Власть оружия Ночкин Виктор
— А ребра позже приварить!
— Так напряг в металле возникнет! От сварки завсегда напряг! Сперва варить нужно, а после сверлить и втулку сажать!
Троим в коридоре было тесно, и входящие посторонились, чтобы дать дорогу, прижались к стене. Мастера, препираясь, прошли мимо. Мажуга проводил их взглядом, потом ухватил Йолю за руку, выкрутил и заставил выпустить тоненький надфиль, который девчонка вытянула из кармана пушкаря. Тут к ним присоединился Курчан.
— Самоху на совет позвали, управление нынче с утра собралось. Нам велено прямо в его кабинет, ждать и ничего там руками не трогать, — пушкарь показал ключ.
Игнаш погрозил Йоле отнятым надфилем, та скорчила невинное лицо. Потом широко зевнула — ночка выдалась суматошная, и девчонка держалась, пока была нужда бежать и спешить, теперь, когда суета миновала, навалилась усталость. Они побрели на второй этаж. Курчан отпер дверь и сразу прошел к столу, сел на место управлеца, положил руки на стол. На лице Курчана возникла довольная усмешка — Мажуга догадался, что парню давно хотелось посидеть на этом стуле. Сам Игнаш расположился напротив — там, где сидел во время разговора с управленцем, уселся и подтянул за цепь девчонку. Йоля опустилась на пол, подобрала ноги и стала украдкой выковыривать изогнутый гвоздь, застрявший между досками.
Самоха появился неожиданно быстро. Игнаш ждал, что заседание у главных пушкарей затянется. Толстяк ногой распахнул дверь, обвел кабинет сердитым взглядом. Курчан живенько вскочил.
— И ничего не пьяный! — буркнул Самоха, шагая к своему стулу.
Брякнулся на место, навалился грудью на стол и тяжело вздохнул. Глаза его были уставшие, в красных прожилках. Потом толстяк заговорил:
— Пьяный, говорят, когда дело делать надо! А я разве не делаю? А ж и делаю… ну а выпил — так чтоб нагрузку снять, это ж лекарствие. Ну, ладно, говорите, что у вас? Как с призренцами обернулось-то?
— Мыслю, призренцы от вас отстанут, если правильно им все объяснить, — проговорил Мажуга, наблюдая за Йолей, та уже подцепила гвоздь и теперь выдирала его из пола.
— Он призренцев в дом с мертвяками отвел, сказал, что Харитон их перебил. Нищие какие-то с нижнего уровня, — стал объяснять Курчан. Видимо, хотел показать начальству, что и он не зря ходил. — Сказал, Харитон покрал золото цеховое, а энти были случайные свидетели, вот он их и шлепнул. Складно вышло!
— Ты, Самоха, продумай, что призренцам врать будешь, — добавил Мажуга. — Какое золото, почему оно этак вышло, каким боком туда торговка слизневиками свидетелем оказалась. Если хорошую сказку сочинишь, у Цеха Призрения к вам ненужных вопросов не будет. Кража из кассы да убийство, вот и весь сказ, а больше ничего и не было.
— Это ладно, — согласился Самоха, — это все можно спроворить. Я придумаю, как призренцам глаза отвести. Если, конечно, никто не станет лишнего по городу трепать. Нам опасных свидетелей на надо.
Мажуга проследил взгляд Самохи — тот уставился на Йолю. Сама-то девчонка пока не сообразила, что речь о ней. Гвоздь она вытащила и попыталась сунуть в замок на ноге, гвоздь не лез, был слишком толстым. Мажуга нагнулся, вырвал гвоздь, зашвырнул в угол и поднял глаза на Самоху.
— Свидетелей не будет. Девчонку я из Харькова увезу, так что до нее призренцы не доберутся. Это железно, ты мое слово знаешь.
— Хорошо, — с некоторой неохотой согласился Самоха. — Ладно, с призренцами, значит, порядок. А вот покража наша… Пропажа, то есть. Мне сейчас на совете старшины такого нагородили, что на голову не натянешь! Да еще, говорят, пьяный я…
— Самоха, — вставил Курчан, — так первое же дело, что призренцев отвадили. Паршиво, что про покражу вызнать не удалось…
Молодой пушкарь, похоже, осознал, что теперь ему известно не по чину много, и второй, после воровки, нежелательный свидетель — это он. Вот и старался показать свою полезность и правильное понимание ситуации.
— Да знаю я, кто вашу установку увел, — буркнул Мажуга. — Золото, что у Харитона при себе оказалось, когда он в бега ударился — это и есть плата за пособничество. Харитон все втихаря вынес из Управы, да не лазом, а прямо в двери, на него никто ж не подумал бы, так? Ну, Востряк, конечно, соучастник, помогал выносить. Он парень крепкий… был. Харитон в одиночку ящики не уволок бы, потому что мозгляк. Мыслю так, что больше в деле никого не было, потому что тут чем меньше людей знают — тем надежней. Так что, считай, крыс ты в своей Управе вывел, Самоха. Так можешь совету и доложить — дескать, крыс вывел, все чисто.
Самоха слушал, разинув рот. Курчан тоже поразился:
— Как же вызнал ты? Откуда? Я ж с тебя глаз не спускал! Самоха, я с него глаз не спускал! Как же это? Когда поспел?
— Это моя работа такая, — не без самодовольства объяснил Игнаш. — Ты ж понимаешь, Самоха, если будет видно, каким таким образом я свою работу выполняю, так выйдет, что и любой то же самое сумеет. Нет, нам полагается тайно действовать.
— Хорошо, хорошо, твои секреты пусть при тебе и остаются, — устало махнул рукой управленец. — Рассказывай, что вызнал.
— Может, сперва молодого отошлешь? — предложил Ржавый.
Самоха тяжело развернулся на стуле и уставился на Курчана, тот потупился.
— Валяй при нем, он и так слишком много знает, а мне помощник требуется. Слышь, Курчан, ты все разумеешь? Сознаешь, какой на тебе ответ будет теперь лежать?
— Сознаю, — буркнул пушкарь.
Для него это был шанс выслужиться, прикоснувшись к тайнам цеха, и молодой не хотел свой шанс упускать.
— Что мне будет, если скажу, для кого Харитон пушкарское добро увел? — поинтересовался Игнаш. — Сам видишь, как дело обернулось. Я уже и теперь цеху послужил, вора нашел. А если назову, у кого сейчас эта установка…
— Да ты назови, цех в долгу не останется!
— И с Асташкой мое дело разрешишь? Насчет трубы?
— Чего? Какой трубы?
— Видишь, Самоха, ты уже о моей заботе позабыть успел. А для меня это первое дело! Слушай, напиши себе на стене — вон там, прям над дверями — «Асташка, Мажуга, труба». Как увидишь надпись, враз вспомнишь.
— А что, и напишу! Чтоб мне в некрозе сгнить, напишу. Ты ток скажи, кто…
— У Графа ваша установка, — объявил Мажуга.
— Что? — Самоха вскочил, и стул под его тушей жалобно скрипнул. — Ах, ты ж…
— Рассказывай, как Граф прознал об этом? — потребовал сыскарь. — Теперь уже чего таить…
— Я ему, Графу этому… — управленец поглядел на Курчана, потом тяжело сел и уставился на Ржавого. — Игнаш, ты пойми, эта установка — тайна изо всех тайн. Конечно, я ее никому не показывал, Графу тем более! Я и нашим-то мастерам ее не показывал. Но, поскольку хотел, чтоб наш цех такие изготовить мог, снимал с установки агрегаты и казал их разным умельцам. Я ж как рассудил: один сделает одну часть, другой другую. Самую сложную Граф взялся повторить. Денег получил у нас на закупку потребных деталей, на то, на се. Получил денег и в бега! Мы ж как рассудили? Он с деньгой скрылся. А теперь-то вижу, что он Харитона купил с потрохами, тот и выложил, к чему этот агрегат, да какое у нас оружие имеется. Да потом еще и украл, Харитон-то! Стало быть, Граф увез… Как же теперь быть?
— Графа нам не достать боле, — печально подтвердил Курчан. — За ним лучших людей послали, когда он сбег, да отбился Граф. Где теперь укрылся, неведомо. Отыскать бы его логово… не может же он вечно по Пустоши носиться, а? Что скажешь, Игнаш?
— Я думаю, он, когда погоню стряхнул, затаился где-то, и вашу установку ракетную теперь продавать станет. По Пустоши Граф слух должен пустить.
— Какой же слух? У нас ничо не известно, а ведь в Харькове про оружие больше всех знают… — начал было Курчан.
— Нет, молодой, не так, — объяснил Мажуга. — Есть подпольные рынки оружия, ваши каратели их вычищают, а они снова возникают. Вот по таким рынкам пускают слушок, через мелких незаметных людишек идет это: есть такая-то вещица, если заплатишь, скажу, у кого и за сколько можешь выкупить. Из страха перед вашими карательными колоннами торговцы оружием нынче так работают. Сговор о цене отдельно, товар отдельно и в другом месте. Ну, ежели речь идет о серьезном товаре, не мелочевке. Даже если нагрянут каратели, прижмут продавца и покупателя, товар еще поди-ка сыщи!
— Да, это верно, — промямлил Самоха. — Ну, говори уж, Игнаш, что у тебя на уме. Я ж знаю, ты что-то предложишь.
— Вопрос в цене. Для меня рискованно в такие крутые дела соваться. Так вот спрошу, стоит ли мой риск вашей цены? Что дадите, если Графа сыщу?
Мажуга скосил глаза и заметил, что Йоля заснула, привалившись боком к его стулу. Сморило таки замарашку. Самоха тем временем думал, вертя пуговицу на жилете толстыми пальцами. Оторвал, с удивлением уставился на пуговку. Потом решительно встал, отодвинув задом стул. От скрежета ножек по полу Йоля проснулась и стала, озираясь, тереть кулаками глаза. Управленец прошел к шкафу — не тому, в котором запирал девчонку, а из которого брал бутылку. Отпер, извлек уже знакомый Мажуге кошель и, возвратившись к столу, стал отсчитывать золотые. Йоля, окончательно проснувшись, жадно смотрела, как монеты возникают на столе. Курчан тоже глаз с золота не спускал. Молодому впервой довелось присутствовать при таком крупном расчете.
— Это за то, что призренцам глаза отвел… Это за то, что про Графа вызнал… хотя пока что я не знаю, верно ли ты сказал. Но я тебе верю, Игнаш. Это… это задаток. Пять монет. После того, как к Графу приведешь…
— Кого приведу?
— Карателей. Сегодня же велю колонну снаряжать.
— Ладно.
— Стало быть, после того, как к Графу приведешь, и как окажется, что вещь у него, тогда получишь еще десять.
— Пятнадцать. И возмещение расходов.
— Пятнадцать и возмещение расходов. Я не торгуюсь, Игнаш, ты только дело сладь. Как действовать будешь?
— Нынче поеду домой… — Мажуга ссыпал золото в свой кошель. — Соберусь, распоряжения по хозяйству раздам, ну а уж после отправимся. Сколько вашей колонне времени нужно, чтоб собраться?
— День нужон. Это ты на подъем легкий, а карательная колонна — немалое хозяйство, его враз не снарядить.
— Значит, я буду на своей ферме, и колонну поджидать стану. Бывай, стал-быть, Самоха.
Мажуга поднялся, потянув цепь, Йоля тоже торопливо вскочила. В дверях сыскарь обернулся и сказал:
— Пиши, Самоха, пиши сразу, не то опять позабудешь.
— Чего писать?
— А вот здесь, над дверью: «Асташка, Мажуга, труба». Чтобы всегда перед глазами иметь.
К сендеру Мажуга пошел окружным путем, потому что прикинул: возле лотка застреленной торговки сейчас караул призренцев, а лишний раз показывать им Йолю не хотелось. По пути свернули к лотку, где торговали снедью. Мажуга купил жареной крысятины, сам поел немного, почти все отдал Йоле:
— Пожри, что ли, кочерга, не то по дороге на косточки рассыплешься. Вон, тощая какая.
— Фя не тофяя, а фтрофная… — с набитым ртом объявила девчонка. Потом прожевала и повторила. — Стройная! Чтобы в окошко пролезть сподручней было, в воздуховод, или в лаз какой, вот поэтому!
Игнаш только головой покачал.
На парковке Агир, когда услыхал, что Ржавый уезжает, принялся укорять: так и не посидели, хотя Мажуга обещался. Девчонка на цепи его будто и не удивила, в старые времена Мажуга всяко чудил, с него и не такое станется. Игнаш буркнул: «Не серчай, Агир, у меня, видишь, срочные дела опять. Не могу задерживаться», — проверил груз в багажнике: все верно, инструменты уложены. Кивнул Йоле:
— Садись. Ногу давай. Выше, выше задери!
Отстегнул цепь с правой лодыжки, пропустил в стальную скобу, служившую дверной ручкой, потом снова защелкнул на ноге.
— Дядька Мажуга, ты ж цепь обещал с меня снять, — напомнила воровка.
— Я сказал: когда из города уедем. Сиди, не вякай, цепью не бренчи. Не ровен час караул прицепится, или призренцев по пути встретим.
Насчет призренцев Мажуга, конечно, сказал нарочно — пусть Йоля напугается и ведет себя смирно. Так-то они на окраинах не появляются, их цех в самом центре города разместился, и сами они ближе к центру обычно бродят. Но мало ли…
Махнул напоследок рукой хромому и врубил мотор. Сендер закашлял выхлопными газами, стал медленно разворачиваться, выезжая с парковки.
Часть 2. Каратели
В тоннеле на выезде из города стеной стоял чад. Свет мощных электрических ламп не мог пробиться сквозь эту пелену, дым в их лучах казался зеленоватым.
Когда наконец вынырнули из тени, Мажуга остановил сендер у обочины, приоткрыл дверцу, и свесившись вбок, стал кашлять и отхаркиваться. Слюна изо рта летела желтовато-черная.
— Что с тобой дядька Мажуга, — поинтересовалась Йоля, — поперхнулся, что ли? Что это из тебя сыплется?
— То Харьков ваш из меня выходит… тьфу!
— А, вон чего… Ну ты вот чего, как Харьковом проплюешься, цепь-то сними с ноги, а то я этими замками косточку отбила. Сними, ты ж обещал!
— А мы еще не уехали, как следует. Как из этого выхлопного облака на свет выберемся, тогда сниму.
Он видел, что девчонка волнуется, нервно теребит цепочку, и косится в его сторону. Ее сомнения понятны — ради чего он с ней связался, какой интерес имеет? Почему это все с ней происходит и чего теперь ждать? А Игнаш и сам не понимал, чего это его потянуло мелкую воровку спасать.
Когда миновали заставу с мерно гудящим вентилятором, Йоля собралась с духом и решительно объявила:
— Ты как хош, а мне до ветру надо. Снимай цепочку!
Мажуга оглянулся — они все еще находились в дымном облаке, накрывшем город, хотя туманная серость над головой уже изрядно поредела.
— Потерпи маленько, уже совсем скоро.
Девчонка не умолкла, нудила и просилась, пока сендер не подкатил к холму, с которого Мажуга глядел на призрак города, когда подъезжал к Харькову. Он снова съехал с колеи, заглушил мотор и полез за ключами. Притихшая Йоля следила за ним с тревогой.
Игнаш нащупал в одном из бесчисленных внутренних карманов ключи, выбрался из сендера, обошел его вокруг, сунулся с правой стороны и отворил дверцу, выволочив при этом наружу йолину ногу. Девчонка не протестовала, ждала освобождения. Один из замков Игнаш отомкнул и кивнул:
— Выбирайся, ежели до ветру надо. Только, сдается мне, ты убежать собираешься. Лучше не думай об этом, все равно далеко не уйдешь, попомни мое слово.
Йоля подобрала цепь, скрутила в бренчащий ком и выбралась наружу. Отступила на два шага.
— Ладно, ладно, дядька Мажуга, я только чуток отойду, хорошо? Не на колесо ж тебе эт-самое делать… А ты отвернись, не гляди, как я свои дела справляю, стеснительно мне.
Мажуга, пряча ухмылку, отвернулся. Если он не ошибся в девчонке, он сейчас попытается дать стрекача. И точно, стоило ему повернуться к сендеру, за спиной загремела цепочка, зашуршали быстрые шаги. Мажуга неторопливо развернулся и побрел следом. Уйти беглянка успела шагов на тридцать, потом свалилась. Когда Игнаш настиг, Йоля корчилась на земле, загребая руками пыль, судорожно хрипела и трясла головой. На лице, руках и лохмотьях, прокопченных черным харьковским смогом, желтая пыль Пустоши ложилась яркими разводами. Между приступами, во время которых спирало дыхание, девчонка вымолвила:
— Дядька… Дядька… Ты чего же со мной сделал, дядька? Что ж ты, гад некрозный, сотворил… Ведь помираю жеж…
Мажуга вздохнул и посоветовал:
— Да ты проблюйся, тебе легче станет.
— Что ж ты сотворил со мной, дядька?
— Это не я, это город тебя так. Глянь вверх.
Йоля попыталась приподняться, но тут же охнула и опустила голову. Ее мутило и рвало. Она икала, судорожно выталкивая из груди слизь и черные комочки.
— Не могу, дядька Мажуга. Там же… Там же… Там же нету ничего!
Йоля впервые увидела небо. Мажуга встал над ней, глядя вдаль. Позади клубился серыми громадами сотканный из дыма призрак города, а перед Игнашом расстилалась Пустошь — бескрайняя желтая равнина, перечеркнутая белой ниточкой дороги. Над равниной — белесое пыльное небо, пронизанное солнечным светом, легкие пушистые облачка, а совсем уж вдалеке, над холмами, замыкающими горизонт, в небе плыла летающая платформа. Мало-помалу девчонка притихла.
— Ну что, полегчало? — спокойно спросил Мажуга. — Тогда садись, поедем… домой.
Йоля села, подтянула брякающую цепочку. Глядеть вверх она по-прежнему опасалась. Поползла на четвереньках к сендеру, потом сумела встать и побрела. Вцепилась в борт, как в спасение, и с облегчением нырнула внутрь — под крышу. Мажуга сел рядом, достал табак и клочок бумаги, стал сворачивать самокрутку.
— Посидим немного, пока ты в себя придешь. Я, вот, тоже помню, когда впервой из города выбрался, как вверх зыркнул, в небеса, так и решил: ну все, сейчас улечу в эту пустоту, закрутит меня, унесет вверх тормашками. Мутило после. До сих пор, как вспомню, так слегка не по себе…
— Так это небо, чтоль? Страшное какое…
— Небо красивое. Даже когда ветер пыль несет, и тогда, — Мажуга чиркнул зажигалкой, затянулся, — ты после привыкнешь.
Помолчали, Мажуга смолил самокрутку, выдыхая дым в сторону, чтобы не несло на девчонку, пусть привыкает к хорошему воздуху. Ей в подземельях такого и понюхать не выпадало.
— Дядька, а чего ты со мной воськаешься? — вдруг спросил Йоля. — Я тебе кто? Ни родня, ни в деле с тобой каком-то? Да никто я тебе.
— Почем ты знаешь? Родители твои кем были? Небось, и сама не помнишь?
— А что, папка ты мой, что ли? Не ври.
— Нет, папка — это вряд ли, — Мажугу такая мысль насмешила, он даже улыбнулся. — Не похожа ты на меня ни капли, кочерга прокопченная. Хотя, если тебя отмыть, погляжу снова, может, что знакомое признаю. Боюсь только, коли грязь с тебя оттереть, так и вовсе ничего не останется.
— Хотя, если мозгой пораскинуть, — задумчиво протянула девчонка, — золота ты немало с пушкарей слупил, это же за то, что я тебе рассказала! А, так ты поэтому меня забрал? Благодарный мне за это золото?
— Думай как хочешь.
— Это ты, дядька, по-правильному сделал, что мне за то золото благодарный. Другой бы просто забрал, что можно, да и забыл обо мне. А ты добрый.
Мажуга не стал отвечать, вдавил окурок в дверцу, отшвырнул его прочь и врубил двигатель. Сендер въехал в колеи и покатил, взбивая невесомую белую дорожную пыль.
Чем дальше от города, тем быстрей менялся ландшафт. Холмы, сперва пологие и невысокие, делались круче, между ними пролегли овраги, вырытые потоками, которые бегут после сезона дождей. Даже сейчас, в сухой период, на дне оврагов оставалась влага, и вокруг расползались пятна зелени, заросли отчетливо выделялись среди желтой равнины. Потом сендер, грохоча, пересек сбитый из бревен мост через неглубокое русло, по дну которого едва струилась мутная вода. Берега поросли колючим кустарником, потом тянулись россыпи бетонных обломков, а дальше начинались поля. Йоля сползла как можно ниже на сидении и осторожно выглядывала над дверцей, рассматривала невиданный доселе простор. Раньше-то, живя в городе, пространство вокруг нее непременно бывало ограничено стенами. Где ближе, где дальше, непременно взгляд утыкался в бетон или кирпич, а здесь — ого-го! Поля с зеленеющими побегами карликовой кукурузы ее тоже удивили, даже не думала, что такое бывает на свете. Поле было поделено на делянки прямыми, как ружейный ствол, проездами. По одному сейчас катила странный самоход — бочонок на колесах. Когда сендер подъехал ближе, Йоля разглядела, что из круглых бортов, из-под самого днища, бьют блестящие струйки воды. Взлетают вверх, уносятся в стороны, дальше струйка загибается дугой, ветер подхватывает капли и разносит по полю. Ветер тоже оказался ей в диковину. В городских подземельях всегда ощущалось дуновение, но совсем не такое, как здесь. В Харькове воздух теплый, горьковатый, влажный, просеянный через засорившиеся фильтры, которые меняют слишком редко. А здесь — сухой горячий дух Пустоши. Еще она разглядела радугу, встающую над зелеными полями, там в солнечных лучах блестели крошечные капли, разносимые ветром. Все казалось чудесным, неправильным и слегка страшным.
Водитель самохода-бочонка остановился и выглянул из кабины, в руке его ярко блестел ствол порохового самострела. Усмотрел в сендере Мажугу, махнул рукой и заглушил двигатель. Сендер затормозил у края поля, Мажуга вылез на обочину. Водитель бочонка, небрежно помахивая оружием, шел к нему. Загорелый бородатый мужик в широкополой шляпе.
— Здорово, хозяин! Тусклого солнца!
— И тебе, Макар, тусклого солнца!
— Я думал, ты из города нескоро возвернешься. Э, да ты везешь с собой кого?
Мажуга оглянулся на свой сендер — Йолины глаза блестели в тени, она внимательно прислушивалась к разговору.
— Это по делу, — объяснил Ржавый, — как у нас?
— Порядок, как обычно, хозяин. С утра кто-то пожаловал, да я не разглядел, кто именно, уже в поле отправлялся. Прикатил на сендере. Думаю, от Асташки.
— Ладно, Макар. А ты чего один? Я ж велел, пока банда в округе орудует, чтобы по одному не ездили.
— Говорят, банду прогнали. Да у меня вот что для бродяг есть, — водитель показал самострел. — Бояться мне, что ли?
— Иногда бояться полезней. Слышь, Макар, с завтрашнего одному не ездить. Это новое правило.
— Ну ладно, мне ж веселей, если с напарником, — согласился бородатый.
— Не ладно, а новое правило. И возвращайся засветло, всем спокойней будет.
— Он тебя хозяином назвал, — заговорила Йоля, когда сендер покатил дальше, а Макар побрел через поле к своей бочке. — Это чего?
— Известно, чего. Ферма моя, он при ней кормится. Работник мой.
— Эй, слышь, я на тебя работать не буду. Если ты чего-то такое себе умыслил, лучше сразу забудь, — к девчонке постепенно возвращалось прежнее нахальство. — Я батрачить не стану.
Мажуга вздохнул.
— Чего дышишь?
— А я еще не решил, пущу ли тебя на ферму жить. Ежели ты работать не хочешь, то и жизнь твоя зряшная, мне такие не нужны. Человеку трудиться полагается — это правило.
— Правило? И тому дядьке ты тоже о правилах чегось толковал. У тебя что, вся жизнь по правилам? На каждый плевок правило задумано?
— Я живу по правилам, — признал Мажуга. — И тебе советую.
— Не, не дождешься. Я, наоборот, всю жизнь не по правилам делаю. Так веселей. Слушай, дядька Мажуга, а ты вообще зачем меня на ферму-то везешь? Ну, если я работать не буду? А я ж не буду!
— А что, отпустить тебя? Да ты пропадешь в Пустоши.
— Давай проверим.
— Нет, Йоля, ты пока при мне останешься. Когда с карательной колонной оружейников отправлюсь, я тебя с собой возьму.
— На кой?
— Ты Сержа видела, Графа то есть этого, бабу его, охранников. Мне свидетель понадобится. Может, кого в лицо признаешь.
— Харьковчане их тоже видели!
— Каратели? Вряд ли. И потом, я не хочу на цеховых полагаться. Вон, гляди, на пригорке забор, видишь? То моя ферма. И там все по правилам. Для тебя я новые правила придумаю, готовься.
Теперь пришел черед Йоли тяжело вздыхать.
Ферма Мажуги расположилась на пологом холме и представляла собой комплекс строений, обнесенный забором. По углам торчали вышки, над каждой вертелся ветряк. Позади ограды виднелись двускатные кровли, над всем этим — башня, тоже с ветряком. По мере того, как сендер приближался к холму, сооружение росло и росло — так казалось Йоле. Издали казалось, что хозяйство Игнаша маленькое, словно игрушечное, но когда сендер, ревя мотором, стал взбираться на холм, оказалось, что забор — в два человеческих роста, а здания за ним — и того больше.
— Богато живешь, дядька. Небось, деньжищ ушло, пока обустроился… — протянула Йоля.
— Деньжищ? Нет, кочерга, труда много ушло, тяжелого труда.
Ворота распахнулись, Мажуга въехал во двор. Гостья успела заметить, что на вышке поблескивает ствол ружья — ферма охранялась, караульные следили за округой. Когда Игнаш заглушил мотор, к сендеру сошлись люди, больше десятка. Йоля сперва разглядывала постройки внутри ограды — мастерские, барак, птичник и, наконец, трехэтажный жилой дом, над которым высилась башня с ветряком. Под стенами припаркованы грузовики, один — большущий, с открытым кузовом, другой поменьше. Да и сами стены тоже примечательные — изнутри к ним пристроены бревенчатые сараи, так что по крышам можно ходить и оружие там складывать, если придется отбивать атаку. Все выглядело прочным, добротным и очень ухоженным. Часть двора отделена оградой, не такой, конечно, мощной, как наружная, а похлипче.
Потом Йоля стала разглядывать встречающих. Вперед выступила дородная баба в вышитом жакете и белом платке, накинутом на плечи. Она показалась Йоле монументальной и прочной, как башня, венчающая дом. Юбка женщины была длинная, почти до земли, расходилась, наподобие колокола, от этого тетка выглядела еще основательней и непоколебимей. Она первой поздоровалась:
— С добрым прибытием, Игнаш.
Голос ее был низкий, гулкий, вполне соответствующий солидному облику. Йоля подумала, что тетка некрасивая и слишком уж мощная, а Мажуга — мужик ловкий, тертый, золото гребет под себя. Такой мог бы бабу поприятней на вид в дом привести. Вслед за хозяйкой хором поздоровались остальные:
— С прибытием, хозяин! Тусклого солнца!
Хозяйкой Йоля мысленно обозвала тетку, поскольку та единственная из всех не величала Мажугу «хозяином». К тому же она одна была в чистое и красивое наряжена, остальные одеты попроще, да и перепачканы — кто в мазуте и машинном масле, кто в желтой пыли. Работники — сразу видать.
— И вам добра, — откликнулся Ржавый. — Ористида, принимай гостью. Ей бы помыться сперва, да одеться в чистое. Остальное после.
Потом оглянулся:
— Йоля, вылазь. Ступай с Ористидой.
— Цепь-то сними, — буркнула девчонка, выбираясь из сендера. Вверх глядеть она по-прежнему избегала.
— Походи пока так, — отрезал Мажуга, — Ористида, как у нас дела? Что хозяйство? Что Луша? Макар сказал, гость у нас?
— Хозяйство в добром виде, — монументальная Ористида чуть склонила голову. — Гость был, а как же. Покрутился, да и восвояси съехал. Сказал, еще наведается. От Астаха человек, с тобой говорить желал.
— Поговорим, чего ж. С Асташкой харьковские помогут… да, инструмент я привез, разгрузить его.
Работники помалкивали, разглядывая Йолю. Один что-то тихо сказал на ухо другому, Йоля разобрала: «Грязная…». Она окинула местных хмурым взглядом и решила, что выглядят селюки не чище ее, просто у нее грязь харьковская, черная, а на этих пыль. А так — ничего особенного.
Тут из-за спины Ористиды высунулась девочка. Вид ее сразу показался Йоле странным. Вроде, все обычное такое, ну, разве что чистая очень, непривычно малость… но что-то в ней было странное, даже сразу не сообразить, что именно. Так, вроде, человек себе обычный… но и не вполне обычный. Глаза светлые и будто пустые, лицо ненормально гладкое, как будто облизанное — и слишком чистое. Волосы туго зачесаны назад и в толстенную косу заплетены — вот волосы-то как раз обычные, разве что слишком чистые. И платье светлое, слишком чистое. Что-то с ней не так, но… но… Йоля молча наблюдала, как чистая девочка подошла к Мажуге, обняла, прижалась к груди. Ржавый погладил по голове:
— Как ты, Луша?
— Скучала.
Разговаривала Луша тоже не как другие — тянула слова, будто бы старательно каждую буковку выговаривает.
— Что делала без меня?
— Вышивала.
— Ну идем, покажешь, рукоделье свое.
— А это кто?
Чистая Луша медленно подняла руку и указала чистым пальчиком на Йолю.
— Это Йоля, она у нас поживет немного. Нам скоро с ней по делу уезжать, Йоля мне помогать станет.
Луша неспешной походкой подплыла к гостье — шагала она так же медленно, как и разговаривала. Росту они с гостьей оказались одного, Йоля глянула в пустые светлые глаза, хотела разозлиться, но почему-то не получилось. Взгляд Луши был не сердитый. Неожиданно резко Луша присела и взялась за цепь, тянущуюся от йолиной ноги. Перебрала блестящие звенья и протянула:
— Красивая-а-а.
— Идем, Луша, — позвал Мажуга, — покажешь, что вышила. А ты, Йоля, ступай с Ористидой. Постарайся озорство не устраивать, ничего без спросу не бери, это для тебя первое правило. Запоминай.
Тут же все зашевелились, работники пошли по своим делам, церемония встречи хозяина на этом завершилась. Миг — и Йоля осталась посреди двора наедине с Ористидой. Только двое батраков стали сендер разгружать, но они не в счет — делом заняты. Йоля исподлобья уставилась на тетку. Та махнула полной рукой:
— Ступай за мною, мыть тебя будем. Ишь, изгваздалась как, будто трубу дымоходную чистила.
Йоля подобрала свою цепь и пошла за теткой, а та не шагала, плыла важно, задрав нос. Коса ее, толщиной едва не с йолину ногу, болталась по круглой спине вправо и влево. Захотелось подскочить и дернуть за косу, но Йоля сдержалась. Сперва осмотреться нужно, разобраться, как здесь что устроено да как отсюда рвануть можно ловчее, а потом уже приниматься за развлечения. Вслед за Ористидой вошла в дом, после жаркого залитого солнцем двора враз пахнуло прохладой, а, когда дверь за спиной захлопнулась, стало темно. Йоля остановилась, привыкая к полумраку, тетка окликнула:
— Не стой столбом, шагай. Сюды вот пока зайди.
В темноте открылся светлый прямоугольник, потом его заслонила могучая фигура Ористиды. Йоля послушно прошла в комнату, оказалась в крошечном чуланчике. Свет шел из оконца, забранного решеткой. Если бы не решетка, Йоля могла бы выскочить, а толстая Ористида разве что голову высунет. Жалко, что решетку навесили, в общем.
— Садись на скамью, жди.
Дверь захлопнулась. Вроде не запирали? Йоля посидела немного потом прокралась к двери и осторожно толкнула. Верно, не заперли. Только куда бежать? На двор? А там чего, там работники сендер разгружают, а ворота заперты, а на ноге-то — цепь по-прежнему, с ней не попрыгаешь. Опять ждать придется, пока что-то произойдет. Девчонка огляделась — нет ли какой железки, чтобы замок отпереть? Но комнатенка была пуста. Чем бы заняться? Йоля прошла к окну, глянула сквозь решетку. Двор виден, и ворота видны. Так и есть, заперты здоровенным брусом, продетым в петли. Тут как раз с вышки крикнул караульный. Двое работников, разгружавших мажугины покупки, бросили работу, заспешили к въезду, вытянули засов, стали отворять ворота. Во двор въехал большой сендер, выкрашенный синей краской, в нем двое. Тот, что за рулем, остался сидеть, а второй вылез. Хлопнула дверь, раздался голос Мажуги:
— Ты, что ли, надысь приезжал? От Астаха?
— От него, — приезжий обернулся. Теперь Йоля его получше разглядела, крепкий такой мужичок, в плотной куртке, перетянутой ремнями. — Что ж ты хозяину не отвечаешь, он твоего слова ждет.
— Дела были, в Харьков ездил. И ответ мой твоему хозяину известен: семь золотых в сезон.
— А ведь Астах сказал, чтобы подумал ты. А когда Астах говорит подумать…
— То мне сразу хочется цену поднять, чтоб он видел, что я хорошо думаю, — отрезал Мажуга. — Значит, если Астах на семь не согласен, скажи ему: последнее слово — восемь. Жду его завтра с задатком. Если вместо него сюда снова ты заявишься, мой ответ будет — девять в сезон. Ну а послезавтра я, наверное, съеду на пару дней, так что пусть Астах с задатком не откладывает. Потом ведь еще дороже получится.
Произнося отповедь, Мажуга шагал к выкрашенному голубым сендеру, теперь и он попал в ту часть двора, которая просматривалась сквозь решетку. Йоля видела, что Игнаш руку не убирает с рукояти кольта и держится настороже. Небось, и охранник на вышке тоже в приезжих целит, если такое дело. Стало быть, приезжий-то совсем глупый, если с ним так приходится.
Посланник процедил с угрозой::
— Астах явится. Раз уж ты этак повернул, явится он самолично.
— Тогда пусть поспешит. Потому что…
Чем закончилось дело с посланцем Астаха, Йоле досмотреть не дали. Дверь распахнулась, показалась Ористида:
— Идем, замарашка, отмывать тебя будем.
Вслед за теткой Йоля прошла по коридору, свернула и оказалась в просторной комнате, вдоль стен здесь тянулись трубы, на них были навинчены вентили, а пол был с заметным уклоном, который вел к горловине в углу. В другом углу расположилась здоровенная деревянная лохань. Было душно, пар поднимался над лоханью и клубился под потолком.
— Скидай лохмотья, — велела Ористида, — да лезь в воду.
Йоля подошла ближе и заглянула в лохань — в лицо пахнуло горячим. Лохань оказалась на половину заполнена водой, такой чистой, что каждую досточку на дне видать.
— Давай, давай, — поощрила Ористида, — или за свои тряпки переживаешь? Не боись, оденем в чистое.
— А может, не надо?
Йоля вдруг сробела. Сроду в такие воды не окуналась. Как-то попала она с другими мальцами под водопад. В сезон дождей протекли перекрытия, и с поверхности полилась вода, размывая по пути все, что валялось среди руин старого Харькова. И такое там, видно, в воде растворилось, что у Йоли потом дней двадцать все, что оказалось под струей, чесалось и шелушилось. А может, дождь кислотный в тот раз небеса послали — кто ж разберет?
Из тех, кто с ней угодил под сток, все так же болели, едва не перемерли. И хотя она понимала, что не вода виновата, а отрава с поверхности, страх остался. И, конечно, сердитая тетка Ористида все поняла неправильно.
— Что? — скривила она губы. — Страшно мыться такой грязнуле? Не боись, от этого не помирают.
Йоля собралась с духом и попробовала воду пальцем:
— Горячо!
— Так только кажется. Сперва горячо, а как макнешься, хорошо будет, вылезать не захочешь. А, постой-ка. Давай ногу. Выше, выше задери, что мне — на карачках перед такой важной кралей ползать?