От НТВ до НТВ. Тайные смыслы телевидения. Моя информационная война Норкин Андрей

Глава 30

Наша работа в дни «Норд-Оста» имела не только положительные последствия для телекомпании. В каком-то смысле мы оказали себе и медвежью услугу, сами на то совершенно не рассчитывая. Алексей Венедиктов увидел в «Эхо ТВ» уже не обременительный балласт, а неожиданно появившиеся дополнительные возможности для раскрутки радиостанции. Можно много говорить о Венедиктове, о его недостатках, странностях и загадках, и я уже кое-что сказал ранее, но одного у него не отнять: что бы он ни делал, он всегда делал это для «Эха Москвы»! Как это могло отразиться в итоге на телекомпании – для него было уже вопросом десятым. Он просто увидел в нас дополнительную медийную площадку и перешел в наступление.

Все началось с того, что Алексей Алексеевич провозгласил себя президентом телекомпании «Эхо ТВ». Я не слишком хорошо знаком с процедурой назначения руководителей СМИ столь высокого ранга, но что-то подсказывало мне, что главного редактора телекомпании, то есть меня, нужно было хотя бы заранее предупредить о подобных планах. Гусинский же просто поставил меня перед фактом: вот, теперь у тебя есть президент! В редакционную политику «Эхо ТВ» Венедиктов не вмешивался, не дай бог! Но он стал усиленно продавливать своих людей и свои стратегические предложения.

Когда мы только начинали работу, Павел Широв, один из «эховцев» первой волны, давным-давно покинувший радиостанцию и трудившийся в нашем коллективе в качестве специального корреспондента и политического обозревателя, обронил тогда еще показавшуюся мне загадочной фразу: «Только бы не было Веника!» Я, как всегда, ничего не понял. «Что ты имеешь в виду?» – спросил я его. «Видишь ли, – ответил мне Паша, – Веник такой человек, который просит тебя приютить его на ночь. На раскладушечке разок переночевать. Но утром следующего дня ты вдруг понимаешь, что он спит в твоей спальне, а ты – не то что на раскладушке на кухне, ты уже почему-то на лестничной клетке в подъезде!»

В отличие от меня Юля очень быстро прочувствовала новую конъюнктуру и пыталась взывать к моей бдительности, чтобы не допустить подобного развития событий. Но я не внял этим призывам. Я не мог поверить, что радиостанция «Эхо Москвы», которая на протяжении последних лет не только звала меня в свои эфиры и предоставляла трибуну для выступлений, но и в буквальном смысле давала работу и кров в самые тяжелые моменты, вдруг предстанет не верным товарищем, а хитрым, вероломным недругом.

Вот тут, видимо, и необходимо сказать несколько слов о радио «Эхо Москвы» вообще. Потому что это не какое-то безликое, бездушное образование. Это коллектив людей с самыми разными характерами, пристрастиями, симпатиями и антипатиями и т. д. Я несколько лет был вхож в коридор «Эха Москвы» в здании на Новом Арбате и немного познакомился с его обитателями, так что, наверное, имею право на какие-то личные выводы, хотя этот творческий коллектив всегда был весьма подвижен в смысле кадровой стабильности. С одной стороны, люди могли работать на «Эхе» годами и даже десятилетиями, с другой – текучка там никогда никого не удивляла и не беспокоила. Я сразу хочу сказать, что на «Эхе Москвы» есть люди, которых я очень уважаю. И очень хорошо к ним отношусь. И я знаю, что и они ко мне хорошо относятся и, возможно, даже уважают. И я не буду сейчас называть их фамилии, потому что это может обернуться для них теми или иными неприятностями, а я этого не хочу.

У меня остались нехорошие воспоминания об «Эхе Москвы»… И дело не в том, что я работал там бесплатно, – а некоторые могли бы представить этот факт как объяснение моей неприязни или обиды. Нет, все совершенно не так. Я получал зарплату в другом «Эхе», телевизионном, и работал в радиоэфире с удовольствием. Дело также не в том, что после моего ухода с RTVi, когда радиопрограммы «Эха» продолжали транслироваться в телеэфире этого канала, по помещениям радийной редакции стала распространяться новость, что Норкины на самом-то деле украли из бюджета огромную сумму и теперь, что называется, свалили. Это вообще глупость, которую и распространяли глупые люди. Дело в атмосфере! Атмосфере исключительности и неповторимости «Эха», его богоизбранности. Не исключено, что в какой-то момент во мне проснулся иммунитет, приобретенный за годы пребывания в тесных рядах телевизионного Уникального журналистского коллектива. Но даже если это и так – самозащита сработала потому, что степень самолюбования и самовлюбленности «Эха Москвы», во-первых, была гораздо выше, чем у «гусинского» НТВ, а во-вторых, все эти перечисленные качества проявлялись очень агрессивно. Агрессивно по отношению к слушателям. Я стал ощущать это тогда, когда у меня в сознании начали постоянно возникать вопросы: «Что я здесь делаю? Почему я нахожусь среди этих людей? Разве я думаю так же, как они? Неужели я такой же?»

Когда мы с Юлей стали регулярно появляться в эфире «Эха Москвы», слушатели писали нам, что мы не встраиваемся в сложившийся образ радиостанции. Что имелось в виду? Мы действительно были чужеродным элементом в эфире «Эха». И потому, что мы не оппонировали постоянно нашим гостям, чего добивался Венедиктов. И потому, что не хамили слушателям, что в какой-то момент, увы, стало визитной карточкой этого радио. Но главное, потому что мы скромнее оценивали самих себя и всегда оставляли за противоположной стороной право на собственное мнение. К сожалению, по каким-то причинам «Эхо Москвы», представленное в эфире множеством голосов, на мой взгляд, превратилось в какого-то цельноскроенного единогласного гомункулуса, не видящего и не слышащего ничего вокруг себя. И самое ужасное – не желающего ничего видеть и слышать! «Если ты думаешь не так, как мы, значит, ты – просто дурак, с которым образованным людям и говорить не о чем!» – такой вот лозунг. То есть я хочу сказать, что мои этические расхождения с «Эхом Москвы» вообще, мой негативный осадок объясняются вовсе не политикой, а нестыковкой моральных принципов. Просто они у нас разные. Хотя и профессиональные принципы тоже не очень состыковывались.

Приведу простой пример для уточнения моей позиции. Раз уж я недавно ссылался на новости февраля 2016 года, давайте в том же временном промежутке и останемся. 25 февраля. Трагедия в Воркуте, на шахте «Северная»: тридцать шесть погибших, в том числе несколько спасателей. Как вы думаете, какой была наиболее распространенная реакция на это ЧП в либеральных СМИ? Нет, не рассказ о преднамеренно испорченных датчиках, фиксирующих уровень загазованности шахты. Об этом сразу стали говорить и в государственных СМИ, включая федеральные телеканалы. Комментарии были следующего плана: вот в Чили в 2010 году спасательная операция на шахте продолжалась шестьдесят девять дней и всех спасли! То есть следовало сделать вывод, что в «богопротивной Рашке» людей просто обрекли на гибель.

Конечно, это совершенно запредельный уровень передергивания фактов, потому что распространяющие подобные заявления коллеги не могли не помнить – или могли легко узнать, – что на шахте под названием «Сан-Хосе» имел место обвал породы, в результате которого более трех десятков горняков оказались замурованы в специально подготовленном аварийном убежище на глубине около шестисот пятидесяти метров. На «Северной» же произошло несколько взрывов метана, причем каждый следующий взрыв оказывался мощнее предыдущего! Спасатели погибли тоже в результате взрыва, когда пытались узнать хоть что-то о судьбе оставшихся под землей людей. Не понимать разницу между этими двумя авариями, по-моему, просто невозможно! Значит, это есть умышленное непонимание!.. То есть я хочу сказать, что мои расхождения с «Эхом» основывались на разном отношении и к форме, и к содержанию.

И – да, конечно, «Эхо» – это секта! Но не секта имени «святого Веника» и не тоталитарная. «Эхо» – это секта, в которую вступают по желанию и по идейным соображениям. Можно работать на «Эхе Москвы» и не быть членом этой секты, но записавшиеся в ее ряды уже не видят и не чувствуют ни полутонов, ни каких-либо иных эмоций, кроме осуждения, презрения, обличения и т. д.

После моего ухода с RTVi я был в эфире «Эха» два раза, причем в одной и той же программе «Телехранитель» Елены Афанасьевой. В первый раз это произошло в 2009 году, когда я делал утреннее информационно-развлекательное шоу на «Пятом канале», а во второй раз – семь лет спустя, когда НТВ запустило программу «Место встречи», дневное общественно-политическое ток-шоу. К моему удивлению, признаюсь, не лишенному горечи, на «Эхе» за эти годы не изменилось ничего! Та же красная ковровая дорожка, под которой явственно чувствовались выпавшие из своих ячеек паркетные дощечки. Тот же узкий и длинный непроветриваемый коридор, зажатый увешанными фотографиями гостей стенами, так сильно пропахшими табаком, что, казалось, ты попал в какой-то пиратский притон. Тот же немыслимый бардак в комнатах редакции, заваленных до потолка какими-то коробками, книгами, бумагами и десятками пачек нереализованных экземпляров журнала «Дилетант». Но самое главное, это – люди. Кто-то улыбался и незаметно кивал, кто-то открыто подходил, здоровался и вступал в разговор, но члены секты «Эха Москвы» ни единым мускулом не реагировали на появление столь «странного гостя», как меня назвал тогда один из слушателей.

Когда в комнату референтов, так называемый «аквариум», совмещенный с редакционной гостевой, вошел Владимир Варфоломеев[40], я сказал ему: «Здравствуй, Володя!» Но Володя не дрогнул, не поддался на мою подлую провокацию и сделал вид, что не видит меня и не слышит! Это было и смешно, и трогательно, и грустно. Потому что я увидел бедных, несчастных, злопамятных и мстительных, зажатых в этих душных стенах людей, которые уже более двух десятилетий делают одно и то же: бубнят, как все плохо в этой стране, населенной сплошным быдлом, вороватым чиновничеством и нарушающими все человеческие права чекистами во власти. Бубнят, продолжая при этом получать зарплату от столь ненавистного им государства! Браво! Честность и благородство без каких-либо примесей…

Но, естественно, любая мозаика складывается из множества отдельных кусочков. Критическая масса моего неприятия тоже накапливалась постепенно. Первым камушком в том мешке, который в конце концов утянул меня на дно, стало появление в нашей редакции спущенной мне Венедиктовым Маши Слоним, выдающегося представителя либеральной журналистики. Я должен сознаться, что был плохо знаком с профессиональными достижениями Маши Слоним, хотя в период постоянной беготни УЖК с одной стороны улицы Академика Королева на другую и обратно она появлялась в эфире моих информационных выпусков в качестве гостя, обличающего «кровавый режим». Нет, общее представление о жизни и творчестве Марии Ильиничны у меня было: происхождение из семьи высокопоставленного номенклатурного работника; стремительно сформировавшаяся тяга к диссидентству; эмиграция; дружба с Бродским; титул «леди», полученный в одном из браков; работа на ВВС; возвращение в Россию; интервью, взятые у Горбачева и Ельцина; и, наконец, – участие в создании Московской Хартии журналистов, которая едва ли не была подписана в квартире Маши Слоним. Все это вызывало восхищение, но не имело никакого отношения к работе по выпуску в телеэфир новостных программ. Пусть даже политически ангажированных, так как других на RTVi и не было.

Чем занималась Маша Слоним на «Эхо ТВ», я так и не понял, хотя формально руководил телекомпанией. Возражать Венедиктову я тогда еще не мог. (А когда начал это делать, было уже поздно!) Навещая эфирно-редакционную зону, я заставал Машу Слоним либо активно рассказывающей молодому поколению о своих приключениях а-ля «лягушка-путешественница», либо лежащей на полу с закрытыми глазами. В первый раз я даже испугался, но оказалось, что наша коллега просто восстанавливала силы. На съемки она не ездила, текстов не писала, в верстке выпусков участия не принимала, аккредитацией съемочных групп не занималась. Куда уходили ее силы, черт его знает… Однажды я попробовал привлечь ее к решению кадровой проблемы. Гусинский требовал (подозреваю, что не без науськивания со стороны Венедиктова) привлекать к участию в нашем эфире больше ярких лиц с «Эха Москвы». Я спросил Машу Слоним, что она думает по поводу приглашения к сотрудничеству Евгении Альбац, другого заслуженного деятеля либеральной журналистики? «Ни в коем случае! Никакой Альбац! Она же совершенно е…анутая!» – замахала на меня руками леди. От неожиданности я даже на время потерял дар речи.

Удивляться подобным заявлениям я перестал уже через несколько месяцев. Потому что ровно в таких же выражениях Сергей Пархоменко отзывался о Юлии Латыниной, а Борис Немцов – вообще обо всех соратниках, находившихся в этот конкретный момент вне пределов видимости. Притом что о самом Борисе Немцове то же говорили наши олигархи. Удивительным образом в современных российских либералах отсутствовало – да, по-моему, отсутствует и сейчас – одно из главных качеств либерального человека: терпимость. Прежде всего, терпимость к своим единомышленникам. И это стало для меня еще одним аргументом в пользу прекращения нашей совместной работы…

Между тем появление на «Эхо ТВ» Маши Слоним оказалось лишь первым десантом, вслед за которым на этот небольшой плацдарм выдвинулись гораздо более мощные силы. Когда Гусинский поставил задачу выпустить в эфир еженедельную информационную программу, которая подводила бы итоги прошедших семи дней, в нашей сетке появилась «Российская панорама» во главе с Матвеем Юрьевичем Ганапольским. Нетрудно догадаться, что и эта кандидатура была предложена Венедиктовым.

Лирическое отступление: Матвей Юрьевич Ганапольский

«Матвей Ганапольский – это талантливый ведущий и один из самых влиятельных деятелей российского телевидения. Его передачи смотрят миллионы людей; поднимаемые им темы неизменно вызывают огромный интерес у представителей самых разных слоев общества. Однако наш сегодняшний герой примечателен и интересен не только этим. За свою долгую жизнь этот талантливый деятель российского телевидения успел реализовать себя в качестве театрального режиссера, писателя, журналиста и даже актера. Подобная многогранность жизненных образов поистине поражает. Но стоит ли говорить, что наш сегодняшний герой уже выложил на стол все имеющиеся карты? Конечно, нет. Ведь жизнь и карьера этого неординарного телевизионного деятеля продолжается. А значит, впереди будет еще немало новых свершений!»

Этот трогательный текст размещен на информационном портале «УзнайВСЕ.ру» в разделе «Биографии», и его автор – несомненный поклонник Матвея Юрьевича. Хотя и не слишком профессиональный. В приведенных выше одиннадцати с половиной строчках выражение «наш сегодняшний герой» встречается два раза, а не самое однозначное слово «деятель» – даже три, с различными качественными прилагательными: «влиятельный», «талантливый» и «неординарный». На мой взгляд, для столь небольшого фрагмента повторов многовато. Но по сути, написанное – правда: Матвей Ганапольский действительно неординарный человек. Потому что это не один человек, а два.

Вне эфира Матвей Ганапольский – очень обаятельный мужчина с открытой улыбкой, прекрасный рассказчик, душа компании, не лишенный самолюбования, но хороший полемист с неожиданным, иногда парадоксальным мышлением, неплохо разбирающийся в джазовой музыке и т. д. То есть человек, явно наделенный многими талантами. Однако среди них отсутствует талант журналиста. А именно политическую журналистику в какой-то момент он и выбрал своим главным делом. Я, кстати, считаю, что лучшим проектом Ганапольского было совершенно неполитическое «Детектив-шоу», дважды номинированное на ТЭФИ как телевизионная игра, но так премию и не получившее. Слово «игра» имеет, на мой взгляд, ключевое значение для понимания феномена Матвея Ганапольского, который получил два специальных образования – эстрадное и режиссерское. Я прекрасно знаю, что среди журналистов огромное количество тех, кто журналистике никогда не учился, я сам тому яркий пример. Но, как мне кажется, в Матвее его игровая сущность оказалась развита настолько сильно, что не позволила ему перейти в иное качество. Когда он начал «играть» в журналистику, то «заигрался» и не смог остановиться.

Парадоксальным образом преимущества «внеэфирного» Ганапольского, Матвея № 1, в информационных программах стали превращаться в его недостатки. Матвей № 2 представал заносчивым снобом и циником, плохо воспитанным человеком, постоянно тыкающим слушателям и собеседникам и просто сваливающимся в самое безобразное хамство. Его попытки «играть» в умудренного опытом политического аналитика разбивались о фактологическую беспомощность и какие-то абсолютно нелепые, за гранью конспирологии, умозаключения. Я только приветствую авторский подход к анализу политической информации. Если бы я думал иначе, то не принимал бы участия в программе «Реплика» на телеканале «Россия 24» – это чисто авторский взгляд на происходящие события. Однако во всем, в том числе и в личной оценке чего и кого бы то ни было, должны существовать пределы.

Матвей Юрьевич этих пределов не чувствовал, хотя, возможно, подсознательно догадывался. Этим я объясняю его постоянное метание по информационным площадкам: американские RTVi и Davidzon Radio, грузинский телеканал «ПИК», украинские телекомпании «112 Украина» и NewsOne TV, опять же украинские «Радио Вести» и «Радио Эра ФМ», наконец, авторские колонки в российских печатных изданиях и в Интернете. Сейчас я уже готов поверить в то, что Венедиктов специально поощрял стремление Ганапольского бежать все дальше и дальше, лишь бы конечная цель находилась подальше от «Эха Москвы». Хотя, насколько я понимаю, Ганапольский никогда не прекращал сотрудничество с «Эхом» полностью.

«Внеэфирный» Матвей № 1 уже много лет находится вне поля моего зрения, но Матвей № 2 попадает в него постоянно, и я не могу сказать, что меня радует то, что я вижу. Презрительно-уничижительное отношение к окружающим превратилось в довольно неприятное, какое-то пакостное словоблудие. «Путин, мой дорогой сладенький зайчик, пушистенький, самый правдивый человек! Он говорил до этого, что никого нет. Лавров кричал, а Лаврову яйца не покрасили, потому что он же только министр иностранных дел!» Это фрагмент обсуждения Матвеем Ганапольским программы «Прямая линия с Владимиром Путиным» в 2014 году, которое он вел в эфире украинского «Радио Вести». Речь идет о рассказе Путина о Крымском референдуме, по итогам которого полуостров вернулся в состав России. Яйца же присутствуют потому, что празднование православной Пасхи в том году почти совпало с датой проведения «Прямой линии».

Ну не нравится тебе Путин! Не согласен ты с итогами референдума, и вообще, «Крым – наш!» – не твой лозунг! Ну так скажи об этом спокойно, по-мужски, без истерики. И без пошлостей, конечно. Я уверен, что такая критика гораздо эффективнее придурковатого сюсюканья. Но «игра в журналистику» такого серьезного подхода не приемлет, он скучен и неинтересен. Поэтому в этот же ряд укладываются и якобы вспышки гнева в адрес слушателей, со всеми этими «Пошел в…опу, тварь, подонок! Чтобы этого дерьма больше в эфире не было!». Человеку, разменявшему в жизни седьмой десяток, конечно, никто не может запретить сохранять юношеский задор, но опять же: при чем тут журналистика?

И вот это главное, что расстраивает меня сейчас, когда я наталкиваюсь на очередные подвиги Матвея Юрьевича Ганапольского. Я не могу объяснить, как можно было устраивать в эфире этот отвратительный спектакль с якобы постановочным праздником в Севастополе? После празднования в России Дня народного единства 4 ноября 2015 года Ганапольский показал в своей программе «Эхо Украины» на канале NewsOne TV «грандиозный праздник» в Севастополе: на ночной набережной перед объективами телекамер стоят несколько десятков человек, в том числе ветераны войны, которые что-то выкрикивают и машут российскими флагами. «Место действия – Севастополь. Митинг, посвященный Дню народного единства! Внимание на экран, поехали! Пусть идет видео, пусть идет. Звук! Тысячи севастопольцев вышли на улицы! Их тысячи, их десятки, сотни тысяч севастопольцев – за Путина! Давайте, эту лабуду убирайте…» – комментировал автор демонстрируемые кадры. А затем, подойдя прямо к телекамере, сказал: «Киселев! Покажешь, как я издевался над митингом в Севастополе! Но ты же не оставишь мою фразу: «Не фиг врать»!»

Дмитрий Киселев, ведущий программы «Вести недели» на телеканале «Россия 1», к которому и обращался Ганапольский, естественно, все показал, оставив ровно то, что говорилось и демонстрировалось в передаче «Эхо Украины». После чего те же самые кадры были продемонстрированы еще раз, потому что не имели никакого отношения к митингу в Севастополе, а являлись социальной рекламой российского телеканала «РЕН ТВ», снятой к празднику 9 Мая еще полутора годами ранее. Все эти материалы были размещены на YouTube, причем там хорошо читались и логотип канала, и дата съемки. А настоящий митинг в Севастополе прошел не четвертого ноября, а седьмого. И в нем действительно участвовали тысячи жителей города.

Зачем?.. «Грустно, девицы»…

На RTVi мои отношения с Ганапольским, в общем-то, оставались ровными. Я никогда не строил иллюзий по поводу моих администраторских способностей, поэтому после первых конфликтов с Матвеем, вызванных расхождениями наших представлений о том, как нужно готовить и вести информационные программы, я самоустранился от «Российской панорамы». Матвей сформировал свой маленький редакторско-корреспондентский круг, который и «зажигал» воскресными вечерами телевизоры наших зрителей. Периодически Матвей пытался переходить в атаку, заявляя вышестоящему начальству, что «с таким главным редактором он работать не будет». Это объяснялось тем, что на определенном этапе существования «Эхо ТВ» в наше штатное расписание проникли некоторые родственники Матвея Юрьевича, обладавшие горячим темпераментом и собственным, не лишенным оригинальности, представлением о субординации. Родственница женского пола стала активно объяснять, кто является главным в секретариате редакции, а родственник мужского пола пытался делать то же самое в режиссерском отделе. «Пытался», потому что его пребывание в телекомпании оказалось непродолжительным. Заявив однажды, что он является потомком древней дворянской фамилии, родственник Матвея Юрьевича вознамерился добиться подчинения от других режиссеров. К сожалению (хотя, скорее, к счастью!), другие режиссеры происходили из пролетарской среды и весьма доходчиво объяснили, что власть в стране уже давно принадлежит народу, после чего немного помятый, но по-прежнему высокопоставленный родственник покинул наш коллектив.

С дамой все оказалось сложнее: вместе с Матвеем Юрьевичем она отправилась со своими чаяниями прямо к Гусинскому, немало удивив последнего проявленной прытью. Конфликт, как всегда, пришлось гасить Федутинову, я же, поняв, что дальше так продолжаться не может, попытался обезопасить компанию за счет укрепления обороны. Я решил назначить Юлю своим заместителем, как всегда, прикрывшись ее маленьким хрупким тельцем от внешних угроз. Радостный Венедиктов тут же сказал: «Ты ее не бережешь!» – и оказался прав, потому что «эховские варяги» стали интриговать еще радостнее. Был, правда, в этом и один плюс. От нас ушла Маша Слоним! Несмотря на титул леди, ушла она вовсе не по-английски, а попрощавшись весьма громко. Она написала открытое письмо, адресованное всем сотрудникам «Эхо ТВ», в котором заявила, что не намерена работать в «семейной лавочке» вместе с людьми, не представляющими ничего в данной профессии. Напечатанное и размноженное в необходимом количестве письмо госпожа Слоним трудолюбиво разложила на каждом (!) рабочем месте во всех кабинетах редакции, после чего наконец-то исчезла.

Глава 31

С уходом Маши Слоним наши проблемы не исчезли. Федутинов уговорил меня отменить кадровое решение по Юле. Гусинский дал ей несколько новых заданий, которые вообще выводили ее из-под моего подчинения. Теперь ей предстояло заниматься запуском новых программ и работать над специальными информационными проектами. По сути, она становилась продюсером. Я же стремительно превращался в «хромую утку». Для того чтобы понять, что я теряю контроль над созданной нами телекомпанией, понадобилось не так уж и много времени – всего-то чуть больше года.

Тем не менее продолжать работу было нужно. Мы старались хоть как-то расширить горизонты тем, традиционно представленных в наших информационных выпусках. Я говорю о темах политических, потому что даже оппозиционную проблематику необходимо было поднимать на определенном профессиональном уровне, а делать это приходилось в спартанских условиях. Вкладываться в развитие телекомпании финансово и технически Гусинский по-прежнему не хотел. Поэтому мы создавали сенсации на коленке.

Наиболее ярким примером из этого ряда можно считать нашу эпопею с «Национально-державной партией России». Все началось с подробно рассказывавшей о съезде этой политической партии заметки в «Новых Известиях», на которую обратила свое внимание Алена Степаненко, тогда еще совмещавшая работу на «Эхе Москвы» в качестве «второго глаза» (то есть выпускающего редактора новостей) с аналогичной должностью на «Эхо ТВ». Впоследствии Алена полностью перешла на работу к нам и стала ведущей информационной программы «Сейчас в России». Ознакомившись с публикацией, Степаненко рассказала про нее Венедиктову, однако по неизвестным мне причинам Алексея Алексеевича тема не заинтересовала. Степаненко тут же перезвонила Норкиной, сообщив все подробности и странности этого дела, а Юля предложила мне поднять тему НДПР в нашем эфире. Я согласился, и она взялась за налаживание контактов с редакцией «Новых Известий». Сергей Агафонов, который тогда был заместителем главного редактора издания[41], поначалу даже не поверил, что ему звонят из «Эха», и лишь убедившись, что имеет дело не с радиостанцией, а с телекомпанией, согласился встретиться. Юлька быстро уговорила его передать нам видеоматериалы о съезде НДПР, которыми располагала газета, для того чтобы добиться большего медийного эффекта.

Конечно, когда я увидел эту запись, у меня глаза на лоб полезли. В середине десятых годов текущего столетия, после возвращения в состав России Крыма и Севастополя, которое я активно приветствовал, рост патриотических настроений в обществе стал ощущаться буквально физически. Но патриотизм и национализм, на мой взгляд, понятия весьма далекие друг от друга, хотя многие и пытаются спекулировать на этой тематике. Защита интересов, а в некоторых случаях и жизней русских и русскоязычных людей – дело почетное и благородное. Однако противопоставление русских людям других национальностей, другого вероисповедания, – путь тупиковый, и более того, преступный.

Привезенная Юлей запись начиналась с титра «Фронт освобождения России от жидовского ига представляет». Дальнейшие подробности, думаю, можно опустить, потому что они вполне понятны. Мы выпустили целую серию репортажей по этой теме, однако прекрасно понимали, что сделанного недостаточно, потому что наша аудитория находилась за границей. Апеллировать к Западу, который якобы должен нам помочь, я не хотел. В этом, кстати, одно из моих принципиальных нынешних расхождений с российскими либералами, которые, чуть что, сразу бегут жаловаться в Америку или Европу. Да, мы на RTVi работали для зрителей, проживающих за пределами нашей страны, но Россия для нас всегда оставалась нашей страной, а не «этой страной», как модно говорить в определенных кругах.

Мы придумали очень простой ход. Я снова связался со своими знакомыми, работающими на федеральных телеканалах. Мы размножили запись и доставили кассеты Татьяне Митковой, Евгению Ревенко и Владимиру Познеру. И все они откликнулись. Материалы на эту тему появились и на НТВ, и на «России», и на «Первом канале». Реакция оказалась более чем бурной, и в результате Минюст сначала вынес НДПР официальное предупреждение о «недопустимости осуществления экстремистской деятельности», а затем исключил ее из единого государственного реестра политических партий.

Я считаю, что в этом была несомненная заслуга нашей телекомпании, хотя победа оказалась неокончательной. НДПР существует до сих пор, на неофициальной основе. Более того, «национал-державники» выиграли судебный процесс о клевете, в результате чего главному раввину России Берлу Лазару и оказавшемуся без вины виноватым Сергею Агафонову пришлось выплачивать компенсацию. Таковы, увы, реалии российского правосудия, хотя, казалось бы, все факты были налицо. Возьмите хотя бы маленький фрагмент из автобиографии Александра Севастьянова, одного из сопредседателей НДПР: «Отец ее (жены. – А. Н.) был русский инженер-путеец, но мать была еврейкой. Я тогда совершенно не придавал этому значения. И только прожив в этом неудачном (к счастью, бездетном) браке пять лет, близко насмотревшись на практически исключительно еврейское окружение жены, я научился отлично разбираться в особенностях национальной психологии евреев и в тонкостях русско-еврейской принципиальной несовместимости». Я, конечно, знаком с теорией ответственности евреев за все беды мира, но получается, что в данном случае на путь ксенофобии человека толкнул не слишком удачный брачный опыт. Поэтому не приходится удивляться, что некоторые сочинения господина Севастьянова внесены в Федеральный список экстремистских материалов, то есть запрещены в России.

Самое смешное, впрочем, даже не это. А то, что сами руководители RTVi совершенно спокойно относились к носителям подобной идеологии, если на них можно было заработать. В это трудно поверить, но на канале RTVi в 2003 году выходила в эфир политическая реклама кандидата в депутаты Государственной Думы Андрея Савельева, лидера незарегистрированной ультраправой политической партии «Великая Россия», а впоследствии одного из инициаторов знаменитого «Письма пятисот», направленного в Генпрокуратуру с требованием «запретить все еврейские организации России за исповедуемое ими человеконенавистничество». Вот как можно представить подобное на телеканале, вещающем на израильскую аудиторию? Это какое-то запредельное проявление толерантности, по-моему…

Другой нашей большой профессиональной удачей стали репортажи из карельской Кондопоги, уже гораздо позже, в 2006 году, спродюсированные Юлией Норкиной и снятые корреспондентом Юлией Ермиловой и оператором Андреем Монастырецким. Ребята провели в постпогромном городе несколько дней, откровенно говоря, в весьма небезопасных условиях. Кондопога тогда прогремела в буквальном смысле на всю страну, снова обратив внимание на тлеющую до поры до времени проблему межнациональных взаимоотношений.

Но все эти локальные успехи столь близкого моему сердцу информационного телевещания неуклонно размывались «госзаказами», то есть требованиями, поступавшими от главного акционера. В одно прекрасное утро Владимир Александрович Гусинский проснулся с непоколебимым желанием увидеть на принадлежащем ему канале программу… астрологических прогнозов! Возможно, ему приснился какой-то сон, толковавший его семейную жизнь в направлении, казавшемся единственно верным. Гусинский очень часто делился с нами зарисовками из своей семейной жизни. Они, эти зарисовки, были смешными и беззлобными, хотя кому-то могли показаться жалобами на личные неурядицы. Вот, например, рассказ о том, как правильно устроены взаимоотношения «муж – жена» в семье Михаила Ходорковского: «Сидим мы за столом, разговариваем. Вдруг Инна что-то захотела сказать![42] Тут Миша поднимает вверх указательный палец… и она молча начинает убирать посуду! Вот бы мне так! Я один раз попробовал, так Ленка в меня тарелкой запустила!» – рассказывал мой начальник, заливаясь счастливым смехом. Так что нельзя исключать, что с помощью астрологических прогнозов Владимир Александрович пытался повлиять на свою жену, которая явно питала слабость ко всему таинственному и неизведанному, но, на мой взгляд, всегда проявляла чуть больше решительности, чем это обычно свойственно записным поклонницам астрологических предсказаний. Иначе Елена Гусинская не стала бы заядлым дайвером, не только приучившим мужа нырять, но и ставшая соавтором нескольких фильмов о дайвинге.

Итак, Владимир Александрович захотел астрологии. Соответствующий заказ поступил на имя Юлии Норкиной, которая довольно быстро заручилась согласием самого раскрученного в отечественных СМИ представителя этой необычной профессии – Павла Глобы. Вообще, Пал Палыч, с которым я был знаком лишь «шапочно», по радиоэфиру, оказался удивительно приятным человеком. Он появился в моем кабинете в сопровождении умопомрачительной фемины, являвшейся то ли его секретарем, то ли идейной последовательницей. Впоследствии Пал Палыч всегда приходил к нам с подобным эскортом, что только добавляло убедительности его образу. Программа «Маленький астрологический учебник» стала выходить в эфир на регулярной ежедневной основе. Практически сразу же в самой редакции ее стали называть «Маленьким астрологическим участком», что, однако, свидетельствовало лишь о самых искренних симпатиях по отношению к ее автору. И это было совершенно закономерно, потому что Павел Глоба продемонстрировал себя честным и убежденным энтузиастом своего дела.

Довольно быстро мы с Юлькой поняли, что к нам в руки попала настоящая золотая жила. Не в смысле возможного получения прибыли, нет. Мы встретили такого же фанатика своего дела, какими были сами. Мы понимали, что не можем – физически – делать то, что хотим! Но все равно хотели это делать! Особенно Юлька, конечно. Каких-то пары месяцев, проведенных ею в тесном творческом контакте с Пал Палычем, хватило для рождения совершенно грандиозного замысла, который до сих пор не реализован на отечественном телевидении!

Идея заключалась в создании цикла программ, рассказывающих о всем известных исторических событиях или деятелях мировой истории с точки зрения астрологии. Или, отчасти, эзотерики, столь любимой не только Павлом Глобой, но и Дмитрием Дибровым, о чем я рассказывал ранее. У Пал Палыча существовал целый том предложений, из которых я выбрал несколько, показавшихся мне наиболее подходящими для сценарной заявки. Сразу скажу, что я ни на секунду не верил в успешный исход этого замысла, хотя он мне очень нравился. Я даже правил окончательные варианты сценариев, которые мы представили руководству. Сейчас уже не вспомню весь список, но в нем точно были рассказы о Карле Марксе, Сергее Есенине и Михаиле Булгакове. Из заявок, основанных не на исторических личностях, а на событиях, наибольшее впечатление на меня самого произвела наша антарктическая серия.

Смысл ее, по Павлу Глобе, заключался в табуированности исследований Антарктиды, ибо каждое прикосновение к этому континенту якобы несло исследователям и странам, которые они представляли, череду нескончаемых неприятностей. Все это подтверждалось фактами, доказывавшими, что никаких совпадений не бывает. Что все они, эти совпадения, – звенья одной цепи. Наглядный пример: Глоба утверждал, что запись о времени открытия Антарктиды, сделанная в бортовых журналах шлюпов «Восток» и «Мирный», которыми командовали Ф. Ф. Беллинсгаузен и М. П. Лазарев, с точностью до минуты совпадала с показаниями часов на башне российского Белого дома, которые остановились после обстрела из танков в октябре 1993 года! Ну и все остальное в том же духе. Доказательства черпались из манускриптов, написанных еще до нашей эры, и современных произведений массовой культуры типа кинофильма «Чужой против Хищника».

Самое чудное в антарктической истории заключалось в объяснении причины запрета на изучение континента. Дело было в том, что, согласно теории Павла Глобы, под ледяными толщами Антарктиды скрываются Врата Ада, когда-то созданные прилетевшим к нам Звездным Драконом и с тех пор находящиеся под непрестанной охраной пингвинов, которые на самом деле являются физическим воплощением душ неродившихся детей, в том числе абортированных! Гусинский, который сначала горячо поддержал наш замысел, споткнулся уже на обсуждении Дракона, когда понял, что его нужно будет нарисовать. Тогда Владимир Александрович пребывал в воодушевлении, связанном с работой графиков над фильмом «Конвой PQ-17», снятым «ДомФильмом» Владимира Досталя с использованием компьютерных разработок студии Семена Левина, то есть – нашими партнерами. Более того, в то время Гусинский буквально носился с идеей экранизации нескольких произведений Ника Перумова, что, честно говоря, меня озадачивало. Если не ошибаюсь, в тот период писателя Перумова связывали определенные отношения с писательницей и активной деятельницей либеральной журналистики Юлией Латыниной, что, при всем уважении к тусовке «Эха Москвы», никак не убеждало меня в правильности выбора: более нудных и малоинтересных книг в жанре фэнтези, чем вышедшие из-под пера господина Перумова, я в своей жизни никогда не встречал!

Хотя наш Дракон в итоге показался Гусинскому таким же дорогим в исполнении, как и персонажи перумовских опусов, я тем не менее разозлился. Еще раз повторю: я не верил в то, что мы сможем запустить этот абсурдный сериал имени Глобы, в котором он должен был начинать каждый фильм с исторического рассказа на заданную тему, а потом переводить его в удивительный и фантастический мир астрологических исследований. Но мне казалось, что из этого могла бы получиться очень даже занятная сериальная линейка! Поэтому я взял все наши эзотерические сценарии, прихватил еще один нереализованный Юлькин план и пошел к Константину Эрнсту.

Генеральный директор «Первого канала», по всей видимости, ожидал от меня другого разговора, а вовсе не просьбы использовать наши наработки, которым не суждено было добраться до зрителя. Тем не менее Константин Львович внимательно меня выслушал и даже забрал папку со сценариями. Астрологическая история мира все еще ждет своего часа, хотя РЕН ТВ и ТВ-3 уже достаточно близко подошли к этой теме, а вот второму синопсису повезло больше. Программа, придуманная Юлькой, называлась «Пусть меня научат» и представляла собой реалити-шоу, участникам которого предоставлялась возможность осуществить свою детскую мечту и стать певцом, актером, спортсменом и т. д. Ничего не напоминает? Разумеется, нужно только учитывать, что, когда она все это придумала, никаких «Танцев со звездами» в эфире еще не было! Они появились позднее и, как я понимаю, были приобретены по франшизе. Ну и отличие нашей заявки было в том, что участниками программы должны были становиться обычные люди, а не звезды шоу-бизнеса, да и размах задуманного впечатлял сильнее, чем у танцевально-цирковых программ. Ведь мы предлагали не ограничиваться так называемыми «творческими профессиями», а действовать амбициознее, вплоть до отправки конкурсантов, мечтавших стать космонавтами, на околоземную орбиту!

Конечно, это были лишь мечты. Реальность же стаскивала нас за ноги на грешную землю и заставляла заниматься совсем другими программами. Летом 2003 года в полном соответствии с прогнозами, в том числе и моими, канал ТВС прекратил свое существование и «команда Киселева» опять осталась не у дел. Я уже не столь пристально следил за тем, что происходило внутри и вокруг УЖК, но отголоски скандалов до меня все же долетали. Рейтинги ТВС падали, программы закрывались раньше времени, олигархи-инвесторы перессорились друг с другом, гендиректора Александра Левина сняли с должности, а творческий коллектив, уже, видимо, не мысливший себя иначе как в вечном бою с врагами свободы и демократии, стал искать козла отпущения и нашел его в лице Григория Кричевского. Ему предъявили излюбленное обвинение наших либеральных журналистов: обвинение в предательстве, потому что он якобы бегал в администрацию президента и выжил Евгения Киселева из кресла руководителя! Желающие могут ознакомиться с доказательной базой в книге Виктора Шендеровича «Обстоятельства непреодолимой силы».

Передо мной поставили вопрос трудоустройства Шендеровича. Сам он утверждал, что неразговаривал с Гусинским на эту тему, а всеми переговорами занимался Венедиктов. Все правильно, так оно и было, и после окончания этих переговоров Норкин, Норкина и Федутинов получили новый приказ: создать программу для Виктора Анатольевича. Приказ был выполнен, и на телеканале RTVi появились «Новые времена», чья аудиоверсия под названием «Плавленый сырок» также транслировалась в эфире «Эха Москвы». Закрытие этой передачи осталось вне моей зоны видимости, потому что пришлось на тот период, когда я уже в компании не работал. Шендерович остался на «Эхе Москвы» лишь в качестве постоянного гостя «Особого мнения» и почетного члена секты. Однажды, это было уже где-то в середине 2010-х годов, Венедиктов при встрече рассказал мне, что Шендерович уже года два как с ним не здоровается. «Почему?» – спросил я. «Потому что я – мудак!» – гордо ответил главред «Эха Москвы». Я сказал, что в каком-то смысле готов согласиться с такой характеристикой, но это понятие слишком широко трактуется, нельзя ли узнать поточнее? «Мудак, и все!» – повторил Венедиктов.

Вместе с Шендеровичем на RTVi пришел и Владимир Кара-Мурза, которому я даже не стал напоминать о его прежних заявлениях насчет моей «продажности Гусинскому». Для Володи мы также сделали программу. Пришел к нам и Николай Николаев, роман которого с «Первым каналом» как-то не задался. Я был против, потому что чувствовал, что мы уже начинаем задыхаться: передач и людей становилось все больше, а бюджет оставался неизменным. Федутинов подливал масла в огонь, постоянно ворча, что если соглашаться на все требования акционеров «попробовать», «попытаться», «потерпеть», то потом добиться от владельцев телекомпании каких-то уступок уже не получится. «Вы ведь работаете в таких условиях? Вот и работайте дальше!» – приблизительно так он описывал наши будущие неприятности. Но с Колей Николаевым все сложилось вообще очень просто. Выслушав по телефону мои возражения, Гусинский целиком и полностью с ними согласился. Однако уже в свой следующий приезд в Израиль я обнаружил Колю Николаева в квартире Владимира Александровича, и сияющий Гусинский представил мне моего нового сотрудника. Кстати, при нашем расставании Гусинский пенял мне за то, что я (!) взял Николаева на работу. Я уже даже не возражал, потому что это было лишено абсолютно всякого смысла…

Глава 32

В некотором роде все это были наши собственные «обстоятельства непреодолимой силы». Правда, они, эти обстоятельства, лишь заставляли нас, стиснув зубы, идти дальше. Иногда казалось, что все вот-вот закончится, потому что наши начальники и их деловые и политические партнеры ухитрялись время от времени попадать в весьма серьезные переделки. В одних случаях это происходило благодаря стечению многих обстоятельств, в других – по их собственной безалаберности. Сами же события могли иметь место как в России, так и в других странах мира.

Если придерживаться хронологического порядка, первым таким событием следует считать «дело ЮКОСа», которое, конечно, не осталось незамеченным нами. Телеканал RTVi не только активно освещал ход этого дела, но в определенном смысле был одним из его участников, хотя бы потому, что мы работали в здании, фигурировавшем в судебном процессе. Вопреки расхожему мнению, сформировавшемуся в последние годы благодаря стараниям как отечественной, так и зарубежной прессы, Гусинский и Ходорковский никогда не были друзьями. Да и партнерами оказывались крайне редко. У меня сложилось впечатление, что наши олигархи – и знакомые мне лично «крупные рыбы», типа Гусинского и Березовского, и деятели рангом поменьше – Ходорковского недолюбливали и, вполне вероятно, даже опасались.

Среди всех олигархов 1990-х Ходорковский всегда выделялся решительностью и жесткостью в действиях. Кем-кем, но либералом он никогда не был, и весь его жизненный путь до ареста это наглядно доказывает. Он никогда не играл в политику, подобно Борису Абрамовичу, вечно строившему какие-то фантастические планы. В отличие от Гусинского он не уповал только лишь на прессу как на идеальный инструмент для достижения своих целей. Если он ставил перед собой какую-то цель, то достигал ее всеми возможными способами. Именно эта сосредоточенность в работе и сделала Ходорковского самым богатым человеком новой России. Березовскому, Гусинскому и всем остальным сначала оставалось только завидовать, а потом – комментировать происходящее.

Ходорковский выбрал основное направление своего бизнеса и ни на шаг не отступал от него. Поэтому он не заигрывал с представителями некоторых оппозиционных политических партий, как это делал Гусинский с «Яблоком», – ставка на всего лишь одну партию либерального толка могла оказаться слишком слабой. Он не занимался политтехнологическими проектами по созданию новых общественных организаций, как Березовский, – потому что любая карманная партия могла в какой-то момент выйти из-под контроля своего создателя. Он действовал гораздо обдуманнее и активнее, в том числе и финансово. Глава ЮКОСа просто переделывал под себя существующую политическую систему, постепенно беря под контроль весь российский парламент, чтобы затем на вполне законных основаниях добиваться решений, необходимых для развития своего бизнеса. Этого ему сделать, как известно, не удалось. И не без участия других олигархов, которым не нравился прыткий выходец из рядов Всесоюзной комсомольской организации.

В своих письмах, которые Ходорковский направлял из тюрьмы писательнице Людмиле Улицкой и которые публиковались на страницах «Новой Газеты» и в эфире «Радио «Свобода», он утверждал, что его «личным Рубиконом» стал разгром НТВ в 2001 году. Он «пытался помочь компании деньгами, что ему и вменили в первом процессе». Это не совсем так. Во-первых, потому, что Гусинский получил кредит от Ходорковского гораздо раньше «разгрома» 2001 года. Это произошло еще в 1999 году, когда владелец «Моста» лихорадочно искал деньги на затыкание дыр, образовавшихся в бюджете холдинга после кризиса. Я уже писал об этом, но напомню, что Путина, как возможного виновника этих неприятностей, еще не было не только в Кремле, но и в Белом доме. Во-вторых, эпизод, связанный с НТВ, оказался исключен из «дела ЮКОСа» ровно по той причине, что долг Ходорковскому Гусинский вернул. Тем самым зданием на Палашевке, в котором мы работали и которое нам пришлось освободить. Никакой «помощи телекомпании НТВ» в истории взаимоотношений Гусинского и Ходорковского не было. Михаил Борисович относился к этой сделке исключительно как к бизнес-проекту и заранее рассчитывал свои возможные потери и объем компенсации, которую он смог бы получить в случае, если Гусинский сорвал бы сроки выплат по полученному кредиту. Об этом я знаю от некоторых бывших сотрудников ЮКОСа, которые в конце 1990-х занимались подготовкой этих соглашений.

Гусинский всегда высоко оценивал деловые качества Ходорковского, хотя и критиковал его за то, что позиция главы ЮКОСа часто была слишком вызывающей и провокационной. В его изложении это выглядело как восхищение мощью и целеустремленностью, но с замечаниями относительно «переборов». К таковым он относил, например, умышленное игнорирование Ходорковским некоторых поведенческих правил, принятых в кругу наших олигархов: манкирование светскими тусовками, подчеркнуто демократичный подход к одежде и т. д. По мнению Владимира Александровича, свитеры и электронные часы Михаила Борисовича раздражали многих их общих знакомых, считавших, что миллиардер Ходорковский тем самым противопоставляет себя новому сословию. Что, кстати, вполне может быть правдой. Если бы Ходорковский был слабым, избалованным человеком, зависящим от всяческих драгоценных безделушек, столь ценимых в олигархическом кругу, вряд ли бы он смог не сломаться за годы лишения свободы.

То, что Ходорковский попал в тюрьму, олигархи-беженцы однозначно считали его грубейшей ошибкой. По словам Гусинского, за несколько месяцев до ареста, уже после того, как был задержан Платон Лебедев[43], Ходорковский, находясь в США, встретился с группой российских бизнесменов. Если я не ошибаюсь, эта встреча имела место в одном из городов штата Колорадо. В число собеседников Ходорковского входил и Гусинский, который, как и остальные участники того разговора, всячески советовал Михаилу Борисовичу не возвращаться в Россию. Однако тот был непреклонен и полностью отметал все доводы коллег как несостоятельные. Более того, эта уверенность в собственных силах, видимо, распространялась и на других руководящих сотрудников ЮКОСа. Тем же летом 2003 года мне позвонил пресс-секретарь нефтяной компании Александр Шадрин и попросил о срочной встрече. Срочно я выехать к нему не мог, поэтому разговаривать поехала Юлия Норкина. Выяснилось, что пресс-секретаря ЮКОСа интересовал наш взгляд на развитие событий именно как представителей той части коллектива НТВ, которые не стали участвовать в бессмысленных «киселевских плясках». Потом Юля рассказывала мне, что господин Шадрин встречал каждую ее фразу скептическими замечаниями и повторял, что это все – результат ошибок в нашей тактике. «С ЮКОСом такая история невозможна!» – резюмировал он. Однако все вышло именно так, как мы предупреждали.

Позднее, когда процесс по «делу ЮКОСа» уже шел полным ходом, Гусинский и произнес свою фразу про «грязную задницу». Он имел в виду, что Ходорковский не должен был доводить дело до суда, полностью не подстраховавшись. А он этого не сделал, поскольку считал Генеральную прокуратуру сборищем идиотов. Однако выяснилось, что в этом ведомстве работали не только идиоты, и довольно быстро в суде стали происходить не самые приятные для Ходорковского вещи – например, возникли скандалы с фирмами-однодневками, генеральными директорами которых были заявлены самые удивительные люди: дворники-инвалиды и т. п. С учетом того, что отношение к сверхбогатым людям в нашей стране после полуголодных десятилетий конца прошлого века никак нельзя было считать сочувственным, общественное мнение против Ходорковского формировалось очень быстро. Так что защита его позиции становилась уделом лишь либеральной прессы. В том числе и канала RTVi, конечно.

Интересен и тот факт, что после начала «дела ЮКОСа» Гусинский постарался как можно быстрее и дальше дистанцироваться от другой крупной фигуры этого скандала, Леонида Невзлина. К июлю 2003-го, когда начались первые задержания по делу об уклонении ЮКОСом от уплаты налогов, Леонид Невзлин, будучи одним из крупнейших акционеров компании, формально в ней уже не работал, а занимал пост ректора Российского государственного гуманитарного университета (РГГУ). По словам самого Леонида Борисовича, его стремительный отъезд в Израиль не был бегством из России, а являлся плановой поездкой, во время которой он намеревался работать над собственной диссертацией. Так или иначе, но уже в ноябре 2003 года стало известно, что Леониду Невзлину было предоставлено гражданство Государства Израиль. Эта новость вызвала грандиозный скандал, поскольку паспорт гражданина Израиля не только давал его обладателю возможность комфортного перемещения по миру, но и весьма часто являлся гарантией личной неприкосновенности.

Поводом для скандала стал не сам факт предоставления Невзлину гражданства, а тот временной промежуток, в который вопрос был решен, ведь в обычных случаях это довольно длительная и муторная процедура. Застрельщиком расследования выступила глава комитета Кнессета по вопросам иммиграции Колетт Авиталь, не исключавшая определенных особенностей самого «дела ЮКОСа», но удивленная другими особенностями: «В «деле ЮКОСа» может быть какой-то политический подтекст. Российское правительство могло захотеть взять под свой контроль какой-либо рынок. Но я уверена, что никакого антисемитизма тут нет, хотя его пытаются сюда притянуть. А господин Невзлин очень быстро получил гражданство. В его случае процедура была особой! Я не могу сказать, виновен этот человек или нет, но когда мы немедленно даем убежище человеку, имя которого муссируется в связи с таким скандалом, это странно», – говорила она российскому изданию «Время новостей».

Колетт Авиталь не ограничилась многочисленными интервью и направила депутатский запрос в Министерство внутренних дел, причем даже назвала фамилии некоторых членов правительства, которые, по ее данным, могли оказать Невзлину помощь в решении его проблемы. В частности, она указывала в этой связи на Натана Щаранского и Авигдора Либермана, тогда занимавших посты министров по делам диаспоры и транспорта, соответственно. Щаранский и Либерман – оба они были для Гусинского, так сказать, людьми далеко не чужими, хотя на моей памяти Владимир Александрович иногда критиковал политическую деятельность Либермана, обзывая его «молдаванином»[44]. Поэтому Гусинский никак не мог приветствовать скандальное расследование, начатое по обстоятельствам получения Невзлиным его израильского паспорта.

Само это расследование ничем не завершилось, если не считать его итогом последовавшее затем ужесточение правил предоставления гражданства Государства Израиль. Тем не менее присутствие Леонида Невзлина в качестве спикера в наших новостных программах стало неуклонно сокращаться, и к моменту предъявления ему российской прокуратурой обвинений в организации убийств он совсем исчез из нашего эфира. Более того, в Израиле я несколько раз встречался с Невзлиным, но ни разу – в присутствии Гусинского. Эти встречи происходили как бы случайно, в ресторанах на набережной Тель-Авива, когда Леонида Борисовича сопровождали или политтехнолог Марина Литвинович, в то время руководившая некоторыми проектами учрежденного Ходорковским и Невзлиным Фонда «Открытая Россия», или же Демьян Кудрявцев, видимо, отвечавший за контакты Невзлина со своим тогдашним шефом, Борисом Березовским. Гусинский же всегда уходил от общения с Невзлиным, и единственным их совместным мероприятием было участие во встрече олигархов с руководителями российских оппозиционных СМИ, состоявшейся в Герцлии летом 2005 года. Да и тогда Гусинский был скорее гостем, а не организатором встречи.

Последовавший осенью 2003 года арест самого Ходорковского уложился в теорию Гусинского, как очередной кирпичик в возводимую стену. «Миша сам виноват в том, что так получилось!» – таков был вердикт, вынесенный моим шефом. Он говорил это без злорадства, но и без особого сострадания, поскольку подобное качество вряд ли вообще проявлялось в кругу этих людей по отношению друг к другу. Еще раз повторю: они не были друзьями и, даже временно выступая партнерами, оставалась соперниками. И эта формула верна не только в отношении пары «Гусинский – Ходорковский», она применима ко всем, кого мы привыкли называть «олигархами».

Лишний шум Гусинскому был не нужен. Он уже понимал, что его пребывание за границей России связано с определенными деловыми трудностями. «В этой идиотской стране совершенно невозможно заниматься бизнесом!» – кричал он. «Почему?» – спрашивал я. «Да потому что эти идиоты не берут взяток!» – «Что, совсем не берут?» – «Берут, конечно, но на таком верху и такие суммы, что у меня денег не хватит!» В подобной ситуации оставалось только сочувствовать моему работодателю. Осознание особенностей израильской коррупции не означало, что Гусинский хочет немедленно вернуться в Россию, хотя решение этой важнейшей задачи и было возложено им на Венедиктова. Всякий раз, когда я сетовал на венедиктовское самодурство, проявлявшееся в его телевизионной активности, я слышал в ответ, что «Леша решает важную задачу моего возвращения». С учетом изложенного выше, в соответствующей главе этой книги, я всегда склонен был думать, что Леша «решал» совсем другие задачи – свои собственные. Но Гусинский никогда со мной не соглашался. Кстати, я допускаю, что и частые контакты Венедиктова с Ходорковским, которые стали происходить после отъезда бывшего «заключенного номер один» в Швейцарию, имеют под собой то же самое основание. Михаил Борисович на что-то рассчитывает, чего-то ждет от Алексея Алексеевича, но тот, скорее всего, играет в игру по собственным правилам…

Дополнительный шум вокруг «дела ЮКОСа» был невыгоден Гусинскому и по той простой причине, что значительная часть его бизнеса все равно оставалась в России. Кинокомпании, выпускавшие львиную долю криминальных сериалов, прокатывавшихся в эфире ведущих российских телеканалов, по-прежнему принадлежали Владимиру Александровичу, и он вовсе не был заинтересован в возникновении сложностей в их работе. А эти сложности все равно возникали. Ярким примером может служить другой скандал, с другим уголовным расследованием, которое происходило уже в самом Израиле.

Это так называемое «дело банка Hapoalim», которое тянулось, наверное, лет десять, если не больше. В начале 2000-х израильские власти, некогда радостно приветствовавшие появление в стране денег новых русских олигархов, стали проявлять некоторую нервозность в связи с тем, что ряд состоятельных репатриантов использовали банки Израиля для легализации незаконных доходов. Попросту говоря, для отмывания денег. Если очень коротко излагать суть «дела банка Hapoalim» – а это крупнейший банк Израиля, поэтому внимание к расследованию было всеобщим, – скажу, что началось оно после вступления в силу в 2000 году нового закона «О борьбе с отмыванием денег». Пару лет правоохранительные органы страны собирали необходимую информацию и в 2002 году начали тайное расследование деятельности известного предпринимателя и настоящего «гражданина мира» Аркадия Гайдамака.

Бизнес-интересы господина Гайдамака, человека с лицом вдруг постаревшего актера Венсана Касселя, всегда были обширны. На географической карте его деятельности значились не только Израиль, Канада, Россия и Украина, но еще и Франция с Анголой. Собственно, так называемый «Анголагейт» и послужил отправной точкой банковского скандала в Израиле. Французские власти подозревали, а затем и обвиняли Аркадия Гайдамака в незаконных поставках оружия в Анголу, которые он осуществлял еще с 1993 года вместе со своими французскими партнерами, среди которых оказался даже сын бывшего президента страны Франсуа Миттерана, Жан-Кристоф. Его обвиняли в коррупции, поскольку он, как выяснилось, консультировал организаторов торговли оружием. Расследование «Анголагейта» во Франции шло с переменным успехом, Гайдамака то признавали виновным, то оправдывали, пока в ноябре 2015 года он сам добровольно не сдался французской полиции. Как писали газеты, он сделал это для того, чтобы окончательно освободиться от всех претензий и получить возможность беспрепятственного перемещения по странам Европы, где проживали его сын и две дочери.

В Израиле Гайдамак хранил свои деньги в банке Hapoalim, в тель-авивском отделении, расположенном прямо напротив гостиницы Dan. Это отделение специализировалось на обслуживании иностранных клиентов. Секретное расследование израильской полиции длилось целых три года, и в 2005-м Гайдамаку были предъявлены обвинения в отмывании денег. К сожалению, в том же самом отделении банка Hapoalim хранил свои деньги, полученные от производства и реализации телесериалов, и Владимир Александрович Гусинский. Схема выглядела очень просто. Кинокомпании Гусинского продавали российским телеканалам свои сериалы, телеканалы выплачивали деньги уполномоченному агенту, который переводил средства на счет в банке Hapoalim, там они какое-то время оставались без движения, а потом уходили на другие банковские счета, в том числе в Америку. Полиция решила, что тут «попахивает прачечной», и счета Гусинского в Израиле заморозили.

Самое неприятное было то, что фамилия Гусинского привлекла гораздо больше внимания, чем фамилия Гайдамака. Не знаю, почему так получилось, ведь в отличие от Гайдамака Гусинский никогда не стремился к публичности, а тот, напротив, всегда был крайне активен и даже как-то пытался стать мэром Иерусалима. Причем трактовки банковского скандала сильно отличались. В Израиле утверждали, что «дело банка Hapoalim» на самом деле направлено против премьер-министра Шарона, который-де заигрался с русскими олигархами. В России же эту нашу неприятность преподносили как лишнее доказательство того, что Гусинский нечист на руку. Помню, я смотрел соответствующие программы по нашему телевидению и по телефону пересказывал их содержание Малашенко, а тот искренне удивлялся, почему ничего не говорят про Гайдамака… Это дело тоже ничем не закончилось, хотя израильская полиция мусолила Гусинского еще целых два года, прежде чем объявить о полном отсутствии к нему каких бы то ни было претензий.

Тем не менее все эти дела – и «дело ЮКОСа», и «дело банка Hapoalim» – отнимали силы и нервы у нашего работодателя и, естественно, раздражали и нас, его сотрудников. Но это были трудности, так сказать, привнесенные извне, не зависящие от нас напрямую. Другое дело, когда трудности создавались непосредственно самими участниками процесса. Причем, как я уже говорил ранее, по причине собственной безалаберности. Ибо ничем иным я не могу объяснить арест Гусинского в Греции, под который он ухитрился угодить в августе 2003 года.

После двух выигранных в Испании процессов на предмет экстрадиции в Россию наш шеф очевидным образом успокоился. Он свободно перемещался по Европе, опасаясь посещать лишь Францию, системе правосудия которой по каким-то причинам не доверял. Но Греция никак не входила в список стран, от которых можно было ожидать чего-то подобного. Формально все так и было, потому что Интерпол после испанских прецедентов прекратил международный розыск Гусинского. Однако греки об этом, по всей видимости, не знали. Когда Владимир Александрович прилетел в Афины из Тель-Авива, ничто не предвещало срыва семейного отдыха, который Гусинский планировал провести на своей яхте. Он, кстати, никогда не называл эту яхту «яхтой», предпочитая слово «лодка». Так вот, лодка уже ожидала своего владельца в морском порту, но пограничники порта воздушного почему-то задержали Гусинского, сославшись именно на требование Интерпола. Возражения, что ордер уже давно аннулирован, действия не возымели, и Гусинского отправили сначала под суд, а потом под домашний арест.

Всех соучастников эта новость здорово напугала, даже я к тому времени уже немножко поднаторел в юридических вопросах. Поэтому я знал, что между Россией и Грецией существовало подписанное соглашение о борьбе с преступностью, каковое отсутствовало между Россией и Испанией. В этой связи греки выдавали нам разыскиваемых преступников гораздо охотнее, чем испанцы. К счастью для Гусинского, к тому времени его дело уже было далеко не на первых позициях. И хотя он провел под греческим арестом несколько месяцев, складывалось впечатление, что никто просто не знал, что с ним делать. Российскому правосудию, по большому счету, он уже был не нужен, потому что не только закрыл все свои сделки с «Газпромом», но и наладил новые, вполне прочные деловые связи. В публичную политику он не лез, критикуя Кремль разве что за столом в дружеской компании. В общем, греки, похоже, просто проспали все эти не касающиеся их международные новости и теперь банально сохраняли лицо. Не могли же они сразу отпустить только что задержанного ими человека?

Таким образом, свой пятьдесят первый день рождения Гусинский отмечал в президентском сьюте афинского отеля InterContinental Athenaeum. Вернее, в сьюте он жил, страшно довольный тем, что до него там останавливался Владимир Путин. А день рождения отмечал на огромной веранде, с которой открывался великолепный вид на Акрополь, и прежде всего, конечно, на Парфенон. Другие виды Афин в октябре 2003-го были ужасны! Город готовился к Олимпийским играм и поэтому был перекопан вдоль и поперек. Складывалось впечатление, что Парфенон – едва ли не самое законченное в смысле строительства здание греческой столицы!

Для нас с Юлькой дни рождения Гусинского, на которых мы побывали несколько раз, всегда представляли серьезную проблему. Скажите, что можно подарить на день рождения человеку, состояние которого оценивается в сотни миллионов долларов? При этом ваша зарплата, мягко говоря, существенно меньше. У него все есть, а то, что у него отсутствует, вы купить не можете. Возвращение на Родину, например. Приходилось как-то выкручиваться. Сначала за счет антиквариата, каких-то древних чаш и кубков, которые он мог разместить у себя дома без ущерба для интерьера. Я не знаю, кто играл партию первой скрипки в оформлении домашних резиденций Гусинского – он сам, его жена Лена или его помощница Джоан, – но вся недвижимость Владимира Александровича, в которой мне довелось побывать, была выдержана в едином стиле. Кстати, очень напоминавшем стиль отелей InterContinental: много белого и золотого, много света и дерева и много всяких необязательных безделушек. В тель-авивской квартире Гусинского, например, была целая коллекция произведений Франка Майслера, знаменитого и очень успешного в коммерческом смысле израильского скульптора, с которым Гусинский знаком лично. Квартира, выставочный зал и магазин Майслера находятся в старом районе Тель-Авива, легендарном Яффо. Работы Майслера, которые не относятся к монументальным, представляют собой почти игрушки: их можно трогать руками, открывать потайные дверцы, нажимать на скрытые пружины и приводить в действие самые неожиданные механизмы. Гусинский коллекционировал Майслера бессистемно. У него были и фигурки животных, и огромный глобус Иерусалима, но больше всего было бытовых зарисовок: евреи со скрипками, со швейными машинками, со счетами и т. д.

Остается добавить, что самая маленькая фигурка работы Майслера тянула на несколько тысяч долларов, так что подобные презенты шефу мы с Юлькой делать не могли. Но какая-нибудь уже позеленевшая от времени бронзовая кружка вполне могла разместиться где-то на книжной полке. Потом мы перешли на оригинальные подарки, которые стали появляться в московских специализированных магазинах. Например, как-то раз мы подарили Гусинскому бильярдный кий с лазерным наведением! Венедиктов всегда дарил какие-нибудь старинные гравюры, карты или страницы из старых печатных изданий. А Матвей Ганапольский однажды очень насмешил всю нашу компанию, потому что притащил в аэропорт «безумно дорогую» картину, написанную, как он говорил, «величайшим грузинским художником». Не Пиросмани, но других грузинских художников я не знаю, поэтому фамилию автора не запомнил. Впрочем, на таможне Матвей сообщил, что эта мазня не имеет никакой художественной ценности и он везет ее в качестве подарка ради шутки. Мне даже стало обидно за «величайшего грузинского художника», хотя я склонялся именно ко второму варианту оценки этого живописного полотна…

Посетить великие исторические памятники Афин в октябре 2003 года нам так и не удалось. Мы с Юлькой прилетели в Грецию всего на два дня, чтобы поздравить нашего именинника и улететь обратно. Гусинский мог сидеть под арестом в элитном отеле еще сколь угодно долго, а нам нужно было работать.

Лирическое отступление: Эпоха великих географических открытий

Я понимаю, что фраза «прилетели в Грецию всего на два дня» здорово отдает тем самым снобизмом, который я так часто критикую. Сразу вспоминается эпизод фильма «Инспектор ГАИ», когда персонаж Никиты Михалкова, циник и хам из местного автосервиса, рассказывал милиционеру в исполнении Сергея Никоненко, как летал «на уик-энд в Сочи». Поэтому, конечно, я не могу не признать, что работа на RTVi превратилась для нас в настоящую эпоху великих географических открытий. Командировки по работе и плановые отпуска (или же совмещение «полезного с приятным») позволяли нам с Юлькой пополнять нашу коллекцию впечатлений. Даже в тот «уик-энд в Афинах» мы увидели нечто, что пока еще нигде не повторилось: в крошечном ресторанчике, расположенном на набережной, остатки еды можно было бросать прямо в море – вода буквально кишела рыбами и рыбками, набрасывавшимися на угощение и моментально его уничтожавшими.

Вообще, кафе и рестораны, как и, конечно, гостиницы, в процентном отношении составляют самый большой объем впечатлений, получаемых в поездках. Просто потому, что в отеле и в ресторане вы побываете обязательно. Вот, например, прилетаю я в Мадрид. На два дня, само собой. Наши встречи с Гусинским проходят снова в отеле сети InterContinental, из чего я делаю вывод, что Владимир Александрович неравнодушен к этому бренду. Обедать мы идем в заведение, которое лично знает Андрей Каморин, знаменитый член клуба «Что? Где? Когда?» и глава нескольких компаний, производящих для Гусинского телесериалы. Андрей – фанат Испании и местной кухни, поэтому гарантирует нам настоящий хамон во всей его красе. Но свободного времени остается лишь на то, чтобы дойти до Королевского дворца и обратно. Вот и получается, что в такой поездке главными пунктами являются гостиница и ресторан.

Пробелы мы компенсировали во время отпусков, которые теперь могли проводить в путешествиях. Поскольку и я, и Юлька – очень благодарные зрители и слушатели, довольно быстро выяснилось, что мы и путешественники тоже весьма непритязательные. Я с трудом могу вспомнить хотя бы один наш отпуск, которым мы остались недовольны. Разве что единственное посещение курорта в Турции, когда я ухитрился здорово отравиться. Поскольку наша первая совместная поездка, как помнят читатели, пришлась на Париж и его окрестности, на какое-то время именно Франция стала нашим любимым местом отдыха, причем столицей мы уже не ограничивались. Так получилось, что мы прикипели к Бретани и Нормандии – краю яблок, сидра и кальвадоса, гусиной печенки и блинов из гречневой муки. Дочь, ученица начальной школы, сражала местных официантов тщательно проговариваемыми фразами: «Bonjour! S’ il vous plait: foie gras, jus de pomme, la crme brle. Merci!» Официанты в прямом смысле слова падали на пол от переполнявших их чувств, а дочь радостно хохотала. На машине из Парижа до Сен-Мало или Мон-Сен-Мишель, в зависимости от того, где находилась наша гостиница, мы добирались не торопясь, часа за четыре, а потом уже совершали вылазки в разные места. В одну из таких поездок мы взяли нашего дедушку, моего отца, впервые оказавшегося за границей в возрасте шестидесяти пяти лет! Дедушка настолько освоился в нормандских деревушках, что брал велосипед и вместе с внучкой отправлялся на экскурсии по местным фермам, возвращаясь обратно с огромным количеством всяких вкусностей. Как они объяснялись с местными жителями, я не представляю, особенно если учитывать, что познания дочери во французском языке ограничивались вышеприведенными предложениями, а дедушка вообще не знал ничего, кроме bonjour и merci.

Про моего отца за границей можно написать отдельную книгу! По дороге из лондонского аэропорта в отель он здорово нас напугал криком: «Смотрите, бетономешалка!» Оказалось, что его возбуждение объяснялось тем, что работавшая бетономешалка была чистой. В парижском же Диснейленде, на Buffalo Bill’s Wild West Show, мой абсолютно не употребляющий алкоголя отец увлеченно чередовал приобретенное нами красное вино с входившим в стоимость билета и, соответственно, бесплатным пивом. Не могу исключать, что впечатления, полученные им от трехнедельного путешествия по Англии и Франции, а также последующей через год поездки в Израиль серьезно повлияли на его решение уехать. Уже много лет мой отец живет «на исторической Родине» и успел снова превратиться в домоседа. Вытащить его куда-нибудь из ставшего столь привычным для него Реховота крайне тяжело!

А вот наши взрослые дети, много поездившие по Европе и много чего повидавшие, в свое время решили, что останутся в России, хотя с удовольствием вспоминают свои приключения в Старом Свете. Дочь хранит в памяти операцию по спасению нормандских ежиков, которых мы собирали на лужайке у нашей гостиницы и, чтобы они не попали под газонокосилку, увозили в ближайший лес. А старший сын – то, как синхронно переводил на немецкий фильм «Семнадцать мгновений весны» своим одноклассникам из школы в Швейцарии, или же то, как подрался с одним американцем, утверждавшим, что Гагарин не был первым человеком, полетевшим в космос.

Часть семьи Норкиных на шоу в Диснейленде

Наши же воспоминания о Швейцарии представляют собой картины крошечного городка под названием Фтан, разместившегося среди альпийских лугов. Добираться туда нужно было сначала на игрушечном поезде, а потом на автомобиле по настоящему горному серпантину. Жителей в этом городке, по-моему, было меньше, чем коров, будивших нас по утрам мычанием и звоном своих колокольчиков!

В одну из зим мы с Юлькой отправились открывать Скандинавию. Сев в Москве на поезд до Хельсинки, мы добрались до столицы Финляндии, где первым делом отправились на Сенатскую площаь с собором Святого Николая и памятником Александру II. У нас была своя семейная история, связанная с этим местом. Дело в том, что именно здесь в начале 1990-х состоялось знаменитое Total Balalaika Show, организованное Юлькиным отчимом, Игорем Агафонниковым, народным артистом России, профессором, одним из самых знаменитых хоровых дирижеров в истории СССР. Во второй половине 1980-х, уже после десятилетий работы в Большом театре и Государственном русском хоре, он возглавил легендарный Ансамбль песни и пляски имени Александрова и вывел этот коллектив на новый уровень. Александровцы запели не только советские патриотические и военные песни – они взяли на вооружение и классический репертуар, и самые неожиданные постмодернистские ходы. Одним из них и стало совместное выступление Ансамбля имени Александрова с популярнейшей финской панк-группой The Leningrad Cowboys, созданной режиссером Аки Каурисмяки. Концерт Total Balalaika Show собрал на Сенатской площади Хельсинки более семидесяти тысяч зрителей, и поскольку мы с Юлькой на нем не были, а смотрели только его видеоверсию, естественно, нам хотелось побывать на этом месте боевой семейной славы.

Из Хельсинки мы отправились в Стокгольм. Туда нас доставил огромный паром компании Silja Line, которая тогда еще принадлежала финнам, а теперь, как я слышал, – эстонцам. Мы с Юлькой не были избалованы морскими круизами, поэтому даже столь скромный переход через Балтийское море произвел на нас большое впечатление. В первую очередь это относится к самому парому, где у нас была каюта с видом на море. Можно было заказать и каюту с видом на прогулочную палубу, так называемый «променад», заполненный барами, ресторанами, магазинами и прочими увеселительными и торговыми заведениями, но вид на море нам казался более правильным.

Хотя внутри парома Symphony тоже было на что посмотреть. Самым интересным было наблюдать за финскими мужчинами и женщинами, использовавшими поездку в качестве мероприятия алкогольного туризма. Некоторые местные напивались так, что едва стояли на ногах. Рядом с нами в ресторане, в котором принцип «шведского стола» распространялся в том числе и на алкогольные напитки, сидела финская пара, больше напоминавшая троллей, чем людей. Беседовали они очень неспешно и исключительно на английском языке. «I love you!» – кричал дядечка-тролль. «I hate you!» – спустя полминуты кричала в ответ тролль-тетечка. Это повторилось несколько раз, потом они обнялись и заплакали, а мы с Юлькой ушли, чтобы им не мешать.

Юлька встретилась с Муми-троллем

В Стокгольме мы провели несколько прекрасных дней. Местные почему-то очень мерзли, хотя по нашим меркам было довольно тепло. Тем не менее, поддавшись на уговоры телевидения, мы вместе с тысячами других жителей города и туристами отправлялись по утрам подкармливать стокгольмских лебедей, которым, как говорили в новостях, необходимы были дополнительные силы. Хотя мне периодически звонили из Москвы с разного рода технологическими вопросами, отдых все равно удался на славу. Мы фотографировали друг друга на красных деревянных лошадках в парке Скансен, а в уютном музее Астрид Линдгрен, к своему удивлению, обнаружили экскурсию на русском языке, хотя так и не поняли, почему сами шведы из всех персонажей своей великой сказочницы больше всего выделяют Пеппи Длинныйчулок, а вовсе не столь любимого у нас Карлсона.

Из Стокгольма мы снова вернулись в Финляндию, уже через Турку, чтобы оказаться в настоящей лесной глуши. В московском турагентстве меня поняли, видимо, буквально и поселили там, где вообще никаких людей не было! Когда мы приехали на какую-то рыбацкую базу, нас встретил только местный смотритель, который, вручив нам ключ от домика, тут же уехал, оставив нас в полном единении с природой. Чтобы не умереть с голоду, мы вызывали такси и ездили в ближайший город в ресторан или в продовольственный магазин, покупали там продукты и готовили сами, в своей лесной резиденции. Зато спали с открытыми дверями и окнами, завернувшись в кучу одеял, – все равно вокруг нас на многие километры не было никого!

Вообще мы с Юлькой – неправильные путешественники: не любим курорты «все включено», предпочитаем индивидуальные экскурсии групповым или просто выбираем странные с обычной точки зрения маршруты. Например, вместо Объединенных Арабских Эмиратов мы летали в Оман, только-только делавший первые шаги на международном туристическом рынке. Или же могли на неделю уехать в Суздаль, чтобы облазить все окрестные храмы, невзирая на самую ужасную погоду конца февраля – начала марта. Наши руководители не понимали этих экзерсисов. «Что можно делать целую неделю в Суздале?» – спрашивали меня Гусинский и Венедиктов. «Трахаться! – находил я самый понятный им вариант ответа. – Разве, работая с вами, можно найти время для личной жизни?»

Но, конечно, главным местом нашего туристического паломничества оставался Израиль, страна, идеальная для путешествий, хотя и дороговатая. Израильтяне ухитряются превращать в аттракцион каждый кусочек своей земли. Если кусочек большой – на нем строят сафари-парк, как в Рамат-Гане. Или Бронетанковый музей и парк миниатюр «Мини-Израиль», как в Латруне. Если кусочек маленький – там обнаруживается что-то, уже созданное даже не людьми, а самим Богом, например «Жена Лота»![45]

Отношение к Вере крайне важно для человека, путешествующего по Израилю. В окрестностях того же Мертвого моря можно найти немало интересного. От самого моря с его уникальными правилами купания в целебных водах и крепости Масада, являющейся олицетворением самых героических страниц еврейской истории, до заповедника Эйн-Геди, мимо которого вы, скорее всего, проскочите на машине, потому что даже не сможете себе представить, что в этой удушающей горной пустыне находится оазис с каскадом красивейших водопадов и богатым животным миром. Но согласитесь, если вы человек верующий, район печально прославленных городов Содома и Гоморры предстанет для вас совершенно в ином качестве.

Я сижу верхом на одном из символов Швеции

Человеку неверующему, на мой взгляд, обидно посещать Иерусалим. Да, это безумно красивый город, особенно если вечером смотреть на него с гор! Но просто приехать туда, чтобы изучать как некую всемирную археологическую ценность, по-моему, неправильно. Когда же вы прикасаетесь своими руками к Голгофе, Камню помазания или к самому Гробу Господню, искренне веря в то, что и для чего вы делаете, вы преображаетесь! То есть меняетесь не только духовно, но и физически! Хотя, конечно, я понимаю, что говорю сейчас как человек, исповедующий православие. Соглашусь, но повторю, что для любого христианина, будь он православным, католиком или протестантом, его Вера на земле Израиля становится истинным путеводителем.

Разумеется, мне доводилось бывать в местах, являющихся территорией паломничества для представителей и других религий. Но в Израиле, а в Иерусалиме особенно, все переплетено настолько тесно, что провести границу между объектами, понятиями и традициями порой бывает невозможно. Например, если вы покинете пределы Старого города через Сионские ворота, то практически сразу попадете на гору Сион, где найдете здание, в котором на первом этаже находится синагога с гробницей царя Давида, – туда можно попасть и посмотреть на эту величественную усыпальницу. А на втором этаже того же здания – Горница Тайной Вечери, туда тоже можно свободно войти, только разговаривать придется исключительно шепотом. Наконец, на крыше все того же здания вы найдете минарет, потому что мечеть на этом месте существовала более четырехсот лет. Пожалуй, для полноты картины я еще добавлю, что даже последовали такого необычного религиозного движения, как растафарианство, считают Сион своей первоначальной Родиной! А еще на горе Сион, на небольшом католическом кладбище, похоронен Оскар Шиндлер, немец, спасший во время Холокоста тысячу двести евреев. Так что провести какое бы то ни было разделение всех этих интереснейших мест по религиозному принципу невозможно, да и не нужно.

Еще одним интересным примером такого сосуществования являются Голанские высоты, район на севере Израиля, где в многочисленных кибуцах выращивают решительно все: от апельсинов до осетров. Туристов на Голанах обычно возят смотреть римские термы или гору Хермон, самую высокую в Израиле, где размещен горнолыжный курорт. Мы же предпочитали «народные забавы», а именно спуск на надувных лодках по притокам реки Иордан. Я бы не назвал это развлечение полноценным рафтингом, потому что притоки Иордана, хоть и берут свое начало в горах, вовсе не столь агрессивны, как те реки, что обычно привлекают любителей этого экстремального вида спорта. Здесь рафтинг – исключительно семейный. В зависимости от численности нашей компании мы брали необходимое нам количество надувных лодок, бросали в них детей и пиво и отправлялись в путешествие, занимавшее до четырех часов. На маршруте присутствовала пара мест, где вы рисковали ощутимо стукнуться задницей о камни или же свалиться в моментально освежающую в жаркий день ледяную воду, но в основном путешествие выглядело как сеанс релаксации. Ощущение усиливалось от того, что по берегам реки размещались многочисленные арабские семейства. Они доставали из машин складные стулья и столики, расставляли на них кальяны и разнообразные закуски и лениво наблюдали, как мимо них проплывают надувные лодки с евреями. При мне ни разу никаких инцидентов не происходило, все было очень весело и очень душевно.

Хотя, конечно, нельзя быть уверенным всегда и во всем. И нападения палестинских экстремистов, вооруженных ножами, на иностранных туристов, к сожалению, в современном Израиле уже никого не удивляют. Но в стране очень много мест, которые граждане Израиля используют для совместного отдыха. Поэтому и вы, приезжая туда, вполне вписываетесь в их пестрые компании, будь то отели на берегах озера Кинерет, знаменитого Галилейского моря, или вагончики фуникулера в пещере Рош-ха-Никра на самой границе с Ливаном.

Глава 33

Во второй половине 2003 года телекомпания «Эхо ТВ» решила напомнить о себе российскому профессиональному сообществу, для чего мы приняли участие в национальном конкурсе ТЭФИ. Первый блин вовсе не вышел комом, потому что я ухитрился пролезть в номинацию «Ведущий информационной программы». Моими соперниками были Михаил Антонов, ведущий вечернего выпуска «Вестей» на «России», и Владислав Флярковский, представлявший «Новости культуры» на канале «Культура». Миша, с которым мы когда-то работали на НТВ, и вышел победителем. В следующем году я решил ТЭФИ пропустить, несмотря на то что Венедиктов активно лоббировал эту идею и потом говорил, что мы упустили свой шанс. Я же считал, что для телекомпании, существовавшей всего-то чуть больше года, участие в национальном профессиональном конкурсе – это хорошая возможность оценить свои силы, но для того, чтобы выдвигаться на ТЭФИ постоянно, мы были еще слишком слабенькими.

Время показало, что я был прав. Наш следующий поход за телевизионной премией закончился точно так же, как и первый. В 2005 году я снова получил номинацию и снова проиграл представителю канала «Россия», на этот раз Марии Ситтель. Зато в 2006 году нас ждал настоящий прорыв, о чем я еще расскажу. Начальство RTVi оценило рвение подчиненных, так же как и то, что о нас заговорили не только в иммигрантской прессе. Пусть просто в качестве упоминания, перечисляя через запятую, но – заговорили! Было решено как-то закрепить информационный успех, и мы получили первый и последний большой «госзаказ»: сделать фильм, приуроченный к началу второго президентского срока Владимира Путина.

Заказ этот был озвучен программным директором RTVi Михаилом Галкиным, а за его выполнение взялся наш штатный политический обозреватель Павел Широв и режиссер Василий Береза. В титрах картины, получившей название «Товарищ президент», я значусь генеральным продюсером, поскольку курировал многочисленные переговоры, связанные с организацией съемок, запрошенных авторами сценария. Широв и Береза замахнулись на нечто, чего «Эхо ТВ» ранее никогда не делало: двухсерийный документальный фильм с большим количеством интервью, с использованием архивных кадров, с выездами в США и Великобританию. То, что у нас получилось, можно и сейчас увидеть совершенно спокойно, несмотря на завлекающие надписи «запрещенный фильм». Лучше смотреть на YouTube, потому что там не отвлекаешься на посторонние рекламные объявления типа «Тайну уже нельзя скрывать! Почему Галкин женился на Пугачевой?».

Запрещать «Товарища президента» никто, разумеется, не собирался, более того, «Интерньюс» Мананы Асламазян размножил наше произведение, перевел его на видеокассеты формата VHS и распространил по своим филиалам, чем я сейчас гордиться, конечно, не могу[46]. Но это лишь идеологические претензии, которые я сегодняшний предъявляю самому себе образца 2004 года.

К сожалению, и с журналистской точки зрения гордиться фильмом тоже не приходится. «Товарищ президент» получился незамутненной агиткой с избирательным подбором спикеров и нарочито прямолинейным ассоциативным монтажом. Так, сразу после кадров первой инаугурации Путина встык шли архивные выступления Брежнева на съездах КПСС и его встречи с безостановочно аплодирующими трудящимися. Про президента, а точнее, про его ошибки и даже преступления в нашем фильме говорили «отец перестройки» Александр Яковлев и олигарх Борис Березовский, беглый генерал КГБ Олег Калугин и проживающий в Британии советский диссидент Владимир Буковский, обиженные журналисты Евгений Киселев и Виктор Шендерович, оппозиционные политики Борис Немцов и Борис Вишневский и другие люди, имеющие к Владимиру Путину целый ряд личных претензий.

Таким же образом были отобраны и преподнесены события, о которых рассказывал фильм. Даже чеченскую войну мы вписали в перечень путинских недостатков, хотя не могли не понимать, что она началась при Ельцине, а при Путине, напротив, закончилась! «Разгром НТВ» и «дело ЮКОСа», само собой, также присутствовали в более или менее подробном изложении. При этом в фильме зияли и совершенно необъяснимые стилистические провалы. Например, в первой серии присутствовал закадровый текст ведущего, его читал сам Павел Широв, а во второй серии – нет! Чего я, как «генеральный продюсер», вообще-то не должен был допускать. Съемки Березовского почему-то пришли с искаженным звуком, но возможности переснимать уже не было, так что в фильм вставили технический брак. В результате Малашенко в пух и прах разнес наше документальное творчество, фильм в эфире RTVi показали всего один раз, еще и нещадно порезав, чтобы сократить имевшиеся в нем неоправданные затянутости. Паша Широв воспринял это как личное оскорбление и спустя очень короткое время написал заявление по собственному желанию. А подобных «госзаказов» от руководства мы, слава богу, больше не получали.

Мне хватало и других неприятностей, которые создавались, можно сказать, собственными руками. В мае 2004 года нашу съемочную группу задержали в Большом театре во время проведения акции нацболов. Акция была приурочена к инаугурации Владимира Путина и заключалась в том, что во время антракта активисты НБП начали разбрасывать в зале антипутинские листовки. Национал-большевистская партия Эдуарда Лимонова в середине нулевых была, пожалуй, самой неугомонной политической организацией России. Ни одной недели не проходило без того, чтобы нацболы не влезли в какое-нибудь госучреждение, не вывесили провокационный плакат в людном месте или не попали в милицейский «обезьянник» после пикета. В какой-то момент в отделе полиции «Китай-город», расположенном в самом центре Москвы, на улице Ильинка, меня начали узнавать: так часто мне приходилось ездить туда за своими коллегами. Обычно истории с задержанием журналистов заканчивались в сам день задержания, то есть не заканчивались ничем. Но выходка нацболов оказалась более громкой.

Причин было две. Первая – все происходило в день инаугурации президента. Вторая – нацболы разбередили только-только начавшие затягиваться раны от трагической истории в другом театре, на Дубровке. Поэтому мне пришлось попотеть, ибо корреспондента Александра Орлова и оператора Владимира Бойкова обвинили в нарушении общественного порядка и привлекли к суду. Я снова, в который уже раз, обратился за помощью к коллегам, упоминавшим наших журналистов в своих репортажах. Согласно «Закону о СМИ», действия Орлова и Бойкова не являлись ничем предосудительным. На вполне уместные вопросы: «Что делали и как оказались ваши журналисты в Большом театре?» – у меня был только один ответ: «Выполняли свою работу». Правда, мало кто верил, что наша съемочная группа приехала в Большой снимать оперный спектакль, но по большому счету, простите за каламбур, нам неизвестны были подробности запланированной акции.

Кроме журналистов «Эхо ТВ» в Большом театре тогда же задержали и представлявшего печатный «Коммерсантъ» Олега Кашина, но вот судили его или нет, я не помню. Что же касается Орлова и Бойкова, то их признали невиновными на первом же заседании Тверского суда, еще до моего приезда. Тем не менее позже я попросил Сашу Орлова, открыто симпатизировавшего лимоновцам, чуть сбавить обороты. Он пообещал в будущем эту просьбу учитывать, но, как я предполагаю, обиделся.

Александр Орлов, который был первым сотрудником ТВ-6, обратившимся ко мне с просьбой взять его на «Эхо ТВ», имел серьезные проблемы со здоровьем. Однажды он заболел настолько сильно, что ему потребовалась госпитализация, а затем и длительный срок реабилитации. Мы с Юлькой упросили Гусинского полностью оплатить вынужденный простой в работе нашего корреспондента. Гусинский, который вовсе не горел желанием несколько месяцев держать полную корреспондентскую ставку без фактической отдачи, все же согласился. Сработал именно тот аргумент, что Орлов был первым, кто пришел на RTVi, и что Гусинский – не Березовский, который обещал выплатить долги по зарплате ушедшим с ТВ-6 журналистам, но обманул их. Каково же было мое и Юлькино удивление (а соответственно и восторг Гусинского), когда подлечившийся Саша вернулся в офис редакции и сообщил, что увольняется! Гусинский потом все время напоминал Юльке об этой истории. Мол, видишь, ты за них просишь, унижаешься передо мной, а они потом тебя ни в грош не ставят! Интересно еще и то, что Орлов вернулся на «Эхо ТВ», – но это произошло уже после моего увольнения.

Что же касается лимоновских акций протеста, то за судьбой ребят, оказавшихся в тюрьме, мы следили еще довольно долго: вопросы возникали не столько к властям, сколько к лидерам НБП, в частности, к самому Лимонову. Эдуард Вениаминович тогда казался мне кем-то вроде провокатора, который сам избегал наказания за действия своих последователей, ограничиваясь разве что попаданием в автозак и несколькими часами, проведенными в камере предварительного заключения. У самого Лимонова на это всегда был готовый ответ – мол, он свое уже отсидел. Но у родителей мальчишек и девчонок, поверивших своему вождю и пытавшихся отстаивать, пусть сомнительными методами, но – идеалы справедливости, а в результате получивших тюремные сроки, к лидеру НБП имелись серьезные претензии.

Сейчас Лимонов больше похож на какого-то водевильного дедушку. Он по-прежнему режет «правду-матку» в Интернете и радиоэфирах, но истинно революционного духа в нем поубавилось. Даже внешне Эдуард Вениаминович ныне смахивает не на пламенного трибуна, «агитатора, горлана-главаря», а на персонажа светской хроники, холеного и хорошо пахнущего. В общем, не как в песне группировки «Ленинград»: «Ты права, я – дикий мужчина: яйца, табак, перегар и щетина!» Щетина у Лимонова преобразилась в элегантно постриженную бородку, табак и перегар вообще отсутствуют, хотя яйца, несомненно, остались при нем.

Кстати, этого не скажешь о других оппозиционных политиках, вышедших в публичную плоскость в середине нулевых. Я имею в виду Гарри Каспарова и Михаила Касьянова, которые хоть и недолго, но числили Лимонова среди своих единомышленников. Когда Каспаров в 2004 году основал и возглавил «Комитет 2008», а потом еще и Объединенный гражданский фронт, Гусинский попросил меня встретиться с Гарри Кимовичем и обсудить программу поддержки его политической деятельности. Я сказал Гусинскому, что не собираюсь превращать телекомпанию в пиар-отдел Каспарова, но, если он будет заранее ставить нас в известность о своих планах, мы, по возможности, будем о них рассказывать. Гусинский очень быстро согласился, из чего я сделал вывод, что эту идею ему подкинул кто-то другой. Возможно, Венедиктов.

Получив вскоре приглашение от Гарри Кимовича, я приехал к нему в гости, где смог насладиться чудным угощением, которым нас потчевала его знаменитая мама, Клара Шагеновна. Сам же Гарри Кимович потчевал меня рассказами о том, что только его политические программы смогут изменить жизнь в нашей стране. Возможно, именно во время этого разговора с Каспаровым я с ужасом осознал, что теряю связь с реальностью. Сначала Киселев, потом Березовский, потом «говорящие головы» с «Эха Москвы»: год за годом я слышал одни и те же мантры от разных людей. Я попросил Каспарова предоставить нам подробный список мероприятий «Комитета 2008», в том числе – выездных, чтобы мы могли рассказывать о них в эфире. Он пообещал, и больше я с Гарри Каспаровым никогда не встречался. Тогда я подумал, что это очень странная, но часто проявляющаяся у наших оппозиционеров черта: они умеют лишь говорить – долго, образно, красочно, – но, закончив свою речь, так и не приступают к делу, как будто считают задачу уже решенной.

А на Михаила Касьянова моих сил уже не хватило совсем. Если Каспаров еще демонстрировал какую-то активность, ругался с единомышленниками, выгонял их из своих организаций, уходил оттуда сам, оказывался под арестом и в конце концов получал по голове шахматной доской и кусал полицейских, то Касьянов с самого начала своей оппозиционной деятельности был нудным и приторным, как торт, который надели ему на голову аж десять лет спустя. Я, к счастью, уже дорабатывал свое время на «Эхо ТВ», откровенно отбывая номер. Касьяновские агитпоездки мы начали активно освещать году в 2006-м, у нас даже был выделен для этих целей специальный корреспондент, Аркадий Медведев, еще один выходец со «старого НТВ», примкнувший к нашему коллективу. К Аркаше у меня не было никаких претензий. Напротив, ценой лишь ему известных усилий он превращал скучнейшие мероприятия с участием Михал Михалыча в нечто смотрибельное. Но я уже устал сопротивляться самому себе. К тому же каждый раз при виде Михаила Касьянова в моей памяти всплывал фрагмент одной из программ Шендеровича, в которой тогда еще премьер Касьянов был представлен в рубрике «Зоология», и голос, стилизованный под моментально узнаваемую манеру Николая Николаевича Дроздова, говорил за кадром что-то вроде: «Этот зверек всегда надувает щеки и забавно басит». Цитата не дословная, но точная по смыслу. Так что Михаил Касьянов для меня всегда был тем, кто «забавно басит», и серьезно относиться к нему я просто не мог.

1 сентября 2004 года мы снова перешли на аварийный режим работы. Беслан для меня оказался даже страшнее «Норд-Оста», потому что теперь заложниками террористов оказались дети. Опять мы несколько дней провели в редакции, не покидая ее помещений. Опять выходили в эфир с экстренными выпусками новостей. Опять сообщали об ужасных итогах трагедии. Но самое неприятное – если можно так говорить в данном случае – заключалось в том, что в то время мы почти привыкли к жизни в условиях постоянной террористической угрозы. Если спросить вас сейчас, помните ли вы, что произошло в Беслане, все, конечно, ответят, что боевики захватили школу в этом городе. Но далеко не все смогут назвать правильную дату – 1 сентября 2004 года. И вряд ли кто-либо, кроме разве что журналистов или представителей иных связанных с информационными потоками профессий, вспомнит, какие еще теракты произошли в России в 2004 году. А ведь это был страшный год, год настоящего тотального террора. 6 февраля – взрыв бомбы в московском метро, в перегоне между станциями «Автозаводская» и «Павелецкая». Погиб сорок один человек. 9 мая – взрыв на стадионе в Грозном. Убит президент Чеченской Республики Ахмат Кадыров. 21–22 июня – боевики Шамиля Басаева совершают нападение на столицу Ингушетии Назрань. Погибли девяносто пять человек. 24 августа – смертницы взрывают в воздухе самолеты «Ту-134» и «Ту-154», вылетевшие из аэропорта Домодедово. Погибли девяносто человек. И, наконец, взрыв у станции метро «Рижская» в Москве 31 августа. Еще девять погибших.

Но трагедия в Беслане затмевает все остальное. Возможно, это особенность человеческой памяти. Или психики. Мы не можем помнить только плохое, только страшное. Потому и запоминается только самое-самое ужасное. Этого никак не могут понять наши несгибаемые оппозиционеры, постоянно не критикующие, а ругающие страну. Нельзя, невозможно строить свои политические кампании на одном лишь негативе. Критикуйте, но предлагайте что-то свое! Обращайте внимание на ошибки, но не апеллируйте постоянно к трагическим страницам прошлого! Ругайте сегодняшних чиновников, но дайте людям надежду, заставьте их поверить вам, поверить в ваши силы! Нельзя все время думать и говорить только о плохом, ибо тогда ты теряешь смысл жизни. Желание жить. Я не пытаюсь сейчас найти какие-то доводы, которые доказывали бы, что сейчас в России все хорошо. Конечно, нет, я же не идиот, хотя многие мои критики пытаются меня таковым представить. Но я твердо уверен в том, что вижу: жизнь в России сейчас, в середине десятых годов XXI века, так же отличается от жизни в середине нулевых, как и тот период отличался от времени, которое мы сейчас называем «лихими девяностыми»! Да, если хотите, «жить стало лучше, жить стало веселей»! И Сталин тут совсем ни при чем…

2005 год телекомпания «Эхо ТВ» встречала, крепко встав на ноги. Моя жена до сих пор уверена в том, что выход в эфир в сентябре того года телекомпании Russia Today (ныне RT. – А. Н.) был обусловлен необходимостью как-то ответить на факт нашего существования. Я, в силу своего врожденного скептицизма, скромнее оцениваю роль «Эхо ТВ» и RTVi в рождении Russia Today, но то, что за три года нам удалось с нуля создать пусть маленькую, но вполне профессиональную телекомпанию, – чистая правда. И если мы поспособствовали, пусть неосознанно, появлению телекомпании RT, выполняющей сейчас (и успешно!) задания огромной государственной важности, я этому очень рад. Потому что RT в сегодняшних условиях – наш щит в информационной войне. А RTVi с момента своего создания являлась камнем, вложенным в пращу. Такая вот грустная история.

В гости в «Эхо ТВ» зашел Николай Караченцов

Грустная она еще и потому, что наши цели, мои и Юлины, были исключительно светлыми и справедливыми. Думаю, что и многие из ребят, которые работали вместе с нами, считали точно так же. Никто из нас не приходил на работу для того, чтобы нагадить стране, в которой мы жили. Хотя черт его знает, кто что думал на самом деле.

Кадровый состав «Эхо ТВ» увеличивался и становился мощнее с каждым месяцем. Для наших либералов я снова стал «рукопожатным». Мы могли составить целый список звезд, появлявшихся в нашем эфире: Шендерович, Кара-Мурза, Николаев, Черкизов, совсем немного времени оставалось до присоединения к нашим рядам Михаила Осокина и Евгения Киселева. В эфире RTVi, в дополнение к программе «Реплика Андрея Черкизова», появилась аналогичная передача с – кто бы мог подумать! – Сергеем Доренко. Даже Тина Канделаки работала вместе с нами, поскольку Венедиктов сделал ее одной из интервьюеров радиостанции…

2005 год стал последним, когда я еще мог сдерживать удары Алексея Алексеевича. В сетке телекомпании и радиостанции существовало несколько общих проектов: «Плавленый сырок» Шендеровича, программа Владимира Кара-Мурзы или интервью, которые сегодняшним слушателям «Эха Москвы» известны под названием «Особое мнение». Все они выходили в эфир из нашей студии, из здания в Большом Палашевском переулке. Но Венедиктову этого уже не хватало. В какой-то момент он придумал ужасное слово «телевизация». Оно означало процесс перевода программ «Эха Москвы» в телевизионный формат. Нам грозило нашествие «Полных Альбацев», «Ищем выходов», «Кейсов» и «Клинчей» и множества других передач, которые Венедиктов хотел «телевизировать». Естественно, денег на качественную картинку под такие проекты никто выделять не собирался, но Алексея Алексеевича это вполне устраивало. Ему просто хотелось картинку.

Я был в ужасе. Я кричал Гусинскому, что мы превращаем канал в сетевое телевидение, для которого достаточно самой дрянной веб-камеры. Я пытался внушить ему, что такой путь развития компании – непрофессиональный и тупиковый. Он говорил, что я «ничего не понимаю» и что «Леша решает важную задачу». Юлька же «давила» на эмоции, на совесть нашего главного акционера. Она стала приводить примеры из недавнего прошлого, когда многие из тех, кто сейчас работал в телекомпании «Эхо ТВ», плечом к плечу выходили на бой в защиту свободы слова…

«Вы что? Совсем дурачки? – не выдержал Гусинский. – Какая свобода слова? Бабло! Все это делалось и делается ради денег! Это – бизнес! Я все равно бы вас продал, когда это стало бы выгодно. И сейчас продам. При чем тут «свобода слова»? Вы как дети прямо…»

Это было ужасно. Это было как пощечина, как удар ножом в спину, как предательство. Хотя, с другой стороны, это было правдой. И сказал нам эту правду прямо в глаза только Гусинский. Человек, ради которого мы были готовы на многое…

Лирическое отступление: Владимир Александрович Гусинский

Даже сейчас, по прошествии более чем десяти лет, я вряд ли могу подобрать эпитеты, точно описывающие те чувства, которые я испытал, услышав эти слова Гусинского. Зато сегодня я совершенно уверен в том, что благодарен Владимиру Александровичу за его откровенность. Если бы эти обидные слова бросил мне в лицо кто-то другой – Федутинов ли, Венедиктов, даже сам Малашенко, – возможно, я бы не поверил. Ведь не поверил же я Евгению Киселеву, когда тот говорил мне: «Гусинский кинет тебя, как только ты перестанешь быть ему нужен»! Но в нашем случае все дополнительные вопросы отпадали сами собой, потому что ответ был получен из первоисточника: «Какая свобода слова? Бабло!»

Таким образом Гусинский, задолго до времени нашего фактического с ним расставания, подготовил меня к этому неотвратимому событию. Ибо, конечно, с того момента каждое свое решение, каждое свое слово в эфире я соотносил с разъяснениями Гусинского, спрашивая сам себя: «А стоит ли это делать? А стоит ли это делать так?» И все чаще ловил себя на мысли, что не стоит. Хотя окончательно желание уйти – вернее, осознание невозможности продолжения этой работы и этой жизни – сформируется у меня только года через полтора. Все-таки моя нерешительность – ужасное качество характера!

С другой стороны, я не держу на Гусинского ни обиды, ни зла. Более того, пожалуй, я скучаю по этому человеку! Единственному из числа всех моих бывших руководителей. И объяснить этот парадокс я не могу, потому что прекрасно понимаю, что ответственность за все те драмы, а в некоторых случаях и трагедии, которые сопровождали меня и многих моих знакомых начиная с 2000 года, лежит целиком и полностью на Гусинском! Он был главным героем и антигероем истории НТВ, а затем и RTVi. Но поскольку именно он (и только он!) честно признался, что использовал меня и моих коллег ради достижения своих личных целей, ради собственной материальной выгоды, я и не могу на него обижаться. На других, тех, кто продолжает пускать в глаза окружающим эту пыль про свободу слова и прочие идеалы либерализма, – могу! А Гусь оказался каким-то тефлоновым, непригорающим…

После ужина. Справа от Владимира Гусинского – продюсер Владимир Досталь

Я никогда не называл его Гусем. И сейчас не называю, хотя он, конечно, и заслуживает это прозвище, и соответствует ему. Он – заносчив, он – задавака и хвастун, он довольно часто принимает, мягко говоря, необдуманные решения. Когда режиссер Владимир Бортко, сделавший для Гусинского первые части ставшего культовым сериала «Бандитский Петербург», принес ему заявку на экранизацию романа Достоевского «Идиот», Гусинский сразу же заявил, что эту чушь и туфту никто смотреть не будет. Бортко начал возражать. Гусинский не соглашался. Рассказывают, что тогда дело у них едва не дошло до драки. В конце концов Бортко плюнул и ушел. И это несмотря на то, что они оба задумывались о съемках «Мастера и Маргариты»! Но Владимир Владимирович решил, что больше он с Владимиром Александровичем работать не будет. И снял «Идиота», а впоследствии и «Мастера и Маргариту» для канала «Россия». Когда фильм по роману Достоевского вышел на экраны и просто порвал всех конкурентов, Гусинский с каким-то мазохистским удовольствием говорил: «Вот видите, какой я был мудак! Не послушался Бортко!»

В то же время на шутки в свой адрес Гусинский иногда обижался. Хотя и ненадолго, потому что старался извлечь из каждой такой истории как минимум урок. А как максимум – выгоду. Игорь Малашенко часто подтрунивал над Гусинским, порой довольно зло, потому что использовал свое очевидное интеллектуальное преимущество перед Владимиром Александровичем. Это могло выглядеть так. Гусинский, сидящий на балконе своей квартиры в Тель-Авиве, рассказывал нам о каком-то элитном поселке на Восточном побережье США. По его словам, там проживали представители самых известных и самых богатых династий: Ротшильды, Рокфеллеры, Гуггенхаймеры и другие. Малашенко, слушавший рассказ Гусинского в полном молчании, внезапно оживал и бросал реплику: «Володь, а Гуггенхаймеры – это кто? Гибрид Гуггенхаймов и Оппенгеймеров?» Гусинский понимал, что сказал что-то не то, но что именно – он не знал, поэтому начинал краснеть, бледнеть, зеленеть и совершенно откровенно злиться.

Если ситуация не требовала ответа, Владимир Александрович сам переводил все в шутку, подчеркивая, что «Малашкин» (так он иногда называл Малашенко) – самый умный человек, которого он когда-либо встречал в жизни. Впрочем, иногда он отвечал своему мучителю. Одна чудная история имела место еще в Москве. Малашенко в канун праздника Песах почему-то решил поинтересоваться у Гусинского, чем иудейская Пасха отличается от христианской. «Да ничем!» – ответил Гусинский, приведя Малашенко в абсолютный восторг. Дальнейшие события я привожу так, как о них рассказывал сам Игорь Евгеньевич.

«Я сижу у себя в кабинете. А прошло с того разговора дня два или три. Звонит телефон. Гусинский. «Зайди!» Я иду к нему в кабинет, открываю дверь и вижу следующую картину: во главе стола для переговоров сидит Володя, а по бокам от него – человек восемь или десять раввинов! И все смотрят на меня. «Значит, так!» – говорит Гусинский и начинает читать мне лекцию о празднике Песах!»

Приведенные выше факты свидетельствуют об умении Гусинского извлекать уроки из самых неожиданных ситуаций. Теперь о том, что касается выгоды. Причем здесь снова присутствуют шутки Малашенко! Как-то, после второй по счету попытки испанской полиции посадить Гусинского под арест, он спросил его: «Володь, а ты по происхождению кто?» Гусинский, уже поднаторевший в теории, начинал говорить, что, конечно, он происходит из ашкеназских евреев. На что Малашенко, как всегда, после издевательской паузы отвечал: «Да нет, ты, Володя – обыкновенный сефард! Отовсюду-то тебя гонят, даже из Испании пришлось убегать!»[47]

Гусинский тогда не обиделся. Он посмеялся над приведенной аналогией и задумался о своей непростой судьбе, потому что Малашенко подтолкнул его мысли в правильном направлении. Дело в том, что в Испании в свое время был принят закон, согласно которому потомки евреев-сефардов имели право на испанское гражданство, в случае если они могли доказать, что именно их предки были изгнаны с насиженных мест пятьсот лет назад. Владимир Александрович моментально прекратил кичиться своим ашкеназским происхождением и дал задание адвокатам добыть доказательства его принадлежности к испанским изгнанникам. Что и было сделано, в результате чего в 2007 году в кармане Гусинского в дополнение к израильскому паспорту оказался еще и паспорт гражданина Испании! Это практически решило все гипотетические проблемы с запросами на экстрадицию, поскольку Испания не выдает своих граждан, обвиняемых в совершении преступлений в других странах.

Вообще, свою национальность Гусинский всегда использовал очень мудро. Еще в 1996 году он стал первым президентом только что созданного Российского еврейского конгресса, а позднее был избран и вице-президентом Всемирного еврейского конгресса, что ставило его в один ряд с многими весьма влиятельными персонами. По этой причине Березовский испытывал к Гусинскому страшную ревность! Борис Абрамович никогда не пользовался даже частью того уважения, которое проявляло к Владимиру Александровичу, так сказать, «мировое еврейство». Но, в отличие от Березовского, Гусинский действительно много сделал для того, чтобы это уважение заслужить. Одних только синагог он построил, наверное, не меньше десятка, и в России, и в других странах. При этом сам он не был религиозным человеком. Он мог строить синагоги, но я ни разу не слышал, чтобы он их посещал на регулярной основе. В русском языке есть термин «невоцерковленный». Так вот, Гусинский был человеком «невосинагогленным», если такое слово имеет право на существование.

В светском еврействе Гусинский также обходился без фанатизма. Некоторое, очень непродолжительное, время он честно пытался изучать иврит, но бросил это дело, заявив, что «ни черта не понимает в этих рыболовных крючках»! Когда он еще бывал в Израиле наездами, его незнание языка приводило к некоторым недоразумениям. «Кто вы?» – спрашивали его на границе. «Бизнесмен», – отвечал он. «А что у вас за бизнес?» – «Я совладелец газеты Maariv». – «Вы говорите на иврите?» – «Нет». – «Вы владелец газеты Maariv и не говорите на иврите? Как же вы ее читаете?» – «Я ее не читаю. Я ее издаю!» – гордо отвечал Владимир Александрович.

Но если говорить серьезно, то именно история (а я бы даже сказал – авантюра) Гусинского с Maariv очень хорошо дополняет его портрет. Я уже описывал характер его деятельности, связанной с холдингом «Медиа-Мост»: деятельности, которая очень часто начиналась по наитию, продолжалась на авось и заканчивалась крахом. Хотя сам Владимир Александрович всегда считал, что поступает верно. Разочарование приходило позже и от того становилось более горьким. Почему в таких случаях он не извлекал уроков из неудач, судить не берусь. Скорее всего, такова особенность его характера.

В одну из ведущих газет Израиля Гусинский вложил около восьмидесяти пяти миллионов долларов. Это произошло в 1998 году, причем покупка двадцати семи процентов акций издания стала второй крупной сделкой Гусинского в этой стране. Годом ранее он приобрел десять процентов акций одной из компаний кабельного телевидения, заплатив более двадцати четырех миллионов. Покупка внушительного пакета акций популярной газеты должна была подтолкнуть Гусинского к вершинам израильского истеблишмента. Хотя бы потому, что до него ни один приехавший из России человек с деньгами не покупал ничего, кроме недвижимости.

Гусинский рассчитывал, что покупка газеты поможет ему и политически, и финансово. С первой половиной задачи он худо-бедно справился. А вот со второй половиной как-то не задалось. Начиная сделку по Maariv, Гусинский настраивался на ведение бизнеса с главой издательского холдинга Яаковом Нимроди. Как я уже говорил, Владимир Александрович всегда питал слабость к сотрудникам спецслужб, а Яаков Нимроди как никто другой подходил под это определение, потому что добился больших профессиональных успехов, работая в службе политической разведки Израиля «Моссад». Например, он считался наиболее влиятельным израильским агентом в Иране времен шаха Мохаммеда Резы Пехлеви. Однако в силу своего более чем почтенного возраста старший Нимроди передал дело своему сыну Оферу, человеку, чья репутация по степени своей подмоченности превосходила репутацию Гусинского просто на порядки. Среди обвинений, которые в разное время предъявлялись Оферу Нимроди, были дача взяток, подкуп свидетелей, мошенничество и даже подготовка убийств конкурентов и свидетелей, проходивших по его судебным процессам. Отсидел он гораздо больше, чем Гусинский с его трехдневным пребыванием в Бутырской тюрьме.

Гусинский делал вид, что прошлое его делового партнера не имеет никакого значения: «Читателей газеты не интересует, кто ее владелец. Тех, кто пьет пиво, интересует качество напитка, а не репутация его производителей», – говорил он. Но дело не пошло. Популярность газеты стала падать, акционеры несли убытки и сначала обвиняли друг друга в непрофессионализме, а потом и вовсе скатились к судебным дрязгам. К чести Гусинского, для которого прокол с Maariv стал первой серьезной неудачей в медиабизнесе (если не считать таковой историю с НТВ, конечно), он изо всех сил старался спасти газету. Вернее, как мы теперь уже понимаем, спасти свои деньги. Он постоянно ругался с Советом директоров, требуя провести массовые сокращения в редакции. С этих встреч он всегда возвращался раздраженным, кричал, что журналисты газеты его ненавидят, партнеры ненавидят, весь мир против него и т. д. В таком состоянии он часто переносил свой гнев и на нас, очевидно подозревая, что все журналисты мира состоят в тайном заговоре против него.

В общем, как говорили на футбольном поле в моем дворе, «замах был на рубль, а удар – на копейку». Вся эта бодяга тянулась без малого десять лет, до того момента, когда Гусинский не вышел из дела. По его словам, он потерял на газете Maariv около пятидесяти миллионов долларов. Но я могу привести и другие, менее громкие примеры его не слишком успешных бизнес-проектов в Израиле. Когда я еще только познакомился с ним, Гусинский уже продавал израильскую сеть знаменитых магазинов звукозаписи Tower Records. Причем продавал себе в убыток! «Зачем же вы ее покупали?» – спросил я его. «Да черт его знает!» – честно ответил Гусинский.

Точно так же не мог он найти объяснения того, зачем ему понадобился тель-авивский баскетбольный клуб «Хапоэль», золотое время которого приходилось на далекое прошлое, а именно – на 60-е годы XX века. При Гусинском «Хапоэль» тоже ничего не выиграл, хотя после него совсем развалился: вылетел в низшую лигу и потерял свою домашнюю арену «Бейт Усишкин». Я там был один раз, когда команда Гусинского принимала московское «Динамо» в матче какого-то европейского клубного турнира. Если бы меня не доставили за руку на место проведения матча, я бы никогда не догадался, что странное сооружение, напоминающее раздувшийся до огромных размеров ангар какого-нибудь провинциального вещевого рынка из 1990-х годов, является баскетбольной ареной. Внутри все было еще ужаснее, потому что вентиляция почти не работала и полторы тысячи зрителей (это была максимальная загрузка зала) сожрали все запасы кислорода за пару минут. «Хапоэль» тогда выиграл. Зрители скандировали: «Гусинский, Гусинский!» – а Владимир Александрович, скромно улыбаясь, отвешивал поклоны направо и налево. После трех лет увлечения баскетболом Гусинский продал команду – опять же понеся финансовые потери.

Почему он не просчитывал возможные последствия? Почему не считал собственные деньги, которыми, безусловно, очень дорожил? Тем более что рядом с ним всегда были люди, к мнению которых он мог бы прислушаться? Например, Джан Замани – вице-президент, а затем и председатель Совета директоров «Мост-банка», человек, который играл огромную роль в империи Гусинского в ее лучшие годы. Джан очень редко приезжал в Израиль, большую часть времени он проводил, как было принято говорить, «сидя на Скале». Уехав из России вместе с Гусинским и Малашенко, Замани занимался финансовыми вопросами Владимира Александровича, возглавляя дочернюю компанию «Моста» на Гибралтаре. Ему всегда можно было хотя бы позвонить! По версии Гусинского, Замани не любил прилетать в Израиль из-за придирчивости местных пограничников. С этим, пожалуй, стоит согласиться, потому что у любого израильского пограничного чиновника обладатель паспорта с именем «Джаванфар Замани» вызывал неподдельный интерес, и вовсе не потому, что прилетел на частном самолете. Гусинский всегда веселился, описывая нам очередной «теплый прием», оказанный коллеге на Святой земле.

Грустил Гусинский редко. Думаю, что всего несколько раз я видел его без улыбки на лице. Даже если он вдруг впадал в гнев – а такое как раз бывало периодически, – через несколько минут возвращался в свое прежнее благодушное состояние. Я уже рассказывал, как он знакомил меня с первыми информационными выпусками RTVi, выходившими в эфир из Нью-Йорка. В гостинице Dan наш канал тогда еще не показывали, поэтому я несколько вечеров подряд приходил к Гусинскому домой. В один из таких вечеров он усадил меня перед телевизором и, нетерпеливо потирая руки, как бы предвкушая предстоящее удовольствие, сообщил, что сейчас будет прямая трансляция из Вашингтона. «Буш сейчас будет! В прямом эфире!» Он включил телевизор, и на экране возникла сцена из балетного спектакля. «Это межпрограммка!» – тут же нашелся Гусинский. Но прошла минута, другая… Для так называемой межпрограммки ролик был явно затянут. Я робко предположил, что канал RTVi показывает своим зрителям балет. Гусинский взял телефонную трубку и стал звонить Марку Меерсону: «Марк! А что у нас происходит? Что у нас в эфире? – пауза. – Какая…лядь, на…уй, «Жизель»? Где…лядь, Буш?» Я не слышал, что отвечал Марк, но, честно говоря, тоже не понимал, с какого перепугу в эфир попало творение композитора Адана? Этот вопрос интересовал меня гораздо больше, чем «где…лядь, Буш?»

Велев Марку оставаться на трубке, Гусинский с другого аппарата стал звонить в Нью-Йорк, программному директору канала Михаилу Галкину, чтобы задать ему тот же вопрос про Буша. Потом он сказал, чтобы Галкин объяснился с Меерсоном, повернул телефоны так, чтобы динамик одного касался наушника второго, и застыл. Напомню, я фактически знакомился и с новым местом работы, и с новыми работодателями, так что более странной картины для создания первого впечатления я, конечно, и представить, не мог. Гусинский сначала очень разозлился. Было видно, что он раздосадован тем, что выглядит дураком. Тем более когда выяснилось, что он сам все и перепутал и выступление Джорджа Буша должно было состояться только на следующий день. Но в таком состоянии он продержался всего несколько секунд, а потом фыркнул и стал хохотать…

Все эти забавные истории, тем не менее, не лишены серьезного смысла. В определенный период жизни Владимир Гусинский, по натуре своей человек творческий, увлекающийся, яркий, превратился в настоящего баловня судьбы, который не считался ни с какими потерями. Ни с финансовыми, ни с человеческими. Он очень удачно монетизировал свою жизненную энергию, свою коммуникабельность, свою наглость и свою целеустремленность, добившись стремительного успеха. Этот успех сыграл с ним злую шутку, потому что в конце концов заставил совершить ошибку, расплата за которую все еще не завершена. И, по-моему, Владимир Александрович стал это понимать. «Если я совершаю ошибку – это моя вина», – сказал он в том самом интервью израильскому изданию The Marker, которое я уже пару раз коротко упоминал.

А между тем это совершенно программное интервью. Потому что ни до, ни после октября 2009 года Гусинский не беседовал с журналистами столь подробно и откровенно. Его прямая речь всегда сводилась к кратким заявлениям на телекамеры. Исключением были только его визиты на «Эхо Москвы» во время войны «Моста» за «Связьинвест», когда Гусинский просто проводил в эфире радиостанции пресс-конференции и требовал отставки правительства, которое не позволило ему реализовать его деловые планы, и программа НТВ «Глас народа», о которой я уже рассказывал. После отъезда из России публикации мнения Гусинского по тем или иным вопросам можно сосчитать по пальцам одной руки. Да и то все эти «ответы Гусинского» на самом деле писал Малашенко. Поэтому к беседе Гусинского с сотрудником The Marker Натаном Липсоном следует отнестись гораздо внимательнее.

Начать с того, что просьба об интервью исходила от самого Гусинского. Как рассказывал позднее Натан Липсон, с соответствующим предложением к нему обратился Арнон Перлман, бывший советник премьер-министра Израиля Ариэля Шарона и давний бизнес-партнер Гусинского. Никакого предварительного согласования вопросов не было, как не было и правки текста со стороны Гусинского. Липсон предположил, что Перлман, который присутствовал при их встрече в квартире Гусинского, готовил Владимира Александровича к интервью. «Оба они знали заранее, какую идею постараются донести», – пояснил журналист.

Когда номер The Marker с этим материалом вышел в свет, наибольший интерес вызвала вторая часть беседы. В первой Гусинский рассказывал о своем бизнесе в Израиле, об отношении к этой стране, о местных политиках и т. д. А во второй – говорил о России. О том, что произошло до его отъезда и что он думает относительно будущих событий. Очень многие тогда пришли к выводу, что вся эта история с интервью затевалась именно ради его «российского» фрагмента. И с этим трудно было не согласиться, ведь, как дополнял тогда сам Натан Липсон, сразу после бегства из России Гусинский особенно выражений не выбирал: «Ельцин, возможно, не был демократом, но он был царем России, он не был ничтожеством. Он не был мелким человечком из КГБ, как Путин. Ельцин был великим человеком, а Путин – ничтожество». Из-за этого заявления у Гусинского даже произошла размолвка с Шароном, хорошими отношениями с которым, как я уже говорил, Гусинский очень дорожил. Вот что он сам рассказывал: «В сентябре 2001 года Шарон посетил Москву, где встречался с Путиным. После своего визита в Россию Шарон позвонил мне и сказал: «Давай встретимся». «Смотри, ты не прав в своем отношении к Путину», – сказал мне Шарон. Мы начали спорить. Он сказал мне: «Оставь свои политические лозунги!» Затем добавил, что он уважает Путина и симпатизирует ему. Он сказал, что Путин делает для России самое лучшее, что только можно для нее сделать».

Получалось, что именно эту идею Гусинский и хотел донести urbi et orbi.

«Н. Липсон:Ты потерял все свои вложения в «Медиа-Мост»?

В. Гусинский:Это слишком болезненный для меня вопрос. В соответствии с подписанным мной договором, я не могу распространяться на эту тему. Сегодня я лишь могу сказать, что у меня нет к ним претензий и у них нет претензий ко мне. Это закончилось на все сто процентов. Я могу сказать, что со мной поступили порядочно. (…)

Н. Липсон:Что ты думаешь сегодня о Путине?

В. Гусинский:Я был знаком с ним еще до того, как он был избран президентом. Я ценил его. Он сделал много хороших вещей. Он был порядочным человеком. Не думаю, что что-то изменилось с тех пор.

Н. Липсон:Когда ты понял, что он тебе не симпатизирует?

В. Гусинский:У него были причины меня не любить».

Как я уже говорил, эти слова Гусинского вызвали бурю возмущения. Причем в основном возмущались его бывшие подчиненные и единомышленники: либеральные журналисты, коллеги-олигархи, оппозиционные политики. Я тогда работал на «Пятом канале» в Петербурге. Когда я увидел весь этот шквал обвинений в «продажности Кремлю», я позвонил Гусинскому. Мы не разговаривали на тот момент два года. Он был очень осторожен в начале беседы. Я сказал, что прочитал его интервью, полностью его поддерживаю, считаю, что он все сказал правильно и поэтому не должен обижаться на те отклики, которые появились в связи с публикацией. Он ответил, что и не собирается обижаться, хотя мне показалось, что все же он надеялся на другую реакцию.

Еще через три года я снова позвонил ему, чтобы поздравить с шестидесятилетием, ну а в 2013 году мы впервые встретились спустя шесть лет после нашего крайне эмоционального расставания. Мы с Юлькой были в отпуске в Израиле, а он приехал туда отмечать день рождения. На праздник мы, естественно, не пошли, но очень мило поболтали у него дома. Мы фотографировались друг с другом, он называл нас «Юлька» и «Андрюха» и выглядел очень довольным. Возможно, потому что нам от него ничего не было нужно. И ему от нас – тоже.

Я понимаю, что Гусинский перевернул мою жизнь. Не хочу сказать, что он ее сломал, но не исключено, что не будь его – все у меня сложилось бы менее драматично и гораздо более спокойно. Высота моего взлета – не карьерного, а того, в результате которого формируется образ жизни – оказалась настолько головокружительной, что, когда взлет превратился в падение, я едва не разбился. А вместе со мной и моя семья, любимая женщина и четверо детей. Я понимаю, что еще легко отделался, ведь далеко не каждому, вовлеченному в эти драматические события вокруг телекомпаний НТВ, ТВ-6 и RTVi, удалось выкарабкаться из той трясины, в которую всех нас заманил своей располагающей улыбкой Владимир Александрович. Я все это понимаю! И все же не могу избавиться от ощущения странной, мучительной привязанности к этому человеку…

«Н. Липсон: Ты хотел бы вернуться и заниматься бизнесом в России?

В. Гусинский:Да.

Н. Липсон:Почему?

В. Гусинский:Я родился в этой стране. Я говорю на русском языке. Я не совсем в изгнании. Однако я считаю Россию своей страной. (…)

Н. Липсон:Если бы Путин пригласил тебя вернуться, ты вернулся бы?

В. Гусинский:Да».

Если когда-нибудь Владимир Гусинский вернется в Россию и мне доведется с ним встретиться, я буду рад этой встрече. И скажу: «Добро пожаловать домой!»