Золотая голова Резанова Наталья

— А союз с орденом полезен еще и потому, что капитанства и приораты расположены не только в герцогстве Эрдском, но по всей империи… («Теперь же, когда орден ослаблен, он должен осмотрительно распределять свою благосклонность», — таков был конец фразы, который я благоразумно проглотила. )

— В Эрденоне, помнится, вы декларировали свою непрязнь к политике. — Хотя Альдрик по-прежнему старался клюнуть меня, во взгляде его не было враждебности.

— Это не политика, а география… Я не изменила своего мнения. Что не помешает мне исполнить то, что от меня требует долг.

— Долг? Как это скучно…

— Может, хватит состязаться в остроумии? — проворчал Тальви. — Вам следовало познакомиться раньше, тогда бы вы успели утомиться, пуская пыль друг другу в глаза… Вернемся к делу. Не найдя поддержки у ордена, Дагнальд способен обратиться к другим источникам.

— Ты имеешь в виду подкуп герцогских полков? — небрежно осведомился Альдрик.

— Я имею в виду его императорское величество.

— Думаю, это вряд ли возможно, — осторожно произнес Ларком. — Дагнальд не дипломат. Такая личность вряд ли сумеет завоевать расположение двора, ведь это труднее, чем вызвать доверие братьев. Скорее уж император способен даровать власть над Эрдом одному из своих фаворитов.

— Если он хоть немного дорожит относительным равновесием сил в империи, он этого не сделает. Тайная полиция, как бы к ней ни относиться, работает неплохо, и в столице наверняка осведомлены о настроениях в герцогстве. Вирс-Вердер со своим глупейшим «Эрденон для эрдов», вызванным тем, что южные купцы снижают цены и тем подрывают его жалкие попытки заняться коммерцией, сыграл нам на руку. При победе одного из эрдских претендентов смута может закончиться довольно быстро. Но если власть получит ставленник Тримейна, начнется мятеж. Чтобы подавить его, придется перебрасывать войска с Юга, тратить немалые деньги, когда казна и так пуста…

Вот, значит, кому мы обязаны погромом в Эрденоне и, возможно, свежей могилой на кладбище Камби. А ведь этот конкурент, если верить Ларкому, еще не из самых худших. А Тальви, выходит, считает, что подобное — ему на руку?

Какому дьяволу я заложила душу, чтобы выполнить свой долг?

Нет, Тальви — не дьявол. Он просто человек, в котором человеческого очень мало.

— Не разыгрывай Катилину, мой друг, — произнес Альдрик. — Конечно, это привлекательный образ, и я нахожу между вами некоторое сходство, но не забывай, что он крайне плохо кончил.

Для меня эта фраза была совершенно непонятна, и учтивый Ларком это угадал.

— Катилина, — объяснил он, повернувшись ко мне, — это древний заговорщик. Он был порядочным негодяем, и я решительно не понимаю, что Альдрик нашел в нем привлекательного.

Рик пожал плечами.

— «Был знатного происхождения, обладал могучей силой, и душевной, и телесной… «

— «… но нравом скверным и порочным, — перебил его Ларком. — Ему с малолетства междоусобные войны, убийства, грабежи, гражданские смуты были…

— «Тело его сверх всякого вероятия терпело голод, холод, бодрствование,

— улыбаясь, продолжил Рик. — Душа его — смелая, хитрая, непостоянная… « Юный Ларком явно не замечал, что его подначивают.

— «В любом деле он лицемер и притворщик, домогающийся чужого, расточающий свое, сгорающий в страстях, в меру красноречивый, недостаточно разумный… «

— «Душа его ненасытная постоянно испытывала страсть к непомерному, чрезмерно высокому», — завершил цитату Рик. — Кто-нибудь считает это непривлекательным?

— Я считаю, что слова о том, будто излишняя образованность вредит делу, не лишены оснований, — ответил Тальви.

Рик поклонился в мою сторону, Ларком, ничего не понявший, моргнул.

Уверена, что Тальви сослался на меня, чтобы, как всегда, унизить остальных. Более того, это наверняка понял и Альдрик. Если он считает Тальви именно таким, каким изображен был человек, о котором они говорили, и все же признает его первенство… Хотя по части сходства кое в чем он ошибался. Это Тальви-то — «сгорающий в страстях»? А может, ошибаюсь я. Потому что одна страсть у него определенно есть. Властолюбие. И она сжигает все остальные.

Тальви, однако, своим замечанием удалось вернуть соратников к действительности. Но мое сознание как бы раздвоилось. Я внимательно слушала, как Тальви дотошно выспрашивает Ларкома о положении дел в императорском военном флоте и как они обсуждают, можно ли будет в случае необходимости быстро переформировать торговые флотилии купеческих компаний Эрда в военные, и одновременно следила в окно (занавеску вновь отбросило ветром), как проходит мимо Большого пирса тридцатипушечный линейный корабль под всеми парусами. Он двигался на запад, туда же, где располагалась имперская столица, и по иронии судьбы носил имя «Герцог».

В военно-морскую беседу Тальви и Ларкома вклинился Альдрик. Он повел речь о переговорах с семействами Кельсмайер и Олленше, при этом успев покосить глазом на меня, как будто считал само собой разумеющимся, будто мне об этом известно. Тут он ошибся. Но мое неведение могло сойти за хладнокровие.

Продолжалось это долго, особенно если учитывать, что посреди своих логических умозаключений Рик вдруг заявил, что проголодался и желает узнать, какова здесь кухня, и принялся пытать меня по кулинарной части не хуже, чем Тальви Ларкома по морской. Удостоверившись, что готовят здесь в расчете не только на грубые желудки шкиперов. Без Исповеди заказал обед и пару бутылок сладкого кипрского вина (которое я терпеть не могу), после чего вернулся к обсуждению своих прожектов. Ей-богу, своими капризами он превзошел бы любую придворную жеманницу. И все же мне было легче понять его, чем Тальви.

Вообще друзья (за неимением лучшего слова придется употреблять это) моего работодателя уделяли мне больше внимания, чем он сам, — один как новой интересной игрушке, которая к тому же еще и разговаривает, другой, по его собственному выражению, как «женщине благородного происхождения». Но я бы не поклялась, что сегодня Тальви притащил меня сюда им на погляденье. Вполне могло быть и наоборот.

Совещание становилось все менее вразумительным. Упоминался какой-то Каллист, с которым необходимо было увидеться Рику, снова возник Нантгалимский Бык. Черт побери, неужели нужно, чтобы я добывала сведения, которые мне вдобавок совершенно ни к чему, по намекам, по крохам?

Когда встреча великих сил подошла к концу, Рик Без Исповеди воскликнул:

— Клянусь спасением души! Я впервые вижу женщину, которая смогла по собственной воле промолчать несколько часов подряд. Нужно очень не любить политику, чтобы пойти на подобную жертву. А может, жертва приносится чему-либо другому… — он посмотрел на Тальви, — или кому-либо?

Я в ответ лишь развела руками.

— Вы правы, сударь. Не женское это дело — политика.

— А драться с восемью вооруженными противниками — это женское дело? — заметил Тальви.

— Разве их было восемь? По-моему, это явное преувеличение, — ответила я тоном, каким мадам Рагнхильд говорила о количестве оборок на нижней юбке или глубине декольте какой-нибудь модной дамы. — И что это было за оружие, право…

Если ему угодно хвалиться мной перед своими дружками («вот я какой орел, какую злыдню обломал»), что ж, я ему подыграю. А он с самого начала знал, что так будет. Я вспомнила, как после драки в Эрденоне он пожалел, что меня не видел Рик. И последний тут же промяукал:

— Знаете, когда вы попадете в очередную переделку, я бы хотел оказаться рядом с вами. Желательно посмотреть на ваш стиль…

Накличешь, подумала я, и была права, как впоследствии оказалось.

Но пока что заверила, что доставлю ему такое удовольствие, буде представится случай. После чего мы раскланялись не хуже самых лучших ученых обезьян на ярмарке в день святого Михаила. Первыми ушли Ларком и Рик, мы с Тальви задержались.

— Ты, как я погляжу, вытянула из молодого Ларкома все, что он знает.

— Разве из него что-то надо тянуть? Не знаю, как другие твои друзья, а эти двое — на редкость разговорчивы. Впрочем, ты сам поставил их в дурацкое положение, уверив в моей ложной осведомленности.

— Теперь она уже не ложная. Есть разные знания по степени важности…

— И только тебе дано определить, что мне положено знать.

— И как ты догадалась? — Он взял плащ, висевший на спинке стула. — Расплатись с хозяином.

— Здесь хозяйка.

— Не важно. Уходим отсюда.

Он подождал, пока я рассчитаюсь и перемолвлюсь с владелицей «Ландскнетта» парой слов, и мы вышли на улицу. Темнело. Долго же продолжалась эта болтовня!

Тальви свистнул, и кто-то появился из-за угла. Я цапнула было оружие, но пришельцем оказался Малхира. Ну, естественно, не станет же знатный господин шляться ночью по портовым улицам в одиночку.

— Где ты остановилась?

— В «Коронованной треске». Надеюсь, ты не собираешься следовать за мной туда?

— Почему?

— Здесь, — как маленькому, пояснила я ему, — Новая гавань, а там — уже границы Старой.

Кое-что про Старую гавань, очевидно, слышали и знатные господа.

— Приятно слышать, что ты опасаешься за мою жизнь, — сказал он.

— Скорее, за свою репутацию. На сильных мужчин при оружии нападают не так уж часто, а ночи сейчас светлые. И «Треска» еще не на худших улицах. Так что вряд ли тебе грозит что-либо страшное. Но вот чужака там отличат сразу, и, если свяжут его со мной…

— Выходит, я тебя компрометирую.

— В определенных кругах — да. Если я появлюсь с тобой в «Коронованной треске», это будет гораздо худшим оскорблением местных нравов, чем наш приход на ужин к Ларкому. — Я не хотела, чтобы в моих словах прозвучало злорадство, но оно прозвучало Однако не заметно было, чтоб оно сколько-нибудь задело Тальви.

— Бедняга Альдрик И ведь ты сказала ему, что даже не посещала приходской школы.

— Эта чистая правда И у меня такое чувство, что никто из вас подобной школы тоже не посещал.

— Мы возвращаемся к одному и тому же. Знания можно получить из самых разных источников.

— Просто читая книги, например.

— Согласен. И поскольку мое общество на сегодняшний вечер тебе нежелательно, могу предложить книгу. Если изысканное общество в «Коронованной треске» вытерпит такое зрелище, как Золотая Голова с книгой.

— В «Треске», ежели чужих не водить, от меня много чего вытерпят.

Нет, сегодня не удавалось мне так хорошо его уесть, как тем вечером в Эрденоне. И все равно не буду я рассказывать подробностей о перстне и книге.

— Жалко тебе будет расставаться с таким приятным жилищем. Но завтра, в десять утра, ты должна быть у церкви Марфы и Марии, что за Епископской. Мы покидаем Свантер.

Это уже другой разговор. Как научил меня опыт общения с Тальви, за отъездом должно было следовать новое поручение.

— Тогда — до завтра.

— Постой, а книга?

Я думала, что он шутит насчет книги, совершенно забыв, что с шутками у него туго. Оказалось — нет.

— Спасибо, эту книгу я уже… — начала было я и осеклась. Манускрипт, который он протягивал мне, был вовсе не «Истинными сокровищами Севера». Эта была «Хроника утерянных лет».

Руари дурил так, что я пожалела о своем согласии взять его взамен старушки Керли с ее кротким нравом. Ведь после скачки из замка Тальви до Свантера мне не приходилось никуда спешить. Более того, я, как и в Камби, всюду ходила пешком. А конь стоял в конюшне. Ну и застоялся, конечно. Правда, в последние дни, когда дела были улажены, я выбирала время, чтобы поводить его по двору, но это мало помогло, поскольку конюшенный двор в «Коронованной треске» тесный.

Руари пытался укусить меня, когда я его седлала, то и дело начинал бить задом, а стоило осадить его, норовил вырваться в голову кавалькады. Я же, напротив, придерживала его, пропуская вперед всех остальных. Пусть побесится, как-нибудь справлюсь.

Настроение у меня было, не в пример погожему дню, самое гнусное, и я была на грани того, чтобы начать дурить не хуже Руари. Теперь я уже не сомневалась, что «Хронику… „ еще в замке Тальви подсунул мне нарочно, так же, как в Эрденоне велел Ренхиду привести меня на площадь Розы перед Торговой палатой. Что, между прочим, означало, что в замке следили за каждым моим передвижением — иначе откуда бы он знал, по каким полкам я шарила? Но не только это разозлило меня. Сама книга была тому виной, и в большей мере. Я не понимала, как можно потратить столько времени, чтобы записать подобный бред и предполагать притом, что в него поверят. В конце концов, мне все равно, что лепят о событиях тысячелетней давности и около того, но когда говорят о временах почти нынешних, подобных кундштюков я не переношу, и мне наплевать, что Блаженный Августин утвержал, будто времени не существует. „Это яснее ясного, обычнее обычного, — цитировал хронист епископа Гиппонского, — и это так темно, что понять это — открытие“. Сами бы и занимались своими открытиями, чем дурить нас, сирых. Совершенно правильно, что женщин не допускают в университеты. Полностью одобряю. Нечего забивать мозги всякой чушью. Еще сказки про множество миров, подобных друг другу либо вовсе отличных, как-то укладывались в моей золотой голове, но уж фокусы со временем — ни в какую. А чертов хронист добавлял от себя, что некоторые вещи следует знать, но не пытаться их понять, ибо смысл их для человека слишком страшен. „Перечитайте Книгу Иова, дабы уразуметь то, о чем я говорю“, — замечал он и тут же, прикинувшись в очередной раз добрым христианином, снова нырял в дебри языческих ересей. Что он плел, помилуй меня, грешную, Пресвятая Дева Мария! Ладно бы, он утихомирился на том, что в старину многострадальная страна наша пережила нашествие из тех миров, что под иными звездами. Так нет же! Якобы после спасения страны совместными усилиями эрдов и карнионцев (тут бы порядочный человек и поставил точку, и все были бы довольны) не все проходы между мирами были закрыты и не все страхолюдные твари исчезли. Жалость, с которой повествовал хронист о сих последних, не помешала тому оправдать их дальнейшее истребление. «Так и егерь, лес стеречь приставленный, раненого волка добьет или медведя, впавшего в бешенство, застрелит, ибо, обезумев от боли и ярости, много и много вреда несчастная тварь способна принести“. И где, по наглости хрониста, якобы все это происходило! Умереть — не встать! Иномирные твари в Открытых землях! А в фонтанах в Эрденоне плещутся русалки, жернова на кинкарской городской мукомольне вращают тролли, а покойного Буна Фризбю, да будет ему земля пухом, посещали зеленые черти, о чем он мне сам неоднократно повествовал. Правда, то, о чем говорил хронист, по большей части происходило с южной стороны Вала. Тут снова шли бесчисленные ссылки на карнионскую поэзию и предания. Хороши же мы будем, если начнем искать правду в домыслах поэтов, особенно южных! У них там виноградников много, выжрал кувшин, скажем, скельского, тут тебе и миров всяческих привидится, и тварей каких угодно и сколько угодно, и время исчезнет, как вырубишься. И опять у автора получалось, будто южане умнее всех. Хотя, может, и не самые храбрые. То есть, кроме них, имеются и другие храбрецы. Однако якобы не храбрость решает дело.

«В древности карнионцы твердо верили, что успешно противостоять Темному Воинству и его порождениям может союз двух сил — мужской и женской. Ибо и мужчине и женщине Богом или природою изначально дарованы великие силы, по сути своей различные, даже противоположные, но равные. Благое начало приобретают они лишь в гармонии, действуя же разно, ведут к разрушению. Особенно касается это мужчин, ибо у них к разрушению возможностей больше, женщины же сильно преуспели в том, чтобы разрушать себя. Это было ведомо карнионцам, это знали и знают некоторые другие народы, от седой древности до наших дней. Но те, кто извлекает выгоду из розни мужчин и женщин, а таковых великое множество, делают все, чтобы знание это оставалось тайным».

Изложив подобные измышления, не вполне лишенные здравого смысла, автор тут же делал крутой поворот и, не переводя дыхания, сообщал: «Но, исходя из того, что нам известно о связи между мирами, и того, что оттуда извергается, сокрытие этих знаний, возможно, и к лучшему».

Приехали! Стоило огород городить!

«Автор сих строк, опираясь на собственный опыт и наблюдения, полагает: в тех краях, что были поражены Нашествием Темного Воинства, проходов в иные миры более не осталось. Прорехи в ткани Вселенной постепенно затянулись, как зарастают наши раны, ежели они не смертельны, оставляя уродливые шрамы и рубцы. Однако автору достоверно известно, что не оставляются попытки вновь открыть то, что закрыто. Предпринимаются они людьми невежественными, влекомыми корыстными интересами либо низменными страстями. Нам ведомо, что живой человек не может во плоти пройти между мирами. Известно также, какие губительные силы могут вырваться оттуда. Поэтому лучше, чтобы человек, который ломится в запертую дверь, был слишком слаб, дабы ее сломать. Но если тот, кто рвется в запредельные сферы, окажется достаточно искушен в древних знаниях, дай-то Бог, чтобы он причинил вред только себе и своим близким, как уже случалось. Но может совершиться и по-иному. Мы также не должны забывать, что всякая дверь не с одной стороны открываема. И никто не поручится, что наше прошлое не станет нашим будущим, и никому не дано угадать, когда это произойдет, ибо там, где нет времени, не бывает, по слову Блаженного Августина, и „когда“.

Ради предостережения, а также в память о людях, душевно близких автору и коим не совсем чужды были изложенные здесь мысли, написана эта книга».

На этом рукопись кончалась. Дальше шла приписка, как меня и предупреждал Тальви: «Одна из копий. Оригинал хранится в семействе Брекинг, близ Гормунда».

Наконец-то надо мной прекратили издеваться. Ругаясь про себя на чем свет стоит, я заползла под одеяло — ночи были все еще прохладные — с твердым решением заснуть. И до утра меня мучили кошмары — меня, меня, спокойно дрыхнувшую накануне собственной казни! Вот до чего довела проклятая книжонка! Руна «анзус» стучала по моему черепу, как дверной молоток, и под этот грохот я лезла, зацепившись кошкой, по отвесной стене, а стена никак не кончалась, потому что будущее сразу же менялось местами с прошлым, и эрдская ладья с драконьей мордой прошла сквозь линейный корабль «Герцог». На веслах сидели эрды и карннонцы, мужчины и женщины попарно. Я стояла на вершине горы Фену— Скьольд, но они проплыли мимо, прямо к Валу. Один из них, что-то крича, указал назад. Я обернулась туда и увидела старика в коричневой рясе. Он рисовал на земле прутиком какие-то знаки. «Что это? „ — спросила я. „Правая линия, — ответил он мне, как неразумному младенцу, — и левая линия, и средняя линия“. „Это я и так вижу, я спрашиваю, что ты чертишь? „ „Ты не понимаешь? — удивленно произнес он. — Совсем не понимаешь? Это знали и знают разные народы… Хорошо, вот тебе Четверо врат“. Из каждых врат вышло по чудовищу, подобных тем, что обитают в морских глубинах и пропастях земли, никогда не видя света, и все они ринулись на меня, но не смогли убить — ведь у меня в груди не было сердца, мое сердце было камнем, вставленным в серебряный перстень, и красно-белый орнамент сплетался в венок, Арне же Арнарсон, крыса канцелярская, все твердил, что он посланник, но тьма не рассеется, потому что Брекинги ушли в Дальние Колонии Дорогой Висельников по проходу между мирами, дабы не сгореть в огне страстей, вместе с людьми, душевно близкими автору… Когда я проснулась, то готова была убить Тальви. Мало ему было издеваться надо мной, мало было придумывать задания одно дурней другого, все равно как капризный какой великан в нянькиных сказках, мало ему хватать меня за руку — синяки до сих пор остались, так он еще оказался сумасшедшим… С сумасшедшими никогда дел не вела. С дураками, пьяницами, припадочными — приходилось. И так уж по его намекам следовало, что он предназначает меня для каких-то иных целей, помимо участия в заговоре на правах девочки на побегушках. Но это можно было понимать по— разному. Однако из „Хроники… « выходило, что при связях с запредельными сферами без бабы — никуда. Как сказал древний поэт, правда не карнионский: «Без бабы все равно немощны и слабы“, то есть он, конечно, сказал «без дамы“, но смысл не меняется. «Со мной ты узнаешь нечто иное“, — сказал Тальви, когда мы говорили о личных амбициях. Стало быть, речь шла о пресловутом «союзе мужчины и женщины“. Между прочим, любезный автор «Хроники… « везде умудрился обойти вопрос, как сей союз должен осуществляться и должен ли он быть чисто духовным или таким, как заповедано Адаму и Еве? Или… ведь там было сказано, что живому человеку между мирами не пройти… Нет уж! До размягчения мозгов я еще не дошла. Конечно, я не верю, что Дорога Висельников есть благородное братство, бескорыстно спасающее людей от смерти. Но в богатых владельцев замков, которые ради связи с демонами приносят человеческие жертвы, я тоже не верю. Но чтобы с такими воззрениями, как у него, еще и в заговоры лезть, да к тому возглавлять их, похоже… А ведь они там явно считают его самым здравомыслящим…

Одним словом, выводя Руари из конюшни, я уже вполне созрела для того, чтобы высказать Тальви все, что о нем думаю, с применением многоразличных средств своего лексикона, из которых, без ложной скромности, скажу, могли бы обогатиться не только приходские школы, но и университеты, и даже коллегии августинцев. Но не тут-то было. На условленном месте, помимо Тальви с Малхирой, присутствовал молодой Гормундинг — вот уж кого давно не видела. И еще один человек из тех, что мне приходилось видеть в замке, имени его я, правда, не знала. А главное — там был Рик Без Исповеди (при всем безобразии его прозвища, оно было благозвучней фамилии) со свитой аж восемь человек. Красавчика Хрофта почему-то не было. Очевидно, они с Гормундингом несли службу при господине поочередно.

— Вообразите, — с места заявил Альдрик, — я только что обратил внимание, что нас собралось тринадцать путников. И не успел я огорчиться несчастливой примете, как появляетесь вы. Четырнадцатая! Решительно нам сопутствует удача!

И эти люди собираются вершить судьбы герцогства. Впрочем, верить в число тринадцать, в пятницу и в черных кошек ничуть не зазорнее, чем во множественность миров и Нашествие Темного Воинства.

Тем не менее при таком скоплении публики ругаться с Тальви я не стала, на что он, безусловно, и рассчитывал. Что поделаешь — он опять переиграл меня, и теперь, трясясь в хвосте кавалькады, я молча кипела от злости. Слава Богу, глупости Руари давали ей какой— то выход. Так что напрасно я обругала несчастного коня взамен его владельца. Но если Руари еще можно было научить умуразуму, то Гейрреда Тальви — никогда.

Правда, Альдрик его сегодня затмевал. Он всех затмевал. Из аметистового скельского бархата, пошедшего на его плащ, могла бы пошить платья пара воспитанниц мадам Рагнхильд, или даже три, если девочки не слишком толстые. Камзол был распахнут — а как же иначе, пояснил он, не то могут подумать, что у него рубашка несвежа. Пряжка на шляпе была немногим меньше моего кулака, оттого что другая столько перьев разом не удержала бы. По отворотам сафьяновых сапог волнами пущены кружева. Он был свежезавит, и, судя по виду его локонов, золотая пудра была знакома ему не по чужому опыту. Ехал он картинно избоченясь, буланый жеребец под расшитым седлом плясал, как цыган на ярмарке, а Рик время от времени принимался декламировать какие-нибудь рондели. А может, и не рондели — я в нынешней поэзии не смыслю. Свита его — молодые люди шлюховатой наружности — всячески делала вид, что по мановению господина мгновенно растерзает все и вся. Вот так. Будь я в ином настроении, меня бы это зрелище разозлило или рассмешило — смотря по обстоятельствам. А сейчас даже оно было милее, чем бредовые картины, вызванные к жизни Тальви.

Впереди меня ехал Эгир Гормундинг вместе со слугой из замка. Потомок славных эрдов то и дело оглядывался в мою сторону. Неудивительно — мы не виделись с тех пор, как я впервые приехала в замок. Много он успел наслушаться… Я, глядя на него в свою очередь, вспомнила старинную балладу.

Раненный в сече жаркой, Старый ярл умирает Меч родовой булатный Первенцу он вручает «Сын мой, Вместе с оружьем Власть отдаю над родом Ибо настало время Мне обрести свободу Вместо меня блюсти ты Будешь законы чести, Верности слову клятвы Кровной священной мести»

Что-то он там еще ему припоминает — чистоту сестер, почтение к старшим и прочее в том же духе.

«Пуще всего, наследник, Я тебе завещаю Ненависть до могилы К недругов злобной стае.

Гормундовы потомки В серых скалах гнездятся И на наши угодья Долгие годы льстятся Да не угаснет пламя Нашей вражды вовеки, В этом клянись богами И на мече, мой Бреки»

Дальше пелось о том, что Бреки все же заключил с врагами мир, и в отместку за клятвопреступление собственный меч повернулся против него и отрубил ему ноги. И оставшуюся жизнь Бреки-ярл коротал калекой. Что противоречило рассказу о том, будто калеки у эрдов якобы сами обрекали себя на смерть. Впрочем, не исключено, что вообще все в балладе было выдумкой, как это обычно в балладах и бывает, единственно верным было, что «Гормундовых потомков» не уничтожили, и они со временем перестали «гнездиться в серых скалах» и построили город, что не помешало роду оскудеть, потерять свое владение, и… Бог с ними, разве их одних постигла такая судьба?

Брекинги. Брекинги, которые жили близ Гормунда, а потом исчезли… Имеет ли Бреки— ярл из песни какое-то отношение к семейству, хранившему «Хронику утерянных лет»?

Черт, неужели я так и не смогу отвязаться от всей чепухи, которой обкормил меня Тальви? И при чем тут Эгир Гормундинг?

Мы двигались довольно быстро. Шлюховатые молодые люди, несмотря ни на что, в седлах держались вполне основательно. Выехав из города после полудня, мы были в пути до заката, а на ночлег встали в деревне, где имелся обширный постоялый двор. И то — вряд ли бы Рик со свитою согласился ночевать в открытом поле у обочины, он не Тальви, привычки коего по части привалов были мне уже знакомы. Хотя в поле-то было бы удобнее. Постоялый двор был переполнен, и хозяин чуть ли не в три ручья рыдал, доказуя, что в заведении всего две комнаты приличные, а остальным придется тесниться кому по двое — по трое, а кому и во дворе, лето ведь почти, он соломки постелит… Разумеется, для благородных господ он сделает все, что угодно… К господам он мгновенно и четко отнес Рика и Тальви, несмотря на то что тот был одет не пышно, насчет Гормундинга у него были сомнения, все остальные были причислены к челяди, включая мальчиков Альдрика, как бы расфранчены они ни были. И на стол он накрывал соответственно. Подавали ужин в зале. Господский стол накрыт был скатертью, и посуду вытащили фаянсовую. Челяди же положено было сидеть за голыми столешницами и трескать с олова. Таков порядок.

Я уже пристроилась с краю скамьи за людским столом — всегда предпочитаю сидеть с краю, хоть это и дурная примета, зато ноги уносить удобнее, рядом с жизнерадостным Малхирой. После драки в Эрденоне, когда он ощутил себя героем среди героев, Малхира, похоже, окончательно забыл о не совсем приятных обстоятельствах нашего знакомства. Я— то никогда ничего не забываю, но пока он не давал мне повода разозлиться, и, если подумать, тогда виноват был не он, а Тальви.

Итак, я дружески кивнула Малхире и поместилась возле него, когда меня цепко взяли за локоть. Я вознамерилась было, не вырываясь, слегка приподняться и врезать головой в нависший надо мной подбородок (популярный в Старой гавани, но совершенно неизвестный в Кинкаре прием), но что-то подсказало мне, что этого не следует делать. Решительно, у Тальви образовалась скверная привычка хватать меня за руки.

Не говоря ни слова, он вытянул меня, как морковку из грядки, из-за людского стола и препроводил к господскому, где помещались Альдрик и Эгир (любопытно, что про себя я свободно называла их личными именами, а вот своего патрона — никак не могла). Рика это не удивило. Ему было вообще не до меня. Он шумел. Ему здесь не нравилось. Здесь не умели обслужить благородного человека. Рик разогнал гостиничных слуг и затребовал собственных. Только они, заявлял Без Исповеди, обучены подавать на стол как подобает. Видимо, в «Ландскнетте» он старательно подавлял свои капризы, зато теперь с успехом отыгрывался. Ничего не скажешь, мальчики у него были дрессированные, не знаю, как что другое, а поклониться, вынести поднос, поставить тарелки, обмести стол салфеткой, налить вина — это они умели. С вином тоже, правда, вышла неурядица. То, что имелось в здешнем погребе, пришлось Рику не по вкусу, но не мог же он пить пиво, как простолюдин! Один из слуг, облеченный особым доверием Альдрика, был отправлен на кухню, вопреки слабым возражениям хозяина, торжественно нагрузившись какими-то мешочками, ручной мельницей, кувшинчиками и кувшинами. Но когда я унюхала, что он там творит, то поневоле развеселилась. На Тальви и Гормундинга доносившийся с кухни запах особого впечатления не произвел, мне показалось, что Эгир даже недовольно поморщился. Я — нет. Заморскую привычку пить кофе в последнее десятилетие завезли в прибрежные города герцогства моряки дальних плаваний, и немало заведений щеголяли тем, что подавали это питье. Но очень редко его умели приготовить хорошо. Тот кофе, что подал ученый слуга Альдрика, был именно таким, как положено, — черным, крепким и заправленным корицей. А то некоторые завели мерзкую привычку разбавлять это дело молоком. Когда я сообщила о последнем Рику, он с горячностью поддержал меня, заявив, что молоко он признает только как средство для отбеливания кожи и более ни в каком виде. После чего добавил, что всегда утверждал, будто и в провинции встречаются светлые умы!

И посмотрел победоносно.

Весь вечер мы обменивались с Риком Без Исповеди познаниями по части кофе, не позволив никому иному вставить замечания, и если Тальви это скорее забавляло, то Гормундинга повергло в несомненную растерянность. Он никак не мог понять, что у меня общего с Риком и как мы умудрились спеться. Тальви, уверена, прекрасно понимал все. Кофе он не пил, предпочитал вино, то самое, от которого отказался Рик. Его левая рука лежала поверх скатерти, и я подумала: оникс, что у него в перстне, не намного дороже того камушка, что у меня на правой. Разве что оправа пороскошней, а обработан мой сердолик ничуть не хуже. Кстати, красный оникс иногда путают с сердоликом, учил меня когда-то Соркес. У Тальви он был не красный, а такой, каким и подобает быть классическому ониксу, — черно-белый. На поверхности — только естественный рисунок камня, ничего больше, хотя оникс чаще других камней идет на геммы и печати. Тут я предалась милым воспоминаниям о некоторых драгоценностях, прошедших через мои руки. Правда, я никогда не поддавалась соблазну оставить их себе. Всем известно, камни, доставшиеся обманом, удачи не приносят. А подарить мне что-либо до недавнего времени никому в голову не приходило. И засим несколько отвлеклась от Тальви. Вероятно, надеялась, что и он отвлекся.

Но после ужина он снова меня подхватил, дабы ни у кого не осталось сомнений, с кем мне предстоит ночевать. Я насторожилась, готовая к любому развитию событий. Но вслух брякать ничего не стала, особенно когда увидела, как Тальви что-то сказал Малхире и тот потащился за нами. Я проследовала вместе с Тальви в спальню с самой невозмутимой рожей, какую только могла скроить.

Н-да. Прости, Господи, мне мои грязные мысли. Не знаю, чем там занимались в ту ночь постояльцы других комнат, а мы спали. Просто спали. Малхира у порога, на полу, а мы с Тальви — на единственной постели, не раздеваясь. Сапоги сняли, и на том спасибо.

По крайней мере, кошмары в ту ночь меня не мучили. И теперь, если бы меня спросили, спала ли я с Гейрредом Тальви, я с чистой совестью имела право ответить — спала!

Но это не означает, что спала я хорошо. Меня занимала мысль — зачем он все это затеял? Меньше всего его заботила моя безопасность в присутствии многих чужих мужчин — эту версию я сразу же отвергла. Но он и прежде подчеркивал перед посторонними ту близость, которой между нами не существовало. В данном случае понять это обязан был Альдрик. И он понял, принял к сведению и согласился с существующим положением вещей. Но что мешало довести дело до конца? Ведь это было бы естественно, с этим согласились бы все, даже я, вынуждена признать. Тут у меня были разные предположения, и не все они были лестны для Гейрреда Тальви, хоть убейте меня, не могла я его называть просто по имени. Или его постель с клопами и Малхира у дверей не вдохновляли? Так Малхиру было столь же легко выставить, как и позвать. А может, он от меня ждал решительных действий? С мужчинами это случается, а некоторым только того и подавай. Но тут он ошибся. В другое время и в других обстоятельствах я бы, пожалуй, могла… Но не сейчас. Сперва я должна позабыть «Хронику…… Союз мужчины и женщины, гори он синим пламенем на том и на этом свете!

Одно утешение — Тальви не храпел. Потому что Малхира выдавал оглушительные рулады, и это в столь нежном возрасте! Если бы их было двое, я бы вылезла на крышу.

— Кого ты высматриваешь? — спросил Тальви. Мы выехали из деревни значительно позже, чем собирались, а собирались на рассвете. Виной, конечно, был Рик, беспременно желавший привести себя в надлежащий вид. Правда, он согласился позавтракать, пока его завивали, а завивали его горячими щипцами, не папильотками, иначе бы мы к вечеру с места не тронулись. Но при таких замашках его слуги действительно успели приобрести ювелирную точность движений, дабы, столкнувшись, не ожечь господина щипцами и не уронить на его ухоженную физиономию столовый прибор. Или кипящий кофе пролить, упаси Господи! Была в Гормунде драка, когда по ходу метнули только что снятый с огня кофейник, обильно окропивший окружающих. Я-то сравнительно легко отделалась, но кое-кто лечил ожоги довольно долго.

— Мне не понравился парень, который выметнулся со двора, когда мы выезжали.

— Это был пастух, — заметил ехавший позади потомок владетелей Гормунда.

— Походка у него не пастушеская. И лошадь для рабочей клячи слишком резво пошла.

— Если вы намекаете, что это был шпион, так мы и не прячемся, — промолвил Альдрик. С тобой спрячешься, подумала я.

— Сейчас я бы предпочла, чтоб это был шпион.

— Почему?

— Посмотрите вокруг.

Альдрик посмотрел, но не вокруг, а на меня. Он вообще с утра косился на меня с любопытством. Надеюсь, рожа у меня была непроспавшейся достаточно, чтобы удовлетворить взыскующие взоры. Но когда мы въехали в лес, все мелкие пакости, свойственные данному сообществу, как-то перестали меня волновать. Лес — это моя стихия, и я всегда чувствую, когда в нем что-то не так. Я даже выехала вперед, чтобы лучше видеть. Но как я ни топырила шею и ни таращила глаза, ничего подозрительного не замечалось. Я только в очередной раз выставилась дурой перед Тальви. И все же он был не прав, а я — права.

Как всегда. Или почти…

— На вашем месте, господа, я бы выслала вперед разведчика или уж пустила кавалькаду в галоп.

— Почему? — спросил Рик.

И мне еще говорили, что у него есть воинский опыт!

— Потому что так в нас труднее будет целиться! — разозлилась я.

— Не кричи, как сварливая баба, — спокойно заметил Тальви.

— Я и есть сварливая баба.

Альдрик улыбался. Мне вдруг показалось, что он все понимает не хуже, чем я. Просто у него такой способ развлекаться.

Мы удалялись сейчас к северу. И если вокруг самого Свантера леса были вырублены — не столько под пахотные земли, как при Эрденоне (я уже рассказывала об этом) или даже пастбища, которые возникли уже вследствие освободившегося пространства, как ради древесного угля, на котором коптилась рыба — та самая треска, что до недавнего времени была в городе воистину королевой, или селедка, — то дальше, после полутора дней пути, уже начинались заповедные угодья. Это были еще не те непроходимые леса, что сохранились ближе к Валу, точнее, на северной его стороне, на южной я не бывала, но слышала, что там большей частью пустоши. Но до ближайшего селения, если прямо по дороге и на рысях, можно было добраться только к вечеру. А если по какой-либо причине застрянем?

— Никогда не думала, что будешь бояться нападения в лесу? — спросил Тальви.

Именно об этом я и думала, но мне неприягно было, что он угадал мои мысли.

— Лучший способ справиться со страхом — это поехать ему навстречу, — сказала я и ударила Руари каблуками. Сегодня его приходилось подгонять, а не сдерживать, как вчера. И только мирный стук копыт слышала я, удаляясь от остальных, по мягкой дорожной пыли. Это в лесу-то?

Достаточно оторвавшись от попутчиков, я инстинктивно придержала Руари перед крутым поворотом. Возможно, это меня и спасло — воспоминание, сколько раз за подобными поворотами приходилось прятаться мне самой. Заметив шевеление в листве раздвоенного вяза, нависшего над дорогой, я вытянула из седельной сумки пистолет. Но выстрелить не успела. Человек, наблюдавший за дорогой, решил упредить меня, ибо выстрел спугнул бы прочих путников. Не исключаю, что так на его месте поступила бы и я. Но способ выбрала бы иной. Ах, это наше вечное стремление к лихости, эффектам, скольких оно погубило и скольких еще погубит! Он прыгнул, намереваясь сбить меня с коня. Этот прием часто бывает удачен, но не всегда. Как сейчас. Руари вскинулся, вспомнив всю вчерашнюю дурь. Но я прочно сидела в седле, сжимая ногами лошадиные бока, чего нельзя было сказать о моем противнике. Ему умнее бы скатиться на землю, однако он попытался удержаться, дав мне возможность сгрести его в охапку. Клянусь, ни одного мужчину в своей жизни я не обнимала так крепко. Притом, что я почти не разглядела предмет своей мимолетной страсти. Запомнилось, что он был черноволос и на правой щеке у него была бородавка размером с земляничину. И не очень умен — я уперла ему в глотку пистолет, а он не понял, что выстрелить в таком положении мне вряд ли удастся. И уж вовсе я не сумею при обеих занятых руках вытащить кинжал. Далее было не до смотрин Ясно, что он здесь не один. Если прочие поблизости, то они не стреляют лишь из опасения попасть в своего дружка. Поэтому я и не выпускала его из объятий. Развернулась и с криком: «Назад! Засада! « — поскакала обратно.

Вслед мне хлопнула пара выстрелов, и я пригнулась, предоставив пленнику, стиснутому между мной и холкой Руари, поближе познакомиться с моими прелестями. Но вряд ли он сумел их оценить. Выстрелы не достигли цели

— видно, стрелки только что подбежали к повороту. Теперь, если даже голос мой не достиг ушей Тальви и прочих, мои спутники предупреждены.

Когда через несколько минут я вернулась к ним, все они были уже в полной боевой готовности Я разжала руки, и пленник плюхнулся в пыль, но тут же был подхвачен одним из слуг Альдрика Хозяин взирал на пленного знакомым мне взглядом, исполненным презрительного любопытства.

— Развлечемся немного, — сладострастно промяукал он. И уже пленнику: — Много вас там?

Тот ответил коротким, но смачным ругательством на тримейнском воровском жаргоне. Его мало кто знает на Севере, даже из воровской братии, но у меня создалось впечатление, что Альдрик его понял. Улыбаясь, он кивнул слуге, который, оттянув голову разбойника назад за волосы, полоснул его ножом по горлу. Легонько, только кожу снял, но стоило царапине набухнуть кровью, и коварно брошенный мною дозорный тут же произнес на вполне человеческом языке:

— Да уж побольше вас…

Удивительно. Ругнулся он хриплым басом, а эти слова проговорил не лишенным приятности тенорком.

— Врет, — сказал Гормундинг. — Запугивает. Видно было, что Эгир скорее пытается взбодрить себя, чем действительно так думает.

— Проверьте, — равнодушно сказал пленник.

— Отойдем назад и поищем обходную дорогу, — несколько нелогично после своего храброго утверждения предложил Эгир.

— Ну уж нет! — фыркнул Альдрик. — Я не намерен бежать от этих ничтожеств и получить пулю в спину. Вперед и только вперед!

Предложение Эгира было разумным. Ребятишки, сидящие в засаде, поняли, что мы знаем о них, но все же не нападают. Одно из двух — или их слишком мало (что чересчур хорошо, чтобы быть правдой), или они намерены с наименьшими потерями для себя просто перестрелять нас с обеих сторон дороги. Самая классическая схема и до сих пор никем не превзойденная. И прибегают к ней не столько вольные лесные разбойнички, сколько профессиональные убийцы. Которые, как известно, водятся в больших городах, А обходной дороги здесь, похоже, просто не было.

— Ты что скажешь? — спросил меня Тальви.

— Рассыпаться и в лес, по одному. Потом соберемся…

— Как это вульгарно! — запротестовал Альдрик. — И против законов чести!

То, что предложил Тальви, было принято всеми, в том числе и Риком, хотя законы чести Тальви собирался соблюдать еще меньше, чем я. Разбойники ждут, что мы поедем по дороге либо будем продираться через лес. А мы сделаем и то и другое.

Я наблюдала за дорогой, пока прочие исполняли приказ Тальви. А именно: запасных лошадей собрали, чтобы прогнать по дороге, прямо на засаду. Для этого отрядили слугу из замка, в пути состоявшего при Эгире, и двух людей Рика. Посадили в седло и пленника, скрутив его и заткнув рот. Остальные съехали с дороги — слава Богу, здесь еще с трудом, но можно было пробраться

— и двинулись следом.

Расчет Тальви оправдался. Грянул мощный залп, на мой просвещенный слух, не меньше чем из двадцати стволов. Серьезные люди. Более серьезные, чем в Камби. Послушайся мы Рика, все были бы уже покойниками. Никакое владение шпагой от пули не спасет, как ни грустно это звучит для ревнителей рыцарских доблестей. Но когда лошади вынеслись на них на повороте на всем скаку, стрелки, как и предполагал Тальви, не сочли ни коней, ни всадников. Это всегда трудно сделать в подобный миг. А мы наскочили на них, прежде чем они успели перезарядить оружие У них были пищали и мушкеты, более дальнобойные, чем пистолеты, которыми было вооружено большинство из нас, однако в рукопашном бою возни с ними… за что и не люблю огнестрельное оружие. Но у мушкетов есть в рукопашном бою другое достоинство — их можно использовать как дубинки. Вдобавок за бандитами было численное преимущество — их было больше нас, дозорный не солгал, но в общей неразберихе я не могла определить насколько.

Зато мы еще не успели расстрелять свои боезапас и были верхами, они же для удобства стрельбы из мушкетов спешились. И когда обе стороны сшиблись, сказать, за кем останется поле, было нелегко.

Впрочем, «стороны сшиблись» — это красивая фраза, не имеющая отношения к действительности. Была беспорядочная схватка. Каждый дрался, как мог и чем мог — прикладами, шпагами, рукоятками пистолетов. Однако наибольшие опустошения производил Рик Без Исповеди. Теперь я способна была поверить в то, что о нем рассказывали. Он был намерен сегодня получить удовольствие, и он его получил, Господи помилуй, получил в полной мере. Расстреляв по противнику оба своих пистолета, дорогих, двуствольных, с рукоятками, выложенными слоновой костью, он бросил их и со шпагой наперевес устремился в самую гущу дерущихся. Я не успела уследить, как он вырвал у кого-то палаш, перышком взлетевший в его почти дамской длани, и продолжал бой, фехтуя двумя руками. Мельком я увидела его лицо. Среди его предков явно были берсерки. Он улыбался, бледно-голубые глаза были глазами пьяного или одержимого поэтическим вдохновением.

Я последовать примеру Рика не могла — и потому, что не впадаю в боевое безумие, пусть моего дедулю и прозвали Бешеным, как нашего главного первопредка, эрдского бога, и потому, что палаш тяжеловат для моей левой руки. Достаточно и кинжала, да и от того в седле было мало толку, а спешиваться в такой заварухе невыгодно. Пожалуй, правильно, что Тальви навязал мне в эту дорогу Руари…

Сомнительно, чтоб я причинила бандитам большой урон. У меня не было желания убивать, уничтожать. Я просто отбивала удары, уклонялась от тех, что отбить не могла, поворачивала коня. На меня нападали, я защищалась. Все нормально, все естественно. Ничто не будит худших чувств. Кругом безлично клацало железо, хрипели и бранились люди. Несколько раз слышались выстрелы, но любителей рисковать быть убитым, покуда перезаряжаешь мушкет, много не находилось. Лошади бесились и метались. Я увидела, как брыкнули в воздухе ноги в красных сапогах — один из мальчиков Рика вылетел из седла через голову своего жеребца, поддавшего задом. Как отчаянно размахивал шпагой Малхира, молотя больше по воздуху, чем по головам противников. Как двигался в толкотне Тальви, скупясь на движения, чтобы не тратить сил больше, чем на один удар — против одного.

Что-то свистнуло справа, и я развернулась, готовясь отбить удар. Но меня ожидала не шпага, не палаш, даже не «миротворец». То, что мне сейчас угрожало, носило не менее нежное название «кропильница» и являло собой булаву на цепи. Я только раз видывала такое оружие, в Свантере, в Старой гавани, и довольно давно. На Севере оно не в ходу, у нас в этом роде предпочитают что попроще, кистень например, а «кропильница» крепится к рукояти. Ежели с ней не умеешь управляться, так себя покалечишь сильнее, чем врага.

К сожалению, здоровенный детина в вытертом дублете из буйволовой кожи и с медной серьгой в рваном ухе управляться со своей булавой умел. Меня, правда, он не задел, для этого надо быть половчее, но шпагу мою голова «кропильницы», усаженная гвоздями, зацепила. Здоровила рванул булаву на себя. У меня было мало шансов удержать шпагу, достать же его левой рукой с кинжалом я не могла. А вот что я могла — ударить в бока Руари, поставить его на дыбы, у коня-то сил поболе! «Кропильщик», не ожидавший такой подлости, пошатнулся, ослабил хватку, но рукояти не отпустил. Но не одна я здесь была подлой, увы. Слева ко мне подлетел какой-то прыткий малый в войлочной шляпе с петушиными перьями, норовя перебить мне ногу дубинкой. Я мазнула у него перед носом кинжалом, он отскочил и попробовал ухватить брошенный повод пляшущего Руари. В тот же миг здоровила вновь рванул «кропильницу» на себя. Я даже не успела разозлиться, слишком занятая отражением двойного противника. Потом над головой «кропильщика» взлетело широкое лезвие, а он, сосредоточившись на вырывании у меня шпаги, не обратил на это внимания. Когда же из косо перерубленной артерии брызнула кровь, было уже поздно. Тальви, как всегда, ограничился единственным ударом.

Воспользовавшись тем, что руки у меня освободились и я могу удержать равновесие, я вытащила левую ногу из стремени и пошло пнула прыткого в челюсть, отправив его на безопасное для нас обоих расстояние. После чего с удивлением заметила, что Тальви меня не покинул. Напротив, он направил своего Серого, который был мощнее и выше Руари, прямо на меня, и Руари поневоле отступил. Я изумленно уставилась в холодное, угрюмое лицо Тальви. Может, он, как Альдрик, впал в боевое безумие и не разбирает, кто ему враг, а кто союзник? Но нет. Тальви был в ясном уме.

— Поиграла и хватит! — жестко бросил он.

Сомнений не было — Тальви сознательно вытеснял меня из схватки. Выгонял. Убирал. Как угодно. И придержал Серого, лишь когда убедился, что я отъезжаю в лес.

Вот тогда я начала злиться. Я в эту драку не рвалась, но выбрасывать меня из нее походя, словно котенка… Однако Тальви не хотел моего участия, а я обязана ему подчиняться. Я пригнулась, оглаживая гриву мотавшего головой Руари. И услышала треск в кустах.

Отражать нападение не пришлось. Часть бандитов, уразумев, куда клонится дело, покидала поле сражения. Но не могли же они заявиться сюда пешком! Проехав немного, я разглядела между деревьями прогалину, где были привязаны их лошади. Ну, ребята, если вы будете уходить, как пристало честным головорезам — лесом, то Бог вам в помощь. А если для скорости решите задать драпа по дороге, то уж извините. Я засунула руку в седельную сумку и снова повернула к обочине.

Совсем недавно я осуждала чужое стремление к лихости. А сейчас готовилась выставиться в том же духе, нет, гораздо хуже. Но я была не в том расположении духа, когда можно предаваться сладкому ничегонеделанию. Нужно лишь успеть достаточно обогнать их, всего-то дел…

Если они решат поехать по дороге.

Они так и решили. Я ведь и без того предполагала, что это не лесные люди, а горожане. Я услышала, как они выезжают с прогалины, обходя тех, кто продолжал бесполезную драку, чтобы рвануть назад, в сторону Свантера. Но я успела обогнать их. На знакомом мне повороте соскочила на землю и вытащила приготовленную «кошку». Ее, равно как и некоторые другие необходимые мне в недавнем прошлом орудия, я не стала оставлять в гостинице. Я швырнула «кошку», перегородив дорогу веревкой, а конец ее, утяжеленный гирькой, следовало закрепить. Тот вяз с раздвоенным стволом подходил для этого как нельзя лучше.

Но мне помешали. Как раз тогда, когда я перебрасывала гирьку через ствол. Один из бандитов драпанул из драки раньше своих дружков и попал сюда первым, хоть и пеший. Уразумев, что я делаю, он бросился на меня, целя в левый бок меж ребер длинным ножом, с лезвием, узким до того, что грозило переломиться при ударе, но необычайно острым. Ах, скотина, меня — и воровским ножом! Прежде чем я успела осознать это оскорбительное явление, как, не оставляя веревки, увернулась от клинка, а правая моя рука, сжавшись в кулак, как бы сама собой вылетела вперед.

Что-то хрустнуло — не то сердолик в перстне, не то переносица под ним. Нападавший ткнулся лицом в прелые листья и траву у дороги. Я приготовилась вздеть его на шпагу, когда он поднимется, но он так и остался лежать. Все равно, светлый миг налетания на веревку был мною упущен, и последующая свалка с участием подоспевшего Рика со слугами обошлась без меня. Уцелевшие враги рассредоточились в разные стороны. Пока я выдирала «кошку» из ствола, пока успокаивала Руари, весь наш отряд собрался на месте. Альдрик и Тальви благоразумно не увлеклись погоней. Следовало как можно быстрее тронуться с места, чтобы не оставаться в лесу до темноты. Наемники редко бывают упорными, но бывают (по себе знаю), а они могли опомниться и вернуться.

Благодаря удачно проведенной атаке наши потери оказались не так велики, как ожидалось. Было двое убитых — тот человек из замка Тальви (я еще не успела узнать, как его зовут, а его уже убили) и один из людей Рика. Малхиру полоснули по предплечью, еще одному из Альдриковых слуг прострелили руку, Эгира Гормундинга шарахнули по голове прикладом, и он сидел на земле с очумелым видом. У нескольких были царапины, синяки и шишки, не стоящие упоминания. Но наиболее удачливым оказался Рик Без Исповеди. Пуля сорвала клочок его столь лелеемой кожи со лба — и все. Против ожидания он не переживал, что красота его понесла урон, а распоряжался довольно дельно, хотя голос у него стал еще противнее, чем обычно. Локоны его развились, потемнели от пота и повисли сосульками, лицо вдруг заострилось и приобрело почти мужественные черты. Тальви не пострадал, как и я. Противник оставил на земле пять трупов. Среди них оказался и тот несчастный дозорный — когда я его видела в последний раз, он был еще вполне жив, но его достала чья-то пуля. К ним добавился тот бедолага, которого я оглушила в самом конце.

— Этого взять, — приказал Рик, — и вместе с нашими — поперек седел. Остальную падаль бросить!

И пятеро бандитов остались лежать, где лежали. Это, конечно, было не по-христиански — оставлять их без погребения, но если бы мы промедлили, то улеглись бы рядом с ними. Поскольку вряд ли бы выдержали еще одно сражение.

Но скачка по лесной дороге не мешала выветриваться хмелю драки, и на душе у меня становилось все пасмурнее. Итак, мятежа еще нет, а смертоубийства уже начались. И хоть первый выстрел был сделан не мной, начала драку я. В Эрденоне было не так, и Форчиа в Камби убили без меня. Но как ни пыталась я уклониться от участия в этой заварухе, похоже, не удастся…

Тальви и Рика пытались убить. Просто, без затей. Это могли сделать и власти, и соперники в борьбе за титул (мне известны были двое, но их могло оказаться больше), а могли и собственные соратники, я ведь еще не со всеми успела познакомиться в их гадюшнике! Черт возьми, даже Эйсанский орден мог это сделать. Вот не понравилась им интрига, в которую влопался один из младших братьев, и они решили обрубить концы.

Одним словом, нетрудно догадаться, на какую работенку погонит меня Тальви в этот раз…

Уже вечерело, когда мы выбрались на открытую местность, а в поселение под названием Громарт приехали уже к ночи. Наше явление вызвало настоящую бурю. Я предчувствовала обычные расспросы и объяснения — почему покойники? Где? Что? Раненые? От одних деревенских охов и ахов с ума свихнуться можно, а тут еще припрутся представители местных властей… К знатным господам они вряд ли привяжутся, а маячить поблизости будут долго. Уже от этой картины заранее становилось тошно. Вдобавок Малхира, храбрившийся и крепившийся всю дорогу, побелел и, когда мы уже были во дворе трактира, стал сползать с седла. Я подхватила его, довела до конюшни, усадила у стены на соломе и стащила с него кафтан и рубаху. Рана была не слишком серьезная, но крови он потерял много, да еще тряска на лошади… Я промыла рану — пришлось таскаться за водой к колодцу, — перевязала, употребив на это его собственный шейный платок. Он хныкал и трясся, как маленький, жаловался, что ему больно и холодно, но, когда я снова напялила на него одежду, успокоился и даже задремал.

Я отошла посмотреть, что происходит во дворе. Как я и предвидела, происходило там нечто вроде праздника в сумасшедшем доме. Все окрестные дворняги лаяли, крутились люди с коптящими факелами, по двору катался колобком, причитая во весь голос, юркий толстяк священник, и даже магистрат уже успел прибыть. На крыльце трактира стоял Альдрик, держа за шкирку, как нагадившего щенка, уцелевшего наемника. Население с восторгом взирало на живого злодея и обсуждало, при каких обстоятельствах тому расквасили нос. Я посмотрела на правую руку. На перстне запеклась кровь. Не дело это — такой камень использовать вместо кастета, это не алмаз и не рубин, которыми можно лупить безнаказанно, а хрупкий сердолик. Налетит на чей-нибудь чугунный лоб, треснет, и конец всей красоте. И то еще чудо, как он вовсе не свалился. А я обещала старику носить перстень. Что ж, носить можно не только на пальце. Разживусь ремешком или цепочкой и стану носить на шее.

Конца-краю всему происходящему не предвиделось, и я почувствовала, что меня клонит в сон, не хуже чем Малхиру. Ноги сами понесли меня прочь За конюшней был огород и несколько фруктовых деревьев Я плюхнулась на землю возле одного, привалилась к стволу и закрыла глаза. Впрочем, ненадолго. Кто-то подошел ко мне, и я уже по шагам распознала кто.

После того как он вытеснил меня из побоища, Тальви со мной не разговаривал и по поводу выходки с «кошкой» не сказал ничего. И сейчас он стоял молча, склонив голову к плечу.

— Тебя не было во дворе, — пробормотала я — просто так.

— Я был в церкви. Мы относили туда убитых. Ай-яй. А Тальви-то, хоть и без царапины, определенно пострадал сегодня. Почти всю свиту у него повыбило. Гормундинг, пусть и не ранен, вряд ли на что пока способен. Одна я осталась.

— Сейчас иду. — Я дернулась встать. Он остановил меня.

— Сиди. Надо будет — позову. Я так и проспала эту ночь в огороде под деревом. И гораздо лучше, чем предыдущую.

Пленного недоубивца я больше не видала. Не думаю, чтоб Рик и Тальви убили его — не те это были люди, чтоб самим ручки марать. Скорее всего, передали местным властям. Но перед тем вытряхнули из него все, что ему было известно. Мне, как водится, не сказали.

Вряд ли сегодня приходилось ждать нападения. Ехать выпало по весьма оживленному тракту, «оживленному» не стоит понимать в смысле настроения. Погода, последний месяц стоявшая на зависть, с утра испортилась. Сеялся омерзительный мелкий дождь, в воздухе висела какая-то пакостная взвесь, короче, ни два, ни полтора. Я держалась поближе к Малхире, на случай, если он вздумает рюхнуться с коня. Он пока крепился и улыбался мне, но как-то жалко. Мы были предпоследними, за нами ехал Гормундинг — он уже оправился от удара — и один из людей Альдрика. Не тот ли, что варил кофе? Право, жаль, если мастера по кофейной части вчера убили.

Вот так, Нортия Скьольд. Здесь убивают. А ты не знала? И если того парня повесят, это будет на твоей совести. На твоей крепкой, многое способной вынести совести.

Паршивый день. Это все из-за погоды…

Кофишенка не убили. Это выяснилось, когда мы встали на постой при очередном трактире. По сравнению с постоялым двором, где мы ночевали по выезде из Свантера, это оказалась сущая дыра, что не помешало Рику явить себя во всей красе. Ссадину на виске он залепил пластырем телесного цвета и постоянно осведомлялся у меня, заметен ли пластырь и не портит ли он его. Жаловался, что продрог и ничто не способно его согреть, кроме кофе. И не простого, а особого. Вызвал трактирщика, устроил ему разнос и погнал в курятник. Я думала, что он собирается пить кофе с яичницей, ан не тут-то было! Рик сумел потрясти даже мою заскорузлую душу. Оказывается, сырое яйцо клали непосредственно в кофе, отделив, правда, желток от белка и взбив последний. Альдрик пил, похваливал и предлагал мне. Я отказалась. Должно быть, для таких изысков я недостаточно утонченна. Отведав любимого напитка и подкрепившись из хозяйских запасов (на стол пошла мамаша этих яиц), Рик воспрял духом и потребовал развлечений. Не подумайте плохого — музыки он жаждал и пения. Приволокли гитару, которую слуги Рика везли в багаже, очевидно привыкши к господским капризам, и один из них — к счастью, не тот, кому прострелили руку, провыл жутко трогательную балладу — ее все слышали, не на один мотив, так на другой. Сами понимаете, оклеветала бедняжку развратная жена старшего брата, тщетно склонявшая невинного юношу ко блуду и в отместку заявившая, что он хотел ее соблазнить. И старший младшего приканчивает. После чего узнает суровую правду, режет коварную супругу и либо кончает с собой, либо, как нам сегодня объявили, уходит в монастырь. После этого гитара перешла за господский стол, и Эгир Гормундинг, отошедший от контузии, недурно спел хоть и неподобную ему вроде бы по рангу, но значительно более жизнерадостную песню тримейнских студентов — я ее хорошо знала.

К чему образованье, Коль нет к нему призванья, Когда заели блохи, А на душе — тоска.

Покуда пусто брюхо, К наукам ухо глухо, А жить на подаянье Ищите дурака!

Я, кажется, несколько расслабилась, слушая, как Эгир Гормундинг выводит: «К бродягам я пристану и сам бродягой стану», поэтому едва не вздрогнула, когда Без Исповеди обратился ко мне:

— А вы ничем нас не порадуете? Или пение не входит в сферу выших талантов?

Я посмотрела на Тальви, но не дождалась от него указаний ни за, ни против. А Гормундинг уже протягивал мне гитару.

— Вы сами напросились, господа, теперь не жалейте.

Я еще не знала, что буду петь, — играла я не Бог весть как, и только на слух. Первое, что пришло мне на ум, — баллада о Бреки-ярле, но потом я пожалела Гормундинга. Мало того, что вчера его хватили по голове, еще я буду полоскать в щелоке его предков. Есть в мире и другие песни.

«Назови свое имя, — сказал сатана. — Одарю я без счета. Будет злато, наряды и реки вина — Лишь была бы охота.

Только имя одно мне свое назови И потребуй награды.

Хочешь почестей, славы, счастливой любви?

Нет желаньям преграды!

«Назови свое имя, — мне ангел сказал. — Что тебе в этом звуке? Абсолютного знания чистый фиал Я отдам в твои руки.

Все земное сгорит на священном огне, Переплавится в дыме.

Ты поднимешься в сферы, подвластные мне. Назови свое имя!

Там, где промысел высший навеки связал Все концы и начала, Назови свое имя», — мне ангел сказал. Но я промолчала.

Ибо только одно — достоянье мое. Это имя. И больше ничье.

Они не ждали от меня такого — это было видно по их лицам. Скорее уж мне пристало петь что-то вроде залихватской песенки, услышанной от Гормундинга. Что ж, таких я тоже помнила сотни две. Но петь не хотела.

— Сама сочинила? — спросил Тальви, впервые за весь вечер нарушивший молчание.

Не так давно я задавала ему тот же вопрос…