Гордая птичка Воробышек Логвин Янина
– Никто, – поднимаю я глаза на парня. – Просто недоразумение вышло, Лиза не так поняла, вот и…
– Заткнись, недоумок! – рявкает Петрова и тычет нахала локтем под тощее ребро. – Нужен он ей, бабник! Рябуха знает, вот у него и спроси! Ты чего к птичке пристал?
– Юрка! – ничуть не смущается Ежов резкому ответу девушки. – Так кто? – Подходит и прижимает к себе невысокого Рябуху за шею. – Или ты просто трепался, руки распуская? – шутливо чешет кулак об его лоб. – Так я тебе загребущие крюки пообломаю. Много нас здесь желающих.
– Не просто! – отфыркивается парень. Выскальзывает из дружеского захвата и отщелкивает Ежову щелбан в затылок. – У меня, чтоб ты знал, поручение, мне можно. А Женька захочет, сама скажет. Верно, Жень?
– Э-э… Мм…
– Ты, Саня, на птичку колючки ежовые не цель, – снова душка Петрова. Подошла, оттеснила парней от меня полноватым бедром, окинула царским взглядом. – Как бы тебе кто невежливый их в нежное место не засунул. Будешь потом плакаться, что сидеть больно. Ладно, ребята, по местам! – командует девушка, первой заметив всходящего на кафедру молодого математика. – Здрасте, Юр Андреич! – машет, приветствуя. – С наступившим вас Новым годом! Надеюсь, настроение рабочее? Потому что мы соскучились!
– Рабочее, Петрова, – не теряется мужчина. – Я бы даже сказал, инквизиторское настроение, – хищно оскаливается, бросая на кафедру толстую папку и тут же подзывая девушку к доске. – Подойдите ко мне, Лида.
– Юр Андреич! – смущается девушка, испуганно оглядываясь на расходящихся и рассаживающихся за парты студентов. – Это не честно! Почему сразу я?
– Нравитесь, Петрова, особенно с новым цветом волос. Чувствую, ведьминский костер по вас плачет. Так и хочется начать допрос с пристрастием. Итак, – математик отворачивается от залитой румянцем девушки и берет в руки мел, – дифференциальные исчисления и формула Тейлора. Прошу, Петрова, – бросает через плечо. – Разложите-ка мне данную функцию в вышеозначенный ряд… Напоминаю, будущие инженеры, – требовательно стучит ладонью о кафедру, – не теряем время и работаем самостоятельно. Через десять минут пройду проверю!
Все шуршат конспектами, Воробышек, наконец, забыта, и я бегу по узкому проходу между рядами парт, сбегая на галерку, спеша отыскать глазами верного Невского.
Да где же ты, друг мой Колька?!
Странно. Парень сидит в крайнем ряду у окна и даже не смотрит на меня.
– Привет, Коль! – Я забираюсь к нему за парту и толкаю друга плечом. – Как дела? Кстати, Невский, – улыбаюсь, радуясь нашей встрече, – с Новым годом тебя! Надеюсь, хорошо встретил?
– Отлично, – вяло отзывается парень, демонстративно отгораживаясь от меня рукой. – Ты отвлекаешь меня, Воробышек, решала бы лучше. Не надейся, что Игнатьев спустит тебе экзамен.
Вот те на! Я так и застываю с открытым ртом. Нет, я понимаю, что он прав. Что сейчас не самое удачное время начинать дружескую беседу, что идет консультация, мыслительный процесс и все такое… но от холодного приветствия друга почему-то становится обидно на душе. Раньше Кольке подобные мелочи, как наличие под носом преподавателя, не мешали.
Что ж, не хочет говорить, не надо. Поверю в то, что тому причина – интенсивный учебный процесс. Напрашиваться на внимание для меня – последнее дело.
Я отворачиваюсь и раскрываю конспект. Переношу на лист с доски заданную математиком к решению функцию и пытаюсь честно разложить ее в малопонятный мне ряд Тейлора. Когда преподаватель усложняет задание, требуя вывести формулу для трех переменных – я выключаюсь…
«Послушник тьмы»
(Пьеса)
(Отрывок)
Трактирщик: (бродяге). Куда бредешь? Эй! Добрый человек! Остановись!.. Прими из рук моих краюху хлеба. Так жалок ты… Прошу тебя, отведай бокал вина от влажных губ моих. Здесь тракт кончается, конец пути на юг. Распутье мира… Чаша океана все поглотила, и тебе, мой друг, придется начинать свой путь сначала.
Так раздели со мною стол и кров, умой лицо, передохни с дороги. Я с радостью возьму твои тревоги, коль ты поведать о себе готов. Готов сказать, кто ты: далекий странник, святой великомученик, изгнанник? Или скиталец проклятых дорог, что коротает век за пешим ходом?.. Я многого хочу, ответь?
Бродяга (устало): Да, много. Цена твоя безмерна за вино. Ведь любопытство – грех, оно подобно смерти для меня, как жалость… Ничтожных чувств обитель… Полно! (Вздыхая.) Мне осталось, похоже, расплатиться за него своим рассказом. Что ж, пусть так. (Берет из рук трактирщика вино и жадно пьет. Горько утирает губы, возвращая пустой бокал). Устал идти. Распутье. Пыльный тракт остался позади, присяду. Вот тот валун покажется наградой истерзанному телу моему. Душе моей, что сумраку подобна, дарована мне дьяволом была. Ему служил я верно, мгла, как сопло ада поглотила разум. Изъела доброе. Что дадено Творцом мне было – выжгла. Разверзла ад в моей душе и вышла, оставив по себе труху. (Опускается на камень.) Истлевшие остатки покаянья… Столь жалкие, что оправдать деянья слуги закона темного не в силах.
Кто я? Отца убивший, мать предавший и землю окропивший их слезами?.. Куда иду – земной наместник гада. Палач судьбы, которому наградой агония предсмертная была, души распятие и жизни угасанье. Куда?! Несчастный странник, раскаяньем низвергнутый в пучину, личину сбросивший постыдного греха… Куда?!
Мне стыд не ведом, ведом только страх. Тем и живу… С тем и иду по миру, страшась возмездия карающей руки того, кто выжил. И кому, – в разгар чумного пира, – даровано бессмертье было, и всепрощенье от Него. За сильный дух и праведное дело…
Избиты ступни в кровь, рваньем прикрыто тело. Сума, как горб, – пожизненная ноша, грехами полнится. Кишит нетленным прахом возжаждавших возмездья мертвецов, испивших желчь мою сполна…
Когда я прихожу в себя, аудитория пуста, и только верный Колька сидит рядом. Пристроив на моем плече подбородок, заглядывает в тетрадь, сокрушенно вздыхая:
– Ты невозможна, Воробышек. И совершенно потеряна для науки. Опять за свое принялась, да?
– Жень? – негромко окликает, когда я молча убираю исписанный правками конспект в сумку и, в который раз чертыхаясь на внезапно нагрянувшее вдохновение, встаю из-за стола. – Надо поговорить.
– Что, Невский, Ваше Величество уже снизошли до меня?.. – я поднимаю бровь, впрочем, избегая смотреть на парня. Зная, что вряд ли устою перед зеленью его глаз и еще, чего доброго, расплывусь во всепрощающей улыбке. – Извини, Коль, не хочу тебя отвлекать. Занимайся.
Я иду к двери, но, не дойдя, останавливаюсь.
– Кстати, – оглядываюсь, вспомнив, что хотела поблагодарить его, – спасибо, что не бросил в клубе и доставил домой. Надеюсь, ты не сильно потратился на такси? Я сегодня из дому, так что могу вернуть тебе часть денег прямо сейчас…
– Перестань, Жень, – Колька одним махом выбирается из-за парты и уже через секунду обнимает меня за плечи, брезгливо отталкивая полураскрытую сумку. – И не говори глупости. Еще бы я тебя бросил после всего, что ты отмочила! – по-дружески встряхивает, заглядывая в лицо. – Ну что, мир?
И как перед таким устоишь?
– Мир, – киваю я и вдруг замечаю изумленно: – Колька, что с твоим лицом? Я думала, Танька пошутила, а у тебя и правда, что ли, глаз подбит? Ты чем это занимался в свой день рожденья? – требовательно поворачиваю парня к себе за подбородок, разглядывая. – Кулачные бои устраивал?
Синяк у Невского не так чтобы очень большой, но лиловый и прямо под левым глазом. Мне жалко его и одновременно смешно: уж очень с ним парень похож на пирата. Особенно сейчас, когда его жесткие волосы взъерошены и торчат надо лбом русым козырьком.
Невский кривится и касается щеки.
– У Люкова спросишь, чего он вдруг размахался, – недовольно бурчит, с интересом поглядывая на меня. – Заодно и за доставку до общаги поблагодаришь. Да и реанимировал тебя после слоновьей дозы текилы тоже он, правда, с другом. Похоже, в спиртное дрянь какую-то подмешали, пришлось тебе промыть желудок. Но ты не переживай, Жень, – реагирует Колька на мой ошеломленный взгляд живым сочувствием. – Я был рядом и все контролировал! Твоя честь осталась нетронутой!
– Какая честь, Невский? – тяну я, не зная, что и думать. Хотя теперь понятно, откуда на мне оказался свитер Люкова. Похоже, одевал меня тоже он. – Шутишь? – бормочу потерянно. Ок! – Хуже такого стыда и быть ничего не может.
Взгляд Кольки неожиданно тухнет, а губы сжимаются в твердую линию.
– Может, птичка, – серьезно замечает он. – Потому и поговорить хочу. Я тебя люблю, как друга, и не хочу, чтобы тебе было больно. Понимаешь, о чем я?
– Не совсем, Коль.
– Люков темная лошадка, не для такой девчонки, как ты.
Неожиданно, но сказать, что Невский застал меня врасплох своими словами и удивил, – соврать себе. Однако щеки помимо воли вспыхивают у скул предательскими пятнами румянца, не позволяя отшутиться в ответ на сказанное парнем.
– Между нами ничего нет, Коль. Ты же знаешь, – я заставляю себя беззаботно улыбнуться, – Илья со мной просто занимается, да еще и не по своей воле. Мы с ним скорее друзья… – Невский смотрит так пристально, что я, не выдержав, отвожу взгляд. – Наверно.
– Вот именно, что наверно, Жень. И врать ты совершенно не умеешь.
– Коль, перестань, это же смешно – я и Люков! – я беру себя в руки, пытаясь быть смелой. – Нарьялова придумала, а все поверили. Серые птички, подобные мне, не привлекают таких парней, как Илья – слишком много рядом ярких девчонок. Мне среди них делать нечего! – Я со значением фыркаю, но получается откровенно жалко.
– Я бы так не сказал, Воробышек, не принижай себя, особенно после того, что сам видел. Скорее грустно. Сегодня грустно, а завтра может быть больно и обидно. И куча ноющих осколков в груди.
Мне нечего сказать, и Невский говорит за меня сам.
– Я видел, как он смотрел на тебя, когда ты танцевала. Да и после тоже, я не слепой. Черт, Женька! Я сам такая же сволочь, как он! И, если представляется случай, легко лезу под юбку…
– Перестань, Невский, городить ерунду! – я почти сержусь, толкая друга в грудь. – И слушать не хочу! Ты не такой!
– Да ладно, Воробышек, с чего вдруг? – Лицо Кольки пересекает ехидный оскал. – Только потому, что я твой добрый приятель, и тебе нравится думать, что я хороший и правильный?.. – парень смеется, запрокинув голову. – Уверяю тебя, Воробышек, я ничем не лучше Люкова. Возможно, менее удачлив, и к моей ширинке не тянется столько рук, сколько бы хотелось, но почесать горячее место о женский лобок я, точно так же, как и он, не прочь.
– Замолчи! С ума сошел?! – округляю я глаза, теряя голос. – Что ты несешь…
– Правду, Воробышек, – вновь становится серьезным Колька. – Если бы твоя подруга по комнате позволила, я бы задержался с ней на часок, а может, и до утра. И поверь, не мучился бы после чувством вины, что так и не запомнил ее имя.
– Ты бы не поступил так, Невский, не выдумывай! И там была я.
– Брось, Воробышек! – очень уверенной усмешкой стирает парень мое возражение. – В том состоянии, в котором я тебя оставил на койке, ты бы не стала для нас помехой.
– Дурак ты, Колька! – я отворачиваюсь от друга и приваливаюсь бедром к ближайшей парте, устало опуская сумку на стул. Вот такой – циничный и злой – он совсем не знаком мне. – Врун, пошляк и задавала! Хорошо, что тебя не слышит Танька.
– Знаю, Жень, – отвечает он тихо. – Но пусть лучше дурак и пошляк, чем видеть завтра, как тебе больно. Не хочу твоих слез, мне нравится твоя улыбка, я к ней привык. А Люков… Он привлекательная сволочь, и не из тех, кто отступает, не потешив интерес. Только лишь интерес, Жень, понимаешь? Не ведись на крючок. Ты хорошая девчонка, и я не прощу себе, если тебя обидят. Я ведь чувствую, что ты уже обжигалась когда-то, а теперь еще и знаю, какой можешь быть. И мне не нравятся догадки, из-за каких причин ты прячешь себя.
Права была Крюкова. Неужели на свете не осталось ни одного человека, для которого бы Женя Воробышек не казалась прозрачней и проще открытой страницы букваря?
Видимо, не осталось.
– Не стану, Коль, – я заставляю себя по-новому взглянуть на друга. Может быть куда серьезнее, чем он привык, но слова Кольки, до боли правдивые и жесткие, неожиданным уколом будоражат то, что спряталось ото всех в сердце. Вызвав отчаянное желание возразить парню, несмотря ни на что. – Но и в выводах насчет Люкова с тобой не соглашусь. Извини, если разочарую своей наивностью. Что думают о нем другие – мне нет дела. Я давно выросла из подобных советов и из чужих мнений. Понимаю, что беспокоишься ты по дружбе, по доброте душевной, но… До сегодняшнего дня у меня не было повода сомневаться в Илье. Думай, что хочешь – он куда лучше многих парней, которых я знала. И честнее. Спасибо за беспокойство, Невский, но не переживай за меня, хорошо? Полагаю, с крючком я справлюсь.
Ну вот, сказала. Теперь Кольке только и остается, что обреченно вздохнуть и покрутить у виска пальцем. Еще бы – глупая птичка. Простая и нехитрая, как детский букварь.
И он вздыхает – тяжело, с присвистом, – смотрит на меня с отеческим укором в глазах.
– Что-то сомневаюсь, – неохотно признается. – Легко сказать, Воробышек, сложнее выполнить. Ну, да ладно, разберемся без тебя, Женька, – вдруг улыбается, потирая синяк. – Жаль только, я жизни задолжал слегка, даже не знаю, как теперь быть?
– В смысле? – настораживаюсь я, почему-то отчаянно веселя парня.
– В Испанию вот к отцу не слетал в этом году, а он, между прочим, ждет. Сегодня уже второе января, Воробышек, а я до сих пор здесь! Торчу с тобой в чертовом универе, а там такая рыбалка на Коста-Брава! Закачаешься!
– Рыбалка? – удивляюсь я переменчивому настроению Невского, поднимая к нему лицо. – Ну и при чем здесь она? Что-то не пойму.
Колька садится рядом и обнимает за плечи, снимая своей близостью охватившее меня напряжение.
– Как это при чем, птичка? – искренне изумляется. – Я тебе кто? Друг? Или мимо проходил?
– Друг, – соглашаюсь я.
– Правильно, – кивает парень с одобрением. – Причем самый верный! И, как друг, буду вынужден вступиться за поруганную честь подруги. А еще лучше до того, как над ней надругаются! Вот тут-то Люков меня и укокошит, а значит, прощай Испания и потрясающий клев. Адьос, девочки! Поплачьте над хладным трупиком Невского!
Я подозрительно кошусь на парня, соображая, где в словах подвох, но глаза у него честные-честные.
– Ты шантажист, Колька! – не сдержавшись, толкаю его под ребро локтем.
– Есть такое, – не увиливает он. У Кольки странное чувство юмора, но я давно привыкла к нему.
– И почему сразу он? – бормочу, поправляя очки. – А вдруг ты? Вон у тебя какая лапища, Невский, – тычу указательным пальцем в крепкую мужскую ладонь, лежащую на моем плече. – Подумаешь, какой-то Люков.
– Исключено, – дергает подбородком Невский, не поддавшись на провокацию. – Даже вампиры, Воробышек, бессильны против терминатора, – замечает грустно, – а я слышал, парень отлично дерется. Вроде бы даже участвует в закрытых боях без правил, и ставки на него там не шуточные.
Я позволяю себе улыбнуться: да-а, фантазия у Кольки будь здоров!
– Колька, врешь ты все! Илья, конечно, бывает резок, но я никогда не замечала за ним заносчивости или излишней агрессии – той самой, что крушит все вокруг. Я знаю, что это такое, поверь, я бы почувствовала. Надо же было такое придумать: выдержанный, холодный Люков и драка! – искренне недоумеваю.
Не знаю, что поражает друга больше – упрямое неверие в моих глазах или слова, но он вновь серьезен. Смотрит в окно, словно раздумывая над чем-то.
– Воробышек, Люков далеко не прост даже на первый взгляд, а уж на второй… Год с лишним назад у него была серьезная разборка с серьезными людьми из-за брата. Эта информация из источника, которому я склонен верить, и я не шучу. Вроде бы брат продул в карты кучу денег и подставил Илью, выставив своим поручителем, а сам смотался. Но, думается мне, там сразу интерес был связан с подпольными боями и тотализатором, веришь ты или нет.
Стычку видели ребята из соседнего факультета: братва подъехала к универу на двух бэхах, вызвала Люкова на разговор, и парень устроил настоящую мясорубку прямо под окнами их учебного корпуса. Говорят, то ли убил, то ли покалечил кого-то, – не знаю точно. Короче, только чудом не сел и не вылетел из университета. Вроде бы сам Синицын за него перед учебным советом вступился, тогда как папаша остался в стороне. – Колька вновь смотрит на меня. – Ты ведь знаешь, кто у нас отец, Жень?
– Э-э, – оторопело киваю я, впитывая невероятную информацию. Вспоминая и привязывая к ней слова Ильи о том, что он кое-чем обязан Синицыну, – Р-роман Сергеевич, а что?
– Даже так? – заламывает бровь Колька. – А фамилия?
– Люков, наверное, – осторожно говорю.
– Градов, Воробышек. Роман Градов, – сообщает парень, присвистнув, – самый богатый человек в городе. Тебе это о чем-то говорит?
Еще как! Настроение почему-то неожиданно портится. Например, о том, что я работаю в его торговом центре. А еще о том, что кто-то не заплатил за Якова долг, предоставив Илье решать чужую проблему, не постеснявшись после слезно вымаливать у меня упущенное время общения с сыном и невысказанное прощение у последнего. В голове эхом отзывается голос Яшки, с ехидной хрипотцой заявляющий: «Зачем он тебе, детка? Ты же ничего о нем не знаешь. У него нет ни черта, все бабло у меня!». И недосказанное им же: «И отцовская любовь тоже. Во всяком случае, была до поры». И черно-белое фото серьезного не по годам белобрысого мальчишки на фоне длинной китайской фанзы, странно одинокого среди таких же неулыбчивых темноволосых товарищей. Случайно найденное Танькой в доме Люкова. Воспринятое нами как удачная шутка-фотошоп.
Не удивительно, что между братьями такие сложные отношения. Вот уж действительно – чертов Босс!
Я пожимаю плечами, не зная, что сказать. Говорить другу о новогодней ночи, проведенной в богатом доме Градова, не хочется. Да, пожалуй, и не поверит он.
– Люкова не было в универе год, в сентябре он вернулся. Я видел его брата в одном из клубов города – развязный тип. Не знаю, есть ли между ними что-то общее, кроме родства, но все же, Жень, держись от нашего принца подальше. Хорошо? Не то я сдохну, но его смазливую морду достану, клянусь!
– Коль? – мне неожиданно становится просто физически нехорошо. Я встаю, тяну на плечо сумку и пожимаю рукой запястье верного Невского. – Я пойду. Не переживай за меня, я все понимаю. Просто выбрось эту ситуацию из головы, ладно? Твоя подруга давно уже взрослая девушка. Увидимся завтра, Коль!
Я ободряюще улыбаюсь и ухожу, оставив парня тоскливо смотреть мне вслед. На улице солнечный зимний день, праздничный город приятно расслаблен, и я бреду вдоль заснеженной дороги, разглядывая витрины, и дальше через парк к общежитию, оставив остановку далеко позади, думая о своем и растворяясь в погожем дне.
«Но думается мне, там сразу интерес был связан с подпольными боями и тотализатором, веришь ты или нет». Перед глазами непрошеной картинкой встает Илья, лежащий на кровати. И длинные багрово-синюшные следы на смуглой коже…
Господи! Неужели Невский прав?
В общежитии непривычно тихо – пора каникул разогнала одних студентов по домам, других усадила за учебники, и мои шаги легко выдергивают старенькую вахтершу из ленивой дремы.
– Здравствуйте, теть Мань, – здороваюсь я, подходя к освещенной каморке. – С наступившим Вас! Какая красивая елочка, – показываю взглядом на игрушечное чудо размером с ладонь, уместившееся на небольшом столе, – под такой немудрено и заснуть!
По телевизору показывают сказку «Морозко», на ногах у женщины вязание… Она довольно кряхтит и поднимается мне навстречу. Стягивает со стола открытую коробку конфет, предлагая:
– Угощайся, детка! И тебя с праздником!
Я беру конфету и сую за щеку.
– Мм, вкусно, – прикрываю глаза, облизывая губы. Женщина не отнимает коробку, поэтому я решаюсь угоститься еще одной. – Спасибо! Какие вкусности у вас тут, теть Мань! Надо же, ассорти с миндалем! Неужели наш дорогой комендант расщедрилась на угощение? – удивляюсь, проходя в каморку. – Теть Мань, я сегодня с дороги сразу в универ… К вам мои младшие братья должны были заглянуть – оставить для меня сумку… У мальчишек в городе спортивное мероприятие, так что мне повезло не тащить баул на себе.
– А как же, Женечка! – с готовностью кивает головой женщина. – И заглянули, и оставили! Хорошие братишки у тебя, вежливые такие, симпатичные. – Я нахожу глазами сумку, приставленную бочком к стене, затаренную бабулей под завязку, и выношу ее в коридор. – Все трое. Особенно старшенький!
– Что? – я останавливаюсь у двери, оглянувшись. – Старшенький?
– Ну, ты же о братьях сейчас говоришь, или как? – щурит вахтерша сквозь очки хитрый глаз.
– Да.
– Вот! Значит, и я о них! Старшенький, говорю, особенно симпатичным показался. Кстати, конфетки – это вот он принес, поздравил старуху с Новым годом. И пакет для тебя передал, вот этот. Да чего смотришь, девонька, держи давай!
– Ой! – я принимаю из рук женщины небольшой пакет и прижимаю к груди. Растерянно поправляю шапку. – С-спасибо, теть Мань.
– А мне-то за что? – удивляется вахтерша, возвращаясь в кресло. Отмахивается от меня рукой: – Это братишке спасибо скажи, не мне! И беги уже, вязание у меня, отвлекаешь…
В комнате пусто и странно одиноко без Таньки: экзамены у Крюковой начнутся двенадцатого, до десятого января девушка в общежитии не появится. Я захожу в комнату, раздеваюсь и устало сажусь за стол, неожиданно досадуя на то, что некому сейчас прыгнуть мне на шею и бесцеремонно заглянуть в чужой пакет, чтобы с криком «Вау! Вот это да, Женька!» вынуть из него новенький телефон, ключи, несколько денежных банкнот и записку… написанную таким знакомым ровным почерком:
«Воробышек, это тебе от Яшки – номер я восстановил. Холодильник к шестому Бампер забьет. Деньги… купи, что хочешь. Илья».
И удивиться, обнаружив в пакете от Люкова рядом с телефоном теплый голубой шарф, громко задавшись вопросом: а что же, собственно, он там делает? Такой знакомый, Женькин, странным образом пропитанный запахом дикого можжевельника и горького апельсина?.. Подарок, который Илья вернул. Вернул, несмотря на мой щедрый порыв. Так почему же тогда я так глупо улыбаюсь?
Я беру в руки недорогой, очень симпатичный белый смартфон и отвечаю сама себе, прижимая шарф к груди: потому что ты, Люков, такой же обманщик, как и я. Как же, от Яшки…
Телефон включен, и в набранных звонках высвечивается знакомый номер с тремя семерками в конце – случайно набранный неизвестным пользователем абонент… Прозрачно даже для такой простодушной птички, как я, но твое внимание мне приятно. Ты же не знаешь, что я помню твой номер наизусть.
Я отваживаюсь долго – то набирая, то удаляя текст, прогоняя смущение улыбкой, вновь сомневаясь и тут же ругая себя за трусость. И все же пишу: «Спасибо!» и даже добавляю веселый смайлик с подписью: «Это я». С надеждой жду ответ, и только вечером, когда общежитие засыпает, свет гаснет, а тонкий серп месяца разрезает рваные облака… когда я, закрыв ноутбук и забравшись с ногами под одеяло касаюсь наконец холодной щекой подушки, ты присылаешь короткое «Да, смайлик, ты», позволив мне наконец счастливо закрыть глаза.
Экзамен Игнатьеву сдан на тройку, и мне очень хочется верить, что оценка, пусть невысокая, заслужена честно. Ребята вновь собираются в клуб, приглашают присоединиться, Рябуха сыплет анекдотами, зажимает Петрову и обещает исполнить с девушкой в клубе грязные танцы, но я отказываюсь, сбегаю в общежитие и самостоятельно, день за днем упорно штурмую термодинамику, готовясь к экзамену. Хотя кому я вру? С нетерпением ожидая встречи с Ильей.
Я скучаю по нему, скучаю, и ничего не могу с собой поделать. Понимаю, что не должна, что так тосковать по парню неправильно, что ничем хорошим для меня влюбленность в Люкова не закончится, что у него таких девчонок, как я, дюжина и еще пучок… и все равно дни до шестого января тянутся невыносимо медленно, а каждый вечер, засыпая, я вспоминаю его тепло рядом с собой и голос. И когда оно все-таки наступает, когда первые осторожные солнечные лучи проникают сквозь тонкие шторы в комнату, я вскакиваю с постели и приникаю к окну, желая разделить с солнцем радость начавшегося дня.
– Женька, а давай с нами вечером в парк махнешь, скучно же одной! – предлагает соседка Лиля, помешивая длинной ложкой суп на плите в общей кухне и выдыхая сигаретный дым в сторону приоткрытой форточки. – Сначала посидим как люди за столом, а потом на елку! Я тебя с ребятами познакомлю из химико-технологического, думаю, будет весело. Опять же, Настьке кавалера найдем, а то никак у подруги с любовью не срастется. А может, и тебе. Ну, так как? Или у тебя планы?
Я достаю из духового шкафа румяные пряники и обмазываю их нежной глазурью. Выкладываю выпечку аккуратно на большой поднос, присыпая корицей.
– Мясо я замариновала – поставишь тушиться на огонь часа в два, с салатами сами справитесь. Да! Смотри пряникам дай хорошенько остыть, не то глазурь смажется! Не знаю, как получится с парком, Лиль, думаю, вернусь в общежитие часам к восьми, не раньше, так что вы вряд ли меня дождетесь. Но, если что, я перезвоню и найду вас, хорошо?
– Как знаешь, Жень, – передергивает плечами девушка, закрывая форточку. Скрестив на груди руки, закатывает глаза. – И вся-то ты в тайнах, Воробышек, в планах переменчивых. И раньше разговорчивой не была, а теперь и вовсе скрытной стала. Даже Крюкова отметила.
– Почему это? – я удивляюсь, вытирая руки о кухонное полотенце и выключая плиту. Кидаю быстрый взгляд на старенькие настенные часы, где маленькая стрелка медленно приближается к одиннадцатичасовой отметке. Интересно, если я приду к Люкову к двенадцати, не будет ли это слишком рано? Хотя мне еще приготовить и убраться надо. Да и в магазин забежать – очень хочется для Ильи сюрприз сделать, пусть и не оригинальный в рождественский вечер, но все же. – Не выдумывай, Лиль, – поворачиваюсь к девушке. – Скажешь тоже! Такая же, как всегда.
– Не знаю, не знаю, – вздыхает соседка. – Сейчас убегаешь от нас не пойми куда, в Новый год домой сорвалась, никому ничего не сказав… Хорошо хоть перезвонить догадалась из своего Гордеевска, а то мы тут с Танькой обыскались тебя. Как думаешь, Жень? Можно снимать или еще подержать? – спрашивает девушка, показывая пальцем на забранные в бигуди короткие волосы. – Вдруг стану кудрявой, как овца? Объясняй потом парням, что это красота неземная, – засмеют ведь. Мало им блеющей Настьки, не способной в мужском обществе внятно связать двух слов, так еще и я, соответствующая образу, так сказать.
– Снимай! – разрешаю я. – Пусть только попробуют посмеяться, Лиль! Вы с Настей у нас красавицы. Только воском после пройдись по концам, а то распушатся, – советую девушке и оставив ее продолжать в кухне праздничную готовку, убегаю в комнату, чтобы наконец одеться в привычный серый свитер, джинсы, закрутить волосы на макушке в луковичку, натянуть шапку, шарф, и, прихватив сумку, вылететь в день неприметной девчонкой. Не способной вызвать к себе у парней, подобных Люкову, интерес.
Вот и хорошо! Пусть! В конце концов, мне об экзамене думать надо. И о приличной зачетке. А не о колючих глазах!
Домовой сидит на дереве у знакомого дома на набережной застывшим рыжим пятном, дожидаясь хозяина. Упакованная в коробку пластиковая елка с игрушками в одной руке и утка с фруктами в другой заметно оттягивают руки, но я, уже ступив на крыльцо подъезда, все равно возвращаюсь к зимнему клену и зову кота:
– Эй, Домовой, узнаешь? Пошли, что ли!
Поспешно отступаю в сторону, когда он послушно слетает с ветки и мышью прошмыгивает возле моих ног и мимо припаркованных у тротуара машин к подъезду, оглашая улицу тоскливым мяуканьем. Пересекаю аллейку, прижимая елку к груди, готовясь открыть кодовый ключ входной двери и вдруг испуганно вздрагиваю, среагировав на громкий хлопок дверцы незнакомого темного автомобиля, неожиданно раздавшийся возле меня. Прозвучавший так яростно, словно человек за тонированным стеклом еле сдержал злость, внезапно передумав выходить.
Не оборачиваясь, чтобы не стать участником чьей-то ссоры, я взбегаю на крыльцо и исчезаю в доме, желая поскорее очутиться в надежной квартире Люкова.
– Здравствуйте, – здороваюсь с выглянувшей мне навстречу из-за дверей своей квартиры Семеновной и несмело улыбаюсь женщине, раздумывая, что бы такого вежливого сказать на ее вопрошающе-недовольный взгляд, остановившийся на мне. – Это снова я.
– Вижу, что ты. Надо же, задержалась, кто бы мог подумать!
– Да, как видите, – качаю я головой, вставляя ключ в замочную скважину.
– И девок не водит. Совсем.
– Хм…
– И ключи, смотрю, у тебя хозяйские.
– Послушайте, как вас там – Семеновна, кажется…
– Иди домой, Мусик! Немедленно! – неожиданно взывает пожилая женщина к Домовому, в нетерпении пристроившемуся у моих ног, и даже высовывает на площадку ногу в растоптанном домашнем шлепанце. – Между прочим, дорогуша, это мой кот! – заявляет категорично, уткнув кулак в бок, но я ныряю с котом в квартиру, щелкаю замком и с радостью показываю закрытой двери язык:
– Му-усик… Фу! До чего же эта Яга Семеновна противная!
– Мя-яу! – обреченно подтверждает Домовой и нагло шлепает мокрыми лапами в сторону кухни, оставив меня глупо улыбаться тишине знакомого дома.
Здравствуй, мир Люкова, это я!
Раздевшись и накормив кота, я обхожу квартиру, дотрагиваясь до стен, и принимаюсь за уборку с готовкой, получая удовольствие уже от того, что просто нахожусь здесь. Чувствуя кожей ментальное присутствие парня и отметая мысли, что это, быть может, странно и неправильно – ощущать чужой дом своим.
Холодильник полон, как и обещал Илья. Да так плотно полон, что в нем, пожалуй, хватит продуктов накормить целую дюжину крепких парней! А прямо передо мной на нижней полке стоят большой и белоснежный, в шоколадной крошке торт и коробка дорогих швейцарских конфет.
– Ну надо же! – удивляюсь я такому размаху хозяйской щедрости. – А еще говорил, что никого не ждет.
На миг щемящая грусть, сродни ревности, забирается в сердце, но я решительно отметаю ее прочь глубоким вздохом: разве я вправе решать, что волен покупать Илья и кого ожидать в гости? Правильно, не вправе. Зато вправе, раз уж я здесь, привнести от себя в его дом немного чистоты и уюта. А может, даже праздничного настроения!
Моя мама – отменная хозяйка, и рождественскую утку в медово-горчичном пряном соусе с яблоками, орехами и листиками свежего тимьяна я готовлю по ее рецепту. Крошу салат, заготавливаю нарезку, сушу немного гренок из белого хлеба к утке… Тушу жаркое с мясом – а вдруг и правда гости? Перемываю и выкладываю в корзину фрукты… Собираю и ставлю в гостиной на комод небольшую елочку, украсив деревце яркими игрушками.
Я долго решаюсь и все же снимаю с балконной бельевой сушилки несколько чистых рубашек Люкова, глажу их и убираю в шкаф, – это привычно для меня и совсем не трудно, я привыкла быть старшей сестрой своим братьям. Протерев пыль, пылесошу пол… Поливаю цветы, незаметно для себя оставляя за спиной утекающее прочь время. Больше не резиновое, но все еще ленивое от того, что Ильи нет рядом.
Когда раздается звонок в дверь, к столу уже все готово, и я с колотящимся сердцем и улыбкой бегу в прихожую, не в силах справиться с переполняющей меня радостью ожидания встречи с хозяином квартиры. Без колебаний щелкаю замком, распахивая дверь нараспашку, вылетаю в проем птицей…. чтобы мгновение спустя застыть соляным столбом, наткнувшись на взгляд стальных глаз.
– Ну, здравствуй, моя девочка. Как ты тут без меня, не скучала?
Высокая, плотно сбитая коренастая фигура, широкие плечи, обтянутые черной кожей короткой куртки. На бычьей шее золотая цепь в мизинец толщиной, бритый череп с татуировкой ящера над виском. Серые с прищуром глаза под тяжелыми надбровными дугами… Изогнутые в злой усмешке тонкие губы…
Игорь. Мой неустанный преследователь и личный ужас. Нашел.
Он. Меня. Нашел.
– Ну что, парень? Чего молчишь, не ошиблась я? – вопрошает скрипучий голос Семеновны где-то в параллельной вселенной, пока я пытаюсь проглотить расширивший горло до немоты ком изумления, и мой кошмар отвечает:
– Не ошиблась, она. А теперь исчезла, старая, брысь! И не вздумай мне глазом отсвечивать. Насажу на спицу и одноглазой урою в землю, поняла?
Дверь соседской квартиры с шумом захлопывается, а я вздрагиваю, не то от хлопка, а не то от звука сухого голоса Игоря, от которого у меня стынет в жилах кровь и подгибаются колени. Полоснувшего слух, словно опасная бритва. Затененный сознанием, но не забытый, после всех этих месяцев тишины, он вновь раздается совсем рядом и бросает в пустоту площадки, в то время как его обладатель не сводит с меня взгляд:
– Филин, Рыба! – легкий кивок бритой головы. – Осмотрелись здесь, быстро! Мало ли что шалава из клуба сказала, я ей не доверяю.
– Сделаем, Грег. Да и на притон нариков позырить охота. По всему видно, что у пирсингованной с женишком твоей свои счеты есть. Сбежала, сука, не то бы я ей впорол…
Две юркие высокие фигуры протискиваются в проем по обе стороны от меня и исчезают в квартире, шумно гремят дверьми, пропадая в спальне, затем в кухне, где-то что-то хлопает, бьется стекло, а я так и стою, не в силах выйти из охватившего меня оцепенения. Не чувствуя собственного дыхания из-за пронзительного холода горячих пальцев, ласкающих кожу щеки.
– Женечка…
– Ни черта себе! Слышь, Грег? А они нехилое гнездышко себе обустроили! Твою мать! Мне бы так жить! Ты уверен, что твоя с нариком?.. Не похоже.
– Рыба! Ходь сюды! Какая жрачка, видал? Грег, это мы хорошо зашли, девчонка хозяйка, каких поискать. Черт, какие запахи! Пожрать бы, целый день на улице торчим. – Одна из фигур, приблизившись к Игорю, задевает мое плечо. – Никого, Грег. Зря ждали. Уверен, что ее хер появится сегодня?
– Вырвать бы тебе язык, Рыба. Ее хер – это я, правда, солнышко? – стальные глаза цепко удерживают мой взгляд. – Чего молчишь? Придумала историю с женишком, сбежала… А я спасать тебя приехал. Как услышал от Мишки, что с компанией плохой связалась, так места себе не находил. Нельзя тебе с плохой компанией, моя девочка, ты у меня птичка домашняя. Черт, Женька! – Игорь подступает ближе, хватая меня за плечи, а я ловлю глубокий вздох. – Зачем ты меня дразнишь? Я ведь мог не сдержаться.
– Уходи! – голос еще предает меня, но руки от ненавистного прикосновения оживают и упираются в мощную грудь. – Немедленно, слышишь! Убирайся! Я тебя ненавижу! Ненавижу! Только попробуй тронь меня! – испуганно выдыхаю, отступая под мужским натиском в глубь квартиры, и следом к стене. – И я… И я…
Я чувствую, как мой голос срывается, и в отчаянии закусываю губы, не желая, чтобы он видел, как они дрожат.
– Ну? Что ты, Женечка? – Игорь неумолимо приближается. – Что ты мне сделаешь, скажи? – Упирает ладони в стену по обе стороны от меня и смеется. Склонившись к лицу, скользит ненавистными губами по шее. – Ошибаешься, моя девочка, – ловит пальцами подбородок, заставляя взглянуть на него. – Ты мало что можешь сделать мне, а вот я могу сделать с тобой многое. И с твоим женишком тоже. Ты ведь знаешь: я слов на ветер не бросаю, а сейчас, к тому же, страшно зол на тебя. Черт, Женька! – руки парня вновь впиваются в меня, прижимая к мужскому телу. – Я так скучал! Говорил, что найду, что не отпущу! А ты… Шлюха! – рычит он и ворот свитера медленно рвется по шву под натиском еле сдерживаемого гнева. – Кто он?! Кто тот урод, с которым ты живешь?
– Ты не посмеешь… – задыхаюсь я от одной мысли о том, что кошмар моего прошлого коснется жизни Люкова. Нет, только не Илья!
– Лучше ответь. Если хочешь, чтобы он жил…
Вот они, цепи, вновь на мне, и я почти послушна. А ведь, считай, поверила, что спаслась.
– Никто. Просто вместе арендуем квартиру, вот и все.
– Шутишь, солнце? – Грег напрягается, и его сильные пальцы стальным обручем охватывают мое предплечье. – У тебя нет такого бабла. Даже вскладчину тебе не снять сортир в этой гребаной квартире! Так кто он?! И не ври мне, моя золотая, иначе я передумаю и накажу тебя. Сама понимаешь, как я обижен.
– Хорошо, ты прав. Я не живу здесь, а работаю. Уборщицей и поломойкой, – я пытаюсь скинуть с себя мужскую руку, но у меня не получается. – Этот парень просто дает мне уроки, и это все, что нас связывает. Пожалуйста, Игорь, уходи, он здесь ни при чем, и его дом тоже. Я прошу тебя!
– Все? – слишком ласково спрашивает Грег, и я чувствую, как его дыхание учащается, а пальцы пробираются под свитер, скользя вдоль талии по голой коже. – Только лишь уроки?
Он не верит мне, ни капли, и не собирается уходить. Господи, хоть бы Илья не вернулся сейчас. Сейчас, когда… когда Игорь, кажется, позволит себе все, а я не смогу его остановить.
– Да! Пусти меня, слышишь! – закипаю, бессильно сопротивляясь настойчивым рукам. – Он просто богатый ботаник! Знаешь таких? Прыщавый заучка-аспирант! Только попробуй тронуть его и я, клянусь, я…
– Да…
– Я убью себя! И ты никогда меня больше не увидишь!
Игорь на мгновение застывает, затем больно впивается губами в мой сжатый рот, надсадно целуя.
– Он успел кем-то стать для тебя, да? – отрывается, зло полоснув щетиной по щеке, чтобы, запрокинув голову, запустить пальцы в мои волосы. Не отрывая взгляда, вытаскивает из них шпильки, позволяя длинным прядям рассыпаться по плечам. – Да, моя девочка? Успел? Потому что мне не нравится, как ты это сказала. Рыба, Филин, пошли вон! – резко бросает за плечо, нашарив пальцами и расстегивая на мне застежку пояса брюк. Стягивая с меня свитер, роняя куда-то под ноги очки. Легко пресекая властным напором мои отчаянные попытки борьбы.
– С каких пор ты стал таким стеснительным, Грег? С другими девчонками ты очень даже… – мужской голос, отпустив смешок, тут же трусливо обрывается от рыка.
– Вон, я сказал!
Брюки ползут с бедер, спина упирается в стену, и вслед за свитером мой кошмар стягивает с меня футболку. Проводит ладонью вдоль позвоночника к трусикам, сминая ягодицу и тесно прижимая к себе.
– Ненавижу тебя! Не смей прикасаться ко мне, слышишь! Не смей!
– Чем он лучше, Женька, ответь? Лучше трахает тебя, чем я?.. Так ты не мучь, скажи, чего хочешь! Как тебя трахнуть так, чтобы ты застонала подо мной? Чертова сука! Чтобы осознала, что моя и никого больше!
Руки Грега становятся еще смелей и нетерпимее, губы безжалостней, и вот уже бюстгалтер летит прочь, а грудь сминается в жадных пальцах.
– Отпусти, сволочь… Больно! – не знаю, кажется, я плачу. Поклялась никогда перед ним… и вот опять.
– Не могу, Женька, так долго ждал. – Грубая мужская пряжка ремня касается оголенного живота. Пальцы пробираются между ног, бесстыдно вздергивая тело вверх. – И что в тебе такого, что я схожу с ума, как последний дурак? Раскрой секрет, моя девочка. Твой запах грешен и искусителен, а кожа так нежна, что не устоять… Я знал, что ты будешь моей, когда тебе исполнилось лишь двенадцать, и я впервые увидел тебя шагающей из школы. Так зачем сопротивляться неизбежному?
– Я не игрушка, Игорь, я человек. Меня нельзя пообещать, купить или продать. Нельзя просто взять! Я не хочу тебя! Не хочу! Когда же ты это поймешь!
Игорь смеется, но в его сиплых коротких выдохах мало веселости. Как и нежности в терзающих тело пальцах.
– Не хочешь меня, говоришь? А кого же ты тогда хочешь? – тонкие губы вновь у моего лица, а рука жестко ложится на скулы, сдавливая их. – Кто тебя возбуждает так, что ты сама готова расставить ноги? Готова встать на колени и заставить кончить одним касанием языка, впустив в свой рот?.. Кто? Твой пидор-танцор, ненаглядный Виталик, который предпочел проблемам со мной две сотни баксов, уйдя в тень? Или сегодняшний прыщавый женишок, что поскупился моей девочке даже на новые шмотки?.. Скажи, Женька, что ты позволяла ему, что так трясешься за его шкуру? Что этот жлоб делал тебе такого, чего не делал я?
Я знаю, что сейчас будет больно, – не от удара, нет, Игорь еще ни разу не ударил меня, – но от того, что в ненавистной близости он не станет жалеть мое тело. И все же бросаю ему в лицо, отчаянно отдирая мужские пальцы от своей кожи. Заставляя непослушные губы изогнуться в подобие улыбки.
– Всё! Я позволяла и делала ему всё, слышишь! Всё! И то, в чем отказала тебе!
Белье рвется на мне, как ветхий хлопок, опадая куда-то в спущенные к коленям джинсы, руки в мощном рывке задираются над головой. Пах Игоря напряжен и требовательно трется о живот, молния брюк скользит вниз…
– Сука! Ты специально заводишь меня, я знаю! Но ты напрасно думаешь, что я откажусь от тебя. Давай же, моя хорошая, как скажешь! Сейчас я готов сыграть по твоим правилам, но после ты ответишь за свои слова!
Он с силой наваливается на меня, прижимается задыхающимся ртом к шее, кусает кожу, и я зажмуриваю глаза, стискивая руки в кулаки, сдвигая ноги, готовая сопротивляться до последнего. Ожидая от Игоря новые витки гнева, но вместо них слышу вдруг до боли знакомый голос Ильи. Негромким приказом раздавшийся совсем рядом:
– Тихо. Не дергайся и отойди от нее.
Заставивший мир вокруг меня окончательно посереть и уйти из-под ног, рухнув громоздкой тушей в пропасть.
Люков! Вернулся! Сейчас, когда прошлое в лице Игоря настигло меня и незваным гостем вошло в его дом! Когда я привела его за собой, не представляя, какой опасности подвергаю хозяина. Сейчас, когда мой кошмар так зол, что едва ли услышит меня!
Момент собственного унижения отходит на задний план и кажется ничего не значащей ерундой в сравнении с пониманием, что теперь в силах Грега сделать мне по-настоящему больно. В силах сорвать ярость на том, кто не заслужил участи стать заложником нашего прошлого и ответчиком за сегодняшнее. Кто стал мне другом, а в сердце – во сто крат больше, чем друг.
Кто может пострадать по моей вине и кого Грег не пощадит.
Голос Люкова настолько холоден и обманчиво спокоен, что от его звука пространство вокруг нас троих схватывается льдом. И тут же раскалывается, исходит трещинами от мгновенно протянувшегося между мужчинами звенящего напряжения, опадая к ногам ледяным крошевом.
– Мне кажется, или ты намерился в моем доме безнаказанно трахнуть мою девушку?
Спина Грега напрягается, и он коротко оглядывается на парня, сужая взгляд стальных глаз. Закусив тонкие губы, разглядев вошедшего, медленно вскидывает бровь, поднимая и поглаживая пальцем мой подбородок.
– Твою девушку?.. Зая, ты сказала, он твой репетитор, ты солгала?
– Нет! – с отчаянием дергаю я головой, впиваясь пальцами в дутые плечи. – Пожалуйста, Игорь, – обхватываю щеку своего преследователя ладонью, удерживая на себе вспыхнувший тлеющим пеплом взгляд, – не тронь его. Он просто здесь живет. Он ни при чем, слышишь! Я сейчас соберу вещи, и мы уйдем! Уйдем, обещаю…