Гордая птичка Воробышек Логвин Янина

© Логвин Янина, текст

© ООО «Издательство АСТ»

* * *

Роман посвящается моим дорогим читателям!

Самым лучшим и самым верным!

Эта история для Вас!

– Евгения Воробей, если не ошибаюсь? – глаза немолодой, слегка полноватой женщины отрываются от цветного чертежа неизвестного мне двигателя, пришпиленного магнитом к доске, и вспыхивают интересом, когда я, набегавшись по этажам второго учебного корпуса в поисках нужного кабинета, наконец, отворяю дверь и замираю на пороге широкой солнечной аудитории. С удивлением обводя взглядом неожиданно многолюдное помещение.

– Вы та самая новенькая, что в нынешнем году перевелась к нам из Н-ского университета в группу ТМ-П-1-1? – спрашивает она приятным низким голосом, и в ожидании ответа чуть склоняет к плечу каштановую в перманентных завитушках голову. – Специальность «Теоретическая механика и приборостроение», третий курс?

– Да, – киваю я, – та самая.

Я делаю неуверенный шаг вперед, собираясь с духом:

– Только я не Воробей, а Воробышек. Евгения Воробышек. И с этого года буду обучаться на вашем факультете.

Я говорю, обвожу скользящим взглядом аудиторию и закусываю губу в ожидании неизменных смешков, сопровождающих мою «птичью» фамилию всю сознательную жизнь.

Ну да, смешная она у меня, что тут скажешь. Уж какая досталась от отца-моряка – старшего мичмана Александра Воробышка. Знаю, звучит так грозно, что уржаться можно. Тем более что папка-то мой был ростом под метр девяносто, голубоглазый красавец-брюнет. Размах гордых крыльев ого-го! – не в пример фамилии! А я вся в мать: сероглазая рыжеватая блондинка, метр шестьдесят два с закрученным на макушке хвостом. Воробышек и есть!

Аудитория странно молчит и взирает на меня с немым интересом, и лишь когда я расслабляюсь и выдыхаю, откуда-то сверху долетает: «Эй, смотрите-ка, а птичка-то симпатичная! И как ее в наше воронье гнездо занесло? Воробышек, иди к нам! Залетная, привет!»

Я отворачиваюсь, поправляю на носу очки и смотрю на преподавателя. Держу спину прямо, подняв подбородок.

– Что случилось, студентка Воробышек? – спрашивает женщина строго, но без раздражения. Скорее пытливо. – Если не ошибаюсь, от общежития до учебного корпуса за последние тридцать лет расстояние не изменилось, по-прежнему две автобусные остановки. Пожалуйста, назовите причину вашего десятиминутного опоздания…

«Общежитие. Автобус. Остановка. Я спрыгиваю с подножки, с трудом извлекаю следом затертую между чужими бедрами сумку и бегу по парковой аллейке в сторону университета. Красный «Вольво» влетает на парковку перед учебным корпусом так внезапно, что я только в последний момент замечаю его. Автомобиль визжит тормозами, клюет носом, чихает и останавливается в том месте, где я стояла всего мгновение назад. Окно со стороны водителя ползет вниз, и я замечаю за тонированным стеклом голову бритого наголо парня с татуировкой над виском и яркую черноволосую девицу в солнцезащитных очках. Она змеей перегибается через водителя, откидывает на лоб очки и глядит на меня так зло, словно видит перед собой объект пожизненной ненависти.

– Эй! Смотри куда прешь, коза очкастая! Жить надоело? – орет высоким голосом. – Я тебе говорю, немощь ходячая! Если надоело, вали в свою драную общагу и соверши выброс тела из окна многоэтажки! Нехер под тачку оглобли кривые совать! Поняла?

Она тычет мне «Фак», кривит полные губы и вдруг бросает кому-то поверх моей головы:

– Так ее! Ну же, Люк! Дави! Проведи этой тупой девочке экзекуцию с задней позиции. Лиши ее, наконец, девственности, не то она сегодня напросится, клянусь!

Позади раздается шелест шин, затихающий рокот, и черный с огненными разводами мотоцикл едва не бодает меня в ягодицу. Точнее, это я так стремительно отскакиваю от таранящего меня алого автомобиля, что едва не налетаю на паркующуюся на стоянку спортивную «Хонду».

Я вскрикиваю от неожиданности и отпрыгиваю в сторону. Прижимаюсь спиной к двери какой-то серебристой иномарки, нечаянным прикосновением активировав сигнализацию. Резкий высокий звук взрезает слух, я вновь кидаюсь вперед, сажусь на корточки между мотоциклом и «Вольво» и начинаю быстро собирать в сумку рассыпавшиеся веером по асфальту книги с тетрадями. Тянусь пальцами за укатившейся ручкой и удивляюсь собственной невезучести: надо же, первый день в новом универе, а я уже, кажется, влипла!

Я сую в сумку учебник, еще один, когда краем глаза замечаю, как дверь красного авто распахивается и на землю ступает нога в белом кроссовке с известным боковым логотипом. Невысокий, крепкий качок вылезает из машины, опирается ладонью о широкий капот навороченной тачки и лениво щелкает в воздухе дорогой зажигалкой. Он так напоминает мне того, от кого я бегу, что еще ниже опускаю голову, стараясь на него не смотреть.

– Ба-а! Кого я вижу! – тем временем говорит бритоголовый и затягивается сигаретой. Выпускает в сторону мотоциклиста нестройную струйку дыма. – Сам Люков шикарной персоной. И ста лет не прошло, как вернулся в родную альма-матер. Ходили слухи, что ты уехал за границу и оставил универ. Какие-то проблемы, парень?

Подножка «Хонды» отходит в сторону, и мотоцикл мягко оседает назад. Я чуть поднимаю голову и вижу как парень в черной бандане и темной футболке, высоко открывающей взгляду сильные загорелые руки, звякает ключами, закидывает рюкзак на плечо и не спеша шагает к «Вольво». Я так и ахаю от возмущения, когда его мощный ботинок припечатывает к асфальту мой вывернутый наизнанку конспект по термодинамике. Вот же гад!

– Самсонов, не парься, – слышу я над собой спокойный, с легкой хрипотцой голос. – Мои проблемы – не твои, – отвечает мотоциклист, и мне кажется или я слышу, как он вплетает в голос холодное предупреждение. – На твоем месте я бы лучше озаботился кое-чем другим.

– Например? – настораживается качок.

– Например, горячим язычком своей болтливой девочки.

– А что с ним не так? – удивляется тот, который «Самсонов», и я чувствую затылком момент, когда качнулись невидимые жернова и хочу быстрее убраться отсюда. – Работает исправно. Правда, Лёля? – качок оборачивается к лобовому стеклу и подмигивает поджавшей идеальные губки брюнетке. – На все сто! Не завидуй, Люков.

– Он у нее работает вхолостую, и мне это не нравится, – просто сообщает парень в бандане. – Чаще затыкай ей рот чем-нибудь полезным, Самсон, иначе… – он медленно наклоняется к девушке и растягивает рот в недоброй ухмылке. – Иначе, детка, найдется тот, кто сделает это за него. И клянусь, тебе это не понравится.

Качок напрягается и шагает вперед. Сутулит плечи, хмурит брови, но я замечаю, как в его руке под взглядом мотоциклиста предательски вздрагивает сигарета.

– Кто? Может быть, ты? – шипит он, замирая на месте. – Советую не рисковать, Люков.

Двери «Вольво» громко хлопают, выпуская наружу брюнетку. Девушка неуклюже выползает из авто и, переминаясь на высоких каблуках, пищит:

– Эй, ребята, вы чего? Я же пошутила. Самсон, Люк! – девица по очереди оборачивается к парням, виновато хлопая искусственными ресницами. – Просто пошутила! Таких бестолковых дур, как эта провинциальная пересыпь, надо учить…

«Сама ты дура! И бестолковая, и очкастая!». Я неожиданно злюсь, быстро сгребаю с земли сумку и бочком, бочком, пятясь за серебристую повизгивающую иномарку, пробираюсь к учебному корпусу, отчаянно молясь про себя, чтобы эта троица не запомнила меня в лицо. Родной город с моей историей остался позади, и мне совсем не хочется на новом месте раньше времени обзаводиться недругами. Тем более, когда еще и друзей-то толком нажитых нет. Конечно, никто не говорил, что в огромном промышленном центре будет легче, чем в тихом провинциальном городишке, но надеяться на лучшее так хочется.

Я бегу вверх по пролету, миную коридор, перепрыгиваю с одной лестницы на другую, еще коридор…

– Девушка, нужная вам аудитория находится в восточном крыле здания, третий этаж, от лестницы второй поворот налево.

– Спасибо!

– Это четвертый этаж. Спуститесь этажом ниже. Да не здесь! Вон, в конце тупика лестница, а там повернете направо и по воздушному коридору перейдете в крыло…

– Спасибо!

– Это аудитория № 320-1, а вам нужна триста двадцать седьмая. Вернитесь в центральный коридор и сверните в следующий рукав. Третья дверь по левую сторону.

– Спасибо!»…

– … Дезориентация! – честно отвечаю своему грозному куратору и добавляю: – Извините, София Витальевна. Я немного заблудилась в незнакомом здании в поисках вашей аудитории и свернула не в то крыло. Обещаю больше не опаздывать. Разрешите пройти и занять место?

Женщина вздыхает, еще на секунду задерживает на мне внимательный взгляд, затем милостиво машет рукой в сторону длинных парт, занятых студентами.

– Садитесь, Евгения, – говорит устало, отворачиваясь к доске, – и впредь уважайте чужое время. Расписание лент известно заранее. Вы вполне могли заблаговременно ознакомиться с расположением учебных аудиторий вашей группы. Да садитесь же! – бросает за плечо.

– Спасибо! – звонко отвечаю, прижимаю к груди сумку и бегу вверх по наклонному возвышению, приветливо улыбаясь своим новым сокурсникам.

Ф-фух, пронесло!

– Ныряй ко мне, птичка! – неожиданно машет рукой симпатичный русоволосый паренек, едва я равняюсь с четвертым рядом парт, и отползает по скамье от края, освобождая рядом с собой место. – Меня Николкой Питерским кличут, – представляется шепотом, стягивая на свою половину учебники. Улыбается кривовато. – А тебя, значит, Женькой Воробей?

– Женькой Саблезуб! – рычу в ответ, юркаю за парту и выставляю в сторону нового знакомого розовые коготки. – Или Забодай-николку-насмерть! Не дразнись, я кусаюсь! – строго предупреждаю паренька, неласково пихая его в бок. – А ты и правда, что ли, Питерский? – шепчу, раскрывая сумку в поисках учебника. – Или шутишь? Как-то жаргонно твой профиль звучит.

Улыбка нового знакомого из кривоватой расползается в широкую, а карие с зеленцой глаза лукаво щурятся:

– Шучу, амиго, – признается он. – Для близких друзей – Николай Невский, сын папы-атташе при посольстве в Испании. Приятно познакомиться!

Он тычет мне под партой руку, и я с готовностью жму ее.

– Вау! Поздравляю! И что это значит? – тихо вскрикиваю, прислушиваясь к словам куратора: «…неравновесная термодинамика. Реальные технические системы, с которыми имеют дело инженеры, являются неравновесными. А процессы, происходящие в них, – необратимыми…»

– Что? Да, в общем-то, ничего, – пожимает плечом симпатичный студент Невский. – Это значит, что ты мне нравишься и с этой минуты можешь называть меня Колькой. По рукам?

– По рукам! Ты мне тоже нравишься, Колька, – я возвращаю парню широкую улыбку, поправляю на переносице очки, задерживая на нем взгляд, стараясь повнимательней рассмотреть.

Парень тоже долго смотрит на меня. Затем кончики его губ игриво поднимаются, брови взлетают вверх, исполняя соблазнительный вальс.

– Слу-ушай, птичка! Две минуты знакомства, а ты что, уже запала на меня? – выдает Невский предположение, и мне тут же хочется треснуть его по макушке раскрытым учебником. Но он милый, черт возьми! И он мне действительно нравится.

– Дурак! Птички не клюют на крякозяблов! – уверенно заверяю, гордо тыча в твердую грудь пальцем. – А ты типичный крякозябл, Невский, на все сто!

Я бросаю на соседа еще один оценивающий взгляд и решаюсь добавить:

– Краснокнижный. Единственный и неповторимый.

Глаза парня округляются, а указательный палец в картинном жесте приставляется к виску. Эта игра забавляет нас, и он решает продолжить, изобразив на лице чистое удивление:

– Что-о, я крякозябл?! Господа, пустите пулю мне в лоб, я дохну!

– Бесполезно, Невский. Гринпис тебя воскресит и в качестве зомби будет пугать четырнадцатилетних нимфеток!

Я ничего не могу с собой поделать и тихо смеюсь, склонив к соседу голову. Лоб Кольки тут же упирается в мой висок, и я слышу от него в ухо крамольно-пошлое и страшно-веселое:

– Чур тебя, Воробышек! Только не зомби! У меня же на нимфеток не встанет, и от моего позора содрогнется вселенная. Давай лучше вомпЁр, там хоть, в случае чего, клыки показать можно.

Мы вместе прыскаем от смеха, и мне вдруг становится ужасно стыдно, когда я ловлю на себе внимательный взгляд преподавателя.

– … представляет собой первое начало термодинамики… Студент Невский, я собираюсь перейти к уравнению баланса энтропии и узнать, справедливы ли для функции энтропии элементарного объема обычные термодинамические равенства? Вы позволите мне сделать это? Или предложите оставить эту научную муть и вместе со всей аудиторией послушать ваш рассказ на тему: «Как я пересдавал экзамен»?.. Кстати, как продвигается ваше плодотворное сочинение? Рекомендую приступить к нему немедленно. И я, мои дорогие, ко всем обращаюсь! Хороший конспект – залог успешно усвоенного материала, а соответственно высокой оценки в зачетной книжке. Пожалуйста, – а это уже мне, – потрудитесь не зевать на профильном предмете.

Я опускаю глаза и замираю, уткнувшись в пустой стол. Молча чертыхаюсь, вспомнив забытую на дороге тетрадь с важными темами, достаю из сумки блокнот и начинаю старательно строчить текст вслед за словами куратора. Невский пыхтит рядом, усердно работая ручкой, но лишь голос куратора умолкает, тут же шепчет:

– Учеба, Воробышек, для кракозяблов прежде всего, даже для дохлых! – и выдает неожиданно, когда глаза преподавателя вновь спотыкаются о нас. – Продолжайте, София Витальевна, мы записываем!

Когда звенит долгожданный звонок, и студенты начинают дружное шевеление в сторону выхода из аудитории, на парту с глухим хлопком падает потерянный мной на парковке конспект. Я вздрагиваю и удивленно вскидываю голову навстречу бросившей его смуглой руке, но замечаю лишь ускользающий взгляд темных колючих глаз и удаляющуюся к выходу, обтянутую черной футболкой отлично сложенную спину.

Запомнил. Вот черт!

* * *

– Жуть. Ну и рожа! Я понимаю, Женька, если бы ты фото Димы Колдуна над койкой повесила, ну или Орландо Блума – он тоже вполне себе симпатичный чел, но этого очкастого троглодита?! Бррр! Нет, Воробышек, ты извращенка, клянусь! Тебе же с ним спать не один год мордахой к фэйсу, надеешься, сердечко выдержит?

– Выдержит, – отвечаю я, вгоняя в журнальный портрет Стивена Кинга последнюю кнопку, и признаюсь, оглаживая рукой яркий глянец. – Я этого очкастого троглодита, как ты выразилась, Крюкова, между прочим, очень люблю. Большой и толстой любовью.

Я оглядываюсь на вошедшую в комнату темноволосую девушку и сползаю с кровати. Говорю с упреком, наблюдая, как моя соседка по комнате в общежитии отваливается от вешалки у входной двери, устало сбрасывает с ног высокие каблуки и шлепает с полными сумками в руках и громким «Уфф!» к столу.

– Ты чего так поздно, Тань? Или скорее рано? Записки не оставила, телефон отключила, мне твой отец за последнюю ночь раз десять звонил. Ты не забыла, что такое совесть, Крюкова?

Танька невозмутимо вскидывает бровь и задумчиво ведет плечом, водружая сумки на стол рядом с моим ноутом. Лениво подавляет непрошеный зевок.

– Понятия не имею. Какой-нибудь злобный зверек из семейства душегрызов?..

Она плюхается на стул, потрошит рукой сумку и, закинув ноги на мою койку, извлекает на свет кольцо сухой колбасы. Разломив на две половины, протягивает одну мне, вгрызаясь в оставшуюся в руке ароматную копченость довольным ртом.

– Жашени хавчик, Шень! Правда, Фофка у меня молоток?

– Та-ань! – я стаскиваю с волос мокрое полотенце, запуская им в наглое лицо. Ухватив соседку за пятки, сбрасываю ее ноги с койки и решительно отбираю подарок. Вернув его в сумку, гляжу на девушку с сердитым укором.

Танька фыркает и отплевывается. Практично отирает о полотенце руки и сморкает нос. Говорит со вздохом, обиженно отбрасывая махровый кусок ткани в сторону.

– Серебрянский в деревню к предкам возил знакомить. Пока стол собрали, хозяйство посмотрели, тетку вниманием уважили… В общем, задержались чуть дольше запланированного. Да еще на обратном пути у Черехино в машине застряли, представляешь? Так дорогу от дождя развезло, что думали без эмчеэсников до утра и не выберемся. Кошмар!

Я смотрю в Танькины честные глаза, на яркий засос на шее, в виде багрового месяца, под самым подбородком, на заметно припухшие от крепких поцелуев губы и сочувственно жму плечом.

– У Черехино? Там где виллы богатеньких? Ясно… – вспоминаю новую бетонную трассу, по которой возвращаюсь в свой родной город мимо дорогого поселка. – Ну, ты бы хоть телефон не отключала, Крюкова, что ли, пока вертолетчики в эпицентр катаклизма слетались. Уж если не совесть, то хоть уважение к своему отцу имей. Я же не Шахерезада, ему сказки вторую ночь подряд рассказывать.

Глазки девушки виновато прячутся за припавшими веками, но вдруг выстреливают из-под ресниц безудержным весельем.

– Умная, да? – хихикает Танька, разворачивается на стуле и утыкается носом в мой раскрытый ноут. Предлагает, легко отмахнувшись, скользя цепким взглядом по строчкам ворда, устраивая остренький подбородок на кулачки. – Ну и рассказала бы что-нибудь из своего, Воробышек! Подумаешь! Какой-нибудь душераздирающий квест-хоррор! Ты же у нас по ужастикам мастерица. Выдала бы моему папашке что-нибудь кровожадное и ядовитое на ночь глядя. Из серии «Знойные девицы исчезают в полночь»!

– Не смешно, Крюкова, – сердито замечаю я. – Думаю, сегодня твой отец мой сомнительный талант вряд ли бы оценил по достоинству. Тем более ужастик с главной героиней в лице его дочери.

– Думаешь? – бесхитростно удивляется девушка и тихо раздражается. – Задолбал своей опекой! Где была? Кому дала? С кем спала? Как будто мне не двадцать, а пятнадцать, честное слово!.. Тэ-экс, что тут у нас… – бесстыдно таращит в ноут любопытные глазки. – О-о! – загадочно выдыхает и вновь тянется за колбасой. – «Послушник тьмы», пьес-са! Действующие лица…

– Тань, – я решительно сворачиваю текст и сгоняю девушку со своего насиженного места. – Давай потом, а? – предлагаю, включая чайник. Пододвигаю к краю стола завернутую в два полотенца, приготовленную на тихой общежитской кухне прошлой ночью тушеную картошку с грибами.

– Мне через два часа контрольную по «деталям машин» сдавать. Я и так дуб дубом, а тут еще из-за тебя вторую ночь без сна…

– Воробышек, я тебя люблю! – урчит довольной кошкой Крюкова и смиренно уползает в свой занавешенный яркими киношными постерами уголок. Через минуту гремит кастрюлькой и мило щебечет с родителем. А я сажусь за стол, открываю конспект, запускаю руки в волосы и ерошу мокрые пряди. И повторяю, повторяю в который раз такое чуждое и непонятное:

«…формула Журавского, в рамках принятых допущений, позволяет с достаточной степенью точности определить значение тангенциального напряжения в точках сечения. Для которых отношение линейных размеров удовлетворяет неравенство…»

* * *

Послушник тьмы

(Пьеса)

(Отрывок)

Действующие лица:

Трактирщик

Прохожий, он же Гость

Бродяга

Филиппа, служанка

Солнечный полдень. Трактир у дороги. На широкой крытой гонтом веранде, увитой зелеными лозами винограда, за небольшим столом, уставленным нехитрой снедью, сидят двое мужчин и тихо беседуют. Один из них – крупный седой мужчина с рыхлыми покатыми плечами, другой – молодой человек лет двадцати пяти, в поношенном дорожном платье и прибитой пылью обуви. На столе овощи, мясо, хлеб; чуть в стороне – кувшин темного вина. Время от времени пожилой хозяин трактира властной рукой щедро наполняет из кувшина бокал гостя.

Трактирщик (задумчиво; глядя на уходящую в степь дорогу): Не весел нынче день, безлюден тракт. Куда ни кинешь взгляд: всё тишь да гладь. Всё зноем сломлено, а без заблудших душ Хосе копейки звонкой не видать. Э-эх, гость, один сегодня у меня ты на постой, ну, да и чёрт… (Спохватившись, трактирщик в сердцах сплёвывает под ноги и осеняет себя крестным знамением.) Прости, да и Господь с тобой! (громко) Эй, Филиппа!

На ступенях крыльца появляется служанка. В её руках корзина, доверху наполненная тёмными гроздьями винограда.

Трактирщик: Филиппа?

Служанка: Да, синьор?

Трактирщик: Филиппа, погляди с порога, а не пылит ли там дорога? Не едут ли купцы Омара в порт? В пору б запастись товаром. В порту, намедни я слыхал, у Чёрных скал корабль пристал. Да всё сукно из Арагона и из Севильи санфаянс. Барыш упустим, ровен час!

Гонец портовый отбыл? Нет? Хотелось бы узнать ответ. Ты, может, что сама слыхала?

Служанка (пожимая плечом, лениво оглядывая дорогу): Не больше вашего узнала. Гонца того уж след исчез, оповестить спешит окрест. Прибьется люд, мой господин, на округ весь – лишь наш трактир. Попомните мои слова, коль окажусь я не права: не сядет солнце за порог – как будет полон наш чертог. Не быть мне честною вдовою, коль обойдет вас стороною купцов торговый караван. Вот и наполним ваш карман. А нынче дел полно в саду. Я с позволения уйду? Сеньор Хосе?

Трактирщик (отмахиваясь): Ступай себе! Иди, Филиппа! Стол полон и вино налито. А гостю я скучать не дам, придется – услужу и сам. (Бормоча под нос.) Чай, не навозный жук какой, а дел своих мастеровой. (Громко.) Ступай-ступай, моя душа! Да торопись там не спеша! Мне труд до пота ни к чему. Хороших слуг я берегу!

Филиппа (кивает трактирщику и обращается к Гостю): Готова комната, синьор. Хозяин мой на слово скор. Удобно ль будет отобедать вам здесь, где вид на общий двор?

Трактирщик (удивленно): На общий двор, так что ж плохого?..

Гость (обводя взглядом горизонт): Здесь вид отменный, право слово! Давно не видывал такого, чтобы и море, и простор… И лес, и степь, и гряда гор. Я с благодарностью, синьора, иной отвергну приговор.

Филиппа, поклонившись, спускается с крыльца и исчезает за плетеной оградой. Проводив служанку взглядом, трактирщик поднимает кувшин с вином и вновь до краев наполняет бокал гостя.

Гость: Неловко мне… Ты щедрою рукою мне зелье дивное, хозяин, подливаешь, что меда слаще кажется в стократ и поцелуя девушки… Не знаешь? Не расплачусь с тобой я…

Трактирщик (лениво отмахиваясь): Полно, брат. Пей вволю! Рад узнать ты будешь, что оно не убывает.

Гость: (удивленно; утирая губы от вина). Возможно ли такое? Так бывает?!.. Бывает так, что полнится вином сосуд людской, возделанный руками? Руками грешника бесправного, не Бога? Кому дорога в рай – в чистилище дорога?

Трактирщик (нерадостно): Случается.

Гость (с интересом): Что чаша полнится вином сама?.. Без твоего участия?

Трактирщик (грустно): О, да…

Гость: Тому причина есть, иль вольный случай?

Трактирщик (пожимая плечами, раздумывая): То ведомо не мне, сынок, – Творцу. Иль лучше дьяволу, что всех ведет к концу небезызвестному, соблазном искушая испить кувшин волшебного вина. Вина забвенья, совести вина, и даже смерти. Это кому как. (Вздыхает.) Пособник в этом я ему…

Гость (легко): Чудак.

Трактирщик (удивленно вскинув бровь): Чудак? Ты обо мне сказал…

Гость (с улыбкой, глядя сквозь искрящийся в руке бокал вина на уходящие к морю стройные ряды виноградника): Да. Так. Коль право первенства Всевышнему вверяешь, а то и вовсе – ангелу, низвергшему с небес сто тысяч солнц оплавленных в руду. (Вздыхая полной грудью.) Вот отдохну, отец, с дороги, и уйду. И заберу с собой вкус цвета моря. И аромат нежнейший пышных трав в соитье с виноградною лозою. Отдашь нектар?

Трактирщик (с чувством подавшись вперед): Буду только рад! Коль в руки он тебе пойдет с судьбою, отдам нектар премножив во сто крат! (Осторожно.) А выдержишь ли ношу, я спрошу?!

Гость (полушутя): Ты с гостем щедр, трактирщик, погляжу! А ношу… (Разведя руками.) Ну что ж, отец, не выдержу, так брошу. Вином дареным землю окроплю.

* * *

– У вас проблемы, Воробышек, да какие! И два насущных вопроса: «Почему так случилось?» и «Что делать?»

Пожилой мужчина отводит глаза от журнала, поднимает седую голову и нервно постукивает колпачком ручки о поверхность письменного стола. Смотрит на меня изучающим взглядом все время, пока я неловко мнусь на пороге его кабинета, не решаясь присесть на предложенный мне стул.

– Да садитесь же, Евгения! – наконец устало выдыхает он, и я, словно подкинутая вверх пружина, делаю несколько стремительных шажков к столу, послушно опускаясь на краешек сиденья.

Я кусаю губы, не решаясь взглянуть на декана, на совершенно незнакомого мне, но так много сделавшего для меня человека, и старательно рассматриваю царапающую стекло, покрытую инеем голую ветвь тополя за окном. Несколько раз мучительно вздыхаю, прежде чем найти в себе смелость глухо прошептать, уткнув взгляд в жемчужную булавку галстука:

– Эм, у меня? З-здравствуйте, Юрий Антонович.

Прозрачный колпачок катится по столу, а светлые с темным зрачком глаза мужчины буравят меня, кажется, насквозь.

– У вас, Воробышек, у вас! Две контрольные по профильным предметам завалены. Еще три натянуты не без моего вмешательства на минимальный проходной балл. Одна лабораторная по моему предмету сделана кое-как, второй нет вовсе. Впереди работа над курсовой… Я вынужден вернуться к первому извечному вопросу: «Почему так случилось?»

– Я… я…

– Когда Валентина просила меня помочь тебе с переводом в наш университет, Евгения, я не думал, что мне придется краснеть за свою невольную протеже перед своими коллегами. Надеялся, что не возникнет причин огорчать плохими новостями твою мать – некогда лучшую студентку моего факультета! Я ожидал и надеялся на помощь с твоей стороны!

– Я…

– Черт! Чем думала Валентина, отправляя тебя учиться на такой сложный факультет?.. Сама из профессии ушла, а дочь на свой путь… Скажи мне, Воробышек, зачем?

– Конкурс был небольшим, умер папа, вы же понимаете… Да еще и я, все детство танцами занималась – тренировки, соревнования, какая уж тут учеба… А мама, она мне здорово помогала… дома.

– Дома! Но не здесь! – приподнимается с кресла мужчина, но тут же тяжело оседает обратно. – Я знаю, что к переводу тебя вынудили причины личного характера, и не намерен вытаскивать их на поверхность, мотивируя свое вмешательство в твою студенческую жизнь твоими прошлыми проблемами, но, Евгения, будем честны перед собой: никто не обещал, что будет легко! Возможно, спокойнее для тебя в эмоциональном плане, но не легче!

– Юрий Антонович…

– Помолчи! Ты перевелась к нам по бюджетной основе?

– Д-да…

– И вопрос с бюджетом решался непросто, как ты понимаешь. И вот тут самое время перейти ко второму наболевшему вопросу: «Что делать?» Так что же нам с тобой делать, а, Воробышек?

– Я постараюсь лучше учиться. Я уже стараюсь, правда…

– Если ты хочешь хорошо сдать сессию и остаться со стипендией… Хотя, о чем я говорю, – мужчина отворачивается к окну и постукивает ногтем мизинца о стол, – какая уж тут стипендия. Тут хоть бы хвосты подобрать… – вновь смотрит на меня долгим изучающим взглядом, после чего скрещивает перед собой полноватые кисти рук. – В общем, так, Евгения, – выдыхает недовольно, поджав подбородок, – не мешало бы тебе задуматься о занятиях с репетитором. Как можно больше часов. Это необходимое условие, если ты хочешь и дальше обучаться на моем факультете. Сама ты вряд ли осилишь спецкурс, а краснеть за тебя, попустительствовать и покрывать далее твое нерадивое отношение к учебе своим именем – я не намерен. Прости, девочка, никогда не любил нерадивых студентов.

– Но я… Юрий Антонович, я не могу позволить себе платного преподавателя! – я вскидываю глаза и смотрю в уставшее лицо декана. – Я попробую сама! Юрий Антонович, пожалуйста… Пожалуйста! – прошу, утыкая беспомощный взгляд в пол и поправляя съехавшие на нос очки. – Не звоните маме.

Только не вылет из университета! Я не буду есть, спать, дышать, говорить. Я сдам-пересдам все хвосты, клянусь! Я заставлю свой мозг работать на сто двадцать процентов и даже больше, выбросив из головы всю вертящуюся в ней творческим вихрем чушь! Я сделаю невозможное и проглочу целый мир! Я…

О Господи, что же мне делать?

Рука декана раздраженно ударяет о стол, и я вздрагиваю. Смотрю, как мужчина что-то отрывисто пишет в блокноте, отрывает лист и протягивает мне.

– Это то, что я могу сделать для вас, Евгения. Вот. Четвертый курс. Лучшие курсовые и контрольные работы за последние несколько лет. Возможно, вы виделись и знакомы с этим студентом – у третьего курса совместно с четвертым проходят лекции нововведенного в этом году спецкурса теоретической механики. Обратитесь. Если что, сошлитесь на меня. До свидания, Воробышек.

И звонок по внутренней связи:

– Алена Дмитриевна, пригласите ко мне ваших орлов – Татарищева и Балагурова. Это по вопросу поездки в столицу с вышеозвученным вами докладом. Да, и передайте Семену Викторовичу, если он вдруг освободится раньше меня, что я буду на совещании ровно к трем. И, пожалуйста, уговорите Леночку прислать своих драгоценных аспирантов, ну должна же она войти в наше положение, в конце концов! Что она как неродная…

– Д-до свидания, Юрий Антонович. Спасибо.

Я выхожу из кабинета декана и на негнущихся ногах топаю по коридору. Спускаюсь по пролетам лестниц в холл, иду к раздевалке, и только когда натягиваю на плечи шарф, а на голову шапку с помпоном, подношу к глазам скомканный в ладони лист, разворачиваю его и читаю: «Люков Илья, группа ПД-2-1…»

* * *

– Ой! Вы только посмотрите на нее! Какая важная цабэ! Не переломишься! Подумаешь, всего-навсего подойти к какому-то Люкову, жалко скуксить симпатичную мордочку и построить глазки! Учить тебя, что ли, надо, Женька! – возражает на мои вялые протесты Танька, скатывается с койки, садится на подоконник и начинает подавать сигналы мерзнущему под мокрым снегом второй час ненаглядному «Фофке». – Да иди! Иди уже, Серебрянский! Вот дурачок… – улыбается и крутит у виска пальцем. – Замерзнет же! Вовка! – кричит, вспрыгнув белкой на подоконник и сунув голову в распахнутую форточку. – Марш домой! Не то я буду так торчать всю ночь! Слышишь! Простужусь и умру! Будешь тогда снегурочке на могилку цветочки носить!.. Не хочешь?!.. Ну, тогда на счет три я снимаю кофточку и показываю всем истосковавшимся по Амстердаму и кварталу уличных фонарей твой подарок на день рождения!.. Воробышек, тащи лампу!.. Ах-ха-ха!.. Давай, пока! И я тебя!

Крюкова ловко спрыгивает на пол, подходит к столу, за которым я сижу с опущенной на руки головой, и обнимает за плечи.

– Женька, ну что ты, в самом деле?.. – говорит тихо, опуская подбородок мне на плечо. – Ну не убьет же он тебя, этот страшный студент, м? Ну пошлет, если невежливый слишком, потискает слегка – если голодный, так с тебя же не убудет? Хоть расслабишься от своей учебы. Нарастишь через удовольствие недостающий рейтингу стипендиата айкью.

– Тань, ну что ты за глупости говоришь…

– Или сама его пошли куда подальше. Первая! – Крюкова садится попой на стол, снимает с моего лица очки и надевает на себя. Задирает воинственно подбородок. – Прошла гордо и растоптала! Не хочешь, мол, заниматься мной…

– Тань!

– То есть со мной, – хмыкает Танька, – пшел к черту, идиот! Жизнь кончена! Сам виноват в своем несчастье!.. Жень, – смотрит на меня участливо, возвращая очки; заправляет кудрявую прядку мне за ухо, – ну хочешь, я сама подойду к нему и попрошу. Ты только скажи, где его можно найти в вашем корпусе, этого умника Люкова. Ну, не станет же он с тебя втридорога драть? Твоей зарплаты наверняка хватит!

– Не хватит, Тань, – вздыхаю я, глядя в окно на сереющий день. – Да и не хочу я с ним связываться, даже подходить не хочу. У них на курсе такие типы неприятные крутятся, куда мне со своей провинциальностью. Да и стыдно будет, если откажет.

– Так, может, не откажет! Если попросишь хорошо!

– Откажет, – отмахиваюсь я. – У него взгляд на людей такой, словно нет никого вокруг.

– Что, очередной доморощенный нарцисс? – Крюкова брезгливо кривит губы.

– Да нет. Скорее птица одиночного полета, – признаюсь, вспоминая темную фигуру Люкова в извечной бандане, изредка встречающуюся в коридорах учебного корпуса, маячившую на задворках учебной аудитории.

– Надеюсь, птица хищная? – ухмыляется Танька, расплываясь в улыбке. – Если да, то в твоем контексте, Воробышек, – нагло хихикает, – звучит интригующе.

– Издеваешься? – Я закрываю ноут с контрольными тестами и устало тру глаза. Поднимаюсь, потягиваюсь и смотрю на часы. Без пятнадцати пять. Пора на работу.

* * *

Я работаю в центральном супермаркете города шесть дней в неделю, с пяти тридцати до половины десятого вечера и кое-как свожу концы с концами. Стипендии у меня нет, ошибся Юрий Антонович, а тянуть с матери больше, чем она может дать, мне не позволяет совесть. Жизнь в промышленном центре дорогая, а у нее двое близнецов на руках и больная мать.

Я выхожу из подсобки магазина уже в форме и иду через весь зал в отдел овощей. Просмотрев полупустые полки – время час пик и товар исчезает в руках покупателей, словно магический шар под объемной полой волшебника, – возвращаюсь к старшему продавцу отдела, занятому у огромного рефрижератора приемом товара, и прошу выделить мне в зал грузчика.

Эльмира коротко приветствует меня, кивает головой и машет рукой в сторону разгружающего с тележки ящики со спиртным Сергея, – молчаливого парня лет двадцати пяти.

– Серега! Терентьев! Помоги воробышку капусту выкатить в зал! И семь ящиков грейпфрутов! С самого утра стоят! Жень! – это уже мне. – Я тебя умоляю, оставь в покое яблоки. Ты зачем вчера выставила новые на витрину? У меня же старых еще двадцать ящиков! Пропадут, без зарплаты будем! И перебери мандарины, те, что с испанской маркой. У нас через час переоценка!..

– Эль! Там морковь просят польскую, есть? Говорят, обещали вывезти в зал двадцать минут назад…

– Да полно! Серега! И морковь, ладно?.. Василий, погоди фыркать! Что значит, ты ни при чем? У нас конец месяца на носу, а ты товара сколько привез? Конечно, только с управляющей… Кать, ты что, уже сменилась?.. Кликни ко мне Елизавету Александровну, накладные подписать…

Я иду в отдел и перебираю товар. Убираю старый, раскладываю новый, заменяю ценники и мою полки, пока не заканчивается моя рабочая смена. И думаю. Думаю все время, пока работаю и бреду к остановке. Пока стою на подножке и смотрю в темное автобусное окно. Думаю, как не вылететь из университета и как подступиться к этому старшекурснику Люкову.

Вот же черт!

* * *

В большом университетском буфете полно народу. Перемена между лентами тридцать минут, и в воздухе стоит плотный аромат ванильной сдобы, горячих хот-догов и кофе. Он сидит за крайним столиком в углу, у низкого окна, в обществе двух ярких девиц. Игнорирует их кокетливый щебет, медленно пьет кофе и листает мобильник. Я топчусь на пороге буфета третий день подряд, каждый раз в последний момент пасуя перед возможным с ним разговором. Я слишком хорошо помню нашу первую встречу, возвращенный конспект и допускаю, что он узнает меня, а мне так не хочется выглядеть жальче, чем я есть. Так не хочется. Ведь мне нечего предложить ему, но есть, что терять…

Я упрямо продолжаю стоять, пока студенты, все до единого, не покидают буфет. Какой-то веселый парень останавливается возле меня и, между прочим, интересуется, не ему ли я назначила здесь свидание? Получив в ответ растерянно-смущенное: «Извини, в другой раз, хорошо?» – представляется Валерой и с серьезным видом обещается прислать со своим секретарем прекрасной даме визитку. Видимо, шутка смешная, его товарищи дружно ржут, хлопают парня по плечам и утаскивают прочь, а я стою у входа еще три с половиной минуты, переминаясь с ноги на ногу, теребя ремешок наручных часов, пока Люков, наконец, не вскидывает голову, не отодвигает чашку и не упирается в меня безразличным холодным взглядом.

Спокойно, Женька! Медленно выдохни и задержи дыхание. Еще ничего страшного не произошло!

Он долго молчит вместе со мной, и не думая разрывать взгляд, а я почему-то все боюсь вздохнуть. Затем лениво встает, двигает стулом и проходит мимо. Его плечо почти касается моего, а рюкзак хлопает по груди. Я делаю шаг в сторону, набираю в легкие воздух и неожиданно звонко произношу:

– Илья!

Ну вот, я это сделала, сказала. Теперь бы еще набраться смелости попросить.

Люков сбавляет шаг и нехотя поворачивает в мою сторону подбородок. Пока я думаю, что сказать дальше, стоя за его спиной, он вновь отворачивается и идет прочь по широкому коридору.

– П-подожди! – я срываюсь с места и догоняю его уже у самого поворота на лестничный пролет. Набравшись духу, выпаливаю на одном дыхании, решительно преступив молодому человеку путь. – Здравствуй, Илья! Я Женя Воробышек! Я хотела спросить, точнее попросить… В общем, мне очень нужна твоя помощь. Послушай…

Он все еще движется, когда останавливает шаг, и я неожиданно для себя оказываюсь прямо перед высокой фигурой. Так близко, что натыкаюсь на волну тепла и затаенной мужской силы, исходящую от обтянутого тонким трикотажным джемпером тела. Я замираю в каких-то десяти сантиметрах от груди парня и делаю поспешный шаг назад, нерешительно мигая на Люкова серым взглядом сквозь стекла очков. Мне знаком подобный жар, я его ненавижу и боюсь, но отступать уже поздно.

Мои глаза упираются в смуглую шею парня, затем поднимаются на подбородок. Я закусываю губу, сжимаю руки в кулачки и гляжу на темную ямочку под сжатым ртом, и только потом решаюсь взглянуть в глаза. Светло-карие и колючие, под темными бровями. Он смотрит поверх моей головы, словно и нет меня перед ним, и ждет, что скажу дальше, а я внезапно от его равнодушия теряюсь и замыкаюсь, понимая, насколько глупо выгляжу со стороны.

– Слушаю, – устало говорит Люков, сует руки в карманы джинсов и выжидающе поднимает бровь. Мышцы на его предплечьях и бицепсах рельефно напрягаются, и я ловлю себя на мысли, что таращусь на него, думая не пойми о чем. – Итак, – раздраженно добавляет, когда мое молчание затягивается. – Две минуты прошло, я все еще надеюсь на содержательный разговор. Так что ты от меня хочешь?

– Понимаешь… Ты меня скорее всего не помнишь, – я начинаю мямлить, отлично зная, что вру. – Мы иногда встречаемся на совместных лекциях… Вчера я смотрела твою курсовую работу за второй курс, чертежи… В общем… Илья, у тебя здорово получается справляться с учебой. Да ты и сам, наверно, знаешь…

– Давай ближе к теме, Воробышек, я спешу.

– А? Да, конечно, – киваю я. – Понимаешь, оплачивать уроки дипломированного специалиста мне не под силу, но ты…Возможно, ты мог бы позаниматься со мной. Х-хотя бы попробовать. Всего пару часов в неделю, не больше! – спешно заверяю, когда глаза Люкова, наконец, снисходят до меня. Я пытаюсь улыбнуться, отвечая на его удивленный взгляд, помня наставления Таньки, но, судя по бесстрастному выражению лица парня, улыбка моя рисуется жальче некуда. – Я тебе заплачу! Немного, но все-таки… Ведь тебе наверняка деньги не будут лишними, – вставляю ужасный по своей никчемности аргумент. Оценить неброскую, но дорогую одежду Люкова даже такая провинциалка как я вполне способна. – А я, ты не думай…

– Заплатишь, я понял, – холодно отзывается Люков и говорит, небрежно отодвигая меня с пути, ступая на каменные ступени лестницы. – Считай, что ты попробовала. Сочувствую, детка, но мне это не интересно.

Я так и знала! Карточный домик моего спасения стремительно рушится на глазах, так, впрочем, и не воздвигнутый моими неумелыми руками до конца. Извини, мам, прости пап, что не оправдала ваших надежд. Но это выше моих сил, клянусь! Пора с мечтами расставаться. И все же бормочу, ни на что больше не надеясь:

– Но Юрий Антонович, он говорил… Он сказал, что ты…Что я могу к тебе…

Люков слетает со ступеней в один прыжок. Впивается руками в лаковые деревянные перила по обе стороны от меня, как коршун в загнанную добычу. Нависает надо мной, поймав в кольцо сильных жилистых рук.

– Что? Что тебе сказал Синицын? – шипит мне в лоб, теряя прошлую невозмутимость. – Воробышек, мать твою! – прижимается грудью к моей груди. – Какого черта?!

Я вжимаюсь спиной в перила и замираю. Боюсь вздохнуть под этим внезапным натиском. Реакция Люкова на мои слова так резка и неожиданна, что я совершенно теряюсь от произошедшего и только глупо пялюсь в его темные, требовательно-сощуренные глаза.

– Какая сцена! Уймись, Отелло! – долетает откуда-то с верхних ступеней.

– Не универ, а дом терпимости, ей-богу! – хихикают две молоденькие девчонки, вспархивая мимо нас по лестнице, и со смыслом закатывают глазки.

Я коротко смотрю им вслед и вдруг замечаю свои скрюченные пальцы, намертво вцепившиеся в широкие плечи Люкова.

Господи! Да что я в самом деле…

– Извини, – говорю тихо, пытаясь оттолкнуть от себя парня. Не без труда выкручиваюсь из кольца его напряженных рук. – Ничего особенного Синицын не сказал, – признаюсь, пятясь назад и замечая, как Илья добела сжимает губы. – Видимо, ты неправильно меня понял, Люков. Извини и забудь! – еще раз выдыхаю и спешу убраться от этих колючих глаз прочь, ни на что уже больше не надеясь.

Страницы: 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Действие происходит в недалеком будущем, в России. Рано утром первый заместитель начальника Службы Б...
Если вы разочаровались в работе, не получаете удовольствие от того, чем занимаетесь, и хотите в корн...
Боевая тройка ведьмаков приехала в Хренодерки. Явились они по нечистую душу вампира, умудрившегося п...
Магистерская программа «Мультимедийная журналистика» представляет:Учебное пособие «Цифровое книгоизд...
Она совершила одну-единственную ошибку, но жестоко корит себя за нее. Она готова заточить себя в баш...
Грехи прошлого отбрасывают длинные тени… Богдан, успешный бизнесмен и филантроп, убедился в этом на ...