Гавана Хантер Стивен

55

Сутенер был мрачен. Сутенер нервничал. Сутенер был расстроен. Он отстегивал кому надо приличные бабки, так что с ним не должно было случиться ничего плохого. До последнего времени такого и не случалось, но после смерти Эль-Колорадо дела пошли muy poco[59]. Никто не руководил бизнесом, никто не знал, кому платить, к кому обращаться, а полиция становилась все более жадной и не давала проходу бедным работягам вроде него.

И тут капрал дал ему в морду. Сутенер упал, выплевывая окровавленные зубы, а индеец дважды сильно пнул его в живот. Малый согнулся от боли и захныкал. Он ничего не мог поделать. Их было трое: капитан Латавистада, индеец и североамериканец.

Латавистада наклонился к нему.

— Дружище, ты знаешь мою репутацию. Меня зовут «Прекрасные Глаза» за умение владеть скальпелем. Ты будешь нужен мне, а я скоро стану здесь важным человеком. Сейчас самое подходящее время произвести на меня приятное впечатление и начать дружить со мной. Мы тут ищем кое-кого. Здоровенный малый, norteamericano, короткая стрижка ежиком, волосы с проседью. Двигается как кот и всегда видит все, что происходит вокруг. Держись от него подальше, приятель, он человек опасный. Ты ведь знаешь, где он, верно?

— Сэр, клянусь вам, я видел только обычных американцев. Они хотят трахнуться, хотят выпить, хотят девственницу, хотят негритянку, хотят желтую женщину, хотят всех трех по очереди, всех трех сразу, и причем по дешевке. Вот и все, что я знаю.

Эта беседа состоялась на задворках улицы Вирту, в Centro, и была одной из бесед, которые капитан Латавистада и два его спутника имели за последние дни в этом районе, а также на расположенной в двух кварталах отсюда улице Санха, во многих домах с «глазком» в дверях, у железнодорожного вокзала и в кривых переулках Старой Гаваны.

— Ну что, убить его? — спросил индеец.

— Даже не знаю... Как, сеньор, убить вас или нет?

— Пожалуйста, сэр... Я всего лишь честно зарабатываю себе на жизнь.

Капитан поговорил с американцем по-английски. Американец что-то коротко бросил в ответ.

— Даже мой американский друг считает, что тебя надо убить. Мы не чувствуем, что ты горишь желанием исполнить свой долг перед государством, которое я представляю.

— Клянусь, я ничего не знаю.

— Сколько женщин на тебя работает?

— Пять.

— Пять! Лжешь! Как минимум десять. У тебя золотые зубы, нож с рукояткой из слоновой кости, золотая цепь на шее. Распятие с Иисусом тоже из золота. Пять шлюх не могут принести человеку такое богатство. Держу пари, что у тебя их не меньше десяти.

— Не знаю. У меня так болит живот, что думать невозможно.

— Поднимите его, капрал, — сказал капитан.

Индеец поднял сутенера, как котенка, и прислонил к стене. Потом прижал мощное предплечье к горлу вспотевшего человека, чтобы тот понял, как близка смерть.

— Я вернусь завтра. Чтоб к тому времени у всех десяти шлюх были фонари под глазами и разбитые губы. Тогда я пойму, что хозяин поговорил с ними и они ничего не утаили. Шлюхи болтают друг с другом. Они знают все.

— Да, сэр, — сказал сутенер.

Латавистада кивнул капралу:

— Отпусти его.

Тот убрал руку и грубо толкнул сутенера.

— Рано или поздно один из парней заговорит, — по-английски сказал Латавистада Фрэнки. — А мы одновременно проверим их добросовестность.

— Все это хорошо, но я не избавлюсь от своих проблем, пока не увижу этого малого лежащим в канаве с продырявленной башкой. Мне нужен этот гад! — прорычал Фрэнки.

— Мы возьмем его. Вот увидишь. Гавана — это большая деревня. Тут все болтают. Он где-то здесь. Больше податься ему некуда. И какая-нибудь проститутка или сутенер сдадут этого малого из страха перед Прекрасными Глазами и его американским другом.

— Надеюсь, что ты прав. Я терпеть не могу огорчать мистера Л.

Они вернулись к машине. Но садиться в нее не было смысла. Они и так проездили весь вечер. Сделали только один перерыв, когда Фрэнки вдруг захотелось трахнуть трех китайских шлюх на третьем этаже «Пасифико» поблизости от театра «Шанхай», но это продолжалось всего несколько минут.

— Я должен позвонить, — сказал Фрэнки. — Мой босс хочет знать, как идут дела.

— Да, конечно.

Карабин перешел улицу, бросил в автомат пять центов и попросил телефонистку соединить его с квартирой Мейера, Он знал, что в этот час старик еще не спит: как обычно, подсчитывает дневную выручку и отправляет курьера в аэропорт, чтобы тот успел обналичить чеки сразу после открытия банка, в десять утра.

Но сегодня Мейеру было не до отчета.

— Какого черта ты звонишь так поздно? Я жду уже несколько часов.

— Мейер, что случилось?

— Люди, которые согласились нам помочь, нашли этого парня и прислали весточку. А теперь слушай.

— Я весь внимание.

— Есть одна шлюха, которая работает в борделе как раз напротив того места, где показывают грязные фильмы...

— «Шанхай». На Санха. Мы здесь рядом.

— Да. Несколько месяцев назад, когда конгрессмен был в городе, он начал бить ее, а наш малый оттащил его. Он спас ей жизнь. Но в день, когда он удрал, шлюха исчезла. И с тех пор не выходила на работу.

— Думаете, он там?

— Фрэнки, не гони волну. Не выпрыгивай из штанов, как выпрыгивал в последнее время. Не торопись. Удостоверься, что он там. Действуй мягче, точнее, осторожнее. На этот раз ты не должен ошибиться.

— Я не подведу вас, Мейер. Теперь не подведу.

— Она живет на улице Санха. Дом номер сто шестьдесят два, квартира двести пять.

Фрэнки занес адрес в записную книжку.

— Мы едем.

— Пусть Санха станет местом его упокоения, — сказал Мейер.

56

Уснуть было невозможно. Мигающий оранжевый свет вывески театра «Шанхай» проникал в окно маленькой квартиры напротив. Бороться с ним было невозможно. И убежать некуда. Мало того, в воздухе стоял треск из-за плохой проводки. Но больше всего раздражало переменное пульсирование ненадежной средней буквы.

Эрл отворачивался от нее и заставлял себя спать, но рано или поздно треск прорезал темноту, его глаза раскрывались сами собой и видели отблески на стене. Это мешало ему снова погрузиться в беспамятство. Суэггер ворочался с боку на бок, а вместе с ним ворочалась и она.

Эсмеральда молчала. Она не спала. Только смотрела на него с обожанием, как на святого. На второй день это стало тяготить его. Если бы она говорила на его языке, он возопил бы: «Чего ты хочешь? Зачем пялишься на меня? Ты что, сумасшедшая? Нельзя так смотреть на человека».

Но она смотрела, немая и безгласная. Теперь Эрл видел, что она слишком тучная и без косметики даже страшная.

Красивого лица и тела, на которые клюнул конгрессмен Гарри Этеридж, не существовало в помине; это была иллюзия старика, слишком много думавшего о сексе и охотившегося за ним повсюду.

Кожа у нее была пористая. Зубы вставные. Когда-то Эсмеральду пытались зарезать, и с тех пор у нее на шее остались шрамы, спускавшиеся до ложбинки между темными грудями. Это были не те роскошные груди, которыми щеголяли длинноногие крошки в коротких юбочках, снимавшиеся во время войны на фоне бомбардировщиков; без лифчика они обвисали, словно увядшие цветы, и мотались под блузкой туда-сюда. Волосы у нее были черные и сальные. Левую ноздрю украшало родимое пятно. Нос напоминал переваренную картофелину. Пальцы были короткими, предплечья подобны окорокам, а зад представлял собой одно сплошное полушарие.

В первую ночь она была оживлена и хотела заняться своим делом. По этому случаю ее щеки были нарумянены, пухлые губы накрашены алой помадой, брови и ресницы начернены. «На такую старуху мог бы польститься только бедолага-матрос, пробывший в море целый год», — думал Эрл.

Этой сильно потасканной, не раз болевшей заразными болезнями женщине было уже за сорок. Она хорошо знала, чего хотят мужчины, и ничему не удивлялась. Ничему, кроме своей любви к Эрлу.

Сам того не желая, он открыл шлюз, который удерживал ее чувства. Шлюз, заколоченный тридцатью годами издевательств. Сутенеры били ее, клиенты издевались, требуя исполнения самых странных причуд, mamasitas относились словно к куску мяса, платя за все мучения несколько жалких песо, а иногда доллар-другой. Утром она возвращалась в свою маленькую квартирку напротив «Шанхая» и оставалась наедине со своими страхами и сомнениями.

Теперь она поклонялась только святому Эрлу. Иисус перестал для нее существовать, хотя в каждой комнате крошечной квартирки висели два-три изображения его крестных мук.

«Милая, — думал Эрл, — ты могла бы найти кого-нибудь получше меня, старика».

Но Эсмеральда так не считала. Она не сводила с него обожающих глаз. В первую ночь она кокетливо прикасалась к нему, словно хотела сказать: «Делай со мной все, что пожелаешь».

Он качал головой, но это только подливало масла в огонь. Он вынул бумажник и показал ей фотографию Джун, сделанную в январе 1945 года, во время выпускного вечера педагогического колледжа юго-восточной части штата Миссури, на котором он присутствовал по обязанности. Эрл, находившийся в краткосрочном отпуске, влюбился в Джун с первого взгляда. На следующий день они поженились, а через неделю после свадьбы он вернулся в свой батальон, готовившийся к высадке на Иводзиме.

— Моя жена, — громко сказал он по-английски, не зная нужного испанского слова, но надеясь, что при виде ее хрупкой красоты, вздернутого носика, пушистых волос, точеных губ и теплых серых глаз Эсмеральда поймет, за что он так любит свою жену, хотя Джун наверняка устала от него и по горло сыта его приключениями.

Но Эсмеральда не поняла. Нет, она поняла, что Эрл женат, но до нее не дошло, почему это предполагает целомудрие. Да, она верила, что Эрл любит свою жену, это прекрасно, а теперь давай ляжем и трахнемся.

— Нет, — сказал Суэггер, понимая, что причиняет ей боль, и жалея об этом. — Нет.

Как ей объяснить, что он хочет остаться верным своей Джун? Это единственное, что у него осталось.

Эсмеральда игриво прикоснулась к его ляжке.

— Нет, — сказал он, — я женат. У меня есть жена.

Это было три дня назад. Теперь оставалось только ждать. Эсмеральда не исчезала на ночь. Она была его часовым. Днем она выходила и возвращалась с едой, купленной на деньги Эрла: рисом, бобами, пинтой молока, сэндвичами с яичницей, банановыми чипсами, зажаренными наподобие картофельных, — и этим он и питался.

Он боялся.

Эрл боялся.

Нет, не то слово. Просто чувствовал себя беззащитным. Он искал какое-нибудь оружие, но лишить человека жизни можно было только фруктовым ножом или старым стулом, если его сломать и сделать из ножки дубинку. Нет, ему был нужен пистолет. Эрл знал, что без пистолета против хорошо вооруженного врага ему не выстоять.

Он подумывал выйти ночью, пристукнуть какого-нибудь копа и забрать состоявший на вооружении здешней полиции девятимиллиметровый «стар», очень похожий на привычные ему пушки сорок пятого калибра. А если повезет, он столкнется с одним из трех своих врагов, вооруженных автоматом «томми».

Это стало его манией. Хороший боковой в голову, не слишком сильный, недостаточный, чтобы парень отключился на час. Хватаешь пушку, чувствуешь ее твердость, тяжесть и надежность. Для мужчины, который охотится, ненавидит, запуган или избит, нет ничего лучше хорошей пушки. Он мечтал только о пистолете. Тогда, что бы они с ним ни сделали, они запомнят эту ночь. Их вдовы будут рыдать, а дети-сироты — просить милостыню. Мужчине, у которого больше ничего нет, остается только мечтать. О боже, как ему была нужна пушка!

Однако Эрл знал, что нападение на полицейского наведет убийц на его след. Они начнут обходить все соседние дома, выламывать двери, бить людей, и однажды кто-то заговорит. Кто-то что-то видел. Кто-то всегда видит.

Нет, выхода не было. Он сидел в крошечной квартирке, а Эсмеральда смотрела на него, как на икону.

«Милая, я не святой», — думал он.

Время остановилось. Точнее, оно ползло по ступенькам, засыпанным битым стеклом. И то и дело останавливалось, чтобы справиться с одышкой. Такому солдату следовало бы дать пинка под зад... Время от времени Эрл смотрел на свои проклятые часы и убеждался, что прошло всего несколько минут.

Было поздно, но по Санха еще сновали машины. Мужчины входили и выходили из театра «Шанхай» или собирались у дверей соседнего кафе «Бамбу» и пьяно хохотали. Все вокруг озарял мерцающий оранжевый свет.

Эрл следил за курившими мужчинами, за расхаживавшими женщинами, за проезжавшими мимо автомобилями, слышал улюлюканье, свистки, крики, разговоры на десятке языков, но так и не заметил ничего особенного.

Отойдя от окна, Эрл обернулся и увидел глаза Эсмеральды, полные любви.

Он неуверенно улыбнулся, не зная, что придумать, и тут с лестницы донесся звук мужских шагов. Люди старались не шуметь, но поднимались быстро.

Уолтер обедал с начальником отдела маркетинга «Юнайтед фрут», его женой, дочерью и сыном. Они сидели в «Тропикане», самом красивом ночном клубе на свете. Еда была просто сказочной, несмотря на то что официанты поторопились убрать посуду и принести последнюю порцию напитков перед началом танцев.

Стью Грант был отличным парнем, а его жена Сэм — Сэм! — была одной из тех восточных амазонок, которых Френчи любил, но никогда не говорил об этом. Дети, Тим и Джулия, тоже были чудесными, замечательными американскими подростками, мечтой родителей. Беседа шла о Корее, о сенаторе Маккарти, которого Стью считал великим человеком, о новой звезде Роке Хадсоне, о перспективах соглашения «Юнайтед фрут» с «Дженерал фудс» и о многообещающем новом методе сушки фруктов. Но Френчи не сводил глаз с загорелой, тоненькой, аристократичной Сэм, а она не сводила глаз с него. В конце концов, он был... ну, он был гаванским резидентом и...

— Сеньор Шорт...

— Да?

— Вас к телефону. Срочно.

— О господи. Я...

— Это мистер Лански.

— Гмм...

Френчи извинился, следом за официантом прошел к телефону и взял трубку.

— Что случилось? Есть какие-то новости?

— Он у них в кармане.

— Что?

— Он у них в кармане. Они едут за ним.

У Френчи гулко забилось сердце.

— Вы уверены?

— Да. Кто-то что-то видел, шепнул другому, одна из ваших ищеек сообщила это копам, а те позвонили мне. Сейчас мы этим занимаемся.

— Грандиозный вечер, — сказал Френчи.

Потом он проверил себя. Грандиозный вечер: Эрл мертв. Ну и что? В следующую секунду он воспользовался своим талантом, подавил вспышку сожаления и заторопился к столику. Вот-вот должны были начаться танцы.

Вот и все. Это случится в маленькой квартирке без туалета. За ним пришли люди с пистолетами. Сейчас он умрет. Нет, это не проститутка с клиентом: те поднимаются более уверенно. И не старуха Mamasita — она бы не стала красться, а нагло протопала бы наверх. Нет, это были мужчины, двигавшиеся молча, выбиравшие позицию и готовившиеся к стремительному штурму.

«Славная будет охота», — сказал он себе.

Эрл бережно поднял Эсмеральду с места, засунул в стенной шкаф, заставил сесть и сжаться в комок. Насколько он знал этих парней, патронов они жалеть не будут. Конечно, они найдут ее, но что поделаешь...

Он быстро вернулся на прежнее место, держась спиной к стене и стараясь не шуметь: они наверняка прислушивались. В левую руку Эрл взял фруктовый нож, снял пояс с одного из ее жалких платьев и привязал нож к руке. Если его ранят и он от боли разожмет ладонь, его единственное оружие не выпадет.

«Я заберу с собой как минимум одного, — подумал он. — Первому, кто войдет, выпущу кишки. Если повезет, вырву у него пистолет. Если повезет еще раз, успею пустить его в ход и достану двух остальных. Может быть, пристрелю этого нью-йоркского малого, эту крысу. А если он будет с капитаном, который вырезает людям глаза, пристрелю и того. Отправляясь на тот свет, мужчина стремится забрать с собой как можно больше врагов».

Все стихло.

Эрл знал, что они там, что их как минимум трое, потому что слышал одновременное поскрипывание половиц в разных местах. Это означало, что старый знакомый пришел за ним не в одиночку. Скорее всего, их трое. Собираются убить безоружного человека, застав его врасплох. С этим справились бы и двое, но трое лучше. Значит, это Фрэнки, капитан и неизвестный водитель.

Итак, трое.

Комнату наполнял мигающий оранжевый свет, лившийся в грязное окно. На улице слышались крики и гудки машин. С лестничной площадки не доносилось ни звука, но в полоске света, проникавшей в щель под дверью, что-то дважды мелькнуло. Двое мужчин встали по обе стороны двери.

Эрл напрягся.

Кто-то слегка потрогал ручку. Дверь была заперта, но засов на ней отсутствовал. Сначала было тихо, потом в щели между дверью и косяком показался тонкий клинок, поднялся к замку, остановился, начал действовать как рычаг, и вскоре замок открылся.

Эрл сжат в руке ножичек, который мог резать, но был недостаточно длинным, чтобы задеть жизненно важные органы.

«Сейчас», — подумал он.

Дверь бесшумно открылась. Послышалось шарканье, а потом голос:

— Никто не хочет приобрести хороший пылесос?

57

Капитан Латавистада спланировал операцию очень тщательно. Его люди перекрыли весь квартал улицы Санха. Четверо дежурили позади дома шлюхи, а еще двое заняли позицию на крыше. Он сам с Фрэнки и индейцем ждали на улице, вдали от вывески театра «Шанхай», за кафе «Бамбу». Как подобает боевому командиру, он следил за происходящим в бинокль, спрятавшись за капотом машины.

— Он не так уж умен, — сказал Латавистада.

— Я и не говорил, что он умен, — возразил Фрэнки, стоявший рядом.

Чуть наискосок от них возвышался дом номер сто шестьдесят два, отделенный от улицы прямоугольным двориком. Мерцающий оранжевый свет озарял типично кубинское жилище — пастельно-зеленое, украшенное богатой резьбой в испанском стиле, требующее ремонта, красивое и жалкое одновременно.

— Посмотри, тут же негде спрятаться, — сказал Латавистада, показывая на окно принадлежавшей Эсмеральде квартиры. — Выпрыгнуть невозможно: слишком высоко. Балкона, с которого можно перебраться в другую квартиру или подняться на крышу, нет. Входная дверь одна, окошко тоже. Ему следовало подыскать что-нибудь получше.

— Ты уверен, что информация свежая? По-моему, там никого нет.

— Нет, есть. И Mamasita, и девочки, стоящие на улице, сказали, где живет Эсмеральда. Калье Санха, номер сто шестьдесят два, квартира двести пять, второй этаж. Все правильно. Он здесь. Обязан быть здесь.

По Санха сновали такси, старые машины, даже какой-то «кадиллак». На каждом углу дежурили проститутки. У театра «Шанхай» и в гулких подворотнях толпились мужчины. Рядом с «Шанхаем» расположилось кафе «Бамбу», за столиками которого тоже сидели люди. Они пили, курили и смеялись. Все они собрались на улице Санха, чтобы трахнуться за каких-нибудь несколько песо.

— Скоро начнется новый сеанс. Толпа растворится. Тогда мы двинемся.

Капитан наклонился вперед и припал к биноклю.

— Да, два человека на крыше. Да, они заняли позицию. Сейчас проверю улицу... Да, на улице тоже. Да. Фрэнки, ты готов?

Фрэнки поправил узел галстука и надвинул шляпу на глаза. У него был автоматический «стар», и на сей раз он знал, как им пользоваться. Он тренировался. Пистолет был заряжен и поставлен на предохранитель. Стоит слегка нажать на кнопку, а потом на спусковой крючок, как начнется форменный ад. Кроме того, у него было два кольта сорок пятого калибра.

Капитан в последний раз проверил свой семимиллиметровый пулемет и прикинул его на вес. У капрала была только кувалда, проверять которую не имело смысла. Но он был человек методичный и на всякий случай все же проверил.

Капитан выбрался из-за машины и кивнул ближайшему из тех, кто должен был блокировать улицу. Парень поговорил по рации с машиной, которая стояла на другом конце квартала. После этого они достали из багажников козлы для пилки дров и перекрыли движение.

Латавистада шел первым. Трое вооруженных мужчин перешли улицу и пошли по другой стороне. Санха мигом опустела; присутствие машин, в которых сидели парни с автоматами, говорило само за себя. Добравшись до здания, троица нырнула в подъезд и оказалась в центральном проходе, вонявшем помойкой.

Проход вел во внутренний дворик, на который смотрели два ряда балконов. Они поднялись по деревянной лестнице на второй этаж, свернули налево, миновали три квартиры и оказались у дверей квартиры номер двести пять.

Вот и все. Ритуала подготовки не требовалось. Капрал поднял кувалду, размахнулся и нанес могучий удар. Замок разлетелся на куски, и дверь распахнулась настежь.

Фрэнки тут же ворвался в квартиру, хотя прекрасно знал, что первому достается сильнее. Он помнил, как это делали рейнджеры в кино, и двигался так же. Не забыл снять оружие с предохранителя, и его автоматический пистолет напоминал змею, готовую броситься в атаку. Двигаться нужно было быстро, по прямой линии, которая, как известно, является кратчайшей. Он пинал ногами стулья, нырял за углы, держа перед собой пистолет, готовый тут же выплюнуть свой заряд.

Но цели здесь не было. Точнее, не было Эрла Суэггера. Одна лишь толстуха, завернутая в одеяло, стояла на коленях перед свечой, которая в свою очередь стояла перед иконой Божьей Матери. Испуганная женщина подняла глаза, увидела свирепое лицо и оскаленные зубы бросившегося к ней Фрэнки, но не сделала попытки убежать или хотя бы защититься. Фрэнки ударил ее в лицо, повалил на пол и продолжил свой крестовый поход.

Но вскоре понял, что это бессмысленно: в квартире не было никого, кроме молившейся шлюхи.

Он вспомнил, что нужно поставить «стар» на предохранитель, чтобы не поранить себя, опустил пистолет и начал наблюдать за драмой, в которой участвовали два человека: капитан Латавистада и женщина.

Она съежилась. Капитан, бывший воплощением мужественности, кричал на нее по-испански. Он напоминал стервятника, махавшего раскинутыми крыльями: его глаза горели, клюв жаждал крови. Когда женщина не ответила, Латавистада сильно ударил ее по лицу и выбил зубы — фальшивые, как сразу понял Фрэнки. Индеец схватил ее за волосы, заставил выпрямиться, и тут она плюнула в Латавистаду. Но тот успел уклониться и отплатил Эсмеральде новым страшным ударом. Несколько минут он методично избивал женщину, не задавая никаких вопросов, пока в дверях не столпились полицейские, наблюдавшие за работой мастера своего дела. Индеец держал, а капитан бил в самые больные места. Наконец Латавистада отошел, капрал разжал руку, и женщина ничком упала на пол.

Капитан неторопливо опустился на колени, обнял Эсмеральду, поднял и стал утешать ее.

Тут Эсмеральда повернула к нему лицо и заговорила.

В ее голосе слышались гордость и любовь, достоинство и ликование.

Латавистада посмотрел на Фрэнки.

— Друг мой, мы опоздали. Мне очень жаль говорить это. Полчаса назад пришел человек и с ним три негра-матроса. Norteamericano ушел с ними. Эсмеральда поняла, что они отправились в порт. Если это так, то его уже нет. Он сел на судно и сбежал.

Разочарование было столь велико, что Фрэнки чуть не завыл. Так близко и в то же время так далеко. Они действовали недостаточно быстро. Опять, опять, опять! Этот проклятый малый всегда опережает его. Скользкий сукин сын, мать его...

— Погоди, — сказал Фрэнки, которого вдруг посетило вдохновение. — У меня идея.

— Слишком поздно.

— Для большинства. Большинство людей сели бы на пароход, уплыли и не оглянулись. Но только не этот. Я знаю, что заставит его вернуться.

— Фрэнки, друг мой, ты говоришь сгоряча.

— Ничего подобного. Возьми эту женщину, — промолвил Фрэнки. — И скальпель.

58

С каждым шагом, с каждым поворотом, с каждым новым запахом ему становилось легче. Они кучкой спустились по Санха к Капитолию, и никто не обратил на них внимания. Это была всего лишь еще одна группа из двух белых и трех негров, проталкивавшаяся сквозь толпу, освещенную вывесками ночных клубов и баров.

— Понимаете, на двух быстро идущих мужчин обратили бы внимание. Поэтому я взял с собой этих трех славных негров, и теперь мы тесная компания, жаждущая свободы и удовольствий, — моряки, туристы или солдаты, какая разница?

Оставив Капитолий позади, они оказались в лабиринте узких улочек Старой Гаваны со множеством крошечных баров и пивных погребков. Всюду горели неоновые вывески, всюду были люди. Мужчины миновали Лампарилью и вскоре почуяли запах моря.

Они нырнули в арку, прошли через двор частного жилого дома и оказались в порту. На воде безмятежно покачивались танкеры и сухогрузы, напоминавшие небоскребы. Темнота не мешала Эрлу видеть краны, похожие на хищных птиц с распростертыми крыльями. Повсюду валялся мусор: в порту не подметали.

— Туда. Осталось немного.

Матросы не солгали. За громадными судами скрывался причал для небольших суденышек. На волнах подпрыгивали рыболовецкие шхуны и прогулочные яхты — как шикарные, так и старые калоши. Вскоре они добрались до одномачтового траулера с низкой осадкой. Палуба «Дэйс Энд» была завалена сетями.

— Я не могу пригласить вас вниз. Там чувствительное оборудование. Сами понимаете.

— Мне плевать, что у вас на борту. Можете слушать разговоры кальмаров хоть весь день. Меня это не касается.

Появились еще два негра и помахали приближавшимся товарищам. Вслед за ними на палубу вышел белый. Лицо у офицера было мрачное. Было видно, что происходящее ему не по душе.

— Похоже, он не любит американцев, — сказал Эрл.

— Так его учили, вот и все. Он сделает все, что я скажу. Этот молодой балбес восхищается мной. Считает меня героем.

— Все они балбесы.

— Завтра днем мы высадим вас в Ки-Уэсте. Оттуда доберетесь сами.

— Премного благодарен.

— Не за что. Правда, вы должны мне за один чудесный шейный платок. Он мне очень нравился.

— С наличными у меня негусто. Может быть, примете чек?

— Наличные, чек, песо, рубли, лиры. Возьму все, старина. Кстати, отличный был выстрел.

— Я должен был убить его и ранить вас.

— Суэггер, почему вы этого не сделали? Это причинило вам множество неприятностей.

Эрл только улыбнулся.

Добравшись до траулера, стоявшего в полуметре от берега, они прыгнули на палубу, качнувшуюся под ногами. Эрл оглянулся, но увидел только темноту, а за ней — зарево Старой Гаваны.