Золотая голова Резанова Наталья

Я отдала Керли конюху, предварительно сняв сумки с седла и водрузив их себе через плечо, и вошла внутрь. Народу в зале было не много — хоть и наступил вечер, но для любителей трактирных посиделок час был еще ранний. Маддан, владелец заведения, протирал у стойки кружку, гораздо меньших размеров, чем та, что висела над входом. Его лысина матово светилась в окружении масляных плошек.

Я подошла к стойке и сняла шляпу, встряхнув волосами — они, пусть и были подстрижены перед дорогой, цвета не изменили.

— А… — сказал Маддан, хотя губы его при этом формой обрисовали идеальное «о». Времени поразмышлять над этим противоречием предоставлено мне, однако, не было. Маддан очень быстро пришел в себя и безразлично произнес: — А я слыхал, будто кое— кому… голову-то золотую… того…

— Значит, назад пришили, — в тон ему ответила я и добавила: — Не беспокойся, за мной все чисто. Он вздохнул.

— Ты по делу или как?

— Я когда-нибудь езжу не по делу?

— Кто тебя знает… Надолго?

— Дней на несколько. — Я не стала уточнять.

— Значит, будешь брать комнату?

Вместо ответа, я положила на стойку серебряную крону. Маддан кивнул, и монету чудесным образом заменил ключ.

— Вторая от лестницы, ты знаешь… Ужинать будешь?

— Само собой.

Я поднялась наверх. Номер, конечно, был похуже, чем в «Белом олене», но обеспечивал самое необходимое, а уж после камеры смертников и вовсе показался дворцом (если забыть, что после той же камеры я несколько дней прожила в настоящем дворце). Вскоре пришел и Маддан.

Он принес свечу и поднос с ужином: луковый суп, благо целоваться в обозримом будущем не требовалось, говяжье сердце и бутылку фораннанского («Разорят меня твои барские замашки, — нудел он обычно. — Кроме тебя, здесь кислятины этой никто не пьет, а бываешь ты редко, — себе в убыток закупаю! »). То, что он пришел сам, а не прислал слугу, означало, что он желает перемолвиться наедине. Так оно и было.

— Берешь в долю, Золотая Голова?

— Нет. Дело мутное. Но навар ты можешь поиметь.

— Ясно. Спрашивай, что надо.

Маддан действительно мог знать о многом. Разумеется, записку я ему показывать не стала, но о покойном авторе спросить стоило.

— Слышала я, будто не так давно в вашем богоспасаемом городе перерезали глотку некоему Мартину Форчиа.

Маддан пожевал губами, раздумывая, говорить или нет. Наконец бросил:

— Вообще-то это было не в городе. Его у волнореза нашли, с той стороны, после отлива…

То, что труп побывал в воде, новостью для меня не было. Недаром записка размокла. Однако слабая надежда, что Гейрред Тальви изволит шутить и дурить мою золотую голову и никакого убийства не было вовсе, померкла. Но Маддан явно сказал не все, что знал. Он этого и не скрывал. Стоял и ждал, спрошу ли я. Я молчала. Подхватив поднос, он пошел к выходу. В дверях обернулся:

— Скажи, этот Форчиа — твой друг? Странная манера подобным образом спрашивать о покойнике.

— Я его не видала ни живым, ни мертвым, — ответила я чистую правду.

— Тогда лучше тебе не ввязываться в это дело. Верные люди говорили, что Форчиа был императорским шпионом.

С этими словами Маддан закрыл дверь.

Вот еще новости. Тальви работает на императора? Почему бы нет, работаю же я на Тальви. В этом даже есть некое изящество — заставить последнюю из Скьольдов служить той самой власти, что Скьольдов уничтожила. Но что-то подсказывало мне, что дело обстоит совсем не так. Хотя, как заметил бы мой нынешний работодатель, «что-то подсказывает» — не довод. Равно как и «верные люди говорят» — далеко не всегда есть правда, в чем мне неоднократно приходилось убеждаться.

Впрочем, пока я размышляю, ужин стынет. Вот это — действительно довод. Я быстро покончила с едой. Плеснула вина в кружку — глиняную, не оловянную, стянула сапоги и вытянулась на койке, отхлебывая вино и разглядывая извлеченную из кармана записку Форчиа.

Прикинем.

точн Кри Во После лив та клад Только два слова выглядят законченными: «клад» и «после». Может быть: «Точно так. Идти по кривой — клад. После ливня». Бред полнейший. И Гейрред Тальви, которому, очевидно, была адресована записка, меньше всего похож на кладоискателя. Кроме того, если слово выглядит законченным, это не значит, что оно таковым является. Начало другого слова… может, «кладбище»? А скачущее «во» залезает на верхнюю строку.

«Точно в восемь на кладбище (если предположить, что вместо „та“ в действительности „на“). Кричи. После»… должно произойти что-то с «ли». Но не «пли» же, если бедняге перерезали горло. А потом утопили. Вот откуда «кладбище» в мыслях и поперло.

Разумеется, в этом варианте больше смысла, чем в первом. Но «клад» с равным успехом может быть не началом, а концом слова. Тем паче, что расстояние между ним и «во» очень большое. Приклад? Расклад? А «после ли… » — «впоследствии лишишься»…

Я крутила записку так и эдак, рассматривала ее на свет — бесполезно. Карандашные буквы смылись начисто. Но если бы Мартин Форчиа писал чернилами, было бы еще хуже. Они бы полностью расплылись. И почему бы господам ученым в своих академиях, вместо того чтоб заниматься всяческой чепухой, не изобрести чернила, которые бы не расплывались в воде? Тогда бы Гейрреду Тальви не пришлось посылать меня в Камби. И он придумал бы для меня что-нибудь погаже…

Ладно, я и не рассчитывала разгадать содержание записки в первый же вечер. Но в «кладбище» что-то есть. Или на нем… Надо будет туда наведаться.

Если «клад» действительно означал кладбище, а «во» — восемь часов, то никак уж не восемь часов утра. Это было ясно с самого начала. Но тем не менее я встала с рассветом и, миновав припортовые кварталы, вышла к городскому погосту.

Камби — город не настолько богатый, чтобы иметь, скажем, два кладбища, как в Свантере, — для покойников денежных и для неимущих. Здесь все покоятся в одной ограде. В Свантере, как во многих других больших городах, на бедняцком кладбище бренные останки, пролежавшие в земле определенное время, из могил, за коими никто не ухаживает, вырывают и сносят в подвалы близлежащих церквей — пусть лежат себе мирно до трубы архангельской и не мешают истлевать следующим поколениям, раз магистрат не выделяет новых земельных участков. Кости, говорят, лежат огромными беспорядочными грудами — воображаю, какой переполох начнется там в день Суда! Но в Камби такого точно не будет, потому что здесь костей из могил не вырывают. Подозреваю, что старые могилы просто ровняют с землей и без зазрения совести копают новые.

В маленькой часовне не было никого, кроме священника и двух старух — рыбацких вдов. Сторож дремал во дворе, сидя на досках подозрительного вида и происхождения. И это единственное, что было здесь подозрительного. Я бродила среди фамильных склепов из зеленого камня с прожилками, в чугунных розах и виноградных гроздьях, простых надгробий, поросших мхом, и покосившихся крестов. На одном из таких, сбитом из грубо обструганных деревяшек, было нацарапано: «Мартин Форчиа». Ни тебе даты, ни «покойся с миром»… Бедолага, кому бы ты ни служил. Кто его хоронил, интересно? Тальви упомянул лишь, что ему доставили вещи Форчиа. Почему он не дал мне встретиться с тем, кто это сделал? Не хотел излишне облегчать мне задачу?

Могила Форчиа была одной из самых свежих. Я заметила еще две, не успевшие осесть. В одной покоилась почтенная дама, которая умерла, судя по надписи на плите, пресытившись днями. На другом надгробии плач по безвременно ушедшему супругу и отцу изливали неутешная вдова и четырнадцать детей (перечислены поименно). Хороший город Камби, зря я о нем дурно отзывалась. Видимо, здешний воздух способствует долголетию и плодовитости… Правда, не всегда. Нужно будет приложить все усилия, чтобы количество могил в ближайшее время не возросло.

И все же что за преступные деяния творились здесь… если они творились? Я обошла приют вечного успокоения вдоль и поперек, но не нашла никаких подсказок. На склепах не было следов взлома. Нигде. Ни на одном. И я не заметила, чтоб раскапывали какую-нибудь могилу — а по нынешнему времени года скрыть следы этого нелегко. И, мотаясь по свежей травке, среди кустов шиповника, который непомерно разросся вдоль стен, я думала, что даже если и найду что-либо, вряд ли это поможет. Конечно, кладбищенское воровство — занятие малопочтенное, но к нему прибегают, как правило, те, кто не режет глоток живым. Мне приходилось слышать, опять же в Свантере, что могилы нередко раскапывают врачи и студенты-медики, которым трупы нужны в сугубо учебных целях. Но в Камби нет медицинской школы. И даже если здесь практикует какой-то лихой хирург-одиночка, которого застукали на кладбище, ему проще было бы, перерезав Форчиа глотку, сразу поволочь его на анатомический стол, а не выбрасывать в море.

Выбрасывать в море…

Кладбище от моря довольно далеко.

В конце концов, на кладбище я всегда могу прийти снова. Или меня туда принесут.

Вернувшись в город, я свернула на Приморскую площадь, обогнула выходящую на нее фасадом церковь Святого Бернарда Эрдского, и по боковым улицам вышла в порт.

Для апреля было тепло, солнечно, и слепящие блики на зеленой воде заставили меня зажмуриться, когда я вынырнула на свет из тени и сырости каменных проулков. На миг я остановилась. Порты никогда не относились к сфере моей деятельности, я не слишком любила там бывать и где-нибудь в лесу чувствовала себя гораздо лучше, но, если бы Господь захотел, чтоб я всю жизнь проторчала в лесах, он и создал бы меня лесным зверем. Посему я бывала в портах, самых разных, и здесь тоже. Но уповать нынче приходилось только на собственные глаза и память. Я не собиралась повторять ошибок Форчиа, который наверняка о чем-то расспрашивал окружающих и снискал себе репутацию шпиона — да он и был шпионом, только неизвестно чьим.

Я слишком много думаю о Форчиа, которого никогда не видела и о котором знаю только, что он, мне на горе, умел писать. Не ищи, кто убил Форчиа, ищи, о чем говорится в записке… Я поняла, что, если сумею, что-то прояснить с убийством, тогда и записка станет яснее.

Форчиа нашли с той стороны волнореза, сказал Маддан. «С той» — в устах местного жителя означает — с западной, так как там к волнорезу примыкает городская стена. Точнее, почти примыкает… Я прошла туда посмотреть. Удивительно сумрачное место. Солнце уже перевалило на вторую половину дня, и тени тянулись от стены до самого волнореза. Валялись груды гниющего плавника и тины, дохлые крысы, объедки. Свалка, короче. Матросы, грузчики, разносчики и прочая портовая шваль остались по ту сторону волнореза, здесь их голоса были не слышны. Тишину нарушал лязг амуниции городской стражи, патрулировавшей стены, шум ветра и волн. Последние с каким-то бычьим упорством били о серый гранит и опадали хлопьями грязной пены.

Я медленно повернула назад. Вряд ли Форчиа убили и бросили в воду прямо здесь. Слишком уж хорошо место просматривается сверху — как со стены, так и с волнореза. Конечно, можно улучить момент, когда стражи поблизости не будет, но…

Но. Независимо от того, где убили Форчиа, я знаю, где его точно бросить в море не могли. Дальше мыса Айгар, западной оконечности Камбийской бухты, отделенного от города березовой рощей. Как раз там в море впадает река Айгар. Неглубокая, но со свирепейшим течением. Мне однажды пришлось там выбираться вплавь при обстоятельствах, которые к данному делу отношения не имеют, и свидетельствую: по вине реки ли, ветра ли от мыса идет сильное подводное течение на восток, к городу. Вдобавок там обширная отмель, при отливе каменистое дно местами обнажается, даже на лодке не пройдешь, поэтому порт и заложили в глубине бухты, правда, прилив там, как и везде здесь, высокий…

А Форчиа нашли после отлива.

После лив Неужели он сумел это предугадать? Или, может, он написал «после прилива»? В любом случае это более разумное объяснение, чем те, что я напридумывала вчера.

Но как прилив (или отлив) связаны с кладбищем?

Это мне и предстояло узнать.

Когда стемнело, я вернулась на кладбище. Сторож не показывался, и я была готова ко всему. Пистолеты, правда, оставались в гостинице, однако кинжал и дубинка были при мне. Я вообще не люблю лишнего шума, тем более что пальба на кладбище — это уж чистейшее фанфаронство и неуважение к традициям. На кладбище должно быть тихо, а на рынке — шумно. Впрочем, я и на рынках предпочитала обходиться без стрельбы и не создавать необходимости пускать оружие в ход. Дедуля Бешеный этого, конечно, очень бы не не одобрил.

Однако, чтобы не влезать в ненужные подробности, — ночь была потрачена зря. Несколько раз слышался треск в кустах, шевеление и шепот, но это оказывались всего лишь влюбленные парочки, обжимавшиеся под сенью надгробий. Что поделать — весна. Хотя, конечно, весна весной, но могли бы подождать, пока трава как следует подрастет, — сыро же, черт возьми!

Злая, как помянутый черт, и продрогшая, ибо мне, в отличие от тех сосунков, любовный жар костей не согревал, я вернулась в гостиницу, немного передохнула, перекусила и снова вышла в город. Никаких свежих идей в голову не приходило. Я утешила себя тем, что одну из трех строчек можно считать разгаданной, осталось всего две, а дней у меня впереди — шесть. Но это было единственное, что утешало. Бесполезная ночь повлекла за собой бесполезный день. Долго перечислять, куда меня заносило, однако никаких концов я не нашла. Они снова ушли в воду. Как бедняга Форчиа. То есть он-то не ушел, его бросили… И перед этим перерезали горло. На матросню вроде бы не похоже и на мастеровщину тоже. И те и другие скорее бы проломили череп.

Если бы мне хотя бы удалось взглянуть на труп, было бы проще определить, кто поработал. Но не выкапывать же мне его из могилы! А что? Можно. А еще можно пойти к гадалке, вызвать дух Форчиа и задать ему парочку вопросов. Отличный способ, запатентован еще в Библии, насколько я помню… Беззвучно выругавшись, я перешла Приморскую площадь и повернула назад, к гостинице.

Кто оплатил похороны Форчиа? Скорее всего, неизвестный мне человек Тальви. Не сам Тальви — тот узнал обо всем задним числом. Если верить его словам. А кто отпевал бедолагу? Кладбищенский священник, что вероятнее всего, или кто-то другой? Кто нашел труп? Портовый патруль? Прохожие? Матросы? Все это легко можно выяснить. Но получается, что не миновать расспросов. И тогда меня начнут связывать с человеком, которого в городе считали императорским шпионом. Этого бы мне не хотелось.

Если ни до чего другого не додумаюсь, ночью вернусь на кладбище, влезу в церковь и посмотрю записи. Может, это на что-то меня наведет. Хотя не слишком это привлекательное решение…

Поужинать я расположилась не у себя в комнате, а в зале, чтобы послушать, чем тут дышат. И здесь неудачи меня преследовали. Зацепиться было не за что. Обычные разговоры о торговле, пошлинах, налогах, грузах, фрахте, толстосумах-кровопийцах, которым не мешало бы пощекотать брюхо ножиком (я насторожилась, но это была лишь риторическая фигура), патрульных, совсем заевших жизнь хорошим людям, и падлах— стервахсуках-бабах. Шпионы и всяческие ищейки не упоминались. Мелькнула нехорошая мысль — а вдруг Маддан понял, что я не собираюсь следовать его совету, и теперь держит меня за ищейку? Ну нет, тогда бы меня здесь окружала мертвая пустыня. А так — никто внимания не обращал. Не настолько Маддан умен, чтобы подстраивать сложные ловушки.

Публика была обычная — разные деловые, портовые и околопортовые, шкипера, торговцы. Девочки — немного. Маддан пускал только тех, что почище, полагая «Оловянную кружку» приличным заведением. Просто заезжие — «племянники каретного мастера».

К полуночи дым начал густеть, девочки порасхватали клиентов, а остальные, уже плохо державшиеся на ногах, все еще что-то доказывали. Какой-то малый из «племянников», судя по всему подзадержавшийся в подмастерьях, с рыданиями выкрикивал, что «империя рушится» и «война скоро докатится до нашего милого Севера». Меня от этих разговоров повело больше, чем от табачного дыма и перегара. Не выношу политики, особливо политики в кабаках. Кроме того, подобные заявления как раз могли исходить от натурального шпиона. Но этот, после того как изрек великие истины, уткнулся мордой в столешницу и сладко захрапел, не тревожа покой Оле-вышибалы, дремавшего у дверей. Кулаки у Оле были как чугунные ядра, и мозгов у него было столько же, сколько в чугунном ядре, но работу свою он исполнял как подобает. Драки здесь случались редко. Маддан довольно наблюдал за происходящим из-за стойки. Для него день был вполне удачен, не то что для меня…

Дьявол! Для чего Гейрреду Тальви понадобилось делать из меня дуру? Если именно это было его целью, то он своего добился. Я же не ищейка, а совсем на, оборот… Если Тальви этого не понимает, он просто болван. А если понимает… это гораздо хуже.

Я поднялась к себе. Спать не хотелось. Запалив свечу, я вынула знакомую до колик в желудке записку и тупо уставилась в нее.

Тонч та Собственно, почему я решила, будто «точн» означает «точно»? Может, «достаточно»? Или «источник». Какие здесь поблизости есть источники? Кроме реки, ничего не знаю, но это можно выяснить, это ведь не про убийство Форчиа спрашивать…

И — концы в воду…

Но источники бывают не только у воды. Если подумать, источники бывают у чего угодно. Или почти.

Источник благодати. Источник богатства. Источник тепла. Источник света…

Источник света!

Но перед «света» должно быть еще какое-то слово или даже два. Слишком уж велик промежуток…

Встав из-за стола, я принялась ходить по комнате. Что-то вертится в памяти… «Источник чего-то там и света» — убей меня Господь, откуда мне знакома эта фраза? И выглядела она вроде бы совсем по-другому…

Я плюхнулась на кровать, сжала пальцами виски и зажмурилась. И тут же за сомкнутыми веками проплыли слова на мертвом языке, проплыли и исчезли.

Правильно, Господи, тебе следовало меня убить. Нет, убить такую растяпу мало. Превратить в кинкарскую лавочницу, ни на что иное она, растяпа, не годна. За два дня, что я мотаюсь по городу, эта фраза не меньше шести раз оказывалась у меня перед глазами. А может, и больше. Потому что каждый раз, направляясь в порт или пересекая Приморскую площадь, я окидывала рассеянным взглядом фасад церкви Святого Бернарда Эрдского. Над главным порталом там высечен барельеф: рука, протянутая из кучерявого облака, благословляет корабли с немыслимо надутыми парусами. Облако обвито каменной лентой с потускневшими бронзовыми буквами:

«FONS GAUDI ЕТ LUCIS»

Что, если верить жалким обрывкам книжной учености, сохранившейся в моей памяти, означает: «ИСТОЧНИК РАДОСТИ И СВЕТА».

Я не Бог весть какой знаток архитектурных стилей, особенно церковных, но, насколько я понимаю, церковь Святого Бернарда Эрдского не могла быть построена раньше середины прошлого века. Именно тогда имперские зодчие взяли манеру вместо островерхих шпилей церквей возводить купола. Так они вроде бы возрождали традиции другой империи, Римской, никогда, к слову сказать, своих колоний в наших краях не имевшей. На самом деле, говаривали много путешествовавшие люди, эти строения больше смахивали на мечети, прости, Господи, меня, многогрешную, за подобное сравнение.

Я пришла туда к утренней мессе. Народу было не много, хотя, разумеется, не так мало, как в кладбищенской часовне. Небольшой орган — сущий малютка перед тем, что стоял в Свантерском кафедральном соборе, — молчал, и пожилой священник с желтоватым цветом лица служил без воодушевления. Я купила свечу, чтобы поставить ее за помин души Мо Хантера, шкипера шхуны «Гордость Карнионы». Во-первых, потому, что Кривой Мо на своей «Гордости» и в самом деле о прошлом годе пропал в море, а во-вторых, это был хороший предлог оглядеться. Церковь, расположенная вблизи порта (правда, не на его территории), посещалась, судя по всему, преимущественно моряками и их близкими, несмотря на то, что Бернард Эрдский не был особенно почитаемым морским святым, вроде святого Николая-путеводителя или святого Христофора (а вот с чего Тальви почитали святого Христофора, между прочим? ). И как во многих иных церквах, особенно где есть гробницы святых, можно увидеть слепки исцеленных рук, ног и прочих частей тела — хоть и не всех, надо думать, — так здесь стены были увешаны изображениями парусников — из соломы, дерева, глины, латуни, изредка даже из серебра. К сожалению, этих трогательных даров от мореплавателей, коих от кораблекрушений и прочих напастей на водах спасла молитва Бернарду Эрдскому, было недостаточно, чтобы прикрыть фрески, исполненные в той не любимой мною манере, что представляет святых и мучеников такими, будто им поминутно необходим флакон с нюхательной солью. А ведь они, если верить тому, что им пришлось претерпеть, были довольно крепкими ребятами.

Фрески по большей части изображали разные эпизоды из жития святого Бернарда, каковое я, признаться, знала плохо и с трудом могла эти эпизоды отождествить. Ясно было, что святой епископ подвизается в пустынях и чащобах, проповедует страшным и диким варварам-эрдам и обращает их в истинную веру, низвергнув языческих идолов. Вероятно, где-то там, среди варварских вождей, внимавших проповеднику, примостились и мои предки. Надо признать, с ними он недоработал…

Однако все это плохо вязалось с кораблями на стенах и с барельефом в тимпане — где тоже были изображены корабли. Не кроется ли здесь разгадка?

Я осмотрела хор с восточной стороны церкви, табернакль со статуями в алтарной стене, лекторий, за которым тянулся ход в крипту. Едва я успела бросить взгляд в ту сторону, как прозвучало: « Ite, missa est» Священник, сопровождаемый служкой, удалился в сакристию. Еще один служитель подошел поправить свечи. Он был невысок, коренаст, с удивительно мощными плечами.

Я отвернулась. Если здесь что-то неладное, лучше не торчать на виду, а наблюдать оттуда, откуда не будешь мозолить людям глаза. Кстати, для меньшей же заметности я повязала голову платком, скрывшим волосы, и могла без опаски снимать шляпу. Но сейчас я ее снова на себя водрузила.

Для чего в церкви служит крипта? В старых — известно для чего. Там гробницы или просто могилы. Но эта церковь не такая уж старая. Припасы какие-нибудь? Вино? Свечи?

У служителя со свечами странная походка. Как будто он больше привык ходить по шаткой палубе, чем по каменным плитам.

Остаток дня я провела в заранее облюбованном мной месте — на крыше дома наискосок от церкви. У дома были широкие дымоходы, а по соседству расположился пустующий торговый склад. Так что никто мною не интересовался, и никто не мешал, кроме голубей. Отвратные, кстати, птицы. Понятия не имею, почему их вечно сравнивают с чем-нибудь священным и высоким. Летают они красиво, спору нет, хотя и чересчур шумно, а как сядут — существа жадные, прожорливые, а главное — злобные. Ни один ворон со своими собратьями такого не вытворит, как эти милые создания.

Это мне церковь, наверное, благочестивые мысли нагоняет. Сперва кладбище, потом церковь — до чего дойдем? Однако соседство с голубями искупалось выгодой позиции — отсюда был виден и главный вход в церковь, и низкая боковая дверь, которую я приметила еще утром. Она была закрыта, но замка не имела — предположительно, запиралась изнутри.

Ангельское терпение, дух благочестия и отнюдь не голубиная кротость, проявленные мною в тот день, наконец были вознаграждены. Может, математик из меня еще худший, чем знаток архитектуры, но сложить-вычесть я умею. Вечернюю мессу — здесь, как и во всем герцогстве Эрдском, не действовал исходивший из Тримейна запрет на вечерние мессы во избежание пожаров, вызываемых свечами и лампадами, — более многолюдную, посетило сорок два человека. А покинуло церковь тридцать четыре. Причем, насколько я могла припомнить, все недостающие были мужчины. Этим я отмечаю не только их принадлежность к относительно сильному полу, но и обстоятельство, что они были не мальчишки и не старцы. Я ждала. Может, они все сладко задремали от прохладного вечернего воздуха. Может, режутся в карты на задних скамьях. Или обсуждают что-то со священником. Всем исповедоваться приспичило на ночь глядя?

Священник со служкой вышли из церкви. Служка был тот, которого я заметила во время утренней мессы — молодой, бледный, белобрысый. Приземистого причетника нигде не было видно. Ну, ничего особенного — остался привести церковь в порядок, пол подмести, свечи опять же затушить, чтобы пожара не случилось, пусть у нас и не Тримейн, пожары на Севере бывают и похлеще… а восемь человек вызвалось ему помочь?

Молодой служка запер входную дверь на большой висячий замок и отдал ключ патеру, предварительно поклонившись. Священник в ответ кивнул, и оба разошлись. Я не стала следить ни за тем, ни за другим. Осталась на месте.

Возможно, причетник вышел, пока я устраивалась на крыше. А восемь человек просто попросились переночевать. И чтобы они ничего при этом не похитили, их заперли снаружи.

Но я в такую возможность верила слабо.

Из моего убежища был слышен ветер, доносивший слабый звук хорового пения со стороны порта и перекличку ночных сторожей. И был отчетливо слышен колокол с Рыночной площади, отбивавший часы.

Вскоре после одиннадцати в окнах церкви мелькнул огонек. Витражи — вещь красивая, но при слежке неудобная. Да и без витражей окна были расположены так, что снаружи — с крыши, с мостовой — ничего не увидишь. Единственное, что можно понять, — внутри ктото ходит.

Значит, все они по-прежнему там?

А где же еще?

Если они там служат черную мессу — как это называлось в книгах — обедня святого Сикария? Или Сихария?

или предаются содомскому греху, это не моя забота. Пусть инквизиция разбирается. По мне, так они вольны делать что угодно, лишь бы младенцев не резали, а младенцев я при них как-то не заметила.

Но и в черную мессу мне не очень верилось.

Свет в церкви погас, и тени, мерещившиеся мне за окном, исчезли. Влезть, что ли, посмотреть? Не в окно, разумеется, — оно заперто. И не в главную дверь — пока возишься с замком, ночной патруль заметит. А вот боковую дверь, если она изнутри на задвижке или щеколде, можно попробовать открыть.

Ну уж нет. В двенадцать лет или даже в двадцать я бы не преминула совершить такую попытку. Но теперь меня подобные авантюры не привлекали. Главное — терпение, пусть тебе холодно и неудобно.

А вот Форчиа терпения, похоже, не хватило.

У меня было предчувствие, что до утра больше ничего не произойдет. Но в гостиницу я возвращаться не стала, продолжая вполглаза — спи, глазок! спи, другой! — приглядывать за церковью.

Около семи утра открылась боковая дверь — как я и предполагала, ее отперли изнутри. Появился причетник, похожий на матроса, зевнул и пошел ко главному входу. В руках у него была связка ключей.

Интересно, святой отец тоже в деле? Или только служка? Или оба?

Я дождалась, пока появились вышеупомянутые лица, и в церковь начали заходить первые посетители, а потом присоединилась к ним. Надо ли говорить, что тех восьми и духу не было? И вряд ли они прятались по исповедальням. Причетника я тоже не видела (отсыпается где-то? ).

На сей раз я не стала просовываться к алтарю, а уселась на самой дальней скамье, отделенной от главного нефа стеной леттера и органом. Сложила руки на коленях и уронила голову на грудь, полуприкрыв глаза — то ли утренняя дрема сморила, то ли молитва захватила.

Чем бы сегодня ночью ни был занят причетник-ключарь-и-кто-там-он-еще, метлу он точно в руки не брал. И если здесь не было чьего-то духа, сие не значит, что не было и следа. Хотя если бы я не разглядывала плиты пола так пристально, то ничего не заметила бы. Так, господа. Неверные магометане, сказывают, имеют привычку, входя в свои мечети (тоже под куполом), скидывать обувку. А вы — в сапогах, заляпанных глиной. Ну, не так чтоб очень заляпанных. Но все же. И что самое смешное — следок-то, почти слившийся с мозаикой, не от входа повернут. Наоборот.

Я вздохнула. Предположим, пока священник занят, я смогу проникнуть в крипту (она заперта, но замок не очень сложный). В том, что первое слово второй строки следует читать как «крипта», сомневаться не приходилось. Но я уже знала, что увижу там. Ничего. Может, захоронения прошлого века, какую-нибудь церковную рухлядь. И если туда каким— то образом попадали посторонние, скажем, благочестивые прихожане или прихожанки, помогавшие в церкви по праздникам, они только это и видели. Но если бы туда попал человек более внимательный, то при тщательном осмотре он бы, вероятно, сумел обнаружить потайной выход. Вряд ли камень, указывавший на него, был восьмым в кладке. Скорее, восемнадцатым, если судить по длине промежутка между слогами записки.

Я встала и направилась к выходу из церкви. В сущности, я узнала все, что от меня требовал Тальви. Но мне этого было недостаточно. Прежде всего я должна была проверить еще одну догадку. А потом выяснить кое-что еще.

Что странного в наличии подземного хода? Мало ли помещений его имеют? Даже в «Оловянной кружке» он есть. Но ведь каждый ход обязан куда-то вести. Куда — можно проверить по-разному. Можно как Форчиа, который туда пролез. А можно и по-иному.

В тот день, впервые за время пребывания в Камби, я выбралась из города. Даже выехала — хватит Керли стоять в конюшне, пусть прогуляется. Я покинула Камби через Северные ворота, на случай, если за мной кто-то следил. Я этого не чувствовала, но предосторожность никогда не помешает. Потом, сделав круг, свернула на запад и направилась к мысу Айгар.

Керли я оставила в сосняке, сменившем березовую рощу. Неподалеку шумела по камням река. Я не торопилась. Хотела быть здесь именно днем, при полном свете. До прилива.

Ближе к побережью лес отступал, бурая подзолистая почва была покрыта молодым вереском, кустиками брусники и толокнянки. А дальше — каменистая отмель, где галька под пронизанной солнцем водой казалась самоцветами. Соркес бы посмеялся над подобным сравнением. Да и мне было не до красивостей. Я искала. И всетаки нашла, хотя вход был аккуратно заложен кусками дерна с пышным мхом и кустистым лишайником. Пусть во время прилива вода поднималась почти до самого склона, куда выходил подземный ход, но лишь почти. Что-то им пришлось тащить, и довольно тяжелое, судя по оставленному следу. Здесь берег песчаный, но не везде, кое-где виден срез глины, залепленной мхом или золой. Они погрузили то, что несли, в лодку, та, само собой, следов не оставила, но безусловно была здесь. Затем причетник вернулся, а его сотоварищи вновь замаскировали выход. Засим сели в лодку и уплыли. И все. Красиво и просто, невдалеке от городских стен, почти под самым носом у патруля. Всем известно, какой плохой здесь берег, только в прилив лодка и пройдет.

Вопрос: кому и зачем понадобилось рыть ход из города до мыса? Понятно, что это не вчера сделали. Наверное, тогда же, когда строили церковь, а нынешние ее обитатели лишь пользуются тем, что досталось им в наследство.

Церковь, между прочим, если я верно определила, была построена в разгар Пиратских войн. А Камби известен тем, что на него тогда нападали только с моря. Если бы подземный ход был известен пиратам, они бы не преминули им воспользоваться. Значит, к пиратам это не имеет отношения. А нынешние хозяева тайника — люди серьезные, запросто перерезают глотку тому, кто о них узнал. Беднягу Форчиа, скорее всего, бросили в воду именно здесь, как я и предполагала с самого начала. Серьезные, но не очень умные. Не догадались притопить труп под камнями, не подумали, что здешнее течение отнесет его к порту. А может, просто торопились — прилив ведь уходил.

С такими мыслями я вновь углубилась в сосняк и вскарабкалась на Керли.

Источник радости и света.

Крипта. Восемнадцатый камень в кладке.

После прилива Записка вряд ли была адресована Тальви. Форчиа делал записи для себя. Он следил за церковью и, видимо, захотел узнать смысл надписи на тимпане. Может быть, он видел в ней ключ к разгадке? Затем он нашел потайной ход…

Следующим местом, куда я направилась, вновь оказался порт. На сей раз я могла позволить себе расспросы, не опасаясь, что их свяжут с убийством Форчиа. Я узнала, что вчера порт покинули два корабля — торговая полакра «Айге» из Фораннана и шхуна местной приписки «Фортуна», направлявшаяся в Дальние Колонии. Сегодня на рассвете из гавани вышла также военная галера «Святой Хамдир». И ни один корабль, за исключением обычных рыбачьих баркасов, за эти двое суток порт не посещал.

Потолкавшись в порту, я вернулась в «Оловянную кружку», где смогла наконец поесть и отдохнуть. Но размышлять я не переставала. Теперь я думала о кораблях, покинувших город. Один из них принял шлюпку и восемь человек, тайно покинувших город с каким-то грузом. Первое, что приходило на ум, — вольное братство контрабандистов. В общем-то почти все говорило в пользу этого предположения. За исключением моего собственного личного опыта. Я знавала кое-кого из местных контрабандистов. Они убивают только в крайности, как правило защищая собственную жизнь. Случай с Форчиа на это не походил. Что, конечно, еще ничего не доказывает.

Другая возможность — незаконная работорговля. Это уже посерьезнее. Корона с незапамятных времен ведет с ней борьбу, защищая свою монополию на живой товар. Успехи в этой борьбе бывали, но переменные. Даже под страхом смертной казни торговцы живым товаром не хотели терять выгоды, особенно с тех пор, как были открыты Дальние Колонии, где на этот товар постоянный спрос. А один из кораблей шел именно туда. Да, у работорговцев и денег поболе, чтобы обустроить подземный ход, и жалость этой публике неведома, в отличие от контрабандистов, у которых бывают порывы великодушия. Им человека по горлу полоснуть — как мне комара придавить…

Одно, однако, у работорговцев и контрабандистов общее. И тем и другим прямая выгода, прикончив человека, распустить о нем слух, что он был правительственным шпионом. О смерти такого человека никто в портовом городе сожалеть не будет, и никто не захочет докапываться что и как. А если захочет, все равно не станет. Себе дороже. Ну, не любят у нас тех, кто тайно работает на полицию, что поделаешь, — сама не люблю…

Военному кораблю вроде бы без надобности заниматься тайными перевозками. Зачем? Вербовщики имеют право действовать открыто, таможня связываться не будет… Тем не менее и эту возможность не следует сбрасывать со счетов.

Разумеется, были и другие версии. Следующий день я посвятила им. Узнать мне удалось не много, но коечто удалось. Однако эти сведения подлежали проверке, а с этим снова застопорилось. Оставалось сидеть и гадать, как бы мне уболтать какого-нибудь местного аристократа — в каждой же, черт возьми, паршивой дыре должен обретаться свой аристократ. Город без аристократа — это все равно что без местного сумасшедшего. Даже в Кинкаре имелись свои аристократы.

Скьольды.

А на следующий день заявился «племянник каретного мастера». На здешнем жаргоне это означает, что человек не наш, но допустить его можно. Была, помню, пятница, я ела селедку в горчичном соусе с черным хлебом и запивала пивом, когда вошел Маддан и сообщил, что меня спрашивают. Я несколько удивилась. Или я совсем разучилась считать, или у меня в запасе оставался еще один день. С чего бы Тальви так заспешил встретиться со мной, что и время в дороге мне в счет поставил? Эти мысли я, понятно, оставила при себе, допила пиво и спустилась вниз.

Почему-то я ожидала, что «племянником» будет Малхира. Но ошиблась. В зале, таращась по сторонам, сидел Ренхид, выдавший мне оружие.

— Бог в помощь, — сказала я. Он дернулся, потом кивнул. Посмотрел на меня, отвел глаза.

— Ты закончила дело, которое тебе поручили?

— Да, — коротко ответила я. Посвящать его в свои сомнения я не собиралась. Тем более, что требуемое Тальви я действительно выяснила.

— Тогда мне велено сопровождать тебя в Эрденон. В столицу герцогства? Любопытно. Неужели Тальви как-то связан с правительством? Мне уже приходила такая мысль, и я отвергла ее. Это было бы… неприятно. Можно, конечно, предположить, что все обстоит как раз наоборот.

Ненавижу политику.

Впрочем, к чему гадать?

— За чем же дело стало?

Ренхид вздохнул — не без облегчения.

— Значит, едем.

— Ты бы хоть пообедал сперва. Он неловко кивнул:

— Да, да..

Я велела Маддану подать обед. Трактирщик пребывал в некоторой задумчивости — прикидывал, не проиграл ли он, когда полез со своими советами в первый день. Ведь я обещала ему возможный навар, а он отстранился. Но задавать вопросы в присутствии «племянника» не стал. На его морде была написана уверенность, что я все равно сюда непременно вернусь, и тогда-то он все узнает.

Это утешало.

Все время, пока мы были в «Оловянной кружке», Ренхид держался настороженно, а по выезде — заметно расслабился. Забавно. В замке он меня нисколько не стеснялся. Но там я была на его территории, а здесь он — на моей. В «Оловянной кружке» хозяйкой положения была я, он это чувствовал и не хотел признавать. Покинув гостиницу, я вновь очутилась как бы в равных с ним условиях. По крайней мере, я не стояла выше.

О существе дела, по которому я ездила в Камби, он спрашивать остерегался, а вот побочные детали его интересовали. Он всячески любопытствовал, пришлось ли мне обновить полученное в замке оружие, в особенности замечательный, тщательно выбранный кинжал, и, кажется, искренне огорчился, услышав, что ничего из моего арсенала пустить в ход не пришлось. Из чего я сделала вывод, что Ренхиду вряд ли, несмотря на достаточно зрелый возраст и приличное знание оружия, выпадал случай убить человека. Иначе бы он не сожалел.

В пути он держался вполне свободно, не переходя, правда, определенных границ. На первом же привале вытащил трубку и с удовольствием закурил, сообщив, что готов поделиться и со мной. Я отказалась. При своей жизни я усвоила многие мужские привычки и даже пороки, но курение в их число не входило. Тогда он предложил сыграть в карты. Я глубоко равнодушна к подобным развлечениям. Зачем карты и кости, когда жизнь — игра похлеще? Но, не желая показаться невежливой, я согласилась В конце концов, мне и раньше приходилось «листать молитвенник дьявола», или «изучать историю четырех королей», как изящно именуют в Свантере обращение с карточной колодой. Наверное, из— за своего безразличия я и обыграла его начисто. Выигрыш брать не стала, отговорившись тем, что ему необходимо вести дорожные расходы. Ренхид настаивал, чтобы я взяла деньги, но без нажима, и после ритуальных отпирательств оставил их себе. Больше он мне играть не предлагал.

Герцогство Эрдское называлось некогда областью Эрдского Права (в те времена мои предки были богами, или боги — моими предками), и границей его служил Эрдский Вал. Его и теперь числят границей, хотя по нынешним временам он мало что способен защитить. Мой родимый Кинкар лежит в непосредственной близости к Валу, восточной его части, Тальви находится севернее, а столица герцогства, Эрденон, — в отдалении, на юго-западе, ближе к центральным землям империи. Хотя эрды пришли из-за моря и большинство здешних юродов являются портовыми, Эрденон составляет исключение.

Дело в том, что эрды первоначально вообще не строили городов, только поселки в бухтах, где причаливали их корабли, да воинские заставы вблизи Вала, созданного против захватчиков коренными жителями — карнионцами. Эрденон также не был городом. Здесь располагалось главное святилище эрдов, а при нем жили его жрецы и служители. Два раза в году — на летнее и зимнее солнцестояние — сюда съезжались представители знатных родов (в ту пору у эрдов не было верховного правителя), поклонялись, стало быть, идолам, приносили кровавые жертвы — обычаи по этой части были своеобразные, а заодно вершили суд и принимали решения касаемо дел, важных для всего края. А уж много позже, как можно прочесть во всех книгах, пришел сюда святой Бернард, капище порушил, идолов сжег, священную дубовую рощу вырубил, зверские обычаи упразднил. А после на этом месте построили город, я так понимаю, чтоб камни от порушенного святилища и бревна от вырубленной рощи даром не пропадали, хотя в книгах на этот счет ничего не сказано.

Я в Эрденоне ни разу не бывала, но многое слышала и кое-что читала. Поэтому знала, что гадать, как выглядел город во времена святого Бернарда, бесполезно. Лет полтораста назад случился там грандиозный пожар, и после него город отстроился заново. Да и от дубовых лесов давно не осталось и следа — вырубили уже без всяких божественных целей. Торговля, понятно, расширение пределов города, строительство, то, се. Леса, правда, на подъездах к Эрденону были. Все те же светлые сосны и березы. Не то что у нас в Кинкаре, да и рядом с замком Тальви, заметила я, с этим тоже неплохо. Зачем я леса разглядывала, когда моя дорога была в город? Так, на всякий случай. Если кое-кому припомнится определенное присловье, я не возражаю.

Мы проезжали поля пшеницы и ржи, овса и ячменя — нежные весенние посевы, многочисленные мельницы и пивоварни. Озеро Бирена, питавшее юрод рыбой, должно было располагаться по правую руку от дороги, но мы его не увидели. Дорога становилась все более многолюдной, нас теснили купеческие фургоны, господские кареты, военные курьеры И в толчее, шуме и гвалте мы подъехали к воротам, над которыми полоскалось знамя с изображением единорога

— гербом герцогства Эрдского.

Герб возник много позже, чем город и герцогство. Откуда он взялся, мне неизвестно. Эрдам, судя по всему, таковой символ тоже был совершенно неизвестен. Морской змей там, или волк, или кабан, или какой-нибудь «лебедь пота шипа ран» (моя родовая птичка) — это сколько угодно. Но только не худосочная белая лошадка с рогом во лбу. Бун Фризбю, скупщик краденого в Свантере, бывший магистр теологии, уверял меня, что единорог не мог быть известен варварам, так как те были язычниками, а это — библейский символ. Но Соломон Соркес, ювелир в том же Свантере, который учил меня отличать фальшивые камни от настоящих, на соответствующий вопрос ответил, что на самом деле в Библии никаких единорогов нет, переводчики просто неправильно поняли слова «дикий бык». Я думаю, эрдам дикий бык понравился бы больше. Но к тому времени, когда у города появился герб, эрдов, как таковых, уже давно не было. Оставалось лишь имя, звучавшее во многих названиях. Река Эрд. Герцогство Эрдское. Эрдский Вал. Город Эрденон.

Те, кто возводил город из праха, могли гордиться — работа была выполнена на совесть. Улицы, сколько можно было видеть, все вымощены ровным булыжником, не говоря уж о площадях. Какие здесь были торговые лавки и склады, гостиницы и мануфактуры! — я разумею внешний вид, а не содержание. И фонтаны. Вот уж чего не понимаю, зачем на севере фонтаны. Особняки, наподобие нынешних свантерских, но многие поосновательней и попредставительней. Короче, все было призвано напоминать, что город — пусть и не столица империи, но все равно — столица.

Ренхид называл мне имена улиц, которые мы проезжали. За те дни, что мы провели в пути, ему ни разу не пришлось выказать превосходство, наконец подобный случай ему представился. Одни названия были весьма возвышенные — улица Избранников, улица Гремящего Молота, площадь Правосудия (там, сказал Ренхид, жгут еретиков. Теперь уже реже, чем раньше, после того как отменили Святые Трибуналы, но все же… ), другие — вполне обыденные: улица Чесальщиков Льна или Мыловаренный конец, а некоторые непонятные, вроде улицы Хватающего Зверя. Имелась даже улица Черной Собаки — может, она и была хватающим зверем? Давка и суета ближе к центру города не рассеивались. Наоборот, колеса гремели по мостовой, кучера лаялись друг с другом, казалось, того и гляди в ход пойдут хлысты, но каждый раз обходилось без этого.

Ренхид предложил спешиться. Почему бы и нет — скорости такая езда верхом, как по улицам Эрденона, не прибавляет. Взяв Керли за повод, я последовала за своим провожатым на площадь Розы (не мистической, а имперской), и мы влились в толпу, обтекавшую памятник епископу Бильге — это тот самый, что перевел Библию на эрдский язык. Достойнейшее дело, особенно если учесть, что эрдский язык в том виде, на котором говорили тогда, давно забыт. Интересно, знал ли епископ Бильга про единорога?

— Вон там, где на крыше мордатые мужики с козлиными рогами, — это казначейство, — рассказывал Ренхид. — Вроде как обозначают, что козлов из нас делают. Слева — Обезьяний дом. Никаких обезьян там нет, а прозвали его так из-за прежней хозяйки. Она у папаши нынешнего герцога в фаворе была, хоть и страшна как обезьяна. Видать, и вертеться кое— где умела не хуже.

Справа — часовня отцов-бенедиктинцев. А прямо перед нами — Торговая палата Эрденона.

Слушая его разглагольствования, я присматривалась, запоминала — мне нужны были ориентиры, черт возьми. Торговая палата заинтересовала меня в особенности, отчасти из-за некоторых эпизодов моего прошлого, да и отец мой служил в Торговой палате, правда, не здесь… может, если бы он и остался там, был бы сейчас жив и моя судьба сложилась бы по— иному… Это было солидное серое трехэтажное здание под грифельной крышей, выгодно отличавшееся от других домов на площади отсутствием украшений — лепных, резных и прочих, а также статуй и колонн. То есть одно украшение было — над высокой аркой, доходившей до второго этажа, львиная морда в медальоне с красно-белым орнаментом. Я усмехнулась, вспомнив барельеф церкви Святого Бернарда. Но тут не было никаких надписей… И пока я иронически озирала фасад Торговой палаты, львиная голова внезапно высунулась из медальона и оскалила зубы. И я увидела, что это вовсе не лев! Клыки были слишком велики, и верхние, и нижние, и все пропорции были не те… Конечно, это можно было отнести за счет неумения скульптора, но создавалось впечатление, что художник, напротив, был чрезмерно точен. Клянусь, в эти мгновения определение породы неизвестного зверя (хватающего? ) занимало меня гораздо больше, чем то, что голова на фронтоне ожила. Когда же вся глупость ситуации дошла до меня, то голова отчаянно закружилась. Кружилась голова… кружился, сплетаясь в причудливые узоры, красно-белый орнамент по краям медальона.. выступал… черт меня дернул подумать, что здесь нет надписи. Орнамент и был надписью, но я не могла ее прочесть. Я не знала языка. Черт меня дернул…

Черт?

Я закрыла глаза, а когда открыла их, то обнаружила, что выпустила повод и цепко держусь за седло Керли, чтобы устоять на ногах. Голова перестала кружиться, но мучительно болела, и я не могла избавиться от впечатления, что где-то за пеленой, которой на миг стали и фасад, и лев, и медальон, что-то ослепительно блеснуло.

Как хрусталь. Или стекло под лучами солнца.

Именно поэтому я и зажмурилась.

Глотнув воздуха (если то, чем здесь дышат, можно назвать воздухом), я опустила взгляд. Фасад Торговой палаты был неколебим как скала, и сиять сквозь него что-либо могло с тем же успехом, как сквозь скалу. И ничто не напоминало о хрустале в этот пасмурный день.

В проеме арки стоял Гейрред Тальви и спокойно смотрел на меня.

Не помня себя, я бросилась к нему и, едва удержавшись, чтобы не вцепиться ему в глотку, зашипела:

— Какую отраву твой холуй вбухал мне в пиво? Его взгляд стал снисходительным. Я и сама понимала, что порю чушь, но как еще, скажите на милость, могла я объяснить произошедшее? У меня сроду не бывало головокружений, и никакие видения не мерещились ни разу в жизни. Даже когда мне для пользы дела приходилось выпивать много горячительного, голова оставалась до отвращения ясной. А если я не больна и не пьяна, значит, меня отравили.

— Как добрались? — вежливо спросил Тальви.

— Превосходно, — буркнула я.

Шея у него была крепкая, и сломать ее шансов было маловато. Но руки я на всякий случай засунула в карманы. Совершенно определенно, отрава там или нет, но все было подстроено Тальви. И сам он явился сюда полюбоваться, как я себя поведу. Это уже было — ему нравилось выставлять меня идиоткой. Ну так и я стану вести себя, как прежде. Ни о чем не спрошу, пока он сам все не выложит.

Он это понял.

— Судя по тому, что ты не стала задерживаться, поручение тобой выполнено. Но здесь не место для разговоров. («А для чего здесь место? « — почти брякнула я, но воздержалась. ) Идем.

Он кивнул Ренхиду, державшему в поводу двух лошадей — своего рыжего мерина и мою Керли. Сам Тальви, оказалось, пришел пешком. Это меня несколько удивило. Он больше походил на человека, который даже на малое расстояние предпочитает ехать — не от лени, а чтобы смотреть на пешеходов сверху вниз.

Тальви вышел из-под арки и свернул налево. Мы с Ренхидом двинулись за ним. Ренхид, без сомнения, знал, куда направляется его хозяин. Обогнув дом, который назвали Обезьяньим (множество вазонов на крыше, очень удобно прятаться), мы вышли на тихую улицу, по обеим сторонам которой большей частью тянулись слепые стены или высокие ограды. Подходящая улочка, чтобы резать глотки. Гораздо удобнее, чем на мысе Айгар. Никто не увидит. И это почти в сердце Эрденона. Но вряд ли меня сюда тащили из провинции, чтобы резать глотку. Сомнительно также, чтобы подобное дело поручили исполнить мне.

Возле двери в одной из оград, почти незаметной, Тальви остановился, а Ренхид прошел дальше. Тальви отпер замок, пропустил меня, скорее из осторожности, чем из учтивости, снова запер дверь. Не на замок, как я заметила, а на задвижку. Следовательно, Ренхид войдет не здесь.

Это и понятно. Мы очутились в саду, узкие дорожки которого вряд ли предназначались для того, чтоб по ним водили лошадей. Шпалеры кустов по весне имели не слишком ухоженный вид. Зато многочисленные яблони были усыпаны нежными бело-розовыми цветами. Будь я помоложе, меня бы тронуло это зрелище, сейчас же я лишь подумала: чуть ли не при каждой моей беседе с Тальви поблизости торчит яблоня, к чему бы это?

В глубине сада находился двухэтажный особняк. Мы вошли через заднюю дверь. Нас никто не встретил, но было очевидно, что в доме кто-то есть. То есть очам не было видно, а вот ушами слышно. Да и обоняние коечто улавливало из варившегося на кухне. Люди в доме вовсе не прятались, просто им не велено было мешать.

Здесь не было роскоши, свойственной замку Тальви, это был просто приличный городской дом, добротный, немного старомодный. По винтовой лестнице мы поднялись наверх, в просторную комнату с белеными стенами, вдоль которых тянулись резные панели, и мебелью из ореха.

На столе стояли хрустальный графин и два бокала. Тальви налил себе, помедлил, потом плеснул во второй бокал.

— Рассказывай.

Я отпила. В графине оказалось скельское, ничуть не лучше того, что держит для гостей Соломон Соркес, правда и не хуже. Устроившись на стуле, не слишком удобном, жестком, с высокой спинкой, я изложила работодателю то, что узнала о смерти Форчиа. Высказала также версии о причастности к ней Вольного братства контрабандистов либо подпольной лиги работорговцев.

— Еще соображения есть? — спросил он. Я что, так плохо владею собой, что он догадался, что я недоговариваю? Или это был пробный выстрел? Я пожала плечами:

— Может, и сама мать наша святая церковь. Отцы иезуиты, слышала я, большие затейники, за что их в прошлое царствование из Эрда-и-Карнионы и изгнали.

— При чем здесь иезуиты?

— Церковь Святого Бернарда раньше принадлежала иезуитам. А после изгнания ордена из империи ее передали цистерцианцам.

— А цистерцианцы никогда не имели влияния на Севере, их позиции сильны лишь в Тримейне и Карнионе. Поэтому иезуиты могли тайно вернуться, используя прежние каналы… — Тальви, казалось, был несколько разочарован. Впрочем, если он состоял на службе императора, то он мастерски маскировал свои чувства. Поэтому еще об одной версии я пока умолчала (потом, когда выясню… ), но сказала:

— В Камби Форчиа считали императорским агентом.

— Это хорошо, — спокойно произнес он. Так и виделось: ему сообщают, что после смерти Нортии Скьольд распространился слух, будто она была императорской ищейкой, и он роняет: «Это хорошо». Поскольку данный слух скрывает его истинные цели. Приятная перспектива. Кстати, об этих целях я так ничего и не узнала.

Гейрред Тальви о чем-то раздумывал. Он был, если отвлечься от наших деловых отношений, вполне недурен собой, если бы не было в нем чего-то холодного, отталкивающего, чего словами не опишешь. Черты правильные, хотя и резкие, хорошая посадка головы, карие глаза с золотыми зрачками… Что до возраста его, то он был определенно старше меня, но я бы затруднилась сказать насколько — правда, и в отношении моего возраста люди постоянно путаются. Итак, он раздумывал и смотрел на меня. Я ждала от него чего угодно, кроме:

«Служба твоя исполнена, гуляй на все четыре стороны». Но к тому, что он сказал, я была вовсе не готова.

— Сегодня мы пойдем с тобой в гости… — Вид у меня был еще тот, и он с иронией завершил фразу: — … в один приличный дом.

— Какие еще гости? От меня же несет, как от конюха! (Говорил про «воняет тюрьмой», так терпи и дальше. )

— Ничего. Помоешься, переоденешься… Надеюсь, управишься без горничной. Здесь вообще мало прислуги. — Последняя фраза прозвучала крайне двусмысленно, ее можно было истолковать так, что к прислуге отношусь и я.

— Как скажешь… — Я многое могла бы добавить. Насчет того, что позову его вместо прислуги. Или, наоборот, не позову. Возможно, потому что он чего-то подобного от меня и ждал.

Короче, беседа свелась к обмену мелкими колкостями. О том, что произошло на площади Розы, и о моих видениях не было сказано ни слова. Но если Гейрред Тальви был хорошим игроком в молчанку, то я — мастером игры.

Однако когда я прошла в соседнюю комнату, оказавшуюся спальней, где меня уже поджидала лохань с водой, и обнаружила разложенную на кровати одежду, то выяснилось, что на ближайший вечер мне вряд ли предстоит выступать в роли прислуги. Платье, предназначенное мне, скорее подходило даме из общества — богатой горожанке или представительнице дворянства мантии, — собравшейся с визитом. Оно было совершенно новым и отнюдь не старомодным. Из темно-синего атласа, с длинными простеганными рукавами, жемчужными пуговицами на лифе, широким кружевным зубчатым воротником и такими же манжетами. Еще лежали там темный бархатный плащ и шелковые чулки. А на ковре стояли туфли из тех, в которых по улице лучше не ходить. Сотрутся. На туфли я посмотрела с сомнением. Они выглядели слишком тесными. Но когда я их примерила, пришлись по ноге. Да и платье — по фигуре. Какая любезность. Кто-то не побрезговал снять мерки с моего барахла, оставшегося в Тальви. А ведь я так и не увидела более своего старого платья, приехавшего на моих плечах из тюрьмы и унесенного госпожой Риллент, и думала, что его сожгли.

На столе нашлось зеркало, серебряная щетка для волос и еще кое-какие дамские принадлежности. Волосы я вновь прикрыла косынкой, но не той, в которой шлялась в Камби, а кружевной, крепившейся на лбу фероньерой с крупной жемчужиной. Жемчуга, говорят, без вреда для себя могут носить только женщины, родившиеся под знаком Луны. Что до меня, то я, во-первых, не знаю, под каким знаком я родилась, а во-вторых, доселе жемчуга, равно как и другие драгоценности, носила только к скупщикам.

Довершил мой туалет левантийский кинжал, который я уместила за корсажем. И еще раз порадовалась, что не послушала Ренхида и не взяла сандедею — та за корсаж ни за что бы не вошла, или понадобилась бы кормилицына грудь.

А горничная мне сроду не бывала нужна. Насколько я помню, посторонней помощью при одевании-раздевании с тех пор, как вышла из младенчества, я воспользовалась лишь в тюрьме — когда на меня надевали кандалы, а потом снимали их. Так что к возвращению Тальви я успела не только помыться, одеться и причесаться, но и осмотреть, помимо предоставленной мне комнаты, еще и пустующий кабинет.

Тальви тоже переоделся. Его костюм выглядел как мужская версия моего, только застежки на нем были не жемчужные, а серебряные. Моему внешнему виду он не выразил ни одобрения, ни порицания, только заметил:

— Ты быстро собралась.

— Да. Можно было бы и почитать на досуге. Странно, что при таком обилии книг в замке здесь не видно ни одной.

— Это не мой дом, — снизошел он до объяснения. — Я его арендую со всей обстановкой, а владелец, похоже, не любитель чтения.

Любопытно. Такой богатый человек, как Тальви, должен бы иметь в Эрденоне собственный дом. Или он у него есть, но мне там не место?

Впрочем, времени для разговоров не оставалось. Мы спустились по лестнице, на сей раз к парадному входу, у которого нас поджидала карета. На козлах сидел Малхира — он приветственно взмахнул шляпой и весело улыбнулся. Похоже, его забавляло, что каждый раз он видит меня в новом обличье. Неизвестный мне слуга распахнул дверцу кареты. Я поднялась внутрь с не слишком приятным чувством. Я вообще не люблю ездить в каретах, а последний раз это произошло, когда меня везли в узилище.