Гордая птичка Воробышек Логвин Янина
Я сглатываю подкатившийся к горлу ком. Подхожу к столу и тяжело опускаюсь на стул.
– Что потом, воробышек?
– А потом появился он – Игорь, и все изменилось. Навсегда. Точнее, он был раньше, – он жил со мной по соседству, и я много раз замечала его у своего дома, пока он с семьей не переехал в дорогой район. Когда мне было лет тринадцать, Игорь часто встречал и провожал меня похабными шуточками, задирал перед дворовыми девчонками, но он был старше, не распускал рук, и я никогда всерьез не воспринимала его. До тех пор, – воробышек поджимает губы и отворачивается к окну, – пока однажды не оказалась в его постели.
Я снова чувствую это проклятое чувство, когда невидимый кулак врезается в грудь, вышибая дух и начисто лишая дыхания, и почти рву на себе ворот свитера, освобождая горло.
– Это произошло просто. Гораздо проще, чем можно представить, – тихо признается птичка. – Мне было пятнадцать и Игорю легко удалось заманить меня в машину, поймав после урока танцев у дома культуры, сказав, что пропустивший занятие Виталик попал в страшную беду. – Она умолкает, опустив глаза. – Совсем как Яков. Видно, жизнь меня ничему не учит. Игорь что-то рассказывал о карточном долге, о серьезных людях, которым Виталик проиграл уйму денег, – уже тогда я замечала за Климовым страсть к игровым автоматам, поэтому легко поверила. О том, что если он не рассчитается с ними тем же вечером, утром его найдут мертвым в петле, потому как карточный долг – долг чести. Говорил, что мой партнер по танцам просил временно спрятать меня, а Игоря помочь через старшего брата Михаила решить дело с парнями.
Он оставил меня на даче на самые долгие в моей жизни два часа, а когда вернулся, сказал, что решил все вопросы. Что взял долг Виталика на себя, и, если я хочу, чтобы он простил все моему парню, то неплохо было бы отблагодарить его за дружескую помощь.
Все было непонятно и страшно, сегодня я плохо помню далее произошедшее. Только темную комнату, жадные губы Игоря и его руки… везде. И себя голую под ним.
Воробышек поднимает голову и смотрит на меня. Устало стаскивает с головы полотенце, позволяя влажным прядям волос упасть на плечи. Улыбается горько непослушными губами:
– А ты думал, что я… что никогда. А я вот, Илья, видишь как.
Теперь я смотрю на свои руки, отпуская взгляд птички. Не позволяя ей прочесть то, что сейчас пляшет в моих глазах – сожаление о собственной несдержанности и гнев на того, кто заплатил сегодня куда меньшую цену, чем задолжал девчонке. И кто еще расплатится, пожалев, что не сдох во время нашей первой встречи.
– Он был жесток с тобой?
– Нет, – отвечает птичка. – Он не был жесток в прямом смысле этого слова. Старался, чтоб мне понравилось, так он говорил. Позволял себе слишком много для первого раза и все ждал ответной реакции. Удовольствия и россыпи благодарности от вынужденного секса в пятнадцать-то лет!..
Воробышек вздыхает, встает и подходит к окну. Замирает спиной ко мне, опустив ладони на подоконник, разрешая мне вновь смотреть на нее. На удивительно гордую, стройную девчонку, откровенно рассказывающую мне в полумраке маленькой комнаты свою историю.
– Потом я долго плакала, просила Игоря оставить меня в покое, и он согласился. С условием отсрочки на несколько лет. Сказал, что давно любит меня, никогда не откажется, и что в будущем… намерен сделать своей женой. И убил напоследок признанием, что никакого карточного долга не было, а трус Виталик просто испугался и согласился «продать» ему меня за двести баксов. (Да, я забыла сказать, что Климов позвонил и попросил довериться Игорю, сказав, что ему нужна помощь.)
Сегодня я уже простила бывшего партнера. Виталику было пятнадцать, он был почти ребенком, что он мог противопоставить взрослому двадцатилетнему парню?.. Почти ничего. Но он мог хотя бы попытаться мне помочь. Хотя бы попытаться.
Так закончилась моя любовь. Наверно, я была слишком молода и глупа, но после я так никому и не рассказала о случившемся. Все боялась, что мама узнает и кинется меня защищать, а у Игоря влиятельная семья, связи, авторитет в городе. У мамы же, кроме меня, двое мальчишек и старенькая мать на плечах. Надеялась, что пройдет время, и он забудет меня. А танцы бросила навсегда.
– Не забыл? – тихо спрашиваю я, уже зная ответ, и воробышек так же тихо отвечает:
– Нет.
Она отворачивается от окна, обхватывая себя руками за плечи.
– Игорь известный плейбой. Время от времени я встречала его в городе с разными девушками, иногда он не стеснялся в их присутствии намекать о своем не угаснувшем интересе ко мне. Я не хотела верить. Прошел не один год, и все это время он не трогал меня, зачем бы я понадобилась ему вновь?!.. Сколько глупых девчонок, подобных мне, перебывало в его руках? Вряд ли он после щадил их чувства. Но я ошиблась. Не знаю, что двигало им, не хочу верить, что такая любовь возможна, я вообще мало что знаю о нем. Только то, что он мой прижизненный ужас.
В следующий раз он был вежлив и обходителен. Встретил меня возле университета в строгом костюме с цветами и пригласил в ресторан, сказав, что соскучился, что дал мне достаточно времени, чтобы повзрослеть и принять его. Что прошлая наша встреча была ошибкой, и он сожалеет, что был несдержан и напугал меня. Что теперь все будет по-другому. Что… – голос предает Воробышек, и она медленно, тяжело вздыхает, зарывшись рукой во влажные волосы, – Много чего говорил.
Конечно, я послала его к черту. Ответила отказом, сказав, что знать не хочу, кто он такой, и попросила никогда больше не беспокоить, потому что общение с ним для меня невозможно. Что он неприятен мне, и я не хочу вспоминать самый страшный эпизод своей жизни…
Он ушел легко. Оставив меня стоять с брошенными к ногам цветами и бледнеть под любопытными взглядами однокурсников. Ушел улыбаясь и не прощаясь, а вечером… А вечером мои братья не вернулись домой.
Они оказались заперты в магазине мобильной техники брата Игоря, пойманные охраной за кражей какого-то дорогого товара. Когда мы с мамой хватились мальчишек, полиция уже доставила их в участок и провела первичный допрос, наплевав на права несовершеннолетних, потому как дело обернулось еще одной нешуточной проблемой – тридцатью граммами порошка наркотического свойства, обнаруженного у братьев при задержании. Расфасованного в пакетики-чеки и предназначенного для распространения. По всей видимости, в школе, – так они сказали. И предупредили, что ответственность за сбыт наркотиков у нас наступает с четырнадцати лет.
Надо ли говорить, в каком мама оказалась отчаянии, – мне было больно на нее смотреть. В виновность мальчишек ни я, ни она не поверили ни на секунду: мы их воспитали, они взбалмошные, но честные ребята. Однако в предстоящей схватке с законом на их будущем и добром имени нашей семьи можно было поставить крест. В нашем небольшом городке слухи распространяются очень быстро.
Так быстро, что уже через час Игорь дозвонился до меня и предложил решить проблему, переведя суть ее решения в постельную плоскость. Так и сказал: не хотела по-хорошему, золотая моя, получай по-плохому, я всегда добиваюсь, чего хочу. Позволишь себя трахнуть – уже через полчаса, отсчитывая с этой самой минуты, твои братья будут дома в тепле и уюте, а дело замято. Будешь набивать цену – доберусь и до матери.
Мальчишки позже рассказывали, что охрана Михаила смеялась над ними всю дорогу, выпроваживая из участка и сопровождая домой. Обвинение в краже оказалось поспешным – брат Игоря забыл предупредить охрану, что великодушно подарил списанный планшет случайным мальчишкам, познакомившись с ними в Сети, а порошок был всего лишь сахарной пудрой, чьей-то нелепой шуткой-предупреждением. С приходом Михаила в участок все действительно разрешилось очень быстро.
– Ты согласилась… – выдыхаю я, встречаясь с птичкой глазами.
– Да, – отвечает воробышек. – Согласилась.
Она туже запахивает на груди и шее халат, словно желая укрыться за мягкой тканью от моего прямого взгляда. Проводит непослушной ладонью по бледной щеке, виску, склоняет голову, прячась за волосами…
– Согласие стоило мне трех дней пребывания в доме Игоря и представления друзьям и семье как его постоянной девушки. Которую можно брать столько раз, сколько захочешь. Без стеснения называть любимой, но напоминать о долге всякий раз, когда ее губы отказываются отвечать на ненавистные поцелуи, а тело сжимается и дрожит от отвращения к настырной смелости жадных пальцев. И ничего нельзя сделать, ничего! И ответить нечего на то, что холодная и бесчувственная. Что неблагодарная кукла.
Я хорошо запомнила эти пальцы, следы их прикосновений две недели сходили с моей груди и бедер, я так ненавидела их. Так хотела, чтобы они оставили меня в покое…
Все закончилось очередным новым платьем и шумной вечеринкой в незнакомой компании в каком-то модном клубе, на которой Игорь объявил меня своей невестой и предложил принять от него обручальное кольцо. Он выглядел таким уверенным, словно ему по силам было чувствовать счастье за нас двоих… Словно мой ответ вовсе и не интересовал его.
Воробышек смотрит на меня, и я говорю за нее:
– Ты не взяла.
– Нет. Я отказалась принять кольцо, честно ответив, что не питаю к нему ответных чувств. Что… что лучше умру, чем стану его женой. Что он может хотеть, но его желание никогда не исполнится. И что его смех в ответ на мои слова – совсем не его победа надо мной, а моя, потому что он для меня навсегда останется пустым местом.
Я знала, что Игорь не простит мне прилюдного унижения. Я еще никогда не видела его таким злым и желала только остаться целой после его рук. Он привез меня в свой дом и долго мучил, заставляя чувствовать кожей его разочарование и обиду, а потом сильно напился, закрывшись со мной в комнате и твердо пообещав доказать наутро, как я ошибалась.
Я сбежала ночью, отобрав у него ключ и незаметно покинув дом. Когда меня увидела мама, она долго плакала, прося прощения. Все время, пока помогала мне собирать вещи и провожала ранним утром на вокзал, отправляя к тетке, – и за это я еще больше ненавижу его.
Через две недели мама помогла мне переехать в этот город, воспользовавшись давним знакомством с Синицыным, перевестись в университет и начать новую жизнь. Вот, пожалуй, и все. Осталось только сказать, что у меня почти получилось.
– У тебя получилось, воробышек. Не почти, а получилось.
Она вновь садится на постель, сминая на коленях халат. В комнате холодно, она только что пришла из душа… Я вижу, как кожа на голых икрах девчонки покрывается мурашками.
– Илья? – птичка стыдливо касается взглядом моего лица.
– Да?
– Я… я так хотела, чтобы праздник для тебя стал настоящим. Домашним. Ты этого заслуживаешь. Чтобы твоим друзьям понравилось. Я не могла подумать, что сама… что из-за меня… Илья, пожалуйста, извини за все и… спасибо, что пришел.
Я молчу, наблюдая за девчонкой. Только сейчас обращаю внимание на доносящиеся из-за стен и двери звуки вечернего общежития, готовящегося достойно встретить рождественскую ночь. Обвожу взглядом полуосвещенную комнату, поднимаюсь со стула и твердо говорю:
– Одевайся, воробышек. Нам пора.
Птичка удивленно вскидывает голову и снова туже запахивается в халат.
– Куда? – спрашивает растерянно.
Я передергиваю плечами и честно отвечаю:
– Не знаю, воробышек, дорога покажет. Просто пойдем.
– Ты уверен? – задает она странный вопрос и хмурит брови, вглядываясь в мое лицо.
– Уверен, птичка. Оденься потеплее, ты совсем замерзла, и возьми с собой теплые носки. Я подожду за дверью.
– Нет! – она останавливает меня, стремительно поднимаясь с кровати. – Не уходи, – просит, делая ко мне шаг, но тут же поспешно отступает. – Не надо. Просто отвернись, этого будет достаточно.
Она не хочет оставаться одна, понимаю, но признаться в этом выше ее сил, и я уступаю. Я отворачиваюсь к двери и целую минуту разглядываю трещины в старой деревянной панели, соблюдая кодекс приличия, но девчонка манит меня к себе, как ночного мотылька фитилек, и я поворачиваю голову и нахожу ее отражение в потемневшем по краю овальном зеркале на стене…
Черт!
Птичка сняла халат, оставшись в черных трусиках-бикини, и ее стройная спина с перекинутыми на плечо волосами, тонкая талия и округлые бедра заставляют меня глубже вздохнуть и с досадой и болью за девчонку стиснуть зубы: я слишком сильно соскучился по ней, слишком сильно ждал встречи, чтобы сейчас заставить себя хоть на секунду отвести от нее взгляд. От моей птички, едва не угодившей в пасть к Ящеру.
Как же я тосковал по тебе, воробышек! Я бы проклял себя, если бы не успел.
Встреча с прошлым не прошла для девчонки бесследно: руки не послушны ей, а движения рассеянны. Она долго мучает застежку бюстгальтера, надевает джинсы, натягивает свитер… Включив фен, сушит волосы. Подойдя к шкафу и отворив длинную створку, долго смотрит на полку перед собой, пока наконец не достает две пары носков. Надев одну, вторую – шерстяную – растерянно держит в руках, прижав к груди, оглядывается на меня, видимо, не зная, что с ней делать.
Я отбираю у нее носки и помогаю надеть куртку. Спрашиваю после ее минутного замешательства:
– Где твоя шапка, воробышек? На улице холодно.
Птичка оглядывается на вешалку и неуверенно бормочет:
– Не знаю. Кажется, потеряла. Но это не страшно, – говорит, застегивая ворот и сжимая его в пальцах, – ведь есть капюшон… Правда, я не помню, куда положила твой шарф…
Мой шарф… Я не хочу, но улыбаюсь про себя мыслям девчонки: воробышек-воробышек, ты неисправима.
Она берет со стола и надевает очки, наклоняется застегнуть ботинки, но очки тут же падают к ее ногам, не удержавшись на лице. Птичка поднимает их – погнутые, с трещинкой на стекле, пытается согнуть поврежденную дужку непослушными пальцами… Вновь надевает и застывает у двери, остановив взгляд на своем отражении в зеркале над умывальником…
Чертов ублюдок! Я чувствую, как во мне напрягается каждая мышца.
Когда ее рука, поднявшись, касается оцарапанной щеки и вспухших обветренных губ, я обнимаю девчонку за плечи и решительно вывожу из комнаты, не дав ей шанса вновь уйти в себя.
– Пошли, птичка!
– Да…
В кинотеатре полно народу. Она сидит, уткнув нос в воротник своего пуховика, и, не мигая, смотрит перед собой на экран. Наверное, зря я выбрал комедию, воробышку совсем не смешно, впрочем, мне тоже. Но мы продолжаем молча смотреть фильм, в котором известный голливудский комик изображает важного профессора, в результате неудачного эксперимента над собой на глазах своей девушки и студентов-учеников демонстрирующего истовую влюбленность в молоденькую самку кенгуру, в результате чего все время получает от озадаченного животного передними лапами по морде.
Народ в зале покатывается от смеха, дружно жует попкорн, делится впечатлениями… После часа просмотра я встаю и говорю птичке:
– Пойдем, воробышек, – нахожу ее руку и увожу за собой из зала…
Мы в торгово-развлекательном центре Градова. В новогодние праздники центр украшен праздничной мишурой и полон праздношатающегося народа, я завожу девчонку в маленькое популярное кафе итальянской кухни, с трудом отыскав свободное место в людном зале, и спрашиваю, помогая ей раздеться и разместиться за угловым столиком.
– Что тебе заказать? Ты проголодалась? Пиццу? Что-то посерьезнее? Здесь хорошая кухня и быстрое обслуживание. Вот увидишь, нам не придется ждать.
– Спасибо, Илья, – отвечает птичка, складывая руки под столом на коленях, и чуть улыбаясь мягкими губами, такими яркими сейчас на ее лице. – Я ничего не хочу. Просто посижу, если ты не против.
– Еще как против, – я опускаюсь на стул напротив девчонки, взглядом останавливая подошедшего к нам официанта. – Так не пойдет, птичка. Если ты не будешь есть, я тоже не буду. А я с дороги и, черт возьми, голодный как волк! Еда в самолетах отвратная, но я бы и от нее сейчас не отказался, уже и не вспомню, когда последний раз ел. Так что, уходим?
– Но…
– Воробышек, не упрямься. Ты сама меня научила этому хитрому приему дружеского шантажа – помнишь, с шампанским? Теперь твоя очередь.
– Но я действительно не хочу, Илья, – волнуется птичка, и это ее волнение и наползающий на бледные скулы румянец уже дорогого стоят. – Я не смогу сейчас… Мне кажется, – она вздыхает, поправляет очки и смущенно оглядывается на официанта, – не смогу ничего съесть. Извини.
– Тогда, может, чай? – я не намерен легко сдаться на ее волю, вокруг приятная суета, мелькают официанты, тихо играет музыка – мне очень хочется, чтобы птичка расслабилась. – Ты любишь с мятой, я помню. Или лучше кофе? Я слышал, здесь отлично готовят капучино.
– Нет, лучше чай, если можно, – уступает она.
– Хорошо, – я беру со стола меню и делаю заказ.
Люков замечательно ест – не спеша, но и не затягивая с процессом, с ровным мужским аппетитом. Мне кажется, я бы могла смотреть на него вечно. Разламывает в красивых пальцах хлеб, ловит твердыми губами оливку, жестко смыкая рот…
– Воробышек, лазанья сегодня восхитительна, хочешь кусочек?
Колючий взгляд останавливается на моих губах, скользит по щеке и только после этого поднимается к глазам. А передо мной вдруг проносится видение, как этот самый взгляд скользил по моему голому телу.
– Э-э, нет, – я утыкаюсь носом в широкую креманку и вяло подхватываю ложкой десерт, справляясь с неожиданно нахлынувшей волной стыда. Злая щетина Игоря оставила на моих губах и щеках болезненные следы, словно прошлась по коже наждачной бумагой, наверняка парень заметил, как они горят. Если бы их можно было стереть, смыть с себя, я бы сняла кожу, но сделала это, а так… Я утыкаюсь носом в десерт, подношу ложку ко рту и повторяю это ленивое действие раза четыре, прежде чем меня настигает мысль:
– Илья, это же клубника, свежая!
– Да, фирменный десерт кафе. Со сливками и шоколадом. Должно быть, очень вкусная?
– Очень, – киваю я изумленно. – Но, ведь это дорого? – выдыхаю. – Я знаю!
– Не дороже денег, – отвечает Илья и отпивает кофе. – Чего замерла, птичка, хочешь угостить?
– А ты хочешь?.. То есть, угощайся, конечно! – я запоздало отодвигаю от себя креманку в порыве щедрости, но Люков останавливает меня, накрыв мою ладонь своей.
– Воробышек, я пошутил, – сжимает пальцы… и вдруг резко отпускает, почувствовав, как я напряглась от неожиданно-обжигающего прикосновения. – Ешь, это тебе.
Он достает деньги и вкладывает в счет заказа. Продолжает смотреть на меня все время, потягивая ароматный кофе, не замечая кокетливых девичьих смешков, долетающих со стороны соседних столиков, пока я расправляюсь с потрясающе вкусной клубникой.
– У тебя сливки на губах, вот здесь, – Илья касается уголка своих губ языком, и я синхронно за ним повторяю это движение. Копирую осторожную улыбку, мелькнувшую на лице парня.
– Пойдем дальше, Воробышек? – убедившись, что я закончила с ужином, Люков поднимает меня из-за стола и помогает одеться. Провожает к выходу, приобняв за плечи. – Уже поздно, а нам с тобой еще надо успеть кое-что купить, пока не закрылись магазины.
«Оптика» – читаю я название магазина, когда эскалатор поднимает нас с Люковым на второй этаж торгового центра его отца, и парень подводит меня к стеклянным дверям и освещенной витрине.
– Э-м… – начинаю мычать что-то нечленораздельное, но Илья уже уверенно распахивает передо мной двери и вводит в небольшой торговый зал.
– Здравствуйте! Хотите приобрести очки? Нужна консультация? – тут же бросается к нам навстречу из-за прилавка девушка-продавец и Люков одаривает ее скупой улыбкой.
– Да, хотим. Нужны очки минус четыре, в легкой овальной оправе, вот для этой девушки.
– А…
– Самые лучшие.
– Чудесно! – деловито восклицает продавец и профессиональным жестом приглашает меня пройти вместе с ней к прилавку. – Пожалуйста, пройдите сюда! Я покажу вам все самые новые модели оправ!
– Илья, не надо, – я не упрямлюсь, но чувство неловкости сковывает меня. Все же должен быть край доброте Люкова. И лучше бы мне этого края держаться и помнить о том, что жалость или сожаление не должны быть за чужой счет.
– Воробышек, я ведь не железный, – неожиданно серьезно отвечает парень, оказавшись от меня слишком близко.
– Т-то есть? – я поднимаю на него глаза, чувствуя, как меня окутывает тепло гибкой, широкоплечей фигуры и колючего взгляда. Теряясь от того, что в простых словах сердце посмело расслышать одно ему ведомое.
Люков протягивает руку и касается моего виска, осторожно снимая с лица очки. Складывает дужки, сжимая предмет в кулаке.
– Я не железный, воробышек, и не могу вот на это спокойно смотреть. На то, что уже трудно назвать очками. Давай просто выбросим их к черту и забудем!
Его близость странно действует на меня – умиротворяюще и вместе с тем обжигающе. Так, что нечем дышать, что слабеют ноги, но от пытки не отказаться.
– Ты запомнил, что у меня минус четыре, – тихо говорю я, забыв обо всем, кроме темных глаз, смотрящих в меня.
– Запомнил. У меня отличная память.
– И пришел в общежитие.
– Пришел, как обещал.
– Почему, Илья?
– Кхе-кхе! – прочищает горло девушка-продавец и шаблонной улыбкой вытряхивает меня из странного транса. Вежливо подхватив под локоток, провожает к стеллажу, а затем к зеркалу. Щебечет уверенно: – Прошу примерить вот эти модели, девушка!
Я все-таки упрямлюсь и подбираю очки средней цены, хотя они в пять раз дороже тех, что я всегда носила. Легкая металлическая оправа удобно садится на лицо, стекла подходят идеально, – я вновь обретаю нормальное зрение, и Люков без вопросов оплачивает стоимость покупки. Радует суетливую продавщицу щедрой купюрой за внимание.
– Спасибо, Илья! – я не успеваю опомниться, как мы уже оказываемся за пределами магазина, а рука Люкова вновь лежит на моем плече.
– Пустое, Воробышек.
Он вновь увлекает меня к эскалатору и заставляет подняться на третий этаж.
– Что это? – замираю я, съехав со ступеней на твердую поверхность, изумленно прикипая взглядом к широкому экрану подвешенного под потолком большого зала панорамного монитора, встретившего нас подвижной картинкой множества людей.
Руки Люкова отворачивают меня от монитора на сто восемьдесят градусов.
– Это ледяной каток, Воробышек. Ты когда-нибудь стояла на коньках?
– О-очень давно, в детстве. Когда мы жили в большом портовом городе. Послушай, Илья, – я задираю подбородок и недоверчиво смотрю на парня, – ты серьезно?
– Вполне, – уверенно отвечает он. – Пойдем, птичка, возьмем тебе коньки!
От удивления я не нахожусь с ответом. Молча следую за Люковым к номерным гардеробным шкафчикам и к стойке проката коньков, поглядывая искоса на людный каток, расцвеченный новогодними светодиодными гирляндами. Снимаю с себя куртку и называю работнику проката нужный размер обуви.
– Дайте на размер больше, – распоряжается Люков, – чтобы на теплые носки впору пришлись. А что-нибудь вроде утепленного жилета у вас есть? Нет? Жаль… Да, в первый раз. Отлично, пусть дороже, вот эти новые и возьмем! Сколько с меня?
– А ты? – робко заикаюсь я, опускаясь на скамейку и принимая из рук Ильи взятые напрокат коньки.
– А я, Воробышек, здесь постою, – с мягкой усмешкой отвечает парень. Наклонившись, отбирает и прячет в шкаф снятые мной ботинки.
Он никогда раньше не катался на коньках, понимаю я, но ни за что не признается. Парню, привыкшему твердо стоять на ногах, подобное признание может стоить, как минимум, хлесткого удара по самолюбию.
– Ты никогда не катался, да? – вырывается у меня. – Не знаю, смогла бы я тебя научить…
Но я ошибаюсь – Люков легко признается:
– Когда-нибудь, птичка, ты обязательно меня научишь. И стоять на коньках и многому другому. Но только в следующий раз. А сейчас давай помогу, не хватало еще ногу подвернуть. Мне кажется, это туже шнуровать надо.
У Ильи сильные руки и, присев передо мной на корточки, он без труда шнурует коньки и помогает подняться. Провожает к распахнутой в бортике дверце, пока я делаю несколько неуверенных шагов вперед…
– Черт! А может, Воробышек, ну его?.. Кажется, это была не самая лучшая идея.
– Нет! – возражаю я, с каждым новым шагом обретая в ногах все больше твердости, а в теле равновесия. – Это была замечательная идея, Илья! Кажется, мне хочется к ним! – бодро отвечаю и показываю подбородком на катающихся по ледовому полю людей. – Да, я уверена, что хочется!
Я вновь пошатываюсь, и губы Люкова тут же жестко смыкаются, обозначив натянувшиеся на скулах желваки.
– Бога ради, осторожней, птичка! – выдыхает он, но я, скользнув по его напряженному лицу благодарным взглядом, уже выхожу на каток и, держась за бортик, пробую первый скользящий шаг. Еще один. Какая-то парочка проносится мимо, обдав ветром, а вместе с ним и желанием почувствовать подобную скорость и полет, и я, ведомая этим овеявшим меня настроением, осторожно увязываюсь за ними.
Сколько же я не стояла на коньках? Девять лет? Или чуть меньше? Но правду говорят: если однажды освоил езду на велосипеде, ты никогда не забудешь добытого вместе с шишками и ссадинами умения. Навык держаться на льду возвращается ко мне, и я уже смелее пробую лед.
Первый круг позади, я отрываю руки от бортика и вполне сносно качусь вместе с другими отдыхающими вдоль ограждения. Через два круга еще уверенней опускаю коньки на лед и позволяю себе куда больший прежнего скользящий шаг.
– Оп-па! Тёма, гляди сюда! Какая симпатичная девушка, и без охраны! Это в такой-то вечер! Девушка, а девушка! А давайте познакомимся? Меня Виктор зовут, вот его Артем, а вас?.. Вы почему такая грустная? Неужели потому, что у вас до сих пор не было хорошей компании?!
Смелая рука того, кто Виктор, обхватывает мою талию, привлекает к себе… Парень, смеясь, несется по кругу, не замечая, что я настойчиво пытаюсь избавиться от чужих рук, удержаться на ногах и остановиться. Мне удается оттолкнуть его от себя, прижаться к ограждению и даже повернуться, чтобы достойно ответить наглецу,… но его уже держат крепкие руки Люкова, пригвоздив виском к дереву бортика.
– Дружка забрал и сдернулись, быстро! Чтобы через секунду не видел! Не то поговорим по-мужски.
– Черт! Парень, извини! Виноват! Не знал, что твоя девчонка… Эй! Сказал же – виноват! – незадачливый кавалер падает на колено и впивается пальцами в напряженное запястье Ильи. – Отпусти клешни, придурок, ты мне шею сломаешь!
Я останавливаюсь, готовая провалиться под лед от своей невезучести, не зная чего ожидать от неожиданной стычки незнакомых парней с Люковым, но Люков, как ни в чем не бывало, улыбается мне. Без труда удерживая возле себя парня, кивком головы предлагает продолжить прерванное занятие:
– Катайся, Воробышек. Ну, чего остановилась?
И я послушно отъезжаю и делаю медленный виток вдоль катка, стараясь усмирить зашедшееся в груди сердце. Оглядываюсь на высокую фигуру Ильи, уже в одиночестве стоящую у ограждения. На парня, невозмутимо сложившего руки на деревянный бортик, и провожаю его взглядом…
– Осторожно, девушка! Здесь вам не остановка общественного транспорта! Мы же могли сбить вас с ног! Эй, Наташка! Объезжай и догоняй! Элька, встретимся под елочкой!
– И-извините, – я шарахаюсь в сторону от промчавшейся мимо тройки студенток.
Лед все тверже подо мной, ноги устойчивее, музыка спокойнее, или это я смелее? Но на десятом круге я уже вполне в состоянии сделать приличный поворот и даже, увидев, как девчонки-студенточки, едва не сбившие меня с ног, машут своим друзьям, расположившимся за стойкой кафе-бара, ответить на пристальный взгляд Люкова коротким взмахом руки над головой и улыбкой: все же каток – это замечательно!..
Его нет! Не знаю, что случилось, но Люков больше не стоит у деревянного бортика, и я чувствую, как разочарование, а может, паника, тут же захлестывает меня, поднимается к горлу из образовавшейся в груди дыры холодной волной, бьет под вмиг ослабшие колени, унося почву из-под ног.
Я скольжу, теряюсь среди обгоняющей меня яркой толпы людей, тону, отчаянно верчу головой, пытаясь удержать равновесие и зацепиться взглядом за высокую спортивную фигуру самого красивого на свете парня, который в этот сложный вечер по неизвестной причине предпочел меня своим друзьям и подругам, и не нахожу…
– Эй! Птичка! – он улыбается, спрятав руки за спину, не зовет меня, скорее окликает, но я сама лечу к нему навстречу и впиваюсь дрогнувшими пальцами в дерево ограждения.
– Илья! А я думала, ты ушел!
Он удивляется, сильно. Не говорит ничего, но я замечаю его изменившееся настроение по потемневшему взгляду, обрисовавшимся скулам и вновь ставшими жесткими губам.
– Иди сюда, – говорит отрывисто, требуя подъехать к бортику вплотную. – И глаза закрой!
Я подъезжаю и закрываю, стараюсь, чтобы слезы отчаяния, едва не пролившиеся из глаз от страха, что я осталась одна, так и не появились в глазах. Закрываю и чувствую…
– Ой, Илья! Что это?
– Шапка! – руки вновь касаются меня и укутывают теплом шею. – И шарф. Тебе, Воробышек!
– З-зачем? Не надо…
– Надо, не спорь! Подарок, к празднику. Могу я сделать тебе подарок? Ты ведь подарила мне шарф? По-моему, – Люков отстраняется от меня и окидывает внимательным колючим взглядом, – тебе идет.
Я чувствую, что шапка и шарф мягкие и теплые, почти невесомые, но рассмотреть подарок удается только у раздевалки. Накинув мне на плечи куртку, Люков останавливается у широкого зеркала и поворачивает меня к нему лицом.
– Я думаю, ты красавица, птичка, – как-то тихо говорит, взяв сзади за плечи.
Он улыбается. Осторожно. А я смотрю на свое отражение – на невысокую девчонку в светло-голубой шапке с крупными белыми снежинками и белоснежным песцовым помпоном, с румяными щеками и покрасневшим носом, с кудряшками, упавшими на плечи, с царапинами на щеках, в очках, – перевожу взгляд на красивого парня, замершего за моей спиной, и выдыхаю, не в силах сдержать улыбки: шутник!
– Это точно! – поворачиваюсь к Люкову и ловлю его руки, а поймав, крепко прижимаю к себе. – Спасибо тебе, Илья! За все! Большое-большое!
Мне хочется еще много чего сказать ему, но разве так запросто подберешь слова? И я только смотрю на него, впитывая в себя немигающий взгляд темных глаз.
Нас прерывает негромкий телефонный звонок. Я неохотно отпускаю от себя горячие ладони Люкова и отступаю, а он, чертыхнувшись, поднимает трубку.
– Да, Кира… Хорошо… Пусть все уберут и оставят в квартире человека. Дайте мой номер телефона: если будут гости, пусть сразу звонят мне, никаких разговоров, я сам разберусь. От Большого Босса?.. Когда?.. У нашей общей знакомой Алисы Семеновны слишком длинный язык и слабые нервы, видно еще с того самого времени, когда она учила вас с Боссом в начальной школе. Да, Кира Юрьевна, я в курсе ваших «родственных» связей. Это не его дело, вы не должны ему ничего объяснять. И да, я знаю, что засранец, и что за окном праздничный вечер. И что вы самая лучшая. И все же, как насчет моей просьбы?.. Отлично, спасибо. Да, такой вариант вполне подойдет.
Мы выходим с Люковым на улицу, и я впервые замечаю, какая красивая нынче ночь, будто и не выбегала отсюда много раз, сломя голову, после вечерних смен. Витрины торгового центра ярко освещены, украшены праздничной символикой и подвижной рекламой. Перед входом в кинотеатр толпятся многочисленные группки молодых людей. Мы проходим мимо них к уличной парковке, и я невольно засматриваюсь на сонные зимние деревца, опутанные разноцветными огоньками гирлянд, точно сверкающей сказочной паутиной…
– Саня! Женя! Мы здесь!
Мужской окрик раздается где-то сбоку, и адресован совсем не мне, но я все равно сбиваюсь с шага, позволив краскам вечера вмиг потускнеть от проступившего перед глазами образа Игоря.
– Все нормально, Воробышек?
– Да, Илья, – я пробую вернуть на лицо беспечность. – Все хорошо. Наверно, мне просто пора домой.
– Да, птичка, тебе точно не мешает отдохнуть.
Уже довольно поздно, я отняла у Люкова слишком много личного времени и сил, он распахивает передо мной дверь своей белоснежной «Ауди», предлагает забраться внутрь, и я замечаю вслух, дождавшись, пока он окажется рядом и заведет двигатель:
– Тебе тоже, Илья. Тоже не мешает отдохнуть, ведь ты с дороги.
– Не мешает, – просто соглашается он.
В машине тепло и уютно, рядом со мной самый надежный водитель, и я, вновь ощутив опускающееся на плечи спокойствие, легко отвлекаюсь на замелькавшие за стеклом автомобиля дорожные фонари, заснеженные улицы и теплые окна домов. Таращусь в окно не знаю сколько времени, пока наконец не замечаю, что мы давно оставили позади мое общежитие, дом Люкова и едем, взвивая колесами дорожную поземку, по загородной трассе.
– Люков, у тебя сегодня был сложный день, ты вовсе не должен со мной возиться. Ты мне ничего не должен, слышишь?
– Поздно, Воробышек, – бросает он в ответ одними губами. – Уже слишком поздно. – Тверже обхватывает пальцами руль и коротко оглядывается на меня. – Не бойся, мы просто переночуем в тихом и спокойном месте. В частной гостинице – ведь это не страшно? Не стоит тебе сегодня возвращаться в общежитие.
– Нет, конечно. Просто…
– Просто не думай о нем, хорошо?
– Я и не думала.
– Вот и отлично.
– Я думала о тебе. О том, что ты не был дома несколько дней, и вот из-за меня снова уезжаешь в ночь. И я не боюсь, Илья, ты же знаешь.
– Да, знаю. Я помню, Воробышек.
«…Ответь, птичка, я хочу знать. Воробышек? Только честно.
– Я не знаю. Просто чувствую себя спокойно возле тебя, вот и все.
– Возле меня? Вопрос был о моей машине.
– Илья, перестань…»
Он смотрит перед собой на дорогу, а я смотрю на его прямой профиль, скрытый сейчас тенью ночного сумрака, и совсем не хочу отводить глаз. Он помнит мои слова-признание, оброненные в такой же поздний вечер, но сегодня это почему-то уже не смущает меня. Я смотрю и не могу поверить, что он рядом. Что, если бы он не вернулся сегодня, если бы я никогда не встретила этого невероятного парня в огромном городе, длинный день закончился бы для меня дорогой в Гордеевск в компании Игоря и беспросветным завтра.
«Белый Терем» оказывается не просто гостиницей, а двухэтажным частным домом отдыха – небольшим и уютным, со сторожкой у ворот и высокой бревенчатой оградой, за которой в этот праздничный вечер слышится людской гомон, и где машинами занята практически вся парковка.
Время позднее, но в «Тереме», похоже, в эту рождественскую ночь никто не собирается спать, и, когда мы с Люковым, оставив машину, направляемся по заснеженной аллейке к освещенному крыльцу здания, в макушку Илье неожиданно прилетает снежок. Едва он останавливается и оборачивается, о плечо разбивается еще один.
– Эй! Что за… Черт!
Мальчишки. Трое. Лет десяти. Спрятались за ближайшим, навернутым дворником сугробом, и пока их родители отвлеклись на дружеские посиделки в зимней беседке в компании шашлыка и музыки, устроили припозднившимся гостям Дома отдыха настоящий прицельный обстрел.
Это выходит само собой, мне столько раз доставалось от младших братьев, что, когда снежок задевает помпон, сбивает шапку набок и ссыпается в капюшон, я стремительно приседаю и загребаю ладонями снег. Дернув оторопевшего Илью за рукав куртки, кричу, вскакивая и посылая некрепкий снежок за сугроб.
– Это не черт, Люков! Это война! По снежным троллям – пли!
Илья легко попадает в мальчишку, в отличие от меня. Ссыпает снежок за шиворот еще одного, не вовремя показавшегося из засады, вызвав у последнего взрыв восторженного негодования, но я тоже не стою без дела и стойко держу оборону нашего маленького отряда.
– Сдавайтесь, гоблины! Вы окружены! Мы вас победим! – кричит самый маленький мальчуган и с довольным хрюком запускает в нас пару метких снежков, ныряя за сугроб.
– Кто?! – Люков изумленно вскидывает брови, отряхивая грудь от снега. – Гоблины?!
Я смеюсь и поправляю шапку:
– Кажется, Илья, нас с тобой только что причислили к отряду нелюдей.
Я знаю, он намеренно закрывает меня собой и позволяет мальцам «расстрелять» его.