое забытье.

Утром снова пошли, держась колеи. Вдалеке, на гребне холма показался грузовик, движущийся навстречу. Игнаш сказал:

— Прячемся. Он не остановится, если нас увидит, еще и пальнет издалека. Уж очень вид у нас — того, неприятный.

Выглядели они и впрямь, хуже некуда, оборванные, грязные, у Самохи лицо разбито. Таким никто не рад. Отыскали россыпь камней, засыпанных сухими ветками и сором, спрятались.

Грузовик неспешно катил навстречу, в кабине можно было разглядеть загорелого мужчину.

— Может, я одна выйду, помашу ему, крикну? — предложила Йоля.

Игнаш покачал головой:

— Бандиты тоже так делают, вперед одного пускают, могут и женщину. Нет, не годится. Ждем.

Когда самоход поравнялся с их укрытием, поднялись все.

— Стой! — крикнул Мажуга и махнул.

Беглецы поднялись из укрытия, Игнаш выступил вперед. Он старательно двигался медленно, без резких движений, но правую руку держал на кобуре.

Бежать водителю было поздно, он притормозил. Пинком распахнул дверь кабины, показал направленную на встречных двустволку.

— Чего надо?

— Мы в беду попали, подвези, — попросил Игнаш. — Я заплачу.

— Проваливайте, не то пальну! — водитель качнул двустволкой.

— Слушай, человече, у тебя ведь два ствола, так? — спокойно произнес Мажуга, делая еще шаг вперед, чтобы заслонить Йолю. — А нас трое. Если пальнешь, третий тебя прикончит. Видишь, у нас выхода нет, совсем худо дело. Мы в пустыне заплутали, людоеды за нами гнались, едва спастись смогли. Ни еды, ни воды… Так что терять нам нечего. Но если ты по-хорошему поможешь, дам серебряк.

— Не повезу, — водитель задумался. — Нет, не повезу. Лучше сразу стрелять будем. Может, ты промажешь. Может, я вас всех дробью положу. Лучше уйдите добром.

— Ну так стреляй, дядька, — Йоля выскочила вперед. — Стреляй! Или я сама сейчас тебя…

Мажуга ухватил ее за плечо и оттащил назад.

— Я вам еды дам, воды бутылку, — предложил хозяин самохода. — Дойдете сами. Тут пешком меньше дня пути, ферма будет, а потом еще другие. Держитесь этой дороги, она выведет.

— Ладно. Самоха, дай ему монету.

Оружейник медленно вытянул монетку, подкинул — монета влетела в кабину и свалилась на сиденье. В ответ водитель бросил сверток, должно быть, жена в дорогу собрала. Сверток упал в пыль у ног Самохи, тот подобрал, глянул — в самом деле, кукурузные лепешки, вяленое мясо полосочками, бутыль из толстого зеленого стекла, заткнута пробкой.

Беглецы отступили от дороги, грузовик медленно покатил прочь. Отъехал шагов на пятьдесят, только там водитель решился потянуться через кабину, чтобы захлопнуть дверцу.

— Зря я ему серебряк предлагал, — буркнул Мажуга, — он теперь хозяев фермы предупредит, что на дороге трое оборванцев, и у них деньги. Придется сворачивать. Но сперва по дороге пройдем, пока что можно.

До вечера шагали по дороге, местность вокруг стала меняться, чаще попадалась зелень, а к вечеру, когда тени сделались длинными, Мажуга решил, что пора уходить в сторону. Подумав, выбрали северное направление и побрели через холм, над вершиной которого торчали остатки бетонных стен. Ржавые арматурные прутья торчали как ребра давным-давно умершего здания.

С вершины Йоля разглядела дымок — там в самом деле стояла ферма, а вокруг нее участок равнины был расчерчен на бурые и зеленые прямоугольники — поля. Над двускатными крышами медленно проворачивался ветряк. Спустились с холма и побрели через поросшую низкорослым кустарником равнину. Дорогу пересекало русло высохшего потока. Видимо, в сезон дождей оно было заполнено водой, а сейчас покрылось растресканной коркой грязи. Дальше снова тянулись заросли. Путники углубились в них, треща сухими ветками. Колючие кусты вцеплялись в одежду, норовили задержать, не пустить. Игнаш услышал подозрительный шум и велел всем затаиться. Беглецы присели среди колючек и стали ждать. Хруст веток и голоса приближались. Несколько человек ломились сквозь заросли совсем рядом.

— А ты говорил, они дураки, — разобрала Йоля, — пойдут по дороге.

— Ну так они и шли по дороге, — раздраженный голос принадлежал водителю грузовика. — А как завидели ферму, свернули. Точно говорю, я сам видел, как они через холм хромали.

— В эту сторону?

— А куда ж еще?

Мажуга покачал головой. Самоха нахмурился и поудобней перехватил ружье. Йоля вытащила «беретту» и поглядела на мужчин. Что они решат? Напасть на чужаков или затаиться и пропустить?

— Знать бы, что не зря здесь таскаемся, — проворчал еще один человек, уже совсем близко. — Может, с них и взять нечего?

— Серебряк точно есть, он мне сам показывал, да у другого кошель толстый, навроде него самого. Такой увалень далеко не мог уйти, да еще девчонка с ними, дохлая совсем.

— Ну, если серебряк есть, дело того стоит…

— Не прознал бы кто, — еще один голос, высокий, молодой.

— Трупы в холмовейник бросим. Ползуны обожрут, а по шкелету ж не поймешь, чего оно было… пока было.

Мажуга выпрямился, вскинул кольт и стал палить туда, где над решеткой колючих веток мелькали головы. Там заорали, кто-то выстрелил в ответ, пуля прошла далеко. Йоля подскочила, вскидывая «беретту», но крики и треск веток уже удалялись. Бабахнул сдвоенный выстрел, дробь ударила в нескольких шагах от беглецов — стреляли на бегу, не целясь.

— Идем, глянем, — Мажуга, заряжая на ходу кольт, направился туда, где видел местных.

В кустах лежал незнакомый мужчина с простреленной головой. Игнаш обшарил его карманы, поднял обрез и подсумок с зарядами крупной дроби. Вокруг иссеченные и поломанные ветки были в крови, красные следы уводили в сторону дороги.

— Теперь нам здесь еще опасней, — буркнул, подходя, Самоха. — Ночью идти придется. Охо-хо…

Йоля мысленно взвыла. Ноги гудели, и каждый шаг давался с трудом, но она брела следом и не жаловалась. Жаловался Самоха, но так, без напора — сам понимал, что идти нужно. Далеко за полночь Мажуга остановился и объявил:

— Вроде, достаточно отмахали.

Йоля с оружейником тут же повалились на землю. В эту ночь Йоле снились кукурузные лепешки и бутыль с водой — из толстого зеленого стекла. Проснувшись, она подумала: какой скучный сон! Вот раньше ей снились важные, значительные вещи, небо, там, оружие… а тут мелкое все. Почему? Может, она уже повидала мир, познала все важное, и теперь ее ждут только мелочи, вроде лепешек и воды в бутыли толстого стекла? Ну уж нет, впереди — счастье. Они спаслись из Донной пустыни, забравшей целую карательную колонну, и теперь все будет хорошо. Скоро они будут дома… Йоля улыбнулась.

— А, проснулась, — Мажуга тоже улыбнулся, хотя дела их были, вообще-то, неважные, но глядеть на грязную счастливую Йолю ему было до некроза приятно. Он тоже подумал: скоро они будут дома, и уж тогда пойдет хорошая жизнь. Совсем немного осталось.

Рядом сел Самоха, потянулся, застонал и стал мять поясницу.

— Эх, не в мои года такие путешествия устраивать… и ноет, и тянет, и кости ломит…

— Да уж, толстяк, — ухмыльнулся Игнаш. — Тебе бы в кабинете, со шкафами, а в шкафах водка у тебя, холуи по каждому слову все принесут-унесут. А?

— Ну и что, я ж заслужил все, что имею. И шкафы, и холуев — все горбом заработал.

— Дядька Самоха, а тебе чего снилось? — встряла Йоля.

— А… снилось всякое, я уж не помню. Я никогда снов не запоминаю. А к чему тебе?

— Да так.

— Выпить бы сейчас, сразу бы полегчало, — пробурчал Самоха, морщась и растирая поясницу, — так нет ничего.

— Ладно, пошли. Вставай, оружейник, пушки тебя заждались, — ободрил Игнаш. — Скоро возвратишься в свой кабинет к любимым шкафам. Теперь уже недолго осталось. Считай, вырвались мы, спаслись.

— Теперь все будет хорошо, — поддакнула Йоля.

Путники снова зашагали на север, другого направления не было. Впереди лежала выжженная солнцем равнина, утыканная обломками бетонных секций. Ветерок шевелил невесомую сгоревшую траву, в которой протянулись блестящие нити — следы ползунов. Холмовейник высился поблизости, его обитатели уже попрятались, слишком жарко для них. Ни дороги, ни каких-либо признаков жилья не заметно.

Сперва Йоле шагалось легко, мысли приходили только хорошие — о будущем. В самом же деле, осталось совсем немного. Она шла последней, впереди Самоха жаловался на больную спину, а Игнаш над ним подшучивал, звал к себе на ферму — дескать, поработаешь в поле, жирок сгонишь, окрепнешь. Потом навалилась жара, мужчины замолчали. Они обогнули груду обломков бетона, увитую пожелтевшими побегами ползучего плюща — и Йоля наткнулась на спину Самохи, тот резко встал, потом метнулся обратно, под прикрытие бетонных плит. Игнаш присел и выхватил кольт. Йоля отскочила, чтобы не сбил с ног неуклюжий оружейник, и тут только сообразила — что-то стряслось, что-то нехорошее.

— Заметили, точно! — бросил Ржавый, пятясь за руины. — Уходить нужно. Эх, жалко, никакого укрытия, ровное место!

— Вон там, за камнями! — предложил Самоха.

— Что там? — на бегу спросила Йоля.

— Кетчеры!

Они помчались к груде камней, которую выбрал Самоха, а сзади уже тарахтел двигатель. Добежали к укрытию и повалились на землю. Йоля выбрала прореху между камнями, сквозь которую можно было наблюдать, раздвинула жесткие, как из проволоки свитые, побеги плюща и стала смотреть. Слева показался здоровенный самоход с широким открытым кузовом, который прикрывали наваренные на борта ржавые стальные листы. Кабину тоже обшили металлом, сквозь узкие прорези водителя не было видно, но в кузове над бортами раскачивались выцветшие рыжие банданы, какие обычно носили кетчеры. По бокам капота были приварены здоровенные ржавые лезвия — торчали в стороны, как клыки. Грязные борта были аляповато разрисованы белой краской, картинки изображали повешенных, распятых, отрубленные головы и еще что-то, о чем Йоля не могла сообразить, что именно имел в виду художник.

Понятно, чего Самоха с Игнашом бросились бежать — кетчеры еще хуже обычных бандитов. Если тех интересует добыча, то этим нравится убивать. Они истребляют все без разбора — зверей, людей, мутантов, все, что попадется на пути. Считают, что прижигают язвы больного мира, но сами они и есть худшая из всех болезней Пустоши.

Грузовик ехал вокруг руин, огибая их на порядочном расстоянии. Кетчеры заметили беглецов у груды бетонных обломков, и, если бы они затаились на том самом месте, сейчас их обошли бы с тыла.

— Придется стрелять, — решил Мажуга.

— Думаешь, они не отстанут? — оружейнику не хотелось вступать в бой.

— Конечно, они же нас видели. Теперь не успокоятся, пока не отыщут, но дело не в этом.

— А в чем же?

— Самоход нужен. Сидите здесь, не высовывайтесь, пока не представится случай, а я пошел.

— Эй, ты куда? — только и успела пролепетать Йоля, а Игнаша рядом уже не было.

Его кепка скользнула над невысокими кустами и пропала. Самоха с озабоченным видом полез в карман, вытащил горсть зарядов к дробовику и принялся выставлять перед собой на камне, две штуки сунул в рот, прижал губами. Йоля глядела на него и завидовала сноровке, с которой толстяк готовится. У нее «беретта», пятнадцать патронов в магазине, и что же ей делать? Просто сидеть и ждать? Неправильно как-то.

Самоха, невнятно из-за того, что патроны во рту, пробурчал:

— Отползи к тому камню, не нужно, чтоб мы рядом торчали.

Она послушно перекатилась за камни. Тем временем самоход, рыча двигателем, остановился позади их прежнего укрытия. Красные банданы над бортом шевелились — кетчеры высматривали, куда подевались беглецы. Один встал в кузове, завертел головой, Йоля видела, как взблескивает на солнце серьга в ухе. Голый по пояс тощий долговязый мужчина с патронташем через плечо. В кузове оживленно заспорили, и тот, что с серьгой, вскарабкался на крышу кабины. Там встал, оглядывая степь из-под ладони. Он медленно поворачивался. Когда уставился в строну, куда смотрел капот, бахнул выстрел. Долговязый сложился пополам и, не издав ни звука, свалился в кузов, там закричали, и Йоля увидела Мажугу. Ржавый поднялся из травы перед самоходом, словно из-под колес выскочил, поставил ногу на бампер и запрыгнул на капот. Его рука сунулась в щель между броневыми плитами, закрывающими водителя, захлопали выстрелы — звуки были глухие, потому что в кабине. Мотор самохода заглох.

— Фифяс не фтфелясь, — пробухтел Самоха.

И Йоля поняла «Сейчас не стреляй». Почему? Потому что дальность для пистолета большая. А толстяк уже приладил ружейное дуло на камень, чтобы бить с упора. Кетчеры в кузове слышали выстрелы и крики водителя, но поделать с Мажугой ничего не могли, его прикрывала кабина. Когда двое перемахнули через борта, один слева, другой справа, Мажуга уже спрыгнул с капота и бросился за груду бетонных обломков. Вслед ему стреляли, но Игнаш успел скрыться. Самоха аккуратно прицелился и выстрелил из двух стволов по кетчеру, который выпрыгнул из кузова с той стороны, где прятались харьковчане. Сдвоенный заряд дроби не уложил его, но ранил достаточно серьезно, кетчер повалился на землю и пронзительно вопя, покатился под колеса. Из кузова не глядели в эту сторону, потому что все видели Ржавого совсем рядом и следили лишь за ним.

Самоха сноровисто перезарядил дробовик и сказал:

— Сейчас будем их отвлекать, как приблизятся, лупи из пистолета, до тех пор сиди тихо.

— Поняла, поняла, дядька.

Над грудой бетонных глыб показалась кепка Мажуги, кетчеры, привстав, азартно выпалили из нескольких стволов, кепку изодрало в клочья и снесло с прута, на котором ее поднимал Игнаш. Самоха снова выстрелил из двух стволов, попал в красную бандану. Стрелял толстяк неплохо. Теперь кетчеры сообразили, что угодили между двух огней, и что в кузове сидеть не следует. Они спрыгнули на землю. Трое пошли к камням, за которыми укрылся Самоха, двое стали обходить нагромождение плит, где прятался Игнаш.

Самоха приподнялся и тут же рухнул, кетчеры дали несколько выстрелов, над головой толстяка просвистели пули. Больше ему высунуться не позволят. Кетчеры пошли скорей. Йоля, лежа на земле, видела между переплетенных веток плюща, как топают все ближе грязные башмаки. Когда расстояние сократилось до двадцати шагов, она вскочила, подняла «беретту» двумя руками и стала стрелять, медленно ведя ствол слева направо. Захлопали выстрелы и у самохода, позади бетонной груды. Расстреляв магазин, Йоля рухнула ничком, рядом кто-то дико орал, но ни одного выстрела в ответ не прозвучало. Когда она падала в кусты, из-за камней встал Самоха и бабахнул из дробовика. Вой смолк, наступила тишина.

Самоха выплюнул заряды в ладонь и сказал:

— Вот такой он раньше был, Ржавый. Он и кореш его.

— Тимоня?

— Тимоха, да. А, ты видела, как он вскинулся, когда волк на Арену вышел? Ну, Тимоха просто парень был, каких много, а Ржавый — ого-го! По всему Харькову имя гремело. Ну ладно, идем, поглядим, что за самоход нам достался. Надоело пешком топать.

Когда они подошли поближе, Мажуга, насвистывая, уже собирал оружие и швырял стволы в кабину. Через плечо он повесил патронташи. Йоля побежала к нему, а Самоха задержался, чтобы обобрать мертвецов возле камней. Добычи было немного. Когда толстяк подошел к самоходу, Йоля висела на шее Ржавого, одной рукой он держал трофейный карабин, другой осторожно обнимал девушку. Они целовались. Настроение у Самохи было отличное, он снял с пояса мертвеца флягу сивухи и уже успел приложиться.

— Э, а не рано тебе, девочка?

Йоля оторвалась от Мажуги и кинула через плечо:

— Не рано! Ористида в моих годах уже первого вынашивала!

— А, ну веселитесь! Только недолго. Может, мы не всю банду положили, может, еще кетчеры поблизости…

Самоха махнул рукой, в которой держал флягу, внутри булькнуло. Это подсказало толстяку, чем заняться, пока эти двое целуются. Он будет целоваться с флягой. Однолюбом Самоха не был, и, прикончив запас сивухи, отыскал в кабине самохода кувшин с теплым пивом. С кувшином он стал изменять фляге, от этих любовных подвигов толстяк окончательно развеселился, позабыв о предстоящих в Харькове неприятностях.

Когда наконец собрались ехать, Самоха был порядочно пьян. Он собирался ехать в кабине, чтобы петь втроем песни. И даже порывался завести какой-то нескладный мотив, причем слов не помнил совершенно. Йоля с Мажугой, бранясь и отпуская шутки, выгнали его из кабины, помогли взобраться в кузов. Бак самохода был полон, да еще в кузове нашлись две канистры, так что дальше уже покатили без остановок — сперва под жуткую песню Самохи, потом под его мощный храп. Ехали весь день и всю ночь, когда за руль сел проспавшийся оружейник. Встречные с недоверием глядели на их устрашающего вида самоход, но Йоле было плевать, она была совершенно счастлива, потому что ее непутевая жизнь наконец вывернула на верную дорогу, потому что они с Игнашом пережили опасности и выжили, потому что они вместе, потому что они едут домой. На второй день завернули за заправку. Рисунки на ржавых бортах их грузовика и здесь вызвали настороженное внимание охраны. Игнаш купил у местного торговца ведро красновато-бурой краски и они втроем замалевали картинки, оставленные кетчерами. Самоход от этого не стал красивей, но, по крайней мере, смотрелся не так вызывающе. Йоля намалевала на ржавом капоте улыбающуюся рожу — круглую, с глазами-щелочками и рот до ушей. Игнаш поглядел на ее произведение, покачал головой.

— Ну вот, теперь можно ехать. Если раньше нас побаивались, думали, бандиты какие, так теперь бояться не будут, сразу видно: дураки катят.

Самоха снова накупил выпивки и, без понуканий забрался в кузов, чтобы дальше крутить свою любовь с кувшинами, флягами и бутылками. Честно говоря, он просто заливал свой страх перед предстоящим объяснением в цеховой Управе.

Под вечер добрались к знакомым местам. Самоха храпел в кузове, Йоля задремала, и Мажуга, ведя машину, время от времени косился на нее — девчонка улыбалась во сне, и Ржавый гадал, что же ей такое снится.

Разбудил Йолю резкий толчок. Грузовик затормозил, в кузове покатились пустые бутылки, с треском разбился кувшин, со сна заорал Самоха.

— А? Чего? — Йоля стала тереть глаза кулаками.

Грузовик замер на пригорке, под усыпанным звездами небом. В свете фар не было видно ничего, кроме дороги, уходящей с холма под уклон, колючек у обочины, и темно-синей ночи.

— Чего встали?

— Темно, — медленно проговорил Мажуга.

— Ну? Чего темно? Ночь же…

— С этого холма мою ферму видать. Почему окошки не светятся? — Голос у него был странный, Йоля даже заглянула Мажуге в лицо. И лицо у него сделалось странным, застыло — ну как маска из глины.

— Чего там у вас? — заорал из кузова Самоха, потом хлопнул по задней стенке кабины. — Чего встали-то?

Игнаш, не отвечая, врубил передачу и повел самоход с холма. Йоля терла глаза и вглядывалась в темноту. В округе не было ни огонька, она не узнавал местность, тем более, в темноте, но Игнаш-то знал окрестности собственной фермы! Они спустились с холма, в полосе фар мелькнули ровные ряды всходов на поле, обнесенном оградой из колючей проволоки, груда камней… снова колеи… Луч света вильнул, наткнулся на груду обломков, и Йоля охнула, наконец-то узнав место. Остатки ворот фермы, черные, обгорелые, покрытые копотью руины. В кузове громко выругался Самоха.

Самоход объехал груду обломков, вкатил во двор и замер. Вокруг были руины, сквозь оконные проемы обгорелого фасада видны звезды. Скрипнули тормоза, грузовик замер. Мажуга спрыгнул из кабины и пошел к фасаду, нелепо торчащему среди остывшего пепелища. Заглянул в дверной проем, толкнул обломки досок, косо повисшие на уцелевшей петле, что-то посыпалось… Он провел рукой по обгоревшей доске, посмотрел на черную ладонь, сделал еще шаг и пропал в темноте за уцелевшей стеной. Йоля боялась выбраться из кабины и не знала, что делать. Что сказать сейчас, как поступить? Из кузова, ворча и гремя железом, спустился Самоха. Переступая груды углей, подошел к стене.

— Игнаш!.. Ты это… эх, да что ж это такое… — он тоже не находил слов. Да и что можно тут сказать!

Толстяк топтался перед сгоревшим домом, разводил руками, вздыхал… Из-за стены показался Игнаш. В руках держал обгорелый обруч, с которого осыпались черные, насквозь прогоревшие лохмотья. Повертел, уронил. Руки его безвольно повисли, будто неживые

— Может, кто еще жив остался? — неуверенно заговорил Самоха. — Может, спаслись? Сбежали? Может, просто пожар такой вышел, ну и…

— Горело со всех концов. Подожгли. Гляди под ноги. Видишь, дверь? А эту балку видишь? Подперли дверь снаружи, — Мажуга говорил монотонно, ровно, глухо. Йоле сделалось страшно — будто мертвец бормочет из-под земли.

— Ну и все же… Я ж тебя знаю, из твоего логова всегда несколько выходов. Может…

— Нет, там то же самое.

— Ну и все же, дождемся утра, по соседям поедешь, спросишь. Может, где… кто…

Игнаш не отвечал, выпустил обруч, стал что-то подсчитывать, загибая пальцы.

— Ржавый, ты это… — снова заговорил оружейник.

— Два дня назад, — твердо сказал Игнаш. — Макар в карауле стоял, его черед. Он и Ринатка. Ну, Ринатка ладно… а вот у Макара любовь была с бабой, которая у Кириана батрачит. Он к концу сезона собирался жениться и бабу свою ко мне в дом пристроить, все знали.

Это был прежний Ржавый, он высчитывал варианты, четко прикидывал возможные объяснения. И, похоже, уже вынес приговор. Но вот глаза его… Йоля боялась заглядывать в них. Глаза у Мажухи были мертвыми.

— Самоха, мне грузовик нужен, ступай к Харькову. Пешком сперва, ну а там как-то устроишься.

— Ну, нет, я с тобой.

— Нет.

— Ты что? — толстяк набычился и стал подступать к Ржавому, сжимая кулаки. — Ты кем меня посчитал, а? Ты меня из пасти людоедской вырвал с боем, а теперь я, думаешь — того? Сбегу, что ли? А вот я щас тебе…

Йоля тихонько выбралась из кабины и подошла к мужчинам.

— Остынь, толстяк, — вяло махнул рукой Игнаш. — Я тебя спасал, потому что иначе кто б меня от Астаха прикрыл? Только и всего. Так что ничего ты мне не должен, да и незачем тебе тут…

— Как это нечего! И не бреши, что из-за Астаха, я все равно не поверю!

— Я, Самоха, думаю, что след меня как раз к Астаху и приведет. Точно чую, его работа, кому еще моя ферма мешала? Пойдешь против Асташки? А ведь он трубы у вас заказывает, а, пушкарь?

— Ладно, там посмотрим, — буркнул Самоха. — Лучше подумай, куда девчонку пристроить, пока вот это все?

— В кабину, куда ж еще, — объявила Йоля. — А ты, дядька Самоха, в кузов.

Мажуга оглядел обоих, помолчал, кивнул… потом, не говоря ни слова, твердо зашагал к самоходу.

Ферма Кириана тоже лежала на трассе будущего газопровода, но хозяин, человек робкий, без разговоров отдал участок Астаху, даже символической платы не стребовал. Да и вообще, был он безответный, небогатый, незаметный. Поговаривали, что батраки им помыкают, творят, что захотят, а он и не перечит. Пока ехали к его ферме, Мажуга прикидывал: нет, сам Кириан ни при чем. Но уж тут ему просто не повезло, а верней: должен был за своими батраками лучше глядеть.

Самоход, украшенный стальными клыками, вломился в ворота, с грохотом высадил их и остановился посреди двора. Свет фар ударил в двери хозяйского дома.

— Кириан, выходи! — заорал Ржавый, заглушив двигатель. — Разговор к тебе имеется!

В доме взвизгнула женщина и тут же смолкла, будто ей рот зажали. Окошко второго этажа неярко осветилось изнутри, потом свет померк. Игнаш выскочил из кабины и укрылся в тень. Самоха встал у кузове, водя карабином вдоль темных окон.

Скрипнула дверь, показалась жена Кириана в длинной ночной рубахе. Выглянула и замерла, заслоняясь ладонью от света фар.

— Ты, что ли, Игнаш?

— Где муж? Пусть выйдет, не трону. Мне поговорить только.

Женщина отступила внутрь, там завозились, заспорили вполголоса.