Гордая птичка Воробышек Логвин Янина

Голос мамы доносится до меня, словно из-под ватного одеяла. В ушах шумит и, если бы не мамины руки, подхватившие под спину, я бы, кажется, не удержалась на ногах.

– Какой ужас! Женечка, доченька, это что, все правда? – щеку овевает родной голос, но я сейчас едва ли способна реагировать на него, так меня поразили слова, сказанные отцом Ильи. – Вот то, что этот… этот Роман Сергеевич сказал о своем сыне? Правда?!.. Это ведь он, да? Тот парень, с которым… Он что, связан с криминалом?

– Мать, ты чего? Не нагнетай! Мы же говорили тебе, что кент, с которым Женька жила, – классный! Знаешь, как он отделал Грега – в лепешку! Мудака еле отскребли от стены, говорят, урод даже обоссался от страха, еще и дружкам нехило перепало на запасных. Думаешь, сдался бы ему Ящер, если бы не наша Женька?..

– И не жадный он! Сразу было видно, что у них серьезно! Вон, как сеструха у него дома хозяйничала – как у себя, а вы с бабкой заныли в один голос: «мать-одиночка, мать-одиночка! Залетела! Кар-кар! Как теперь одна воспитывать буде…» Ай, ма, ты что?! С ума сошла?! Больно же!

Затрещина, доставшая брата, в повиснувшей тишине выходит такой неожиданно-громкой, что даже меня приводит в чувство. Ванька с Данькой, притихшие и поникшие под сердитым взглядом нашей мамы… А они-то откуда здесь взялись?!.. Неужели Роман Сергеевич для надежности всю мою семью из Гордеевска привез?

– А ну, трепло-пехота, марш отсюда в дом, живо! И чтоб не высовывались мне, – нашли момент вылезти! Это же надо, воспитала обалдуев на свою голову! Вы еще по местному радио новость растрещите! Не видите, что ли, и так соседи на заборе висят! Ну, чего встали? Сдулись с ветром и чтоб духу мне…

– Э-э, Валюша, ты бы полегче с мальчишками.

Лицо мамы горит смущением и гневом, рука упирается в висок, а серый взгляд привычно сверлит нашкодивших братьев. Она с досадой поджимает губы, запахивает на груди распахнувшийся было плащ, и в этот момент я в который раз жалею ее, ведь ей одной приходится воспитывать таких, в сущности, уже взрослых сыновей.

– Рома, помолчи! – резче, чем можно ожидать от нее, отвечает мама. – Лучше дай ремень! Веришь, сил моих больше нет на этих дуралеев смотреть! Когда же они уже вырастут и поумнеют, наконец!.. Ох, что это? – она неожиданно вздрагивает и теряет всю грозность взгляда, когда Градов осторожно разворачивает ее за плечо к себе, протягивая навстречу руку.

– Ремень, как ты просила.

– Ремень? – в голос мамы вкрадывается какое-то странное удивление. Она поднимает на мужчину глаза и недоверчиво склоняет голову, словно по-новому оценивая его, пока я взглядом прошу мальчишек все же уйти в дом тетушки. – А с тебя штаны не спадут? – замечает с нервным смешком. – Как-то много потрясений, знаешь ли, для одного дня. Еще одно, связанное с тобой, точно будет перебором. – Она неуверенно оглядывается, смиряя тон. – Мог бы и у водителя взять, все равно человек за рулем сидит.

– Не мог, – разводит руками Градов, показывая взглядом, что брюки все еще на нем. – Это мне на тебя впечатление произвести надо, а не водителю. И потом, Валюша, у меня ремень куда крепче, можешь проверить: из кожи аллигатора. Для воспитательных целей самое оно. А вот про потрясение – это ты верно заметила. – Теперь он смотрит на меня. – До сих пор в себя прийти не могу. Неужели то, что я услышал от мальчишек – правда?

– Рома, – голос мамы вдруг становится слишком усталым и вместе с тем настороженным, вмиг растеряв всю возможную заинтересованность мужчиной, – только попробуй моей дочери что-то сказать по этому поводу нехорошее, слышишь? Трижды подумай над словами. Она не виновата, а я тебя предупредила!

Эти двое ведут странную перебранку, не отрывая друг от друга глаз, и мне внезапно становится неловко и стыдно за то, что я стала невольной причиной этого разговора и заставила стольких людей нервничать. Что заставила отца Ильи в поисках меня мчаться за тридевять земель от родного города, обыскав Гордеевск. Что заставила маму, в который уже раз, переживать очередное беспокойство за дочь, как будто ей мальчишек мало!

– Мам, не нужно, все хорошо. Роман Сергеевич имеет право знать. – Она обнимает меня и закрывает собой, но я мягко отстраняю ее. – Я уже приняла решение, и мне не важно, одобрит его кто-то или нет.

– Женя, девочка моя, скажи, что я не ослышался и все понял верно? Вы что, с Ильей ждете ребенка?

Я смотрю на Большого Босса, на то, как он странно замер в ожидании ответа, впившись рукой в лацкан черного строгого пальто, и выше поднимаю подбородок.

– Не ослышались, – говорю, глядя в лицо мужчине. – Хотя не совсем так. Я жду ребенка, Илье об этом ничего не известно.

– Не важно! – вдруг отмахивается Большой Босс. Шагнув ко мне, крепко обнимает, прижимая к себе, целует в макушку и громко командует водителю: – Едем, Юра! Борис, в машину! Прямо в аэропорт! Женя?.. – Мужчина с надеждой заглядывает в мое лицо. – Я знаю, что не могу просить тебя, а тем более настаивать, и все же… Он мой сын, понимаешь?

Понимаю ли я? Да я, кажется, умру, если не увижу Илью. Даже если его отец ошибся в его чувствах ко мне, я должна убедиться, что он жив!

– Конечно, Роман Сергеевич. Я еду с вами! Если нужен паспорт, он у меня с собой!

– Решим на месте! Спасибо тебе, девочка. А теперь живо прощайся с родней и забирайся ко мне в машину вместе с…

– Значит, так! – мама решительно вклинивается между нами, преграждая мужчине путь. – Не знаю, кто ты у нас такой, – строго говорит, упираясь в Градова взглядом, – но я ее одну не пущу! Слышишь? Тем более в таком состоянии и черт знает куда! Мало ли, что она согласна – это другая страна!

– …с мамой!.. Валюша, радость моя, – руки Градова осторожно опускаются на женские плечи, – ну как ты могла подумать, что я оставлю тебя без внимания, тем более сейчас, когда оказалось, что нас столько связывает. Конечно, ты едешь с нами!

– Ро… Роман Сергеевич, немедленно прекратите эти свои вольности! – маме удается выскользнуть из рук Босса и оттеснить меня на шаг. – Пусть без отчества, но я для вас – Валентина!

– А мне казалось, Валюша, мы перешли на «ты».

– Это вышло случайно. И не совсем уместно. И вообще…

Я беру маму под руку и внезапно ловлю себя на мысли, что ей очень идет смущение. Особенно сейчас, когда она отчаянно старается спрятать его за хмурым взглядом и серьезно поджатыми, как у надменной девчонки, губами.

– Вообще не уместно или только сейчас? – с пониманием подмигивает мне мужчина и тут же отдает распоряжение: – Борис, подключай ребят сразу за Гордеевском, пусть везут нас в аэропорт. И попроси Киру в срочном порядке оформить на женщин все необходимые документы и решить вопрос с таможней по поводу нашего груза.

– Да, Валюша, прошу вот сюда вместе с Женечкой… Умница! Ну, успокоилась? Хорошо. Ты мне так и не ответила на вопрос: сейчас не уместно или вообще?..

– Что? – кажется, напор Большого Босса совершенно огорошил маму. Она садится, послушная его руке, в огромный салон черного джипа и позволяет мужчине поправить на своих стройных коленях полу распахнувшегося плаща.

– Кто у нас строгий? Друг или есть муж?

– Нет. Мужа нет.

– Правда?.. – вскидывает бровь Градов, властным жестом руки отдавая команду мужчине (видимо, охраннику) покинуть салон автомобиля и перебраться в соседнюю машину, освободив для него место рядом с водителем. – Нет, я знал, конечно, но хотел убедиться сам.

– Да, – как-то тихо и с опаской отвечает мама.

– Ну, и чего так грустно, Валюш?.. – Градов садится в джип и дает команду трогаться с места. – Не расстраивайся, – пристегиваясь, оборачивается за плечо, поправляя на груди строгий ворот пальто, – это же все временно.

– Что значит – временно? – настораживается мама, с ходом машины подавшись вперед, а я вдруг понимаю, что все-таки мне не кажется, и отец Ильи беззастенчиво заигрывает с ней.

– Потому что в скором времени будешь!

Из-за метеоусловий перелет в Астану затянулся, и мы приземляемся в аэропорту на час позже означенного в расписании времени прилета. С Боссом десять человек охраны, нас провожают к кортежу из шести машин во главе с белым «Мерседесом», в который усаживаются сам Роман Сергеевич и два охранника…

– Девочки, лучше бы вам не ехать со мной. Чужой город, не дай Бог, что случится…

…и везут через всю столицу в неизвестном направлении.

Астана неимоверно красива – высока, современна, многолюдна, расцвечена огнями, но все мои мысли заняты лишь Ильей и тем, что с ним, и где он сейчас находится. Я равнодушно смотрю в окно на мелькающий за ним городской пейзаж, на широкую серую ленту дороги, в то время как маму, похоже, наше путешествие все больше повергает в шок.

– Женька, куда мы с тобой попали, а? Это же почти на другом конце света! – тихонько восклицает она, робко скосив взгляд на водителя-казаха, и плотнее придвигается ко мне. Я тут же склоняю голову на ее плечо и беру маму за руку.

– Мамочка, прости меня! Прости! – шепчу, глядя, как мы все дальше уезжаем за границу города. Баюкаю в ладони, глажу ее пальцы, пытаясь успокоить, пока машина, наконец, не останавливается возле ворот очень богатого с виду белокаменного особняка, обнесенного белым «кружевным» забором.

– Пожалуйста, – вежливо кивает водитель на дверь, – вы можете выйти.

– Ну, спасибо!

Мама решительно вытаскивает меня за руку из автомобиля, но тут же растерянно замирает при виде большого скопления мужчин, выстроившихся полукругом у входа в дом. Встретивших наше появление любопытными взглядами.

– Валентина! Евгения! Пройдите к Роману Сергеевичу, – знакомый «шкаф» Борис провожает нас к Боссу и прячет в тени его охраны.

– Ну что ты, Валюша, взъерошилась? – словно почувствовав охватившее маму беспокойство, говорит Градов и, отвернувшись от помощников, обнимает ее за плечи. – Ты не смотри, что здесь людно – так надо. Никто вас с Женечкой не тронет, вы же со мной.

– Ох, Рома… – только и выдыхает мама, зябко кутаясь в старенький плащ. Народ вокруг собрался серьезный, напряжение так и витает в воздухе, и она даже не возражает, когда Босс, расстегнув пальто, по-хозяйски притягивает ее к себе сильной рукой, стараясь укрыть от гуляющего холодного ветра.

– Потерпи, Валюша. Сейчас поприветствуем хозяина и зайдем в дом.

– Роман Сергеевич, неужели Илья здесь? – я тут же спешу спросить, чувствуя, как сердце выпрыгивает из груди в немедленной потребности заставить тело куда-то бежать, но Градов отрицательно качает головой.

– Нет, Женя, Ильи здесь нет. Зато есть тот, кто точно может нам помочь. А вот и он, – уточняет, когда невысокий мужчина в бархатной тюбетейке и темном парчовом бешмете, наброшенном поверх строгого костюма, выходит из дверей дома и, оглядевшись, направляется к нам, взмахом ладони приказывая многочисленной охране оставаться на месте.

У мужчины худощавая фигура, осторожная походка и острый взгляд черных глаз. Он цепко впивается ими в Градова, пока неспешно спускается с парадных ступеней крыльца, минует мраморную аллею и останавливается напротив Большого Босса, усмехаясь в короткую бороду уголками тонких губ. Его не старое еще лицо испещрено морщинами, тело под одеждой не отличается крепостью, но блуждающая на губах усмешка даже мне не дает усомниться в том, что перед нами под маской хозяина дома застыл хищник в человеческом обличье.

Он еще раз окидывает взглядом отца Ильи и замечает:

– Мне нравится эта старая как мир привычка беречь у груди своих женщин. Она достойна поступка бая.

Перевес сил не в нашу пользу, охрана Градова заметно напрягается, поглядывая по сторонам, но сам Босс ничем не выдает беспокойства, и я уговариваю себя не нервничать понапрасну, глядя, как уверенно лежит его рука на родном для меня плече.

– Да, – ничуть не смущается он наличию мамы под своим боком. – Не радует вас нынче весна теплом. Шалит. В такую погоду в самый раз гостя в дом приглашать, за стол усаживать, а не держать на холодном ветру.

– Так это смотря какого гостя и смотря за какой стол, – находится с ответом незнакомец, хитро сощурив глаз на прозвучавший упрек. – Иной-то гость, прикинувшись овцой, и у хозяина не постесняется баранью ногу стащить.

– А ты не корми гостя пустыми разговорами, глядишь, и не оголодает. Иной человек и в простой надежде на помощь к теплому порогу прибиться рад.

Черноглазый по-птичьи склоняет голову к плечу, задумчиво оглаживая ладонью жесткую бороду.

– Твоя правда, – согласно кивает и к нашему с мамой облегчению протягивает Градову руку для приветствия. – Пустой разговор – что еда без соли. Ну, здравствуй, Роман!

И Босс тепло отвечает:

– Здравствуй, Матвей!

– Как долетели?

– Спасибо, хорошо. Как видишь – целы и невредимы, и все твоими молитвами. Если и в просьбе моей не откажешь, видит Бог, сполна отплачу за доброту твою.

Мужчины долго не разжимают рукопожатие, изучая друг друга взглядами, а я, позабыв обо всем, жду, когда же кто-нибудь из них заговорит об Илье.

– Удивил ты меня, Роман, и сын твой удивил: так обвести Байгали вокруг пальца! – прогнав с лица улыбку, наконец произносит Матвей, и я вся обращаюсь в слух. – И ведь, паршивец, не заикнулся о тебе ни разу!

– М-да, нечем мне перед тобой похвастаться. По всем статьям я виноват. Так что скажешь, Байгали?.. Поможешь? Или на свои силы рассчитывать?

– Не дома ты, Большой Босс, чтобы в одиночку в незнакомом лесу рукава закатывать да сучья рубить. Боюсь, не справишься. Шаман – сошка мелкая против тебя, ну так и ты не на своей земле стоишь. А в чужой степи да на чужой тропе не то, что заяц – матерый волк в капкан угодить может!

– Так как, Байгали?

– Помогу. Все же сыну твоему я не просто друг, а отец названный. И не смотри так ревниво! Знай я раньше, чей он сын – жилы бы из тебя вытянул, что такого парня едва не загубил! Я ведь его в преемники хотел. В зятья. Дочь у меня подросла – Гулька. Красавица! Глаз на него положила, но разве ее за то винить можно?..

Я так и застываю с заполошенно бьющимся сердцем, а мужчина договаривает:

– Такой джигит, эх… Цена мне – линялый тымак[3], если не помогу!

Он улыбается хмуро поджавшему губы Боссу и показывает широким жестом на дверь.

– Прошу в дом, гости дорогие! Женщин к столу – обогреться с дороги, а нам бы с тобой, Роман, с глазу на глаз поговорить не мешает, раз уж свидеться выпал случай. Ни к чему ребят напрягать, вон как встопорщились молодцы!

– Поговорим, Матвей, – соглашается Босс и дает отмашку обступившей нас охране отойти к машинам. – Идем в дом, Валюша, вы с Женечкой совсем замерзли, – мягко подталкивает под спину маму, на которой, кажется, и лица нет – настолько происходящее этим днем все еще ошеломляет ее.

У Босса очень теплый тон и внимательный взгляд, он ведет нас к дому, приобняв за плечи, показывая всем свое расположение, но даже я сбиваюсь с шага, когда черноглазый Матвей, поднявшись по ступеням крыльца и собственноручно распахнув перед нами массивные входные двери, вдруг обращается к маме, приглашая переступить порог:

– Госпожа Градова?

– Черта с два! – она спотыкается и говорит это очень быстро и тихо, схватившись рукой за ворот плаща, но все равно сказанное ею звучит невежливо, и мама, глядя, как удивленно замер у дверей хозяин, тут же пытается исправить ситуацию:

– Госпожа Воробышек! То есть, не госпожа, – теряется, покраснев, как помидор. – Просто Воробышек.

Теперь озадачен мужчина, хитрая улыбка покинула лицо, но его рука все так же поднята в приглашающем жесте, и мама, буркнув извинения, скрывается внутри дома, оставив за Боссом право легко отмахнуться на ее слова и пожать плечами:

– Не обращай внимания, Матвей. Это у нас игры такие – брачные. В птички! – И снова поймав маму за плечо, когда хозяин отвлекается на своих людей: – Поверь мне, Валюша, это Восток. Лучше, если тебя здесь будут воспринимать, как мою женщину. Да и мне спокойнее, пока вы тут без меня с Женечкой…

– Чт-то?

– Ну, не упрямься. Давай помогу снять плащ. И чего разнервничалась, спрашивается?

– Сумасшествие какое-то… – как-то потерянно отвечает мама, послушно отдаваясь рукам Босса. – Рома, – поднимает к мужчине все еще смущенное лицо, – кажется, я не одета для такого дома. Я ведь с работы.

– Не бери в голову, Валентина, это мне переживать нужно, не тебе. Скажут люди, что я жадный, – поясняет на ее удивленный взгляд, – а я не жадный, правда, Валь! Вот совсем! Дай только сил с нашими детьми разобраться. Так что выше голову и чувствуй себя королевой, – тебе по положению положено!

Я тоже раздеваюсь, едва ли замечая богатое убранство дома, выдержанное в светло-золотых тонах. Сбрасываю с головы капюшон, поправляю волосы…

– Рад тебя видеть в своем доме, Кунсулу! Так вот ты какая… – оказывается рядом Матвей, но я не сразу понимаю, что слова мужчины обращены ко мне, поэтому ответная улыбка получается откровенно натянутой.

– Роман Сергеевич! – обращаюсь к Градову, пользуясь тем, что он сам провожает нас с мамой в парадную столовую, прежде чем уединиться с хозяином в его кабинете. – Я так боюсь, что будет поздно, и Илья пострадает! Что же мы тянем? Ведь это, – обвожу рукой вокруг, – совсем не важно!

Но он возражает мне, разрешив беспокойству проявиться в голосе:

– Ты ошибаешься, Женя. Здесь свои обычаи, и это нельзя не учесть. Гостеприимность хозяина многое говорит о его расположении и желании помочь. К тому же, мы должны набраться терпения – Байгали нужно время созвать своих людей. Бои начнутся с приходом ночи, а мы, к сожалению, до сих пор так и не выяснили место проведения турнира…

У меня покалывает щеки и грудь, подводит живот, ноги совсем непослушны, но в доме неожиданно людно, и Босс, притянув меня к себе за плечи, с отеческой заботой просит держаться ради Ильи и мамы.

– Пожалуйста, девочка. Если с тобой что-то случится, я никогда себе не прощу, что привез тебя сюда. Но ты – моя последняя надежда!

Мне почти все равно, что он может оказаться неправ в своих ожиданиях относительно чувств своего сына ко мне. Главное сейчас – найти Илью, и я заставляю себя улыбнуться мужчине, возвращая ему и себе уверенность.

– Все хорошо, Роман Сергеевич. Не беспокойтесь, конечно, мы с мамой подождем вас.

У Байгали красавица жена и не менее красивая дочь. Они встречают нас довольно прохладно, как встречают незнакомых, невзначай навязанных для общения людей. Беседу за столом в отсутствие хозяина и его главного гостя поддерживают трое из присутствующих женщин – то ли сестры, а то ли тетушки Матвея, – к счастью, не требуя от нас особого внимания, не вовлекая в разговор, позволяя нам с мамой молча цедить горячий чай с молоком и довольствоваться, несмотря на полный угощений стол, лишь кусками сыра и вкусной лепешки.

Разговор ведется вокруг Анаргуль – дочери Матвея, – ее успехов в учебе, красоты, нарядов и прочих атрибутов юной любимицы. Женщины без устали восхваляют девчонку, сулят ей выгодное замужество, упоминают о тайной симпатии, а она не спускает с меня цепких глаз. Когда я, в очередной раз поймав на себе чуть раскосый высокомерный взгляд, не без раздражения поправляю очки, она, взметнув косами, привстав над столом и под громкий тетушкин «Ох!» поймав крепкой рукой мое запястье, требовательно говорит, показывая взглядом на тонкий золотой браслет.

– Откуда это у тебя?

И я, сама того не ожидая, отвечаю вдруг холодно и почти зло:

– Руку убери. Не то откушу.

Эта девочка – Анаргуль – обласкана вниманием, с ней нельзя говорить подобным тоном, и она совершенно по-детски теряется, повернувшись к матери.

– Мама! – громко восклицает и разом сникает. А я встаю из-за стола, больше не в силах выносить эту компанию незнакомых мне людей и слушать неинтересный разговор, наверняка переступая черту допустимого приличия.

– Гуля, сядь!

– Спасибо за чудесный ужин! Извините нас, Зарина, но мы с дочерью, пожалуй, выйдем подышать свежим воздухом. Это все перелет виноват, смена климата и перепады давления! – моя мама тоже знает, когда вмешаться, и я с облегчением и благодарностью ловлю ее руку. Не глядя на поджавшую губы Анаргуль, плюхнувшуюся под материнский окрик на стул, в свою очередь благодарю хозяйку:

– Спасибо вам за гостеприимство, и правда, все было очень вкусно.

Когда час спустя хозяин с Боссом находят нас с мамой в теплой беседке за домом, Байгали без стеснения говорит:

– Не обращай внимания на мою Анаргуль, Кунсулу. Понравился ей Илья – видный джигит, дрогнуло девичье сердце. А тут я еще масла в огонь подлил, рассказав о невесте. А подарок от всей души, не сомневайся! Горсти золота парень отмел, а на часиках этих остановился. Как увидел, так и загорелся взгляд! Да я и сам вижу, что не прогадали мы с подарком.

– О невесте? – я чувствую, как мой голос внезапно предает меня, а к сердцу подкрадывается холод. – У Ильи… есть невеста?

– Шутница ты, дочка, однако, – коротко смеется Матвей. – Есть! Как две капли воды похожи вы с ней! Сам не ожидал, что мальчишка так скоро определится. В последнюю нашу встречу Гульку свою за него сватал, – буду честен, с радостью бы отдал, – а он так старика удивил. Отказал, надо же! Самому Байгали отказал, слышишь, Роман! Не увидишь меня, говорит, если будешь с родством в душу лезть, и все тут! И фотографию любимой Кунсулу под нос, чтобы пасть свою волчью, значит, зря не разевал.

– Ф-фотографию? Мою? – я так удивлена, что и не знаю, что сказать. Кусаю губы, не представляя, откуда у Ильи мог оказаться мой снимок.

– А ты чего стесняешься, Женя? – поднимает густую бровь Большой Босс. – Ведь в новогоднюю ночь признались еще!

– Как в новогоднюю? – теперь очередь удивляться маме. – Женя?

– Это было недоразумение… Я обронила случайно, когда встретила Михаила, а Илья не стал говорить.

– Случайно – поутру двумя ногами в один сапог влезть, Кунсулу, – вновь называет меня непонятным словом Матвей. – А джигита случайно женить – плевком солнце достать, так же невозможно. То, что у тебя на руке – свадебный подарок моего названого сына своей невесте. Его выбор и его решение. Не случайное, уж поверь старому Байгали. А вот то, что сегодня с Ильей происходит, даже недоразумением не назовешь. Почему так, мне понять сложно.

Я не знаю, что и думать. Если мужчина прав, и отец Ильи не ошибся… Почему не сказал? Почему не нашел? Ведь смог бы, если захотел…

Понимание настигает меня ударом молнии. Огорошивает похлеще ушата ледяной воды. Бросает из воды в полымя, вновь побуждая сорваться с места и бежать, нестись в опустившуюся на город ночь сломя голову. Ведь я чувствовала, каким нежным он был со мной, знала в душе, что не мог он быть таким с другими! Должна была понять, когда пришел! Когда после Игоря не отвернулся! Когда так целовал, что от счастья заходилась криком душа!

Почему же мы промолчали оба?!

– Потому что пообещал, – говорю я потерянно вслух. – Я попросила, а он пообещал, что никто и никогда не заставит меня любить его против моей воли.

– Четыре боя, Люк. Четыре боя с лучшими бойцами моих друзей и, если ты выстоишь, как заявляешь… Если продержишься на ногах первые три, до встречи с моим новым бойцом – Сагитом, – я заплачу тебе с общака вдвое больше твоей прошлой доли. А если не устоишь…

– Если я не сдохну, Айдар, ты заплатишь мне половину. В противном случае – моя доля достанется тебе.

Руки Шамана мерно катают в пальцах черные бусины чёток, пока узкий взгляд сверлит мое лицо.

– А ты стал дерзок, мальчишка. И без гаранта. Я бы на твоем месте, пастушок, попридержал норов. Не думай, что на собак Байгали не найдется пары голодных волков, а на расплодившееся стадо – нового пастуха. Жаден к богатствам степи отец твой названый стал, а ты с него дурной пример берешь. Заносишься. Нехорошо.

– Я беру свое, Айдар. Если ты опустил мое в свой карман – не сетуй на чужую жадность, с себя спрашивай. Матвей в любом случае, как гарант, получит с моей доли часть денег, здесь мы с тобой прежде ударим по рукам. Не советую играть на «сыновних» чувствах. Я доброту старика помню, а сам обид не забываю.

– Я выставлю против тебя сразу Сагита и Алима, не побоишься? Баи сегодня собрались серьезные, а ты, пастушок, дерзишь не в меру. Проучить бы тебя не мешало, а нам интерес поднять. Так как?

Я поднимаю глаза на замерших за плечом Шамана Алима и нового, незнакомого мне бойца – крупного парня лет тридцати, в ответ на мой взгляд набычившего широкие плечи и нервно заигравшего на скулах желваками.

– Этот бой будет стоить тебе, Шаман, и твоим баям общака.

– Если выживешь.

– Если выживу.

Айдар долго смотрит на меня, откинувшись в кресле. Отложив четки на стол, оглаживает толстыми пальцами бороду, щуря глаза, покусывая губы. Я – желанная добыча, сумма за каждый бой со мной заявлена немалая (в этот раз я сам выдвигаю условия и не намерен щадить ни себя, ни чужие кошельки) и все равно среди желающих испытать своих бойцов Шаман самолично отобрал лучших. При любом исходе боев он как организатор получит половину, но за озвученное им желание придется платить и ему самому…

Он долго думает, пока я отпускаю насмешку в широкое, искаженное сомнением лицо: да, это вызов нам обоим, но если уж ты решил испытать чужое мужество, найди смелость проявить свое. Шаман слишком любит деньги, чтобы все потерять и, все же, я не сомневаюсь, что бай согласится: слово брошено, дело за личной неприязнью и несведенными счетами. А мне сейчас все равно.

– Хорошо, Люк. Если ты не сдохнешь, ты заберешь все. Но для тебя бой с Алимом и Сагитом из четырех будет последним. Каким бы ты ни пришел к нему, хоть ползком на коленях, я все равно вздерну тебя на ноги и отдам своим джигитам. Не думай, щенок, что ты увернешься после того, как мы с тобой при свидетелях ударим по рукам. Я сегодня намерен поставить на своих ребят большие деньги и увидеть результат. И я бы сейчас не скалился на твоем месте. Возможно, именно мое слово и моя рука будут последними, в чьей воле окажется твоя жизнь.

Он нервничает, вновь в бороде покусывая губы. За мою смерть, случись таковая в бою, ему придется дорого заплатить, – Байгали спросит за названого сына. Но Шаман готов рискнуть, заручившись моим словом и согласием, данным приглашенным баям. Слишком манят его риск и азарт. Слишком сильно желание ослабить власть Матвея. Слишком много в предстоящей схватке личного между нами тремя.

– Не переживай, Айдар. Я буду очень стараться проиграть, но твоим ребятам придется попотеть. Я не отдам свою жизнь дешево. А насчет щенка… – Я встаю с кресла и приближаюсь к Шаману на шаг. Нависаю над сидящим баем, заставляя его охрану вцепиться мне в руки. Давая повод возненавидеть меня еще больше. Заводя себя, давая себе то, что мне сейчас так нужно, – ярость. Полностью включаясь в игру. – Это был последний раз, когда ты обманулся на мой счет, Шаман. Ты только что признал за мной право ставить тебе условия и оскаливать клыки. В следующий раз они располосуют тебе горло. Не вынуждай меня закончить наш спор прямо сейчас.

Ярко освещенный бойцовский круг. Напряженное дыхание соперника на расстоянии вытянутой руки, сдержанное волнение разгоряченной толпы на периферии зрения и такой знакомый звук глухих хлопков и ударов. И боль, что не приносит облегчения…

Она все еще недостаточно сильна для того, чтобы разломать тело на куски и, наконец, освободить меня. Ну же! Я не отпускаю ее, позволяя взрезать меня. Я хочу этой чертовой боли, чтобы забыться! Чтобы тело ныло и болело так же, как душа! Но Бог Удачи сегодня играет в странные игры, и тело снова предает меня, раз за разом окунаясь в приступы холодной стремительной ярости, не позволяя тому, что сушит меня изнутри, усмирить его.

Твою мать! Я заканчиваю второй бой в надежде, что третий соперник окажется куда проворнее валяющейся у ног бессознательной туши, вскидываю руку и скалю Шаману все еще целые зубы:

– Второй за мной, волчара!

Минуты ожидания тянутся так медленно, что, кажется, наступившая ночь давно слилась с вечностью, стерев воспоминания о прошлом дне. Лицо Романа Сергеевича в косом луче уличного фонаря отдает пепельной серостью, губы так плотно сжаты, что видна лишь темная линия, разрезавшая рот, и я понимаю, что ему сейчас ничуть не легче, чем мне.

– Ну что, Матвей? – Байгали стремительно распахивает дверь беседки, и мы с Боссом дружно подаемся навстречу показавшемуся мужчине. – Есть что-нибудь об Илье?

– Хвала Аллаху! Нашли, Роман! – хозяин дома взметает руки к небу. – Он в двух часах езды от Астаны, на территории завода младшего Касым-бая! Ребята Давида будут там с минуты на минуту, Рахмана и Мусы – подтянутся минут через двадцать. Пока пройдут бои новичков, пока примут первые ставки, должны успеть.

– Что наша охрана?

– Прикроет тыл. Ничего не поделаешь, придется действовать чужими руками, иначе потеряем время.

– Так доверяешь?

Матвей застывает на месте, хищно кусает губы и вдруг коротко щурит на Босса черные глаза, цепляясь пальцами, как крючьями за жесткую бороду:

– Вот и проверим верность отары пастуху. Если что – загрызу паршивых шакалов! А теперь в дорогу!

За домом Байгали разбитый на аллеи и парадные зоны сад, с беседками и фонтанами, за садом – небольшая вертолетная площадка. Когда мы с мамой и мужчинами выходим на нее, пилот, сидящий за штурвалом стальной машины, уже привел вертолет в рабочий режим, и теперь машет нам и хозяину из кабины рукой в приветственном жесте.

– Женя, как ты себя чувствуешь? – с опаской спрашивает Большой Босс, глядя, как решительно я семеню за ним. Его брови хмурятся, он останавливается и берет меня за плечи. – Не много ли для тебя на сегодня полетов, девочка?.. – Спрашивает с тревогой в голосе, склонив ко мне голову. – Мне важно было, чтобы сын узнал, что ты рядом, но, думаю, будет ошибкой взять тебя с собой. Кто знает, чем обернется наша встреча с местными баями, да и Матвей подтвердит Илье, что ты прилетела. Оставайся-ка ты здесь.

Очень убедительно и по-отечески. Я верю, что Большой Босс сейчас искренен, как никогда, только вот я не намерена уступать ему, пусть не надеется. Я выдавливаю из себя подобие улыбки и даже вполне уверенно задираю подбородок.

– Я чувствую себя отлично, Роман Сергеевич, во всяком случае физически. Не беспокойтесь на мой счет. Раз уж я здесь, я полечу с вами дальше. Я и так слишком долгое время была в стороне, хватит.

– Валюша! – Босс поворачивается к маме, лицо которой от переживаний за сегодняшний день растеряло все краски и отдает сейчас бледностью. – Извини дурака за дочь! Клянусь, с головы Жени не упадет и волосинки! А вот тебе, думаю, лучше остаться в доме Матвея. Хоть отдохнешь по-человечески, все же сегодня я вел себя с тобой совершенно по-свински!

Я знаю, когда с мамой спорить бесполезно, а потому молчу – Роману Сергеевичу придется самому узнать характер понравившейся ему женщины. Лопасти вертолета усиливают вращение, и мама придерживает у виска взметнувшиеся под порывом ветра длинные пряди волос.

– Шутишь? – хмуро смотрит на Градова фирменным серым взглядом «А ну быстро признавайтесь, шалопаи, что еще натворили в школе?», давая понять, насколько несвоевременно сейчас его предложение увести меня с ее родительских глаз. – Давай, Рома, я сама буду решать, что и как для меня лучше! – только и говорит, упрямо направляясь к Байгали, ожидающему нас у ступенек в кабину вертолета.

Для мамы, как и для меня, полет на вертолете сродни экзотике: у нас обеих захватывает дух, закрываются глаза, и подводит животы от быстрого взлета. Мы обе молчим, хотя в какой-то момент, когда вертолет, набрав высоту, делает в развороте крен, я почти уверена, что мама отпускает вслух редкое, но сильное ругательство.

Все развивается словно события какого-то боевика – зрелищно и стремительно. Вертолет пересекает расцвеченный огнями ночной город, разрезает молчаливое небо над спящими полями и лентами дорог, и аккуратно приземляется на площадке незнакомого особняка. Суетливые люди тут же обступают нас, осыпают Байгали и Босса заискивающими улыбками и рукопожатиями и провожают к выстроенному на изготовку кортежу машин, что уже через пару минут срывается с места на бешеной скорости, доставляя нас к ряду заводских зданий, окруженных по периметру высоким бетонным забором.

В этот ночной час здесь неожиданно многолюдно и странно молчаливо. Едва мы выходим из машины, как от одной из групп отделяется мужчина лет тридцати пяти и торопливым шагом устремляется навстречу Матвею.

– Клянусь, Матвей, я ничего не знал! – только и успевает сказать, прежде чем лишается голоса и останавливается, напоровшись на черный взгляд.

– Я говорил тебе, Касым, когда ты был еще зеленым щенком и побирался по миру, уважать расклады баев и чтить слово старших?

– Говорил, Матвей.

– Говорил, что всякая божья тварь помнит добро и только шакал теряет память?

– Говорил.

– Так с каких же пор, Касым, ты не хозяин своей памяти? С каких пор начал водить дружбу с Шаманом за моей спиной?.. Или ты думал, старому пастуху не уследить за молодым стадом, а черной козе не под силу вспороть блудливой овце брюхо?!.. Помнится, твой отец подобных мыслей не допускал, – праведный был бай.

– Матвей…

– Для тебя, щенок – Байгали!

На мужчину жалко смотреть, его обступают человек двадцать и замирают в послушном ожидании слов Матвея.

– Прости, Байгали!

Он понуро оглядывается и, кажется, в искреннем сожалении намеревается преклонить колени.

– Ладно-ладно, сынок, не время сейчас! – Рука Матвея неожиданно мягко ложится на шею растерянного мужчины. – Будет тебе! Скотина – и та спотыкается, а ты человек, мог ошибиться. После поговорим. Где Айдар?

– Внутри.

– О нас знает?

– Нет. Клянусь, Байгали, нет! – поспешно отвечает Касым на пристальный взгляд Матвея, облегченно разворачивая плечи. – Давид бы меня раньше тебя достал!

– Молодец, Давид, – довольно кивает мужчина и отвешивает барский поклон в толпу. – Да будет полон дом твой детьми и богатством, а дастархан – живой беседой и вкусной едой! Веди, Касым, – коротко командует повинившемуся баю, шагая сквозь строй расступившихся перед ним мужчин, – да джигитам своим накажи быть начеку: пришло время решить вопрос с Шаманом.

Босс не намерен брать нас с мамой с собой, я это чувствую, а потому согласно киваю на предложение отца Ильи подождать в машине, пока он будет решать вопросы с Матвеем, и послушно сажусь в салон. Ни к чему ему еще додуматься запереть нас. Но как только его высокая фигура скрывается из виду, я целую маму в щеку и выскальзываю на улицу, оставив за дверью «Мерседеса» ее возмущенный вскрик.

– Пожалуйста, мамочка, ты только не волнуйся! Я быстро! Посмотрю и вернусь!

Освещенный тусклыми фонарями заводской двор, несколько десятков дорогих авто с редкими скучающими водителями внутри и паренек-охранник на входе, примерно моих лет, оставленный на посту, видимо, старшими товарищами, озаботившимися прибытием таких важных персон, как Байгали и Большой Босс. Все довольно страшно и неуютно, но беспокойство за Люкова сильнее меня, и я бегом пересекаю широкий двор и уверенно проскальзываю сквозь мальчишку, огорошив последнего новостью, что перед ним ни много ни мало – названная дочь самого Байгали! Отметив про себя его присмиревший взгляд, как привычную реакцию на присутствие на подобных мероприятиях женщин. Спускаюсь по ступеням, распахиваю тяжелую массивную дверь и застываю на входе в большой ангар, в середине которого, вокруг ярко освещенного круга колышется затаившая дыхание толпа людей…

Я вижу его сразу, и непослушные ноги тут же едва не предают меня.

Мой невозможный Люков! На ринге! Один против двоих бойцов! Я никогда не присутствовала на подобных боях, но мне не нужно быть специалистом, чтобы оценить несправедливую расстановку сил и всю серьезность развернувшегося передо мной действия. Я так давно не видела его – кажется, целую вечность! – и сейчас прикипаю к Илье жадным взглядом, толкая вперед, словно налитое свинцом, непослушное тело. Не мое, чужое. Такое же нереальное и эфемерное, как вставшая перед глазами картина неравной драки.

Он остриг свои светлые волосы и стал, кажется, еще сильнее. Свободные серые штаны туго перетянуты на гибкой талии темным поясом-кушаком, на широких плечах и спине следы от множества ударов…

– Это его четвертый бой… Четвертый бой! Господи, – убито вздыхает рядом знакомый голос. – Что же я наделал! Будь я вечно проклят, но только пусть мой сын останется цел! И жив! – сипло добавляет, когда Илья жестко встречает плечом нацеленный в него удар и пропускает еще один – скользящий удар ногой в бедро от второго соперника.

Мы встречаемся с Градовым в этом незнакомом зале как два случайно притянутых друг к другу родных человека, связанные общей бедой. Случайно находим плечами друг друга, и я забываю, что ослушалась его, а он – что оставил меня в машине.

– Илья сошел с ума… – потерянно шепчу, впиваясь пальцами в руку Босса. – Пожалуйста, Роман Сергеевич, нужно немедленно прекратить это!

– Я не могу остановить бой, Женя, это дело чести всех сторон. Мне не простят этого здешние баи, поставившие на бой деньги, – но мне плевать на них! Мне не простит вмешательства сам Илья. Слишком поздно я принял сына в свою жизнь, чтобы полагаться на его доверие.

– Но как же так… – изумляюсь я, холодея сердцем. – Его ведь могут покалечить!

– Он дал согласие на бой, Женя. Сам. Нам остается только надеяться, что Илья не решил свести счеты с жизнью, в противном случае он должен справиться.

Удар, еще удар, и я вновь выпадаю в нереальность, в которой два крепких парня, сотканные из одних только мускулов и кожи, пытаются загнать Люкова в угол.

– Что он делает? Что делает?! Они же пробуют его, а он почти не сопротивляется? Все! Я не могу на это смотреть, я прерываю бой и к чертовой матери всех!

– Нельзя, Роман, – до меня, как сквозь вату, доносится уверенный голос Матвея, раздавшийся вдруг за нашими спинами. – Слово джигита закон! Ты лучше посмотри на него. На его лицо. Он же играется с ними, сучий волчонок! Вот как сейчас! – замечает мужчина, когда Илья, стремительно развернув корпус, ударом ноги отбрасывает одного соперника на мат, а другого достает в голову сжатой в кулак рукой, снова оказавшись в боевой стойке в центре круга. – У него едва задета бровь и подбородок – и это все. Все, Роман! Играет, я твоего щенка знаю!

Не знаю, что видит Матвей, думаю, Босс тоже сейчас едва ли солидарен с ним. Мы вновь застываем накренившимися вперед статуями, со вскинутыми к груди руками и забываем о дыхании, когда две темные фигуры обступают Илью, успешно нанося ему боковые удары.

Он отступает в сторону и вдруг спотыкается, припав на колено, только чудом избежав прямого попадания летящей ступни в голову.

– Илья! – я больше не могу молчать и так сильно кричу, что гул, стоящий в ангаре, враз смолкает, дав моему звенящему голосу прорезать на миг образовавшуюся тишину. – Пожалуйста, миленький! – я не знаю, что сказать и просто реву. Расталкиваю руками чьи-то спины, плечи, пробираясь к тому, без кого жизнь просто закончится для меня. – Я так тебя люблю, слышишь! Очень-очень! Пожалуйста, не дай им себя убить!

Он не смотрит на меня, он не видит меня, но что-то в нем неуловимо меняется. Больше он не играет. Он просто быстро и четко расправляется с теми, кто почти загнал его в угол.

Вот теперь я вижу бой – страшный, стремительный и тихий. Тот бой, которого, должно быть, ждут от него все здесь присутствующие, – настолько тесно сужается кольцо вокруг бойцов, и затихает в предвкушении близкой и невероятной то ли победы, а то ли расправы зал.

Люков – словно отточенный смертельный клинок – летящий и безжалостный. Каждое его движение почти неуловимо глазу, тело налито стремительной силой, и я ловлю себя на мысли, что обычный человек не может быть таким совершенным воином. Не может вот так враз оставить одного соперника лежать бездыханным на полу, а уже через мгновение занести руку над другим для последнего в этой изначально неравной схватке удара.

– Илья, стой! – я срываюсь с места, сбрасываю с себя чужие руки и вылетаю в круг, не слыша за спиной изумленный окрик Босса. Просто не желая его слышать!

– Осторожно, Женя! Что ты делаешь?! Его опасно трогать в таком состоянии!

Он стоит над поверженным противником, припав на одно колено, и целится сжатой в кулак рукой в разбитое в кровь лицо. Я вижу его холодный профиль, лишенный каких бы то ни было эмоций, кроме решимости, подбегаю к Илье, падаю на колени и обнимаю под каменной грудью, крепко прижимаясь щекой к твердой спине.

– Люков, не смей! Не смей, слышишь!

Его тело так сильно натянуто, что почти ощутимо звенит под моими руками. Под упругой кожей перекатывается шальная сила, отзываясь в мышцах стальной дрожью. Я чувствую, что в этот миг Илье по плечу сокрушить мир. Разнести в пыль, не оставить камня на камне, пусть даже и разбившись о мир самому. Но я не хочу, чтобы он погиб, я так его люблю, и я делаю то, что могу и на что способна. Я приникаю щекой, губами, лбом к его спине и глажу, глажу грудь, плечи, шею… Шепчу, задыхаясь от отчаяния, наплевав на прямые взгляды стольких людей:

– Илья, миленький, не надо! Оставь его, пожалуйста! Вернись ко мне! Вернись…

Я чувствую, как сталь отпускает его. Не уходит совсем, но уступает моему голосу и рукам, скрываясь до поры в сильном теле. Возвращая окаменевшим было мышцам жизнь. Слова даются ему с какой-то внутренней болью, словно горло давно иссохло и разучилось говорить, и оттого только сильнее проникают в сердце.