Викинги. Ирландская сага Нельсон Джеймс
— Это — сорочка Иокула, и она наверняка тебе подойдет. — Альмаита бросила ему небольшой полотняный сверток, одну из ночных сорочек мужа. — А я уже начала шить для тебя новую тунику.
— Спасибо, — сказал Торгрим и натянул обновку через голову. Материал был тонким, приятным на ощупь и белым. Йокул, очевидно, недурно зарабатывал своим ремеслом.
И тут вернулся кузнец, явно намереваясь что-то сказать. Он увидел Торгрима, нахмурился, вновь открыл было рот и опять закрыл его. Со двора в окно долетал скрежещущий звук, сопровождаемый легким повизгиванием, похожим на то, какое издает мышь, но ритмичным.
— Что, во имя молота Тора, там происходит? — ни к кому конкретно не обращаясь, вопросил Йокул, развернулся и направился к дверям.
Харальд посмотрел ему вслед, опустил взгляд на тарелку, вновь поднял глаза на кузнеца, явно разрываясь между голодом и любопытством, но, когда Торгрим поднялся и в развевающейся сорочке-лейне направился к дверям, Харальд поспешил вслед за отцом.
Торгрим, собственно, догадывался, что означает этот звук, и решил вмешаться, прежде чем случится кровопролитие. Судя по возмущенному реву Йокула, его догадка оказалась верна. Он босиком зашагал по выложенной Харальдом дорожке к рабочей площадке кузнеца, расположенной перед домом. Йокул размахивал руками, пытаясь облечь свой гнев в слова. А Старри Бессмертный преспокойно сидел над точильным камнем, тяжелое колесо которого вращалось, и прикладывал к нему лезвие одного из мечей Йокула. Во все стороны летели искры, образуя стофутовую арку оранжевого пламени.
— Во имя Одина, кто ты такой? Ты, жалкий маленький… — сумел выдавить Йокул после нескольких безуспешных попыток. Опустив руки, он сжал их в кулаки. Торгрим шагнул вперед и встал между ним и Старри.
— Йокул, это Старри Бессмертный. Он был с нами в Клойне и провел ночь здесь. С благословения Альмаиты.
— Ну и чем, по-твоему, он сейчас занят? — брызжа слюной, выпалил кузнец.
— Точу, — как ни в чем не бывало отозвался Старри. — Хороший клинок. Твой?
— Мой? Я выковал его, если ты это имеешь в виду! — взревел Йокул.
Старри кивнул.
— Выковал? Ты произвел на меня впечатление, кузнец. Очень хороший клинок. И кромку держит хорошо, ничуть не хуже многих из тех, что мне довелось повидать.
— Разумеется, держит! — ничуть не сбавляя громкости, выкрикнул Йокул, а вот тон его голоса смягчился благодаря похвале. — Или ты считаешь меня каким-нибудь жалким подмастерьем, кующим гвозди и дверные петли? Я изготавливал лучшие клинки в Тронхейме, а теперь делаю лучшие клинки в Дуб-Линне!
Старри кивнул, и точильное колесо завертелось вновь. Торгрим же позволил себе усомниться в правдивости Йокула. Скорее всего, тот действительно был лучшим кузнецом в Дуб-Линне. Тронхейм? А вот это вряд ли. Будь так, он никогда не уехал бы оттуда.
— Ия сам прекрасно знаю, как нужно точить клинок! — вновь взъярившись, продолжал Йокул.
Он протянул мясистую лапищу, без слов, но красноречиво требуя возвратить его собственность. В той же молчаливой манере Старри протянул ему меч рукоятью вперед, стараясь при этом не порезаться об острое лезвие. Йокул принял клинок, и Торгрим подметил, как кузнец тайком попробовал его остроту большим пальцем, увидел, как на нем появилась тоненькая красная полоска. Вдоль нее тут же набухли капельки крови, которую кузнец вытер о штаны.
— Впрочем, если тебя снедает безумное желание точить мечи, — заявил Йокул уже куда более спокойным тоном, — у меня есть несколько штук, которые ожидают своих владельцев, и они в твоем распоряжении.
Старри согласно кивнул.
— А неделя проживания здесь обойдется тебе в четверть айре серебром, — добавил напоследок Йокул, развернулся и зашагал к дому.
Альмаита, верная своему слову, будучи умелой швеей, всего за два часа смастерила тунику для Торгрима из темно-синей шерсти, которой у нее оказалось несколько локтей. Торгрим заверил ее, что заплатит и за материал, и за работу. Она же настаивала, что не возьмет с него денег. Он несколько раз повторил, что заплатит обязательно, после чего она в сердцах потребовала оставить ее в покое.
Ночной Волк вышел во двор, посмотрел, как Йокул превращает кусок стали в меч, Харальд раздувает мехи, а Старри трудится у точильного камня, ритмично двигая лезвием взад и вперед по краю грубого колеса, то подаваясь всем телом вперед, то откидываясь назад, словно зачарованный этим процессом. Торгрим побрел обратно в дом. Роскошь безделья не доставляла ему ничего, кроме душевного неудобства.
Когда Альмаита еще заканчивала тунику, Торгрим отобрал у нее вещь, несмотря на ее протесты, что, дескать, он не может надеть ее вот так, хотя бы тесьму вдоль выреза у шеи или по манжетам надо пустить.
— Если ты появишься в таком виде на улице, то тебя сочтут попрошайкой, — сердито заявила она.
— Ну что ж, быть может, какой-нибудь богач даст мне денег, чтобы я мог заплатить тебе за труды, — парировал он, стягивая через голову ночную сорочку Йокула. — Нов такой изысканной тунике, сшитой так умело и изящно, я никогда не сойду за попрошайку, есть на ней узорчатая тесьма или нет. Кроме того, мне пора заняться делами, — добавил он, что было не совсем правдой.
Он стоял перед ней в одних обтягивающих штанах, перехваченных поясом на талии, и заметил, как она оценивающим взглядом окинула его голую грудь и плечи. Он не мог сидеть сложа руки, пока другие работали, сражались или занимались чем-либо еще, поэтому и не заплыл жиром, как многие мужчины его возраста и положения. Альмаита, похоже, отметила это, глядя на симметричные канаты мышц на руках, широкой груди и плоском животе.
— Как твоя рана? — осведомилась она, и голос ее прозвучал мягче, чем она намеревалась. — Она не открылась вновь?
— Нет, похоже, она хорошо затягивается и заживает.
— Дай помогу тебе надеть тунику, — предложила она и встала, взяв ее в руки.
Альмаита осмотрела повязку на ране Торгрима, легонько и как бы невзначай положив ему ладонь на грудь. Снаружи Йокул о чем-то громко спорил с покупателем. Она помогла Торгриму надеть обновку через голову, чтобы рана не открылась, после чего одернула ее и разгладила в нужных местах.
— Ничего, сойдет, — сказала она, глядя на то, как туника облегает его фигуру.
— Отличная работа. Сидит на мне как влитая.
— Или как меч в ножнах.
Торгрим улыбнулся. Альмаита перепоясала его ремнем, но не стала туго затягивать его, и Железный Зуб оказался там, где ему и положено, елевой стороны. Она уже знала, что норманны не имеют привычки выходить на улицу без оружия. Набросив ему на плечи накидку, она скрепила края бронзовой брошью, украшенной стилизованными фигурами трех воинов.
— Так что это у тебя за дело, настолько важное, что ты отправляешься на улицу полуодетым?
— Я должен увидеться с Арнбьерном.
— С Арнбьерном, который увезет тебя от нас?
— Так, во всяком случае, он говорит. И я намерен узнать, так ли это.
Слова эти дались ему нелегко. Он действительно всерьез рассчитывал на Арнбьерна, причем куда больше, чем привык полагаться на кого-либо, кроме себя. А еще он был совершенно уверен в том, что Арнбьерн — не из тех, на кого можно полагаться.
Солнце стояло уже высоко, и Дуб-Линн бурлил своей обычной шумной жизнью, когда Торгрим вышел из дома Йокула и зашагал по выложенному досками тротуару. Несмотря на все, что он наговорил Альмаите, Ночной Волк смутно представлял себе, куда и зачем направляется. Главным для него было вырваться из четырех стен дома Йокула.
Он забрел на рынок. Шаткие ларьки и палатки, сооруженные из шестов и холщовых полотен, кое-как скрепленных вместе, приютили торговцев мясом, овощами, травами, рыбой, безделушками и талисманами из серебра, тканями — словом, почти всем, что можно было найти и в любом торговом городе Скандинавии. Повсюду звучала норманнская и ирландская речь, в которую вплетались слова еще нескольких языков. Дуб-Линн, изначально служивший форпостом, небольшим укрепленным пунктом для защиты кораблей, вставших здесь на зимовку, быстро превращался в главный торговый порт, центр коммерции, импорта и экспорта. Он перестал быть досадной помехой для королей Ирландии, становясь весомым фактором в бесконечной борьбе за власть, с переменным успехом ведущейся теми, кто мечтал объединить страну под своей рукой.
Торгрима всегда изумляло здешнее столпотворение мужчин, женщин и детей. Ему было не привыкать к переполненным улицам торговых городов, но он никак не ожидал увидеть что-либо подобное в Ирландии. Однако здесь были купцы и мастеровые, земледельцы и пивовары, и даже священники ирландской веры, Христовы люди — и все они толпились на узких улочках и рыночных площадях норвежской крепости, расположенной за сотни миль от самой Норвегии.
Он уверенно шагал по дороге, которая была ему хорошо знакома. Впереди его ждали разочарование и горечь, он уже предчувствовал их приближение, и идти туда ему совсем не хотелось. Но он должен был это сделать.
Арнбьерн Белозубый вместе с прочими состоятельными ярлами и владельцами кораблей снимал комнаты в резиденции Олафа Белого, короля Дуб-Линна. Она была огорожена десятифутовым частоколом, а единственные ворота охраняли два воина Олафа. Обычно, чтобы попасть внутрь, требовалась веская причина и приглашение, но Торгрима узнали издали и пропустили безо всяких вопросов. Он застал Арнбьерна дома, тот сидел за столом, на котором высились, подобно погребальным курганам, небольшие кучки золота и серебра. Ярл увлеченно подсчитывал их.
— А, Торгрим! Добро пожаловать! Рад тебя видеть! — воскликнул он, вставая. — Эй, там! — крикнул он невидимой рабыне в соседней комнате. — Подать меда Торгриму! Неси кубок, да поживее!
Торгрим пожал Арнбьерну руку. Теплое приветствие могло бы доставить ему удовольствие и даже приободрить, если бы не тот факт, что с подобным радушием Арнбьерн приветствовал почти каждого и по любому поводу, буквально лучась энтузиазмом. Ярл жестом указал ему на стул. Торгрим сел.
— Сегодня утром продали рабов. Мы неплохо заработали, Торгрим, совсем неплохо. Я как раз подсчитываю долю каждого, но твоя будет весьма внушительной. И я не забыл о своем обещании, — добавил он, понизив голос. — По три части тебе и Харальду, и еще по две — тем, кто открыл с тобой ворота.
В ответ Торгрим лишь небрежно отмахнулся. Если бы Арнбьерн сказал, что оставит себе всю его долю в качестве платы за то, что отвезет его домой на своем корабле, он не стал бы возражать при условии, что они отплыли бы завтра.
— Благодарю тебя, Арнбьерн, но вновь повторяю, что в этом нет необходимости. Я пришел узнать насчет твоих планов. Я имею в виду, планов насчет отплытия.
— Я как раз составляю их. Эй там, где этот чертов мед? — Последние слова он выкрикнул, обращаясь к двери, после чего оттуда выскочила перепуганная рабыня с чашей в руках и, расплескивая мед, поспешила с ним кТоргриму.
— Несчастная идиотка! Просто удивления достойно, что на невольничьем рынке за этих ирландцев вообще удается выручить хоть что-либо, проклятые тупицы. Причем вся нация целиком. Так о чем я говорил?
— О своих планах насчет отплытия.
— Да, правильно. Планы насчет отплытия; Корабельные плотники как раз сейчас осматривают «Черный Ворон». Мы поставили его на катки. Пожалуй, кое-где доски наружной обшивки[29] немного подгнили, и они их заменят. Подготовят корабль к морскому переходу. На это у них уйдет неделя или около того, я бы сказал. После чего мы отправимся в путь. Не думаю, что мы задержимся здесь дольше.
Торгрим попытался сохранить невозмутимость, но Арнбьерн был слишком проницателен и потому заметил тень неудовольствия, скользнувшую по его лицу.
— В чем дело? Что тебя беспокоит?
Торгрим сделал большой глоток, и для того, чтобы собраться с мыслями, и чтобы утолить жажду.
— Корабельные плотники, — проговорил он наконец. — Мне хорошо знакома эта порода. Они не угомонятся, пока не обнаружат гнилое пятнышко, а потом станут находить еще и еще. И вскоре они разберут корабль до последней мелкой заклепки, а тебе придется продать свои земли, чтобы расплатиться с ними. Гнилое дерево для них — все равно что чистое золото, и они соберут его до последней унции.
Арнбьерн кивнул.
— Еще бы! Но я знаю об этом. Найти честного корабельного плотника — то же самое, что найти трезвого мужчину в медовом зале. Но без ремонта, боюсь, «Черный Ворон» развалится на полпути домой, а вплавь мы после этого не доберемся. Во всяком случае, я поставил надзирать за работой одного из своих лучших людей.
Торгрим кивнул и вновь сделал долгий глоток. Он не хотел ставить Арнбьерна в неловкое положение, спрашивая, кто же именно присматривает за работой корабельных дел мастеров, поскольку был уверен, что такого человека просто нет. Последовало неловкое молчание, и, чтобы нарушить его, Арнбьерн поинтересовался, как у него с Харальдом идут дела. Еще несколько минут они разговаривали обо всяких пустяках, после чего Торгрим счел за благо удалиться.
Он вышел из комнат Арнбьерна во двор, окунувшись в дыхание океанского ветра, который принес с собой запахи повседневной жизни, но чувство отчаяния, охватившее его после только что состоявшегося разговора, не проходило. Арнбьерн сказал две важных вещи. Две вещи, которые причиняли ему саднящую боль, словно рана в боку.
Первой проблемой были корабельные плотники. Чрезвычайно редко случалось так, чтобы их работа не растягивалась на долгие недели, а если ремонт оказывался действительно не — обходимым, то дела шли еще хуже. Арнбьерну или его человеку придется все время быть начеку, чтобы «Черный Ворон» не застрял на берегу на целые месяцы, но Торгрим сомневался в том, что Арнбьерн окажется настолько требовательным или что у него вообще есть человек для такой задачи.
Торгрим хотел было предложить собственную кандидатуру, но к этому моменту он успел достаточно хорошо изучить Арнбьерна, чтобы знать: его предложение будет принято с деланной благодарностью и тут же забыто. Арнбьерн понимает, что уже дал Торгриму козыри против себя, и потому не пожелает оказаться перед ним в еще большем долгу.
Второй занозой стало замечание о том, что он не думает, будто они здесь задержатся. Человек, искренне настроенный вернуться домой, никогда не сказал бы ничего подобного. Никогда. Собственно говоря, это были слова человека, ищущего повод не делать этого.
На обратном пути Торгрим вновь миновал рынок, ту его часть, где располагались лавки столяров, торговцев гребнями и щетками для волос собственного изготовления, а также ювелирные мастерские, после чего вышел на берег реки. «Черный Ворон» виднелся на берегу неподалеку от того места, где они пришвартовали его. Он стоял на деревянных катках, подпираемый с обоих бортов распорками, и сохранял строго вертикальное положение. Часть досок палубного настила уже сняли и сложили неподалеку, чтобы корабельные плотники могли добраться до внутренней обшивки. Вскоре они начнут простукивать и прощупывать дубовые доски, выдирать прогнившие, словно больные зубы. Стоит им только начать, и кто знает, когда они остановятся?
Но сейчас на борту корабля не было заметно никакой деятельности, вообще не было видно ни души, так что сам собой напрашивался вопрос: а приступили ли они уже к выполнению своей сложной задачи?
Торгрим повернулся и с чем-то очень похожим на тяжелый вздох направился по дощатой дороге в обратный путь к дому Йокула. Он подумал было завернуть в медовый зал, напиться до беспамятства, быть может, затеять с кем-нибудь шумную драку, но тут же понял, что развлечения молодости уже утратили для него былую притягательность. Пожалуй, лучше засесть точить мечи вместе со Старри Бессмертным.
Когда Торгрим подошел к дому, из кузнечного горна Йокула валил дым, но ни во дворе, ни снаружи никого видно не было. Точильный камень застыл в неподвижности, а на том месте, где недавно восседал Старри, лежал клинок. Странно. Торгрим вошел в узкий проход в изгороди и зашагал по выложенной расколотыми бревнами тропинке. Из дома до него донеслись негромкие и взволнованные голоса.
Войдя, он обнаружил, что все обитатели дома собрались в большой комнате у очага — Йокул, Альмаита и остальные. Он шагнул через порог, и Старри первым заметил его.
— Торгрим! Сюда, сюда, скорее! — Берсерк, казалось, даже пританцовывал от нетерпения, не зная, куда девать руки, которые порхали, словно бабочки. — Мы ждали тебя!
Торгрим прошел на середину комнаты. У очага сидел Харальд. Он улыбался, но на лице его отражались еще и смятение, и шок, как если бы он получил сильный удар в голову. Рядом с ним сидел человек, похожий на одного из Христовых людей, этих христианских священников. Но тут человек поднял голову, и Торгрим увидел, что никакой это не священник и даже не мужчина. Это оказалась молодая женщина с роскошной копной каштановых волос и карими глазами, сверкавшими, словно лучик солнца на отточенной стали. Ее белозубая улыбка казалась деланно скромной и застенчивой. Она была прекрасна. У Торгрима упало сердце, а в животе образовался холодный комок. Он понятия не имел, кто она такая и что ей здесь понадобилось, но точно понял, что покинуть Ирландию теперь будет сложнее, чем когда-либо.
Глава двадцатая
Но встретит судьбы удары
Тополь сражений стойко,
Слез не прольет он, о бедная
Липа огня проливов.
Сага о Гисли
Только через два дня после прибытия в Дуб-Линн, через два дня после встречи с Харальдом, после сумбурного знакомства с фин галл, с которыми он жил, а также с ирландкой Альмаитой, которой Бригит очень удивилась, — она смогла наконец приступить к осуществлению своих планов. Первый шаг был совсем крохотным и пустячным, она словно бы передвинула пешку на одну клетку, что не принесло ей особого утешения. Но все-таки это было начало.
Она сидела в большой, богато оставленной комнате в лучшем здании, которое ей до сих пор довелось видеть в Дуб-Линне, не хуже любого из тех, что она оставила в Таре, но выстроенном в норманнском стиле из распиленных бревен, совсем не так, как это сделали бы ирландцы. Бригит не сводила глаз с Харальда, который разговаривал с мужчиной много старше его. Она попросила юношу отвести себя к кому-нибудь, кто пользовался бы влиянием и властью у фин галл. Харальд выполнил ее просьбу, и этот человек действительно был похож на того, с кем она хотела бы поговорить. Но Бригит не знала, кто он такой.
Мужчины общались на хриплом и грубом норманнском наречии, и Бригит не понимала ни слова. Однако то, как ерзал Харальд в ответ на реплики своего собеседника, то, как он встречал его взгляд, или смотрел в пол, или принимался заламывать руки, — все это говорило ей о многом. Альмаита тоже была здесь и служила толмачом, но Бригит вовсе не была уверена в том, что может положиться на нее.
Она остро ощущала собственное бессилие, как если бы события превратились в тяжело нагруженную телегу, которая разогналась слишком сильно, катясь под гору. За то недолгое время, что она провела в Дуб-Линне, с учетом непреодолимого языкового барьера, она не успела выяснить, кто действительно пользуется авторитетом и властью у фин галл, а кто лишь думает, что пользуется. И потому ей приходилось полагаться на Харальда и Альмаиту, что не добавляло ей уверенности в себе.
В этой богатой комнате, перед жарким пламенем, пылавшим в очаге и разгонявшим сырость, она рассказала человеку, к которому привел ее Харальд, о том, кто она такая. Альмаита переводила ее слова на норманнское наречие, а Харальд тряс головой, словно собака, которую хозяин почесывает за ушами. А человек слушал, и слушал очень внимательно, что было хорошо. Но она по-прежнему не знала, кто он такой.
«Быть может, это и есть Торгрим Ночной Волк?» — спросила себя Бригит. Альмаита сказала ей, как его зовут, но сегодня она услышала столько самых разных имен, что начала путаться в них, а переспрашивать не стала, чтобы не выглядеть глупой. Ей казалось, будто она уже встречалась с Торгри- мом, но она не была в этом уверена, поскольку не всегда могла отличить одного фин галл от другого.
Бригит надеялась, что человек, с которым она разговаривает, и есть Торгрим. Она много раз слышала, как его имя упоминалось по всякому поводу, и он, похоже, внушал окружающим огромное уважение.
«Нет, так можно сойти с ума!» — решила она и едва не вскрикнула от отчаяния. Сейчас речь шла о ее судьбе, о ее жизни, тогда как сама она не понимала ни слова из того, что говорилось.
Она провела в Дуб-Линне уже два дня. Минуло целых два дня с тех пор, как они с Финнианом протолкались сквозь толпу, стекавшуюся в город со всех окрестностей. Попасть сюда оказалось куда легче, чем она смела надеяться.
Дорога в Дуб-Линн из Тары заняла четыре дня. Те три бандита, которых они встретили, те самые, которых Финниан каким-то образом умудрился прогнать, стали самым неприятным переживанием за все время пути. В ту ночь, как и в последующие, они легко находили крестьян, которые охотно предлагали им ночлег в своих жалких хижинах, грязных и тесных, пропахших потом, кашей и домашней скотиной, но тем не менее теплых, сухих и гостеприимных. Их хозяева жаждали получить благословение за помощь двум странствующим священникам и предлагали им еду, отец Финниан давал взамен отпущение грехов, и все оставались довольны.
Они с Финнианом поняли, что приближаются к Дуб-Линну, задолго до того, как увидели высокую земляную насыпь, окружавшую крепость, и частокол на ее вершине. На дороге становилось все теснее от тачек, повозок и стад домашних животных, которых местные жители гнали на самый большой рынок в этой части страны, да и вообще во всей Ирландии. Узкие, изрытые колеями тропинки вливались в главную дорогу подобно притокам, питающим широкую полноводную реку. Повозки, груженые пшеницей, рожью, визжащими свиньями, квохчущими курами, стада коров и овец стекались с окрестных ферм, расположенных в одном-двух днях пути от форта, и направлялись на огромный открытый рынок.
Бригит и Финниан влились в этот поток, причем зачастую им приходилось пережидать на обочине, пока мимо не пройдет очередное блеющее, гогочущее или мычащее стадо. Но люди вели себя дружелюбно, нередко предлагая им местечко на крестьянской телеге, спереди, рядом с возницей, а не сзади, с животными. Язычники-викинги могли не выказывать уважения к рясе или четкам, но для ирландцев они значили очень много.
Земляные бастионы крепости впервые проглянули сквозь заросли деревьев, а потом, когда они вышли из леса, те уже вздымались коричневой стеной над окружающим зеленым ландшафтом. В высокие ворота тянулись мужчины, женщины и повозки, направляющиеся на рынок. Бригит и Финниан ехали на передке телеги, груженой деревянными клетками с курами. У них за спиной квохтали коричнево-черные, тусклой окраски несушки и петухи с роскошными хвостами, которые важно расхаживали вдоль стен своих камер и клевали любого чужака, посмевшего покуситься на их территорию, даже не предполагая, что скоро их безраздельное и величественное правление подойдет к своему жалкому концу.
Крестьянин, уступивший свое место дружелюбному священнику и его молчаливому спутнику в надвинутом на лоб капюшоне, шел рядом с повозкой, хлыстом погоняя волов и поддерживая с ними беседу на ходу. Он сообщил им, что часто бывает в Дуб-Линне, где нашел столь обширный рынок сбыта, что из батрака, едва сводящего концы с концами, дабы его семья не умерла с голоду, превратился во владельца такой роскоши, как воловья упряжка.
Он немного говорил по-норвежски: заставил себя выучить с десяток слов, понимая, что это дает ему преимущество перед теми, кто не знает ни одного.
— Я, конечно, ненавижу этих проклятых язычников, — разглагольствовал крестьянин, — да простится мне подобное богохульство, святой отец, умоляю вас, но ведь они такие и есть на самом деле. Однако, как ни крути, они пришли сюда, чтобы остаться, и нам лучше научиться жить с ними в мире и извлекать из них выгоду, когда они не грабят наши монастыри и не превращают нас в рабов.
Бригит не обращала внимания на его болтовню. Его мнение ее ничуть не интересовало. Но она была рада узнать, что он говорит по-норвежски, пусть и немного. Она надеялась, что этого окажется достаточно, чтобы решить ее самую досадную и животрепещущую проблему.
Время приближалось к полудню, когда они наконец оказались достаточно близко к стене, чтобы оценить исполинскую мощь вала, огораживающего Дуб-Линн. Над невидимым пока городом уже вздымались первые столбы дыма, затем их стало больше, и все они устремились в утреннее небо, где их развеивал легкий ветерок. Бригит была поражена. Дыма было очень много, и это означало, что и очагов тоже, — она и представить себе не могла, сколько их там. Она уже решила было расспросить об этом крестьянина, но в последний момент передумала, не желая выдать себя, и потому промолчала.
Наконец они подошли к воротам, ведущим в крепость, представлявшим собой нечто вроде бутылочного горлышка, где двое стражей под флагом какого-то короля небрежно и выборочно проверяли повозки, одну задругой въезжающие в город.
— Боятся внезапного нападения, — со знанием дела пояснил крестьянин, пока они ожидали своей очереди. — Ха! Нас, земледельцев, принять за банду грабителей и убийц? Да и к чему нам это? Разве они не знают притчу о курице, несущей золотые яйца?
Крестьянин, монолог которого не прекращался с того самого момента, как он предложил подвезти их, наконец оборвался, и Бригит уже было решила, что он выдохся, однако в следующий миг он завел свою шарманку снова.
— Все возвращается на круги своя, святой отец, — провозгласил он. — У этих язычников есть золото, и серебро, и прочие товары, которые они привезли из-за моря, а теперь обменивают на моих цыплят и прочее. Они и вправду грабят города к западу и востоку, а потом вновь возвращают награбленное нам! Ну так вот, грабят ли фин галл или какой-нибудь толстый ублюдок, восседающий на троне Тары, то какая нам разница, спрашиваю я вас?
К счастью ддя Бригит, у которой в груди начал разгораться гнев, в этот момент они приблизились вплотную к воротам, крестьянин прервал свои разглагольствования и заговорил с одним из стражников. Они миновали брешь в земляной стене, и перед ними, словно отдернулась занавеска, предстал во всей своей красе Дуб-Линн.
И Бригит неожиданно для себя ахнула.
Она действительно еще никогда не видела ничего подобного. До сих пор самым большим городом для нее оставалась Тара, с ее церковью и монастырем, несколькими дюжинами домишек, кузней да конюшнями, обнесенными стенами форта. У нее как-то не укладывалось в голове, что на свете бывают города и крупнее.
Но здесь она увидела не десятки, а сотни домов, столь тесно расположенных, что высокий человек, раскинув руки в стороны, мог коснуться двух сразу. Каждый дом стоял на своем клочке земли, а спереди обязательно красовался крошечный садик, обнесенный изгородью. До ее слуха донеслись стук кузнечных молотов и визг столярных пил, глухие звуки какой-то тяжелой работы и приглушенные крики, слишком далекие, чтобы можно было разобрать слова. Где-то играла музыка. И все это пространство было разрезано на полукружья дорогами; некоторые из них были лишь грязными тропинками, зато другие — широкими проспектами, вымощенными досками и бревнами.
Крестьянин, давно привыкший к этому зрелищу, молча повел своих волов по главной улице. Финниан тоже воздержался от комментариев, и, как всегда, понять, о чем он думает, было невозможно. А Бригит была слишком поражена, что заговорить первой, ее беспорядочные впечатления и мысли оказалось трудно облечь в слова.
«Столько зданий, — думала она. — Что это, какой-то храм? Адым вон там? Что он означает?» У подножия пологого холма несла свои воды к морю река Лиффи. Корабли, большие и маленькие, покачивались на волнах у причалов или стояли на берегу, а еще три медленно поднимались вверх по реке, причем весла на них вздымались и опускались так синхронно, что можно было подумать, будто ими управляет одна рука.
И люди. Их было столько, сколько Бригит и представить себе не могла, тем более — в одном месте. Они были повсюду и целеустремленно шагали по своим делам, точно зная, куда именно идут и зачем. Здесь были женщины в ирландских платьях и женщины в нарядах норманнов, огромные бородатые мужчины с оружием и крестьяне ее собственной страны. И дети.
Бригит вдруг поняла, что к охватившему ее изумлению примешиваются страх и отчаяние. Как и ее отец, как и многие ирландцы, она неизменно лелеяла надежду, что когда-нибудь этих языческих свиней удастся сбросить обратно в море. Но как? Как можно на это рассчитывать теперь? Поначалу фин галл захватили крошечный пятачок на побережье Ирландии, всего лишь место, годное на то, чтобы перезимовать, но они расширили его, превратив в торговый центр, ничего подобного которому ирландцы и вообразить себе не могли. Чертов крестьянин сказал правду: «Они пришли, чтобы остаться».
Но вскоре все эти мысли вытеснила новая проблема. Даже приняв решение отправиться в Дуб-Линн, Бригит не слишком ломала голову над тем, как она отыщет в нем Харальда. Она не предвидела особых трудностей, поскольку не предполагала, что Дуб-Линн окажется настолько огромен. В ее представлении таких больших городов попросту не существовало. Но теперь, когда первый шок прошел, его сменила паника. Как мы вообще сумеем отыскать его в таком столпотворении.
Крестьянин тем временем вел своих волов по дороге, плечом к плечу с сотнями других людей, направляющихся на рынок. Они вышли на открытое место, заставленное шаткими ларьками и палатками, и крестьянин остановил телегу.
— Это и есть рыночная площадь, святой отец, — сообщил он, — и дальше я не иду. Но, быть может, я помогу вам найти то, что вы ищете?
Финниан обернулся к Бригит. Они ни разу не заговаривали о том, а кого, собственно, она намеревается отыскать в Дуб-Линне, и только теперь она поняла, сколь самонадеянно это было с ее стороны. Откашлявшись, Бригит начала объяснять серьезным и мрачным тоном, пытаясь сойти за юношу и понизив голос, насколько возможно:
— Мы ищем одного из фин галл, молодого человека по имени Харальд, среднего роста, но широкоплечего, с соломенными волосами. Лет семнадцати или восемнадцати от роду.
Если крестьянин и разгадал уловку Бригит, то не подал виду, зато громко расхохотался.
— Да вы только что описали добрую половину этих чертовых фин галл\ — воскликнул он. — Ладно, я посмотрю, чем вам можно помочь.
Он ушел, и с четверть часа Бригит и Финниан наблюдали за тем, как он расспрашивает прохожих, по крайней мере тех, кто с виду мог знать юношу по имени Харальд. Но, те один за другим отрицательно качали головами. Наконец крестьянин вернулся.
— Не известны ли вам еще какие-нибудь подробности об этом человеке?
Бригит принялась рыться в памяти, и ей удалось вспомнить еще кое-что.
— С ним был отец, — медленно и неуверенно протянула она. Она вспоминала разговор, который состоялся у нее с Морриган несколько месяцев назад. — Его зовут… Торгрим. Торгрим Ночной Волк.
— Что ж, попробую еще раз, — заявил крестьянин, но скепсиса в его тоне ничуть не убавилось.
Отойдя от них, он подошел к человеку в малиновой накидке с длинным мечом на боку. Крестьянин заговорил. Бригит не могла слышать его слов. Но зато она заметила, как лицо фин галл озарилось узнаванием. Он кивнул и указал куда-то вниз по дороге. Она почувствовала, как облегчение охватывает ее, словно волна жара от костра.
Двадцать минут спустя, не больше, они разыскали дом кузнеца, прошли по тропинке мимо великана, работающего на наковальне, и еще одного человека, жилистого и мускулистого, затачивающего мечи. У дверей их встретила ирландка. Бри- гит откинула с головы капюшон и с огромным облегчением встряхнула своими длинными каштановыми волосами, словно мокрая собака.
Если ирландка и поразилась тому, что в обличье монаха перед ней предстала женщина, то умело скрыла свое удивление. Она не узнала Бригит, зато прекрасно поняла, что та — отнюдь не рабыня и не торговка рыбой.
— Я могу вам помочь? — вежливо, хотя и с опаской, осведомилась она.
— Меня зовут Бригит. Бригит ник Маэлсехнайлл, — ответила Бригит, и изумление, страх и уважение, мгновенно появившиеся на лиде женщины, стали достаточным доказательством того, что теперь та понимала, с кем разговаривает.
Коротко поклонившись, она жестом пригласила гостью войти, после чего громко окликнула кого-то по-норвежски, скорее всего, своего мужа. Из задней комнаты, держа в руках растопку для очага, выглянул Харальд и уставился на Бригит своими голубыми глазами, приоткрыв от изумления рот. Он даже не вздрогнул, когда дрова с грохотом обрушились ему прямо на ноги.
Они столпились в большой комнате дома, скромного по меркам королевской резиденции в Таре, но выглядевшего настоящим дворцом по сравнению с обычными крестьянскими домишками в Ирландии. Бригит обернулась, чтобы представить отца Финниана, но того уже нигде не было видно.
Исчезновение отца Финниана стало для нее неприятным сюрпризом, но отнюдь не избавило от отчаянного желания как можно скорее сбросить с себя грубую и колючую рясу и перепачканную засохшей кровью ночную сорочку, которую она не снимала после того, как убежала из Тары. Как только с представлениями и объяснениями было покончено, она спросила у Альмаиты, не может ли та одолжить ей что-нибудь из одежды, и Альмаита, запинаясь и извиняясь за то, что не подумала об этом сама, принесла ей нижнюю сорочку и шерстяное платье-брэт ярко-красного цвета.
Красный не был любимым цветом Бригит — она предпочитала другие тона, подчеркивающие цвет ее глаз, — но она была благодарна и за это, испытывая почти физическое облегчение оттого, что теперь можно снять изрядно надоевшую монашескую рясу. Она ловко подвернула платье на талии и подпоясалась кожаным ремнем. Несмотря на то, что срок ее беременности составлял уже несколько месяцев, ее фигура по-прежнему сохраняла ту стройность и изящество, ради которых уже погибли несколько мужчин. Это было хорошо и очень кстати. Ей понадобится все ее очарование, если следующие несколько дней пройдут так, как она надеялась. Свою старую одежду она оставила валяться на полу, чтобы ее прибрала Альмаита.
Затем Бригит поведала сгоравшим от нетерпения норманнам байку о том, как оказалась здесь (это и впрямь была байка, не имевшая почти ничего общего с действительностью), и на протяжении последующих двадцати четырех часов отдыхала, позволяя прислуживать себе. Она встретилась со столькими новыми людьми, что их лица и имена слились для нее в одно неразличимое пятно. Оставшись наконец наедине с Ха- ральдом, она сумела убедить юношу в необходимости устроить ей встречу с каким-нибудь влиятельным викингом. В результате чего она и оказалась сейчас в роскошно обставленной комнате богатого дома, в очаге которого пылал огонь.
Ирландка Альмаита обращалась к ней, переводя слова норманна, который сидел за столом лицом к ним. Харальд неуверенно улыбнулся ей. Он отреагировал на ее появление именно так, как она и предполагала: словно большая собака, хранящая верность хозяину, вернувшемуся после долгой отлучки. И, подобно собаке, не подозревающей о сложностях большого мира, Харальд ничуть не удивился ее появлению. Да, он пришел в щенячий восторг и даже смятение, но вовсе не был изумлен.
— Он говорит, ваше высочество, — переводила Альмаита, — что вы должны еще раз пояснить ему, почему оборонительные рубежи Тары настолько слабы. Он полагал, что Тара — резиденция верховного короля и что там стоит большая армия.
Харальд заерзал на месте, и Бригит догадалась: он боится, что она выйдет из себя. Его страхи были вполне оправданы. Разговор затягивался куда дольше необходимого, и, несмотря на то что его результат имел для нее жизненно важное значение, терпение ее было на исходе.
— Передай ему, — сказала она, — что большую часть воинов, обороняющих Тару, составляют ри туата и их люди. Известно ли ему, кто такие ри туата? У них есть такое понятие?
— Я скажу «ярл», ваше высочество, это похожее понятие.
— После смерти моего супруга ри туата вернулись в собственные королевства. В Таре есть воины, но их немного, намного меньше, чем могут собрать фин галл… северяне. Фланн мак Конайнг, который сейчас сидит на троне, — всего лишь претендент, и они не встанут на его защиту.
Альмаита перевела ее слова. Харальд заерзал еще сильнее. Бригит же оставалась совершенно неподвижной. Мужчина за столом сверлил ее взглядом, постукивая пальцами по деревянной поверхности. Бригит, не мигая, встретила его взгляд. Харальд через посредство Альмаиты и с помощью тех немногих ирландских слов, которые знал сам, уверил ее, что этот человек — важный предводитель фин галл, он только что разграбил Клойн и пользуется всеобщим уважением и авторитетом.
Бригит надеялась, что Харальд прав. А вот сама она уже начала в этом сомневаться. Этот тип задавал слишком много вопросов, иногда перефразируя один и тот же вопрос другими словами. Похоже, он просто не умел принимать решения с уверенностью настоящего вожака, чего она от него ожидала.
Тем не менее она не могла отрицать, что выглядел он достаточно состоятельным, а ведь это богатство должно было откуда- то взяться. Да ведь и сама она ровным счетом ничего не знала об этих людях. Так что ей не оставалось ничего иного, кроме как положиться на Харальда, довериться Альмаите и надеяться, что этот человек поможет ей вернуться на трон Тары.
Теперь с мужчиной заговорил Харальд. Тон его голоса был уважительным, но не заискивающим или угодливым. Бригит вдруг расслышала одно имя, которое тут же вспомнила. «Ну, разумеется! Никакой это не Торгрим. Торгрим совсем другой. А это — Арнбьерн. Тот самый, кого они называют Белозубым».
И вдруг Бригит ощутила, как уверенность ее пошатнулась. «Ради всего святого, что я здесь делаю?» — спросила она себя. Она фактически предлагала свое королевство этому человеку, какому-то ублюдку-язычнику фин галл, строя свое будущее на одной только вере в него, прекрасно сознавая при этом, что ни одному из фин галл доверять нельзя ни на грош.
Но потом она взвесила свои шансы и вспомнила, что, каким бы ужасным он ей ни представлялся, иного выбора у нее просто не было.
Глава двадцать первая
Ждать обречен я снова
Худого от сна дурного.
Нет мне нынче покоя…
Сага о Гисли
Они работали сначала голыми руками, потом кирками и лопатами, осторожно снимая слой за слоем. Подняли с дымящегося остова того, что некогда было королевской резиденцией, тяжелые обугленные балки кровли и аккуратно сложили их в сторонке. Груды соломы, чудом уцелевшей в огне, возвышались над пожарищем, подобно могильному кургану. А под ними лежали обгорелые остатки глиняных стен, твердые, как керамика. Минуло уже шесть дней, а от них по-прежнему шибало невыносимой вонью.
Пожар уничтожил большую половину огромного дома. Вырвавшись на свободу из спальни Бригит, где, скорее всего, и начался, он прорвался сквозь стену в соседнюю комнату, вскарабкался до потолка и принялся жадно пожирать соломенную кровлю, обретя второе дыхание. Королевская резиденция превратилась в ревущий, затянутый дымом и пеплом ад, и мужчины, женщины и дети Тары бросились на борьбу с ним, подобно ангелам, объявившим войну дьяволу. С помощью всего, что попадалось под руку, они растаскивали в стороны горящие обломки, заливая огонь ведрами воды.
Фланн мак Конайнг руководил работами, отдавая приказы, словно полководец на поле брани. Но перед лицом ревущей стены огня все их усилия и потуги казались жалкими и тщетными. Сбежавшаяся толпа скорее напоминала поклонников старых богов, танцующих вокруг костра друидов, чем на людей, действительно способных покорить огненную стихию. Однако в конце концов они победили. Люди сражались всю долгую ночь, и к утру чудовищный огненный ад разделился на нескольких небольших очагов пожара, которые с наступлением рассвета уже ничуть не выглядели страшными. Половина огромного дома превратилась в дымящиеся развалины, но другая половина устояла.
Морриган едва заснула, когда первые панически вопли заставили ее вскочить с постели. Незадолго до этого, примерно за полчаса или, может быть, за час она услышала крики, доносившиеся из спальни Бригит. Спальни Бригит и Конлайда. Спальни молодоженов. У дверей нервно переминались с ноги на ногу слуги, не зная, что им делать, и нужно ли что-либо делать вообще. Морриган разогнала их резкими окриками и тумаками.
А потом прислушалась сама. Они действительно кричали друг на друга, но толстые, завешанные гобеленами стены заглушали звуки, не позволяя разобрать слова. Она была уверена, что до нее донесся треск ломающейся мебели и звуки ударов. А потом наступила тишина. Она долго ждала под дверью. Изнутри не доносилось ни звука. Очевидно, слабовольный идиот Конлайд все-таки вырубился окончательно. И она вернулась в собственную опочивальню.
Проснувшись же снова и вырвавшись из цепких объятий сна, она лежала неподвижно и прислушивалась. Крики. Вот до нее донесся голос Фланна, громкий и повелительный. Она вдруг поняла, что комната ее полна горького дыма. И тогда в голове у нее осталась одна-единственная мысль. Корона!
Морриган отбросила в сторону одеяла и встала, закашлявшись от дыма, клубы которого плавали под потолком, опускаясь все ниже. Она машинально опустилась на колени и поползла по полу к тому месту, где у стены стоял простой деревянный сундук. Еще не совсем погасшие угли в очаге давали ей достаточно света, но она в нем не нуждалась. Откинув крышку, она принялась выбрасывать наружу одеяла и коврики, сложенные внутри, пока пальцы ее не наткнулись на мешочек из грубого полотна, лежавший на самом дне. Сквозь ткань она ощутила филигранную вязь тяжелого обруча и острые зубцы, выступающие над его краями, усыпанными круглыми гладкими драгоценными камнями.
Вытащив корону из сундука, Морриган прижала ее к груди. «И что мне теперь с ней делать?» — подумала она. Схватив одеяло, она набросила его на плечи и закуталась в него, не столько для того, чтобы защититься от ночного холода, сколько для того, чтобы укрыть корону. Попытавшись выпрямиться, она вновь опустилась на колени, лаская корону сквозь холщовую ткань.
Вот уже несколько дней она не доставала корону из сундука, чтобы полюбоваться ею, и сейчас, невзирая на крики за дверями, становившиеся все громче, и клубы удушливого дыма, постепенно заполняющие комнату, Морриган ничего не могла с собой поделать. Она вела себя как мужчина, который не может устоять перед искушением выпить, и сама знала об этом. Но, подобно тому же мужчине, ей не было до этого дела. Раскрыв мешок, она вынула оттуда корону и медленно поднесла ее к свету.
Корона Трех Королевств… Она наслаждалась ее приятной тяжестью, поворачивая ее из стороны в сторону, так что слабый отблеск углей в очаге играл на золоте и самоцветах. Это была самая прекрасная вещь из всех, которые она когда-либо видела. И вот теперь она принадлежала ей. И должна остаться с ней навсегда.
Откуда-то из-за дверей донесся грохот — там что-то рухнуло, похоже, потолочная балка; крики стали громче, и она поняла, что времени у нее совсем не осталось. Сунув корону обратно в мешок, Морриган вновь прижала ее к груди, кутаясь в одеяло. На дне сундука лежал длинный кинжал, и она прихватила его с собой. Судя по звукам в коридоре, выйти из здания через главный вход она уже не успеет, проход перегораживал огонь и рухнувшие обломки, потому она не стала даже и пытаться. Перекрестившись, той рукой, в которой был зажат кинжал, она схватила маленькое серебряное распятие, висевшее на шее, и поцеловала его. Все, Морриган была готова действовать.
Пригнувшись, она метнулась к окну у дальней стены и распахнула деревянные ставни. Внутрь ворвался холодный ночной воздух, и она поняла, что в комнате было куда больше дыма, чем она думала. Кашляя и спотыкаясь, она вылезла из окна, коснулась босыми ногами сырой земли и побежала.
Морриган не принимала участия в тушении пожара. Ее долг, как она понимала его, перевешивал все остальное и заключался в том, чтобы сберечь корону. С тех пор, как несколько месяцев назад фин галл похитили ее, а она сумела вернуть сокровище обратно, Морриган ощущала себя защитницей и хранительницей короны. Ее долг, порученный ей самим Господом, состоял в том, чтобы защитить корону, а потом и водрузить ее на голову брата.
Поэтому она держалась в тени, прижимая одной рукой корону к груди, а другой стискивая кинжал, и наблюдала за тем, как люди старались спасти хоть что-нибудь, оставшееся от королевской резиденции. В свете пожарищ она высматривала Бригит. Или Конлайда. Но не увидела ни одного из них.
Морриган спросила себя, уж не погибли ли они в огне, запертые в собственной спальне, из которой не смогли выбраться. Вот это было бы большой удачей.
Ночь тянулась невыносимо медленно, огонь постепенно угасал, но ни Бригит, ни Конлайд так и не попались ей на глаза. Морриган уже готова была увидеть в этом десницу Божию, когда один из монахов, потный толстяк по имени Конан, задыхаясь, подбежал к ней.
— Морриган, Морриган! Вот вы где, слава богу! Вы не видели отца Финниана сегодня ночью?
— Отца Финниана?
— Да. Он куда-то пропал. Заслышав набат, мы все выбежали наружу, чтобы помочь, ну, вы понимаете. И только через несколько часов кто-то обратил внимание, что отца Финниана нет среди нас. Мы искали его везде, но так и не нашли.
Морриган промолчала, обдумывая всевозможные варианты. «Пропали и Бригит, и Финниан? Могли ли они оба оказаться там, в огне? Быть может, они занимались прелюбодейством, а Господь взял да и покарал их? Или это сделал Конлайд? Быть может, из-за этого и поднялся крик в королевской спальне?»
Конан прочистил горло.
— Нет, я не видела их. Его, — поправилась она.
— Что ж, благодарю вас, госпожа. Пожалуй, мы поищем еще.
Он поспешил прочь, и мысли Морриган тоже понеслись вскачь: «Или их там не было вообще? Куда они могли уйти?»
При первых же лучах рассвета она разослала во все стороны всадников: Доннела, Патрика и тех немногих ри туата, которым доверяла, отправив их по всем дорогам, ведущим из Тары. Но они ничего не нашли. Неопределенность усиливалась.
Половина королевской резиденции уцелела благодаря отчаянным усилиям людей, удаче и перемене ветра, но жить в ней было нельзя, и потому Морриган, Фланн и остальные обитатели большого дома перебрались в монастырь, заставив монахов потесниться, переселиться в комнаты слуг или вообще выбросив их на улицу. Фланн намеревался как можно быстрее расчистить пожарище, дабы начать строительство нового и большего здания. Но Морриган умерила его пыл.
— Там остались тела Бригит и Конлайда, в чем я не сомневаюсь. А еще мы не знаем, куда подевался отец Финниан.
— Финниан? А как там мог оказаться Финниан?
— Не знаю, но очень хотела бы знать, — отозвалась Морриган. — Выслушивал исповедь, быть может? — По правде говоря, этот вариант представлялся ей самым маловероятным.
Вот почему обгорелые развалины стали разбирать очень медленно, под неусыпным присмотром Морриган, чтобы не пропало ничего ценного — самоцвета, монеты, бесформенного желтого комка, некогда бывшего перстнем или золотым браслетом.
Морриган надзирала буквально за каждым шагом раскопок. Она смотрела, как обломки убирали слой за слоем: сначала верхний, части крыши, и далее вглубь, до обрушившихся стен и внутреннего убранства комнат. И только на третий день они обнаружили тело.
— Не думаю, что вам захочется смотреть на него, госпожа, — заметил коренастый и сплошь заросший волосами привратник Ронан, распоряжавшийся на пепелище. — Оно того не стоит, — добавил он, когда она протиснулась мимо него и сквозь небольшую толпу работников, глазевших на почерневшие останки у своих ног.
Некогда они были человеком, в этом не было сомнений. Общие очертания фигуры сохранились; руки, ноги, сморщенный, неопрятный комок на месте головы. Останки съежились и как будто усохли, от одежды не осталось и следа, черты лица исказились до неузнаваемости, да и вообще фигурка выглядела столь маленькой, что Морриган поначалу решила, будто это Бригит. Но чем дольше она всматривалась в останки, тем сильнее убеждалась, что это мог быть любой из них. Или вообще кто-то посторонний. Судить об этом наверняка было решительно невозможно.
Работы продолжались до тех пор, пока весь мусор не был убран и на месте пожарища осталось лишь неровное пятно выжженной земли. Больше никаких тел обнаружить не удалось.
«Что все это значит? — спросила себя Морриган, уже заранее зная ответ. — Все, что угодно». Или ничего. Могло ли тело сгореть в огне пожара, не оставив после себя следов? Она не знала. Могли ли уцелеть останки одного человека, а второго — нет? И вновь у нее не было ответа.
Именно это и приводило ее в отчаяние. Она не знала. А ей нужны были точные сведения. Иначе она ничего не могла сделать, и потому испытала невыразимое облегчение, когда неделю спустя после пожара в ворота Тары на взмыленном коне влетел Патрик, спрыгнул с седла и сообщил ей вполголоса, что принцесса Бригит нашлась.
Глава двадцать вторая
Отныне, властитель,
Твои по праву
Кольца из золота,
Знатная дева;
Будешь владеть
Долгие годы…[30]
Первая песнь о Хельги, убийце Хундинга[31]
С трудом выдирая ноги из липкой грязи, Арнбьерн осторожно шагал по болотистому берегу, на который был вытащен «Черный Ворон». Корабль гордо высился на катках, удерживаемый в вертикальном положении распорками под скулами и днищем. Оснастка, весла и большая часть навесного оборудования были с него сняты. Откуда-то с кормы доносился скрежет доски, отдираемой от ахтерштевня, и отвратительный визг выпрямляемых гвоздей, которыми она была прибита. Ярл ускорил шаг. Идущий позади Болли сын Торвальда постарался не отставать, но, поскольку он уступал Арнбьерну в росте и ширине шага, ему приходилось нелегко.
— Эй там, на палубе! — крикнул Арнбьерн. — Остановитесь!
Он беззаботно отдал корабельным плотникам распоряжение сделать все, что те полагают нужным, дабы «Черный Ворон» был готов выйти в море, совершенно уверенный в том, что ему хватит средств расплатиться с ними. Но слова Торгрима и его замечание о том, что корабелы обдерут его как липку, находя все новые и новые задачи, запали ему в душу, особенно после того, как Арнбьерн сообразил, что налет на Клойн оказался далеко не таким выгодным, как он рассчитывал. И теперь он желал удостовериться, что корабельные плотники не поступят с ним так же, как он и его приятели-викинги обошлись с Клойном и несколькими другими ирландскими городами.
Арнбьерн и Болл и приблизились к корме судна. Там обнаружился один из плотников с гвоздодером в руке. Торец одной из досок, которую он только что отдирал, под нелепым углом торчал из бортовой обшивки. Еще один здоровяк, намного моложе, с туповатым выражением лица, скорее всего подмастерье, стоял в нескольких футах от него с молотком в руке. Он напоминал бога Тора, точнее, пародию на Тора.
— Что это вы делаете? — пожелал узнать Арнбьерн.
Не успели слова эти сорваться с его губ, как он понял, что совершил ошибку: нельзя было выказывать раздражение до того, как он разобрался, нужную работу выполняют эти люди или нет. Но было уже слишком поздно.
— Выбираем гнилье из-под наружной обшивки, — ответил корабельных дел мастер. — А вам какое до этого дело? Кто вы такой?
— Арнбьерн Торусон, — ответил Арнбьерн со всем высокомерием, на какое был способен.
Болли шагнул за спину плотнику, сжимая в руке кинжал, что со стороны смотрелось так, будто он готов расправиться с ним сию же минуту, хотя, по правде говоря, они предпочли бы довдаться от него счета, прехеде чем задуматься о подобном варианте решения проблемы. Вместо этого Болли принялся тыкать острием кинжала в доски ахтерштевня и наружного пояса. Подмастерье не шелохнулся.
— Мне они совсем не кажутся гнилыми, — сообщил Болли.
Плотник поудобнее перехватил гвоздодер и повернулся к нему.
— Ты, должно быть, корабельных дел мастер, нет? Послушай, почему бы тебе не вернуться к рытью могил, уборке отхожих мест, или чем ты еще там занимаешься во имя задницы Тора, и не предоставить честному человеку возможность делать свое дело?
Разговор с самого начала пошел совсем не так, как планировал Арнбьерн. Ситуация ухудшалась с каждой минутой, а полагаться на Болли было совершенно бессмысленно. Арнбьерну нужен был помощник, верный человек. Он намеревался назначить на эту должность Торгрима Ночного Волка, сделать его своим советником и заместителем, прекрасно понимая, что упрочит свой авторитет тем, что заставит такого воина, как Ночной Волк, подчиняться себе, но и здесь его ждала неудача. Торгрим оказался слишком независимым по самой природе своей. А вот к Болли фортуна повернулась спиной, его корабль «Око Одина» требовал серьезного ремонта, прежде чем он смог бы вновь выйти в море, и его люди начали разбегаться. Он во что бы то ни стало стремился оказаться полезным Арнбьерну и готов был выполнить любой его приказ. И теперь Арнбьерну оставалось лишь надеяться, что тот не окажется еще большей обузой, нежели Торгрим.
Читать бесплатно другие книги:
