Корона за холодное серебро Маршалл Алекс
– Лучше и быть не может, – сказал Марото, принимая поданную руку и вытягивая себя в вертикальное положение.
И то лишь частично – он просто сел, прислонясь к стене, но даже от этого движения перед глазами засверкали сверхновые, а из горла извергся вулкан. С годами он стал хуже переносить нокауты. Ффух. Что ж, по крайней мере, он еще не разучился блевать на себя.
– Жуть! – Пурна бросила его руку и отскочила, когда пошла вторая волна желчи.
Она схватила единственный предмет мебели в комнате – ночной горшок – и швырнула Марото в руки. Жест мог бы показаться запоздалым, но настоявшееся содержимое горшка вызвало из желудка еще одного демона.
Должно быть, пленники сидят здесь довольно долго, раз посудина полнехонька.
Мир отрезан от глаз, одежда пропитана ледяным потом, вонь мочи, дерьма и рвоты шевелит волосы в носу, сами заперты в темной грязной кутузке – все как в прежние времена. Марото будто почувствовал, как Крохобор ползет под его рубахой, но потом осознал, что это лишь струйка рвоты. Кромешное унижение словно перенесло его назад во времени, в последнюю ужальню, и ужасное понимание закралось под сжатые веки, под череп, в оцепенелый больной мозг: все это нереально. Пурна, другие пижоны, ожившая София – не более чем насекотический сон старого торчка. Он и правда загадал желание Крохобору, но просил не освобождения от насекотиков, вовсе нет, а чего-то еще более жалкого… И он почти вспомнил, почти ощутил крысиные усы на щеке, прощальный поцелуй демона… Но тут в его страдания вторглась Пурна:
– Ты это… Кхм… Что с тобой? Не заболел?
Марото стер слезы со щек. Он сказал себе, что это слезы радости возвращения в милую добрую реальность из кошмара наяву, но печальная правда заключалась в том, что он плакал до того, как пришел в себя. Пурна села на корточки рядом и положила руку ему на лоб, как будто это хоть когда-то помогало.
– Лучше, – сказал он, потому что озноб и раскалывающая голову боль были всяко лучше, чем озноб, раскалывающая голову боль и неукротимая рвота после кайфа от паучьего укуса. Он попытался аккуратно поставить горшок, но в итоге вяло оттолкнул его в сторону. Пальцы онемели, чтоб их. – Бывало лучше. Бывало хуже. Дай мне секунду.
Потребовалась пара сотен секунд, но в конце концов Марото поднялся на ноги. Пурна посмотрела весьма скептически, когда он велел взобраться на него. Но так и не удалось выяснить, можно ли им выбраться через крышу, потому что вдруг распахнулась наружная дверь и зазвучали приближающиеся голоса. А вот и палачи. Марото мрачно предположил, что перед пытками узников не накормят.
– Приготовься, – прошипела Пурна, хватая горшок. – Я беру оружие, потому что я меньше.
– Всё для тебя, – отозвался Марото, морща нос и подкрадываясь к двери с другой стороны. Какой впечатляющий выход: герой, покрытый собственной рвотой, почти слепой от боли и без единого намека на самый вшивенький план. – Они готовы к сюрпризам, так что лей прямо в глаза. Попробуй их ослепить, прежде чем бросишься, а то нас просто перережут.
Вот теперь у них есть вшивенький план, или хотя бы на хвост той вши. Они приготовились, услышав, как отодвигается ржавая задвижка, а потом дверь открылась.
Пора!
За порогом стояли Дигглби, Дин и Хассан, и все трое отскочили с воплем ужаса, когда Пурна выплеснула содержимое горшка. Дин выронила арбалет и схватилась за глаза, оружие разрядилось, ударившись об пол, болт просвистел между бедрами Марото и засел в стене. Будь варвар хоть чуть-чуть ниже, он бы стал намного несчастнее.
– Ох, вашу мать, простите! – воскликнула Пурна, спеша на помощь блюющим спасителям.
Марото последовал за ней, силясь удержаться от нового приступа рвоты. Каждый шаг давался ценой мучений. Глянув мимо страждущих товарищей, он увидел, что приспособленный под другие нужды общий зал таверны пуст, только на полу лежат десятки спальных скаток и свалены предметы боевой экипировки, а столы громоздятся у стены. Приглушенный лязг металла, доносившийся снаружи, говорил, что солдаты столь своевременно освободили свои апартаменты, чтобы поучаствовать в какой-то стычке.
– Говорил я вам, надо было их бросить, – сказал Хассан паше и герцогине, отрывая заляпанный кружевной рюш и швыряя его в Пурну. – Один спит на посту, другая провоцирует имперцев в заведомо проигрышной ситуации, и оба бесполезны, как евнух на оргии.
– Я не спал, просто теперь слышу не так хорошо, как раньше, – объяснил Марото. – А если бы ты побывал на оргиях, сынок, то знал бы, что евнуху можно найти тысячу и одно применение, если вежливо попросить. Кстати, спасибо, что освободили нас. Как вам это удалось?
– О, это было ужасно, ужасно, – сообщил Дигглби, и теперь, когда зловонная жижа была где стерта, а где впиталась в его задубевший наряд, Марото дотумкал, что бывший ученик бледен и трясется не только от унижения, вызванного атакой Пурны. Карманный песик Принц выглядел таким же перепуганным и весь дрожал в объятиях хозяина. – Я никогда раньше… И надеюсь, никогда больше!
– Мы пережили визит кое-кого из твоих старых друзей, – пояснила герцогиня Дин, пока Пурна помогала ей встать. – Нас отвели в храм Цепи, на допрос к их начальнице. Она хотела знать о тебе все, и мы отвечали как на духу, но потом… Не могу точно объяснить, что случилось. Демонщина какая-то.
При этом слове затряслось все строение, утоптанный земляной пол содрогнулся под ногами. Марото догадался, в чем дело: скорее всего, со стен замка сбросили здоровенный кусок камня и он ударился о землю где-то поблизости. Но даже когда пыль осела и все расслабились, его продолжало трясти.
«Кое-кто из старых друзей». Она здесь.
– Будь проклято имя Творца, что там снаружи происходит? – спросила Пурна.
И тогда странность происходящего дошла до всех – они совсем рядом с осажденным замком, в трущобах, выросших вокруг стен, подобно молочным клещам на корке овечьего сыра. Но почему, во имя всех песен Самота, битва кипит здесь, если только не…
– Они вышли из замка, – сказал Марото. – Волчица покинула логово, вступила в бой с псами, загнавшими ее в нору.
– Безумие, – сказала Пурна.
– Ага, – согласился Марото. – Это на нее похоже.
– Шпион говорил, что имперцы многократно превосходят ее войско числом, и, повидав лагерь, через который нас вели, я этому верю, – сказала Пурна. – Зачем жертвовать своим единственным преимуществом?
– Вряд ли это ее единственное преимущество, – заметил Хассан. – Ведьма…
– Назови ее так еще раз, и я научу тебя приличным манерам, Хассан! – наставил Марото палец на дворянчика. – Ты изрядно потрудился, чтобы заслужить мое уважение; не стоит терять его так быстро.
– Ее? – переспросила герцогиня Дин. – Колдовство, про которое мы говорили, устроил…
– Старый друг, – произнес чересчур знакомый голос, и огромная фигура возникла в коридоре, уходившем вглубь таверны.
Гигантский заплечный мешок царапнул притолоку, когда гость вошел в помещение. Под капюшоном шафранно-желтой одежды виднелось иссохшее лицо мумии; предплечья, торчащие из рукавов, демонстрировали впечатляющие мускулы, бугрящиеся под плеснево-белой кожей. Огромная рука сжимала дубовый посох, увенчанный резной совой, которая указывала на собеседников крылом, а в другой пришелец небрежно держал булаву Марото, как будто бронзово-стальное орудие убийства весило не больше плотницкого молотка.
– Ох, гребаная греботня, он нас выследил! – пискнул Дигглби, прижимая свою воющую собачку к груди. – Послушайте, мы даже не знаем варвара, так что…
– Возьми себя в руки, Диг. – Дин перешла на фалутин, имперский жаргон для благородных. Как и большинство диалектов и сленгов Звезды, Марото понимал его прекрасно, и бледное чудовище, ухмыляющееся ему черными деснами, тоже. – Зачем бы он убил всех тех имперцев и отпустил нас, если бы хотел причинить Марото вред?
– Кто… – Пурна облизала распухшие губы, невольно робея. Ничего постыдного: незнакомец выглядел до крайности жутко. – Кто он такой?
– Редкий мерзавец, – объяснил Марото, изо всех сил стараясь ровно пройти через зал к ужасному старому колдуну. – Хортрэп Хватальщик, чтоб мне не жить и не дышать! Мои приятели сказали, что их освободил какой-то вонючий старый козлоблуд, но это слишком уж лестные эпитеты, чтобы я догадался, что речь о тебе.
– Это неправда! – возразил Хассан. – Клянусь жизнью моих друзей, мы такого не говорили!
– Марото Свежеватель Демонов, Бесстрашный Варвар, – сказал Хортрэп, делая легкое движение запястьем и посылая булаву в закрученный полет. Один из мелких клыков шумно врезался в балку, и тяжелое оружие крепко засело в потолке. – Я слышал, ты увлекся насекомыми, но теперь с облегчением вижу, что это просто иносказание и ты добровольно предоставляешь свои отверстия аристократам-дегенератам. Добавил что-нибудь новенькое в свою коллекцию экзотических генитальных болезней?
– Знаю, ты любишь посмаковать всякие гнойные выделения, но прости, дружище, – мне нечем с тобой поделиться, – проговорил Марото, глядя прямо в слезящиеся глаза Хортрэпа.
Не много нашлось бы таких высоких людей, как Хортрэп, не говоря уже о тех, кто мог выдержать его василисковый взгляд, но Марото и был из тех немногих.
– Ты выглядишь лучше, чем я ожидал, – кивнул Хортрэп, кривя губы. – Вот что скажу тебе, варвар: по старой дружбе разрешаю покатать во рту мои яйца. Нужно же как-то оздоровить твое зловонное дыхание.
Марото не сумел придумать в ответ ничего более грязного – и винил в этом сотрясение мозга. Так что он просто сгреб кошмарного старикана в медвежьи объятия. Хортрэп наводил на него жуть, потому что Хортрэп наводил ее на всех, даже на собратьев-Негодяев, но, вместо того чтобы держаться от колдуна подальше, как остальные, Марото всегда обнимался и дружески общался с ним. Стань Хортрэп им врагом, вряд ли кого-нибудь спасла бы близость к нему; наоборот, им оставалось бы надеяться, что кто-то – а «кто-то» всегда означало Марото – поспеет уложить поганца, прежде чем тот выкинет какой-нибудь мерзкий трюк. До этого ни разу не дошло, хвала богам, а потом был тот случай в Эмеритусе, когда Марото вытащил жирную тушу чародея из огня, и Хортрэп во всеуслышание поклялся всеми своими демонами: поскольку он теперь обязан жизнью варвару, то никогда не заберет его жизнь. Другой бы подумал, что этого маловато, но Марото, зная Хортрэпа хорошо, был рад принять и такую клятву.
Свирепый старикан ответил Марото таким же объятием, от которого заныли ребра, и варвар обнаружил, что его былое притворство превратилось в искреннюю симпатию. Ад и демоны, как приятно увидеть знакомое лицо, даже ужасное.
– Хортрэп Хватальщик? – Пурна подкралась поближе, пока друзья пикировались, и, как только они разомкнули объятия, девушка поклонилась колдуну. – Для меня большая честь познакомиться с вами, сэр.
– Честь, вот как? – вскинул заснеженные ветви бровей Хортрэп. – Не такое приветствие обычно я слышу, когда незнакомцы узнают мое имя. Где ты подцепил эту девочку, Марото, и какими баснями кормишь?
– Ничем он меня не кормит, – возразила Пурна, но, как только Марото одобрительно закивал, продолжила, заставив его поморщиться: – Как бы ему ни хотелось.
– Она мне нравится, – заявил Хортрэп. – Вижу, она больше похожа на тебя, чем эти трое. Эй, вы! Слышу, вы хотите улизнуть, но, поверьте, это плохая идея. На улицах идет бой, и я бы не советовал выходить наружу, пока все не закончится.
– Мы… мы… – Дигглби и остальные застыли перед дверью.
– Мы запирались, чтобы сюда не забежали усталые солдаты, – сказала Дин, адресуя презрительную гримасу Дигглби, чей колокольчик на воротнике сорвал попытку побега.
Хассан вздохнул и печально уронил тяжелый брус на место, надежно заперев себя и остальных в таверне.
– Это не план, а цыплячье дерьмо, в жизни не слышал трусливее хоть от героя, хоть от куренка, – сказал Марото. – Приготовьтесь, мы идем помочь Софии победить.
– У них, может, и цыплячье дерьмо, дорогой Марото, зато твой план – дерьмо слоновье, – возразил Хортрэп. – Ты и твоя помощница еле на ногах держитесь, да и после того, как моя цивилизованная попытка договориться с имперским командованием дала плачевный результат, мне бы тоже не мешало немножко посидеть и выпить, а не постоять и помахать оружием.
– Я должен ее найти, – уперся Марото, поднимаясь на цыпочки, чтобы достать до рукояти своей булавы. – Не буду ждать ни секунды.
В следующий миг Марото осознал, что Хортрэп с Пурной помогают ему приподняться и сесть. Очевидно, он еще не пришел в себя после трепки, которую ему задали подлые имперцы. Отныне он будет затыкать рот всякому пойманному шпиону, прежде чем тот скажет хоть слово, а потом оставлять привязанным к дереву. Если бы не дурацкая клятва, Марото бы просто крушил лазутчикам черепа. Но раз уж поклялся своим демоном, то приходится играть по правилам, иначе рискуешь навлечь на себя Черная Старуха знает какую беду. Нет более презренной формы военной жизни, чем лазутчики – профессиональные трусы, предпочитающие вынюхивать и убегать, а не драться честно.
– Не волнуйся, она довольно скоро будет здесь, – сказал Хортрэп.
– Это она прислала вас к нам на выручку? – спросила Пурна. – Королева София?
– Значит, она для тебя королева, девочка? А я-то, старый козел, думал, что она померла, когда ты еще не родилась!
Со всей надменностью, на какую была способна, Пурна заявила Хортрэпу:
– Даже не будь она жива, такая королева, как Холодный Кобальт, удержала бы корону даже в могиле.
– О-о-о, вещает в точности как ты, варвар. Неужели я сейчас услышу, что ты заделал еще одного наследника?
– Да нет же, ни в коем случае! – В голове у Марото постепенно прояснялось. – Еще одного? Называй меня глупцом, но не называй отцом, колдун. Для таких дел я слишком осторожен. Или хочешь сказать, что работа, за которую я тебе заплатил, то заклятье, наложенное на мои чресла, было пустым сотрясением воздуха? Коли так, у меня сейчас, наверное, куча наследников. А тебе придется за многое отвечать.
– Не мучай свою головушку, – хмыкнул Хортрэп. – Как и у всех богов, мои заклятья вечны, пока сильна вера. И как обычно, ты сразу даешь ответ, даже не дожидаясь моего вопроса.
– А ты, как обычно, отвечаешь на каждый вопрос двумя или тремя, – заметил Марото. – Давай для разнообразия поговорим откровенно, пока я не потерял терпения. Тебя София за нами послала? Это правда она?
– А ты не знаешь? – спросил Хортрэп, помогая Марото усесться на скамью, которую пижоны перетащили от стены.
Мановением руки и бормотанием Хортрэп вытащил стол из штабеля и заставил его проскользить к людям по полу, расшвыривая скатки. Трое дворянчиков взвизгнули, Пурна в изумлении раскрыла рот, а Марото просто порадовался: теперь есть на что опереться.
– Чего не знаю, колдун? – спросил Марото, которого уловки Хортрэпа уже слегка утомили. – Я тебя предупреждал насчет ответа вопросом на вопрос.
– Мой вопрос – не подколка, – помахал ладонью Хортрэп. – Сам только что прибыл сюда, по твоим горячим следам. Я, конечно, слышал сплетни о возвращении Кобальтового отряда – их все слышали, – но думал, что ты его уже догнал и увидел своими глазами. Только не говори, что имперцы даже не подпустили вас к замку.
– Нас захватили врасплох, – сказала Пурна. – Десять на одного.
– Часовой подвел, – вставил Хассан.
Они с Дигглби подтащили еще одну скамью, чтобы сесть напротив. Дин, достав карты, тасовала их на краю стола.
– Могучий Марото позволил негодяям преспокойно войти в лагерь и наброситься на нас.
– Слух у меня уже не тот, что прежде, – проворчал Марото. – Получил стрелу в ухо, пока защищал этих неблагодарных скотов пару месяцев назад. Значит, ты ее тоже еще не видел?
– Я искал тебя, как уже сказал, лет сто, наверное. По дороге случайно наткнулся на приятную компашку, которая тоже тебя искала. Но думаю, я ее опередил. Эй, вы, я тоже буду играть. В картах я не дока, так что строго не судите.
– Я этот кон пропущу, – произнесла Пурна и вместо Марото задала колдуну вопрос: – Кто его искал? Друг или враг?
– Ни то ни другое. Или и то и другое. Кто их разберет? – ответил Хортрэп, подмигивая варвару. – Вряд ли я стану портить сюрприз. Они настроены решительно, так что рано или поздно найдут меня.
– Поцелуй меня демон, если я скучал по тебе, – сказал Марото. – Зачем ты меня выслеживал, Хортрэп, какие у нас с тобой дела?
– Мы довольно скоро это выясним. Ты уже ответил на большинство моих вопросов, так что нам теперь лишь надо скоротать несколько часов, пока не придет сюда наш кобальтовый командир. Тогда мы оба перестанем волноваться насчет некоторых вещей.
– Придет сюда? – удивилась Пурна. – Зачем ей приходить сюда, если она ведет своих людей наружу?
– Он прав, разумнее просто подождать тут, – проговорил Марото. – Когда мы захватывали город, она водила войска из таверны в таверну, выкатывала бочки и наливала солдатам сама. Если это София, то она придет.
– Для начала я прикачу бочку нам один, – предложил Хассан, направляясь к внутренней двери, через которую вошел Хортрэп.
– Давай-ка я помогу, – сказал колдун, проворно протанцевав за ним. – Я уже рассчитался с трактирщиком и его семьей, так что лучше, наверно, составить тебе компанию.
Хортрэп с рождения был такой или взрастил свою странность? Марото не знал, что хуже.
Когда эти двое ушли, оставшиеся трое дворян уставились на Марото.
– Давайте сбежим, – предложил Дигглби, и Принц тявкнул – может быть, в знак согласия, а может, потому что был гребаным гавкучим спаниелем.
– Мы можем ему доверять? – спросила Дин.
– Стоит ли перерезать ему горло, если будет шанс? – Когда Марото шатнуло назад от вопроса, Пурна добавила: – Я слышала песни. Ты даешь мне слово, и…
В задней части таверны раздался визг, а потом Хассан ввалился в дверь, белее белил для лица. Никто не поспешил ему на помощь, хотя у большинства не было извиняющих обстоятельств, таких, например, как у Марото, не желавшего рисковать и делать резкие движения.
– Что? – спросила Дин, но Хассан только помотал головой и шатаясь поплелся к столу.
Похоже, только Марото заметил, что графские тапочки с кистями на носках оставляют темные влажные отпечатки на скатках.
– Ну, какая-то помощь от тебя была, – сказал Хортрэп, вернувшийся вскоре с большой бочкой, которая плыла вслед за ним.
Большинство волшебников держало свои трюки в секрете, а не щеголяло ими при каждом удобном случае, но только не Хортрэп. Вереница кружек проскакала в воздухе за бочкой, и пока Пурна и Дигглби глазели на это, разинув рты, Дин сосредоточила все внимание на картах.
– Какие ставки? Я играю только на конкретные вещи.
Пурна налила Марото, покуда Хортрэп вешал всякую лапшу на уши окаменевшим щеголям. Эль был кислый и терпкий, как сидр, но охлаждал пересохшее горло и воспаленный мозг. Пока Марото наблюдал за игрой, Хортрэп вынул резную черную трубку, которую сделала ему София еще во времена бесконечной кампании против короля Калдруута, которого в итоге лишила короны при помощи известного количества серебра и огромной толпы разъяренных крестьян.
Сколько может стоить такая трубка, задумался Марото, вырезанная Поверженной Королевой до того, как она завоевала Самот? Вероятно, на демонскую тучу больше, чем та сумма, за которую он заложил свою еще сосунком, сидевшим на медовых жальщиках. Как многие события тех времен, он не помнил, как расстался с трубкой, – помнил только день, когда не нашел ее и потянулся за новым не то могильным червем, не то скорпионом. После многомесячного преследования он все еще трепетал при мысли, что его уже не возьмут в отряд, и придумывал бесчисленные объяснения тому, что она не смогла его найти… Но уж карты на стол: возможно, она просто поняла, что он ненадежный сын сколопендры, и решила, что ей лучше послужит его отсутствие.
– Хочешь залезть в мой кисет? – спросил Хортрэп, и Марото осознал, что завистливо пялится на трубку колдуна.
– Не, мне и так хорошо. – Палочка тамбо, наструганная Хортрэпом и упиханная в трубку, изрыгнула столб едкого темного дыма, который пах больше ядом, чем тубаком, и даже останься у Марото его старая трубка, он ни за что не набил бы ее такой гадостью. – Похоже, герцогиня переблефовала тебя, старина. Будь повнимательнее.
– Редкую игру можно сделать интереснее, если относиться к ней слишком серьезно, – сказал Хортрэп. – И эту философию я считаю применимой ко всех аспектам моего существования. О, достойный вызов, граф Хассан, достойный!
Много партий спустя громыхнула дверь. Дигглби встал, Принц тихо зарычал из-под стола, но Хортрэп, даже не поднимая взгляда от карт, взмахом ладони велел паше сесть. У Марото замерло сердце, как после укуса громовой осы, и он, глядя на дверь, произнес вслух то, о чем наверняка думал Хортрэп:
– Если это она, то выломает.
Дверь снова содрогнулась. Застонало дерево, щепясь под железными полосами. Аристократы уставились на нее вместе с Марото, но Хортрэп вернул внимание Хассана к столу, подняв и без того солидную ставку на три динара.
Потом дверь подалась. В таверне горел свет – Хортрэп мановением пальца зажег лампы, когда солнце опустилось за промасленной тканью окон, – но снаружи было темно, как в подвале ужальни, и женщина, стоявшая впереди толпы тяжеловооруженных солдат, силуэтом обрисовывалась в проеме разрубленной створки.
Марото шатало, и он не встал, увидев наконец ту единственную, которая могла избавить от мук его израненный череп. У него напряглись глаза, в здоровом ухе закололо, и он затрепетал всем существом, как в пылу битвы, когда он переставал отвлекаться на все, что не касалось схватки.
София.
Она вошла в комнату, властная, как ей и надлежало, а за нею шел Феннек. Его лисий шлем сверкал, он нисколько не потускнел за все эти годы, побывав во множестве битв. Но взгляд Марото ни на миг не задержался на старом жулике, а впился в глаза Софии.
Демонская собака скалит зубы; изогнутые зубцы серебряной короны вздымаются над стальной маской. Сколько часов он провел, помогая ей отгибать эти зубцы, приводя их в первоначальную форму после боя? Сколько шипов заменил после их близкого знакомства с чужими мечами, топорами, молотами?
София подошла к Марото, и он впитал ее всю одним глотком – так завязавший пьяница хлещет соджу после десятка лет трезвости. Это была не та София, которую он помнил, это была София с портретов, для которых она неохотно позировала в Багряном тронном зале… Как раз перед тем, как их мир рассыпался ко всем демонам.
Темно-синие сапоги доходили ей до колен, отвороты были украшены серебром. Дальше шла заляпанная грязью идеальная женская кожа – ляжки блестели от пота, несмотря на ночной холод. Ничто не защищало ее от удара или от взгляда, кроме тонкой набедренной повязки из полированной кольчужной сетки. Потом скульптурный пупок, крепкие бока и еще одна полоска серебряных звеньев: маленькие форпосты брони еле удерживали груди. Кроме шлема, сапог и этого доспеха, настолько скудного, будто она смеялась над опасностями войны, на ней был только темно-красный плащ. На винную ткань струились кобальтово-синие волосы – шлем был сделан так, чтобы они развевались свободно, – и опять картинка была идеальной. Ее наряд словно бросал насмешливый вызов самой идее, что этой женщине есть чего бояться на всей Звезде.
Это была София, какой Марото воображал ее десятки тысяч раз; София, которая жила в его мечтах еще долго после того, как все поклялись, что она погибла в Диадеме. Это была София, какую он всегда хотел, какой умолял ее быть.
Иными словами, кем бы ни была эта полуголая синеволосая женщина в маске, она определенно не была Софией. В последние месяцы он позволил себе заиграться в фантазии, что его любимая жива, но теперь точно знал: она мертва. Как и многих других, его одурачила самозванка, принятая за неисполнимую мечту. Марото сдался и повалился на пол, как делал уже много раз прежде.
Глава 26
Диадема была построена еще до того, как море Призраков поглотило Затонувшее королевство и тени пожрали Эмеритус. Больше чем просто столица Самота, больше даже чем престольный город всей Багряной империи и якорь Вороненой Цепи, – Диадема была последней твердыней, возведенной прежде, чем закончился Век Чудес, памятником искусствам смертных и талантам связанных ими демонов. Даже если весь мир падет во мрак, свет Диадемы будет по-прежнему исходить от короны Звезды – маяк для смертных из каждого уголка империи, с каждого Луча и островка, во веки веков.
По крайней мере, так говорили Песни Цепи. Сестра Портолес прибыла в Диадему, брыкаясь и шипя, тогда еще даже не анафема, а просто юное чудище, отчаянно нуждающееся в спасении. Она получила его, хвала Падшей Матери, но даже после того, как ее сделали почти человеком, даже после того, как она научилась молиться за свою семью, вместо того чтобы плакать по истребленным, она никогда не видела Диадемы дальше Нор, высеченных в стенах мертвого вулкана, охватывающего город. Даже когда сестра ехала на войну, чтобы сражаться против имперцев или вместе с ними, она проезжала только через крошечную часть города.
Теперь же она получила разрешение идти куда пожелает, видеть все что угодно, и прежде, чем покинуть столицу для выполнения своей миссии, Портолес решила прощупать почву ближе к дому. Предвкушение самой обычной, полностью безнаказанной прогулки по Диадеме наполняло ее в равной мере ужасом и радостью, а перспектива посетить Службу Ответов в особенности заставляла поеживаться – но это было единственное место, которое королева прямо рекомендовала ей изучить перед отъездом.
Судя по словам охранника у ворот, показавшего Портолес дорогу, самый прямой путь от Нор – похожих на кроличий садок келий – до чинных и упорядоченных залов Службы Ответов пролегал по системе столичных туннелей, по крутым арочным мостам над обледенелыми сточными каналами и по мосткам, спускавшимся далеко вниз, в грибные огороды. Выйдя из Верхнего Дома Цепи, нужно было спуститься на пятьсот одну ступеньку и, пересекая лес Вечного Греха, заменить не меньше тринадцати свечей, неизменно догоравших до конца на бесчисленных сталактитах. Потом подняться ровно на пятьсот ступеней до черных ратанговых ворот, отделявших папские территории замка Диадемы от имперских.
Сестра Портолес предпочла отклониться от этого курса при первой возможности, дав необходимые салюты и сигналы стражникам у стены, чтобы пропустили ее в город. Этот обмен освященными временем жестами был почти формальностью – стражникам поручалось не допускать, чтобы горожане проникали в цитадель, а не мешать чиновникам от церкви или государства покидать ее. Внешняя дверь открылась, и за ней лежал бурлящий, перенаселенный город Диадема.
Кальдера была широка, но город, возникнув полтысячелетия назад, быстро расползся из центра и занял всю ее площадь; ничего не оставалось, как строить вверх. Рискованное дело и в практическом, и в социальном смыслах: заберись чересчур высоко – и более знатные соседи однажды ночью подроют твой фундамент. Ничего удивительного, что даже ненадежные столичные холопы пошли за Поверженной Королевой, когда она открыла сухие просторные пещеры замка Диадемы для всеобщего пользования. Эта реформа пережила свергнутую тираншу всего на неделю – королева Индсорит и папа Шанату выпроводили всех обратно в сумрачный город. По рассказам старых анафем, переживших эти бурные времена, потребовались многие месяцы, чтобы вонь ложной надежды и безнадежной нищеты выветрилась из крепости.
Ступив с черной лестницы в черную уличную грязь, Портолес улыбнулась черному дождю, падавшему на маску из черной ткани, которую носили такие, как она, когда общались с чисторожденными. По крайней мере, носили в столице – военные отменяли этот обычай, как только они отъезжали на дюжину миль от стен Диадемы: позволять фигурам в масках расхаживать по лагерю означало нарываться на неприятности.
Даже спустя века после того, как поднялось первое здание, стены каждого высокого и шаткого строения под дождем сочились черной кровью – пепел священной земли проникал в любую древесину, в кирпич и черепицу. Единственным цветом кругом был сине-стальной – оттенок грозовой тучи, который Портолес видела высоко вверху, между тесно сдвинутыми крышами. Отсюда, снизу, было невозможно разглядеть красочные наряды, которыми назло серым небесам щеголяли представители высших классов, гуляя по своим крытым мостикам, а здесь, внизу, толпы сутулых горожан на узких улочках, по которым проходила сестра, были облачены в темные промасленные балахоны, не слишком отличающиеся от ее рясы. Однако же никто, кроме Портолес, не носил маску ведьморожденного, и прохожие обходили сестру стороной даже в теснейшем переулке между выставленными на продажу домами, тянувшимися почти на сотню футов вверх и заметно качающимися под резкими порывами ветра. Даже сейчас, в полдень и под открытым небом, здесь было темнее, чем в освещенных свечами Норах.
Портолес поплутала в гетто ранипутрийцев и усбанцев, съела пирожок с жирной камбалой, купленный у тележки кремнеземца, кивком выразила сдержанное одобрение толпе исповеданных и заклейменных неофитов из непорочных, молившихся в грязи рядом с очередью кающихся, ожидая, когда их пустят в Западный собор. Пепельная грязь облепила ее ноги, так что сандалии стали похожи на сапоги. Наконец, взглянув на доску объявлений на крытой террасе заброшенной таверны, она нашла то, что искала, – бурый листок тряпичной бумаги. От двух слов Портолес бросило сначала в жар, потом в холод, и с нервирующим чувством вины сестра окинула взглядом унылый переулок, как будто это она приклеила листовку.
«ЗОСИЯ ЖИВА!»
На террасе лежало несколько закутанных тел, и, убедившись, что эти люди и вправду спят, Портолес потянулась к листовке дрожащими пальцами, как будто та могла обжечь. Листок отлепился от мягкой сырой доски – так подсохшая короста отходит под упорным ногтем. Сложив и сунув бумажку под рясу, в повязку, поддерживающую потную левую грудь, Портолес поспешила прочь. Нечто подобное королева предложила забрать из Службы Ответов, но, прежде чем собраться с духом и войти в это грозное учреждение, сестра хотела выяснить сама, так ли уж распространена революционная пропаганда в низах, как считает королева. И вот пожалуйста, стоило чуть-чуть побродить вокруг – и попадается листовка.
Не то чтобы у Портолес имелись причины не верить королеве Индсорит в этом вопросе или в любом другом, но после Курска боевая монахиня обнаружила, что сомневается буквально во всем. Эта всепроникающая неуверенность – частичная причина того, что она согласилась поставить клятвы, данные королеве, выше тех, которые давала церкви. Одна лишь королева Индсорит согласилась с ней в том, что грех казнить деревенских жителей и неподчинившихся солдат, кто бы ни отдал приказ об экзекуции. До этого освобождающего признания виновности каждый высший, которому исповедовалась Портолес, был в первую очередь озабочен тем, что одна из цепных анафем позволила умереть своему подопечному, имперскому полковнику, а сама преспокойно смотрела на это. Все встало с ног на голову: королева Самота спокойно рассуждала о духовных вопросах, а папесса Вороненой Цепи бесновалась из-за военной неудачи.
В итоге именно сомнение привело Портолес к решениям, показавшимся простейшими в тот момент, но теперь ошеломляющими своей масштабностью. Сделала ли преданность королеве ее предательницей церкви? Падшей Матери? Это был неприятный опыт: довериться своей интуиции, как побуждала ее королева, ведь Портолес всю жизнь внушали, что ее душевные порывы исходят не от нее, что они пришли от Обманщика, чтобы закабалить ее душу. И все же она сделала первый робкий шаг по этому пути: начала поиски на грязных улицах, а не там, где предложила королева, и, доверившись инстинкту, теперь уничтожила одно из сомнений, бередивших ее разум. Похоже, и любопытству есть свое применение, как бы яростно ни высмеивала этот грех Цепь, считавшая его главным.
Портолес поняла, что заблудилась: безымянные улицы не давали ни малейшего намека, в каком направлении она идет, и сестра остановилась на грязном перекрестке. Но как только грудь ей сжала паника незнания, Портолес выдохнула ее, точно дурной воздух. Диадема – кольцо, пусть и огромное, и если она будет идти только вперед, то вовремя найдет обратную дорогу в замок. Наверное, этот город – самый увесистый символ, какой только был изготовлен из закаленного стекла, подумала она с улыбкой.
Она так углубилась в город, что очень не скоро удалось выбраться к окраине и снова войти в замок. Несколько раз, поднимаясь все выше и выше по внутренним склонам Диадемы, Портолес трогала крамольную бумагу, лежавшую у нее на сердце, и, показывая королевское предписание стражникам, часто преграждавшим ей путь, представляла, что дает им листовку. Она не могла решить, что собой представляют эти два слова: только измену или еще и отъявленную ересь.
Когда ее наконец пропустили на открытый этаж Палаты Истины, то при виде десятков людей, проходящих процедуру допроса, дыхание Портолес, уже сорванное подъемом по лестницам, пресеклось. Судя по тому, что людей, привязанных к кушеткам и стульям, насчитывалось куда больше, чем вопрошателей, Службе не хватало сотрудников.
– Устроили набег на кельи в Нижней Левиафании, – сообщил человек, которому поручили сопровождать Портолес. – Обычно мы не набиваем сюда столько испытуемых, но камеры полны, так что приходится.
Как и все сотрудники Службы Ответов, он ходил обнаженным в удушающе жаркой Палате Истины. Вопрошающим нечего было скрывать от своих гостей. В синеватом сиянии жаровен, отражающемся от пола из полированного вулканического стекла, Портолес разглядывала его, ища знаки демонической природы, хотя и знала, что ведьморожденных в эту Службу не берут. Портолес, в какой-то сумятице и еретических, и предательских мыслей, задалась вопросом: каково было бы Службе, умей анафемы, предположительно способные читать чужие мысли, проделывать такое с незнакомцами, а не только с теми, с кем уже сблизились.
Казалось, в последнее время только ленивый не читал мысли Портолес, и это вызывало у нее повышенную подозрительность. Она подпрыгнула, когда вопль какой-то старухи захлебнулся бульканьем. Жертве вырвали язык раскаленными щипцами, весьма похожими на те, которыми пользовались папские цирюльники для исцеления ведьморожденных. Оглядев другие инструменты, разложенные на столах или используемые, и лужи темной жидкости, утекающие в многочисленные дренажные решетки, она обнаружила много сходства с операционным театром, где ее очистили, насколько это было в силах церкви. К горлу подкатил ком дурных воспоминаний… или всего лишь съеденная на улице камбала, жаренная в арахисовом масле?
– Они все пойманы на месте преступления?
– Несколько зачинщиков и куча народа, просто искавшего легкой наживы и сухой постели. – Служащий вдохнул. – Вот всегда так. Не волнуйтесь, сестра, довольно скоро большинство испытуемых будет передано вашим людям.
– И все это было найдено в их комнатах? – Сердце застучало о бумагу, спрятанную под одеждой, когда Портолес увидела стол, заваленный одинаковыми листовками и потрепанными фолиантами. – Пропаганда?
– Это слово вполне годится, – сказал клерк. – Уверен, вы найдете и другое. Можем ли мы оказать вам помощь в поисках кого-то конкретного? Если он или они не здесь, доставить сюда – вопрос считаных часов.
Портолес взяла фолиант, полистала, положила обратно и взяла другой. Под маской, облепившей потное лицо, щеки пылали не только от жары. Имя Поверженной Королевы появлялось снова и снова, на каждой странице… Конечно же, авторы понимали, что рискуют очутиться в Службе Ответов. Текст говорил об их бесстрашии – либо о необходимости написать чернилами на бумаге, невзирая на цену, о Поверженной. Пергаментный фолиант в руках сестры был заполнен убористым, но четким почерком только наполовину – интересно, пальцы еще при авторе или раздавлены в тисках?
– Это я забираю, – заявила она, обращаясь скорее к себе, чем к клерку. – Нужно где-нибудь расписаться?
– Почтенная сестра, вы не можете… – начал клерк и сразу поправился, когда Портолес вонзила в него убийственный взгляд. – Дело в том, что Служба работает сейчас с этой книгой по прямому распоряжению королевы. Я собственноручно сделаю для вас копию…
– Мальчик, может, еще раз показать тебе королевский приказ? – спросила Портолес, вновь краснея от собственных чересчур уверенных слов.
– Нет, почтенная сестра, – ответил клерк, глядя на свои босые ноги.
Вот такую власть даровала Портолес королева. Даже не верится. Может быть, завтра утром сестре предстоит умереть, но сегодня она, анафема, обладает могуществом, уступающим лишь могуществу багряной королевы и Черной Папессы. «Любыми необходимыми средствами» означало «любыми средствами, какими захочешь», и горе чисторожденному, посмеющему перечить Портолес. По привычке она попыталась сдержать улыбку, но тут же напомнила себе, что имеет право улыбаться до ушей.
– Я также желаю поговорить с автором. Он среди этих? – Сестра повела рукой вокруг.
– Но мы же не узнаем этого, пока нам не позволят воспользоваться книгой при допросе? – высокомерно проговорил клерк.
Портолес не ожидала от него такой дерзости, однако замечание было справедливым.
– Это я! – крикнул юнец, пристегнутый к ближайшей кушетке. У него были глаза хорька и тощее тело прирожденного вора. Он криво ухмыльнулся Портолес. – Тебе понравился мой трактат, ведьмонахиня? Там сплошные истины Падшей Мамочки в каждом благословенном слове, и…
– Вполне достаточно, – объявил вопрошатель, негромко беседовавший с женщиной, которая сидела на соседнем стуле, – худощавый тип с бритыми гениталиями, которые были наполовину покрыты ярко-красными татуированными надписями на каскадском языке. Он ткнул в привязанного к кушетке парня окровавленным трезубцем. – У меня и так уже есть несколько вопросов к тебе. Не стоит добавлять новые, пока мы даже не начали разговор.
– Поверь, ведьмонахиня! – воскликнул паренек. – Тебя и тебе подобных заставляют носить шоры. Сними их, прочти правду и реши сама!
– Я очень сожалею, придется продолжить наш разговор позже, – спокойно сказал вопрошатель полуживой женщине. – Что касается вас, молодой человек…
– Какой вред несла бы эта книга, будь в ней ложь? – закричал мальчишка, по-прежнему глядя прямо в прорези маски Портолес. – Когда ложь могла вызвать такие последствия, ответь мне!
Портолес ждала от Службы Ответов не больше ума, чем от себя – душевной тонкости, но вдруг обнаружила, что глубоко тронута призывом юноши. В этом зале, полном истязаемых инакомыслящих и преданных Короне палачей, только она знала, что в листовке сказана правда. София жива, и более того: очевидно, в Курске Портолес встретилась с ней лицом к лицу. За двадцать лет правления королева Индсорит никому не рассказывала о том, как был обманут весь мир, и открылась только перед Портолес, будучи убеждена, что это предотвратит новую войну. Мятежники не могут всерьез верить, что София выжила после падения с двухтысячефутовой высоты и лишь выгадывает время, готовя вторую Кобальтовую войну. Их девиз «София жива!» – всего лишь лозунг, призванный наполнить их соратников надеждой, а врагов ненавистью… Но этот парень прав: если бы империя не сомневалась, что подстрекательство исходит из безосновательных верований, то зачем так жестоко расправляться с блефующими? Королева знает, что в мятежных призывах есть доля истины, и немалая, – и стремится погасить пожар. Подобным же образом Вороненая Цепь обращается с анафемами. Сомнение заново расцвело в сердце Портолес, когда она осознала, что ее новая госпожа бывает такой же безжалостной, как и прежняя, если видит угрозу себе. Королева Индсорит заявляла, что миссия, порученная Портолес, спасет бесчисленное множество жизней на всей Звезде, но, даже будь это правдой, Портолес уже не в силах спасти бедных наивных грешников, собранных в этом зале.
– Похоже, ты путаешься в правилах вежливой беседы, – сказал вопрошатель дерзкому узнику, наклоняясь над кушеткой и мягко приставляя острия понукателя к его кадыку. – Я спрашиваю, ты отвечаешь, а не наоборот. Но раз уж ты готов потолковать, то почему бы не начать прямо сейчас?
При всей своей наглости юноша закрыл глаза и заскулил. Скоро эти звуки сменятся другими – громкими, страшными. Портолес вопила, когда цирюльники вырезали из нее грех, визжала, пока они не схватили ее раздвоенный язык и не сшили его, а кровь булькала и клокотала у нее в горле. Этот еретик тоже будет орать… Но если нет физических признаков порчи, как узнает вопрошатель, когда надо заканчивать работу? Едва стальной понукатель отразил свет жаровни, Портолес испытала приступ того старого страха, и тут же – прилив облегчения: резать будут в этот раз не ее.
В Кутумбанских горах она казнила женщин и мужчин, отказавшихся убивать крестьян, потом наблюдала за резней в Курске и в конце смотрела, как сгорает заживо имперский полковник. Но теперь повернется и уйдет отсюда, а этот мальчик, чья вина лишь в том, что он написал политический трактат, скорее всего, не выйдет. Похоже, правосудие багряной королевы не так уж отличается от правосудия Черной Папессы.
– Сестра? – Клерк потянулся к локтю Портолес, но передумал ее трогать.
– Ммм, – промычала Портолес, представляя брата Вана пристегнутым на месте еретика и воображая звуки, которые тот издавал, когда ему удаляли недоразвитый клюв.
Вот так, это случилось – предчувствие нового греха согрело ей грудь.
– Будет лучше, если мы предоставим вопрошателю Вексовойду спокойно трудиться на благо королевы. Я могу проводить вас к выходу.
– Разумеется. – Портолес кивнула, наслаждаясь паузой, пока та не стала невыносимой. – Как только отвяжете этого еретика. Он идет со мной.
Из всех окружающих самым удивленным выглядел еретик. Вопрошатель Вексовойд громко скрипнул зубами, но убрал понукатель в чехол и помог отвязать паренька. Клерк только хмуро посмотрел на Портолес. Когда шок прошел, еретик нервно хихикнул.
– Смеяться здесь нечего, – сказал ему вопрошатель. – Перед смертью ты пожалеешь, что не держал язык за зубами. У нашей матери-церкви совсем не такая методика получения информации, как в этом учреждении.
– Я не разденусь, перед тем как начну тебя пытать, вот он о чем, – уточнила сестра Портолес, с удовольствием глядя на гримасу вопрошателя Вексовойда, такую же кислую теперь, как у клерка. Она уже сомневалась в правильности своего внезапного решения, как бывало всякий раз, когда после проступка ее ждало неизбежное наказание. – Я спешу, так что пошевеливайся.
– Сестра, вы хотите забрать его прямо так или Служба может еще что-нибудь сделать для вас? – спросил клерк, пока еретик слезал с кушетки.
Вопрошатель Вексовойд отвернулся, чтобы обойтись без вежливого прощания.
– Мне бы какие-никакие штаны, если это не слишком вас затруднит, – сказал еретик, прикрывая пах ладонями.
– Кандалы ему на запястья и щиколотки, соединить их цепью друг с другом и с ошейником. Три запасных замка. Один ключ для всех. К ошейнику приварить длинную цепь-поводок. Кляп в рот и шоры под капюшон. Простой балахон, – распорядилась Портолес, а затем решила проявить милосердие, ведь им с узником придется какое-то время ехать на лошади. – И исподнее, пожалуй.
Еретик может оказаться полезным, даже если он соврал, что написал трактат, и взял вину на себя, чтобы привлечь ее внимание. Раз уж его притащили в Службу Ответов, он наверняка знает больше о культе Поверженной Королевы, чем Портолес. Любые сведения, которыми он обладает, способны пригодиться, когда она будет выслеживать женщину, сбежавшую из Курска, женщину, которую королева Индсорит считает Кобальтовой Софией. Ну а если парень не оправдает ожиданий, Портолес без труда его прикончит. Убить можно и без всякой причины, всего лишь по прихоти – полномочия, данные сестре багряной королевой, это позволяют.
Так она говорила себе, но эти мысли оформились только после того, как она спасла парня от Службы Ответов.
Несколько часов спустя, уже после заката и все еще под дождем, для них открылись южные ворота Диадемы. Было нечто абсурдное в том, что стофутовой высоты и десятифутовой ширины ворота, окованные железом, распахиваются только для двух конников и вьючного мула. Тысяча солдат, работавших на лебедках, единодушно решили: это неспроста. Обычно южные ворота открывались только раз в день, чтобы впустить путешественников в полуденный час.
Еретику пришлось ехать в боковом седле, поскольку Портолес отказалась отстегнуть цепь от его лодыжек, но любой протест, который он желал высказать, встречал препятствие в виде кляпа. Их путь освещали шипящие языки сапфирового пламени по обеим сторонам широкой дороги: газ поднимался из недр горы по обсидиановым трубам. Эти факелы горели даже в пургу или ураган, они ни разу не гасли со дня основания Диадемы.
Полночь застала путников у последнего факела, и Портолес привязала животных у молельни – просторной пещеры, вырубленной в скале. Только духовенству разрешалось пользоваться такими пристанищами, разбросанными по имперским дорогам, но, судя по вынесенной двери и кучкам экскрементов на сломанной покаянной скамье, люди иного сорта тоже искали здесь приюта. Сегодня, однако, вся часовня досталась двум путникам, и, чтобы так и было дальше, Портолес загородила дверной проем испорченной скамьей.
– Я же мог умереть! – воскликнул юнец, потрясая перед сестрой скованными руками, когда кляп был убран. – Нельзя нормально дышать носом, мать-перемать, когда мокрый капюшон прилипает к лицу!
– Скажи «драть всех демонов» еще раз – и я тебя снова заткну, – пообещала Портолес, стаскивая собственную мокрую маску и швыряя ее на сумку с провизией.
Она вернулась к огню, который разожгла в пузатой печке, и лишь после этого позаботилась об узнике. Горящее дерево крепко пахло мочой.
– Меня зовут сестра Портолес. Ты будешь всегда обращаться ко мне с уважением, как того требует мое положение.
– Да-да, сестра, конечно, я уважаю твой чин, – согласился еретик, подползая на заднице к огню и звеня цепями. – Ты не спросила, но я представлюсь…
– Буду звать тебя Еретиком, – перебила Портолес, весьма раздраженная скоропалительным решением тащить с собой этого парня. – Считай, повезло, что можно назвать тебя иначе, нежели воспоминанием о проклятом, которого я оставила в Службе Ответов.
– Как скажешь, – отозвался Еретик, грея руки. – Ты начальница, я еретик. Все понятно.
Еретику хватило ума молчать, пока Портолес кипятила воду и варила суп из водорослей и соевого творога, а после они ели в тишине, хлебая из простых деревянных мисок. Ночлег напомнил ей о походах – сначала против имперцев, а потом вместе с ними. Но было и существенное отличие: сейчас на нчевку устраивались только двое, а не целый полк. Сестра вдруг ощутила тоску одиночества: хоть и немало времени она провела одна в своей келье, но всегда на расстоянии крика находилось множество людей. Теперь же на многие мили вокруг – ни души, кроме этого арестанта.
После еды Портолес обернула цепной поводок вокруг печи, продернула через наручники, а потом закрепила запасным замком. Юнцу, скрюченному в три погибели, будет неудобно, зато тепло.
– В этом нет необходимости, – заметил Еретик. – Ну куда я денусь!
– Чем скорее перестанешь надеяться, что я окажусь дурой, тем скорее примиришься с судьбой.
Портолес вытянулась во весь рост по другую сторону печи. Вообще-то, у парня есть основания считать ее дурой – кто еще взял бы его под свою опеку? Позволяя боевой монахине взять с собой любого, кто, по ее мнению, будет полезен в поисках Софии, ее величество вряд ли имела в виду настолько необычного помощника. Именно за такие выходки сестру Портолес наказывали наиболее сурово – за обычай хватать запретный плод с единственной целью узнать, каков он на вкус. Мать Кайлеса, и аббатиса Крадофил, и даже брат Ван предупреждали: придет день, когда она падет слишком глубоко в бездну греха – и уже не выберется.
Сестра вытащила еретическую книгу, чтобы отвлечься от вины, неослабно сжимающей горло. При всей уверенности в правильности своих поступков, через несколько часов она всегда приходила в это состояние и жаждала исповеди даже больше, чем когда поддавалась какому-то искушению. Только теперь исповедь, облегчающая страхи, не светила ей даже в отдаленной перспективе – королева Индсорит убедила Портолес, что за пределами Диадемы ей будет крайне опасно встретиться с любым другим представителем духовенства, ведь тогда весть о ее местонахождении достигнет Черной Папессы и вызовет подозрения.
– Такого я не ожидал, – сказал Еретик. – Конечно, слышишь всякое, но я никогда… Я вот к чему: куда ты меня везешь? Могу я это узнать? Собираешься публично казнить меня в каком-нибудь унылом уголке империи? В назидание, скажем?
– Хм, – произнесла Портолес, раздумывая, не подложить ли еще полено, прежде чем приступить к чтению.
– Нет, это бессмысленно, – решил Еретик. – А может быть…
– Еретик, – обратилась к нему Портолес, вернувшись на свою спальную скатку и сверля глазами спутника, в котором неряшливо воплотились все ее сомнительные решения.
– Да, сестра Портолес?
– Если произнесешь еще хоть слово без разрешения, я засуну кляп обратно и оставлю на всю ночь.
– Ммм, – досадливо отозвался Еретик, но больше рта не открывал.
Наконец устроившись почитать, Портолес осознала: ее беспокойство частично переплавилось в дурноту и головокружение. Несомненно, чтение этого трактата являлось преступлением и перед Короной, и перед церковью; придется самой решать, читать или нет. До чего же зловещие дни она пережила! Кто знал, что решение оставить мерзавца Хьортта в огне полностью переменит ее жизнь! Падшая Матерь, возможно, знала, а уж Обманщик – наверняка, но не сама Портолес.
Она открыла книгу и прочла первые две страницы. Поразительно, как столь небольшой текст может вместить так много ереси.
Смотрите! Слушайте! Вникайте!
На Кону Ваша Собственная Жизнь!
Посмотрите Сюда, Вы! Собственными Глазами Посмотрите! А если Вы Слепы, то приблизьте Ваши Уши к Устам Мудрых и Слушайте! Слушайте! Как бы вы ни Пришли к этой Истине, Единственной Истине в Диадеме, Обдумайте Ее. И делайте это С Умом. С Умом, который Ваш и Только Ваш. Ощутите Истину Своим Сердцем – Сердцем, которое принадлежит Только Вам.
Решайте Сами. Вы Должны Решать Самостоятельно.
Вы Поклоняетесь Королеве и Папессе. Вы Верите Им. Вы Приносите Себя им в Жертву, Вы отдаете им Ваших Детей, Супругов, Животных, Все Ваше Земное Имущество. Они Говорят: это Цена. «Цена за что?» – спрашиваем Мы. «За Защиту Вашего Тела, Защиту Вашей Души» – вот их ответ. Это Ложь.
Так было Не Всегда. Вороненая Цепь говорит об Обманщике на Небесах. Обманщик существует, но он не на Небесах, а Здесь, на Звезде, в Диадеме!
Вороненая Цепь говорит о Спасительнице в Аду. И это Ложь, подготовленная Истиной: наша Спасительница пришла освободить Диадему, а Вороненая Цепь Свергла ее.
Королева София Верила в Диадему, Свободную от Цепей. Королева София сражалась с Демонами, которым мы теперь Поклоняемся. Королева София боролась, чтобы Освободить Нас. Если мы Достойны Свободы, должны ли мы Принимать Ярмо Порочной Церкви и Незаконной Королевы?
Читать бесплатно другие книги:
