От НТВ до НТВ. Тайные смыслы телевидения. Моя информационная война Норкин Андрей

Лирическое отступление: Борис Ефимович Немцов

Мои личные отношения с Борисом Ефимовичем Немцовым нельзя назвать близкими, дружескими и даже приятельскими. Хотя мы, безусловно, были знакомы, более того, обращались друг к другу на «ты», что я объяснил бы особенностями характера Немцова, который остался в моей памяти человеком открытым, может быть, даже слишком, абсолютным экстравертом, балагуром и любителем веселых компаний. Мы периодически встречались с ним на различных мероприятиях, днях рождения, а в начале 2000-х я пару раз приезжал к нему в Государственную Думу, в которой он тогда руководил фракцией «Союза правых сил», чтобы обсудить какие-то его политические проекты и их освещение в нашем эфире.

Тем не менее как серьезного политика я Немцова никогда не воспринимал. Вообще, мне казалось странным, что он занимается политикой. Я скорее мог представить его телевизионным ведущим или представителем какой-то другой сферы шоу-бизнеса. Но одно дело – я, и совсем другое дело – олигархи, привыкшие на рубеже веков распределять роли в политических спектаклях. Так вот, олигархи Немцова презирали. Мне кажется, что это определение вполне уместно, несмотря на его уничижительный смысл. Немцова-политика они воспринимали как отработанный материал, неудачника, упустившего свой шанс. Никто из знакомых мне бизнесменов, претендовавших на звание закулисных кукловодов отечественной истории, на Немцова не ставил. Никто не обращал внимания на намеки Ельцина, якобы видевшего в Немцове собственного преемника. Если говорить о «Союзе правых сил», то в этой организации для олигархов существовал только один человек – Анатолий Чубайс. Но вне СПС о Немцове даже говорить было смешно! Его считали кем-то вроде «деревенского дурачка», забавного, но совершенно бесполезного человека.

Хотя главная, на мой взгляд, причина пренебрежительного отношения олигархов к Немцову скрывалась вовсе не в политике, а в бизнесе. Как я уже говорил, уважение представителей этой среды вызывали либо люди, облеченные властью, либо те, кто умел зарабатывать деньги и преумножать их. А Немцов этого делать не умел. Когда весной 2016 года в прессе разразился скандал, связанный с дележом наследства убитого политика, я ни на секунду не поверил в слова адвоката одной из претенденток, оценившего состояние Бориса Немцова в миллиард долларов. Это – полная чушь! Немцов не имел доступа к полезным ископаемым, как Ходорковский, не занимался политическими авантюрами так безоглядно, как Березовский, и не проявлял никаких особенных талантов в банковском деле или в области медиа, как, например, Михаил Фридман или тот же Владимир Гусинский. Борис Немцов вообще сам как бизнесмен ничего не создал, а проекты, в которых он участвовал, столь грандиозного богатства – миллиард долларов! – принести никак не могли.

И все же тема «Немцов и деньги» заслуживает дополнительного внимания, потому что крайне важна для анализа той деятельности, которой он занимался в последние годы своей жизни. Скажу больше – анализа деятельности всей нашей так называемой «несистемной оппозиции». Уже после убийства Немцова газета «Комсомольская правда» напечатала следующие слова Ирины Хакамады, человека, хорошо его знавшего: «Борис не любил бизнес. Не было у него ни предприятий, ничего такого, что можно было назвать серьезным бизнесом. Жил на спонсорские деньги. Да, противникам власти давали деньги, кто – не буду называть. И на эти деньги он существовал. Как вся оппозиция».

Я не хочу сейчас разбирать слухи и конфликты, связанные с работой Немцова в Нижегородской области и в правительстве России. Об этом можно при желании прочитать в той же Википедии, хотя я снова посоветовал бы осторожно относиться к этому ресурсу. Я познакомился с Немцовым уже после завершения этих этапов его жизни. Покинув Думу, Борис Ефимович занялся предпринимательством. Занялся так, как смог, то есть, с точки зрения моих знакомых олигархов, крайне неудачно. Например, в 2004 году стал членом Совета директоров Rostik Group, одного из ведущих игроков ресторанного бизнеса в России. В состав этой международной корпорации входили компании «Росинтер Ресторантс» и «Ростик’c», владевшие множеством заведений общественного питания. «IL Патио» и «Планета суши», American Bar & Grill и KFC, TGI Fridays и Molly Gwynn’s – все это были заведения группы Rostik. Причем названными сетями список не ограничивался. Приблизительно в это же время Борис Немцов занял пост председателя Совета директоров концерна «Нефтяной», который, впрочем, скоро покинул, сразу после обысков в штаб-квартире Игоря Линшица. Это решение Немцов объяснил тем, что хочет «исключить всякие политические риски в бизнесе своего друга»… Я не знаю, какую зарплату получают члены и председатели Советов директоров, это не мое дело. Надеюсь, что высокую. Но для того, чтобы стать своим для людей типа Гусинского и Березовского, этой зарплаты Немцову явно не хватало. Получается, что Хакамада была права.

Права, потому что Борис Немцов не испытывал страданий от голода и холода. Официально числящийся безработным, в 2009 году он предпринял попытку выиграть выборы на пост мэра города Сочи. В соответствии с действующим законодательством Немцов представил в избирательную комиссию декларацию, из которой следовало, что его доход за 2008 год составлял сто восемьдесят три миллиона четыреста сорок одну тысячу сто тридцать рублей восемьдесят копеек. Источниками дохода были указаны Фонд социальной поддержки гражданского общества, Фонд Общественных программ, вклады ОАО «Альфа-Банк» и операции купли-продажи ценных бумаг этого же банка. В декларации было также указано, что Борис Немцов владел акциями нескольких десятков компаний, большую часть из которых представляли бумаги различных ТГК, то есть «топливно-генерирующих компаний» из Читы, Перми, Красноярска, Новосибирска, Петербурга, Ярославля, Тулы, Нижнего Новгорода, Ростова-на-Дону, Москвы, Самары и Челябинска.

У многих тогда возник вопрос – как же так? Но только не у олигархов, которых совершенно не интересовали подробности финансовых операций, проводимых Немцовым. Они обращали внимание на другое: на политический потенциал, которого у Немцова уже не наблюдалось, и на поведение в бизнесе, а конкретно – на нарушение святого принципа «понятийности». Дело в том, что в том же отчетном году Немцов дал в долг бывшему директору госкомпании «Росвооружение» Александру Котелкину семьсот тысяч долларов. Или, в пересчете на рубли, двадцать миллионов шестьсот пятьдесят три тысячи десять рублей. Господин Котелкин Борису Ефимовичу долг не вернул, после чего Немцов обратился в суд и выиграл его: ответчика обязали вернуть всю сумму плюс проценты. Честно говоря, я не знаю, чем закончилась эта тяжба. Но хорошо помню, как сам Борис Немцов комментировал ее подробности – например, в эфире радиостанции «Коммерсантъ ФМ», где я работал с 2010 года.

У многих тогда возник вопрос – а это-то как же? Откуда эти чарующие цифры? И как они коррелируются с образом неподкупного и кристально честного оппозиционера? Ответов, естественно, не было. То есть складывалась патовая ситуация. Большие олигархи, целиком и полностью остававшиеся верными атмосфере 1990-х, считали, что Немцов поступал не «по понятиям». Давать деньги в долг, потом публично судиться, превращая деловые отношения в какой-то бабий базар? Настоящие пацаны так не делают! Оставались «ненастоящие», на словах принявшие новые правила игры, но на деле согласные с миру по нитке снабжать одного из лидеров несистемной оппозиции денежными средствами.

Единомышленники Бориса Ефимовича на непрозрачность его финансовой отчетности закрывали глаза, а людей, которые публично указывали на подобные странности, так же публично называли «идиотами» и «сумасшедшими». Например, этих эпитетов неоднократно удостаивался журналист Олег Лурье, который в свое время просто собрал воедино все удивительные бухгалтерские достижения Немцова.

История взаимоотношений Олега Лурье и отечественных оппозиционеров чрезвычайно поучительна. Когда он проводил расследования деятельности Михаила Касьянова еще в составе российского правительства, то был, что называется, «рукопожатным». Его хлесткую фразу «Миша два процента» в оппозиции принимали на ура! Но как только Лурье стал публиковать аналогичные материалы, связанные с Немцовым или Навальным, он тут же превратился в «выжившего из ума». Причем почти одновременно с перерождением прежнего «Миши два процента» в одного из оппозиционных лидеров и главную надежду российской демократии! И еще надо учесть, что, в отличие от вышеназванных либералов, Лурье просидел не пятнадцать суток, а три года![55]

В одном из выпусков программы «Реплика», выходящей в эфир телеканала «Россия 24», я назвал наших либералов «коротышками из Цветочного города», отдельно попросив прощения у коротышек. Помните, когда Незнайка решил стать художником, он нарисовал смешные карикатуры на каждого из своих друзей? И каждому из коротышек эти рисунки очень нравились, за одним исключением – никто не одобрял собственного портрета! Точно так ведут себя и наши оппозиционные деятели. Они радостно клеймят всех и вся за самые разнообразные грехи и преступления, но как только кто-нибудь ткнет их мордочкой в кучку, которую сделали они сами, борцы за либеральные идеи поднимают крик о нарушениях прав человека и бесчинствах кровавого режима.

К сожалению, Борис Немцов превратился в такого же бессмысленного крикуна, политическая активность которого свелась к нескончаемому «плачу Ярославны». И Ярославская областная дума тут совершенно ни при чем, ибо на своей последней выборной должности Немцов ничем особенным не отличился. Ему уже было некогда, он занимался глобальными проблемами. Позади осталась поддержка Майдана, крайне резкое осуждение действий России в отношении Крыма, совершенно недостойные политика заявления на форуме в Киеве и т. д. И никакие антикоррупционные расследования не могли вернуть Немцову уважение избирателей – он упустил момент, когда в него перестали верить. Отныне он ничем не отличался от профессиональных оппозиционеров, работающих по принципу «дайте нам денег, мы немножко покричим, а потом снова придем за деньгами». (Исключение в этом ряду только одно – Явлинский. Объявив о намерении выдвинуть свою кандидатуру на президентских выборах 2018 года, многолетний лидер «Яблока» сразу же заявил, что не примет финансовой помощи от Ходорковского.)

Что же касается олигархов, то они потеряли веру в проект под названием «Борис Немцов» гораздо раньше граждан Российской Федерации. Именно поэтому Владимир Гусинский с момента отъезда из страны никогда не интересовался деятельностью Немцова. В июне 2006 года Гусинский соизволил принять его в своей тель-авивской квартире, и брызжущий энергией Борис Ефимович битый час развлекал нас своими рассказами, сидя на балконе с видом на Средиземное море. Гусинский же милостиво слушал гостя, но на свадьбу сына не пригласил. Немцов был ему не интересен, потому что был не нужен. Киселев, которого Гусинский проклинал целых четыре года, вновь оказался необходим, а Немцов – нет. Понимал ли сам Борис, что его сбросили со счетов? Этого я не знаю.

Борис Немцов и Евгений Киселев за кулисами программы «Глас народа»

Я знаю лишь то, что все претензии, которые я озвучил выше, не оправдывают убийства Бориса Немцова. Мы с ним в конце концов окончательно разошлись в политическом смысле, но случившееся 27 февраля 2015 года, конечно, стало ужасной трагедией. И не только потому, что из жизни ушел человек молодой, яркий, пусть и заблуждавшийся в каких-то вопросах. И не только потому, что выстрелы в спину – это всегда проявление подлости. Но и потому, что убийство Немцова нанесло огромный вред всей нашей стране, ибо у многочисленных кликуш снова появился повод спекулировать на объективных трудностях, которые никогда никуда не исчезают. Ни из жизни отдельного человека, ни из жизни государства.

Я очень надеюсь, что расследование убийства Бориса Немцова будет завершено вынесением обвинительного приговора[56]. Хотя я абсолютно уверен, что решение суда наша оппозиция все равно не примет. Это уже традиция, все то же проявление двойных стандартов: в России правосудия нет, справедливость можно найти только в дальних странах. Но как только в этих самых дальних странах на светлый образ борцов за освобождение России падает хотя бы малейшая тень, моментально начинается истерика про провокации Кремля! Так было и в случае с Гарри Каспаровым, которого в США заподозрили в причастности к коррупции в Международной шахматной федерации, и с легендарным советским диссидентом Владимиром Буковским, в компьютере которого британские полицейские обнаружили детскую порнографию. Для ведения информационной войны необходимы железные нервы, полное отсутствие совести и неисчерпаемый цинизм!

Глава 36

Вспоминая сейчас годы, проведенные в самом центре либеральной тусовки, я понимаю, что цинизм, пожалуй, был превалирующей чертой характера тех людей, которые меня окружали. Это проявлялось и в их отношении друг к другу, и к другим людям, и к жизни вообще. Возможно, это была своеобразная защитная реакция. Но скорее все же – не защита, а нападение, метод, помогавший добиться желанной цели. Я понимаю, что холодный расчет необходим для занятия крупным бизнесом, но слишком часто я видел, что этот циничный, бесчеловечный подход распространялся на бесконечно далекие от денег явления и события.

Я уже упоминал о реакции Гусинского на убийство Анны Политковской, которое произошло 7 октября 2006 года, то есть в день рождения Владимира Путина и на следующий день после дня рождения самого Гусинского. Разговор происходил, так сказать, на after party, когда в гости к Владимиру Александровичу снова приехали лишь коллеги по работе. Беседа протекала за накрытым на веранде столом и больше напоминала обсуждение условий очередной сделки, чем обмен эмоциями по поводу громкого и наглого преступления. Собравшиеся искали того, кому было выгодно убить Политковскую именно в этот день: озвучивали версии, анализировали их, отметали те, что казались им несостоятельными. И в конце концов пришли к выводу: «на Березу похоже». Это было очень… некрасиво, что ли. Человека убили. Женщину. Известного журналиста. Мне тогда казалось, что этот разговор должен был выглядеть как-то иначе. Он должен был быть разговором людей, а не запрограммированных роботов! Что, кстати, стало еще более очевидным на контрасте с атмосферой церемонии прощания с Анной Политковской, куда я с женой приехал сразу же по возвращении из Америки.

США стали последней страной, которую я открыл для себя благодаря работе на RTVi. Вернее, следует говорить не про всю страну, а про город Нью-Йорк и городок Гринвич в соседнем штате Коннектикут, в котором располагался дом Владимира Гусинского. Мы с Юлькой прилетели в Нью-Йорк в самом начале октября 2006 года, когда «Большое яблоко» еще нежилось под не по-осеннему теплым солнцем.

Я не могу сказать, что Нью-Йорк произвел на меня какое-то сногсшибательное впечатление. Ну, много машин, много людей, все куда-то торопятся, так этого я и в Москве наелся. Дома, конечно, были повыше, чем на Родине… Видимо, во мне сказался ранее накопленный туристический опыт: Париж, Лондон, Стокгольм, Мадрид, Берлин, Афины и ставший почти родным Тель-Авив сделали свое дело, и от достопримечательностей Нью-Йорка дух уже не захватывало. Хотя все равно было интересно! И сейчас тот интерес, который я испытывал к этому безумному городу, остается в памяти не глянцевыми картинками хрестоматийных мест паломничества – Эмпайр Стейт Билдинг, Бродвей, Центральный парк, Статуя Свободы, которые мы, разумеется, посетили, – а очень личными, можно сказать, интимными воспоминаниями о забавных или удивительных бытовых казусах.

Мы остановились в гостинице Omni Berkshire Place, на перекрестке 52-й улицы и Мэдисон-авеню. Как принято говорить, в шаговой доступности находились и Центральный парк, и Музей современного искусства, и собор Святого Патрика, и Рокфеллеровский центр, и Таймс-сквер, и много чего еще. Первой неожиданностью стало то, что завтрак не был включен в стоимость номера. Второй неожиданностью оказались цены в ресторане отеля. Девятнадцать долларов за яичницу из двух яиц показались нам неподъемными, поэтому мы вышли на улицу и на противоположной стороне Мэдисон-авеню обнаружили не только вполне приемлемое по ценам кафе, но и завтракавших там Эту и Марка Меерсонов, сообщивших нам, что они никогда не питаются в американских гостиницах. Мы с Юлькой последовали их совету и в течение недели побывали в самых разнообразных заведениях общественного питания Нью-Йорка, которые предлагали посетителям кухню всех континентов.

Нью-Йорк, Нью-Йорк

Раз уж я заговорил о еде, то не могу не сказать пару слов о пресловутом фастфуде. У нас с женой есть такой термин: «съесть какашку». Прошу прощения! Он означает непреодолимое желание заполнить желудок какой-нибудь ужасно вредной гадостью, каковую все врачи мира единодушно заклеймят несмываемым позором. Но в местный «Макдоналдс» мы зашли по другой причине – нам нужно было быстро найти туалет! Так что сравнить бигмаки, предлагаемые посетителям по разные стороны Атлантики, мы не смогли. Зато знаменитые нью-йоркские хот-доги мы попробовали, и должен сказать, что нигде и никогда я не ел более вкусных сосисок в тесте, чем на Таймс-сквер!

Подкрепившись утром, мы отправлялись в пешую прогулку по окрестностям. Должен признаться, что в некотором смысле я тогда повел себя как полный идиот. Многие мои знакомые побывали в Нью-Йорке гораздо раньше меня, и я был впечатлен их рассказами об ужасах, творившихся в местной подземке. Возможно, они меня разыгрывали, но я наотрез отказался спускаться в метро, дабы не стать жертвой ограбления! Поэтому мы сначала долго гуляли на своих двоих, прочесывая Манхэттен вдоль и поперек, от севера к югу и от запада к востоку, чередуя богемные Сохо и Трайбеку с Маленькой Италией и Чайна-тауном. Справедливости ради надо признать, что китайский квартал мы покинули сразу же, как только в него попали, ибо выбрали какой-то неудачный маршрут, оказавшись на рыбном рынке, встретившим нас столь мощным ударом по обонянию, что мы предпочли тут же ретироваться.

Я свой хот-дог уже съел…

Во время наших прогулок мы постоянно натыкались на крошечные участки зелени, гордо именуемые «парками». В разделенном на бесконечные прямоугольники Манхэттене немногочисленные свободные от асфальта кусочки земли засеяны травой, засажены деревьями и заставлены скамейками. В первом же таком парке мы увидели белку. Она припрыгала прямо к нам, спустившись с дерева, и явно ждала, что мы чем-нибудь ее угостим. Юлька стала отвлекать белку разговорами и какой-то съедобной ерундой, одновременно требуя от меня как можно быстрее сфотографировать эту историческую встречу, пока белка не убежала. Я же, как назло, запутался в чехле от фотоаппарата и никак не мог его вытащить. Жена нервничала и шипела на меня все громче, что, правда, не пугало белку, но явно привлекало к нам внимание многочисленных жителей города, отдыхавших в этом парке в обеденный перерыв. Белку я сфотографировал, но выяснилось, что мы зря волновались. Переведя дух и осмотревшись, мы поняли, что в этом микроскопическом оазисе обитали десятки белок! Они скакали с дерева на дерево, бегали по траве и взбирались на спинки скамеек, не обращая на людей никакого внимания. Люди отвечали белкам взаимностью, так что единственными представителями человеческой расы, испытавшими настоящий эмоциональный шок от этой встречи, были я и моя жена. Не исключено, что, возвратившись в тот день домой, аборигены рассказывали своим близким о странных русских, очевидно, никогда в жизни не видевших белок! В общем, как пела когда-то группа Boney M, «Oh those Russians!»[57].

Та самая белка!

Когда мы направились к острову Свободы, ноги окончательно отказались нести нас. Я по-прежнему боялся метро, поэтому мы взяли такси. В полном соответствии с существующими стереотипами нашим водителем оказался бородатый сикх в тюрбане. Он так оперативно реагировал на смену цветов светофора, что меня начало подташнивать уже через пару кварталов. Короткое путешествие на пароме развеяло дурноту, но настроение едва не испортилось окончательно. Оказалось, что для экскурсий на саму Статую билеты было необходимо заказывать заранее. Мы этого, естественно, не знали, и наше разочарование, видимо, выглядело настолько искренним, что один из рейнджеров, охранявших Статую, сжалился над нами и пропустил без билетов! Правда, корона Статуи тогда все еще была закрытой – это решение приняли после терактов 11 сентября 2001 года, – но, как и все другие туристы, мы смогли облазить пьедестал с размещенным внутри музеем и поглядеть на внутреннее устройство верхней части Статуи через специальные прозрачные вставки. Юлька даже была рада тому, что смотровая площадка оказалась недоступной для туристов, потому что она не очень любит забираться на высокие сооружения. Например, на вершину Эйфелевой башни я всегда поднимался с детьми, а ее мы оставляли на промежуточной остановке.

Обратный путь от паромной пристани до нашей гостиницы мы все же решили проделать на метро. Юлька пристыдила меня, приведя в качестве примеров нескольких встреченных нами миролюбивых негров. Или «афроамериканцев», как она подчеркивала специально, чтобы меня подразнить. Действительно, никто из представителей этой части населения Нью-Йорка, очевидно, не собирался нас грабить. Я согласился спуститься в подземку, но выбрать правильный поезд нам удалось не сразу. Нью-йоркское метро очень запутанное, и неискушенному человеку разобраться в его работе довольно трудно: поезда могут переезжать с одной линии на другую, проскакивать станции и т. д. То есть нам понадобилась помощь, которую мы получили… правильно, от классического негра-полицейского с пончиком в руке. Он как две капли воды походил на героя Реджинальда Велджонсона в фильме «Крепкий орешек». Этот «сержант Пауэлл» не только разъяснил нам схему движения, но и купил билет на нужный поезд!

Но в Гарлем я все равно не собирался и был рад, что в этом нежелании Юлька меня поддержала. Поэтому подтвердить истинность еще одного популярного представления о Нью-Йорке я не могу! Лучше я расскажу забавную историю, которую услышал от своего старинного приятеля Гии Саралидзе, с которым мы еще в ранних 1990-х начинали бороздить волны отечественного радиоэфира, – сейчас он работает на радиостанции «Вести FM». По словам Гии, однажды в Нью-Йорке оказалась сборная Грузии по регби, члены которой почему-то решили познакомиться с самыми опасными районами города, для чего отправились на экскурсию в Гарлем. Результат их полностью разочаровал, потому что они прогулялись в буквальном смысле по пустыне. Как объяснял мой друг, грузинские регбисты, посещавшие Гарлем в тренировочных костюмах, по всей вероятности, просто распугали местных преступников своим внешним видом. Тем более что на всякий случай они захватили с собой бейсбольные биты! В общем, если представить себе это зрелище, нетрудно согласиться с предположением о том, что гарлемские бандиты предпочли не показываться на глаза странным горообразным людям в трениках, на лицах которых были отчетливо заметны следы многочисленных столкновений.

Остался обделенным нашим вниманием и еще один знаменитый район Нью-Йорка, Брайтон-Бич. У нас не было ни времени, ни сил ехать на южную оконечность Бруклина, чтобы побывать в этом месте. Несколько визитов домой к Гусинскому, которые нам пришлось совершить в течение этих дней, все-таки были довольно утомительными. Я всегда говорю своим израильским друзьям, что они не имеют права жаловаться на автомобильные пробки, потому что с московскими их просто невозможно сравнивать. Но пробки в Нью-Йорке и его окрестностях вполне могут составить конкуренцию трафику в столице России.

Поэтому оставшееся после празднования дня рождения Гусинского время мы с Юлькой снова посвятили пешим прогулкам по городу. Очень интересно было наблюдать, как менялся облик бесконечных улиц, как постепенно офисы уступали место жилым зданиям, а большие магазины и рестораны – крошечным лавочкам и кафе. В октябре Нью-Йорк уже активно готовился встречать Хэллоуин, поэтому товары, связанные с этим праздником, попадались на глаза всюду. Но гораздо больше нам понравился магазинчик, который круглый год предлагал покупателям рождественскую атрибутику. Этот миниатюрный кусочек зимы на залитой солнцем улице выглядел очень трогательно, как иллюстрация из какой-то сказочной книжки. Другой занятный магазин продавал домашних животных: собак и кошек. Вернее, даже так: щеночков и котяток, потому что они были настолько милыми, что от этой очаровательности даже сводило скулы. Щенки размещались прямо в магазинной витрине, в специальных вольерчиках, открывавших прекрасный обзор для потенциальных покупателей. Это был самый беспардонный пример манипулирования человеческим сознанием, ибо не заметить эти витрины мог только человек, который или годами ходил мимо и просто привык к данному зрелищу, или больной, страдающий от аллергии на шерсть.

А вот страдающих от табачного дыма в Нью-Йорке оберегали уже тогда, в 2006 году. По моим личным наблюдениям, больше всего курильщиков живет во Франции и, конечно, в Израиле. Но и в Нью-Йорке курили много, хотя запретительные меры представлялись не такими уж и жестокими. Например, годом позже в Лондоне я обратил внимание на пустые пабы – все их посетители толкались на улице с кружками в руках и сигаретами во рту. Они возвращались в паб только для того, чтобы заказать себе очередную порцию пива, и снова выходили на улицу. В Нью-Йорке же борьба с курением выглядела так. Мы сидели за столиком, расположенным прямо на тротуаре, на территории, огороженной низеньким, сантиметров в тридцать, белым заборчиком. Я спросил официантку, могу ли я курить за столиком? Она ответила, что нет, в ресторане курить запрещено, но если я встану со стула и перешагну через заборчик, то смогу курить и продолжать общение со своими друзьями. На вопрос, какой же в этом смысл, ведь я практически останусь на том же самом месте, официантка пожала плечами и сказала, что таковы правила…

Магазин домашних животных на Манхэттене

Наше заокеанское путешествие стало очень заметным, но все-таки не главным событием осени 2006 года. Его затмила церемония вручения премий ТЭФИ, которые Академия российского телевидения присуждала уже в двенадцатый раз. Это была наша третья попытка покорить вершину отечественного телевизионного олимпа, и наконец-то удачная. Торжественное мероприятие тогда уже было разделено на две части, «Профессии» и «Лица». Победителей в категориях «Профессии» чествовали в Московском международном Доме музыки, а в категориях «Лица» – в концертном зале «Академический» в здании Российской академии наук на Ленинском проспекте, широко известном в народе как «Золотые мозги». Это название закрепилось за комплексом РАН сразу по окончании стройки из-за странной металлической конструкции на крыше высотного здания. Говорят, что «золотые мозги» имеют не только декоративный смысл: они закрывают размещенные на крыше системы коммуникации, которые, в свою очередь, наделяются энтузиастами самыми удивительными качествами. Существуют мнения, что металлическое навершие здания Академии наук является аккумулятором солнечной энергии, устройством для зомбирования населения, защитной системой от террористических попыток угона самолетов или же накопителем торсионного излучения, что бы это ни означало.

Я «золотые мозги» видел только с земли, так что никакого своего варианта предложить не могу. Внутреннее же пространство представляло собой большой, не слишком современный киноконцертный зал, явно проигрывавший прежнему постоянному месту проведения церемонии ТЭФИ, гостинице «Россия», которую еще в январе 2006 года закрыли и начали демонтировать. Но это не имело никакого значения, потому что в число номинантов попал не только я (уже в третий раз), но и наш главный продукт, информационная программа «Сейчас в России»! Мы представили выпуск, который вел Михаил Осокин. В тот год победители определялись голосованием случайно отобранных членов Академии непосредственно в зале проведения церемонии. Первый блок премий касался именно информационных номинаций и награду вручали Ингеборга Дапкунайте и Александр Цекало. «Сейчас в России» проиграла один голос программе «Время», а я точно так же на один голос обошел своих конкурентов, которыми в тот год были Алексей Пивоваров и Асет Вацуева с НТВ и Екатерина Андреева с «Первого канала».

Сказать, что я удивился, значит не сказать ничего. Я уже привык к тому, что каждый раз, участвуя в конкурсе ТЭФИ, попадаю в номинацию и всегда проигрываю. Эта традиция не имела исключений, потому что я претендовал на награду еще в 2007-м и в 2009 году, и все завершилось обычным образом. Но в 2006-м звезды сложились в иную картину, и премию присудили мне. «По-моему, ты выиграл», – сказала Юлька, сидевшая рядом со мной, потому что я никак не мог осознать объявленные результаты голосования. Бронзовый «Орфей», которого мне вручили на сцене (сейчас он живет на акустической колонке рядом с телевизором в нашей гостиной), оказался удивительно тяжелым. Я произнес речь, в которой поблагодарил Гусинского и Малашенко за создание канала RTVi, на котором «имею честь» работать. С «честью», пожалуй, был перебор, но по сути я говорил искренне: если бы в то время RTVi не существовало, еще неизвестно, где бы я оказался. Хотя сейчас вполне допускаю, что работал бы, и, может быть, даже не в столь драматических условиях.

Как выяснилось почти сразу, канал СТС, транслировавший церемонию вручения премии, мои слова про Гусинского и Малашенко вырезал. Зачем? Этот вопрос остается без ответа, если не считать таковым общее состояние нервозности, царившее вокруг ТЭФИ и самой Телеакадемии на протяжении уже нескольких лет. Профессиональную премию замучили скандалы, связанные с недовольством тех или иных конкурсантов итогами голосования. ТЭФИ-2006, пожалуй, стала рекордсменом по количеству и громкости склок. Например, наше попадание в номинацию «Информационная программа» стало предметом публичного разбирательства еще на стадии отбора. Если коротко объяснять суть конфликта, нужно сказать, что изначально, на голосовании профильной секции Академии, в числе претендентов оказались не три, а пять информационных программ: «Первого канала», НТВ, Екатеринбурга и Томска. Пятыми были мы. О том, как дальше развивались события, можно судить по публикациям в газетах, которые сообщали, что вице-президент Академии Александр Любимов обратил внимание на отсутствие в списке номинантов программы «Вести», подчеркнув, что «творчество компании «Эхо» по качеству телевизионного продукта никак не может быть сравнимо с «Вестями». Было проведено повторное голосование, в результате которого получилась тройка: «Первый», НТВ, «Эхо ТВ». Тут свое недовольство выказал генеральный директор «Первого канала» Константин Эрнст. Было проведено третье голосование, с итогом: «Первый», НТВ, «Россия». Но, согласно регламенту того года, утверждение всех троек номинантов происходило на общем собрании Академии, а на нем вопрос снова был поставлен на обсуждение, теперь уже Виктором Шендеровичем. Голосование провели в четвертый (!) раз, и тройка претендентов на ТЭФИ была сформирована окончательно: «Первый», НТВ, «Эхо ТВ».

Александр Любимов прокомментировал возникший конфликт так: «В Академии действуют разные силы, у ее членов разные представления о телевидении и разные желания проявить себя в момент голосования. Иногда происходят возмутительные вещи. ТЭФИ – это оценка именно за качество телепродукта, а не за содержание. Интересы телекомпании «Эхо» отстаивают либералы-затворники, которые продолжают заниматься политической борьбой и остались очень горды тем, что им удалось пролоббировать программу канала RTVi».

Я очень горжусь своей премией ТЭФИ и никогда не позволял себе дурацкого кокетства и не прикрывался олимпийским принципом, гласящим, что главное – не победа, а участие. Мы, конечно, хотели победить в ТЭФИ. Но я вынужден согласиться с Александром Михайловичем. Просто потому, что, войдя в том же 2006 году в состав Академии российского телевидения, я много раз участвовал в конкурсе ТЭФИ уже как член жюри. И прекрасно понимал, что наша программа «Сейчас в России» не дотягивала до желанной победы. Те же новостные программы из Екатеринбурга и Томска с Евгением Ениным и Юлией Мучник были сделаны гораздо профессиональнее. По качеству! У нас имелись суперпрофи в кадре, Михаил Осокин, например, но технологически мы, конечно, отставали. А вот то, что наши новости отличались по своему содержанию от программ других каналов, не могло являться предметом профессионального спора. Это уже была политика, которая к тому времени меня совсем не радовала.

В конце концов схватка телевизионных тяжеловесов и протестные настроения части членов Академии привели к предсказуемому финалу. От участия в конкурсе поочередно стали отказываться крупные телекомпании, и церемония была отменена. Возрождение ТЭФИ, к которому приложил руку в первую очередь Михаил Лесин, произошло в 2014 году, но пока конкурс еще не вернулся к прежним высотам профессиональной престижности. Слишком свежи в памяти взаимные обиды, слишком много подозрений в адрес коллег, голосующих не «за» достоинства, а «против» конкурентов, и т. д. Возможно, все эти недоразумения будут исчерпаны, но какое-то время для затягивания ран еще потребуется.

ТЭФИ-2006

Чтобы не заканчивать эту часть истории на минорной ноте, расскажу о еще одном (почти) скандале церемонии ТЭФИ-2006. В тот год, в числе прочих, премии получили Михаил Дегтярь и Тина Канделаки, в номинациях «Специальный репортаж» и «Ведущий ток-шоу» соответственно. На процедуру фотографирования мы выходили вместе, но Тина ухитрилась в суматохе где-то потерять своего «Орфея». Поэтому Дегтярь отдал ей свой приз, а сам фотографировался с моим. Каково же было мое удивление, когда Михаил Дегтярь, возвращая мне мою награду, продемонстрировал своего «Орфея» с отчетливо заметным сколом на деревянном постаменте. Выглядело это так, как будто от него откусили кусок! Каким образом Тине Канделаки удалось добиться от награды Михаила Дегтяря столь удивительной метаморфозы, остается тайной до сегодняшнего дня.

Глава 37

Между тем «телевизация» «Эха» стала развиваться с безумной скоростью. Венедиктов добился от Гусинского согласия на перенос основной студийной загрузки в помещения радиостанции. Это означало, что телекомпания «Эхо ТВ» окончательно превращалась в филиал «Эха Москвы». Понятно, что радиоредакция была совершенно не приспособлена для съемок телевизионных программ. У радио вообще с помещениями и техническим обеспечением проблемы существовали годами. Рассказывают, что когда Гусинский впервые попал в кабинет Венедиктова в здании на Новом Арбате, он очень удивился и спросил: «Что это за собачья конура?» Кабинет главреда потом отремонтировали и даже немного расширили, но в иные реставрационные работы деньги вкладывались со скрипом. Хотя всегда и Венедиктов, и Федутинов заявляли, что «Эхо Москвы» – прибыльная радиостанция. В январе 2014 года у меня в эфире радио «Коммерсантъ FM» состоялся забавный разговор. Заместитель министра связи России Алексей Волин спорил с журналистом Сергеем Пархоменко, и разговор неожиданно коснулся «прибыльности» «Эха Москвы»:

«С. Пархоменко:Знаете, это как «Эхо Москвы», на котором, что называется, нет ни одного целого стула во всей редакции на протяжении всех десяти лет, что я веду там передачу. Вот та же абсолютно ситуация с «Дождем». Это бедное телевидение, которое с трудом выживает.

А. Норкин:По поводу отсутствия стульев – это надо Федутинова спрашивать. Когда я работал на «Эхе Москвы», причем бесплатно, нам всегда говорили, что «Эхо Москвы» работает в прибыль!

А. Волин:Но стульев нет!

С. Пархоменко:Да, оно работает в копеечную прибыль, которую отдает «Газпром-Медиа» для того, чтобы «Газпром-Медиа» меньше лез. В ту секунду, когда «Эхо Москвы» вывалится в минус, «Газпром» в полном составе будет сидеть на редакционной «летучке» и объяснять, что ставить в эфир, а что нет. Вот и все. Поэтому «Эхо Москвы» без единого целого стула пытается каким-то образом как-то сохранить ощущение прибыльной радиостанции. Она прибыльна на три рубля – это правда».

Вопросы прибыльности «Эха Москвы» меня, разумеется, не касались, хотя мне всегда казалось сомнительным, что «Газпром-Медиа» терпит эфирные закидоны «Эха Москвы» исключительно из-за трех рублей прибыли. Я уже говорил, что финансовая зона ответственности целиком и полностью лежала на плечах Федутинова, поэтому не могу не думать о том, что Алексей Алексеевич «сдал» Юрия Юрьевича, когда, так сказать, пришла пора. Венедиктов выбрал меньшее из зол и не стал бороться за сохранение Федутинова на его посту. Это мое предположение, основанное на знании того, как Алексей Алексеевич умел применять свой административный ресурс в случае необходимости. В эпизоде с отставкой Федутинова этого не произошло, и бессменный гендиректор радиостанции, двадцать лет обеспечивавший ей «прибыльность», был вынужден уйти.

Ну а на рубеже 2006–2007 годов Юрию Юрьевичу пришлось строить на «Эхе Москвы» полноценную телевизионную студию: съемочный павильон и аппаратную. Руководил же процессом лично Венедиктов. Аппаратную он особо не жаловал, поскольку осознавал, что понимает мало, но к оформлению непосредственного места съемок подходил очень активно. Запросы Венедиктова поставили наших дизайнеров в тупик. Семена Левина уже не было в живых, и спорить с громовержцем было некому. Ребята никак не могли уяснить, чего от них хочет главред «Эха Москвы», потому что он скрещивал телекамеры, просмотровые мониторы и другие элементы декорации столь смело, что ему могли бы позавидовать самые энергичные пионеры-мичуринцы, если бы таковые имелись на телевидении.

Логичным финалом этого противостояния стал прямой конфликт. Мы с Юлей, напомню, занимавшей должность главного продюсера, привезли дизайнеров в будущую студию телекомпании «Эхо» на радио «Эхо Москвы». Президент «Эхо ТВ» Алексей Венедиктов начал пальцем показывать, где должны сидеть гости, где должны стоять камеры и т. д. Дизайнеры робко возражали, что сделать так, как хочет Алексей Алексеевич, невозможно по техническим причинам. Венедиктов начал злиться и требовать, чтобы все было выполнено именно так, а не иначе. И тут у Юльки сдали нервы. Когда мы ехали на эту встречу, она очень просила меня быть спокойным и не спорить с Лешей, но не сдержалась сама. После очередной гневной реплики Венедиктова она неожиданно вышла вперед, отвесила ему земной поклон и громко спросила: «Что еще царь-батюшка пожелает?» Девчонки-референты «Эха Москвы», приглашенные для ведения протокола беседы, так и прыснули со смеху, но тут же замолчали, ибо «царь-батюшка» побагровел столь отчетливо, что я испугался, не хватил ли Алексея Алексеевича инсульт.

Слава богу, со здоровьем Венедиктова ничего страшного не случилось, хотя построить студию на «Эхе Москвы» в полном соответствии с его пожеланиями, разумеется, не удалось. Но это уже не имело никакого значения – перехват управления был завершен. Давнее предсказание Павла Широва сбылось целиком и полностью, и «временно поставивший свою раскладушечку» Венедиктов вытеснил нас на улицу. Эфир RTVi начал наполняться телетрансляциями передач радиостанции. Стало меняться и содержание новостей, хотя, казалось бы, какие еще изменения могли происходить? Но они происходили. Нам пришлось приводить новости во все большее соответствие с содержанием «эховских» программ, чтобы избежать путаницы в сознании зрителей. У единого СМИ, каковым теперь стали телекомпания и радиостанция, не могли существовать две различные редакционные политики. А главной темой «Эха Москвы» уже прочно стал «третий срок Путина». До выборов президента оставался еще год, но в либеральной тусовке никто не сомневался, что Владимир Путин нарушит Конституцию и останется на посту главы государства. Этому были посвящены абсолютно все дискуссии в радиоэфире. Это стало и основным содержанием наших информационных выпусков.

Я приехал к Гусинскому и попросил отставки. Сказал, что больше не могу и не хочу работать с Венедиктовым, потому что не вижу в этом никакого смысла. Отставку мою шеф не принял. Сопроводив отказ очередной просьбой потерпеть, Владимир Александрович объявил Юле, что она выполнила свою функцию на телевидении и теперь может спокойно заниматься домашними делами. Это, конечно, не могло не быть связано с нашим сопротивлением Алексею Алексеевичу. Но Венедиктов не был бы Венедиктовым, если бы не придумал очередного фокуса и не оставил утопающим, то есть мне и Юльке, последнего шанса. Было очевидно, что нам ничего не оставалось, как уходить, но Гусинский внезапно попросил нас… помочь «Эху Москвы». Просьба означала работу в эфире радиостанции, оказавшейся в непростой кадровой и финансовой ситуации.

Какой кадровый голод обрушился на «Эхо Москвы», нам не разъяснили, а фраза про непростую финансовую ситуацию означала лишь то, что работать в радиоэфире мы должны были бесплатно. Почему мы согласились? Не знаю. Сегодня я не могу ответить на этот вопрос. Я уже несколько месяцев приезжал на работу в состоянии, которое описывается словами «ноги не несут». Я пересиливал себя, отправляясь каждый день на «Эхо ТВ». Юлька чувствовала себя точно так же. Возможно, появление в эфире на радио казалось нам последним шансом работать в буквальном смысле вместе. В телекомпании нас уже развели в разные стороны. И почему-то мне кажется, что многие наши, так сказать, коллеги были бы не прочь развести нас и вне работы. Поэтому мы стиснули зубы, сжали кулаки и начали выходить в эфир с программой «Дневной разворот». Раз в неделю. Это произошло уже в самом конце 2006 года. А в самом начале 2007-го получилось так, что наша «как бы» помощь «Эху Москвы» стала реальной. Произошло это из-за смерти Андрея Черкизова, который вел на радио еженедельную программу под названием «Кухня Андрея Черкизова». Час воскресного эфира оказался пустым, и тогда мы с Юлькой по просьбе Венедиктова заняли и его. Венедиктов не стал делать кальку с программы Андрея, а возродил один из прежних проектов «Эха», «Одну семью времен Владимира Путина». Вот эти встречи с простыми жителями Москвы мы с Юлькой и стали проводить на «Кухне Андрея Черкизова». И делали это почти год, до момента моего увольнения.

Должен сказать, что если над предложением вообще работать в эфире «Эха Москвы» мы еще как-то думали, то просьбу продолжить программу Андрея, пусть и в измененном виде, приняли сразу. Потому что нам казалось справедливым то, что его имя продолжит появляться в эфире «Эха». Даже заставка программы осталась прежней: было слышно, как некий мужчина смачно выпускает сигаретный дым, а потом прихлебывает из чашки то ли чай, то ли кофе. И ни у кого не возникало никаких сомнений, что это делал Андрей Черкизов.

Радиоэфир тоже требует подготовки

Он был удивительным человеком, ярким, страстным и глубоко несчастным. Вся его жизнь, хотя я близко общался с Черкизовым только в его последние годы, была сплошным эпатажем. Это могло выражаться во внешнем виде – Андрей мог ходить в своей засаленной жилетке и шортах до глубокой осени. Это могло выражаться в его бравировании собственными сексуальными пристрастиями, в чрезмерном увлечении алкоголем и сигаретами, да в чем угодно! Однажды, когда мы большой компанией приехали в Израиль, Черкизов остановился отдельно от нас. Он арендовал машину и периодически присоединялся к общим собраниям, проводя остальное время по своему плану. И вот мы все стояли на углу гостиницы Dan и ждали Андрея, которого все не было и не было. В какой-то момент наше внимание привлек трехэтажный мат, раздававшийся из автомобиля, медленно приближавшегося к отелю по встречной полосе! Оказалось, что Черкизов немного запутался в дорожных знаках, проскочил въезд на парковку перед гостиницей и вырулил совсем на другую дорожку. Что его, впрочем, не смутило. Высунувшись из окна, он уверенно, я бы сказал, безапелляционно выговаривал всем остальным водителям, что он о них думает. Те настолько терялись, что старались как можно быстрее прижаться к бордюру и пропустить этого страшного бородатого человека, почему-то не признающего никаких правил дорожного движения.

В последние годы жизни Андрей выглядел очень уставшим. Он ведь умер в пятьдесят два, хотя всегда казался намного старше своего возраста. Причиной смерти стал инфаркт, что, к сожалению, было вполне логичным при его образе жизни. Мне иногда казалось, что единственная вещь, которая Черкизова никогда не интересовала, – это его собственное здоровье. Вот работа его интересовала. Беспокоила и мучила. Он устал от отсутствия перемен в своей работе, так я думаю сейчас. И не могу избавиться от чувства вины.

Много лет делая для «Эха Москвы» злободневную «Реплику», после создания «Эхо ТВ» Андрей стал записывать для нас и телевизионную версию этой короткой программы. Но короткая – не значит простая. В какой-то момент Черкизов начал откровенно халтурить. В его «Реплике» уже не было самого Черкизова, его авторского мнения. Он долго пересказывал содержание той или иной новости, и лишь в конце скупо обозначал свою позицию. Я несколько раз просил Андрея обратить на это внимание. Он вяло соглашался, но потом все повторялось снова. Я вынужден был обратиться к Венедиктову, потому что Андрей оставался его сотрудником, хотя ответственность за качество телепрограммы нес я. Венедиктов снял Андрея с эфира. И сегодня я не могу не думать о том, как Черкизов перенес это решение. Возможно, его-то он и не перенес?

Андрей очень хотел уехать в Израиль. Он неоднократно просил Гусинского найти возможность предоставить ему работу в местном бюро RTVi. Гусинский такой возможности не видел. Тогда Андрей стал просить Березовского сделать его корреспондентом «Коммерсанта» в Израиле. Березовский тоже отказал. Так все и закончилось… На похороны Андрея мы не поехали, помянув его дома. Я не хотел слушать лицемерные разглагольствования некоторых коллег, которые ранее объясняли нам с Юлькой, какую ошибку мы совершили, пригласив Черкизова к себе домой, на празднование Юлькиного дня рождения. Они, видите ли, таких людей, как Черкизов, никогда бы не пригласили! А Андрей тогда, естественно, остался у нас ночевать, долго и тщетно пытался выгнать из-под кровати одного из наших котов, ночью выпил весь алкоголь, который еще оставался в доме, а утро провел в беседах с моим отцом, очаровав его своим парадоксальным сочетанием хамства и интеллигентности, сочетанием, присущим только Андрею Черкизову…

День рождения Юли. Справа налево: Матвей Ганапольский, Светлана Сорокина, Алексей Венедиктов, Эрнест Мацкявичюс с супругой Алиной. На полу сидит Андрей Черкизов

Весной 2007 года телекомпания «Эхо ТВ» рассталась со зданием в Большом Палашевском переулке, в котором росла, крепла и развивалась творчески целых пять лет. Наш дом уходил в качестве уплаты долга компании ЮКОС, поэтому начались поиски нового ПМЖ. Вариантов оказалось много, они были разными и по престижности места, и по комфортабельности помещений. Лично мне больше всего нравился производственный комплекс на Дербеневской набережной, который перестраивали под офисы, торговые центры и другие объекты инфраструктуры «позднелужковской» Москвы. Но Гусинский, как всегда, принял собственное решение, распорядившись переезжать на улицу Правды, где мы стали ближайшими соседями ВГТРК, что Владимира Александровича почему-то очень радовало. Это чувство не было искренним, в нем преобладал сарказм и даже злорадство, мол, «теперь Добродеев каждый день будет ощущать наше присутствие!». Не знаю, думал ли Гусинский об этом всерьез, но жизнь телекомпании «Эхо ТВ» на улице Правды не задалась. Возможно, из-за того, что началась она с «неправды»?

Дело в том, что Гусинский просто не заплатил строителям, которые ремонтировали помещения, выбранные для нашей новой студии. Я об этом узнал много позже, уже после того, как мы начали выходить в эфир. Режиссер Леонид Гюне, с которым Юлька работала еще на ТВ-6, делая и «Забытый полк», и свой проект «Над пропастью», позвонил ей и рассказал, что на него через общих знакомых вышли представители компании, выполнявшей наш заказ на строительство студии на улице Правды. Им ничего не заплатили за работу, и они хотели бы найти людей, имеющих возможность напрямую спросить у Гусинского, когда же он выполнит свои обязательства? Юлька рассказала об этом мне, и я при первой же возможности переадресовал этот вопрос Владимиру Александровичу. Именно тогда я и услышал, что он никогда не ведет переговоры с теми, кого может просто послать…

Этот разговор состоялся уже осенью 2007 года, окончательно расставив все точки над i. Как можно было продолжать работу после такого откровения? Мы с Юлькой сгорали со стыда, когда передавали ответ Гусинского противоположной стороне. К нам строители никаких претензий не имели, прекрасно понимая, что мы сами никаких решений не принимаем, но чувство причастности к этому грязному обману было для нас просто невыносимым. Потому что я осознал, что «выносил» самые разнообразные безобразия недопустимо долго. Справедливости ради должен сказать, что я уже чувствовал и изменение отношения работодателей лично к моей персоне. С моей стороны это не было ревностью или обидой, скорее чувством тревоги, потому что после переезда на «Правду» я растерял остатки своего статуса руководителя телекомпании.

Программы «Эха Москвы» теперь шли непосредственно из студии на Новом Арбате, на радиостанции возникла параллельная редакция, определявшая, что и как будут в этих программах говорить. Гусинский вдруг стал менее доступным для телефонных разговоров. Даже кабинет главного редактора, то есть мой, оказался отделен от помещений других руководителей «Эхо ТВ» и располагался теперь в крошечной каморке под лестницей, в которой я, конечно, мог воображать себя Гарри Поттером и строить планы чудесного преображения в могущественного волшебника. Но мне уже было далеко не одиннадцать лет, так что я прекрасно «считывал» все посылаемые мне сигналы.

Кульминация праздника. Елена Гусинская готовится резать торт

Возможно, поэтому мое последнее путешествие в Израиль в качестве сотрудника RTVi вышло наименее приятным. Эйлат до сих пор остается единственным местом, которое мне в Израиле категорически не нравится. Мы летели туда втроем, взяв с собой дочь, чтобы отметить день рождения жены Гусинского, Лены. Для начала в Домодедово выяснилось, что на рейс авиакомпании «Трансаэро» в Тель-Авив билетов продали в два раза больше возможного. Разразился скандал, окончания которого мы дожидаться не стали. Мы собирались добраться до Эйлата на автомобиле, чтобы не совершать второго перелета в течение дня. Поэтому я сдал билеты «Трансаэро», а купил на самолет израильской авиакомпании El Al. К тому моменту всех остальных членов нашей делегации уже обеспечили местами на проблемном трансаэровском рейсе, и они улетели в пункт назначения.

Когда мы приземлились в аэропорту Бен-Гурион, то увидели, что наши коллеги грустно стоят в зоне выдачи багажа. Оказалось, что местные грузчики объявили забастовку и прекратили обслуживание всех рейсов за исключением тех, которые выполнял национальный авиаперевозчик, которым мы и прилетели. Пожелав друзьям удачи и терпения, мы получили свой багаж, забрали машину и через пять часов прибыли на место. Можно было доехать и быстрее, но я тогда впервые в жизни сел за руль автомобиля с автоматической коробкой, так что старался проявлять повышенную внимательность. Тем не менее пару раз я путал педали, и жена с дочкой ощутимо прикладывались лбами к спинкам сидений переднего ряда.

Гусинский был верен себе и собрал всех гостей в Hilton Eilat Queen Of Sheba Hotel. «Царица Савская», естественно, имела в своем рейтинге пять звезд, но, на мой непрофессиональный взгляд, ничем не отличалась от любого другого пятизвездочного отеля. Хотя, возможно, это и является главным преимуществом таких гостиниц, в которых для их завсегдатаев все всегда знакомо и находится на своем месте. Но самое интересное было вовсе не в гостинице, а в том, что, когда мы выходили из отеля на ужин, то встретили наших несчастных попутчиков, раньше нас прилетевших из Москвы. Они только-только приехали! Выяснилось, что все это время (пока мы путешествовали по стране на машине) они провели в аэропорту в ожидании своих чемоданов!

Завтрак в Эйлате

Так почему мне не понравился город? Эйлат – самый любимый курорт израильтян и, соответственно, самый раскрученный. Если евреи собираются отдохнуть на море, будьте уверены, они отправятся в Эйлат. Там можно купаться круглый год и там расположены отели, рассчитанные на любые финансовые возможности, в том числе довольно скромные. Но из-за этого город напоминает грандиозный муравейник, замусоренный людьми и отходами их жизнедеятельности. Собственно, это даже не город, а скопище отелей и отельчиков, разместившихся на крошечном кусочке побережья, которое принадлежит Израилю. Если вы посмотрите на Красное море из окна любой эйлатской гостиницы, то справа от вас будет Египет, а слева – Иордания. Сам Израиль в любом случае останется у вас за спиной.

Мы приехали в Эйлат в августе, в самую жару, поэтому, пару раз окунувшись в море, отказались от этой затеи. Температура воды там почти никогда не меняется, болтаясь у отметки в двадцать пять – двадцать восемь градусов, но она все равно кажется холодной. Набережная была забита туристами и бомжами, которых в теплом Израиле и так предостаточно, но в таком количестве я их не встречал нигде. Не могу сказать, что на меня произвели хорошее впечатление и местные рестораны. Все по той же причине – слишком много людей! В Эйлате абсолютно весь бизнес развлечений направлен на то, чтобы обслужить как можно больше посетителей, так что на эксклюзивность времени не остается. Конвейер, он и в Эйлате – конвейер!

В Тель-Авиве я пару раз схлестнулся с Гусинским по рабочим вопросам, и мы расстались в не самом лучшем расположении духа. Уезжая, мы позвали Меерсонов в нашу любимую румынскую Mamaia, Гусинский об этом узнал и страшно обиделся! Марку как-то удалось разрулить ситуацию, и Владимир Александрович присоединился к нашему ужину, хотя был не в настроении, постоянно капризничал и жаловался на плохое самочувствие. Юлька закутывала его в какие-то свои невесомые летние накидки…

Последняя встреча

Наконец наступил ноябрь. Мне предстояло лететь в Лондон, чтобы утвердить бюджет на следующий год. Предварительно я обсудил мои предложения с Малашенко. Предложений было несколько, и все они, как я предполагал, подчеркивали необходимость серьезных и безотлагательных перемен во всем, что касалось деятельности «Эхо ТВ» и RTVi. Игорь Евгеньевич меня полностью поддержал, так что в Лондон я собирался почти спокойно.

Лирическое отступление: Игорь Евгеньевич Малашенко

Игорь Малашенко так часто появлялся на страницах этой книги, что в специально посвященной ему главе, наверное, осталось сказать не так уж и много. Есть, впрочем, и другая причина. Малашенко всегда существовал отдельно от всех нас. Даже присутствуя в одном помещении вместе с вами, Игорь Евгеньевич всегда умел показать, что на самом деле он находится где-то гораздо выше и занят вопросами, по своей важности никак не сравнимыми с теми пустяками, по поводу которых беспокоитесь вы.

На НТВ, когда я только пришел туда работать, про Малашенко говорили с придыханием. Сам я никогда не видел, но много раз слышал, будто весной 1999 года, после выхода на экраны фильма «Матрица», Малашенко стал вести себя как Нео[58]. Якобы он даже одевался, как персонаж Киану Ривза, визитной карточкой которого был черный кожаный плащ и такие же черные солнцезащитные очки. По-моему, это похоже на бред! Не только потому, что я слабо представляю Малашенко подражающим кому бы то ни было, но прежде всего потому, что вряд ли Игорь Евгеньевич задумывался о таких вещах, как спасение человечества.

Тот Игорь Малашенко, которого я помню, скорее являлся наблюдателем, с философским спокойствием и легкой брезгливостью следящим за копошением мириад насекомых у него под ногами. Просто потому, что над его головой существовали мириады звезд, несомненно, более соответствовавших его статусу. Даже собственное знакомство с Гусинским в интервью журналу Forbes Малашенко описывал так, что эта его отстраненность сразу становилась заметной: «Диалог был довольно странный, потому что мы люди совершенно разные по своей биографии и по манере общения, по всему. (…) Я думаю, что я на Гусинского произвел какое-то странное впечатление, и я таких людей, как Гусинский, до этого не видел, поэтому это был разговор двух разных биологических видов». Возможно, я вижу в этих словах смысл, которого в них вовсе нет, но я просто физически ощущаю дистанцию, которую Малашенко задает этой фразой.

Я не могу сказать, что это было однозначно плохо или однозначно хорошо. Несколько раз Игорь Евгеньевич допускал при мне совершенно хамские выходки, каковых себе не позволял даже Гусинский, представитель абсолютно иного «биологического вида». К чести Малашенко надо признать, что каждый раз он в таких случаях находил возможность извиниться. Пусть поздно, но это, как известно, лучше, чем никогда. С ним всегда было очень интересно разговаривать, особенно если он сам находился в настроении, располагающем к беседе. Собственно, вы не столько беседовали, сколько слушали, потому что его эрудированность просто поражала. Мы с вами можем провести небольшой эксперимент. Игорь Малашенко крайне редко давал большие интервью, поэтому почти все они без труда обнаруживаются в Интернете. Обратите внимание на то, как он отвечает на вопросы, и вы увидите, с какой легкостью Малашенко подкрепляет свое мнение цитатами. Они обязательно будут появляться, не в каждом абзаце, конечно, но очень часто. А ведь это не заранее подготовленный письменный текст на заданную тему! Мне всегда казалось, что Игорь Евгеньевич ставил себя вровень с теми людьми, которых цитировал. «Видите, – как бы говорил он, – они думают так же, как и я!»

Однако неправильно было бы считать, что Малашенко всегда пребывал в маске мизантропа или сноба. Очень редко он раскрывался и тогда начинал говорить о вещах, не имевших отношения к ходу современных политических процессов или к урокам истории. Так, он очень интересно, можно сказать с любовью, рассказывал об Италии. Как я понимаю, его увлеченность этой страной зародилась еще в молодости, но побывать в Италии он смог гораздо позже, едва ли не после всех событий вокруг НТВ. Но все равно эти его рассказы выглядели необычно. Потому что он мог говорить о чем угодно, но не о людях! О городах, зданиях, дорогах, машинах, но не о жителях этой страны.

У нас дома хранится подарок Малашенко – роскошный фотоальбом «Путешествие в Италию», который открывается посвящением «Моей дочери Лизе». Есть там и его автограф, оставленный черным фломастером: «Андрею и Юле! И. Малашенко. 24.05.2006. Нью-Йорк». То есть он подписал его гораздо раньше нашей встречи, потому что, как я говорил, мы с женой были в Штатах всего однажды, в октябре 2006 года. Это очень интересная книга, много говорящая об авторе. Приведу две фразы, взятые из интервью Малашенко «Радио «Свобода»: «Я сторонюсь публичности» и «Жизнь человека не сводится к его успехам на общественном поприще. Это относится и ко мне». Почему я сейчас его цитирую? Потому что эти слова перекликаются с «Путешествием в Италию». У книги нет никаких дополнительных данных: ни тиража, ни названия издательства, только маленький штамп на английском («Printed in Korea») на четвертой странице обложки. Вот вам иллюстрация к первой фразе. На фотографиях, которые представлены всегда парно, как черно-белые и цветные изображения одного и того же объекта, запечатлены города, улицы, архитектурные сооружения и т. д., люди же почти отсутствуют. Они есть, но все время куда-то спешат. Спешат покинуть кадр, который так тщательно выстраивает автор. Не потому ли, что его не интересуют их успехи на общественном поприще?

Но Малашенко не был бы самим собой, если бы даже альбом собственноручно сделанных фотографий не сопроводил специальным пояснением. Оно выглядит почти как цитата: «В начале был смысл. Смысл был у Бога. Человек искал смысл. Человек строил Италию. Бог любит Италию. В Италии есть смысл. Смысл заключен в деталях. В том, что видишь, есть смысл. В описаниях нет смысла. Путешествие имеет смысл». Согласитесь, прочитав подобное предисловие, вы просто не сможете отнестись к книге, которую держите в руках, как к банальному альбому с фотографиями, рассказывающими об отпуске, проведенном минувшим летом в солнечной Италии.

Вот такие черточки, отмечаемые мной в манере поведения Игоря Евгеньевича, в его высказываниях и умолчаниях, и складывались в портрет, который я в меру своих сил сейчас пытаюсь нарисовать. О своей семье он упоминал всего несколько раз, в отличие от Гусинского, который постоянно делился какими-то историями о жене и сыновьях. Для Малашенко это была почти табуированная тема. Почему? Это другой вопрос, ответ на который я, естественно, дать не могу. Хотя не могу и не обратить внимания на то, что большую часть своих путешествий Малашенко совершал без семьи. Его супруга Елена и их дети остались единственными членами «ближнего круга» руководителей RTVi, с которыми я так и не познакомился за все прошедшие годы.

После возвращения Игоря Евгеньевича в Россию, о котором я ничего не знал до тех пор, пока на редакционной летучке радио «Коммерсантъ FM» мне не сообщили о московском мероприятии с участием Игоря Малашенко и его жены (!) Божены Рынски, тема личной жизни моего бывшего начальника стала окончательно запретной уже для меня. Эта новость, несомненно, просто свалила меня с ног, но все же меня интересовали подробности политического характера, а никак не интимного. В октябре 2012 года мне позвонили с телеканала «Дождь» и попросили принять участие в качестве приглашенного интервьюера в программе Hard Day’s Night, героем которой был заявлен Малашенко. Я спросил, не возражает ли против этого сам Игорь Евгеньевич, ведь наше расставание произошло при весьма драматических обстоятельствах? Игорь Евгеньевич не возражал.

Мы встретились, приветливо пообщались по ничего не значащим темам, он представил меня Божене. Потом начался эфир, и я несколько раз безуспешно пытался вытянуть из него подробности его возвращения. «Как вам это удалось?» – «Я сел в самолет и прилетел из города Киева, ни у кого ничего не спрашивая». Малашенко крайне неохотно отвечал на мои вопросы, но даже этих коротких фраз хватало для того, чтобы сделать определенные выводы. «Я не думаю, что Гусинский может просто сесть в самолет и вернуться. Его ситуация более сложная. У меня нет мании величия, я не Гусинский». В конце концов он просто свернул эту тему:

«А. Норкин:Был разговор с Гусинским, он на пальцах объяснил, что зря мы себе выстраивали воздушные замки про «свободу слова». Это – бизнес, вопрос денег. Рано или поздно он может быть продан, потому что достигнута определенная цель, и это не идеалистическая цель.

И. Малашенко:Он очень стесняется своего идеализма. Идеализм ему присущ. Если бы он был таким прагматиком, с ним бы не случилось то, что случилось. Он вел бы себя гораздо более прагматично. Наверное, я неэффективный политконсультант. Но наш разговор приобретает характер междусобойчика».

Многие наши общие знакомые говорили мне, что Гусинский и Малашенко разругались и поводом стала очередная медийная неудача Владимира Александровича, постигшая его теперь уже на Украине. Я никогда не интересовался подробностями проекта под названием TBi и не знаю, кто был виноват в этом новом фиаско. Если верить тому же Малашенко, партнер Гусинского по проекту – Константин Кагаловский – обманул Владимира Александровича, размыв его долю. Противоположная же сторона конфликта обвиняла во всем Гусинского, который спровоцировал скандал своим недобросовестным поведением, потому что попытался продать каналу телепродукцию собственного производства по завышенной стоимости. Честно говоря, эта история меня совершенно не взволновала, но про взаимоотношения Гусинского и Малашенко я такого сказать никак не мог. Один из очень влиятельных теледеятелей нашей страны, имя которого я не хочу приводить в данном контексте, комментируя обстоятельства возвращения Малашенко в Россию, сказал мне: «Игорь сошел с ума!» Думаю, тогда в этой оценке была излишняя доля эмоций. Хотя и Гусинский во время нашей последней с ним встречи, в 2013 году, ушел от ответа на вопрос, что произошло между ним и Малашенко.

Сам Игорь Евгеньевич до сих пор хранит молчание по этому вопросу. Но по некоторым признакам можно понять, что в определенных проектах Гусинского он все-таки по-прежнему участвует, пусть это и не приносит ему большой радости. «Он действительно прирожденный медиабарон, и в этом смысле он все чувствовал правильно. Возможно, он был слишком азартен, но это уже другой вопрос. Неазартные люди не создают медиаимперий», – это слова о Гусинском, сказанные Малашенко в уже упомянутом интервью журналу Forbes.

Что же радовало этого закрытого человека в то время, когда мы с ним еще общались? Возможно, это были какие-то вызовы самому себе, которые скучающий в нашей компании Малашенко придумывал, чтобы окончательно не сойти с ума. Как я уже говорил, масштаб нашей деятельности – RTVi, NEWSru.com, «Эхо Москвы» – был для него слишком мелким. Иногда у меня появлялась крамольная мысль: «А не считает ли Малашенко, что он оказался у Гусинского на иждивении?» Всего несколько лет назад этот человек руководил политическими процессами в огромной стране. По крайней мере, боролся с соперниками из одной весовой категории. А теперь он вынужден заниматься какой-то ерундой, делая вид, что она почему-то крайне важна. Ну и вопрос денег… Можно быть президентом компании, акционером СМИ, руководителем, консультантом и т. д. и т. п. Но если все эти проекты созданы или принадлежат другому человеку, представителю «иного биологического вида», разве это не повод, чтобы задуматься?

Поэтому время от времени Игорь Евгеньевич начинал «совершать подвиги». Например, он мог решить взойти на гору Масада не как современный турист, а как древний еврейский воин, по сохранившейся до наших дней легендарной «змеиной тропе». Сейчас этот маршрут используют в качестве испытания новобранцев израильской армии перед принятием военной присяги. Малашенко прошел по «змеиной тропе», но позднее признавался, что это был самый глупый поступок, который он совершил в своей жизни. Возможно, он просто кокетничал. Возможно, ждал от нас более воодушевленной реакции на его «подвиг». Хотя в других случаях, напротив, старался добиться того, чтобы никто не знал о том, что он делает. Как-то от Марка Меерсона я совершенно случайно узнал, что в каждый свой приезд в Иерусалим Малашенко посещал монастырь Марии Магдалины, доставляя туда подарки, в основном продукты питания. Почему он так поступал? Почему никогда не рассказывал о таких вещах, как будто чего-то стыдился? Понятия не имею. Могу лишь предполагать, что Игорь Малашенко очень боялся показаться человечным. Он всегда был сверхчеловеком, заряженным на результат, лишенным эмоций, оперировавшим только фактами и своими энциклопедическими познаниями. Любое проявление чувств могло нанести вред этому образу, поэтому он их прятал, поэтому всегда был «застегнут на все пуговицы», даже если сидел в рубашке с распахнутым воротом.

Малашенко так и остался для меня человеком, укрывшимся за бронированными стенами, которые сам возвел вокруг себя. О том, что где-то в глубине этого мощного фортификационного сооружения прячется живая душа, оставалось только догадываться. «Я же не надувался, как мышь на крупу, говоря, что теперь в вашей песочнице я играть не буду. Я оказался вычеркнут из списка живущих, но я, извините, сам этого не делал», – сказал он в интервью «Радио «Свобода» спустя несколько лет по возвращении в Россию. И я в этих его словах слышу обиду. Обиду талантливого, амбициозного человека, который после долгих скитаний вернулся домой и вдруг понял, что здесь он уже никому не нужен.

Глава 38

Интересно, сколько часов я налетал в самолетах во время своих бесчисленных командировок? Вообще, мне летать нравится. Хотя я человек очень тяжелый на подъем, я люблю вокзальную суету, причем совершенно не важно, о каком вокзале идет речь – о железнодорожном или аэровокзале. Бесконечные проверки – документы, багаж, билеты – представляются мне каким-то важным ритуалом, который в то же время обещает нечто очень приятное. Думаю, эти мои ощущения объясняются тем, что я люблю уезжать из дома, потому что очень люблю в него возвращаться. Ты едешь или летишь куда-то далеко-далеко, потому что это нужно, это необходимо. А потом совершаешь те же самые ритуалы, чтобы вернуться домой, туда, где тебя ждут.

Конечно, бывало всякое. Однажды, вылетев из Москвы в Тель-Авив, мы услышали сообщение командира экипажа, что наш самолет вынужден вернуться в аэропорт Домодедово. Как выяснилось несколькими минутами позже, у самолета отказал один из двигателей. Без малого два часа мы кружили над окрестностями Москвы, вырабатывая топливо перед вынужденной посадкой. Ощущения были не самые приятные. Особенно это стало понятно, как ни странно, уже после посадки. Самолет катил по взлетно-посадочной полосе, по обеим сторонам которой, как в фильме «Экипаж», стояли многочисленные пожарные машины и кареты «Скорой помощи».

Пока мы сидели в самолете, ожидая нового вылета, какие-то люди сновали около сломавшегося двигателя и озабоченно чесали в затылках. Из иллюминатора было видно, как они передавали друг другу какую-то небольшую металлическую штуковину. Я так и не понял, что это такое, но в нашей маленькой компании все выражали уверенность в том, что это была та самая испорченная деталь. Венедиктов позвонил Гусинскому и сообщил, что самолет сломался, из-за чего мы вынуждены были вернуться в Москву и теперь ждем другого рейса. «Это что же, я из-за вас теперь голодным останусь?» – возмутился Гусинский, рассчитывавший, что мы приедем к нему как раз к обеду. «Блин, Володя, мы тут едва не разбились, а ты сокрушаешься из-за обеда!» – в свою очередь рассердился Венедиктов.

Впрочем, главным приключением, связанным с авиаперелетами, безусловно, можно считать историю, случившуюся с Шендеровичем. Летом, когда все главные телевизионные программы традиционно уходили на каникулы, Виктор Анатольевич, так же по традиции, сбривал весь волосяной покров головы, включая, естественно, усы и бороду. Однажды, уже, так сказать, перейдя к своему отпускному образу, Шендерович решил совместить приятное с полезным. Отдохнув какое-то время вместе с женой и дочерью на турецком курорте, он оставил их релаксировать на местных пляжах, а сам прилетел в Израиль, чтобы присоединиться к нашим деловым переговорам. Все шло хорошо до момента вылета на Родину.

Я уже говорил, что меры безопасности в аэропорту Бен-Гурион весьма жесткие. Причем въезд в Израиль как процедура выглядит гораздо проще, чем выезд. Объясняется это тем, что за безопасный вылет самолетов из Бен-Гуриона отвечают местные службы, а им совершенно не нужны никакие проблемы. Так что проблемы они создают сами – для пассажиров. Особенно для тех, кто торопится. Однажды Малашенко решил подшутить над сотрудниками главного израильского аэропорта и отказался разговаривать с ними. В качестве ответов на их вопросы: где вы были, куда ездили, с кем встречались, – он предъявлял документы: счет из гостиницы, квитанции на такси, чеки из магазинов и ресторанов и т. д. Это была очень рискованная шутка, потому что работники службы безопасности быстро поняли, что Малашенко над ними издевается, но он настолько тщательно подготовил всю операцию, что прицепиться к нему было не за что.

Виктор Шендерович, напротив, не собирался никого разыгрывать. Все случилось само по себе. На первом же пункте контроля, представлявшем собой небольшой пюпитр, за которым стоял молодой человек в форме, проверявший паспорта туристов, Шендеровича спросили, что он делал в Израиле. Тот ответил, что встречался с партнерами по бизнесу. Последовал вопрос, каким бизнесом он занимается. Шендерович, начиная потихоньку раздражаться, сообщил, что он вообще-то писатель и даже может показать свою книгу. Молодой человек заинтересованно попросил сделать это, потому что фотография в паспорте никак не походила на лицо его владельца. Шендерович достал из сумки одну из своих книжек, на обложке которой был размещен его портрет. Но и на этой фотографии он представал в своем обычном виде, то есть при усах, бороде и какой-никакой прическе. Сейчас же он был лысым и гладким, как бильярдный шар! Молодой человек в форме снова посмотрел на сфотографированного волосатого и небритого Шендеровича, потом – на живого и лысого, покачал головой и позвал своего коллегу. Присоединившийся к разговору другой молодой человек в форме начал свое общение с Шендеровичем с повторения уже заданных ему вопросов про цель приезда в Израиль, про бизнес и про книжки писателя Шендеровича. Но поскольку этот молодой человек занимал более высокую должность, чем первый, в своем общении с Витей он продвинулся дальше, спросив, откуда тот прилетел в Израиль. «Из Турции», – в отчаянии крикнул Шендерович, потому что внезапно понял, что не сможет это доказать. «Из Турции? – по-прежнему мягко переспросили его. – У вас есть билет?» «Нет! – снова закричал Шендерович. – Я выкинул билет, когда прилетел сюда!» Двое молодых людей в форме покачали головами и… пригласили третьего коллегу, который опять повторил те же самые вопросы, после чего попросил господина Шендеровича проследовать за ним. И мы потеряли Виктора из виду…

В самолет он вбежал в самый последний момент, весь пунцовый он гнева. Что с ним происходило после того, как его отсеяли от нашей группы, он красочно рассказывал нам уже во время полета. Выяснилось, что заподозрившие что-то неладное сотрудники аэропорта Бен-Гурион вознамерились провести тщательный осмотр писателя-сатирика. В специально отведенном для таких целей кабинете Шендеровича начали проверять металлоискателем. Естественно, почти сразу он зазвенел. Его попросили выложить из карманов все металлические предметы. Он опять зазвенел. Его попросили раздеться до белья. «Я – писатель! Я – журналист! Я известный в России телеведущий!» – кричал Шендерович, стаскивая брюки. Оставшись в одних трусах, он был уверен, что унизительная процедура наконец-то будет закончена, но… Предательский звон раздался в тот же самый момент, когда металлоискатель проходил над самым интимным районом тела несчастного!

Мы просто умирали от хохота, слушая его рассказ. «Витя! Это звенели яйца?» – утирая слезы, выдавила из себя моя жена. «Не знаю! – ответил Шендерович. – На мне ничего не нашли!» Это было ужасно, но ни один из нас даже не думал сочувствовать Виктору Анатольевичу. Напротив, мы его нещадно дразнили, говоря о том, что совсем скоро вся Москва узнает, что писатель Виктор Шендерович на самом деле – индейский вождь по имени Звенящий Пенис! Шендерович успокоился только на подлете к Москве.

Однако с этим он поторопился. На паспортном контроле в Домодедово мы пропустили Витю вперед, чтобы как-то компенсировать его израильские мучения. Но Шендеровича не впустили на Родину! Женщина-пограничник повертела в руках его паспорт, бросила на стоявшего перед ней мужчину озабоченный взгляд и… пригласила на помощь свою коллегу! Тут уж мы закричали изо всех сил: «Это он! Он! Это – настоящий Шендерович, только лысый!» Под этот аккомпанемент писатель-сатирик наконец-то смог прорваться в Россию.

Полет в Лондон в конце ноября 2007 года никакими смешными подробностями не запомнился. Странным было лишь то, что я летел один, а не как обычно – в составе большой делегации. И, поселившись в гостинице, я обнаружил, что никого из моих знакомых там тоже не было. Тем не менее никакого беспокойства я не испытывал. Я хорошо подготовился к предстоящему разговору и кроме того рассчитывал на помощь Малашенко. Вечером наша компания собралась за ужином в индийском ресторане почти в полном составе. Отсутствовал лишь Алексей Венедиктов. Помню, что я ел курицу-карри, которая по цвету напоминала краба. Водку нам принесли в виде коктейля, в высоких узких бокалах и с кубиками льда! В общем, ужин оказался экстремальным. Как и мой разговор с начальством, последовавший уже на другой день.

Проходил он в квартире Гусинского, в доме, расположенном недалеко от российского посольства, что меня уже не удивляло. Рядом с жильем Владимира Александровича всегда находился какой-нибудь знаковый объект. В Тель-Авиве это было посольство США, в Лондоне – посольство России. В первом случае это выглядело как проявление уважения, во втором – как издевка. Я пришел точно в назначенное время, потому что ужасно не люблю опаздывать, но Гусинский, Малашенко и Федутинов уже были на месте. Венедиктов снова отсутствовал, скорее всего, не случайно.

Беседа с самого начала приняла неожиданный для меня оборот. Гусинский стал предъявлять мне одну претензию за другой: почему эта сотрудница не уволена; почему эта передача не закрыта; почему то, почему се? Я отвечал по пунктам: увольнять сотрудницу не разрешил гендиректор, потому что она – мать-одиночка с двумя детьми; передачу не закрыли, потому что на нее ссылаются российские информационные агентства, ну и т. д. Федутинов, глядя в пол, молча кивал головой, что казалось мне проявлением поддержки. Потихонечку я сам начал переходить в наступление, напомнив Гусинскому, что индексация зарплаты в «Эхо ТВ» не проводилась, что редакционная политика меняется в угоду «Эхо Москвы» вопреки моему мнению, что нам полностью урезали командировки, что давным-давно пора обновить имеющиеся у нас комплекты ТЖК. Все это нужно было делать, если акционер по-прежнему хотел развивать проект. Тут Гусинский сказал мне, что «развивать» «Эхо ТВ» в смысле «вкладывать деньги» он не будет. Потому что уже некоторое время… ищет покупателя. И в связи с этим предлагает мне полностью сконцентрироваться на выполнении программы Венедиктова, которая предусматривала сокращение штата, постепенный отказ от новостей и полный переход на трансляцию передач радиостанции.

Я ответил, что вряд ли смогу продолжать работу в таком случае, потому что не хочу нести ответственность за подобный продукт. «Мне дорога моя репутация!» – сказал я, подразумевая под этим лишь то, что всю свою профессиональную жизнь занимался новостями, а не понятной лишь одному Венедиктову «телевизацией» радиоэфира. И тут Малашенко просто выпрыгнул из кресла! «Репутация? – заорал он. – Это у меня – репутация, а ты – кусок говна!» Я, конечно, опешил от этого заявления, но нашел силы сдержаться. «Что ж, в таком случае я не вижу смысла в продолжении этого разговора», – ответил я и направился к двери.

В прихожей меня нагнал Игорь Евгеньевич, который сказал, что погорячился в выражениях и что мне не нужно спешить с принятием решения. Я вернулся, и еще некоторое время мы пытались найти компромисс. В какой-то момент я сказал Гусинскому, что хотел бы «обозначить вешки», которые сформировали бы мою зону ответственности, но его эта фраза почему-то ужасно разозлила. По-моему, он отнес ее на свой счет, решив, что я хочу ограничить его зону полномочий. Он закричал, что ему не надо ставить никаких вешек и вопрос решается просто: или я соглашаюсь работать в заданных условиях, или могу быть свободен. Я повторил, что предпочитаю «быть свободен». «Прекрасно! – подытожил Владимир Александрович. – Надеюсь, вы понимаете (он демонстративно стал обращаться ко мне на «вы»), что в ваших интересах оставить этот разговор без комментариев, иначе мы в состоянии обеспечить вам неприятности! Завтра я сообщу, кому вы передадите должность главного редактора».

Разговор был окончен. Точнее, закончен был не только разговор. Для меня тогда закончилась жизнь! У меня не было возможности быстро найти новую работу, а сбережений на «черный день» накопить не удалось, все уходило на обслуживание кредитов, образование детей, здоровье родителей… Что со всем этим теперь делать, я совершенно не понимал. Я вообще мало что понимал в тот момент. Шагая по улочкам Кенсингтона по направлению к своей гостинице, я по телефону пересказывал Юльке подробности состоявшегося разговора, пытаясь ее как-то поддержать. Хотя на самом деле в поддержке нуждался я сам. Наверное, еще никогда в жизни я так не паниковал, к тому же к панике примешивались обида и мерзкое ощущение, что меня предали. Ведь всего несколько дней назад Малашенко, разговаривая со мной по телефону, разделял мою критику и поддерживал мои предложения! Я говорил себе, что уже давным-давно должен был почувствовать, что все изменилось: настроение акционеров, редакционная политика, финансирование проекта и отношение ко мне. И я ведь все это действительно чувствовал, но когда все случилось именно так, как случилось, и мне указали на дверь, еще и сопроводив это требованием помалкивать, я оказался не готов.

Вернувшись в гостиницу, я переоделся, поскольку промок под противным холодным дождем, и спустился в бар, где заказал себе двойной Jack Daniels. Видимо, выражение моего лица было очень красноречивым, потому что бармен, протягивая мне заказ, спросил, нет ли у меня неприятностей. Я ответил, что ничего особенного не произошло, просто я только что потерял работу. «Это случается», – философски заметил парень и тут же повторил мой заказ, справедливо рассудив, что одной порцией я сегодня не ограничусь. Так оно и вышло. Я сидел в баре до глубокой ночи, пил и звонил отныне уже бывшим коллегам, с которыми проработал бок о бок несколько последних лет. Они удивлялись новости, которую я им сообщал, и произносили слова поддержки, уверяя меня в том, что все будет хорошо. И я был им очень благодарен, потому что чувствовал себя ужасно одиноким – ведь единственный человек, который мог бы по-настоящему меня поддержать в той ситуации, ждал меня дома. Жена ждала не опровержения плохих новостей и не плана по выходу из возникшего кризиса, она просто ждала меня: побитого, униженного и не очень трезвого…

На следующий вечер, в указанный мне час, я снова направился к квартире Гусинского. Но меня встретили на улице. Владимир Александрович вместе с коллегами уже направлялся на ужин. Среди тех, кого я видел еще два дня назад, появились и новые лица – Алексей Венедиктов и Евгений Киселев, которому, как выяснилось, я и обязан был сдать дела. Я спросил Гусинского, сколько времени я должен буду проработать в эфире информационной программы «Сейчас в России» в качестве ведущего. «А нисколько, – ответил Гусинский. – Вы получите зарплату за два месяца, но в ваших услугах мы не нуждаемся уже с сегодняшнего дня».

Киселев стоял в паре метров от меня и Гусинского. Он глядел в нашу сторону и ошеломленно хлопал глазами. Евгений Алексеевич не должен был тогда прилетать в Лондон, потому что оставался в Москве и готовил очередной выпуск своей программы «Власть», посвященной предстоявшим в следующее воскресенье выборам в Государственную Думу. Ну и «третьему сроку Путина», конечно! Уже в Москве он сказал мне, что вызов в Лондон и новость о его назначении главным редактором российского отделения RTVi стали для него полной неожиданностью. Я ему верил – его слова, похоже, были правдой. «А что я должен у тебя принимать?» – спросил Киселев. «Да, в общем-то, ничего. Я за финансы никогда не отвечал, а вопросы содержания теперь решает Венедиктов», – ответил я и собрал сотрудников, которым сообщил о решении акционеров.

СМИ, естественно, обошли наши драматические события своим вниманием. Во-первых, на носу были выборы, а во-вторых, кадровые изменения в маленькой телекомпании с точки зрения новостей действительно выглядели незначительными. «Дружественные» «Эхо Москвы» и NEWSru.com сообщили о случившемся одной строкой, да еще «Радио «Свобода» и газета «Коммерсантъ» опубликовали небольшие материалы, которые легко умещались на одной страничке формата А4: «О причинах, заставивших журналиста оставить работу в телекомпании, ничего не сообщается. По предварительным данным, временно координировать работу московской редакции будет бывший главный редактор телеканала НТВ, автор программы «Власть» на RTVi журналист Евгений Киселев. Главный редактор радиостанции «Эхо Москвы» Алексей Венедиктов заявил «Радио «Свобода», что сожалеет об уходе одного из ведущих специалистов». «Коммерсантъ» был чуть более подробным в изложении фактов: «Как стало известно «Ъ», главный редактор и ведущий новостей телекомпании «Эхо» Андрей Норкин с понедельника не работает на спутниковом канале RTVi, который вещает в основном за пределами России для русскоязычного населения. Телекомпания «Эхо», иногда совместно с радиостанцией «Эхо Москвы», выпускает новости «Сейчас в России» и другие общественно-политические форматы для RTVi. В субботу об увольнении господина Норкина сообщил один из владельцев RTVi Владимир Гусинский. Как заявил «Ъ» сам журналист, «официальная версия: в компании происходит реорганизация, и в связи с этим Андрей Норкин в телекомпании больше не работает и новости в эфире не ведет». Назвать причины, по которым с ним решили расстаться, господин Норкин отказался, сославшись на конфиденциальность разговора, но заверил, что «здесь нет никакой политики и никакой идеологии». По сведениям «Ъ», разногласия Андрея Норкина с Владимиром Гусинским действительно далеки от политики. Как рассказал «Ъ» источник, знакомый с ситуацией, план развития телекомпании «Эхо», предложенный Андреем Норкиным: расширение региональной сети и технологической базы, повышение зарплат сотрудников, – не нашел понимания у владельца RTVi. «Все дела и обязанности главного редактора телекомпании «Эхо» я передаю Евгению Киселеву. В течение двух месяцев, которые в RTVi мне обязались оплачивать, я буду подыскивать себе работу. И продолжу работу в эфире «Эха Москвы», – сказал господин Норкин».

Как всегда, я оказался слишком оптимистичным! Но с другой стороны, а что еще я мог тогда сказать? Что меня обманули? Что обманули, использовали и выкинули на улицу не только меня, но и многих других? Что изменили бы эти слова? Я все это расскажу чуть позже, когда остатки телекомпании «Эхо» ее владельцы будут расшвыривать в разные стороны, совершенно ничего и никого не стесняясь. Но в тот момент я ничего не мог и не хотел говорить. И не потому, что боялся. Просто было противно.

Так закончился мой роман с либеральной тусовкой, пытавшейся впихнуть меня в свое «прокрустово ложе». Сейчас это выглядит смешно, потому что лживый либерализм моих коллег, основанный на самом деле исключительно на беспокойстве о собственном финансовом благополучии, тогда был продемонстрирован во всей красе. «Кто не с нами, тот против нас!» Некоторые считают это выражение ложной дилеммой, но в моем случае все сработало именно так. Я не просто ушел с RTVi, я обрек себя на пребывание в вакууме, потому что снова стал «нерукопожатным» для господ либералов. Я посмел отвергнуть правила, навязываемые мне первыми лицами нашей политической оппозиции и их говорящими головами. За такое своеволие меня следовало демонстративно наказать. Ибо «свобода», «воля», «права» – все эти термины трактовались моими бывшими коллегами исключительно в свою пользу!

Я отправился в автономное плавание. Правда, у меня не было ни корабля, ни запасов продовольствия, ни навигационных приборов. Только понимание того, что я не имею права утонуть, потому что потяну за собой своих родных. И я поплыл…